Счастье улицы Эйнштейна

    Часть 1


    Одноглазая Эльза.


  Один забавный  старикан, похожий на серебряный подсвечник, рассказал мне, что внутри  человека живут двери – много: разной формы, величины и предназначения. Некоторые из них распахиваются легко и охотно, другие – со скрипом, иногда, и не у всех. Двери придумали трусы и исполнительные охранники.  Войти, куда не положено, пустить неизвестное, увидеть  запретное – это же страшно, очень страшно и неправильно.
   А есть такие двери, что  остаются под  замком всю жизнь. Одну я неожиданно открыла, решив перейти улицу,   и застряла на дороге.    Кажется, меня  насмерть сбил автомобиль - жёлтый спортивный автомобиль, марку которого я так и не узнала.
   Может, кто-то ответит мне, почему. По-че-му?
   
   ...Ты живешь, живёшь, как многие - особо не заморачиваясь над всякими высшими материями, не витая, где не следует – так, знаете ли,жутко целесообразно, огнеупорно-пуленепробиваемо.  Вроде, как по  рельсам скользишь строго запрограммировано, но зато с комфортом и приятностью.  Рациональность  для тебя -   альфа и омега. И купол. Купол  твоего личного храма, где с  сухими глазами и  без намёка на улыбку возжигаются свечи логики.   Дальше – больше... Аргументы,  чёткость  мыслей... Если утверждать, то  в лоб,  если находить, то только  видимое. Что может быть  разумнее, а значит, и человечнее, кажется тебе.
   А эта  викторина из серии « почемуяэтосделал и почемуэтослучилось... Знакомо?  Так вот... Ты искренне считаешь её притянутой за уши, а вопросы высосанными из пальца – все, или почти все. Тебе жалко и  поруганные уши с  пальцами, и, кстати, актёров тоже. Актёров заведомо провального спектакля, которые, не в силах выучить роль и лишь тайком  грызут ногти: - не зна-аю, не понима-аю. Ну, как же! Это же  такой позор, такая непростительная беспомощность!
    Ты самоуверенна до предела – того предела, когда боги могут рассмеяться…Иногда так и подмывает – щёлкнуть человека, который звучит гордо,  по носу: -  Не стыдно  высшему созданию?  Ведь достаточно заменить «почему» на «зачем», и задачка расколется,  а как вариант – вообще не решать, но заглянуть в конец учебника – именно так,   другими словами -  найти в умной книжке. 
    О, ты, конечно, знаешь ответы, сыплешь ими, как фокусник запрятанными в   рукаве картами – этими мнимыми правдами, похожими на привидение чванливой старухи, скучными  иксами и игреками, у которых сотни значений. Кого водишь за нос,  голубушка? Себя, себя…  Но ты не хочешь этого видеть, совсем не хочешь – просто рвёшься вперёд - не прогибаясь под мир, нет – чур, чур, чур. Нос - вверх, спина – бамбук. Тянешься, тянешься  - но не к небу. И вдруг, бац, бумс - жёлтым  бампером по рёбрам – там, где сердце.
   Так  было.
    Прошли месяцы и что? Сижу  у  окна, смотрю на  скупую весну, которая пока не принесла  ничего, кроме ожидания, и чувствую, как внутри, прилепившись к рёбрам, кто-то воет. Я не слышу его ушами, нет, просто вхожу  в резонанс с этим больным невидимкой, и  иногда страшно хочется вытошнить страдальца, или залить вином, или отключить табачным дымом. Но чаще всего я его жалею,  в очередной раз задавая себе вопрос «почему», и забывая поменять его на «зачем». Эльза  уверяет, что ещё не время, что «отстрадать»  следует по полной – за  все пресные годы дежурных улыбок, а если я струшу и избавлюсь от воя-трепета, то опять превращусь в выпотрошенную рыбу и перестану быть собой.
   А разве рыба – это плохо? По-крайней мере, знакомо. Иногда я вижу остатки чешуи на руках.
   Надо сказать, когда-то у меня было всё, но не было главного. Всё – это деньги,  креативная голова с пикси - стрижкой  от «того самого»,    дни, расчленённые органайзером,   усталый пофигизм по вечерам и любовники для здоровья.  Мужчины….Они мели место быть! Вот так, да.  Место оказалось  больным, с запланированной текучкой кадров.  Мужчины  появлялись сами  – милые и забавные попрыгунчики,  в общем-то, ненастоящие, а поэтому совершенно безопасные. Они  легко влюблялись, служили  и обижались, а вскоре покидали. Вернее, освобождали место, бережно пакуя   оскорблённые чувства  в непомерно растолстевшие за время служения чемоданы. Я, конечно, огорчалась ненадолго,  пополняя самодельный мемориал новым именем, но мне не было больно.
   И дни, и мысли, и любовники вполне устраивали,  как то, что нельзя изменить – как законы природы или  двойная спираль ДНК,  или белый кот с голубыми глазами, но были совсем неотличимы друг от друга – такие аккуратно- правильные бусины одного размера в дорогой, но совсем неоригинальной бижутерии. Я  терпела, но  не любила. Почти никого, и ничего – кроме работы.
   А ГЛАВНОЕ… О нём я  не рассуждала вовсе. Не знаю, почему так сложилось, что сломалось во  мне, и когда именно золотое клеймо  успешности,   как пафосно выражался наш рерайтер Костя,   упрятало меня в тюрьму. Она маскировалась под фешенебельную «хижину» на той стороне улицы, где живут свои, понятные и предсказуемые, так называемые деловые люди – бренды.
   Справедливости ради хочу уточнить, что про улицу, конечно, не Костя выдумал и даже не я - один седой грубиян в светлом джемпере, который умеет сидеть на воздухе, гуляет по крышам  и не прочь обозвать незнакомку козой.


 С чего всё началось?    Наверное,  виновата  курносая девчонка из Города с большой буквы.  Или одноглазая Эльза, которая странным, мистическим образом завладела мной ещё в далёком детстве.
   Именно о ней я подумала, когда услышала детский вопль: желаю счастья ва-а-ам. Счастья-я-я-я!
   Кричала та самая девчонка в розовой куртке и с  русым хвостиком на макушке, похожим на птичий хохолок. Прогулочный теплоход, благодушно урча, медленно проплывал мимо, а  она,  вырываясь из рук матери,  махала мне рукой.  Я стояла на набережной канала, словно зевака у ковровой дорожки – усталая, издёрганная и завидущая.
    Странно, но с утра мучило  неприятное, вязкое  чувство.  Не могу точно объяснить.Саспенс... Так, кажется, это называется в кино. Напряжение пожирало и рабочий настрой в офисе, и вот эти случайные минуты ничегонеделанья,  будто где-то наверху решается моя судьба, и строгие присяжные  мусолят  листы, запрятанные в картонную папку с надписью: «Дело Анны Ивановны Ивановой», а каков получится вердикт  неизвестно.
   А девочка- птичка всё  махала, махала  облепленными белой шалью руками  - такими, знаете ли,  почти крыльями.    И улыбалась – ясно так, как только дети могут.   Я позорно обмякла и даже прослезилась.
    Хочу признаться, что это простое набившее оскомину  слово «счастье» иногда, когда позволяет время, и  без всякого на то моего согласия, опрокидывает меня в тот день, когда мы с Эльзой познакомились.
   Так и произошло…В один миг исчезла и набережная, и ошалелые туристы, и старинные особняки с серой измученностью стен, и купола храма невдалеке, и простенькое кафе со смешным названием «Котлетка»

   … Я проснулась на   стульях, застеленных пуховым одеялом и придвинутых к кровати родителей – знак того, что мы в очередной раз переехали в новую жизнь с новым назначением папы, с новой звёздочкой на погонах  и новыми людьми.
   Ещё сквозь сон и ресницы  видела я снег, кружевами прикрывший   пока не опавшую листву на  огромном дереве перед окном. Снег и солнце. Солнце и снег. Осторожно, чтобы не разбудить родителей, опустила ноги на ледяной пол и на цыпочках подошла к окну.  Дерево выглядело довольным и  встряхивалось, как собака, и две толстые ветки-дуги тянулись к окну, как  услужливые лапы, а снег всё падал и падал, переплетаясь с солнечными лучами, на ещё черные кусты, на грязную траву, увядшие цветы, на ржавый, обкаканный птицами подоконник. Захотелось смеяться и плакать одновременно. Тогда я ещё не знала, что так бывает. Просто покрылась мурашками. Праздник. Скоро праздник. И  ёлка в серпантине, и  три хрустальные балерины с проволочными петельками на головках, в бархатной коробке с надписью : «любимой внучке», и каникулы  -  такие длинные, длинные  одиннадцать дней.
   Встали родители, и я в угоду маме  проглотила омлет, запив его чашкой какао, а потом, наспех одевшись, вылетела во двор. Занесённые снегом здесь послушно притулились к забору какие-то корыта, дырявые кадки, дрова и  непонятные железяки –  наше частное имущество, - об этом вчера оповестила толстая тётка  – хозяйка дома, в котором мы сняли комнату
   Оно лежало на скамье у ворот. Яблоко. Зелёное, с красным боком, облепленное снежинками, сверкающими на солнце. Яблоко,  как новогодний шар, было подарком именно мне – Ане Ивановой, я ловила носом  его запах – запах чего-то нового – как эта неуверенная, словно первоклашка, совсем не злая ещё зима, упавшая  на землю вместе с утром. Но дотронуться   не решилась. Подумала  даже,  что, если боженька есть, он не на небе, а вот  в этом яблоке. А ещё -  в ёлочных игрушках, мандаринах, вкусных, прозрачных сосульках и в дереве у окна, и в первом, чистом, чистом снеге. Он – в маме и папе, и в тех стульях, на которых я сегодня проснулась. Он рядом и навсегда. Потому что не может же он жить  далеко от людей.

