Детский сад, куда я ходила, был рядом, метрах в трехстах от дома. Я ходила уже в старшую группу, и это был пятьдесят третий год. В новом саду утро начиналось с приёма рыбьего жира. Дети выстраивались друг за другом, чтобы получить свою порцию, и когда подходила очередь, мы, как птенчики, открывали рты, а воспитатель, Надежда Николаевна, вливала нам чайную ложку этой мерзкой жидкости, потом мы брали с подноса маленький кусочек хлеба, густо посыпанный солью.
Летом нас вывозили на дачу, где самым ужасным воспоминанием для меня оставалось, то, что нас, которым было уже по шесть-семь лет, укладывали загорать на длинных льняных дорожках без трусиков, и мальчиков и девочек вместе.
По команде медсестры мы должны были переворачиваться то на спину то на живот, а если ребёнок пытался прикрыть оголенные места, то медсестра Морозова била нас по рукам.
Медсестру Морозову я терпеть не могла: с пристальными щелочками глаз, глядевшими на нас сквозь толстые стёкла очков, она всё время кричала, а меня хватала, и, прижимая к финской печке, командовала: «Прямо спину, не сутулиться».
А в тихий час она сидела в спальной и смотрела, чтобы мы в постели не сворачивались калачиком, а спали с вытянутыми ногами и руками, и даже могла больно стукнуть линейкой в случае непослушания.
Зато моей отдушиной была Татьяна Владимировна, музыкальный работник детского сада. Темноволосая, с гладкой прической, всегда с белым воротничком на платье, она казалась мне сказочной королевой, а когда за роялем играла пьески, то просто волшебницей.
Я так любила её, что потом долгие годы мечтала о том, что когда вырасту, то обязательно буду работать музыкальным работником в детском саду, как Татьяна Владимировна. А после занятий уже дома, я садилась за стол, ставила книжку, будто это нотная тетрадь, и начинала музицировать, бегая пальчиками по столу. Иногда мама переворачивала железное корыто, ставя его «на попа», и я стучала пальчиками уже по нему, выбивая свои «железные» мелодии, и пела детские песенки, которые разучивали в саду.
Пятого марта умер Сталин. Мы, дети, в это время сидели за столиками рисовали, как вдруг в группу влетела обезумевшая и рыдающая Надежда Николаевна. Она врубила на полную мощность радио, по которому в тот момент выступал Молотов с сообщением о смерти Сталина. Дети почему-то всё это восприняли как команду и начали голосить, кто серьёзно, а мы с Ольгой Саламатиной легли лицом на стол и, имитируя плачь, давились от смеха, который некстати овладел нами. Она шептала мне, что это Берия убил Сталина и что её дядя - летчик полетит над Кремлём и убьёт Берия.
Я всегда с завистью смотрела на детей, которых забирают именно родители. Мне тоже хотелось, чтобы за мной пришла мама, одела бы, и мы вместе пошли домой. Раньше, когда жили на улице Лесной, за мной всегда приходил Слава, сажал меня на санки, разгонялся, а потом как-то подсекал их, и я летела прямо в сугроб. Домой приходили всегда заснеженные, и потом он на крыльце метёлкой отряхивал с меня прилипший снег. А когда я совсем была маленькая, то меня носила на руках в ясли мама. Мы шли с ней по Советскому проспекту, и нам навстречу всегда попадался наш знакомый Увар Алексеевич, который работал шеф – поваром - кондитером. Я называла его дядя Уля, и он всегда угощал меня чем-нибудь вкусным.
Но теперь я считалась большой, и т.к. мы жили рядом, то я утром самостоятельно ходила в детский сад, а вечером меня забирал Слава. Однажды я попросила маму, чтобы именно она пришла за мной в детсад. Она сказала, что придёт, как всегда, Слава, но я умоляла, чтобы она пришла.
И вот я всем сообщила, что за мной тоже сегодня придёт мама. Наступило время, когда всех детей начали разбирать, а я осталась одна. «Галя, ты что же не уходишь?» - спросила меня Надежда Николаевна. «Я жду маму», - отвечаю. «Не жди, иди, ты же рядом живёшь». «Нет, она придет», - настаивала я. Все ушли, остались мы вдвоём со сторожем. Уже стемнело, а я всё ждала её.
А бедная мама в это время бегала по всем знакомым в поисках меня, пока не вспомнила. Она прибежала в детсад и вместо того, чтобы обрадоваться, стала стыдить меня за глупости, считая меня уже большой девочкой, и напомнив мне, что в этом году я пойду уже в школу.
Пришло лето, детский сад закрыли, а нам на прощание подарили по портфелю. Осенью я иду в школу.
