Про альма-матер и горилку с перцем

      
             


     Антон Федоркин, предприниматель из Кировограда, прибыл в Москву по двум обстоятельствам: повидаться с однокашниками, что, прежде всего, и толкнуть картину одного художника - морской пейзаж. Не Айвазовский, понятно, но вещица, как он полагал, весьма недурственная, и наверняка в Москве ее с руками оторвут: Крым все-таки. А у кого из москвичей не дрогнет сердце при воспоминании об этом сказочном полуострове?

     Себя же он считал знатоком живописи, работы отбирал тщательно, в основном крымских художников. Почему крымских? Так получилось. Познакомился с одним из них, с другим, третьим. И набралось у него этих полотен до полусотни. Толкнуть морской пейзаж он намеревался через Леву Березина, Березу, как его звали на курсе.

     Федоркина никто не встречал. Так они договорились с Левой: встречать не надо. Пусть Лева занимается своими делами, а встретятся уже к вечеру, и поедут к нему, раз уж он так настаивает. Но позвонить ему Федоркин позвонил, дабы сообщить, как доехал, с чего начнет свой ностальгический маршрут. С Ленинских гор, конечно, то бишь, с Воробьвых: с МГУ.

     Вспомнил, как впервые, еще в солдатской шинели, топал к этой знаменитой сталинской высотке (которую усатый вождь так и не увидел), а та, вырастая прямо на глазах и дразня золотистым шпилем, казалась все величественнее и неприступнее. Поднялся по гранитным ступеням, провел рукой по шершавой стене: «Неужто не суждено?» С завистью поглядел на порхающих студентов, студенточек…

     «Поступать будете?» – обратился к нему парнишка. «Ну да», – растерянно протянул Федоркин. «Поступите!» – как-то совсем буднично сказал тот и, видимо, так расчувствовался шинелью Федоркина, что взялся провести его через проходную, показал мраморные холлы, аудитории, затем увез на какой-то высокий этаж в комнату, где проживал с таким же, как он студентом-физиком. «Надо же, – удивился Федоркин, – отдельный душ, сартир!» Ему, еще не отошедшему от казарменного быта, все это казалось фантастикой. Аж под ложечкой засосало. Парнишка объяснил, как пройти в столовую («Там все дешево».) и убежал.

     А потом Федоркин долго искал свою шинель. Так вышло, что разделся он в сопровождении того парнишки в одном гардеробе (номерок брать не стал, да и гардеробщица не предложила: зачем, дескать, если он тут один – солдат?), а, отобедав, пришел, сам того не подозревая, в другой, такой же гардероб. Искали, искали, нет шинельки. В конце концов, сообразили: «Это – в противоположной стороне». Нашлась! «Да лучше бы не находилась!» – подумал тогда он, настолько не терпелось поскорее отрешиться от всего армейского.

     И было это, дай бог памяти… Пробежал глазами по этажам: восьмой, девятый. Вон и окно его комнаты. Там теперь другие счастливчики. "Пусть все у них будет хорошо!» – Похлопал рукой по мраморной колонне. – Повидались и – ладно». – И заторопился к метро.

     Москва – город ассоциаций. Улица, переулок, кафе, ресторан, кинотеатр да просто магазин – словно странички из памяти. Вот и листал он эти странички, то улыбаясь, то вздыхая. Москва… Такая же суетная и необъятная, если не более того. А уж рекламы! Здание «Известий» вообще не разглядеть: снизу доверху задрапировано огромным в пять этажей полотнищем. Поморщился: «Так в годы войны маскировали Большой театр…»

     Ближе к четырем позвонил Лева:

     – Хватит тебе ноги бить. Говори, где находишься, я подъеду.

     Вглядывались друг в друга, тискали один другого: вроде никак не изменились. Разве что стали осанистей и степенней.

     – Ну, что вперед? – Лева распахнул дверцы серенькой «Тайоты».

     – Сначала на Киевский, сумку заберу.

     – Окей!

     «Э-э, да ты, Береза, не только полысел, но и животиком прирос. – Федоркин незаметно покосился на Леву. – А слыл таким спортсменом! Восемь мячей из десяти укладывал в баскетбольную сетку. На спор. Правда, в тот раз уложил на мяч меньше. И, тем не менее  – семь бутылок  пива. Хватило на всю компанию…»

     – И как тебе Киевский? – спросил Лева.

     – Да ужас! Наворотили черти что.

     – Ты еще на Курском побывай. Там такого монстра соорудили. Этих торговых центров в Москве.

     – И еще банков. Золотистые таблички. Знаешь, когда я по-настоящему почувствовал ту, нашу Москву? Когда спустился в метро. Таким знакомым пахнуло: «Площадь революции», «Маяковская», «Пушкинская»... Правда, названия у многих станций теперь другие.

     – И ментов прибавилось.

     – Да уж. И знаешь, что еще бросилось в глаза: в метро мало красивых женщин. Прежде, бывало, зайдешь в вагон – глаза разбегаются: одна краше другой.

