- Хотел б я купить себе немножко счастья,
если его где-нибудь продают, - сказал старик.
«Не нужно думать о всякой ерунде. Счастье
приходит к человеку во всяком виде,
разве его узнаешь? Я бы, положим, взял немножко
счастья в каком угодно виде и заплатил за него всё,
что спросят…».
Эрнест Хемингуэй. Из повести «Старик и море»
ГЛАВА 15. РАЗРЫВЫ
У любой супружеской пары, на какой бы основе мужчина и женщина не объединялись, рано или поздно наступают «критические дни». Своеобразная менструация, свидетельствующая о выкидыше. Причины самые разные – от смехотворных до трагических.
Беременность жены, статус крепкого семьянина, бешеное желание вырваться из деревни Марк использовал на полную катушку. В обкоме компартии о нём заговорили, как о потенциальном кандидате на перевод в областной комитет комсомола, где «позарез нужны были люди со свежими идеями».
А Яся, как все беременные, жила своими заботами. У неё уже набралось много вещей для ребёнка. Что-то прислали институтские подруги, что-то сшила свекровь. Яся по книге научилась вязать спицами, и хотя у неё не очень получалось, но всё же она связала самые простые вещи – что-то вроде безрукавочки, одеяльце. Пыталась вязать носочки, да не получалась пятка, бросила.
Как-то Марк вернулся домой с большим тюком.
- Смотри, мечта моя, - весело говорил он, заговорщицки посматривая на жену.
Яся сидела на диване, ей уже было трудно подниматься так же легко, как раньше.
- Сиди, сиди, - запротестовал Марк, увидев, что Яся хотела встать и подойти, - сейчас распакую, и ты всё увидишь.
В тюке оказалась коляска, а в ней – матрац, одеяло, разные пелёнки – распашонки.
- Как мне повезло, мечта моя! – Марк подкатил коляску поближе к жене, положил на её колени детские вещи. – Был в области. Каким-то случайным ветром меня занесло в магазин на окраине города. А там это всё, да в единственном экземпляре.
Для какого-то начальника выписали, но пока коляска добиралась до магазина, женщина успела родить, но девочку, а ждали мальчика. И заказали все вещи голубого цвета. Я и взял. У нас-то будет сын!
- Я знаю, существует такая примета или традиция: готовить для девочки вещи розового цвета, а для мальчика – голубого или синего. – Яся засмеялась, показав свои прелестные маленькие зубки, прижала распашонки к лицу. – Какие мягкие! Ты просто молодец, супруг мой, умеешь ловить удачу. В нашем магазине, как мне сказали, колясок ещё ни разу не было. Значит, если у нас будет дочка, то придётся нарушать традицию: одевать и пеленать её в голубое.
- Не будем заранее говорить о том, чего не знаем, - было видно, что разговоры о девочке его огорчают, но он это скрывал, потому что мать его давно убедила, что «на всё Божья воля».
Марк подсел к жене, положил руку на её живот. Тут же ребёнок ткнулся в его ладонь. Марк засмеялся:
- Конечно, будет пацан. Дерётся; девочка на такое не способна.
- Соседка с дальней улицы сказала, что нельзя заранее готовить приданое для новорожденного – плохая примета.
- Плюнь, - сердитым голосом сказал Марк. – Напридумают всякого. В некоторые приметы я верю. Но что же делать, если в магазинах мало детских вещей, или их совсем нет. Ребёнок родится и что же, заворачивать его в отцовскую рубаху?
- Кстати, я читала, что в старые времена на Руси именно это и делали- заворачивали новорожденного в рубаху отца. Причем в ту, в какой он был в момент родов.
- Зачем? – удивился Марк. – Тоже из-за дефицита товаров?
- Нет. Считалось, что, побывав в рубахе отца, ребёнок будет расти здоровым, а отец будет его жалеть. По поверью, одежда отца имела охранительную символику, сказывалась благотворно на новорожденного.
Кроме того, это означало, что отец признаёт ребёнка, как своё продолжение. Раньше старые поношенные вещи не выбрасывали до тех пор, пока их можно было носить. И не из-за дефицита.
