Ох, и снегу намело нынче… Не пройти, а уж проехать и думать нечего. Если даже Волчок с Бесхвостым с трудом по грудь плывут в сугробах, то что там говорить о зверье помельче…
– Эх-хха… Останемся нынче без ужина, как пить дать. Какая тут лисица высунет нос из норы, коли нору с верхом занесло. Ребятки и то, погляжу, следов не чуют. То ли и не было их, следов этих, то ли собачки мои носы поотморозили. Хоть бы уж рябчики пролетели – парочка или дюжина…
Михаль с тоской вгляделся в низкое зимнее небо, из которого, как из драного мешка, не переставая, сыпал снег, вздохнул и совсем было уже собрался коротким свистом подозвать своих кобелей да поворотить до дому, как вдруг Волчок замер, прижав уши, вздыбил шерсть, глухо заворчал…
– Что там? А? Кто? Неужто серого учуял? Или медведицу? Ну – кто там? Давай, показывай!
Оба пса как будто только и ждали приказа – сорвались с места с хриплым лаем, тяжело проваливаясь в снег – а потом заплясали вокруг невысокой разлапистой ели, в нескольких шагах от дороги.
– Ай, молодцы! Ай, кормильцы! – Михаль с трудом добрел сквозь доходящий уже до пояса снег по собачьим следам и теперь подрагивающими от волнения пальцами заряжал дробовик, покачивая головой. – Видать и вправду медведь – раз на дерево забрался! Ну, все. Все, я сказал! Отойдите!
Михаль осторожно подошел ближе, глядя вверх. И вправду темнеется что-то сквозь ветви, правда вот… если присмотреться, то… скорее – белеется. «Что за диво? Кто это у нас из крупных да белесых по деревьям лазить научился? Песцов или там соболей отродясь в наших краях не было, да и большеват для них этот зверь…»
Сомнения взяли Михаля – стрелять, не стрелять? Знал бы точно – что медведь, ни мгновенья б не терял, а так… не знамо в кого…
– Нннн-не…! Ннне надо! – послышался вдруг из ветвей испуганный голос. Вполне человеческий голос, хоть и хриплый и заикающийся.
Михаль чуть ружье не выронил от удивления.
– Ты… что это… Ты кто это там? – воскликнул охотник, задирая голову выше, придерживая рукой меховую шапку.
Сверху послышалась возня, на взвизгнувших от неожиданности собак посыпались шишки, а потом к ногам Михаля кулем свалился щуплый скрюченный человечек в светлых тонких одеждах – явно не для прогулок по лесу предназначенных. Рассматривать «добычу» было некогда. Охотник первым делом оттащил любопытных кобелей, затем сдернул с могучих плеч свой тулуп и завернул в него закоченевшего от холода человечка, подхватил того на руки и как только мог быстро зашагал по направлению к спрятанной в чаще леса хижине.
По еще не погребенным под снегом собственным следам шагать было легче, да и Михаль торопился, уж больно боязно было не донести до тепла живым этого… эту… Охотник нахмурился и скосил глаза в сторону мехового кокона, из которого выглядывала разве что макушка невесть как оказавшегося в заснеженном лесу человека. Светлые локоны, чуть вьющиеся на концах, отливали медовой теплотой и – Михаль готов был спорить на что угодно – наверняка были мягкие как самый дорогой восточный шелк. И могли принадлежать в равной степени и девушке, и парню – поди разберись! Ноша легкая как пушинка доверчиво прижалась к горячей широкой груди и затихла, не проронив ни звука, не сделав ни единого движения – до самой двери в охотничью сторожку.
Еле дыша от волнения, Михаль опустил свою добычу на низкую деревянную постель. Потянулась было рука отвернуть меховой ворот тулупа, в лицо находке взглянуть, да одернул себя охотник. Не время. Первым делом надо хижину отопить, воды согреть, ушат наполнить – может и отойдет неведомый путник, может еще и обойдется…
Пока Михаль возился с печью да готовил гостю ванну – может и не ванну, но что уж есть – хижина постепенно наполнялась живым потрескивающим теплом, пахнувшим еловой смолой и дубом. Вода нагревалась быстро, охотник уже подумал было сходить до кладовой, поглядеть, осталось ли из запасов чего, наскрести на мясной бульон – надо же силы восстанавливать гостю, ежели очухается, но за спиной вдруг послышалась возня, слабый стон, а после – оглушительное чихание.
