Тимофей и Ася

               
   Дядя Тимофей, брат мамы, в детстве был для меня самым интересным человеком. Примерно как сейчас для детей актер, играющий Гарри Поттера. Я много о нем слышала, но никогда не видела. Знала, что мы когда-нибудь встретимся, и готовилась ему понравиться. Он воевал, вернулся без одной ноги, носил то протез, то "деревяшку", как он ее называл, жил неподалеку, в маленьком городке Салаир.

Мама с сестрой при встречах только и говорили о дяде. Все, что удавалось услышать и подслушать, я, как припасливая белка, тащила в нору памяти, а там уж занималась сотворением своего кумира.

Сестры любили его за ум и добрый нрав, за то, что заменяя отца, хорошо с ними обходился и развивал, читая интересные книги и рассказывая, как устроен мир. А еще он писал стихи. Об этом упоминалось вскользь, как о чудачестве, слабости и прощалось. Часто проскальзывало: в нем - порода предка-француза, дескать, и стать, и высокий лоб, и обходительность - от него. Но особое место в пересудах сестер занимала женитьба дяди на особе, которую они не жаловали. Самое обидное, что я услышала в их адрес, было:
- Пара! Гусь да гагара.

Гагара, она же Ася, считала Салаир своей родиной и находила его вполне пригожим. Пока дядя бил фашистов и защищал любимую родину, она, конечно не зная, что встретит вскоре такого достойного мужчину, "невестилась", "крутила хвостом" и – "О, ужас! - принесла в подоле", то есть родила ребенка, не будучи замужем, нисколько этим не смущаясь, не защищаясь от нападок.

Как все в этом местечке, приютившемся в ложбине Салаирского кряжа, мыла золотишко на горной реке, чтобы прокормить бабушку, мать и сынишку. Работа сезонная, надо было обеспечить себя на долгую зиму. Препоручив сыночка домашним, она по двенадцать часов колдовала над своим решетом, вытанцовывая в холодной воде чечетку удачи - танец старателя. Руки и ноги болели, отваливалась спина, мучил вечный кашель, но в конце каждого дня малюсенькая кучка золотых крупинок на точнехоньких весах золотоприемной кассы сулила сытость завтрашнего дня. Это давало силу жить дальше.

А как же! Ей предстояло встретить дядю Тимофея, полюбить его, родить троих сыновей, пережить самый разнообразный человеческий опыт. История взаимоотношений дяди Тимофея и Аси хранилась в моем сознании как непрорисованная картина. Когда очередная информация или событие находили место в этом полотне, я с любопытством принимала новую версию.

К тому времени, когда мы отправились к ним в гости, мне было известно, что после госпиталя, где он залечивал трагическое ранение, полученное в Берлине, его командировали на работу в Дом отдыха в Салаире, где отдыхали бывшие фронтовики.
Налаженное хозяйство не требовало больших усилий, но новый директор истосковался по делу и выкладывался на полную катушку. Во все вникал, не чурался показать при случае, что может работать не только головой, но и руками.

Людям нравился энтузиазм, молодой задор руководителя, а больше всего привлекала возможность заработать. В те времена кабальные государственные займы лишали граждан страны живых денег - вместо них в конце месяца выдавали горсть облигаций, которые можно было выбросить.
Народ перебивался с хлеба на воду. Новый директор нашел лазейку: отличать хорошо работающих натуральными продуктами. Все из кожи лезли только бы попасть в "продуктовый" список. Подсобное хозяйство с приходом нового директора стало просто пухнуть от приплода и прироста.

Молока, мяса, курятины, яиц и корнеплодов не только с лихвой хватало и отдыхающим и работающим, но в складах, под землей, и в амбарах уже закладывались на хранение излишки в виде солений, квашений, соленого сала, домашних колбас, даже окорока копченые имелись. Всему велся строгий учет, на доске объявлений каждый месяц вывешивалось: сколько и чего произведено, и кому распределено.

Люди из города, прослышав об изобилии, ежедневно с утра приходили просить работу. Однажды нужда привела и Асю. Первую встречу с ней дядя вспоминал с удовольствием.
- Только поднял на нее глаза от бухгалтерских счет - понял: это моя жена. Все поплыло передо мной и захотелось петь. И запел ведь. "Наш уголок я убрала цветами"... Фу ты черт, думаю, что же я делаю? А она смотрит как дети - всем лицом, белки голубоватые и ровный свет от нее, а взгляд, такой, знаете, полный внимания. И спрашивает: вы поете на работе? А что ж, говорю, не петь, если поется.