Для новорожденных шили пелёнки и вещи из «старизны», обносков близких родственников (но не детей) – таким образом воплощали идею преемственности, передачи благ и ценностей от одного поколения другому. Так приобщали младенца к дому, к родному очагу, к миру людей…
- Говоришь, как по-писанному, мечта моя, я заслушался. И даже слезу пустил, - Марк смущённо вытирал глаза краем пелёнки. – Раз так, хочу, чтобы моего сына или мою дочь, сразу же завернули в мою рубашку. Я готов её сейчас постирать, чтобы чистая, без всяких там микробов, была.
- А вот в старину как раз рубашку отца и не стирали, - рассмеялась Яся, - считали, что вода смывает отцовскую любовь.
- Час от часу не легче. Ладно, когда вы вернётесь из родильного дома, сразу же и завернём в мою рубашку, и никому не скажем. Чтоб не сглазили. Мать сказала, что младенцев хотя бы месяц нельзя показывать чужим людям – иначе сглазят. Я не очень верю в «чёрный глаз», но придётся поостеречься.
Марк потеснее прижался к Ясе, положил её голову на своё плечо.
- Ты меня заразила книгами, жёнушка. Не могу сказать, что до знакомства с тобой не читал. Но поверхностно, пропускал целые страницы, особенно рассуждения писателей. А теперь понимаю, что в них есть та самая «соль».
Мы заговорили о сглазе, а я совсем недавно был в читальном зале, надо было просмотреть за прошлый месяц центральные газеты. Увидел на полке сочинения Достоевского. Не мой это писатель, если можно так выразиться, трудный язык, не всегда понятные умозаключения, длинные разглагольствования.
- Но книги Фёдора Михайловича переводят за рубежом, - сказала Яся без всякой нравоучительности. – Значит, он интересен.
- Я говорю, мечта моя, только о себе. Так вот, взял я наугад один том, оказалось, что там его статьи, как дневники, которые он писал на разные темы. И представляешь, он написал о пророчестве и о чёрном, как дурном, глазе.
Привёл пример, как один его знакомый сглазил дома на улице, где когда-то жил, и, спустя несколько дней, там случился большой пожар. Верить или не верить, не знаю. Но ведь говорят, что дыма без огня не бывает.
Это были их счастливые дни и часы. Можно сказать, что в определённой степени - безмятежные. Наверное, Марк и Яся, пожив вместе недолго, не разбудив друг в друге любовного огня, не найдя общих точек содружества душ – этого своеобразного клея, скрепляющего немногие пары до славных торжеств: серебряной, золотой, платиновой и так далее свадеб, разбежались бы.
Но случилась беременность. Она примирила, смягчила отношения. И пока развивался ребёнок – а это всё же девять месяцев, срок немалый, они отложили свои личные интересы на «потом».
И «потом», в конце концов, пришло.
Яся родила сына. Рожала почти сутки, ребёнок был крупным. Но всё обошлось для него хорошо. А Яся «разорвалась». То ли равнодушие дамы-акушера, которая почему-то больше стояла у окна, чем возле роженицы, то ли какие-то особенности тканей, но у Яси случился чудовищный разрыв промежности. Его зашили «по-живому», чтобы избежать кровотечения. И убедили, что со временем всё заживёт, и даже швы исчезнут. Наивная, доверчивая молодая женщина поверила.
А на самом деле, это было началом её страданий. Разрывы зажили, но промежность изменила свою форму. Может, были и разрывы влагалища, на которые врач не обратила внимания.
Словом, у Яси было такое впечатление, что между её ног гулял ветер, ей неудобно было ходить, она натирала кожу до ран. Чтобы хоть как-то облегчить своё состояние, начала носить трусы такие тугие, что на животе и вокруг бёдер появились багровые полосы.
Почему не обратилась за помощью в тот же родильный дом или в местную поликлинику? Не верила, что врачи сохранят её тайну, и стеснялась – вот две причины. Знал ли Марк? Не знал. Странно, что не догадывался и ничего не спрашивал. Может, думал, что так и должно быть у женщины после родов.
Если бы она сходила в поликлинику и рассказала о своих проблемах, тут бы это стало известно всему району, а, может, и дальше. Со всеми пикантными подробностями. Яся была супругой мужчины, находящегося на виду общества. С этим надо было считаться. Она не хотела, чтобы на неё посматривали с усмешкой и интересом.