Первого сентября мама вручила мне в руки букетик, составленный из цветов, которые росли у нас под окном на клумбе. А клумбы принадлежали только тем, кто жил на первом этаже и у кого окна выходили в палисад. Мама очень любила «анютины глазки», тут же красовались тигровые лилии, флоксы, дельфиниумы, которые мы называли сапожками.
И еще у всех было по одному собственному деревцу или кустику, растущему за клумбами. У нас была собственная рябина, у соседей Мамонтовых, окно которых было слева – несколько кустов малины, а у Носковых, окна которых справа, - собственная черёмуха. Никто не имел права без разрешения трогать чужое.
А если иногда бес меня всё-таки попутывал, и я протягивала руку к поспевшей малине, или пыталась дотянуться до спелой черёмухи, я тут же слышала сердитый окрик мамы: «Не смей!».
В первый класс с нашего двора пошло сразу человек пять, не меньше. Но странно, что все мы попали в разные классы. Правда, мы с Витькой попали в класс «А», а моя подруга Неля Куликовская - в «Б», а Лёлька Брагина - в «В». Витька потом остался на второй год, и я уже одна с нашего двора осталась в классе «А». Я уже не помню теперь точно, провожали нас родители или нет первого сентября. Помню только, что пока мы добрались до школы, цветочки все завяли.
Школа наша была начальной, т.е. четырёхклассной. Это был деревянный дом с большим и каким-то пустым двором, на котором стояло только спортивное бревно. Первая учительница не произвела никакого впечатления.
Она была темноволоса, с косой, положенной от уха до уха, с крупными, но тусклыми глазами, и бровями, сведёнными к носу, что придавало ей и без того суровое выражение лица. Около неё всегда крутились наши активистки, родители которых могли достать или сшить, что в эти десятилетия тотального дефицита, было соблазнительно.
Зато когда она болела, её замещала учительница без руки Антонина Васильевна. Справедливая, беспристрастная, она не могла терпеть подлиз, относилась ко всем ребятам ровно, и поэтому была любима всеми учениками, от неё веяло добротой и покоем, и ребята просто раскрепощались в её присутствии и результаты были удивительны.
На переменах, чтобы мы не шалили, нас организовывали. Выходила учительница физкультуры с баяном в руках. Маленькая, толстенькая, она усаживалась на стул, и её почти не было видно из-за этого громадного баяна.
Сначала мы водили хороводы, под музыку играли в «каравай». Вот тут и выявлялись все наши симпатии-мальчиков к девочкам и наоборот. Потом нам Галина Николаевна, так звали баянистку, давала порезвиться. Ставили стулья, и надо было успеть занять один из них, после того как она резко оборвёт мелодию, обычно какую-нибудь бравурную. Эта игра нравилась, пожалуй, больше всего.
Затем выходила уборщица в синем халате и звонила в колокольчик. Начинался очередной урок. После уроков мы, те, что жили в одном доме, как-то сами собой собирались в одну кучку и буквально плелись домой. Обратно нас шло ещё больше, попутчики до одного перекрёстка, потом до другого, и потом оставались только одни наши.
Лучше всех из нас училась, пожалуй, Неля, т.к. её старшая сестра Татьяна была на два года старше, училась уже в третьем классе, и поэтому всегда могла ей помочь. Я увидела Нелю в первый раз наголо подстриженной, что всё равно нисколько её не портило, в панамке, с красивыми лучистыми глазами. Куликовские - это люди, которые так же навсегда вошли в мою жизнь, как Никитины, как Носковы.
Отец Нели, для нас дядя Витя, ленинградец, сын адвоката, офицер, который во время войны был контужен и каким-то образом попал в Вологду, наверное, в госпиталь, как когда-то и мой отец. Настоящее имя его Иосиф Иосифович Куликовский. Я не знаю, каким образом он стал Виктором Ивановичем, видимо, так нужно было, да мы никогда об этом и не задумывались. Долгое время дядя Витя считал, что его первая семья: мать, жена, и дочка Рита умерли в блокаду. В своё время его поиски ничего не дали. Он женился на будущей Нелиной маме, Татьяне Николаевне Бахваловой, фельдшере по специальности, красивой голубоглазой девушке. К тому времени тётя Таня родила ему уже двух девчонок, Татьяну и через два года Нелю, как вдруг отыскалась первая его семья. Дядя Витя поехал в Ленинград. Два месяца от него ничего не было, один бог знает, что пережила тогда тётя Таня. Но в один прекрасный день он вернулся в Вологду уже навсегда.