- А я посудомойкой наниматься пришла, возьмете?

Схватил я стул, усадил гостью и стал вокруг ходить, как вокруг елки. Деревяшка моя постукивает, она молчит, раскраснелась, как бы привстала даже.

- Ты сиди, разговор только начался. Тебя как звать?

- Ася Гулина.

Ася. Имя мне понравилось, я его произносил и так, и эдак, а она спокойно смотрела на меня и ждала.

- А зачем тебе посудомойкой работать. Выходи за меня замуж, будешь домашним хозяйством управлять.

- Вы шутите?

- Никогда ничего более серьезного не говорил в своей жизни. Так что?

- Дело непростое: у меня мама, бабушка... Сына я рощу. Отца у него нет. Она подалась вперед и с искренностью, присущей лишь бесхитростным душам, сказала:

- Я уж и так дров наломала... - помолчала. - Был один командировочный...

Она смутилась и оборвала себя воскликом: - Зачем я вам рассказываю, сама не знаю...

- Ты не увиливай, наступал бывший командир танкового взвода, решай здесь: будешь моей женой?

Где- то там, в своем сердце, он знал, что раскрасневшаяся Ася скоро станет всем смыслом его жизни, ее наполнением и боялся, что какая-нибудь мелкая глупость вмешается, разрушит захватившее чувство, унесет прочь это чудо, которого он терпеливо ждал долгие годы.

Он сел на стул напротив и, взяв ее за руки, попросил: решай поскорее, это для нас с тобой очень важно! Ася, не отнимая рук начала рассказывать о себе.

Мечтала как все девчонки о любви, о ее волшебных переживаниях, о парне, который будет крепко ее любить. Мечты приходили в голову в виде театральных пьесок, которые разыгрывались ею перед сном. Заканчивались истории счастливо: у нее большая семья и все друг с другом в ладу.

На момент ее девичьего цветения в стране шла война. Население маленького городка составляли женщины, дети и старики. После окончания школы она устроилась в гостиничке дежурной, а заодно, и уборщицей. Тут-то и случилась история, не предусмотренная чистыми фантазиями. Некий гражданин пятидесяти лет, проверяющий что-то на прииске, задержался, аж на две недели. Ласковыми речами, похвалами, стихами Сергея Есенина, а главное, своим вожделением, он смутил разум девушки настолько, что, забыв про"Главного героя", не думая о последствиях, она сделала то, к чему готовила ее природа.

Командировочный уехал, оставив только свое имя, которое впоследствии младенчику вписали в метрику, и книжечку стихов Есенина, потрепанный томик, ставший на время беременности ее курсом психотерапии.

К слову сказать, появление Гусенка, это имя дала ему бабушка, не было безоблачным. Он мог не появиться вообще, если бы... Жили они втроем. Дед и отец Аси воевали, но недолго: похоронки, пришедшие одна за другой, усекли семью наполовину, и бабушка стала главной. Когда факт зарождения новой жизни был подтвержден прямыми и косвенными признаками вроде частой утренней тошноты, рвоты и всяких капризов по части еды, состоялся семейный совет, где после подробного изложения событий, предшествующих настоящему положению, произошла бурная сцена между мамой и бабушкой. Мама пыталась протащить свое предложение - с помощью знакомой умелицы избавиться от нежеланного пришельца потихоньку, пока позволяют сроки, иначе "всякая сопля пальцем тыкать будет". Бабушка, выслушав опасения дочери, припечатала:

- А поделом! Пусть тычут, не проткнут. Надо отвечать за свои делишки. Ребеночек - душа невинная уже получил жизнь от Бога. Кто мы такие, чтобы божьего дара лишать. Будешь, Анастасия, рожать, хотя бы мне пришлось все плевки на себя принять.

Бабушка, как человек верующий и живущий по правилам, обладала в семье всей полнотой власти. Умение эту власть употребить ей приходилось иногда доказывать на деле. Так, последний раз это случилось незадолго до начала войны.