     – Старик, красивые женщины на метро давно не ездят. Все больше – на лимузинах. Да еще и с личным шофером.

     Невольно перешли к воспоминаниям: кто, где и как?

     – А Любимова? Люда, – спросил Федоркин.

     – У нее теперь другая фамилия: Евсеева.

     – Это я знаю. Я имею в виду, все там же, на кафедре?

     – Доцент. Встретил ее как-то. Вся какая-то уставшая. Плакалась, что мало получает. У тебя ведь что-то было с ней. 

     – Да так…

     … Ночь. Ноябрь. Отогревшись в буфете гостинцы «Москва», они выбежали на манежку: господи – белым бела. Снег! И когда успел? И это она предложила: «Давай я твое имя огромными, аршинными буквами ногами выпишу, а ты – мое». И убежала вперед. «Зачем? – спросил он, положив ее букву «А» чуть ли не у самого «Националя». «А пусть завтра с самолета увидят», – сказала она, подставляя теплые губы…

     – Антон, давай, знаешь, о чем договоримся (голос Левы): при Лариске, нынешней моей жене, о Вике ни слова. Ревнует, не ревнует, но не любит, когда о ней заговаривают.

     – Лады.

     Федоркин хорошо помнил Вику. Эдакая черноглазая стройняшка. Из каких-то южных краев. Помнил, как завязывалась их отношения с Левой. Лева даже пытался на гитаре играть, то и дело заскакивая к ним общагу: покажите один аккорд, другой, третий. А больше и не надо. Поженились они уже на втором курсе. И переехали к левкиным родителям, куда-то на Преображенку.

     – А почему развелись? – невольно вырвалось у Федоркина. – Впрочем, извини, глупый вопрос. Сам ведь тоже развелся, а так, если разобраться, не пойму, почему. Видимо, наступает такой момент у супругов, когда начинают тяготиться один другим. Резче проступают незаметные прежде не лучшие черты характера, разность интересов…

     – У меня все иначе, – Лева притормозил у «зебры»: – я ведь после «Энциклопедии» ушел в бизнес.

     – Помню, помню: ты в «Энциклопедию» распределился. Неплохое местечко.

     – Да крохи. Конечно, надо было идти на диссертацию. Но это такая морока. Потом еще в одном издательстве работал. А тут семья, ребенок. Взял кредит. Да какой к черту кредит!? Просто свели с одним толстосумом, он и дал деньги. Открыл я точку, закупил товар – шмотки и прочее. Еще и продавца нанял. Поначалу дела шли в гору, а потом, как сглазил кто: все хуже и хуже – совсем по нулям. А подошло время возвращать долг. Раз, другой раз дали отсрочку, потом поставили на счетчик. Что оставалось делать? Одно: продать трехкомнатную квартиру и купить меньшую. Тут Вика и взбесилась. Но другого выхода у меня не было. Перевез ее с дочкой в двушку и ушел. Какое-то время жил у родителей. Теперь вот у Лариски. Уже семь лет.

     – У нее тоже ребенок?

     – Дочь. Ну вот, приехали.

     Шумно вошли в прихожую:

     – Знакомься, моя жена Лариса.

     «Странно, – поймал себя на мысли Федоркин: Лева, друг, однокурсник, воспоминания о котором всегда ассоциируются с Викой, приглашает к себе в дом и в качестве жены представляет другую женщину. Вроде как, и Лева уже не Лева...»

     – Он вообще эстет, – тараторил Лева. - Представляешь, говорю ему: поезжай, в Царицыно. Такое удовольствие получишь. «Нет, сначала в Третьяковку». Побывал все же?

     – Не успел. Завтра.

     На кухне уже шипело и шкварчало.

     – Я тут захватил, – Федоркин расстегнул сумку. – С перцем.

     – Горилка с перцем? – воскликнул Лева. – Вот с нее и начнем.

     – Это для вас, – усмехнулась Лариса. 

     Федоркин в который уже раз почувствовал ее пристальный взгляд. Наверняка думает, что сравнивает ее с Викой. «Да успокойся, все нормально: и молода, и симпатична. И верно сказано: с каждой новой женщиной мужчина молодеет. Вон Лева. Энергия так и прет из него».

     Первый тост, понятно, за встречу, за знакомство. Потом – за альма-матер.

     – Мужчины стоя! – вскочил Лева.

     – Да ладно вам, гусары, – усмехнулась Лариса.

     – За альма-матер с перцем! – выкрикнул Лева и лихо опрокинул рюмку.

     – Ну, ты загнул! – рассмеялась Лариса. – Впрочем, у вас своя альма- матер, у меня своя.

     – Она финансист, – уточнил Лева, – окончила финасово-экономический. Деньги лопатой гребет.

     – Лева, не паясничай.

     – А мы с Антоном – из МГУ. Где учились великие: Герцен, Огарев, Лермонтов, Лев Толстой...

     – И Лев Березин, – съехидничала Лариса. – Великий ты мой.