 В двух шагах от забора хозяйского дома, прислонившись к стволу берёзы,  стояла девочка, похожая на  балерину из бархатной коробки. Я даже зажмурилась. Она была хрустальной! И тогда, при первой встрече, и позже, когда мы приросли друг к другу,  мне казалось, что достаточно  неосторожного прикосновения, чтобы хрустальная девочка рассыпалась на  мелкие осколки.
   У незнакомки всё было белым: короткая шубка, ботинки со шнуровкой, шапка, кожа и волосы - особенно волосы,  разбросанные по плечам вместе со снегом. 
    За спиной послышалось громкое  сопение и шарканье шагов.
   - Вот ведь срамота. Сами картошку без масла жрут, а уж её вырядили…. И на кой черт, спрашивается? Всё равно – инвалид инвалидом.
   Эти  слова выпалила наша хозяйка тётя Марина, поравнявшись со мной. И похлопав по плечу, заспешила дальше. На  её варежках кривились черные снежинки,  а нос смахивал на поросячий пятачок, и я решила, что она не совсем человек - какой-нибудь Ниф-Ниф в старой шубе или того хуже…
   Она и говорила будто хрюкала:
      - Ступай домой. Там родители уже в поход за тобой собрались. Дочку  они, видишь ли, потеряли.
    Девочка сморщила носик и пожала плечами, словно извиняясь,  а потом вдруг  подошла и улыбнулась:
   -  Меня зовут Эльза.
   -  А меня - Аня.
   - Знаю, - отозвалась Эльза и поправила очки в тонкой металлической  оправе. И ресницы, и брови у неё тоже оказались белыми, а сквозь очки смотрели на мир сильно увеличенные линзами голубые глаза. Вернее, смотрел только один, а другой  будто притворялся.
   - Стеклянный, - подтвердила она, ткнув пальцем в левую линзу.- У меня стеклянный глаз. Скажи… Ты не будешь смеяться?
   Я отступила назад и промямлила:
   - Почему я должна смеяться?
   - Ну, все смеются. Знаешь, как меня называют? Одноглазая Эльза. Смешно, правда?
   Я помотала головой и сделала ещё один шаг назад.
   -  Давай дружить,- предложила Эльза. Больше вот  никто не хочет. А у тебя вокруг головы –  жёлтая шапка. Это красиво.  У некоторых зелёные, серые, даже черные, а у тебя - как солнце. Ты всё, всё поймёшь.
    А я не поняла - ни про жёлтую шапку, ни про инвалида, ни про «поймёшь», но послушно пошла за Эльзой в ёё дом.  Дом оказался сущей развалюхой, окнами вросшей в землю. Мать Эльзы – худенькая женщина с лицом Василисы Прекрасной не вставала с инвалидной  коляски и всё время  что-то читала, а отец… Отец  появлялся поздно, быстро ужинал и ложился спать.  У него были маленькие глаза, белобрысые, сальные волосы и  какая-то наглая  сука  Раиса на соседней улице.
    О последней стало известно  из подслушанных сплетен тёти  Ниф - Ниф, которая также загадочно шепнула маме, что мужик-то жилы рвёт, двух инвалидов на себе везёт, а ночью спит в сенях, как собака, и пацанка у них странная, всё себе на уме, с рыбами и птицами разговоры ведёт, и картинки чуднЫе малюет,  а потом всем дарит, приступы у неё бывают, если кто обидит – вроде как сумасшествие.
    Каждый раз при встрече  Эльзин отец спрашивал: ну, что, мадемуазель…. Как будет по-французски парта? Я тупо молчала, а он с серьёзным видом некрасиво гнусавил: - ля та-а-абель, а потом долго хохотал, вздёргивая острый подбородок в сторону жены, будто призывая восхититься его познаниями. Василиса Прекрасная строго смотрела на мужа и, рывком  крутанув коляску белыми атласными руками, отъезжала  к окну, а знаток французского замирал на месте.
   - Ужинать будем, девчонки? - спрашивал он, и было в этой фразе, и в его мешковатой, приземистой фигуре что-то виновато-просительное.
   - У папы дедушка из Парижа, - объяснила Эльза. – Знаешь, какая у меня фамилия? Бланк!  Папа очень хочет в Париж, но не попадёт туда. Я знаю. К тому же у него абсолютная неспособность к языкам. А я…. Я обязательно поеду. Вот увидишь
   - А откуда ты знаешь? – удивилась я, ещё и потому, что не могла  представить, французов  такими - серыми и глупыми, как Эльзин отец - непохожими на д Артаньяна в исполнении Боярского.
   - Мне рыбка рассказала. Вон та, - она показала на круглый аквариум с отбитыми краями.- И что ты приехала, и как тебя зовут. Не веришь?
   Я вспомнила тётю Марину и рассмеялась.  Розыгрыш, конечно, это розыгрыш и ничего более. Эльза просто шутит, а все верят.
   Уже через месяц мы так привыкли друг к другу, что расставались только на время занятий в школе, где учились  в параллельных классах.
   Помню, как в старом сарае во дворе полуфранцузов Бланков появилась наша  русская штабквартира. Несколько картонных коробок, оседлав друг друга, дотянулись  почти до потолка и превратились в мебельную стенку, а деревянные нары со старым матрасом  - в настоящий диван, покрытый  сногсшибательным покрывалом с облезшими лебедями. На полках «стенки» красовались найденные на помойке дырявые  вазочки, детская посуда,  мягкие игрушки, которые каждый  выудил из собственных запасов. Сколько девчоночьих тайн вешалось  на их обкусанные и протёртые до дыр уши, сколько необыкновенных сцен с переодеванием во взрослых тётенек видели их глаза-пуговицы. 
    Здесь  была прочитана   книга «Необыкновенные приключения Карика и Вали», и Эльза почему-то шепотом сообщила, что знает место, где растёт трава, из которой следует варить эликсир, чтобы,  подобно детишкам из книги, уменьшиться до размеров блохи. Зачем это нужно, мы  даже не задумались, правда, Эльза как-то  заметила: - Чтобы увидеть, какой он большой – человек. Я согласно кивнула головой. - Конечно, интересно.
   -  Вот выпью эликсир и вылечусь, - добавила она
    У меня  заколотилось сердце:
   - Ты болеешь?
   - Да, -  кивнула Эльза и замолчала, так и не объяснив ничего.  Я почему-то боялась выспрашивать и вообще постаралась забыть об открытии, будто своим незнанием могу чем-то помочь, будто в состоянии победить что угодно, лишь стерев из памяти.
    Я часто оставалась у них допоздна. Сначала мы делали уроки, потом читали вслух  – по очереди – две девчонки и Василиса Прекрасная  - у жарко топленой печки, под волшебную  музыку  и треск поленьев, а потом, когда приходил француз,  садились за стол и ужинали – картошкой, солеными огурцами  и  тушёнными телячьими хвостами, которые, несомненно, лидировали в  списке деликатесов дома Бланков. Вот, вырасту и буду есть их каждый день, мечтала я, не надо будет вымаливать у мамы, которая считает хвосты отравой для организма.
   Почему  до сих пор не забыла  про хвосты? Вот вопрос из вопросов, как и то, чем же меня так привязала к себе  подруга. Конечно, она была необыкновенной, и, как говорили в школе, имела выдающиеся мозги – разговаривала, как взрослые, решала математические задачи за десятый класс, запоем читала и легко запоминала наизусть, писала стихи и даже печаталась в журнале. Но что из того? Разве ребёнку важно, вундеркинд его друг или нет? Скорее уж наоборот - малолетние умники отпугивают.  А если они при этом мило болтают  с рыбами, то это уже, как утверждала мама, диагноз.
    Эльза Бланк  болтала. Я сама убедилась. И  выпытывала у  рыбки кучу полезной информации - отменят ли занятия из-за морозов, какие задания  выдаст математичка  на контрольной и кого любит Никита Знаменский – самый красивый мальчик  в школе. Золотая рыбка с красным веером хвоста, золотой чешуей и выпученными глазками безмолвно открывала рот, когда её хозяйка только подходила к аквариуму, а потом прилипала к стеклу, тёрлась об него блестящим боком,  тянулась плавниками и рассказывала. Во всяком случае, так утверждала Эльза.
   А потом, потом всё разрушилось.
    Эльза  стала ещё прозрачнее, но прозрачность эта была  странной, ненастоящей, что ли. Она таила там, в глубине что-то жёсткое и неприятное, вылезающее на хрустальную поверхность голубыми жилками-трещинами и сиреневыми размывами под глазами.  Поползли слухи, что у Эльзы рак, от которого уже пострадал один глаз, а теперь, как пояснил соседский пацан Витька,  настал черёд всего остального. Я про эту болезнь  уже слышала и рисовала в голове страшные картинки, как черный, огромный речной рак шевелит клешнями, пожирая белое Эльзино тело. По ночам он заползал ко мне под подушку, а оттуда -  в сны и в глаза, выжимая слёзы. Пришлось спросить напрямик:- Эльза, ты не умрёшь?
     - Не-а, ни за что. Глупая ты, - ответила Эльза.
    Оставалось поверить, и  даже успокоиться, потому что  подруга всегда говорила правду.
    Ближе к лету, на которое у нас были грандиозные планы – пионерский лагерь с поляной, где растёт необыкновенная трава, которая может вылечить всех.  В общем, весной выяснилось, что  Эльза никуда не поедет  и после окончания учебного года  родители на три недели увезли меня  на море. Вернувшись – загорелая и накупавшаяся до одури, я  сразу же помчалась к дому Бланков  и наткнулась на закрытую дверь, чего раньше никогда не было. Они  так жили – эти странные, немного безумные Бланки - запирая дверь только на ночь. Сейчас на калитке висел большой черный замок.
     - Уехали они, - сказала мама как-то слишком бодро и принялась тереть совершенно чистую клеёнку. -  Понимаешь, в другой город. Лечить Эльзу.
     - Надолго? – спросила я и сжалась.  Прямо перед глазами,  расправив свои клешни, чёрный рак пополз по телу Эльзы.
     Мама  бросила тряпку на пол, посмотрела странно и погладила меня по голове:
     - Наверное, наверное.
     Через два дня  после этого разговора, наспех собравшись, мы переехали на новую квартиру в центре города.
     Я ездила в посёлок раз в неделю вместе с папой -  вымаливала эти поездки почти на коленях. Тропинка во дворе Эльзиного дома заросла бурьяном, кучка ворон паслась в заброшенном огородике. У крыльца пылилось сваленное в кучу наше богатство из штабквартиры. Я жадно вглядывалась  в то, что  теперь  стало мусором. Плюшевый медведь лишился уха. Бедненький, всхлипнула я,  наверное, крыса отъела, а кукла валялась сверху, широко раскинув грязные ручки.  Её глаза стали ещё больше и смотрели на небо – она тоже боялась. Я трясла калитку, захлёбываясь слезами,  даже орала: - Эльза-а-а, Эльза-а-а.
     - Она умерла! Она умерла! Твоя подруга... Они уехали, и там всё это случилось. Хотели вылечить у какого-то целителя, и вот...
     Я смотрела на губы мамы и не понимала, о чём она?
     - Мама, это они тебе сказали? Они приехали?
     - Нет,  соседи... А дом продан. Никто не приедет. Доченька… Милая, понимаешь…
     Я сорвалась с места и спряталась в кладовке. Сидела там несколько часов, не обращая внимания на уговоры родителей. Пыталась представить, что такое умереть, и каково  там  - в гробу, под землёй, в кромешной темноте.
    В пионерский лагерь  не поехала, потому что не хотелось искать ту поляну с волшебной и уже бесполезной  для Эльзы травой. Эльзы,  которая умерла, а значит, предала и соврала.
    Наступил ноябрь, и я, положив в карман алое яблоко, вышла на улицу. Падал первый, чистый снег. Я положила яблоко на скамью и стала ждать. Снежинки серебрились в лучах солнца, но  к яблоку не прилипали, и я заплакала. Было одиноко и холодно. Очень хорошо помню это колючее чувство, потому встретилась  с ним   первый раз в жизни.
     - А что такое счастье?- спросила я у яблока.
    Воо—от... Всё рассуждаю, с чего началось, а про говорящее яблоко забыла.
     А оно ведь ответило, да ответило, не смейтесь. Впрочем, не знаю, может, это была старуха, проходившая мимо.
    -  Заруби себе на носу, - прошамкал старушечий голос. - Счастье – это боль. И когда ты считаешь, что оно у тебя есть, не разевай рот, чтобы проглотить немедленно. Понятно? Обязательно найдется обманщик, который подсунет липу.
     Яблоко  предало меня тоже, и я наступила на него  каблуком  ботинка, и оно расплющилось, развалилось  некрасивыми жёлтыми кусками, обнажив маленькие черные семечки, среди которых свернулся калачиком большой жирный червяк.
    Больше там никого не было – никакого боженьки.


    Часть 2



 Пурпурная река и 3D счастье.



«Много  разных Вечеров живут на земле, и у всех разные имена. У  самого красивого и наивного Вечера по имени Илюс  есть секретная торба, сшитая из  добродушных теней и цветных снов.  В ней  с давних - предавних времён хранятся инструменты для вечернего колдовства. Когда Вечер Илюс тихо  открывает ворота в день, то первым делом выкладывает на верхушки самых высоких деревьев шёлковые кисти, нежные, полупрозрачные краски, пудру, румяна, тончайшие сетки для лиц, чудесные запахи в красивых флаконах и мягкий волшебный ластик.  Раскладывает, радуется их совершенству и приступает  к работе: накладывает грим, стирая морщины с людей и домов, румянит щёки, воду и камень,  окропляет из флакона воздух...»

Эльза Бланк. 10 лет  Журнал «Пионер» 19... год

   Благообразный старичок в белом костюме и соломенном канотье коснулся моего плеча:
   - Нельзя так долго смотреть на такую воду, никак нельзя….Это, собственно говоря,  не родник, не какая-нибудь горная матушка- река.  Слышишь меня?  Не одна  ты смотришь на неё. И все, все пытаются смыть грехи. Эхе-хе... Милостива дочь Океаноса к грешникам, мудра в испытаниях, но сурова в очищении. Если в головушке много печального,  утянет-заманит   в  глубину –  а там ищи свищи….Что так удивляешься? Мавки и водовики – не сказка, мадам. 
   Он помолчал, вытянув из нагрудного кармана  шёлковый платок, вышитый золотыми рыбками, громко чихнул - простите великодушно, простыл вот, - и, слегка грассируя, театрально  изрёк:
- И выйдут на берег призраки... Или ты сама - только из прошлого. Только не бойся дверей – даже нарисованных. За ними тоже что-то есть.
Вот тут он мне и поведал о дверях. Я писала об этом в самом начале.
   Почему-то захотелось развить тему, но он отвернулся и проследовал дальше с прямой,  совсем не стариковской спиной и приталенный, как барышня. Редкий экземпляр, восхитилась я - похож на серебряный подсвечник. Наверняка, неудавшийся и свихнувшийся актёр, но хорош, хорош…. И дьявольски  прозорлив. Ведь я  вынырнула из того ноябрьского дня с раздавленным яблоком, словно со дна канала - через толщу  серой воды, когда-то  бывшей океаном и хранящей воспоминания. И ещё облепленная  упругими кудрями водорослей, увидела себя – взрослую, стоящую у парапета - одинокую женщину с красивым и надменным лицом.
    Телефон, на котором значилось аж пять непринятых звонков,  обморочно  брякнул и погас, а я только порадовалась этому.
    Вечер  с торбой наперевес уже  перешагнул порог. Очень скоро всё вокруг  помолодело и порозовело, прикрывшись благородными вуалями:   пилястры и колонны  особняков напротив,   нарядные  дамочки  десятой молодости,  озабоченные пожилые мужчины и даже  старушки с авоськами.
   Лампы под плетеными абажурами кафе «Котлетка»  заколыхались то ли от касания влажного ветерка, налетевшего с юга, то  ли от собственного порыва – заходите, люди, заходите. Может, вас кто-то встретит, а вы даже не догадываетесь.
   Кто-то, кто-то, кто-то - торопливо процокали каблуки девицы, спешившей на свидание.
   Что за бред в голову лезет, удивилась я и, обозвав себя малахольной,   поплелась в сторону «Котлетки»
   На улицах и проспектах набирала обороты ночная жизнь, дурманя голову другими, совсем не дневными, ароматами и фантазиями  - всем, но не мне. Вместо того, чтобы влиться в наступающий на пятки праздник, как они там говорят? Заслуженной расслабухи… Вот! Вместо этого появилась злость. Злили  и обнявшиеся парочки у парапета, и  сплетённые руки далеко не молодых мужчины и женщины, сидевших на мраморной скамье, и  бессмысленные улыбки на лицах посетителей открытого кафе. Они  тоже, тоже сидели парами, и вместо того, чтобы поедать друг друга глазами, жевали свои сосиски, фрикадельки и огромные лепёшки венского шницеля, который здесь уж точно готовить не умеют.
   Тебе-то какое дело до этих пар, одёрнула я себя. Еще бабушка говорила, что всё живое  желает прилепиться   друг к другу, и только мёртвые укрываются отдельным покрывалом. Да, эти люди на набережной хотят прилепиться, чтобы стать больше и значительнее….И чувствовать себя живыми. Ну, и что? Просто они не знают, что яблоко может оказаться червивым, а избранник - липовым.
   На клетчатых столиках кафе стояли бутылки пива и дешёвого шампанского. Забавные  опереточные персонажи  в розовых очках наслаждались игрой под названием «Свидание»  в абсолютно несуразном  месте  - практически на тротуаре. Как это всё нелепо - поглощать обугленные котлеты с тушёной капустой,  запивая всё пивом, и при этом рассчитывать на романтическое продолжение.  Тогда уж и водка пойдёт, и кислая мешанина салата оливье, и килька  в томате, а позже – продавленная тахта в коммуналке. Представить   страшно, а уж оказаться…
    Моя подруга ко мне беспощадна:
- Ты привереда, Анька, и чокнутая на порядке. Смотри, как бы не свихнуться совсем.
   Было дело, да… Анна Иванова не жаловала тех, кого  устраивает синица и не омрачает дырка в кармане. В кармане, значит, и  в голове – так  я полагала, гордо признаваясь себе в том, что перескакала многих, не представляя жизни без сыра дор-блю с мёдом,  Grand Cru,  устриц,  фруктового сорбе, и ещё кучи всякой ерунды из пятизвёздочных меню. Правда иногда, когда  на меня находило что-то далёкое, но близкое до сердечной боли, я варила себе телячьи хвосты, уплетала их с черным хлебом  и с наслаждением обсасывала фигурные косточки. 
    Но это ещё не всё.  Порядок и чистота – вот на чем заклинило  бедный, изнасилованный мозг. Грязная посуда в раковине, несвежие салфетки,  тусклый металл слива и прочие безобразия вгоняли в панику и попахивали  капитуляцией перед микробами – теми самыми злобными крошками из рекламы чистящих средств. А уж выпавший из строя пузырёк парфюма на полке расстраивал настолько, что приходилось  приклеивать к стеклу предупреждение для гостей: «Шаг право, шаг влево – расстрел». Шутка, конечно, но  в каждой шутке… есть свой таракан.  Решилась нанять домработницу Зою, которая со своими  огромными ручищами  и удивительной проворностью с утра и до вечера вела войну за стерильность, симметричность и полезность.
    Перебирая  в голове все изящные и такие  необходимые для красивого свидания атрибуты, я  давно миновала злополучное кафе и оказалась на какой-то улице, даже не заметив этого. Заметно похолодало. Собственное внезапно вспыхнувшее раздражение показалось бессмысленным и даже пошлым, вечер с торбой смахивал на усталого фокусника,  розовые вуали разочаровали мимолётностью. Нужно было возвращаться  в отель – и чем скорее, тем лучше.
    День дался  тяжёло, и, хотя  в целом командировка  прошла на пять  с плюсом, пришлось засучить рукава любимого костюма-тройки  и мобилизовать целую армию нейронов. Партнёры по бизнесу ловчили, фальшиво лебезили и пытались  развести на лишние траты, но потом сдались.  К тому же,  наконец, оставили в покое и согласились отпустить даму на прогулку. На следующий день запланирован  банкет в модном ресторане и придётся улыбаться, подавать обязательно ухоженную руку, делать лицо, говорить, говорить, говорить…
   Я  быстро шла по звучной мостовой,  стараясь не замечать никого - прохожих, бродячих музыкантов, уличных художников, раскалённых хмельным огнём ночных заведений.