Отец Аси, по-семейному - Гусь, будучи удачливым старателем, а это значило также, что у него водилась заначка от семьи, пристрастился к выпивке. "Большая", так заглазно звалась бабушка, пыталась разъяснить Гусю, куда ведет этот путь, однако, дальняя перспектива - быть отвергнутым Богом из-за того, что пропивает душу, оказалась неубедительной.

Однажды, дождавшись пока пьяный Гусь проспится, накормив его завтраком, она так же деловито велела спустить штаны и подставить зад. Ослушаться он не посмел. Большая взяла, вымоченное в воде тяжелое льняное полотенце, вчетверо сложенное, и принялась стегать его приговаривая:

- Это тебе цветочки, сукин сын! Она била Гуся и плакала. Гусь извивался, кричал, но наказание принял до конца.

Со спиртным он завязал накрепко: когда на фронт уходил, и Большая поставила на стол сбереженную бутылку церковного Кагора, только головой мотнул, дескать, от принятого не отступаю!

Так что Гусенок был оставлен волей бабушки и развивался до срока в своей теплой вселенной под стихи поэта Есенина. Ася, никогда не слышавшая самого поэта, и, вообще, ни одного живого поэта, произносила стихи нараспев, как получается у них самих. Прекрасные образы возбуждали уже пульсирующую любовь к ребеночку, все вокруг преображалось, и кружились разноцветные миры, в которых мысленно пребывала Ася со своим растущим семенем. "Боже, пусть дитя станет поэтом!"- не раз горячо молила молодая мать.

Когда дядя услышал о таком особенном расположении Аси к стихам, душа его кувыркнулась от радости.

- А ведь я тоже пишу стихи, сказал он волнуясь. С фронта несколько тетрадок привез. Так что скажешь?

Вспомнив, кстати, что у нее есть мать и бабушка, она пообещала дать ответ завтра.

- Я сегодня приду, - настаивал на своем дядя. И вечером того же дня состоялось знакомство с Асиной семьей. Решено было съехаться и жить всем вместе в отведенном ему директорском доме.

И вот теперь, десять лет спустя после этого события, мы едем к нашему родственнику в гости.

Где-то на полпути привычная степь с пологими сопками и отвалами породы сменилась ущельем между двух хребтов, поросших густым лесом. Несколько раз пересекли одну и ту же порожистую, гремучую, золотоносную речку, и, наконец, поезд, спотыкаясь на поворотах, свистя и разбрасывая клубы дыма, въехал в небольшой городишко, похожий на лукошко, где курица высиживает птенцов. Прямо от станции к дядиному жилью вела натоптанная в траве тропинка.

Дом поразил меня великолепием деревянной веранды, охватывающей его по периметру. Он возвышался на холме как маленькая крепость. Палисадник вокруг строения был полон сиреней, черемух и белоствольных берез. Пение птиц и жужжание пчел усиливало праздничное настроение.

Нас встречала вся семья. Дядя Тимофей, большой и веселый, передвигался на своей деревянной ноге так ловко и легко, что мы невольно стали вторить ему. Получалось вроде танца. Он расцеловал всех, обнял милую, пухленькую женщину с головой полной мелких рыжих кудрей, она держала на руках дитя, и с гордостью и любованием представил: это Ася, сокровище мое. Она нам таких вкусностей наготовила. Мойтесь, да и к столу!

В моей голове уже давно тоненько пелась мелодия счастья, именно под нее мы все кружились, как во сне, медленно вглядываясь друг в друга. И тут в нашу небольшую компанию ворвались трое мальчиков разного возраста, одинаковыми были их огненно-рыжие головы с перепутанными, как у Аси, кудрями. Они двигались быстро и шумно. Самый маленький, трехлетний, ткнулся мне в колени и протянул пучок красного клевера.
- Это Андрюшка, твой брат, крикнул дядя, Леха-с порванным ухом - он у нас заметный, Ваня - старший.

Родителей повели в комнату, для нас приготовленную, а мальчики увлекли меня и сестру Лиду на веранду, откуда исходили густые запахи трав и плодов. На дощатом полу стояли бочонки с плавающими грибами. Темная поверхность воды колыхалась, усеянная, как кувшинками, беленькими маленькими шляпками. Несколько корзин с яркими подберезовиками заняли скамью у окна.