– Ну, хвала вышним силам, значит, живой, – пробубнил Михаль, поворачиваясь, да так и замер в изумлении.
В плотном коконе из толстого мехового полушубка на кровати сидело дивное создание с изящной тонкой шейкой, светлыми завитыми локонами до плеч и неправдоподобно синими глазами, глядящими на хозяина хижины испуганно и умоляюще. Охотнику на миг показалось, что это самый настоящий эльф из мамкиных сказок посетил его скромное жилище, но тут «эльф» снова чихнул три раза без остановки, вытащил из своего кокона изящную ручку в порванном кружевном манжете и совсем неизящно утер нос тыльной стороной ладони, горестно вздохнув и содрогнувшись всем телом.
– Так, – сказал Михаль, который в сказки в общем-то верил мало, а вот в человечьих болезнях мало-помалу разбирался и возиться со всякими простуженными «эльфами» ему не хотелось вовсе. – Давай-ка, милок, раздевайся.
Синие глаза округлились от страха, пухлые губы задрожали и скривились, гость, путаясь в полушубке, попытался отползти к самому дальнему краю кровати, поминутно хлюпая носом, и обязательно бы свалился на холодный деревянный пол, если бы Михаль, наконец, не догадался, что так напугало «эльфа» с медовыми кудрями.
– Ох, ты ж… Ох! – охотник хлопал себя по бедрам и хохотал во весь голос, так что даже глаза заслезились. – Ну, неужто ты подумал, что я… ох, ну надо ж удумать такое!
Отсмеявшись, Михаль укоризненно покачал головой, установил посреди хижины большой ушат, вылил в него воду, от которой уже начал валить пар, и шутливо поклонился, указав рукой на получившуюся «ванну».
– Пожалуйте в баньку, ваше пресветлое создание! Да побыстрее, пока вода не остыла! Прогреться надо вам, а то как бы лихорадку не подхватить.
Уж понял Михаль, что синеглазое создание скорее закоченеет от холода, чем станет раздеваться при незнакомце, не стал смущать гостя, отвернулся к печи – дровишки подкинуть, травок бросить в котелок над огнем, остатки утренней каши поставить томиться… И только услышав плеск, а потом и довольный стон, усмехнулся добродушно охотник и разрешил себе обернуться.
Много-то сквозь рябь на воде не разглядишь, да и не хотел Михаль снова смущать своего нежданного гостя, но все же мог теперь с уверенностью сказать, что никакой это не эльф, а самый настоящий паренек, мальчишка почти – лет восемнадцати от роду, не старше, только тонкий весь, изящный, белокожий, видать из аристократов городских.
«И как же тебя на дерево-то угораздило, а? В лесу-то зимой да под вечер разве ж бродят такие воздушные создания?»
Пока «эльф» нежился в горячей воде, откинув на край ушата изящную голову и прикрыв в блаженстве глаза, Михаль успел собрать изодранную еловыми ветвями одежу гостя и бросить ее в угол к печи – до времени, вытрясти на крыльце тулуп и пристроить его на крюк у двери, принести из кладовой кусок вяленого мяса да крынку молока и накрыть на стол нехитрый ужин. Гость, казалось, задремал или совсем лишился сил, разомлев в горячей воде. Охотнику пришлось на руках изымать легонького, как пушинка, паренька из ушата, растирать суконной простыней, облачать в длинную рубаху – из своих, чистых. Завернутый в стеганое одеяло, отогревшийся и напившийся молока гость, наконец-таки заговорил, смущаясь и путаясь, выказывая сразу и благодарность за спасение, и сожаление о доставленном беспокойстве.
– …И я непременно отблагодарю… Все, что пожелаете, за спасение… Даже и не знаю, как вознаградить вас, добрый человек…
Михаль слушал, кивал, пожимал плечами в ответ на непривычные уху витиеватые посулы, но так и не услышал ни имени, ни истории спасенного им вельможи – а в том, что мальчишка принадлежит к высшему сословию, охотник уже не сомневался. Отродясь не был Михаль любопытным, да и мало ли какие придури у знати случаются. «Захочет – сам расскажет. А не захочет – и не надобно», – порешил про себя охотник.