   Солнце  почти село и растеклось, расплавилось пурпурной рекой между мрачной гущей черного неба и горизонтом, скрытым за  домами. Казалось, эта переливающаяся масса подпирает темный свод, не даёт осесть прямо на крыши и головы.
   Я замерла. Когда-то мы с Эльзой сбежали  в поле,  которое находилось недалеко от дома. Было тихо, по-весеннему душисто. Мы сидели на траве, прижавшись друг к другу, и смотрели на  совершенный, неземной красоты закат - на вот такую же пурпурную реку. У меня  запершило в горле, и я шмыгнула носом.
   - Не вздумай реветь, плакса,  - тихо сказала Эльза. – Счастье – оно вот такое. Ты, представь только… В него… Как в реку… И рисовать…
   - Счастье, это когда все радуются и плачут?- спросила я.
   Тогда я даже не предполагала, что  увижу подобное только через много  лет, вернее, захочу увидеть. И чуть позже  попробую отвоевать у ВСЕОБЩЕГО свой  личный пятачок, где можно рисовать – то черными, то светлыми и яркими мазками покрывая небо, а потом, отщипывая от всем доступной глины скромные куски,  начну разминать их тепло в ладонях, превращая в формы, другим невидимые, но дорогие именно мне, лепить простые игрушки и идолов, и разочаровываться в них, и в себе, не задумываясь до поры до времени, что люди так и живут, лишь на мгновение попадая в пурпурные реки, потому что боятся утонуть в них, оставив на берегу спасательные жилеты разумного, своих предателей  и червивые яблоки, что они обречены на «мир в ладонях» из-за своей беспомощности или могущества.

    Улица вдруг как-то разом и опустела, и затихла, и потушила фонари, превратившись в мертвую декорацию. Мне это совсем, совсем не понравилось.  Послышалось странное, то нежно-форфоровое, то чугунное перестукивание чьих-то шагов рядом,  шёпот, вздохи и  смех. Шаги на пустой улице. Чьи?
    В груди что-то  горячо расплавилось, переползло на плечи и перехватило горло, а  пластилиновая слабость толкнула на скамью. Стало страшно. Но идти  я  не могла физически, не было сил достать телефон, чтобы попросить о помощи. Я прикрыла глаза.
   И тут появились тихие, но отчётливые голоса.
   Бесплотные тени  хихикали, болтали без умолка, перебивая друг друга, кружили  полупрозрачным   размазанным в воздухе  хороводом около  меня.
   - Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай….
   -  Да никого она не выберет, олигарша…. Хахахаха. Никто ей не нужен. Даже отдыхать не умеет.  А туда же….нам указывает….
   -  Салат оливье ей не нравится, надо же… Да он нам - как флаг. И капуста тоже.
   -  Фифа разряженная. Люди от голода умирают, а она…
   -  Так  у неё мужа нет, вот, и бесится. Сорбе-е-е,  тухлый сыр…. Хороший кусок мяса – это всё для мужика.
   -  Женщина должна рожать, варить бощ и хранить очаг. Иначе – она ноль. А этой любить – в лом. В старости аукнется. И никто мамой не назовёт.
   -  Да, да… Именно на домохозяйках – мягких и заботливых мир держится. И никто мамой не назовёт.
   -  Для таких, как она, главное  - марка и фирма. Пьют и жрут подделки в красивой упаковке и облизываются.
   - Да она же фригидная! На продавленной тахте или на царском ложе – какая разница? Выдумывает, лишь бы отделаться. И никто мамой не назовёт.
   - Точно, фригидная, фригидная… Фригидная, обожравшаяся и слепая...
   - В тюрьму их, на нары – грабят государство, а мы по миру скоро пойдём.
   -  Она из папки  с отчётами себе икону смастерила. Так и помрёт одна на мешке с долларами. И никто мамой не назовёт.
   Я зажала уши и пустила петуха:
   - Кто вы? Кто-о-о-о?
   В ответ раздался хор голосов:
   - Мы из «Котле-е-етки». Ты нас о-о-очень оби-и-и-дела.
   - Из како… Из какой котлетки?
   - Из кафе-е-е-е-е
   -  Разве я что-то говорила? Я же только думала… Заткнитесь немедленно!
   -  Так и мы тоже… Только ду-у-умаем. – оповестил хор  и замолк.
    Я разлепила глаза и поднялась. Над улицей опять повисла тишина.
   Меня била дрожь. Чертовщина какая-то, может, с  транквилизаторами перемудрила, подумала я и  ощутила, как напряглось тело. Оно говорило… Нет, умоляло обернуться. Наверное, так, в мгновение ока пеленгуют чужаков  братья наши меньшие. Между лопаток обожгло ледяным кулаком, зацепив мозг картинкой красного пятна от прицела. Кто-то там – сзади  смотрел мне в спину… Я  вдруг окаменела, но тут же получила по ноге чем-то острым и шарахнулась  в сторону, чувствуя  себя героем ужастика  «Пятница 13».  Как же я её не заметила? Баба Яга!
    Это   была старуха в армейской шапке-ушанке и с  размалёванным, стянутым в узел рта  лицом,  сидевшая на  тряпье в подворотне. Именно она ткнула  в меня палкой и пропела вместе с эхом:
   - Одна-а-а… Как перст одна-а-а. Ты чего тут ищешь, деушка-а-а. Ща-а-а-стья, поди? Так не здесь оно. На этой улице обиженные живут. Чуешь, как тихо? Грустят несчастные. И таких, как ты, хрумкают.
    Пришлось оторвать ноги от земли, а взгляд от её вороньих глазок под вертлявыми, как червяки, бровями.
      Я прижала к груди сумку и попятилась:
     -  Да что вы говори-ите…. За что меня хрумкать-то?  Я никого не обижала. Ясно?
     - Эх, девка….Ты считаешь, что думать можно  всякое, разное дерьмо? Лишь бы слово не вылетело. Да? А они слышат, слышат… Все слышат.
     - Х-хватит, - процедила я сквозь зубы и заикаясь. - Д-дурд-дом какой-то. К-кто вы такая, чтобы меня о--отчитывать?  С-спать  пора! Бай-бай…. Поняли? И с чего взяли, что я счастье ищу? У меня всё просто отлично.
    Она  шустро вскочила с насиженного места и зашаркала следом, потом каким-то непостижимым образом обогнала и встала на пути, подперев руки  в боки. Её огромная обвисшая грудь  заколыхалась от смеха под черным блестящим платьем с неровно оборванным подолом.
    - Чё бежишь-то? И не смотри так! Сама такой будешь. Привыкла только по морде судить. Может, я от всего сердца… И по зада-анию. Да… Видишь ту реку, - она показала на небо. – Вот,  войдёшь в неё, и будет тебе щастье.
   - А что же вы им-то путь не указали?
   - Не твово ума дело. У них своя дорога.  А я…. Говорю же…. По зада-анию.
    Попытка обойти сумасшедшую оказалась неудачной.  Старуха вцепилась в рукав и кликушно завопила:
   - Да, не туда…. Что ж ты такая тупая-то. Вон по той улице иди….И я не Баба Яга никакая. Простая русская баба! Из подворотни. Ха-ха-ха… И ты будешь, будешь, будешь…

   Я не пошла – бросилась бежать, как в школе на стометровке, забыв о слабости и не жалея каблуков, повторяя и повторяя себе под нос:  фригидная и никто мамой не назовёт, фригидная и никто мамой не назовёт. И только, когда Яга осталась за поворотом, решила отдышаться. Вытащила зеркало, кое-как сделала лицо. Что это? Что?- спрашивала  себя, не попадая помадой по губам. Как ты могла заснуть неведомо где? Сдаёшь, Анна Ивановна. Заикаться даже начала. Сто лет, как вылечилась, и на тебе…И что они там несли? Быдло какое-то. Нет, я так не думаю, не думаю. А что ты думаешь, Анна Ивановна? Что они тупые, несчастные и обездоленные? Так, может, это не так?  Им же хорошо. Хо-ро-шо! На сплав они ходят,  на лыжах катаются, сериалы смотрят, розы разводят, помидоры сажают, а тебе больше всех надо.   Как же, как же... Вот уж счастье! Попахали бы сутками. Какие уж  дети при таком галопе?  Вон уже морщинки у глаз. Господи, как всё быстро.
   Пытаясь собрать мысли в кучку, я сначала побрела вдоль облепленной гуляющими речки, потом свернула налево – в ту сторону, где истекала водами небесная река.

    И я всё-таки вошла в эту реку,  затопившую мостовую.

   Улочки - капилляры слипались на глазах,  продираясь сквозь город и вбирая в себя шлаки и яды его. Ноги сами занесли в переулок –  еле освещённый, вяло ползущий среди  жалких огрызков домов, кое-где прикрытых огромными холстами – ловушками с  фальшивыми дверями и окнами.  В конце переулка с одной стороны высилось похожее на тюрьму здание, а с другой  извивались красными гирляндами   необыкновенно  «жизнеутверждающие» названия подвальчиков: «Чёртово логово», «Вороний приют», «Иллюзия».
   Тяжёлое монотонное  пульсирование воздуха около заведений с вкраплениями девичьего повизгивания, по-видимому, называлось музыкой.
   Ничего себе – счастье, подумала я и сморщилась от боли в висках. Куда меня понесло?
   О, нет, только не это:  изломанные фигуры в чёрном преградили  путь. Угольные провалы глаз, такого же цвета губы.
   - Мадам, хотите шампанского?  Нет? А на кладбище прошвырнуться? Вон, какая луна!
    Я  схватилась за голову и всхлипнула. Танатофилии мне только   и не хватало.
   Мужчина в маске  с трагическим изгибом силиконовых бровей и  широкой улыбчивой прорезью рта отделился от  компании и уверенно пошёл рядом, галантно подставив локоть:
   -  Каким ветром вас сюда занесло, прекрасная незнакомка?
   Низкий голос  его был серебрист,  и умел летать, несмотря на силиконовые путы маски. Такие обертоны  - редкость, роскошь и ловушка, но я оттолкнула   руку и зло отрезала:
   -  Ищу счастье.
  - Здесь? – Он  картинно вскинул белую кисть и проделал  несколько пассов, будто пытался  заколдовать дом. - Около вывески «Иллюзия»? Однако... Это кое-что говорит о вас.
   -  Не знаю, не знаю... Но мне указали направление.
   -  Прелестно... Указали, значит... И вы поверили?
   -  Как бы сказать... Хочется верить.
   - Вы красивая,-  сказал он и шумно вздохнул. – Но хотелось бы узнать... Не страшно без маски? Здесь место такое. Могут надсмеяться.
   -  А над чем? Смеяться...
   -  Найдут.
   - Ну, вообще-то я мимо иду.
   Он широко шагнул, взметнув полы черного бархатного плаща,  и преградил мне путь.  А потом, понизив голос, добавил  к нему вибрато:
   - Все так говорят, а влипают, как мухи в варенье. Согласны? Разрешите познакомиться? Между прочим, могу пригласить в свой зАмок.
   Я  неожиданно хихикнула. Он неопасен. Артист! Точно – артист! Певец, сто пудов – с таким-то голосом.
   - Замок?  Надо же, как романтично! Нет, пожалуй, не разрешу…..У нас неравные условия.  Вы в маске, в зАмке, а я – простая русская баба. Но не из подворотни, естественно.
   - Замок, как замок... Помните? Айвенго долго и счастливо жил с Ровеной. Они любили друг друга ещё больше оттого, что испытали столько препятствий к своему соединению.
   - Ага, помню. На детсадовском горшке читала.  А сейчас Вы, стало быть, из крестового похода – в одежде пилигрима?
   Певец  шёл передо мной задом наперёд и явно дурачился, пародируя знаменитый шаг Майкла Джексона. Получалось пластично и даже забавно, но меня уже ничего не могло рассмешить.
   Он поднял  руки с какими-то шаманскими бубенчиками и перьями на рукавах, то ли сдаваясь, то ли пытаясь ввести меня в транс:
   -  Остановитесь, умоляю! Господи, я же тоже не могу поручиться, что ваше милое личико - не маска? А? Как вас зовут? Чем вы занимаетесь? Причём здесь подворотня?
   -  Что-то много вопросов! Отстанете вы от меня или нет, - прошипела я, чувствуя, что вот, вот упаду в обморок.-  Мне не до разговоров.
   -  Понял, не дурак. - Мужчина  резко тормознул, лихо, как военный, повернулся на каблуках и пошёл в сторону «Иллюзии», но потом обернулся и крикнул: 
   - Что же вы стоите, милая? Поспешите…. Вон, туда, - он показал рукой на перекрёсток. – Там счастье продают.
   - Милая? Продают?- хрипло спросила я. – Там?
   - Ага, - весело подтвердил он и испарился.
   А мне всё стало безразлично, кроме тупой боли в голове, которая уже начала перетекать  в осипшее горло и в сердце.
   И куда теперь? Эльза, помоги мне! Что происходит? Ты не знаешь? Может, это всё сон? Я стояла, озираясь по сторонам, еле сдерживаясь, чтобы не заорать.