- Сегодня собрали, - пояснил Ваня.

Над головой покачивались связки сохнущих трав, от сморщенных пучков земляники шел сладкий дух вкусного чая, шуршащие березовые веники сулили зимой воскресение переживаний волшебного лета. Легкие батистовые занавески парусили на ветру и, казалось, что этот корабль с дарами леса плывет в небо...

Мальчишки выкатили самокат, видимо собственноручно сделанный, и предлагали покататься, но пришлось вежливо отказаться - веранда таила немало невиданных вещей, мне хотелось остаться с ними наедине. Например, заглянуть внутрь кожаного потрескавшегося саквояжа с блестящей застежкой. Он стоял на высоком одноногом столике и выражал готовность служить. Заметив мой интерес,
Леха крикнул:
- Там яйца, мы держим в нем яйца. Раньше здесь жил доктор. Он умер. Это его штуковина. У меня защипало в носу - так жалко стало, что доктор не может увидеть, как верный товарищ все еще ждет его...

Чтобы не расплакаться, пришлось подойти к висящей на гвозде шляпе из белого кружева с широкими полями и выцветшей голубой розой. Голубая! Она восхитила меня. Как жаль, что надо в гостях вести себя по правилам и ничего не трогать. Шляпа, казалось, была довольна - ведь я обошлась только взглядом!

В углу стояла клетка, должно быть, птичья. Дверка открыта, а внутри проволочное сооружение и засохший букетик васильков. К ним- то и потянулась моя рука, но предупреждающий крик мальчиков: это мышеловка! испугал и смутил меня до густого румянца.

Деликатно пропустив протез, прикорнувший также в углу, я пообещала себе пробраться на веранду рано утром, когда все еще будут спать, и продолжить знакомство.

Маленькая моя сестричка, влекомая запахом, нашла стеклянную банку с янтарным медом и, вооружившись ложкой, отгоняла летавшую над ней пчелу.
Шумно разговаривая, вернулись взрослые, и дядя несколько театрально возвестил: - Пообедаем, чада мои! - Загребая мальчишек длинными руками, тихо прошептал им что-то личное. Обласканные, они засмеялись в ответ. Приязненные чувства, гуляющие по всему дому, коснулись самого сокровенного в душе, по чему образовалась тоска. Дядя тотчас заметил, обнял меня за плечи и повел в столовую.

Два цвета - черный и белый создавали четкий ритм. Буфет из мореного дуба, занимавший полстены - наследство жившего здесь доктора - был похож на большую добрую женщину в фартуке с множеством карманов. В его утробе солнце высвечивало драгоценный блеск стекла и фарфора; баночки с вареньем, подвязанные кокетливыми платочками, таили немыслимую сладость лесных ягод, умноженную кулинарными ухищрениями хозяйки.

Длинный стол, накрытый белой скатертью, расшитой синими веселыми васильками, окружали стулья с прямыми высокими спинками. Они стояли строго напротив друг друга и были одеты. Да, на каждом был чехол из льняного белого полотна, подхваченный сзади большим бантом и украшенный вышитым цветком. Не в силах оторвать взгляд, я рассматривала яркие живые цветы. Убранство столовой явно произвело впечатление на родителей: отец сопел, переминаясь с ноги на ногу, а мать, часто взглядывая вокруг, явно не справлялась с чувствами.

Дядя распорядился: "Выбирайте цветок и садитесь. Нравятся Асины затеи? Она мастерица красоту наводить".

Существование в нашем убогом жилище, состоящем из комнаты, где все спали, и другой - для готовки и еды, со столом, обитом выцветшей жесткой клеенкой, стало ограничителем свободы среди белого великолепия дядиной столовой. Мы топтались, медлили и, наконец, все же расселись. Доставшийся мне стул с букетом подснежников оказался напротив дядиного.

В каждой тарелке развалилась белейшая картошка, а рядом румяная котлета и снопик зелени, дразнящий запахом укропа, сбоку - как восклицательный знак - в высоком стакане малиновый морс.

Дядя посмотрел на каждого и сказал: "Вот и свиделись, слава Богу! За встречу!" Родители, выпив медовухи домашнего изготовления и закусив солеными грибочками, малосольными огурцами и отведав котлет, расслабились, размякли и похвалили изготовленный напиток.