– Давай, что ли, ко сну готовиться? А завтра скажешь, куда отвезти тебя – доставлю к папеньке и маменьке в целости и сохранности.
Побледнел гость, глаза отвел, нервно губу стал покусывать – словно не по сердцу ему пришлось обещание хозяина.
– А можно… можно я у вас поживу? – вопросил вдруг парень, умоляюще сложив ладошки возле груди. – Я… помогать буду вам, готовить… если научите… Мне нельзя пока домой. Можно?
Оторопел охотник – даже не нашелся что сказать. Слыхано ли?! Чтобы господский сынок в лесах от своих родных хоронился!
– Натворил чего? Или… – Михалю даже в голову не могло прийти, что же должно было приключиться, чтобы такой вот… «эльф» захотел простой суровой жизни в хижине охотника.
Но паренек наотрез отказался что-либо рассказывать, а только и заладил «позволь» да «позволь». Что тут сделаешь? Не на улицу же гнать – в мороз и вьюгу!
– Звать-то тебя как, горе луковое? – проворчал охотник, сооружая себе постель у печи – из хвороста да полушубка.
– Ва… Василем кличут, – соврал мальчишка, спрятав пылающие щеки в одеяло.
Так и зажили. Михаль на охоту ходил – господский-то сынок на одной каше долго не протянет. Василь научился печь топить, да худо-бедно по хозяйству управляться. Правда, из хижины паренек лишний раз носа не высовывал: свою-то одежу он совсем загубил, по елям лазая, а в михалевых портках да рубахе больно не разгуляешься, так, по нужде разве что… Охотник целый вечер потратил, все пальцы себе исколол, но кое-как подогнал одежку на мальчишку, а вот с обувью – беда.
– Где ж ты сапог-то умудрился потерять, горе луковое? В лесу что ли оборонил? Так уж поди лисы разодрали, кожа-то какая тонкая, дорогая…
– Может и в лесу, – бубнил Василь, отводя взгляд, как всегда, когда правду говорить не хотел.
Михаль повздыхал-повздыхал, отыскал в кладовой старые свои лапти, да и переплел на ногу паренька, к тому ж, право слово, какая там нога-то… не больше девичьей.
– Ну, вот. А шкур побольше наберу, в город съезжу – присмотрю тебе там какую-никакую обувку…
Василь, к слову сказать, хоть и был из господских да, судя по манерам, не из последних, за все благодарил, ни от чего нос не воротил, ни единого попрека или каприза от него Михаль не слыхал за весь месяц, что они бок о бок прожили. Одно только волновало охотника: стал он замечать, что «найденыш» его нет-нет да загрустит, а то и слезы украдкой с ресниц смахнет или вздыхает чуть не до рассвета – так горько, что даже Волчок с Бесхвостым поскуливать начинают да мордой в поясницу мальчонке тыкаться. А тот повернется к собакам, гладит их промеж ушей и носом хлюпает – чисто девица, что по возлюбленному своему страдает…
«Поди, родителей вспоминает… Нехорошо это, не по-людски. Из дому убег, отец с матерью наверняка горькие слезы льют… А может, и невеста есть, кто ж его знает, сейчас все ранние…»
И порешил Михаль наведаться в город, поспрашивать честной народ – может, кто слыхал, у кого из господ в сыновьях недосчет? Собрал охотник шкуры лисьи да волчьи, даже прибавил одну медвежью, снял мерки с ножки «эльфа» своего белобрысого, наказал за домом следить.
– К вечеру вернусь. А не вернусь, не жди, ложись спать. Чего со мной случится-то? Разве что проторгуюсь допоздна да заночую у добрых людей. Тебе собачек оставляю – они и от лихих людей, и от медведя-шатуна защитят… Ну, бывай…
Показалось ли, или, правда, в глазах синих заметался испуг? Будто удержать хотел паренек охотника, отговорить от поездки в город? Но если и думал Василь что-то сказать напоследок кормильцу своему, то не осмелился. А Михаль не стал спрашивать, запряг в сани своего Бурого, да тронул поводья, выезжая со двора.