Промежность – это не зуб. Говорить о больном зубе и даже показывать его, широко открыв рот, не считается неприличным.
Задний проход, промежность (кстати, есть и у представителей сильного пола), мошонка, яички, влагалище – кто решил, что это «неприличные» части тела? Полный абсурд!
В теле человека нет ничего стыдного, неприличного, запретного. Прародители людей Адам и Ева были голыми. Наверное, такими они и были бы долго, пока не стали мёрзнуть, оказавшись вне рая. Мы можем судить об их обличье, включая фигуры, волосы, лишь по картинам художников.
В раю, на заре их любви, Адам и Ева обнажённые. Художники зачем-то прикрывают их детородные органы фиговыми листочками, или иными веточками. Женскую грудь и мужские соски, ягодицы, пупок, пальцы и остальные части тела не прикрывают. Значит, детородные органы – грешны, а все остальные – вне греха.
Можно было бы не обращать внимания на подобную ересь, если бы люди не попадались на эту «нравственную» удочку. Они начинают стесняться своего тела, и с этим связано немало проблем.
Тело само по себе невинно, как младенец. Как и каждая душа – христианка.
А заболевший орган или участок тела заслуживают сердечного сочувствия. Потому, что они трудяги – работают на благо своего хозяина или хозяйки весь их век.
Яся отлично знала, что на чужой роток не накинешь платок, что люди, чтобы отвлечься от своих, готовы обсуждать чужие проблемы.
Едва прошёл месяц после того, как Яся родила, Марку захотелось любви.
- Я долго постился, - сказал он, стащив одеяло с жены.
Яся дёрнулась:
- Ой, ой, ой…
- Что за «ой»? Ты уже не девственница. Мужики сказали, что после родов женщина становится особенно страстной и любвеобильной. И где твоя любвеобильность?
- Мне больно.
- Больно ей! Я не ржавый гвоздь в тебя вставляю…
- Ты стал грубым.
Марк, что-то ворча про себя, завернулся в свой край одеяла, и вскоре уснул.
Уход за ребёнком требовал всех её сил. Лишь одну неделю пожила у них свекровь, научила Ясю пеленать, подмывать, купать. Сложность была и в том, что в доме не было ни холодной, ни горячей воды, а потому на печке постоянно стоял бак. Марк рано уезжал и поздно возвращался.
Она видела, что муж приходил домой усталым и сердитым, но ничего не рассказывал. А у неё не было времени и сил вести с ним, как недавно, беседы о литературе, об истории. Случалось, что она начинала засыпать за ужином.
Все книги, ранее разложенные по дому, как у иных - фарфоровые статуэтки томных девушек и собачек, Яся сложила в шкаф. Вместо них всюду лежали детские вещи. На натянутых в кухне и во дворе верёвках сушились пелёнки, распашонки, чепчики.
Облегчающие жизнь памперсы к этому времени, наверное, где-то уже были, но только не в СССР. Возможно, в недрах ЦК КПСС и лежала программа под девизом «Народ не баловать!». Подразумевалось: трудности закаляют.
А только закалённый народ может обходиться без памперсов, прокладок (для женщин в «критические дни»), стиральных машин, пылесосов, воды в доме, канализации, дорог…
Не все мужчины и женщины могут смириться с крутыми переменами в их жизни, с новыми обязанностями, которые не переложишь на чужие плечи. Марк хотел ребёнка, но жизнь свою в качестве отца представлял абстрактно.
Конечно, он знал, что беспомощного младенца надо кормить, мыть, стирать его пелёнки, не пахнущие одеколоном. Ночью он нередко просыпался оттого, что сын начинал кричать, и, открыто не показывая этого, был недоволен, что прервался его сон.
Многие мужчины уверены, и Марк не был исключением, что за детьми должны ухаживать матери. Ловким манёвром обходились вопросы: позволяет ли здоровье молодой матери крутиться целый день (было же ещё и хозяйство), как белка в колесе, не отчаивается ли она, если что-то у неё не получается? В то время не знали (или знали, да не признавали?), что существует так называемая послеродовая депрессия – не блажь, а болезнь.