   ….Там и правда  продавали. Под мощным фонарём  приютился металлический  прилавок с 3D фотографиями. На ржавых полках переливались красочными объёмами пейзажи, натюрморты и даже святые лики.
   Рыхлая  пухлощёкая женщина  в красном колпаке с  помпоном и похожая на Санта- Клауса в молодости  курила, сидя на стуле. 
   - Подходите, покупайте! 3Д картины. Ветка сирени, Версаль,  натюрморт, Христос 3Д
   Я погладила фотографию:
   -  Вы продаёте Христа?
   Она надсадно закашлялась в платок и прохрипела:
   - Мы кого угодно продадим. Только заказывайте заранее.
   - Счастье есть?
   - Нет счастья. Кончилось. Есть Христос.  Вот, посмотрите, какой  строгий. Всего тридцать.
   - Тридцать? Тех самых?
   - Каких ещё тех самых, чего голову морочите? Тридцать  деревянных
   - Почему так дёшево?
   Тётка смутилась и потёрла обветренный  подбородок:
   -  Ну, так он же маленький…. Большой тоже тридцать…. Долларов. Хотите скидку сделаю? Лежалый товар – никто не хочет большого.
   Я отрицательно  помотала головой. :
    - Мне бы счастья.
   - Хотите ветку сирени? А вот -  голубой чёрт. Он - сто рублей.
   - Почему дороже? Почему голубой?
    Продавщица постучала по лбу и плюнула в сторону:
   - По-то-му что бо-о-ольше. Хотите? Смотрите, какой симпатяга. Повесите на стенку, будет весело. А голубой…..- она пошевелила губами, собираясь с мыслями, и кокетливо тряхнула хвостом колпака.- Потому что модно.
   Тёткин напор мог парализовать даже нашего любимого налогового инспектора. Ей бы  лоб  в лоб с ним столкнуться -   живым не уйдёт.
   - А маленького, значит, нет,-  настаивала я.-  Мне вообще-то счастье нужно. Заказ примете?
   - Нет! Всех мелких разобрали.  Есть Христос. Берёте? Чего молчите? Топчетесь тут, молчите... Мне семью кормить надо, детей поднимать. Гоняются  кому не лень за этим счастьем. С жиру бесятся... Думаете, мне оно помешает? Жить-то дерьмово, бляха муха. Не то, что некоторым,- она шмыгнула носом и осмотрела меня  с ног до головы. – Которым – всё на блюдечке. Вот и  продаю – всё подряд.
    Показалось, что святой лик в  объёмной ловушке зажмурился и грустно улыбнулся. Ему там душно, подумала я и заплакала.




      Часть  3


      Йог Иванов.


   Почему я заплакала? Не знаю. Наверное, от растерянности. Впервые в жизни, не считая детства, я ощутила хаос, от которого так  тщательно оберегала себя, укутываясь в размеренность.
   Конечно, меня встряхнуло…. Вокруг, как во взбаламученном море,  всё двигалось, проснувшись, сталкивалось, поднималось со дна и  в один миг изменялось. Вихри и потоки проклёвывались в иное – непонятное, но живое, где-то существующее на полных правах. Оно, то увеличивалось до огромных размеров и поглощало, то сжималось  в точку и выталкивало, и вынуждало   принять символ конца…. И появления нового…. И я увидела  его прямо перед собой, на асфальте - эту упрямую крошечную кляксу, за которой  пока  Terra Incognita  - жирную, зернистую  ТОЧКУ,  не лишённую объема, как ни странно. И вдруг поняла, что надеюсь. Может быть, на то, что множество точек способно родить рисунок. Но пусть, пусть  это будет  не комикс и не глянец, а Роза Ветров, например. Или свеча перед дверью, которую предстоит открыть и перешагнуть порог.
   Теперь, когда прошло время,  я часто ломаю голову, а можно ли было одолеть порог не  в одиночку, а  с той прокуренной продавщицей, вместе с её несчастными детьми, ранними морщинами, облупленным лаком на ногтях, обветренными щеками? А если пригласить ещё и обиженный хор, и старуху в ушанке?  Была бы попытка удачной? Или у каждого свой хаос, своя точка и своя дверь?
   Я уходила от прилавка,  нерешительно перешагнув знак. Хотелось глянуть  в зеркало.. А вдруг…. Вдруг я тоже смахиваю на гладко выбритого Санта-Клауса?
   Здания  сжимали   улицу всё сильнее, нависая над головой балконами и атлантами,  а потом вдруг, лишившись  хитрых тромбов - масок и 3д-ловушек,  разлетелись-распахнулись аортой в свет и дыхание, и в здоровый пульс  улыбчивых прохожих,  и в молодое легкомыслие  суши-баров, закусочных и кофе-хаусов. На каменном углу дома  белела вывеска: улица Эйнштейна.


   В десяти метрах от неё, над малиновым гофре навеса кудряво размахнулась надпись:   «СЧАСТЬЕ» ресторан.
  Это звучало забавно: Счастье улицы Эйнштейна. Несмотря на забавность и явную подсказку,  в тот момент   больше всего  хотелось очутиться  в своём отеле, и, приняв душ, забраться под одеяло. Но, кажется, выбора не было, потому что ноги сами привели меня  к стеклянной двери.
   Первым делом, конечно же, бросилась в дамскую комнату и с помощью волшебного содержимого косметички, реставрировала основательно потраченную   за вечер неземную красоту и свежесть.
   Зал оказался полупустым, и я, сев за предложенный   столик, осмотрелась. Интерьер был похож на сон – мой собственный, любимый  сон, который повторялся не раз, и в котором я отдыхала.  Комната во сне висела в воздухе  над чужой планетой, о которой было известно немногое –  я на ней родилась и теперь собираюсь вернуться. Я узнала их – эти бережно выбеленные стены, увешанные   изящными полками,  картинами, декоративными тарелками, причудливыми кашпо с вьющейся зеленью. С полок хитро наблюдали за посетителями десятки ангелочков и амурчиков  -  бумажные, деревянные, глиняные, фарфоровые  - свидетели счастья.
   Шторы цвета карамели закрывали широченные окна, и казалось, что легкая ткань, как и во сне вот- вот раздуется от порыва ветра или крыльями вырвется наружу
   Официант, по-родственному улыбаясь,  положил на стол меню, зажёг свечу в серебряном подсвечнике и, профессионально лавируя среди столов,  поплыл дальше.
  -  Все сегодняшние  водовороты – хороводы, вихри, западни и кляксы-точки позади, - решила я.- Скажи спасибо, что твоя больная голова не взорвалась к чёртовой матери. Запрещаю тебе об этом вспоминать. Сейчас, что захочу, то и будет,  а для начала поем и выпью.
   Но вместо вожделенной лёгкости пришло равнодушие.  Отвергнув овощной аперитив и потягивая отличный, пахнувший привычным уютом,  коньяк, я вяло перелистывала  шелковистые страницы меню, что-то читала, не понимая, летая  в облаках, машинально отметив, что кухня здесь очень даже, но выбирать  почему-то лень. Решила   просто  наугад ткнуть пальцем. И ткнула…. На горячее блюдо под названием «Счастье».  Тупо  разглядывая  картинку со сковородой, наполненной чем-то темно-зеленым, типа варёного шпината, украшенного сверху цветком из золотистых ломтиков жареного мяса,  пыталась  представить  вкус и  не могла, ну никак не могла.
    -  Неужели вы осмелитесь резать его ножом? А потом жевать…. Счастье… жевать?
   Голос заставил вздрогнуть. В метре от меня стоял высокий мужчина. Тогда  я ещё  понятия не имела, почему не удаётся сфокусировать взгляд, а  сбой отнесла на усталость  и действие нескольких глотков «живой воды».   Именно в этот момент верхний свет  вырубили и запустили  какую-то пошлую установку для дискотек, и силуэт пришельца радужно  и стробоскопично расплылся в  свете абажура,  обрастая, как паук, конечностями. Что-то зыбкое заклубилось около них, потом  неопрятная муть начала сгущаться, и всё встало на свои законные места – красиво  вылепленная голова с седым переливом короткой стрижки,   полосатый шарф на шее,  ноги, расставленные на ширину плеч. Сильные руки с завернутыми по локоть рукавами белого джемпера нашли убежище в  карманах  просторных брюк.
   Ничего себе, - удивилась я. – Неслабая  техническая оснастка в этом заведении. Прямо фантастический триллер.
    Незнакомец был каким-то…..Будто непроявленным…. Или выдержанным в зимних тонах, как сказала бы моя подруга – то ли слишком холодным, то ли бесцветным.
   Он  рассеяно  смотрел на меня,  а скорее всего, сквозь меня, покачиваясь с пятки на носок.
   -  Какие-то проблемы?- поинтересовалась я и стала тереть глаза.
    -   Что?  Ах, да…..У вас – да….Стул свободен?
   Он даже не улыбнулся. Присел с видом налогового инспектора, готового  предоставить акт проверки и даже положил рядом с вазой пластиковую папку.
   «Это что за персонаж»,-  подумала я, - то ли царевич-несмеян, то ли зомби», но холодно кивнула и убрала сумку со стола.
    Вообще-то в мои планы не входило  новое знакомство. Тем более с  сумрачным, холодным  и невежливым типом.  Неужели другого места нет? Банально хотелось  лишь одного:  успокоить пустой желудок и  поразмышлять, что именно я буду рассказывать своему врачу, а что благоразумнее утаить.
    Но сосед, кажется, был  абсолютно равнодушен к чужим планам. Голубые глаза его превратились  в карие, и я окончательно поняла, что смертельно устала или серьёзно больна.
   -  Разрешите представиться - Иван. Иванович…. Вижу, вижу, что вам не всё понятно….. Однако дальше - тоже забавно.
    Он выдержал паузу,  придвинул ко мне стул  и  шепнул в ухо:
    -  Фамилия моя И-ва-нов. Ага….Как вам? Простой клерк в министерстве. Да—а-ас….Такая вот композиция.
   Он засмеялся,  показав  белый ряд зубов с чуть выступающим вперёд резцом, что, впрочем, совсем не портило впечатление,  а я глупо хихикнула и  пробормотала: « браво» и подумала, что, если так пойдёт, то и до « бис» недалеко.
   -  А счастье…..Вот это,- он кивнул на  меню. -  Всё-таки, не рекомендую нанизывать на вилку…. Согласны? Как вас зовут?
   -  Анна. Ивановна. А дальше знаете как? И-ва-но-ва. Как вам? Вы тот господин из Иллюзии? Айвенго- пилигрим? Я узнала ваш голос и руки.
    Иванов,  нахмурив брови,  развернул салфетку и тут же  смял её:
   -   Феноменально!  В угрозыске Настей Каменской служим?  Угадал?  Но это, как бы, не ко мне. Да,  устремился за вами, как верный рыцарь, знаете ли,  за возлюбленной. Вот такая композиция….
Он покрутил головой, словно искал кого-то, а потом тихо, с видом заговорщика  сообщил:
-  Послушайте вот…
   Черным-черна однажды затесалась
   Ворона между черными дроздами.
   Ее никто не распознал бы в стае,
   Сумей она попридержать язык!
   -   Ой, хватит, хватит……Достаточно!  -  приказала я. - Только не надо  сказок про рыцарей. Тошнотворных…Я ими в детстве объелась. И про птичек тоже – мне их не жалко. Следили  за мной?  Послушайте, мне это  совсем, ну совсем не нравится. Вы какая-то  малосимпатичная  ворона, и я бы очень хотела остаться одна. Вы слышите? Одна!
   Иван Иванович Иванов, кажется, оглох, во всяком случае, никак не среагировал на прямое предложение покинуть этот уютный зал. Наоборот – с противной фамильярностью положил руку на спинку моего стула
  -  Н-да… Не знаю…. Шёл и шёл.  Чертовщина какая-то. Да, не пугайтесь вы. Я там далеко не завсегдатай. Так,  сдуру…..На корпоративной вечеринке развлекались. Знаете, сейчас модно костюмирование.
   Длинный палец скользнул по  моей щеке, очертил подбородок.   Я тряхнула головой, уверенная  в том, что он сейчас томно разродится комплиментом: - «Ах, какая вы красивая, и глаза у вас необыкновенные». Господи, как скучно всё и предсказуемо. И нахально сверх меры.
   Но он  резко убрал руку и принялся вертеть  сверкающий чистотой бокал.
   - Так…. Ничего…. Но бывают и получше  мордашки. И глаза  у вас, дорогуша, как у побитой собаки, - сообщил радостно, стараясь перекричать музыку.  – Что, день тяжёлый был?
   Я вскочила, с трудом подавив желание дать ему по физиономии, но Иван Иванович Иванов  поднялся, надавил мне на плечи и заставил сесть, а потом церемонно поцеловал запястье.
   Боже мой, он же псих, догадалась я и  покрылась мурашками.  Нужно исчезнуть аккуратно. Не хватало мне ещё скандала  и, может быть, даже синяка под глазом. Ну, вот что меня привело сюда. Эх, Эльза , Эльза….
   Он сдёрнул шарф одним округлым движением руки и тела, подозвал официанта и заказал ему два коктейля с  незатейливым названием «Встреча»
   -  За почти полных тёзок  есть смысл выпить. Вы ждёте, чтобы я сказал судьба? Не-а, не скажу. Эта госпожа часто играет…… Шалит втихомолку и обожает заманихи.  Понимаете? Ложный след. Или бред. Фата-моргана.
   -  Я от вас ничего не жду. Надеюсь, нет нужды объяснять?  Но про знаки - согласна.  Знаете, аномально привыкла  к фактам и документам. Но сегодняшний день….. Вокруг - просто  какая-то  тусовка химер, в которых сроду не верила.
 Он со скучающим видом смотрел на потолок и, зевнув,  промямлил:
   -   Разговор в одни ворота. Я вам слово, вы мне два. Вы  в курсе, что бодаться с мужиком  - дурной тон?  И вообще….Во что вы верите, мэм?
   -   Нет, лексикон у вас, конечно, фермерский, слов нет. И вопрос  зигзагообразненький, мистер мужик.  Не во что, а чему…..Верю своим глазам.  И мозгам. А вообще, какое вам дело до моей веры?
   -  Не врите. А как же Эльза? Её подсказки?
    У меня закружилась голова:
  -  Я что-то сказала  про Эльзу?
   - Так, что-то бормотали невразумительно…
   -  Ничего я не бормотала. А, если и сказала, то так….Мысли вслух. Временное помутнение рассудка. Не более. Вы тоже многое наплели. Наглый такой….
    Он вдруг перешёл на ты:
   -  Киса, не будь так категорична.   Всё когда-то переворачивается с ног на голову,  и  любимые факты становятся пшиком. А  ваше бесценное серое вещество только мешает понять.  Скажу прямо: иногда полезно  какбэ сойти с ума, перейти на другую сторону улицы….И  взглянуть…. Другим взглядом…. Ферштеен?   На свою любимую. Какой бы она не казалась  комфортной.  Вот такая композиция…. Это вам не щи хлебать  на банкетах. Понятно изъясняюсь?
   -  Какая ещё киса? Какие щи? Вы в своём уме? Со мной так никто не разговаривает.
   -  Бедная, бедная Анна Ивановна, неужели тебя никто не называет кисой?
   -  А вот совать нос в чужую жизнь не советую, котик.  Кошмар какой. З-знаешь, что….Пшёл ты к ч-чёрту. Я сейчас же ухожу.
   Он сжал мой локоть:
  -  Никуда ты не пойдёшь.
   - Что вы говорите? И кто может помешать? Свяжете и кляп в рот?
   Он,  скупо роняя слова и не отводя глаз, признался, что сам себя считает никудышным кавалером, что пытался пошутить для разрядки, так сказать, обстановки и готов уйти, если я этого пожелаю.
   Его тон мне показался  фальшивым, разговор бредовым, но прогонять его почему-то расхотелось, зато потянуло на  улицу –  в ресторане было жарко и накурено.
    Никудышный кавалер заказал ещё по коктейлю и даже не спросил, хочет ли дама чего-то более существенного, а самое ужасное, что я даже внутренне не возмутилась.
   Долго сидели молча, потягивая из трубочек слишком приторную, на мой привередливый  вкус,  жидкость, но  с достаточным содержанием алкоголя, чтобы ударить в голову. Мне вдруг показалось, что это не я сижу рядом с посторонним мужиком,  тихо напиваясь.
   Он заговорил первый:
   -  Да, так бывает.  Только вот  не надо ничего анализировать.  Повода для анализа нет.
   -  Ой-ля-ля, значит, мы и мысли читаем….Да? Айвенго с замашками Мессинга!  Рыдаю от восторга.  И зачем  штаны здесь просиживаем? Что  дальше делать? Жёлтый дом какой-то.
   -  Да ничего не делать. Сейчас пойдём - прошвырнёмся.
   Он положил на стол деньги,  легко подхватил меня  и понёс к двери, не обращая внимания на посетителей. Мой кулачок слабо ткнул его грудь и замер. Стула там, где он сидел, не было.  Я зажмурилась….Он что, йог, который может  что угодно – даже сидеть на воздухе.
   Йог пылко прижал меня к груди, словно боялся потерять, и весело сообщил:
   -  С вами иначе нельзя, мэм. И не дрыгайте ногами, как коза.
   На улице я освободилась от ненормального и, поправив съехавшую на бок юбку, сорвалась на фальцет:
   -  С-слушайте, И-иван Иванович, к-какого лешего вы меня хватаете. Я есть хочу! Ясно?
   Он невозмутимо и ласково прожурчал, запаковывая шею в шарф:
   -  Просто мне срочно нужно попасть кое-куда, а оставлять тебя здесь  не намерен. Мало ли что…. Еду, так уж и быть, куплю в ближайшей лавке. Куда тебя проводить?
   Я,  возмечтав немедленно отделаться от попутчика, засеменила вперёд, проклиная высоченные каблуки и суетливо перебирая варианты вежливой отставки. Иван Иванович юркнул в освещённую дверь крохотного магазинчика, приказал ждать пять минут. Ха, - сказала я в небо, - буду ждать тебя всю жизнь, Иван Иванович, не иначе. А вообще…. Я из лавки не ем. 
   Он опять появился, как из-под земли, держа  в руках  пёстрый полиэтиленовый пакет  Мы шли молча, подул ветер, а потом заморосил дождь, и без зонта я очень быстро промокла с головы до ног. По лицу текла вода, волосы прилипли к голове, и мелькнула мысль, что я отчего-то не хочу, чтобы этот Иванов видел меня  в таком виде.
   У входа в отель  Иванов неуклюже сунул мне пакет и взял за руку:
   - Ты похожа не на собаку…..На  щенка. На несчастного, голодного щенка. Иди уж….
   - Ну, и на этом спасибо. Огромное, щенячье спасибо.
   Я послушно повернулась и пошла к ступенькам, но он вдруг догнал:
   - До свидания. Я не сказал тебе: до свидания.
   Я  кивнула головой,  но вдруг заметила его взгляд. Он  ждал чего-то. Мысль о том, что это безумное знакомство может продлиться, была отвергнута  сразу. Я устала и была голодна,  к тому же предстояло пересмотреть гору бумаг для завтрашнего дня.
   -  Даже не мечтайте, мэм, - усмехнулся он и подошёл вплотную. – Я тороплюсь и кофеи распивать не намерен.
    Я, конечно же,  чуть не лопнула от такого заявления, но он закрыл мне рот рукой и поцеловал  около уха, а потом обнял и уткнулся в шею холодным носом, отчего по этой самой шее поползли горячие мурашки, спустились на плечи, грудь и оккупировали живот.
   Он ушёл, а я наконец оказалась  в тёплом номере отеля. После душа, закутавшись в халат, разложила на столике дары  Ивана, достала из бара водку и хлебнула полстакана,  Стало тепло. Думала о том, что Эльза опять соврала, что я пошла не туда, встретила не того, что колбаса эта докторская, которую я   заталкивала в рот вместе с жёлтым и вялым огурцом, пахнет детством, что водка совсем без градусов, что мне всегда не везёт,   и никто никогда не выносил меня на руках из ресторана, и не обзывал козой, и не отказывался зайти на кофе, никто не целовал именно  в то место - чуть пониже правого уха, а этот, то ли кареглазый, то ли голубоглазый, умеющий сидеть без стула, ткнулся именно в него.    Но всё это не имеет никакого значения, потому что он случайно встреченный  идиот, но как-то не очень приятно, что он увидел  размазанную тушь и мокрые космы, а я тоже распоследняя идиотка, и у меня начались галлюцинации, и как-то некстати, что завтра совещание, а документы лежат непроверенные и неподписанные, да и чёрт с ними, с этими документами.
   Потом  я пыталась уснуть, но перед глазами появился долговязый тип в белом джемпере и с такой сильной, загорелой шеей и родинкой около глаза, и такими длинными красивыми пальцами. Уже проваливаясь в сон, подумала, что, если ещё когда-нибудь увижу его, то задушу собственными руками, потому что не люблю, когда чего-нибудь не понимаю.
   Дождь интимно  стучал в окно, в соседнем номере мужчина и женщина хихикали  под тихую музыку. Кровать была широкая,  с двумя подушками, и мне вдруг стало жалко себя, и вторую несмятую подушку.  Я стала лупить по  ней кулаком, а потом как-то  стыдно и некрасиво зарыдала в голос, всхлипнула и уснула.
   Надо ли говорить, на кого я была похожа утром? Опухшая физиономия и  глаза - щёлки превратили меня в Вини-Пуха, искусанного пчёлами.  Я смотрела  на него  и ненавидела.  Такая ше-ея, такие па-альцы, такая ро-одинка – вспомнились вдруг вчерашние слюни. – Тьфу на тебя, сопливая пэтэушница.  Это надо же…. Так опуститься…. Рыдать  в подушку….Слушай меня, дура! Этого никогда не было и  никогда будет, отчеканила я отражению и бросилась к холодильнику за льдом.
   На совещании объяснила, что у меня что-то вроде коньюктивита. Всё, что говорили и делали за большим длинным столом, доходило с трудом, словно сквозь вату, в перерыве  юрист, посмотрев на меня с пониманием, деликатно указал, что я подписалась  на строчке главного бухгалтера, но это ничего, потому что одного листа всё равно не хватает, и придётся снова распечатывать.
    В общем, я тогда  основательно подпортила свой безупречный имидж. Весь день, вместо того, чтобы вникать в производственные вопросы, пыталась заставить себя не думать, о том, что было вчера. Не думать, не думать…..