В город охотник выбирался не часто – не любил он суету эту, галдеж, бестолковую толкотню. Если б в лесу росли горшки глиняные да новые рубахи – ноги б его не было в этом вертепе. Старался Михаль всегда побыстрее сбыть с рук свой товар, тут же, особо не выбирая, закупиться всем, в чем нужда имелась – и до дому. Редко когда оставался ночевать на постоялых дворах, а если и приходилось – избегал пьяных разговоров, держался особняком. Но в этот раз знал Михаль, что придется поступиться заведенными порядками: как же еще выведать все о парнишке из леса, если не угостив парой кружек медовухи завсегдатаев городской площади.
Торговля нынче шла споро – перед празднованием начала новой годины всяк хотел порадовать жену или дочку богатым лисьим воротником. Михаль уж продал почти весь товар и весело торговался с одним румяным купцом о медвежьей шубе, как вдруг затрубили трубы, забили барабаны – на площадь выехали королевские глашатаи. По правде говоря, лесному охотнику и дело не было до дворцовых новостей. Но коли уж весь народ честной как волной прибило к площадной трибуне, то и Михаль с ними пошел, досадуя, молча, на королевских слуг, что покупателя ему спугнули.
– Внимание! Внимание! Всем жителям нашего славного королевства! Новый указ!
Вздохнул охотник, подтянул поближе оставшиеся шкуры, чтобы никакой ловкач за его счет не поживился, и уж надумал отойти к саням, переждать, но тут взгляд его упал на вещицу, которую с превеликим уважением держал в руках один из разодетых в бархат да соболя королевских глашатаев. Этот сапог – тонкой кожи, отличной выделки, с рисунком замысловатым по голенищу – Михаль узнал бы из сотни подобных! Уж сколько он его крутил, вертел, чуть на зуб не пробовал, пытаясь понять – сможет сшить второй такой в пару или не стоит и браться не за свое дело.
– Вот те на… – опешил охотник, глазам своим не веря.
А как напряг слух, да разобрал последние слова указа, так и вовсе чуть в снег не осел от изумления.
– …Кому подойдет по ноге сей сапожок – на том женится наследник нашего славного королевства, кем бы ни оказался счастливый обладатель столь изящной ножки! Смотрины пройдут в королевском дворце через два дня на третий! Всем юношам и девушкам до двадцати лет от роду надлежит быть при дворе и испытать свое счастье!
«Тааак… Любезный друг мой Василь… Не будь я лучшим охотником в королевских лесах, если не выпытаю у тебя теперь всю правду! И про ель, и про сапог… И про то, по кому ты вздыхаешь темными ночами… И никакие твои синие глазищи в этот раз тебе не помогут, так и знай!»
Так торопился Михаль домой, что и шкуру продал в три раза дешевле, на радость купчишке заезжему, и чуть не забыл муки с крупой да яиц прикупить – чтобы побаловать своего «эльфа» пирогом с зайчатиной. Бурого гнал как на пожар, но вернулся уже затемно. И сердце сладко сжалось, как увидел огонек в окне да печной дым над хижиной. Впервые задумался Михаль, как привык к пареньку, за родного, почитай, стал принимать… А как приятно вот так возвращаться и видеть, что тебя ждут… Но чутье охотничье подсказывало, что недолго им осталось вместе вьюгу за окном пережидать. Сапог сапогом, а Василь уж больно непрост оказывался, как ни крути…
– Ах, Михаль! Как же ты долго! А что привез? Ух ты, какой калач! Это мне? А можно я его – с молоком, да?
Собрались лучиками морщинки в уголках глаз охотника – ну как тут не улыбнуться, глядя, с какой радостью любопытный мальчишка сует свой нос в каждый мешок! Ведь дитя, как есть – совсем дитя! «Какой тебе замуж, горе мое луковое…»
Однако разговор предстоял нелегкий, посему Михаль степенно повесил полушубок на крюк, пригладил ладонью волосы и уселся за стол, чуть нахмурившись. Побледнел паренек, глаза страхом наполнились, даже калач отложил, который до того уплетал за обе щеки, соскучившись по лакомствам.
– Что ты, Михаль? Случилось чего?