Что-то подобное испытывала и Яся. Но стремительно подавляла в себе даже маленькие ростки тоски, при которой хотелось одного: лечь, укрыться с головой одеялом, как она делала во время войны в детском доме, и провалиться туда, откуда ничего не видно и не слышно.
Очевидно, не напрасно вынашивание ребёнка длится так долго. За это время женщина привыкает к ответственности за того, кого носит в своём чреве, в ней пробуждается то, что называют «материнским инстинктом».
Яся забывала о своей усталости, когда брала сына на руки. Самого красивого ребёнка, самого родного на свете! Когда кормила грудью, качала на вытянутых ногах, носила на руках и напевала, видела, что сын часто смотрел на неё серьёзно, не мигая.
Но вдруг улыбался, словно, после долгих раздумий, признавал в ней человека, достойного его внимания. Тогда широко открывал миленький беззубый рот, начинал радостно и быстро двигать ручками и ножками. Яся, не сдерживаясь, покрывала поцелуями всё его тельце. Глаза её наполнялись слезами от умиления. И она гордилась собой: выносила и родила такое чудо.
Это были поэтические моменты в её новой роли – матери. Но была и проза жизни, с которой нельзя было не считаться.
Когда следующей ночью Марк обнял Ясю, она решила терпеть, как бы ни было больно от, наверное, не до конца заживших разрывов.
Всё получилось, Марк спустил накопившуюся сперму прямо в неё, не потрудившись подумать о вероятности новой беременности. И всё же остался недоволен:
- Ты как лёд. Никакого наслаждения не получаю от тебя. Мне, как мужику, хана, капец, импотентом стану. Или придётся бежать к какой-нибудь молодухе, чтоб восстановиться. А мне нельзя этого делать, биографию испорчу.
На работе чёрт знает что, и дома – чёрт знает что. С ума можно сойти.
- Научи! – Яся начала плакать. – Я стараюсь.
Марк спохватывался:
« Что я делаю! Да, она и сейчас никудышная, как баба, но она - мать моего сына, продолжателя рода. Не дай Господь, до деда дойдёт, что я грубо обращаюсь с женой, он меня, точно, выпорет батогом. При всём народе.
Я должен пресекать все слухи, что в моей семье что-то не так. Особенно теперь, когда меня приняли в члены партии. На партийном собрании, когда меня переводили из кандидатов в члены, мои поручители говорили, что я достоин этого высокого звания, оправдал доверие, что у меня крепкая семья и что я не должен никоим образом уронить честь быть членом коммунистической партии.
Понял это так: уроню честь, в чём-нибудь проштрафлюсь – выпрут из партии, занесут в чёрный список. И пиши, пропало – все двери перед моим носом закроются.
Мне никогда не доказать, что у многих членов партии рыльце в пуху. Принято носить партбилет всегда с собой и желательно - в левом внутреннем кармане пиджака – ближе к сердцу. Я так уже долго варюсь в комсомольско-партийной каше, что знаю о многих то, что могут знать только «свои». А я свой! Пока.
Так вот, для многих моих однопартийцев ближе к сердцу не только партбилет, но и разные жизненные блага. Я не знаю ни одного, кто бы отказался ради кого-то другого от предоставляемой государством бесплатно квартиры, повышения по службе, жирного куска мяса, «тёплого» места для своего отпрыска.
И как хорошо прикрываются там, где это надо, членством в партии, и как друг друга выручают – как слоны: если одному грозит опасность. Затопчут врагов, только мокрое место останется.
Хочу быть в этой обойме, где они все плечо к плечу, как патроны в стволе. Главное - удержаться в этой номенклатурной обойме. Среди номенклатурщиков много тупых, бездарных, малограмотных. Но, попав однажды в этот список, большинство остаются в нём до пенсии или до конца жизни.
Их выдвигают, задвигают, перемещают с места на место, из одной конторы в другую, но они остаются «с портфелями» и со всеми благами. Как директор фабрики, производящей никудышные музыкальные инструменты, в кинофильме «Волга-Волга».
