Это со мной приключилось в том богатом на происшествия году, вернее, под его конец, где-то в ноябре-декабре.
Наверное, это и был «мой» год. Событий в нём было предостаточно – меня повысили на работе, потом я перешла на другую к своему старому знакомому, у меня появилось невиданное доселе свободное время и множество новых интересных встреч, от мужчин проходу не знала, меня задаривали подарками, и я потихоньку вновь обрела веру в себя. Но не об этом пойдёт речь. Это всё не сравнится по силе ощущений с тем событием ноября-декабря, ведь именно оно породило во мне то благоговейное чувство, что даётся осознанием сделанного тобой чего-то чрезвычайно важного… не для самого себя, даже не для подобного тебе, – для совсем другого, чужого человека.
Она стояла посреди зала на небольшом возвышении. То ли это был табурет детский, то ли ящик какой – сейчас и неважно, а тогда это явно был «пьедестал», «трон». Этот факт был очевиден всем присутствующим (таковых насчитывалось более двадцати), включая её саму.
Итак, она возвышалась над нами с видом воинственным, решительным, как и надлежало по сценарию амазонке, одаривая окружающих несколько ироничным взором (подозреваю, ирония – невольная импровизация с её стороны). Ей, как никому другому, картина происходящего в душном зале тренинга виделась в полном объёме и свете. Не то из-за «трона», не то из-за иронии, граничащей местами со скепсисом.
В силу данного мною обещания соблюдать некие принятые правила я не стану разглашать сути действа в этом таинственном зале, да этого и не потребуется, чтобы подвести вас к истинно главному.
Я избегала её. Как теперь понимаю, я была не одна такая. Но верно говорят: «Чего боишься, на то и натыкаешься». Видимо, я больше всех её боялась. Я именно «наткнулась» на её взгляд. Выстояла его тяжесть и неловко, неосознанно отошла. После она уже не выходила из моей головы. И я ещё дважды «натыкалась» на чёртов табурет с его хозяйкой и всякий раз бездарно ретировалась.
Между тем прошло более часа, а, может, и двух (в процессе тренинга время неощутимо). С большинством участников сего, скажу вам, довольно дискомфортного мероприятия уже произошли долгожданные метаморфозы. Да не со всеми. Зато на всех поголовно легла усталость. А продолжение следовало вместе со всхлипами, музыкой и другими специфическими звуками.
Снова я оказалась перед ней – что-то непреодолимое меня двигало в её направлении. Амазонка глядела в этот раз какими-то иными глазами. Они словно выкрикивали: «А я! Как же я?! Кто-нибудь, помогите же!» Я заставила себя не уйти. Долго стояла молча, не имея представления, что говорить этой непонятной мне представительнице моего же рода. С чего-то начала. Она ухмыльнулась. Не из недоброго свойства души – скорее, по привычке. Неверие – гиблая штука. Уж мне ли не знать! Меня злость взяла и обида… не за себя, за неё. Тут я и решила: «Чего бы мне это не стоило – не брошу её». Вскоре она это поняла.
Не помню слов, что говорила ей, не помню, что она отвечала. Но как сейчас помню её, склонившуюся надо мной так низко и близко, дабы суметь различать среди множества голосов и всё нарастающих звуков мой сравнительно тихий голос. Помню себя, вытянувшуюся на носочках и этим самым голосом тихо кричащую, потому что боялась, что она не услышит. Услышала. Мне стало ясно это по скатившимся с её щёк быстрым каплям (для меня слёзы отчётливо предстали в роли некой «лакмусовой бумажки», опять же, именно в том году). Собственные же слёзы давно уже проделали влажный путь к шее, за воротник любимой рубашки.
Спустя минуты две упражнение было завершено с необходимым результатом. Позже, когда все расходились, меня спросили: «Что ты ей такое говорила?» «Не припомню всего, но помню – я говорила с ней…»
На следующий день я получила от Амазонки самый драгоценный подарок – крохотные стеклянные туфельки.
Надеюсь, они окажутся «впору»…