… До банкета оставалось два часа, и я, ожидая машину, смотрела в окно - на кипящую  дождём лужайку, скамейки, на которых никто не сидел и, слава богу, не обнимался. Сквозь мокрое окно мост изогнулся огромной рыбиной с диковинными чугунными плавниками вдоль лоснящегося тела, а дом  напротив, устав хранить  тайны, потёк вниз,  к лужам и давно смытым следам.  Вот и сбылась моя  мечта  –  стереть с полотна  города фигуры людей - хотя бы на этот короткий миг. Город не дружил со мной, как и я с ним, никогда. Мне  казалось, что   это великолепие  – музей, в котором можно насытить воображение и  почуять присутствие призраков. Но призраки не любят живых –  спешащих по своим делам  горожан и туристов  с открытыми ртами, и простых командировочных, снующих по проспекту от нечего делать…. Пятна цвета и силуэты, глупые физиономии и симпатичные лица, пьяные от выхлопных газов пробки авто и бесстыдные рекламные щиты - как дешевые нашлёпки, на старинном  полотне мастера. Коллаж, в котором жить нестерпимо  и одиноко.
   Отлипнув от окна, вдруг поняла, что не могу стоять на месте.  Слонялась по комнате, вцепившись ледяными пальцами в свой уложенный с утра ёжик, ничего не соображая, исходила  её вдоль и поперёк, для чего-то отсчитывая шаги: раз. два, три, четыре….До ста… Говорят, что так легче забыть….. О чем забыть, спрашивается?  И так ничего не помню. Ничего…. Да, этот Иван – ещё тот…. Неужели мне тоже, тоже хочется прилепиться?  К кому? К этому хаму? Ужас! Хотя бы для приличия спросил телефон.
   И тут сиреной что-то ворвалось в уши и не только в уши. И я знала, уже  знала…. Руки стали мокрыми, казалось, дождь из окна брызнул мне на спину, заледенив позвонки.
  - Здравствуй, коза. Лишних вопросов не надо. Я хочу тебя видеть.
   Я молчала, потому что не  находила слов. Он понял это по-своему:
   -  В общем, ты согласна, заеду за тобой вечером.
   -  У меня сегодня  заключительный банкет и я….
   Договорить  мне не дали.
   -  Не гони волну, всё успеешь. Не до утра же вы будете облизывать друг друга и свои подписи? Подкачу к десяти, и мы завалимся в гости -  есть телячьи хвосты.
   Услышав про телячьи хвосты, я вздрогнула и зашлась смехом, даже не поинтересовавшись, откуда у него мой телефон.





   Часть 4

   Аврора, Картавый и летающая Матвиенка.


   Белые вороны – это не пожизненно. Не в том смысле, что они могут вылечиться, хотя и такое случается.
Есть другой путь - потеряв терпение, прыг-скок и прямиком - в другой клан. Ссылка, не ссылка, но и не совсем личное пожелание – просто единственный выход,  или, как говорят, вектор судьбы. Словом, перекочёвывают они в резервацию, а там уж поголовная белокрылость   бывших сумасбродов  и  больных,  благополучно  канет в лету и обернётся тем же чёрным инкубатором, в котором опять и опять кто-то упрямо, по велению души или подпорченных  генов примется героически выщипывать  предписанное оперение,  выбиваться из рамок, законов и аккуратных строчек. И будет надеяться – втайне, с прямой спиной, но надеяться – на понимание. Заклеймённого мутанта, как водится, погонят в шею,  и бедняга проклюнется  в новый, избранный  мир, которого нет на карте. И так до бесконечности, вернее, до конца жизни. Если, разумеется,  этот вечный путешественник…. Этот жертва  и палач,  пациент и эскулап, могильщик и родитель всего и всех - белая ворона  от рождения.
     Да, когда-то я  не побоялась выглядеть ни белой вороной, ни, якобы, сорняком. Казалось, что это как-то глупо и по – холопски, что ли…. Можно ли выпасть из стройных рядов покорных, уползти  с газона, прополотого и  стриженного под гребёнку, с  такой-то  фобией-доказательством?  Доказательством  ничтожества. Но признаюсь теперь, что совсем не заметила, как покинув «родное и уютное» совсем рано – лет в восемнадцать – ну, не желала, совсем не желала судьбы прилично- семейной и домовито- пельменной -   ринувшись в частный бизнес, не имея ни гроша за душой, ни связей, ни опыта, попала  в ту же  колею, стаю или на те же  грядки, только более ухоженные.  А  хотелось совсем другого - дикого  поля с ромашками и белых чаек. Рассчитывать на приятную разнородность  и терпимость в такой эмиграции не приходилось – законы стаи – или грядки? – похожи на гибрид рогатки и  тяпки с секатором. О возможности сделать ещё один шаг на волю было прочно забыто.
   Впрочем, к чему эти рассуждения…..Так…. Пришло  в голову. Просто тогда, после  ресторана я вдруг почувствовала опасение – мелкое, чисто женское, стыдное.  Не хотелось выглядеть чужаком, и, что смешнее всего – в компании мне незнакомой.    Стало ясно, что рядом с Иваном  изумрудный костюм,  в котором его хозяйка актёрствовала  битых три часа,  легко превратится в клоунский реквизит.  Оставалось решить ещё один вопрос: а как  выглядят те, «чёрные», что вокруг него -  в его жизни.  Во мне проснулась  рефлектирующая, суетливая баба,  готовая лебезить и подпевать, лишь бы соответствовать  хозяину. Именно она  своей  изнеженной, тоскующей по  мужскому локтю ручкой  толкнула  к шкафу с небогатыми командировочными запасами.  Выбор пал  на черное, облегающее платье с декольте,  смелость которого маскировал классический жакет.
 Глупая Анна Ивановна…… Если бы она знала тогда, что её ждёт…..Хватило ума украсить  уши  и пальцы лишь скромным серебром с цитрином. Машинально оросив локтевые сгибы духами,   я ехидно приплюсовала  второй гол в свои ворота,   села  в кресло и стала ждать.
   …..И вдруг  всё увидела.
   Да, да…..Иван жил  в замке из золотистого камня, облепленного кудрявым      плющом -  в кривоватой громадине с черными башнями, эркерами и даже бойницами.   Мне позволили пройти по мосту, через  ров, обрывающийся в никуда,  но не открыли   огромные ворота с раскрытой бронзовой ладонью вместо ручки.  Сначала я дотронулась до бронзового пальца и трусливо-деликатно звякнула  бронзовым кольцом, а потом принялась колотить железную обшивку кулаками и ногами. Не было ни ответа, ни звука, ни шороха, ни малейшего движения по ту сторону.
   - Ну, что, сооружение рушишь, - проворчал  он.- Я же тут, рядом. - И сам принялся  трясти ворота.- Эе-й, коза Анна Ивановна, открой.
   Очнулась я  именно от этого. В дверь номера ломились - другого слова не подберёшь.
   Господин Иванов  стоял на пороге в том же белом джемпере, но уже в джинсах
   - Заснула что ли?
   Я с трудом узнавала его ускользающее лицо, будто делала набросок  - на ходу, вслепую или  представляла в уме.  Сначала нарисовались глаза, потом подбородок с ямочкой. Кажется, раньше этой ямочки не было. 
   Он равнодушно прошёлся  взглядом по моему выстраданному наряду и встряхнул за плечи:
   - Да, что с тобой? Ты будто привидение увидела. Или обкурилась….
   Возражать и ругаться не было сил.  Оставалось  подхватить сумку,  запечатать рот на замок и навесить на него улыбку,  прикидывая,  как выкроить  время для посещения  психиатра.
   Иванов  оживился, похлопал себя по груди  и, кажется, возомнил себя победителем  какого-нибудь престижного турнира. Лицо его потеряло эскизную небрежность, стало более внятным и рельефным, слегка западая под скулами,  обрастая подробностями  и напитываясь разбавленным цветом. Посвистывая и играя ключом от машины, он навис надо мной, как Гулливер.
   -  Вот и ладушки! Хорошая девочка. Послушная…. Мы идём в занятную компанию, между прочим. Понимаешь, тут такая  композиция….Художники да писатели – народец  с секреткой и флёром….  Могут и соловьём петь, и ошарашить.
   Так и подмывало, полыхнув глазами, проорать яволь, и  щёлкнуть каблуками, но я лишь пробурчала:
   - А по какому случаю  тусовка?
   Глаза его  сузились,  а я, неожиданно запаниковав,  вспомнила гиперболоид инженера Гарина.
   - День граненого стакана, мэм.  Да, не хлопай ресницами…. Думай про улицу….
   Приземистый жёлтый автомобиль шёл легко и бесшумно, плавно обгоняя и не останавливаясь на светофорах «зелёной улицы».  Но  в какой-то миг стал  набирать скорость, чуть завибрировал, азартно взвизгнул, помчался «сапсаном»  мимо  доминошных костяшек домов,  вдоль взбесившейся шеренги фонарей и размазанных  в воздухе прохожих. Я вжалась в  кресло и закрыла глаза.
- Господи, что за зверюга – твоя тачка? Какая марка?- спросила я, поражаясь собственной выдержке, потому что больше всего на свете  хотелось добавить к вопросу  крепкое словцо из тех, что в изобилии  пришли в голову.
   - Это тебя надо спросить.
   - Как это? Почему меня? Не встречала ничего подобного.
   - Встречала, не встречала….. Какая разница? Я не в ответе, что там у тебя в черепной коробке.
   Коробка моя, кажется, перестала быть  черепной и превратилась в картонную. В ней  стало подозрительно тесно, но, увы,  не от умных мыслей.    Что-то со вчерашнего дня пошло не так. Криво как-то, неуместно….Как сказала бы  та же  бабушка: не пришей кобыле хвост.  С чем бы всё сравнить-то…. Ну, это, как через годик возвратиться  к недочитанной книге.  Открываешь, ищешь место, где остановился, перескакивая страницы вперёд и назад,   вроде как вспоминаешь – героев, диалоги, коллизии, но  в то же время, смутно и сумбурно - как сон.  Что получится? Абсурд, чистейшей воды абсурд   Время перестаёт цепляться за пространство и сюжет. Временная линейка рассыпается осколками, осколки собираются в хлипкие кучки и основательные курганы с фантомами. И вместо того, чтобы вернуться на первую страницу, ты вытаскиваешь из эфемерного погоста случайные, похороненные памятью лица, фразы, пейзажи,  пытаясь их реанимировать, аккуратно выстроить, расшифровать.
  При этом страха не было. Он испарился, а остался болезненный  интерес и к сидящему рядом  пришельцу, которого хотелось разгадать, и к той компании с телячьими хвостами, что ждала нас, по словам господина Иванова, с распростёртыми объятьями на улице Эйнштейна, дом номер 18 – почти напротив ресторана «Счастье».