Я не могу допустить, чтобы меня – одного из этих «патронов» - кто-то выкинул из обоймы, или, нажав на курок, выстрелил раньше, чем мне это надо. У меня другие планы. Если надо будет, я отгрызу себе лапу, как волк, когда попадает в западню.
И что это я прицепился к своей жене? Веду себя, как идиот. Я и раньше знал: она, как баба, сделана не из того теста, что мои деревенские зазнобы. И что это меня распирает? Не насытился до женитьбы? Выше крыши. Дай Бог всякому.
Что сейчас, тебе, Марк, важнее: топтаться на бабе, или делать карьеру? Карьера важнее! Все клеточки мои кричат: «Пустите учиться! Хочу стать дипломатом. Чувствую в себе силы». Да и без супружницы, её учёбы в институте мне никак нельзя.
Я был уже уверен: вот-вот меня переведут в обком комсомола. Да дорогу мне перебежал племянник секретаря райкома партии. А теперь я должен ждать, когда освободится место, или, может, штат в обкоме комсомола увеличат, о чём поговаривают. А если буду выкобениваться, чёрта лысого получу!
И надо будет придумать план, как подталкивать жену рвать отсюда когти, но не напрямую, а исподтишка. Чтобы от неё шло желание - уехать в свой город. А куда… нитка - туда и иголка. Готов и с этим смириться, пусть стоит нитка на первом месте, хотя в поговорке по-другому: куда иголка, то есть муж, туда и нитка, то есть жена».
- Прости, мечта моя, я не со зла. – Марк становился нежным, осторожно гладил её наполненные молоком груди, целовал в шею, щекотал языком живот. – Я устал, наорался, набегался… Ты тёплая, от тебя вкусно молоком пахнет. Завидую нашему сыну, когда он сосёт твою грудь, причмокивает.
Когда ты его кормишь, то напоминаешь мадонну с младенцем, я видел репродукции картин итальянских художников. Даже меня, грубого мужика, эта картина трогает, слезу выбивает. Положу тебе голову на плечо, и буду спать. Сном младенца.
Марк засыпал, очень быстро поворачивался к ней спиной и, действительно, спал сном младенца. Яся не могла уснуть, вспоминала его упрёки, вела с ним мысленно разговоры. Он не знал (не хотел знать, иначе бы спросил, что сделал бы обязательно родной муж), как больно ей из-за плохо(или грубо) сшитой промежности. И как она уставала к ночи.
Стыдливость мешала ей рассказать какой-нибудь женщине о своей беде. Была бы жива мама, с ней можно было бы поделиться и попросить совета. Увы, если мама и наблюдала за Ясей с небес и сочувствовала, то помочь не могла.
Сыну было полгода. Грудью она его перестала кормить, так как постепенно «пропало» молоко. Терпение Яси подходило к концу. И тут пришло спасительное письмо из института, ей надо было ехать, так как за ней числились какие-то «хвосты». Марк не возражал:
- Поезжай спокойно, мечта моя. Мать поживёт у нас неделю, присмотрит за внуком. Может, и дед приедет. Мы справимся, не волнуйся.
И Яся уехала. Прежде всего, в своём родном городе – столице республики – она нашла тётю-сестру отца. Тётка была на фронте санинструктором, повидала там море крови и смертей. Курила папиросы «Беломор». Гордилась, что была воспитанницей курсов Красного Креста.
Горько рыдая, Яся рассказала тёте о себе.
- Чего ты, дурочка, так долго терпела? Что у вас там, в районном центре, медицины нет?
- Там никому не могу признаться, - Яся рыдала ещё горше, - Марка все знают, пойдут разговоры. Вот если бы у меня был аппендицит, а то промежность...
- Скажите, какой король! Да он первый должен был уже давно отвести тебя к врачу. Не в районную больницу, так есть еще областная, республиканская… Чурбан! Ладно, не реви. Есть у меня на примете один хирург. Так зашьёт – девушкой снова станешь. Что ты краснеешь? – тётка от души смеялась. - Ребёнок-то у тебя не от непорочного зачатия.
Тётка привела Ясю в больницу, пошепталась с хирургом, и, подмигнув племяннице, ушла. Краснея, бледнея, плача, Яся взгромоздилась на гинекологическое кресло. Хирург был чуть старше её, но очень серьёзный, не позволил ни себе, ни помогающей ему медсестре даже тени улыбки.
