Стакан, прикрытый хлебом
Мы в пути уже почти две недели.
Сырой и какой-то неуютный Харьков, заснеженный Брянск, с его разбросанными районами, морозный Смоленск.
И завтра будет половина пути.
А, сегодня подъезжая к Минску, по громкой связи сообщили, что все желающие поехать в мемориальный комплекс Хатынь могут записаться… и прочая и прочая и прочая.
Об этом комплексе уже давно слышал. Мой начальник Владимир Степанович на открытии был и восхищался архитектурным решением этого мемориала.
Его восхищала простота, и….
В общем, для меня было только одно – «Надо поехать! Надо увидеть!».
Пришлось «скинуться».
«Трёшка» с носа и все дела. Хотя по тем временам деньги немалые.
Набралось народу с нашего поезда немного – всего на один «Икарус».
Как хорошо в автобусе – тепло, ведь на улице минус двадцать с гаком. И это в городе, а за городом, наверное, и того меньше.
Почему-то всю дорогу стоял. Вероятно, место кому-то уступил. На два автобуса народу было мало, зато если на один, то кто-то оказывался лишним. Вот и был я тем самым лишним, но мне хорошо.
Тёплый воздух ещё не успевает добраться до сидящих, а уже греет мне ноги, через заиндевевшие окна сидящие ничего не видят, а мне видно через узенькую чистую полосочку в самом верху.
Хорошо мне. А проехать пятьдесят километров стоя так это не в первой.
Автобус притормаживает и на самом малом ходу сворачивает направо. Слева, на обочине, из бетона, со следами досок опалубки – «ХАТЫНЬ», а дальше (не помню сколько, но по моему шесть) километры ПАМЯТИ. Через каждые сто метров мелькают столбики - отмеряют расстояние от живой магистрали до мемориала.
На большой площади (наверное, много туристов собирается, но сейчас кроме нашего автобуса ещё два или три) останавливаемся. Выходим, и холод сразу бьёт по ногам.
Невысокие строения вдали. Это оказывается дирекция комплекса и сувенирные лавки, всё остальное под землёй. Мне-то всё это уже известно, но одно дело слушать и совсем другое видеть.
Гид с мегафоном зовёт-созывает нас. И мы такие послушные и пока весёлые идём за ним.
Всё это было наше последнее веселье на это время.
Из морозного тумана вставал старик с ребёнком на руках.
Вот тогда-то я впервые узнал, что такое морозный туман. Туман почти наполовину закрывает постамент памятника, и старик как будто парит в воздухе.
По возрасту, он должен быть седым, ну а снег, припорошив его голову, сделал его седым по настоящему.
Снег на голове старика, снег как саван на ребёнке.
Этот монумент видел уже в альбомах, журналах и открытках, но все фотографии были летними – выигрышными, а вот сейчас, по-моему, кроме меня не фотографирует. Да и что снимать в этой серятине.
Иду не вместе со всеми, то отстаю, то обгоняю. Пытаюсь снимать лица, но получается плохо.
К тому же не всегда хочется лезть в душу. Ведь я со своим аппаратом подсматриваю за людьми, а сейчас у всех примерно одно – ужас и горе. Ничем не прикрытые - ужас и горе.
Овин с прогоревшей крышей, на этом месте стоял тот самый в котором, и сожгли всех жителей. Сейчас он в мраморе и граните – чёрный и красный и дорожка к нему - чем ближе к памятнику огнём красного гранита пылать начинает.
Хорошо рассказывает гид. Но здесь и рассказывать ничего не надо – сам памятник за себя говорит.
Дальше всё было опять знакомым. Дорога, засыпанная колотым щебнем, он к стене концлагерей ведёт. Это летом по ней колко идти, а сейчас как по асфальту.
Ниши, в каждой из которых за решёткой название лагеря и число загубленных в нём. И пионерские галстуки на решетке и цветы.
Ужас и трепет.
Кладбище деревень сожженных – ужас.
Холмики и камни на них. Название деревни и количество жителей в ней когда-то проживающих.
На месте некогда стоявших домов Хатыни только трубы бетонные с колоколом. Срубы колодцев на месте когда там же находившихся.
Улица уходящая куда-то вдаль, в морозный туман, и колокольный звон.
Он не набатный, он как разговор-жалоба труб печных, от трубы к трубе, от двора ко двору…. Где он возникает непонятно, но начинает этот перезвон то одна труба, то другая и подхватывают жалобу все трубы, когда-то деревенские.
Три берёзки в ограде и Вечный огонь – каждый из четверых белорусов один погиб, уничтожен, просто умер в этой войне.
И звон колокольный….
Мой «фотик» за пазухой – грею его, хотя снимать и не особенно хочется, но на всякий случай - вдруг что-то увидится.
Нас ведут немного не той дорогой, по которой мы пришли, а я всё пытаюсь хоть что-то увидеть и что-то сфотографировать. Продолжаю идти вместе со всеми и в тоже время в сторонке. Топчу сугробы около дорожек своими «туристами» (очень хорошая обувь), но так ничего и не получается.
И вдруг…, вдруг меня привлекают трое. Они какие-то не как все. Они чуть сзади и чуть в сторонке, как и я, но я то кадр ищу, а они….
Их трое – уже в летах мужчина и женщина, и совсем молодой паренёк. Скорее всего, семья.
Останавливаются около скамеечки от снега очищенной и мне слышно – «Ну, что помянем?».
Достают из сумки водку, хлеб, стаканчики пластмассовые.
Молча как бы ритуал, совершая, разливают водку по стаканчикам, мужчины снимают шапки и все трое молча выпивают, хлеб пожевали.
Уходят, собрав всё после себя, всё кроме стаканчика, который остаётся стоять на скамейке прикрытый ломтем хлеба.
Вот и все, пожалуй.
Потом была дорога домой, к нашему поезду.