   Иван, наконец,  сбавил обороты и включил радио. Салон затопил  голос Джимма Моррисона. Осколком черного зеркала,  медным бубенцом и  клочком мантии, соколиной головой и короной, хитрым ключом от двери и распахнутым окном.  Он  прилетел….опустился…Между нами…. Рядом….. Этот порочно-сумрачный и вечно молодой шаман.

Realms of bliss, realms of light **
Some are born to Sweet Delight,

Some are born to Sweet Delight,
Realms of bliss, realms of light
Some are born to Sweet Delight,

Some are born to Sweet Delight,

Some are born to Endless Night..."

End of the night, end of the night
End of the night, end of the night


   Теперь мы уже не мчались налегке…. Словно шли на таран - по немноголюдной улице. Сначала  густой  серый воздух дрожал и переливался   прямо перед капотом, а потом распахнулся триумфальными воротами в улицу, саваном  обмотанную  дырявым туманом и с лёгким шипением пронзающую мою голову, оставляя там - внутри меня тающие, чёрно-белые  картинки - слепки  с чужих радужек, незаштореных  окон и приоткрытых дверей.

   End of the night, end of the night…-  пел   воскресший  Джимми, ударяя в невидимый бубен - так фатально просто и  удивительно, и  раскинулись  пасьянсом -  чьи-то мысли  и слова, лица и  недорисованные, изломанные  силуэты тех, кто, зябко вглядываясь в ночь, докуривает последнюю сигарету  на балконе, ужинает в ресторанах, ждёт на остановках, целуется, ест манную кашу, корчится от боли, радуется, рождается, болеет,  умирает.

   …. End of the night, end of the night…-  пел и пел безумный  Джимми – звуки, как дух,  утро и ночь, яблоко и черви, а за окном сгущались   и рассеивались тени,  прилипали к мокрому стеклу  оранжевые крылья листьев, падали на крышу клочки  облаков, уносились, уносились….
   Последние аккорды умерли в тишине салона. Раздался  жалобный, камертонный звук: дзы-ы-ынь-м-м-м…. Моя голова, - решила я, - это раскололась моя голова, и увидела тонкую трещину, перечеркнувшую лобовое стекло по вертикали.

…. End of the night, end of the night…

   - Пробило? – сочувственно шепнул Иван.- Это хорошо. Только смотри, тачку   не разнеси.
   Мне было не до ответов.
   Перед носом у нас, свисая с зеркала,  маячило что-то наподобие макраме на металлической цепочке -  величиной  с ладонь и в форме  ромба с вылезающими из контура маленькими квадратиками.
   Этот Шумахер бережно качнул его пальцем:
   - Буддийский узел. В курсе, что это такое?
   Я помотала головой.
   - Эх, ты….
   - Что, эх ты, эх, ты…. Не обязана знать все узлы на свете. Это амулет?
   Он  откинулся на спинку кресла и протянул холодно:
   -  Ну-у-у…. можно и так сказать. Только заруби себе на носу - всё, что ты видишь у меня – есть то, что ты знаешь…. Или знала и забыла. Такая вот композиция.
   Я впилась ногтями в его руку, пытаясь заглянуть в глаза:
   - Сознайся, ты шизофреник? Обострение?
   - Не знаю. Не знаю, кто из нас…. Расслабься,  Анна Ивановна,  всё очень скоро кончится.
    Он был не прав. Ничто, никогда не кончается – лишь подходит к условной точке, которой всегда можно пренебречь. Или уничтожить….
   Наш путь подходил к концу, за которым – начало. Улица Эйнштейна тоже пала жертвой жадно - липкого тумана,  который проглотил её целиком, оставив нетронутым лишь пару метров  богатого декором фасада и клочок тротуара перед круглой  аркой. Именно в этом месте мы и припарковались. Сонные, растрёпанные дорожки  тумана   зазмеились к  ногам, словно норовили поужинать ими. Прямо под  сводами арки лоснились  густыми подтёками мусорные ящики, и  аммиачно воняло от лужи вокруг них. Старинный особняк с великолепной лепниной и полными достоинства кариатидами   смиренно приютил и этот открытый любому туалет, и грязного пьяницу, уснувшего рядом с отбросами. Я зажала нос и топталась в пятачке тусклого света, пока джентльмен Иван Иванович не перенёс свою даму через хлюпающее под ногами море.
    Узкий лифт- пенал  производства «Самоделкин и компания» старчески   ворчал, невыносимо  медленно поднимаясь на шестой этаж.  В его тесной кабинке наши тела невольно прильнули друг к другу,  и от этого вдруг стало холодно,  а потом жарко. Иван дышал мне в темечко и молчал, а я забыла про всё – даже про туман, улицу и Джимми, лишь отметив рассеяно, что все эти теории о невторжении в личное пространство выеденного яйца не стоят, и я нисколько не против, если лифт ещё немного сузится, а потом вообще застрянет.
   Он не застрял, и мы долго звонили в обшитую старым дерматином дверь, за которой слышалась музыка и смех.
   На порог вывалилась костлявая девица с длинными медовыми волосами, в застиранных холщёвых шортах  и армейских ботинках. На её плоской груди  красовалась  бляха с  таким же, как в машине,  буддийским узлом.  Она  мерзко усмехнулась, оглядев меня  с ног до головы, и завизжала.
   Я подпрыгнула и завизжала тоже.
   - Кусается, ****ь.
   - Кто-о-о? – крикнули мы в два голоса.
   - Да, вот…. Матвиенка, зараза.
   Медоволосая вытащила из кармана мехового жилета, одетого на прозрачный топ, морскую свинку с чёрной курчавой шерстью. – Её так зовут. Ма-тви-ен-кА.  Жрёт всё, что попало, скоро лопнет.  На, возьми её и проходи. Тебя, кажется, Аней зовут? А я - Аврора.
   С этими  словами Аврора сунула  нам  Матвиенку и, громко цокая металлом на подошвах, скрылась за поворотом  прихожей.
   Свинку  подхватил Иван,  шепнул, глядя в спину Авроре: наш Тулуз-Лотрек, и мы, потоптавшись, решили проследовать за хозяйкой.
   Клетушка с электрической плиткой гордо  именовалась здешними обитателями  кухней. Здесь была также  раковина и стеллаж с  разнокалиберной посудой, состряпанный  из бросовых  досок. У крохотного пластикового стола  хлопотали две девушки,   в трёх метрах от них прижалась к стене ядовито зелёная ванна, за пластиковой занавеской  которой журчала вода. Израненная штукатурка стен с разноцветной набивкой  под условным названием «пятерня» и  дивной красоты старинная этажерка в углу  обречённо подчёркивали неповторимость друг друга и навевали мысли о несовместимости групп крови.
   Одна из девушек выудила из микроволновки горячую пиццу  и протараторила, глядя на стены:
   -  Это отпечатки ладоней гостей, которые перешли….
   -  Аллея славы? – вежливо отозвалась я. - Ну, прямо - Голливуд.
   Она  хмыкнула и не ответила, но протянула нож и указала на пиццу:
   -  Вот….  Порезать,  разложить на вот эти картонки и отнести в мастерскую.
 -  А чего  такой приказной тон? – спросила я  с металлом в голосе и в позвоночнике. – И почему не на  блюда? Посуды нет в наличии? А?
   Девушка удивлённо вскинула  брови:
   - Простите. На тарелки нужно выложить овощи. Понятно?
   -  Всё-таки, по какому случаю этот цирк, -  еле сдерживаясь, чтобы не уйти немедленно, спросила я Ивана. – Ты меня не предупредил, между прочим, что тут служанки требуются. Знаешь, я не привыкла….Тоже мне, худо-о-ожники, философы, писа-а-а-тели….
   -  Привыкнешь, не переживай…..На самом деле - открытие вернисажа, - шепнул он, украл кусочек сыра с разделочной доски и сунул в лапы Матвиенке. –  И кончай ворчать, как старушка. Потерпи. О,кей?
   В этот момент занавеска  с треском поползла в сторону, а из ванны вылез совершенно голый мужик с телосложением Аполлона. Схватив полотенце с гвоздя на стене, он  мелко, как собака после купания, отряхнулся, закинул назад длинные пряди мокрых волос и прошлёпал к двери, за которой я высмотрела кособокую продавленную тахту у окна. 
   На  выход из купели я среагировала совершенно соглашательски, посчитав, что, если у них в кармане наглая и кусачая Матвиенка, то почему бы по кухне не разгуливать красивому нудисту.
   Чувствуя, что сознание  послушно уплывает куда-то  далеко – в Великую Пустоту, вместе  с гонором  и чувством собственного достоинства, я  принялась кромсать пиццу ножом, похожим на огромную пилку для ногтей, и,  аккуратно разложив куски на изысканную картонную посуду, понесла первую партию в дальнюю  комнату, которую назвали мастерской.
    Собственно, это был вместительный зал с  чудным витражным окном, освещённый лишь несколькими свечами, тусклой лампочкой без абажура и углями в камине из черного кирпича. Под подошвами что-то захрустело и зазвякало. Пол у порога, усыпанный монетами, словно, здесь только что разбили копилку, смахивал на пограничную полосу,  которую нужно было, набравшись отваги, пересечь, чтобы попасть к длинному столу, заставленному бутылками и переполненными  пепельницами.
   На   лавках  вдоль стола  сидели трое мужчин. Двое из них, окутанные табачным дымом,  даже не повернули головы, что-то темпераментно доказывая друг другу.
   А третий  –  с рыжим пожаром на голове и беспризорно лохматыми усами, оживился и проурчал, мило картавя:
   - Платьишко пгидё-ё-тся  снять, кгаса-а-авица . Сейчас вегниса-а-аж откгоем.
   Где Иван,  подумала  я,  шмякнула картонки на край столешницы и попятилась на разделительную полосу.
   - Аврооора, -  неожиданно заорали все трое, а Картавый закрутил усы, открыл банку пива и приказал: – Штаны для гостя – в студию. Вас, что не пгедупгеждали? Ну, о форме одежды? Пгошу к камину,  на улице ненастье, а здесь уютно, чегт побеи.
   Я повернулась, чтобы выйти, но на пороге, эффектно округлив грудную клетку, скульптурно замер недавно помывшийся Аполлон   с фонариком на лбу, теперь уже вполне одетый в какой-то бурый комбинезон.
   - Погяядите, каков гэкк….Проводник, - пояснил картавый и любовно погладил пикейный белый бант на своей шее. -  Ваш проводник. Поняли?
   Прошмыгнуть  сквозь статую проводника не было никакой возможности, пришлось  опуститься на вытертый, но вполне чистый и когда-то  явно персидский ковёр около камина. Элегантно поджав ноги в  шпильках к обтянутой платьем попе, я приняла в дар  гранёный стакан джина с тоником и некстати вспомнила деревенские поминки.
   Джин сделал своё дело. Созрело хмельное предположение, что оглушивший поначалу  перфоманс - всего лишь приключение и интересно, что будет дальше, и всё, что я здесь вижу, так забавно и неординарно,  и так артистично, и так метафорично – особенно вон, тот господин в сером офисном костюме,   подвешенный за шиворот к потолочной балке.  Его ноги в лаковых штиблетах нависли прямо над  грудой чего-то глиняного и ногасто – рукастого.
    Аполлон - проводник поймал мой взгляд и бархатно пробасил:
   - Наверху кукла, внизу - скульптурная композиция «Три музы». Понятно?
   Я усердно закивала головой:
   - О, конечно, конечно, понятно…. Как же…Как же.
   Чёрт, почему они все интересуются, понятно ли мне? За имбецила принимают?
   Картавый неожиданно поддержал разговор и прицелился в несчастную куклу  из пистолета - зажигалки:
   - Мы этих упакованных тузов не уважаем-с, да-а-а…. Только что, пгостите, без них жгать будем и  где спать… На чьи бабки пьём? Господин Лопатин, благодетель родненький постарался. Так себе мужичок, ни хгена в искусстве не разбигается, за пгибыль радеет, но от щедгот своих помогает, как же…. А мы ему гуку подающую откусить ноговим….Заклеймить желаем.
   -  А мы демаршем их! Да, да! Карету нам, карету….Поедем в деревню, где оскорблённому есть чувству уголок…..Будем коров и козочек разводить, землю пахать, - заявила Аврора и стукнула кулаком по столу.
   Картавый захохотал:
   - Это ты, пчёлка моя, обездоленная моя, будешь пахать? И когов доить? Мы, знаете ли, скогее газгушители… Гушим матегиальный , так сказать, мир, а они дело делают. Так ведь, догогая Анна?
   Я встрепенулась, переполнившись  клановой гордостью, хотела вставить  слово в защиту безгласного висельника,  выдать цифры благотворительных перечислений, поплакаться  о том, что иногда сплю по четыре часа в сутки,  глотаю антидепрессанты и не могу позволить отпуск больше десяти дней, но Иван дернул меня за подол:
   - Не видишь? Они же  отъехамши….Дурака валяют. Ну, почти валяют….
   А кукла серого господина, не подозревая о своей двоякой сущности, всё   висела  безропотно, покачиваясь от сотрясения воздуха  ненужными ей словесами, в той части мастерской, куда зайти без риска для жизни было проблематично. Повсюду  громоздились ящики, готовые свалиться или рассыпаться на молекулы  в любую секунду, огромные полотна, повёрнутые к зрителю изнанкой, кривоногие столы, заваленные инструментом, засохшими кистями, пустыми  стеклянными банками, грязными, но из тончайшего  фарфора  чашками  с окурками. Хороший уголок для медитации и воспитания невозмутимости, решила я и закрыла глаза.
   Долго медитировать не пришлось. Аврора привела ещё с десяток гостей и Ивана Ивановича с брезентовыми штанами в руках, черной толстовкой, кедами и чем-то криво стёганным, типа ватника.  Может, туда? – кивнула я в сторону двери, но Иван Иванович легкомысленно махнул рукой. Прикрывая невольный стриптиз подобранной с пола подозрительной тряпкой, он помог мне переодеться с такой застывшей физиономией, будто мои формы видел не раз.
   Я даже обиделась, но послушно натянула на себя позорное одеяние, отложив в сторону куртку.
   Наступило время обеда-буфета - с водкой, варёной колбасой, солёными огурцами, килькой в томате и, о чудо – тушёными телячьими хвостами.  Здесь не спорили о котировках, дивидендах и прибыльных сделках – шумно,   безалаберно и с горящими глазами обсуждались вопросы мировой гармонии, законы энтропии и гомеостаза, качество красок, трудности реставрации и ценность литературных  проб некоторых гостей.  Было лихо и весьма красноречиво  отрецензировано  несколько  фильмов  каких-то культовых Терри Гиллиама,  Вим Вендерса  и далее - по списку с именами, о которых я, как выражается мой водитель, ни сном, ни духом, ни мыслЯми.
 О предстоящем вернисаже никто не сказал ни слова.
Аполлон, сидевший напротив, поправил съехавший на брови фонарик и протянул мне очищенный апельсин. Его влажно-налитые, с  позитивными завитками губы по-детски чмокнули и расползлись в улыбке:
-  Вы любите  Джармуша?   Его «Мертвец» - гениален, не правда ли?   Всем бы бухгалтерам – да по такому Никто. Сколько бы у нас Блейков воскресло.
 Я открыла рот, но Иван положил руку мне на колено.
- Я тебе потом объясню. Или просто фильм покажу.
  Тем временем вспыхнувший, было, неспешный  спор о  «нападении помидоров убийц» плавно перетёк   в возмущение   пошлостью жареных хризантем и закончился единодушным выводом о жизненной необходимости открыть   шампанское и пить его прямо из бутылки.  Голова  пошла кругом. Хорошо, что Иван  сидел рядом.  Это помогло не захлебнуться не только шампанским, но и всем услышанным.   Кроме того, было  отчего-то приятно, что он иногда  касается  моего плеча и вылавливает для меня последнюю оливку из жестяной банки.
   Конечно, после такой информационной бомбардировки, настроение немного скисло, и на то были  серьёзные причины - половина  диспута  прошла сквозь меня, как кусок хлеба сквозь привидение.  Мелькнула мысль, что я тысячу лет не была  на выставках, не плакала от настоящей музыки, ничего  не ведаю о проклятых помидорах, недовольных  своей салатной участью,  никогда во взрослой жизни не сравнивала  красоту восхода и заката, не думала о смысле и смерти и на ночь читаю Маринину.