Человек нервный, взрывной, ревнивый, тем не менее, он очень любил и тётю Таню и девчонок. Жить с ним было очень трудно, но на него можно было положиться. Работал он землекопом и был очень непривередлив в быту. Я помню его всегда с книгой в руках: за обедом, лёжа на диване, сидя на корточках с папироской. В их доме читали все и знали толк в хорошей литературе.
Мы побаивались дядю Витю и в его присутствии не позволяли ничего лишнего. А когда подросшие девчонки, а им было уже лет четырнадцать, пятнадцать, вдруг узнали, что мать беременна и собирается рожать, они были в шоке. Неля прибежала ко мне в слезах: «Галька, наша мать беременна, у неё уже живот видно, мне так стыдно», - рыдала Неля, - я боюсь, что над нами с Танькой будут смеяться и дразнить».
Так вскоре на свет появилась всеобщая любимица – Маринка. Так трогательно было смотреть, как дядя Витя, пятидесятилетний, заросший щетиной молодой отец, с такой нежностью и любовью возился с новорожденной, ласково называя её «малька моя».
Когда Маринка спала, то никто не имел права даже пошевелиться в доме, что иногда вызывало у нас, девчонок, иронию, и мы за спиной дяди Вити, давясь от смеха, начинали с Нелькой жестикулировать, имитируя глухонемых. Когда он, почувствовав, что его дурят, резко поворачивался к нам, ловя нас на каком-нибудь очередном пассе руками, глаза его становились бешеными и он орал: «Ты, Нелька, садись за уроки, а ты Юрова, иди домой». От его крика просыпалась Маринка и начинала плакать.
Сестра Нели Татьяна была постарше нас года на два и училась в женской школе, которые к тому времени еще существовали в стране. У Татьяны косил один глаз, причём, очень существенно, и была она весьма упитанная девочка, поэтому зачастую становилась объектом злых прозвищ со стороны некоторых ребят.
Наверное, поэтому во дворе она почти ни с кем не дружила, а сидела дома, занимаясь уроками и читая книжки. Мы считали ее самой умной, но и вредной девчонкой. Она очень ловко раздавала нам разные прозвища, не щадя порой даже свою сестру.
Когда Татьяна окончила школу, и ей сделали операцию на глаз, то вдруг мы, девчонки и мальчишки, увидели её глаза цвета небес, плюс её правильные черты лица, да роскошные светло-русые волосы. Нашему восторгу не было конца. Она казалась неземной красавицей, стала сразу как-то мягче и добрей, а позднее у неё появилась масса кавалеров. Она окончила Ленинградскую школу милиции, получив специальность следователя, вернулась в Вологду, отслужила положенный срок, вышла на пенсию и полностью посвятила себя семье младшей сестры Марины, у которой трое детей.
Их мать, тётя Таня, в пятидесятые годы работала врачом в санпропускнике, где проходили комиссию новобранцы, и она частенько водила туда помыться за одно и нас девчонок, которые в ту пору всеобщей вшивости, не были исключением. Там нам выдавали по кусочку жутко пахнущего дегтярного мыла, что в то время было панацеей от этого нашествия на наши головы.
Вшивыми в ту послевоенную пору были, похоже, всё. В школе процедура проверок на вшивость проходила с таким унижением и попранием личности, что мы, школьники, со страхом сидели на первом уроке в ожидании, что сейчас откроется дверь, и войдет медкомиссия во главе со школьной медсестрой и начнёт ворошить волосы на наших головах, а потом записывать в журнал.
В этот момент я видела, как у сидевшей впереди меня ученицы, по пионерскому галстуку ползёт вошь. Мы замирали от ужаса, когда комиссия приближалась к каждому из нас, и облегченно выдыхали: «Слава богу, пронесло». Но не дай бог, если у кого-то находили, то те же ребята беспощадно дразнили друг друга.
Куликовские самыми первыми приобрели телевизор, и я всё своё свободное время торчала у них. Мы были свидетелями зарождения КВН, Клуба кинопутешествий, кинопанорамы – это был тогда мощный источник познаний, но обратной стороной медаль повернётся уже позднее, когда телевизор заменит всё, отучив, вернее, не приучив, последующее поколение к чтению книг. Тетя Таня, когда Неля в семнадцать лет выйдет замуж, а Таня уедет на учёбу в Ленинград, станет для меня большим взрослым другом. Я ходила к ней со всеми моими девичьими проблемами, чем вызывала ревнивое чувство у мамы, и когда мы с мамой ссорились, то она непременно говорила: «Сходи, сходи, к Куликовской, пожалуйся на себя».
Продолжение следует.http://www.proza.ru/2012/02/02/1828