– Кхм… Может, и не случилось, а может и… Скажи-ка мне, друг мой, Василь, как считаешь – не обижал я тебя ничем? Голодом не морил, на мороз не гнал, работать до зари не заставлял? Словом грубым или побоями не досаждал?
Глаза у Василя стали – аж смотреть больно, не дать не взять, небесная лазурь после грозы. Губы задрожали, бледные щеки заалели… Но собрался парень с духом, ответил с достоинством:
– Ничем не обидел и не досадил. Ты мне жизнь спас, охотник Михаль, и за то буду тебе вечным должником – проси, что хочешь, все исполню… если это в моих силах будет…
– В твоих, в твоих, – проворчал охотник, качая головой. – Большую плату не потребую, много ли мне надо. Расскажи-ка мне, как есть – кто ты, откуда, как на той елке оказался… и почему сын нашего короля на тебе жениться собрался?
– Чччего он?! Чего он собрался?! – пролепетал Василь, вытаращив глаза, словно перед ним Михаль только что в медведя оборотился.
– Чего слышал! Давай-ка: новость за новость. Ты начни, я продолжу… Авось вместе и придумаем, как дальше быть.
История оказалась запутанной и долгой. Охотнику даже пришлось до кладовой прогуляться и медовухи принести, чтобы умом не тронуться от услышанного. Дело выходило так, что Василь его – не Василь вовсе, а королевский паж Валент, сын благородных, но обедневших родителей, с детских лет отданный в товарищи по играм к единственному наследнику правящего короля. Таких пажей-друзей насчитывалось у наследника чуть не дюжина, но именно с Вас… тьфу ты, пропасть – с Валентом принц подружился всего сильнее, и были они не разлей вода. А как повзрослели детки, так и…
– Влюбился ты в принца нашего, что ли? Вот прямо как… в красну девицу?
Валент покраснел так, что Михаль даже испугался – как бы пожара в доме не приключилось. Но справился парень с собой – раз уж обещал все начистоту рассказать – кивнул и вздохнул горестно.
– Так… – охотник плеснул в кружку медовухи, отпил глоток. – Ну, а он чего ж?
– Ну, и он… тоже… – тоскливо промямлил Василь-Валент, и вздрогнул, когда Михаль громко одобрительно хмыкнул и хлопнул по столу ладонью.
– Ну, так и чего ж! Ты его полюбил, он тебя – кто ж от такого по елкам-то лазает? Или он, что… обесчестил тебя?
Пуще прежнего залился румянцем белобрысый паж, спрятал лицо в ладони, плечи затряслись – то ли от смеха, то ли от плача, поди разбери…
– Ну, ладно, это дело промеж вас пускай… я в это и лезть не хочу, больно надо мне… А чего убег-то? Повздорили?
И снова наполнились грустью синие глаза.
– Не повздорили… даже напротив… Родомиру отец жениться велел, невесту выбрал… А он ко мне ночью пробрался и… Бежим, говорит, в далекие края! «Я от королевства откажусь, лишь бы быть с тобой…» Глупый он, хоть и принц…
– А ты, значит, умный? – Михаль тоскливо поглядел на пустую бутыль из-под медовухи.
С этими историями он уж совсем запутался и теперь не знал – то ли ему журить своего «эльфа» бедового, то ли жалеть…
– Может и не умный, но и не дурак! – запальчиво возразил Валент. – Знаю, что не разрешит его величество Родомиру жениться на своем паже, я и родом не вышел, и вообще… не девица… А король внуков хочет… Вот и решил сам убежать, один… Думал – погрустим оба, да перестанем, по-новому заживем. Да только… так мне тоскливо без него, хоть вой… А он… А он – что? Что, Михаль?! Что ты в городе узнал?!