- Так давайте выпьем еще - предложил дядя - надо выпить за Большую-бабушку и Асину маму-Анну Мироновну. Что бы мы без них делали! Всех мальчишек вынянчили и нам с Асей не докучали, хорошие люди, жалко, что рано ушли.

Дети поели быстро и с наказом отца: "Далеко не убегайте, папка ваш сегодня выпимши, по хозяйству поможете", исчезли.

Покончив с едой, взрослые вспоминали свое детство, восстанавливали канву жизни, проведенную в разлуке. Разговор становился все громче и бессвязнее. По своему обыкновению подслушивать разговоры взрослых - такой у меня был возраст, я незаметно передвигалась по столовой, не упуская ничего, за что цеплялось мое любопытство, предчувствуя интересное.

Дядя взял в руки спокойного маленького Коляшу и, обняв другой румяную Асю, немного пафосно попросил: "Полюбите мою жену, мою Беатриче, мою Лауру, мою Клеопатру..." - он остановился.
- Марью Царевну - подала я голос из-за печки.
- Марью Царевну - с благодарностью повторил дядя и продолжил:
-Она Королева души моей, моя Пенелопа.
-Кто? - подала голос мать и, видимо, вспомнив школьную программу, прыснула.
-Может и вязала она шарфы, да не тебе! И повернулась к отцу.

Дядя передал Коляшу Асе, еще не понявшей вызова, но уловившей угрозу в голосе родственницы и потому приникшей к мужу, и тихо попросил: "Надежда, пойдем со мной."
- А чего выходить, я все могу здесь сказать, заупрямилась мать.
- А вот этого не надо, тебе нечего сказать. Он справился с застрявшей ногой и, подойдя к сестре, подставил ей согнутую руку. Она игнорировала жест и пошла рядом.

Отец вежливо обратился к Асе: "Я ... это ... покурю?"

- Курите здесь, окна нараспашку - добро отозвалась она, и посадив на коврик в центр солнечного света Коляшу, медленно подбирая слова, заговорила: "Тимочка не любит смотреть назад, говорит, жить надо сегодня, только правильно. Он говорит..." Не найдя поддержки у отца, Ася посмотрела на меня как на подружку.

- Он говорит, если жить правильно, о нас всегда позаботятся.
- Кто?- не удержался отец.
- Кто, кто? Он! - Подсказала я весело.
- Тебя не спрашивают, стряхивая, куда попало пепел и, суетясь, отмахнулся отец, и в голосе его была растерянность.
- Это Тот, кого мы не видим, но чувствуем -, уклонилась Ася от прямого ответа, и добавила:
- Тимочка никому не позволяет меня обижать.
- Мы с ним видим, что зла накопилось нынче очень много, и не хотим прибавлять его. Только подумать, сколько горя, боли и ненависти случилось на войне. Тима очень много пережил, он знает...

Она помолчала, поправила прическу и доверительно продолжила:- Тимочка - поэт, а все поэты очень добрые, иначе стихи не складываются - удовлетворенно и твердо поставила она точку в разговоре.

Брат и сестра вошли несколько напряженные и мать, встретившись с вопрошающим взглядом отца, отозвалась: "Да кто ж знал, что тут такая любовь!.."
-Теперь знаешь и другим расскажи - подхватил дядя и, подняв ребенка с пола, бережно устроил на груди. -Голубка моя! А где наш чай? Выставляй свои варенья-печенья, порадуй гостей, Надюша тебе поможет.

Чай продолжался до самых сумерек. Переполненные душистой сладостью, слушая дядины стихи о любви, мы смотрели на предмет поклонения. Вдохновительница совсем не смущалась восхвалением ее достоинств, даже наоборот, слушала внимательно, словно и не к ней обращено, иногда подсказывала стихи, не забывая подливать, накладывать, приносить и убирать.

Когда стемнело, мы отправились прогуляться. Наш ведущий освещал путь большим фонарем, в свете которого золотые мотыльки, подобно фантомам, мгновенно появлялись и исчезали. Ноги утопали в росистой траве, потревоженная, она отдавала терпкие запахи лета; надежно укрытые в своих убежищах сверчки цвиркали последнюю славу дню.