- Сделаю вам обезболивающий укол, - сказал он, и шире раздвинул её ноги. – Не напрягайтесь, расслабьтесь. Я должен привести в порядок разорванные ткани и снова сшить их. Вы мне поможете, если не будете сжиматься. И уберите руки, здесь операционное поле.
- Вы, дамочка, не стесняйтесь, - сказала медсестра в годах, - не вы первая, и не вы – последняя. Мы тут уже разного насмотрелись.
- Я буду вас слушаться, доктор, - Яся покорно убрала руки. Стыд пропал, когда она припомнила свои страдания: «Лучше пережить стыд перед незнакомым мужчиной, чем ходить с дыркой между ногами».
- Вот и хорошо, - хирург уже орудовал инструментами, - немного будет больно. Но для уже родившей женщины это не боль. - Хирург успокаивал Ясю, надрезал и снова зашивал разрывы.
Возмущался про себя: «Ничего себе сюрпризик от коллег! Безголовые. Изуродовали молодую женщину. Не могли сразу же нормально зашить, что называется, по горячему следу! А сейчас тут «сит вэниа вэрбо», что в переводе с латинского - с позволения сказать, хреновина. Рубцы, мама родная, как же она ходила? И почему такие разрывы? Не богатыря же она родила?».
- Вы родили мальчика или девочку? – спросил хирург.
- Сына.
- А вес и рост?
- Четыре килограмма и пятьдесят три сантиметра.
- Нормальный ребёнок, - подытожил хирург. А про себя подумал: «Наше родовспоможение на грани фантастики. Халатность цветёт пышным цветом. Прошляпят роды, а потом говорят: «ДЦП».
Наконец, операция закончилась.
- Вот и всё, - сказал хирург. Он снял резиновые перчатки и отошёл к столу.
Яся начала подниматься с кресла.
- Нет, рановато. Немного полежите. Совет на будущее: чтобы швы не разошлись, не поднимайте ничего тяжёлого. И ребёнка – тоже. А муж пусть потерпит месяц-другой. Так и передайте ему мои слова. «Дура лекс, сэд лекс», что в переводе с латинского…
- Закон суров, но это закон, - засмеялась, наконец-то, Яся.
- Верно, верно…
Медсестра собрала инструменты и вышла из кабинета.
Яся ещё полежала, потом спустилась с гинекологического кресла, и, не поправив сорочку, стала на колени:
- Доктор, возьмите меня. Вот здесь и сейчас. Вы меня спасли. Я хочу вам отдаться. И, по сути, вы будете первым моим мужчиной.
Это был хирург высшей пробы. Он знал, что долгие страдания толкают людей на разные, часто – необъяснимые поступки.
- Я польщён. Вы оказываете мне большую честь, - серьёзным тоном сказал он. – Но нельзя, нельзя! – дальше он говорил уже не ей, а себе: - Это эмоциональный шок. Или, может, так действует лекарство? В обезболивающих всё-таки есть какая-то тайна.
- Я не в шоке, доктор, - возразила Яся. – Я в полном здравии и отдаю отчёт своим словам.
- Нельзя, нельзя… Сшил всё, что нужно было сшить. И требуется время, чтобы ткани восстановились. Иначе всё у вас вернётся. «Тэрциум нон датур», то есть - третьего не дано.
Я отношусь с большой симпатией к вашей тёте, она передала мне кое-какие секреты при перевязках.
У вас всё будет хорошо, но не забудьте мои рекомендации. Валентина Петровна ждёт вас за дверью. Мы организовали машину, вас отвезут. Постарайтесь полежать хотя бы сутки. Ещё будут проблемы – обращайтесь.
Яся за ширмой привела в порядок одежду. Подошла к хирургу и трижды поцеловала его в щёки:
- Спасибо.
Едва она сползла с гинекологического кресла, как почувствовала себя возрождённой. Ей было немного больно, когда она шла. Но она хотела этой боли, так как ею заканчивались её страдания.