   - А  ты, Иван, что онемел? – спросила Аврора и игриво толкнула меня  в бок.- Обычно он  такой цицеронистый, как бы даже гривуазный, а сегодня…. Вы знаете, Анечка,  Иван Иванович хочут изобрести универсальный язык, используя законы живописи.
   - Как это? – спросила я.
   - А это уж вы сами у них выпытывайте. Зачем посредники в таком деле?
   - Ты мне расскажешь? - спросила я и неожиданно для себя дотронулась до его небритой щеки. Он вздрогнул:
   -  Ты фантазируешь всё  смелее. Что дальше будет, ой что будет….. На вопрос отвечаю: - Обязательно. Это входит  в мои  ближайшие планы – прочитать лекцию.
   Я подавилась килькой. Что собственно, я нафантазировала?   Аврора неожиданно громко икнула, а потом  заплакала и  выбежала  вон. За столом притихли, но ненадолго. Было объявлено об открытии вернисажа  картин Ивана Ивановича Иванова, и я чуть не свалилась с лавки.
   В это время в комнату залетел красивый мальчик лет шести, схватил бутерброд, и, поливая его кетчупом, громко спросил у картавого:
   - А вот вы мне, дядя Петя, объясните, если такие умные, как мог Бог создать человеков по образу и подобию своему, если у него самого нет тела?
   Все захохотали и стали чокаться за здоровье  Ивана Иванова и ребёнка, кричать: - дядя Петя, вы дурак,  а ребёнок прилёг на раскладное кресло в углу и уснул.
   В прихожей собрались уже человек десять таких же, как я,  ряженных гэкков, готовых к вылазке на крышу. Иван  Иванович  же никакой трансформации не претерпел и на мой немой вопрос  показал большой палец.
   На лестничной площадке, у двери, ведущей на башню,  желающие вкусить искусства  дисциплинировано выстроились живописной  цепочкой из ватников и через минуту были допущены  внутрь.
   Башня  имела три миниатюрных яруса размером где-то четыре на четыре метра, освещённые строгими железными светильниками.  На стенах  минигалерей висели картины с  оранжевыми деревьями,  луноликими грустными женщинами, летающими карапузами и одетыми в бальные платья рыбинами.
   С каждым этажом, на который мы по одному взбирались по  металлической лестнице, сюжеты становились всё  абстрактнее, и на самом верху вернисаж  закончился круглой комнатой с  какими-то солнечными янтарными стенами.
   Здесь царствовало одно единственное полотно. На большом куске ткани цвета пролетарского красного знамени - в его центре, при желании можно было опознать зАмок с зубчатой башней наверху.
  -  Это же аппликация из трикотажного свитера, - прогнусавил кто-то рядом и захохотал. - Вот, башня – воротник. Старым вещам – вторую жизнь, называется. А там что? Наверху?
   А  на самом верху картины, вместо облаков на небе тесно сбились то ли в стадо, то ли в стаю крошечные белоснежные бараны из гипса, приклеенные к ткани таким же манером, как и  гипсовые крокодильчики с откушенными хвостами, затесавшиеся по неведомой причине в центр стада баранов.
    Потраченный молью трикотажный замок в легкомысленную разноцветную полоску и эти объединившиеся белоснежные звери на небе  притягивали взгляд. Я так и стояла бы около картины до утра,  если бы тот же голос не поинтересовался:
   - А вы кого предпочитаете - крокодилов или баранов?
   - Быть? Или есть? – отозвалась я голосом Карабаса-Барабаса и для убедительности клацнула зубами.



     Часть 5


     Белый кот с голубыми глазами.


   А потом все куда-то исчезли,   у меня  подкосились ноги, и я села прямо на холодный бетонный  пол,  рассеяно вспомнив, что не зря напялила эти ужасные штаны.  Появилась музыка –  совсем незнакомая, похожая на смесь звуков падающего водопада с пением птиц -  сначала тихо, потом всё громче и громче, и одновременно с яростным крещендо  стены вдруг задышали  в такт моему дыханию, а потом, пережив апноэ, захлебнулись вместе со мной облаками через люк, ведущий на крышу.  Звуки и краски  впитывались телом, будто  дождевая вода -  мёртвым сухим песком.  Стало очень страшно и понятно.   Оживая и впитывая, я вдруг приняла  и простила свою  смерть. Она, конечно, заявится в один прекрасный момент,  но, не  как безобразная старуха с косой…..     Придёт и потрётся о ногу – белым  котом с голубыми глазами. Я не скажу « брысь», не буду плакать и умолять, потому что давно знаю: белые коты с голубыми глазами –  глухие. А он  чиркнет когтями-кинжалами по моему  ухоженному кокону  и оголит то, что внутри - куклу, которая сейчас болтается у потолка -  уродливую куклу в офисном костюме, которая никакого дела не делает, а лишь переплавляет деньги  в деньги, и он вытащит лапой через дорогую ткань костюма атрофированное, серое сердце, которое разучилось биться невпопад, и явит на всеобщее обозрение огромный напичканный устрицами желудок. А потом белый, белый кот  с голубыми глазами выгнет  спину и лизнёт кукольный нос  шершавым языком, и меня не станет совсем, и все будут думать - вот, жила, жила…..А  тут вдруг, как кот языком слизнул….

   …. Вырубив бешеную цветомузыку,  раздался  голос: - Слабое сердце. Нужно тренировать, мэм. А желудок сократить.
    Это Иван  эвакуировал меня на крышу.
   - Что у меня с сердцем? - еле разлепив губы, спросила я.
   - Гипофункция любви и счастья, мэм.  Говорю же. Нужно тренировать. И научиться страдать.
   -  По-моему, я уже того…. Страдаю. А  как тренировать?
   -  Вот, полюбуйся, -  пропыхтел он, когда мы были уже на вершине – на узком, обвивающем башню  балконе с фигуристыми балясинами и коваными  Медузами - Горгонами между ними.
   Здесь было так красиво, легко и вольно, что  показалось, будто я всю жизнь просидела в подвале и только сейчас выбралась на свет.
   Я полюбила Город в один миг – вместе  с его «заплатами» и обитателями: самыми обыкновенными  людьми,  отъявленными оригиналами, прокуренными продавщицами, нищими,  мусорными ящиками и даже белыми голубоглазыми котами.
   Внизу рифлённо горбились притаившиеся в ночи крыши, встречались друг с другом шустрые улицы и солидные проспекты.  Встречались, перечёркивали друг друга, натыкались на  бархат парков и  скверов, улетали  золотыми лучами от площадей.  Шапки куполов вдали,  блистающие  мосты и развесёлые теплоходы на каналах бросали вызов потускневшей звёздной пыли на небе.  Было за полночь – то время, когда  романтические сновидения Города с большой буквы, легко  проникая через окна к спящим горожанам, щекочут им пятки и сердца, принуждая поднять залежавшиеся тела, улыбнуться и посмотреть на звёзды. 
   На соседней крыше расположились в рядок Аврора с  морской свинкой на вытянутых руках,  Аполлон, картавый, ещё два гостя в комбинезонах, старуха в ушанке, мужчина-подсвечник и  с десяток певцов из хора – того, который мне приснился.
   Через минуту они поднялись, приблизились к самому краю, распахнули руки и….. Полетели. Они парили, как  птицы –  женщины, мужчины и даже зубастая Матвиенка, и небо вдруг провалилось вверх - волнистой круглой воронкой, и они закружили, заскользили по спирали на  дно  её – глубже, глубже – в самый  центр – куда-то к чужим островам и пружинам.
   - Опять они к какой-нибудь Андромеде направились. Хочешь? Перейти на другую сторону,– спросил Иван и помахал птицам рукой..  Я замотала головой, сказала: « фата-моргана, уже пошла» и отключилась. Последним, на что  среагировало сознание, было мурлыкание белого кота  с голубыми глазами:
Вам не изве-е-дать радость пти-иц, несу-ущихся  в полё-ёте,-
Ведь вы в тюрьме-е свои-их пяти убо-о-гих чувств живё-ёте *
Откуда-то из глубины двора поднимался вверх голос давно умершего шамана. Он опять пел только для меня:
End of the night, end of the night…. End of the night, end of the night…. End of the night, end of the night… End of the night, end of the night….