Охотник аж опешил от такого напора, не сразу и нашелся, что сказать, а мальчишка в рукав ему вцепился, теребит, глазищами сверкает…
Засиделись они тем вечером до поздних звезд, даже ужинать холодным мясом пришлось, так умаялись. Толком так ничего и не порешили, оставили на утро, а Михаль еще долго крутился на своем ложе хворостяном, слушал, как его «эльф» бестолковый в подушку всхлипывает, да вспоминал – куда ж он задевал тот сапог? Авось, пригодится…
В лесу все утра ранние – как солнышко из-за холма встанет, птицы на все лады запоют, вот и утро. Михаль чуть свет уж на ногах – печь растопить, собачек побегать выпустить, Бурому охапку овса в ясли кинуть, из кладовки молока принести – поставить на печку томиться. Только в этот раз нарушить пришлось охотнику свой старинный уклад. Увязав в мешок полкраюхи хлеба да пару сваренных яиц, обернув в чистую тряпицу найденный в углу кладовой сапог тонкой выделки, Михаль запряг Бурого, завернул в тулуп спящего крепким сном синеглазого пажа, уложил его в сани, прикрыв для тепла еловыми ветвями, да и отправился снова в город – к королевскому двору. Валент-то, проснувшись посреди пути, чуть с саней обратно в лес не сиганул – да в одной рубахе и босым зимой далеко не убежишь. Нахохлился пажонок, до самого дворца слова не проронил, только сердито сжевал четвертину хлеба да лицо снегом умыл, зачерпнув пригоршню из сугроба рядом с дорогой.
Во дворец их и пустили-то не сразу, мол – сказано было через два дня на третий, вот и приезжайте в срок! Михаль и так и сяк уломать пытался, ни в какую. Пришлось сапог показывать – Валента охотник благоразумно в санях оставил, да тот и сам не сильно рвался без порток на глаза дворцовой страже показываться. Как увидели тот сапог суровые стражи – с лица спали, Михаля под белы рученьки похватали и чуть не волоком в тронный зал притащили. А там уж его поджидали и король-вдовец, и сын его – единственный наследник – статный юноша с черными как смоль локонами да орлиным взором.
– Откуда это у тебя? Откуда?! – Родомир вцепился в охотника не хуже приятеля своего давеча, Михаль даже цыкнул недовольно: ну, что его все трясут да трясут?!
– Ты, пресветлый принц, рукав-то мне не оторви, и дай хоть дух перевести, а там уж я и слово молвлю, – обстоятельно проговорил Михаль, покосившись на короля.
– Да уж, действительно, сын мой, – недовольно буркнул правитель, дернув плечом. – Где твои манеры? Сядь на свое место, а почтенный… ммм… сей почтенный муж нам спокойно все расскажет…
Ох, и трудно было принцу совладать с волнением, но отцу перечить Родомир не посмел и покорно сел на трон поменьше, что рядом с королевским стоял. Да только Михаль уже все увидал, что хотел – и тоску эту знакомую в темных ореховых глазах, и мольбу во взоре, и заломленные тонкие пальцы… Как есть его Валент – прям близнецы разлученные, одно что один светлый, другой темного окраса!
– Ну, я, собственно, чего пожаловал-то… Был давеча на ярмарке, шкурами торговал и слыхал ваш указ, пресветлые величества. Я, конечно, могу и подождать два-то дня, да только…
– Не будем мы ждать! – взъярился принц, снова вскочив со своего места. – Говори, куда Валя подевал? Где он, сердце мое?
– Да в санях он! Во дворе!.. Больно надо мне его куда девать… – вот не ожидал Михаль от королевского сынка такой прыти, да видать тому совсем уж невмоготу разлука оказалась.
Вихрем пронесся к дверям из тронного зала Родомир, чуть охотника не зашиб, и только отцовский суровый окрик остановил своенравного принца.
– Сын мой! Совсем о приличиях позабыл с любовью своей?! Так я тебе напомню! Указ был издан мной – и будет соблюден, пока еще Я – король этих земель! Так что, Валент там или кто другой – если сапог ему не подойдет, свадьбе не бывать!
Не зря Мировир III слыл королем мудрым, но строгим – от речи его гневной даже у Михаля промеж лопаток похолодело. А ну как не подойдет сапог? Мало ли что – месяц уж прошел, Валент-то на свежем мясе да молоке зарумянился, и щечки округлились, а ежели тесно будет его ноге после крестьянских лаптей в бывшем господском сапожке?
Но принц только поклонился, молча, признавая отцову волю, да приказал стражникам привести молодца, что во дворе в охотничьих санях томится, в тронный зал. Минуты ожидания текли меееедленно, как воск по свече. Но вскоре послышались шаги, возня какая-то, недовольные голоса, а затем дюжий дворцовый страж внес на руках закутанного в тулуп по самую макушку Валента, да так и застыл посреди зала с возмущенно фыркающим коконом на руках.