Если бы я знала, что это лучшие дни моей жизни... Кабы знать да ведать, все бы отведал... Подобно заразному заболеванию нас накрыла атмосфера дядиной семьи, вобрала как уютный, теплый кокон, и все три дня гостевания мы были, как они: варили варенье, красили крышу, учились ездить на новеньком велосипеде, собственности Дома отдыха, косили люцерну, а потом купались в реке, на которую спустилось облако белых бабочек-капустниц. Моя мама и дядя Тимофей, будто снова погрузились в детство, поддразнивая друг друга и обмениваясь знакомыми им шуточками.

Природа поддерживала нас и открывала сокровища. Дядя Тимофей привел нас в ельник, где ступить негде от воинства только что вышедших белых грибов; налюбовавшись, он сказал: "Жалко их трогать. Красота какая! Велика заслуга косой косить! С грибом надо в прятки уметь играть и выигрывать, вот тогда добыча честная!"
Мы дружно согласились.

А вот еще. Набрели на малинник, собрали изрядно, жарко стало, пошли к ручью, он в ложбинке, спускаться надо. И что мы видим? Медведь в ручье улей рушит и ревет - пчелы зажалили. На взгорке, оказывается, пасека Дома отдыха. Сладкоежке повезло: сумел улей украсть и к ручью унести, а теперь от пчел избавляется, в воде улей купая.
- Улей, конечно, жалко, да что теперь поделаешь - разорил уже- посокрушался дядя.

По дороге домой нас застал дождь, пришлось сделать остановку на летней дойке, под навесом, где доярки принимали от коров молоко. Они задорно попросили помочь, а нам в удовольствие: получив наставления, уселись на скамеечки, и первые струйки молока, бившие о цинковое ведро, вызвали неописуемое, забытое ощущение единства со смирным и добрым животным, производящем в своем чреве вкуснейшую полезную еду.

Выдоенное своими руками молоко пили с наслаждением, осознавая где- то на глубинном уровне, как добра к человеку природа.

Сны являлись продолжением блаженного дня и баюкали пестротой цветов, поющих, и без слов говорящих, люди и животные состояли из лучистых энергий, сиюминутно меняющих образ и смысл...

Прощались почти без слов. Мы стали одной семьей, и душа противилась расставанию.

Впоследствии мы обменялись несколькими письмами и часто вспоминали свои радостные переживания, пока не закончилась жизнь дяди Тимофея и Аси.

В один из предновогодних дней, когда в Доме отдыха готовился большой праздник, дядя в своем кабинете дожидался приезда кассира из банка. Зарплата в деньгах, с трудом им выхлопотанная, была сюрпризом для людей, и он предвкушал их радость.

Наконец затарахтел грузовик, доставивший кассиршу. В этот момент в приоткрытую дверь заглянула Ася со своей корзинкой, в которой приносила иногда домашний обед. Пока раздевалась и целовала своего Тимочку, постучавшись, вошла кассир, положила на стол сверток денег, обернутый бумагой и перевязанный шпагатом, и сказала, что вернется через минуту.

Последний момент жизни дяди Тимофея и Аси видели только грабители. Двое мужчин словно материализовались из воздуха. Никто не видел, как они вошли, и куда потом исчезли, забрав с собой сверток с деньгами.

Ножевые ранения стали смертельными для обоих. Вещдоки валялись рядом с умершими, и потом долго еще хранились в сейфе следственного отдела, пока, однажды не отправились истлевать в землю, куда уходит все.

О случившемся мы узнали из письма Вани. Всех мальчиков определили в детский дом.

ПС. Закон парных случаев самым трагическим образом проявился в моей жизни в другом
месте и в другое время на острове Сахалин.

В июне 1999 года были убиты мои дорогие друзья Виктор и Людмила Лыпкань и двое их друзей, заночевавших на Лыпканевской маленькой даче, неизвестными, которые до сей поры не найдены. У погибших остались дети... Позже бесследно пропал сын Лыпканей Коля,  подросток 15 лет...
Жестокое убийство совершили люди, которым Виктор, инспектор рыбоохраны, запретил лов
горбуши на нерестовой речке и выписал штраф за незаконное действие...


12 декабря 2011               
Южно - Сахалинск.