Ей не было стыдно, что она предложила себя хирургу. Впервые она узнала, что от человека могут идти импульсы. От хирурга они шли, она их принимала, как радиолокационный прибор. От этого мужчины также исходил запах, который ей нравился: родной и возбуждающий.
Яся была романтической натурой, а романтики не признают границ для своих чувств. Она смотрела на мир и людей поэтическим взглядом. И в этом плане ей не повезло с Марком.
Именно сейчас она поняла: то, что называют «любовью с первого взгляда» - есть некий импульс, как разряд молнии, пронизывающий мужчину и женщину, вызывающий самое важное для любви – страсть. Страсть, как начало союза двух душ. И двух тел.
Но и романтические натуры отрезвляются. Находясь в романтическом ореоле, они смотрят на мир и людей прищуренными глазами. От прищуренных глаз идут лучи, они-то и делают всё увиденное несколько приукрашенным. Пережив какое-то потрясение, они открывают глаза так, как им и положено быть открытыми. И видят мир и свою жизнь в натуральном виде.
Яся вернулась домой после операции немного другой. Торопилась увидеть не только сына, но и мужа. Сердце её начало колотиться, когда подходила к воротам – потому что возвращалась она с радостью.
В те дни в её дневнике появилась такая запись:
«Да, у нас не было страсти, во всяком случае, с моей стороны. Но Марк – мой муж, он подарил мне чудесного ребёнка. Я начинаю в него потихоньку влюбляться. Привыкла к нему, мне нравится, что он аккуратный, чистюля.
А как он заботится о нас, как глава семьи! Думаю, что другого такого нет. Не знаю, плохо это или хорошо, но я смотрю на мужа, как на свою собственность, а собственность всегда любят. Чушь написала, но, что написано пером, то не вырубишь топором.
Я просто к нему привыкла. Здесь мой дом. Кто и где меня ещё ждёт? Никто и нигде. Женщины во время войны говорили, да и после победы: муж ушёл на фронт, и постель стала холодной. А у меня всякую ночь постель тёплая и даже бывает горячей. Нельзя этого не ценить.
Э, девушка, ты додумаешься до того, что ещё и ревновать мужа будешь! Что-то Марка тревожит, грызёт, но молчит. Знаю, и он этого не скрывает, что не хочет здесь жить, рвётся учиться на дипломата. Уверена, что дипломат из него получится, если не первого класса, не знаю их градации, то второго, третьего. Все не могут быть первыми. Надеюсь, он это понимает. Я должна хорошенько подумать, как ему помочь.
Нашла стихи Игоря Северянина, представителя серебряного века поэзии. Они созвучны теперешнему моему настроению:
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада – в любви…».
Она закрыла дневник и понесла его к бочке с пшеницей.
Но остановилась, вернулась и дописала: «И всё таки, всё таки… Надо быть честной с собой. Да, я уже люблю Марка. И как мужчину, и как мужа. Но нет ли здесь мне от судьбы какого-то подвоха? Не любила и вдруг полюбила? Или у всех так: притираются, принюхиваются, присматриваются, приглядываются, и… влюбляются.
Во всех романах свадьбе предшествует помолвка, иногда очень длительная. Зачем? Для проверки чувств! Это правильно. Чтобы не ошибиться в выборе. У нас с Марком помолвки, можно сказать, не было. После свадьбы начали присматриваться и принюхиваться. Он торопился жениться. Я должна гордиться, что он выбрал меня. Значит, во мне что-то интересное есть.
Да, я его полюбила. Любовь зла – полюбишь и козла… Из романов я знаю, что есть любовь – счастье, и есть любовь – мука. А к какой категории отнести мою любовь к мужу? К какой бы категории она не относилась, но я поняла, что что-то к нему во мне нарастает, зреет…
И всё же, мне кажется, что разорвалась у меня не только промежность. Маленькие разрывы, трещины появились и в наших отношениях. Я не могу точно определить, в чём они проявляются. Но они есть. Душа моя это чувствует. Значит, придётся зашивать и эти разрывы. Но где найти хирурга по этой части?
И как же помочь Марку? Может, настаивать: «Хочу в свой институт на очное отделение!»?
Им помог Его Величество Случай (так выражался Наполеон Бонапарт).