Только увидел принц медовые локоны своего возлюбленного, так больше никуда и смотреть не стал – пал в ноги отцу, стал молить не учинять проверок, благословить их счастливый союз.
– Не могу я… Встань, люди смотрят, ну, что за стыд!.. Указ есть указ… – хмурился Мировир, неловко поглаживая сына по черным кудрям.
– Ох, господа хорошие… – не выдержала душа Михаля этого балагана – ну, как дети, ей богу, одно что король с наследником!
– Сапог где? – вопросил охотник стражника, по-хозяйски задирая полушубок и изымая на свет божий бледную тонкую ножку. – Ну, вот и делов-то! Вот вам один… а вот и второй. Забирайте, пресветлое высочество, своего суженого – указ, так указ!
Ох, и суматоха поднялась в тронном зале! Родомир выхватил у стражника своего драгоценного пажа, вместе с полушубком и одетыми сапогами, что точнехонько впору пришлись, и чуть было не с руками стражниковыми! Любо дорого было смотреть, как Валент обвил руками шею принца, как шептал нежные слова да мольбы о прощении. Так его Родомир и унес в свои покои, ни на кого не глядя больше. А на кого им глядеть, кроме как друг на друга?
Пока король новые указы провозглашал – об отмене смотрин, о подготовке к свадьбе, о пирах да празднествах, Михаль в уголочке примостился, головой к расписной стене приткнулся да задремал. А очнулся только когда стих весь шум-гам, да его величество сам к охотнику подошел и в плечо потыкал.
– Ах, ты ж… Простите, ваше… умаялся я что-то…
– Да ничего, не оправдывайся, – вздохнул Мировир и рядом присел, мантию подоткнув. – Я и сам умаялся. Сын весь этот месяц покою не давал, не спал, не ел, по лесам скакал, все искал своего разлюбезного Валента… Ну, вот и что мне прикажешь теперь делать? У них любовь, посмотрите-ка! Я кому царство-то оставлю?! Бездетному принцу?
– Ты, пресветлый король, погоди огород городить. У них – сам видишь, жизнь друг без друга не мила, тут мы с тобой можем хоть лбы разбить, а разлучить их добром не будет. А сам-то ты что ж? Вроде не так уж и стар…
Хорошо поговорили Михаль с Мировиром, душевно. Охотник королю поведал про свое лесное бытье, пригласил в гости, обещал медведя затравить, а между делом про свои подвиги мужские рассказал – нет-нет, да наведывался он тут в городе к одной… Так с пяток детишек-разногодок бегают по площади, а ведь годами Михаль короля постарше будет. Его величество как-то даже воспрял, приосанился, стал вдовиц соседних припоминать, чем, действительно, черт не шутит!..
– А на свадьбу приходи! Будешь посаженым отцом Валенту – его-то родители далеко живут, приедут, нет, не ведаем, – хлопал Мировир охотника по плечу, провожая до дверей.
– Приду, отчего ж не прийти, – важно кивал Михаль. – Черных лис настреляю вам – принцу на мантию, к волосам подойдут…
…В покоях принца жарко полыхали дрова в камине. Мороз нарисовал на окнах тонкий кружевной узор, скрыв от посторонних то, что происходило на широком ложе, заправленном богатым шелковым покрывалом.
Родомир перебирал медовые локоны, рассыпавшиеся по его груди, и вздыхал – счастливо, полной грудью. Милый его сердцу Валь – снова рядом, снова прижимается всем телом, рисует пальцем круги на груди, сопит в ключицу, думая о чем-то своем. Это ли не счастье?
– О чем ты думаешь, сердце мое?
– Глупый я у тебя, да? Все за нас двоих решил, сам убежал, хотел как лучше, а…
– Тшш… – Родомир повернулся на бок и коротко прижался губами к приоткрытому рту Валента. – Ну, хватит уже об этом. Урок мы оба получили, оба хороши. И мне негоже было тебя пугать, принимать поспешные решения… Хороший же из меня правитель получится, нечего сказать…
– Прекрасный правитель! – Валь даже приподнялся на локте, в запальчивости сверкая синими глазищами. – Самый добрый, самый смелый! Справедливый… и… добрый, да…
Под чуть удивленным, улыбающимся взглядом своего будущего короля паж стушевался, покраснел и почувствовал вдруг острое желание прикрыть обнаженное тело хоть простыней, что соскользнула на пол, когда они мирились час назад. Родомир погладил своего заступника по плечу и приподнял черную бровь.