  …. Не знаю, что произошло потом, и кто притащил меня в мансарду. Подозреваю, что спасателем поработал Иван, потому что именно он сидел у ложа, на котором я, то ли проснулась, то ли очнулась. Красноватый ночник мрачно освещал ту самую комнату рядом с мастерской, в которую я мельком заглянула вечером.  Стало понятно, что  кроме нас с Иваном здесь никого нет, а я лежу в одном нижнем белье на продавленной тахте, укутанная одеялом  до подбородка.
   Он гладил мои волосы и смотрел на стену.. На фоне окна его отороченный серебром профиль казался молодым и мягким.
   -  Ничего страшного. Ты упала в обморок. Это бывает. Хочешь, я тебя искупаю?
    Предложение нисколько не испугало, будто такое  между нами – абсолютно привычное мероприятие.
   Он подхватил меня на руки, как ребёнка или тяжелобольную, и понёс на кухню, на которой было тихо и пусто,  и только грязная посуда в мойке напомнила о недавнем гульбище.
   - Не дрейфь. Все или дрыхнут в мастерской, или умотали, - успокоил Иван, но его слова были лишними.
   Он вылил на меня гель из бутылки, помассировал руками  всё тело, не пропустив  самых интимных мест, а я ни капли не стеснялась, только краешком сознания понимая, что это, конечно, не совсем комильфо для первого свидания.
    Завернув в полотенце, отнёс на кровать, закрыл одеялом и сел рядом. Зачем, спрашивается, сел? Дежурить у постели умирающей. Чудак!
    Долго молчали.  На улице  крупой  сыпал снег, и, подхваченный ветром,  зло метался и  по крыше, на которую выходило окно, и по  крышам соседних домов, наплывающим друг на друга,  будто желая стереть их с лица земли.  Кто-то пищал в углу и царапал пол. Руки и ноги стали ледяными. Показалось, что Иван уснул сидя.
   -  Снег пошёл….. В октябре…..Пищит кто-то… Матвиенка?  – проверила я его бдительность.
   - Ага, - кивнул он  и улыбнулся. – Всё нажраться не может. А может,  мыши. Здесь и они водятся. Боишься?
   - Не-а. Я другого боюсь. Вдруг я сошла с ума? А чего ты тут делаешь? А?
   - Я же тебе говорил, что это полезно - сходить, выходить, переходить….Только не сидеть сиднем. И не считать свой ум – чем-то вроде жеребца, с которого, если слетишь, то сломаешь шею.. А вообще….. Если мы потратим эту ночь на философские беседы, то будем дебилами, которые не знают, что такое сумасшествие. Вот, сейчас, когда я целую твои холодные руки, исчезают минуты, отпущенные нам, и не надо слов, разве они важны? Важно согреть пальчики.
- Скажи, а чем отличается дверь от окна? Что лучше, если захочешь выйти?
- Элементарно, Ватсон. Окно – глаз. Дверь – переход. Чтобы открыть, голубушка, нужен ключ или грубая физическая сила. А уж вылететь в окно – высший пилотаж, детка. У тебя есть метла?
   -  Иван, сознайся, а зачем ты ко мне привязался в ресторане? Кто я для тебя? Чужая тётка….
   - Я не привязался. Понимаешь, я ведь всегда был с тобой. Разве не так?
   - Не понимаю. Мы же только познакомились, и….Ты меня сломал….Я стала какой-то вялой.
   - Чушь…. Сама знаешь. Ты стала мягкой. Чувствуешь разницу? Почему дрожишь? Замёрзла? Ты только знай, я умру без тебя. Уйду, застрелюсь, утону….Просто исчезну…..Как захочешь, так и будет. Если захочешь….
   - Шутишь? Или издеваешься?
   Он уткнулся носом в то место, около моего уха:
   - Нет. Говорю правду.
   И я сразу отмела все вопросы. Конечно, он умрёт, и я умру, и даже Матвиенка умрёт…. И всё умрёт…. Если он уберёт руки с моей груди.
   - Ты яблоко, - пробормотала я и прижалась к нему всем телом.
   - Со снежинками?- спросил он, тяжело дыша. - У тебя такая попка…..
В тот  же миг дверь, едва слышно заскрипела и приоткрылась.

 В проёме что-то мерцает и шевелится. Это то, что ещё не оформлено и скрыто, то, что оплодотворено, но не родилось.

….Тссссс!  Вы знаете, это дверь совсем  не в комнату. Было бы точнее назвать ей лазейкой в рассказ, которой я по праву и воспользовалась,  с трудом продираясь сквозь  клубок выдуманного и реального. По ту сторону я, высунув язык от усердия, ещё недавно выписывала слова, фразы, ставила запятые и точки. Они выстраивались в ряд, вились, соединяли нас с Аней нитью, которая – пуповина. Кажется, она   почти перерезана сейчас. Дверь, до сего момента пропускающая лишь мои фантазии, теперь разрешила  войти и мне самой. Наверное, попрощаться.
… Может, тихо отойдём в сторону и поболтаем о том, о сём?               
Мне не страшно – я же не Анна Иванова, но, уверена, что она со мной согласится. 
Кстати, не возбраняется  перескочить эти абзацы и попасть прямиком в финал.
Дело в том, что если кто-то ожидает после слова «попка» описания любовных прелюдий, то будет  немыслимо разочарован.  И не потому, что я стесняюсь выложить подробности, нет. Какие уж тут стеснения, если всё происходит только на бумаге. Просто  им – этим двоим, никакие прелюдии не нужны. Они оказались  готовы настолько, что  всё произошло само собой. Правда, Аня?
- Да, так и было.  Его горячая рука на моей щеке, его тяжесть на моём теле-
 – вот и все премудрости.
Скажете, фу, как неромантично, неэмоционально….. Но сами видели - Анна со мной согласна. Хотя, конечно, попробовала бы не согласиться…. Шучу.  Мы  с ней наотрез отказываемся описывать стоны, скрипы, пёрышки по спине,  мороженое между ног, ресницы на губах,  борьбу язычков и трепыхание бабочек в животе,  массаж  сосков, вкус любовных соков и крики наслаждения. Зачем нам эти сказки? Оставим их для  утончённых  литературных  упражнений, для художественного переосмысливания того, что осмысливанию не поддаётся.  Подарим  искусные игры тому, кто разлюбил, устал, поднадоел друг другу и нуждается в подхлёстывании. Ну, скажите, как на духу… Возможно ли запомнить подробности, если не контролируешь себя? Нет, конечно. Ничего подобного, что описывается  даже в самой  аппетитной  эротической фантастике, в голове не остаётся.
Всё гораздо проще - любовный акт некрасив и иногда, о, ужас, комичен, если  убрать ретушь и не позировать перед камерой.   Кстати, ничего катастрофического  в отсутствии эстетики не нахожу.  Разве способен голодающий изящно поедать курицу? 
Да, это некрасиво, но  прекрасно. Во,  загнула!  Прекрасно, как раз тем, что сливаются  не тела…
 Вы слышали когда-нибудь крики умирающих? Не тех, кто - на поле брани, в аварии, от ножа или пистолета? Других - умирающих  в своей постели….Нет, не кричат они, просто растворяются  ТАМ. Вряд ли кто-то отважится оспорить, что оргазм – немного смерть – душа улетает  туда, где нет потных тел, перекошенных страстью лиц. Можно ли  перед оргазмической смертью вопить, как раненый слон?  Да, пожалуйста, на здоровье, господа. Но не потому, что кто-то, где-то  начертал резолюцию:  так должно быть, иначе – скука и холодность, иначе – ты бревно.
В общем, тянет, тянет размахнуться на трактат по   теме, но в рамках рассказа, он будет выглядеть как-то чересчур. Достаточно  ещё раз обратиться к Анне:
 Ты помнишь подробности?
- Нет. Я улетела в одно мгновение. А потом ещё и ещё, и ещё…. А под утро, проваливаясь в  дрёму,  сказала себе: никакая ты не фригидная. Это  всё, что помню.
Во-о-от…. Что и требовалось доказать.

 Простите, господа,  за отступление. На этом я закрываю дверь до поры до времени и возвращаю  вас в мансарду. Там уже собрались все,  кто перепрыгнул строчки.



….. Я открыла глаза. Было позднее утро или уже день. Под солнцем серебрились заснеженные крыши,  на которые выходило окно. Тревоги не было.  На стуле висел джемпер Ивана. Ушёл умываться, подумала я и по-хозяйски обняла соседнюю подушку.
    Удалось даже вздремнуть, но звонок  в дверь и  визги-крики заставили  сесть и надеть майку.
    В комнату ворвалась Аврора:
    - Анька, вставай немедленно. Там  у нас такой гость, такой гость….
    - Ты не знаешь, где Иван? – спросила я, протирая глаза.
    - Какой ещё Иван? Не знаю такого….
    - Да ты что….. Я  с ним пришла. Хозяин вернисажа. Вот и джемпер его висит….
     Она покрутила у виска пальцем:
   - Ты вчера перебрала что ли? Одна ты прибыла, одна…. Кто-то тебе рассказал о вернисаже Петькином.  А кофтёнка эта молью поетая – тоже Петькина. Хочешь пивка, сразу мир распахнёт объятья. Давай, поднимай задницу….Там знаешь, кто приехал? Эльза Бланк. Она -  потрясный художник и ясновидящая. Прямо с Парижу….
    У меня резко заболела голова. Матвиенка, собирающая на полу какие-то крошки, юркнула к ногам и укусила  за палец, а  показалось, что  отхватила голову. Я   спряталась под одеяло и завыла. Раздались мягкие шаги,  кто-то  погладил меня по голове и открыл лицо. Рядом стояла женщина   в белом плаще. Волосы и кожа на лице у неё были тоже белыми, белыми.
    - Ты не умерла, Эльза? - спросила я. 
   Она не ответила на вопрос, лишь пожала плечами и, присев рядом, посмотрела мне  в глаза.
   - Привет, подруга. Ты вошла  в  пурпурную реку.
   -  Ч-чёрт возьми,  Эльза….Ты о ч-чём?  Сейчас…. Когда….. Ты…. Вот, здесь, рядом….И зачем она нужна, эта река? А?  Чтобы свихнуться? Да, я,  кажется, получила свою порцию счастья. Но оно же…..Ненастоящее…. И Иван…. Он тоже….Слушай,  где же растёт та трава, которая уменьшает и лечит? Помнишь? Я хочу стать маленькой,  чтобы меня съела Матвиенка.
   -  Аня, нас всех когда-нибудь съедят, не торопись…..Вот, что я тебе скажу, дорогая подружка….. Вам не изведать радость птиц… несущихся  в полёте, ведь вы в тюрьме…. своих пяти убогих чувств живёте. Знакомые строчки? Неужели не ясно, придумать    тяжелее, чем всё остальное.. Иван есть. Он есть, и кончены разговоры. И потом….. Ты увидела и другую  сторону улицы….
Стало холодно даже под одеялом, а под волосы, с затылка кто-то запустил горячую пятерню. Зубы отстукивали что-то странное, похожее на похоронный марш, но ответить очень хотелось:
   -  Я  только попыталась увидеть.  Попыталась! Ты не понимаешь?  Эльза….И застряла на полпути, и меня сбил жёлтый автомобиль неизвестной породы. Теперь мне его ждать всю жизнь – этого грубияна - водителя?  Почему ты так долго не приходила? Не дала знать….
   - Ну, сначала долго выздоравливала, потом….. Потом, прости, забыла. Да, так бывает – закружила новая жизнь. Когда поняла, что хочу тебя видеть, было поздно.
   - Почему-у-у-у?
   - Ну, сама представь. Год назад ты бы плюнула мне  в лицо.  Поэтому пришлось подготовиться.  И ещё….Я тебя не предавала. Сегодня шла за тобой по пятам, но ты меня не видела.  Ты вообще поначалу никого не видела – только оболочки.
- Оболочки, говоришь? Ах, ты, моя умненькая подружка…. Я для тебя подопытная крыса? Да? Всё, как в детстве…..Вот, как эту Матвиенку…. Хочу, отшвырну в угол, хочу - брошу кусок хлеба с барского стола. А потом отберу….И понаблюдаю…. Как она там эту корку обсасывает, радуется  идиотка… А  может, ей без твоей подачки хорошо было?  Спокойно! Как ей теперь? А??? Вдруг она сдохнет?
   Не знаю, что на меня нашло тогда. Я  толкнула Эльзу на кровать, а потом  начала её хлестать по щекам  - изо всей силы, до онемения в пальцах, до судороги, до кислой тошноты, подступившей к горлу.  И  каждый удар отдавался болью в моей голове. Я избивала её. Нет, нет – себя, себя…..И её…  И его…Нас…Всех. За ту куклу, которая валялась в мусорной куче,  за поросшую бурьяном дорогу к дому, за червивое яблоко, за пурпурную реку и исчезнувшего Ивана, за театр, который я принимала за жизнь.  Эльза не сопротивлялась. На её белых, гладких щеках расползались пурпурные цветы.
   А я упала без сил рядом и, захлёбываясь от ненависти, позорно заикаясь, шептала и шептала ей в ухо:- З-зачем ты опять в-влезла в мою жизнь, одноглазая Эльза? Вспомнила  верную с-собачонку Аньку Иванову? Скажи! Ну, что ты молчишь?
   Эльза  нежно прижала мою голову к своей и погладила по плечам:
   - Тихо, тихо…. Всё прошло, девочка, всё прошло….Вот, так… Вот, так…
   Я вдруг рассмеялась, размазывая по лицу слёзы, и слизнула каплю крови у неё на губе:
   - Никакая ты не хрустальная….Вон, как я тебя отделала… Прости меня. Ты расскажешь мне, как жила?
   - Конечно. Особенно, как не умерла… И не вини себя. Просто я  вот сейчас поработала куклой для битья. Такая малость…

   -  Эльза, кажется, я впала в детство. Ты знаешь, давно не ела яблоки. Боюсь червяков. 
  -  А ты не бойся. Хочешь, обрадую? У тебя опять появилась жёлтая шапка.
  - Эльза, а чем всё закончится? Может, он ещё заявится и скажет: - Привет, коза, прости, что оставил на дороге. Слушай, а вдруг этот сукин сын где-то здесь?  Точно!
   Я  бросилась к  кособокому  платяному шкафу,  трясущимися руками перерыла там все тряпки, древние одеяла и подушки, потом заглянула под тахту, под компьютерный стол, выскочила на кухню, где какие-то мужики пили пиво, с треском сорвала занавеску у зелёной ванны, ногой шарахнула по ободранной двери в туалет и…. И  увидела его в зеркале – за своей спиной.
Громко хлопнув, взорвалась лампочка над зеркалом и торжественно осыпалась в раковину, и потух свет на кухне, и теплом легли  на плечи его  руки, и дыханием губы коснулись шеи, и, боясь спугнуть,  закрыла я глаза,  но не выдержала, не способна была выдержать  -  резко повернулась и поймала руками…. Воздух. И сама превратилась в воздух. Вернее, всё было ещё  невероятнее –  не в воздух….В ноль и темноту! А это гораздо серьёзнее и воздуха, и точки, которую я уже  рассекретила сутки назад.
- Это не ноль и не темнота, - прошептал невидимый Иван. Это ещё одна дверь.


   …Так с чего всё началось? С яблока, Эльзы или курносой девчонки?
                Конец.
Или нет?
Или да?



****
….Здравствуйте! Боюсь надоесть, но это опять Я.
    Решила ответить на вопрос. Тот, который перед словом КОНЕЦ. Так вот…. Началось всё  с Анны Ивановны Ивановой, вернее,  с того дня, когда она родилась. А Я лишь месяца два  жила в её «шкуре». Надо сказать, захватывающее занятие.
   Если желаете узнать, как она сейчас себя чувствует, вернитесь в самое начало и прочтите то, что  лишь пробежали глазами, приступая к рассказу.
   На этом покидаю вас. Хотя немного жаль чего-то.
   На прощание  рискну спросить:
    Есть ли конец у этой истории?
    Как вы полагаете, Я – это  кто??

   Впрочем, не берите  в голову, потому что я сама не знаю ответов.


* Стихи  Уильяма Блейка.  Английский поэт и художник.  1757 – 1827 гг



** The Doors    «End of The Night»

Царство блаженства, царство света...
Некоторым суждены восхищение и радость
(некоторым суждены восхищение и радость...),
Некоторым суждена вечная ночь*.
Уходящая ночь, уходящая ночь...
Уходящая ночь, уходящая ночь


http://www.youtube.com/watch?v=n-YPOJLI9vI&feature=related