     – Да, и Лев Березин, и Антон Федоркин. Лар, а знаешь, что Толстой завалил вступительный экзамен. Латынь, кажется. Приняли его условно. То есть за бабки. Как же, барин. Ком иль фо. А мы с Антоном сами поступили. И гордимся этим.

     – Вот и гордитесь, – в глазах ее бесенята.

     – Вот и гордимся. Мы еще Сережке Дугину позвоним. И Степке Безукладникову, он в Думе работает. Большо-о-й человек! И Людке Любимовой.

     – И Вике Березиной, – уколола его Лариса. – Ладно, вы тут повспоминайте, а мне еще документы надо посмотреть, – поднялась, эффектно одернув блузку.

     Ушла.

     Лева наполнил рюмки:

     – И чего капризничает? Как там у Чехова? Если боитесь одиночества, не женитесь. А мы с тобой, значит, не боимся одиночества, и уже дважды женимся. Правда, бизнесмены из нас не ахти.

     – У тебя что сейчас? – спросил Федоркин.

     – Мебель. По заказу. Аренда, налоги буквально душат. Надо что-то другое искать. Да что мы все про меня да про меня. Ты о себе расскажи.
 
     – А что рассказывать? Некоторое время учительствовал. Потом ушел в райком комсомола. Потом – в горком. В девяностых, понятно, остался не удел. Знающие люди посоветовали заняться земельными делами.

     – О, наш славный комсомол! – воскликнул Лева. – Непотопляемый!

     – Лева, жить-то надо было. Взял колхозные паи. Гектаров двадцать. Нет, сам я не пахал и не сеял. Нанимал. Урожай сбывал на рынке.

     – А что? Не плохо.

     – Ну да. Но из-за этой самой земли меня чуть и не прибили. Соседние фермеры и стоящие за ними бандиты. Да просто отняли землю. Потом занялся аптечным бизнесом, благо дочь от первого брака закончила мединститут. С аптеками тоже нахлебался. С такой столкнулся конкуренцией! Поджоги, угрозы. Дочь вообще вынуждена была уехать за границу. Теперь у меня один бизнес: коллекционирую картины крымских художников. Художники племя –  голодное, каждой копейке рады. Вот и покупаю у них за недорого, устраиваю вернисажи, что-то удается толкнуть. Сейчас покажу, – Федоркин прошел в прихожую, достал из сумки свернутый холст, развернул его на свободной части стола: ну как, неплохо?

     – Да вроде ничего. Я, правда, не очень разбираюсь. Лар! Сейчас за Лариской схожу. Хватит ей дуться. Лар, погляди! Это же Крым! Не пойму только, Форос или Судак?

     – Новый свет, – Федоркин указал на скалы. – Там дальше – Царский пляж.

     – Лар, а ведь мы с тобой там бывали, – обнимая Ларису, прочувственно заметил Лева.

     – Да бывали, – ответила потеплевшим голосом.

     И Антон понял, что сейчас сделает то, что просто необходимо сделать:

     – Возьмите! Нужно еще рамку подобрать.

     – Не, нет, – воспротивились Лев и Лариса, –  Это слишком щедрый подарок.

     Антон все же всучил им холост и даже пообещал подыскать багет.
            
     – Спасибо! – Лариса чмокнула его в щеку.

     – Ну, старик, осчастливил, – Лева тоже полез с поцелуем. – Лара, звонят. Посмотри, кто там? Может, Дугин? Было бы здорово! Антон, представляешь, звоню ему, так, мол, и так, Антошка Федоркин приехал, он тут же: «Бросаю все дела, еду к вам».

     – Лева это к тебе, – голос Ларисы.

     Вернулся он мрачнее тучи:

     – Наливай! – и, не дожидаясь, сам наполнил рюмки: вот, – положил перед Антоном лист бумаги.

     – Что это?

     – Читай.

     Это было письмо из суда, извещавшее его, Льва Березина о том, что в связи с большой его арендной задолженностью он лишается офисного помещения. Улица, номер дома…

     – Да-а, – протянул Федоркин. – И много?

     – Два лимона. Рублей.

     – Прилично. У меня с собой есть…

     – Старик, не надо. Выпутаюсь.

     – Лева, тебя можно? – позвала Леву Лариса.

     О чем они говорили, за дверью, в комнате, Федоркин мог только догадываться и почувствовал явную свою неуместность. "Наверное, лучше мне уехать». Об этом и сказал Леве, когда тот, раскрасневшийся, снова уселся за стол.
     – Нет, остаешься у меня!

     – Лева, еще совсем не поздно. А гостинцу я на всякий случай присмотрел. «Азия». На Рязанском проспекте.

     – Да, есть такая. Ладно, извини, что так все вышло. Может, ты и прав. Кстати, будешь встречаться с Дугиным или еще с кем из наших, ничего им не говори. Ну про это письмо. Из арбитражки…

     – Ладно.

     – Ну, что, на посошок? С перцем!..