– Так, так… А еще какой? Говори, мне нравится, хоть и не ожидал я…
Но Валент растерял всякое красноречие под такими взглядами принца – тот будто раздевал его, лоскуток за лоскутком, хотя на синеглазом паже и так давно уж ничего из одежды не было. Родомир, не отводя глаз, медленно притянул возлюбленного к своей груди, ласково погладил по щеке, провел пальцем по полным губам.
– Люблю тебя, свет мой ясный… Больше жизни люблю, и от трона королевского отказался бы ради тебя, не раздумывая… Уж не знаю, каким мне быть правителем, но супругом твоим буду – ласковым и заботливым. На руках буду носить, если захочешь…
Валент только хотел фыркнуть да возразить, что он не девица – на руках его носить, но не успел: принц с нажимом провел ладонью по спине пажа, от плеч к пояснице, и у того не то что слова из головы вылетели, а и дышать стало затруднительно. Целовал его Родомир нежно, словно боялся неловким движением боль причинить, но от этих поцелуев закружилось все перед глазами Валента, свет померк, а телу вдруг стало жарко и томно. Не помнил паж, как оказался лежащим на лопатках, откуда под его поясницей шелковая подушка взялась, и когда Родомир успел исцеловать его всего – от подбородка до широко разведенных вздрагивающих коленей. Только почувствовав привычную острую боль, тут же сменившуюся на тягучую и сладкую, широко распахнул Валент синие глаза, прогнулся навстречу суженному, отдался его рукам и губам.
Родомир двигался осторожно, размеренно, почти не дыша, так уж ему хотелось сладким наслаждением растопить все их ошибки, все обиды, заставить его счастье синеокое позабыть про слезы и горести. Да только и сам принц истосковался, и сам ночами подушку грыз, и ведь боялся, что никогда больше не сможет прикоснуться… прижать покрепче, почувствовать всем своим существом…
– Ааах! – жарко выдохнул, выкрикнул паж, ощутив перемену настроения своего возлюбленного.
Синие глаза потемнели как перед грозой, дыхание стало рваным, шумным, острый язычок то и дело пробегал по пересохшим губам, увлажняя их, делая еще более пухлыми и соблазнительно блестящими. Такой Валент распалял Родомира еще больше, каждым просящим взглядом, каждым хриплым стоном – и принц все сильнее терял голову, забыв обо всех своих благих намерениях. Тело под ним было податливым и горячим, в глазах Валя видел принц желание, не меньшее, чем сам испытывал – куда уж там помнить о сдержанности да осторожности!
Валент задыхался и метался, совсем позабыв себя. Наслаждение было таким острым, таким ярким, что синеглазому пажу хотелось и плакать, и стонать, и умолять, и благодарить – но получалось только громко трудно выдыхать и прижиматься к своему мучителю все сильнее и крепче. А когда удовольствие уж совсем невозможно стало вынести – Валь вскрикнул неожиданно высоким голосом и провалился в блаженную темноту на несколько звенящих мгновений.
До самого рассвета не сомкнули они глаз: говорили, ласкались, жаловались, просто, молча, оглаживали друг друга, целовались – как будто не могли насытиться. Не было им дела ни до новых королевских указов, ни до разговора батюшки-короля с простым лесным охотником, ни до каких других дел этого мира. И только уже засыпая, жмурясь от первого рассветного луча, прокравшегося сквозь щелочку в морозном узоре, Валент прошептал, уткнувшись носом в шею своего будущего супруга и короля.
– Михаль-то… что же я, и не попрощался… Надо завтра… Найти и…
– Спи, сердце мое, спи, неугомонный, – улыбнулся сквозь дрему Родомир. – И найдем, и отблагодарим, и на свадьбу пригласим – завтра, вместе, хорошо?
– Вместе, – удовлетворенно выдохнул синеглазый паж и заснул крепким счастливым сном.