МОИ ЖЕНЩИНЫ. Июль. 1961. На крыше с биноклем.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
Только окунувшись с головой в первые летние школьные каникулы, я понял, как это хорошо и здорово, ничего не делать, отдыхать, играть и баловаться, как в детстве!
С ребятами с нашей улицы мы целыми днями сидели на лавочке в «уличном штабе», менялись своими карманными «сокровищами», разговаривали, обменивались впечатлениями.
Нам очень понравилось играть «в стихотворение Сергея Михалкова «А что у вас?» и я начинал игру словами:
Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел,
Борис молчал,
Николай ногой качал.
Дело было вечером,
Делать было нечего.
Галка села на заборе,
Кот забрался на чердак.
Тут сказал ребятам Боря
Просто так:
- А у меня в кармане гвоздь.
А у вас?
Так совпало, что среди нас действительно были Толик, Борис и Колька.
Это стихотворение было почти про нас.
Поэтому дальше каждый должен был в рифму рассказать о том, что у него случилось нового.
В рифму часто не получалось, но новостей было много.
Жизнь мальчишечья бурлила…
Чаще всего днём мы гоняли на велосипедах, играли «в войну», «в ножичек» и в карты.
Карточная игра в «дурака» стала любимой игрой мальчишек.
Девчонки играли в «классики», прыгали на одной ножке и двигали плитку керамической черепицы или баночку из-под гуталина. Для тяжести в неё насыпали землю или песок.
Сначала мы тоже попробовали пинать баночку в границах «классиков», но нам быстро надоели «девчачьи» игры и кто-то принёс из дома карты.
Теперь мы, как взрослые, чинно сидели на лавках и дулись в «дурака».
Игра была простой. Мы быстро научились разбирать масти, сдавать и бить карты противника козырями.
Тот, кто оставался «дураком» должен был сделать что-то смешное: прокукарекать, заблеять козлом или бараном, совершить подвиг.
Самым дурацким подвигом считалось сделать девчонкам «солнце-клёш».
Для этого надо было незаметно подкрасться к девчонке, схватить подол её юбки и резко вздёрнуть вверх.
Девчонка инстинктивно приседала… Торжествующий шутник захватывал в узел подол её платья или юбки над её головой.
Беда в том, что юбки и платья у наших девчонок с каждым годом становились всё короче и короче. Поэтому теперь нужно было просто спереди или сзади задрать им подол.
Самое смешно было тогда, когда уже испытавшая это «приключение» девчонка или её подруги смело набрасывались на «шутника» и дёргали его за волосы, давали ему пинка под зад, валили на землю, пытались снять с него штаны и трусы и всячески его обижали.
Однажды девчонки подговорили друг друга и, поймав моего друга Кольку, расстегнули у него штаны и спустили их до земли.
Так он и стоял со спущенными штанами в чёрных трусах до колен, окружённый хохочущими девчонками и ребятами.
Кстати, после этого мы впервые приняли девчонок к себе в карточную компанию и стали играть с ними в «дурака».
Я редко играл с ребятами и девчонками в карты.
Во-первых, ребята были чуть-чуть старше меня и редко допускали в свои игры.
Во-вторых, мне не нравилось играть в карты и оставаться в «дураках».
Я не жульничал, не подсматривал в чужие карты и не прятал их в рукав.
Особенно мне не нравилось, что ребята выдумывали такие задания проигравшим, что это были уже не шутки, а издевательства.
Я помнил мамины слова, которые она говорила моему старшему брату, после очередной нашей игры, которая кончилась моим рёвом от боли и обиды.
- Шутка, сынок, - сказала моя мама, - хороша своей мимолётностью. Когда она повторяется дважды или трижды, то превращается в издевательство.
Мне понравились слова мамы, а мой брат насупился и обиделся. Было видно, что он упрямо не соглашался.
Тогда мама посадила нас рядом с собой на диване и стала говорить.
- Понимаете, нет ничего плохого в шутке, если она добрая, если нацелена на добрый смех, желание позабавиться так, чтобы от этой забавы не было ни больно, ни обидно другому человеку. Тогда это юмор, радость, смех, хорошее настроение и здоровье.
- Если шутка становится насмешкой, то это несчастье, горе, обида, плохое настроение и здоровье.
- В больнице, например, больные шутят над собой и другими, шутят с врачами, сёстрами и нянечками. Шутки им необходимы, так как больные нуждаются в радости, в смехе, в хорошем настроении, чтобы преодолеть страх, боль, отчаяние.
- Шутка – это весёлое, радостное общение, передача другому человеку заряда доброй энергии. Но шутка шутке рознь.
- Иногда шутка бывает неудачной или сказанной невпопад в тот момент, когда человек не готов эту шутку воспринять. Это неудачная шутка.
- Если неудачную шутку повторить или продолжить, то это уже прямая дорожка к издевательству над человеком.
- Тут нужна особая чуткость, то есть заботливое отношение к человеку, внимание к его чувствам и ощущениям. Тактичное, то есть чуткое и заботливое отношение к самолюбию человека, его гордости и чувству собственного достоинства, вежливое обращение с ним – вот отличительные качества нормального доброго, достойного и благородного человека.
- Вы мои сыновья, продолжала мама, - и вам пора знать, что вы потомки достойных и благородных предков.
- Ваш дедушка, мой папа, был очень достойным и добрым человеком. Папин отец, ваш другой дедушка, был очень уважаемым человеком в большом деревенском роде.
- Оба деда своей жизнью и поведением вызывали к себе большое уважение людей. Они отличались великодушием, скромностью, умением чувствовать беду и горе, сочувствовать другим людям.
- Они умели проявлять своё врождённое благородство и им люди полностью доверяли. При этом они не чурались других людей, могли общаться в любой компании. Они умели шутить и веселиться, жить в ладу со всеми.
Папа тоже рассказывал нам о своём отце, нашем дедушке, когда мы были в деревне.
Он тоже с гордостью и уважением слово в слово повторял то, что говорила нам сейчас мама.
Я слушал внимательно, но многие слова мне были непонятны.
Например, «сочувствие». Это что значит?
Чувствовать то же самое, что чувствуют другие?
Если, например, мне брат мне делает больно, значит и он чувствует боль?
Тогда почему он улыбается, смеётся и радуется, когда отрабатывает на мне приёмы борьбы, и я корчусь от боли?
Если ему радостно, а мне нет, значит, я не могу сочувствовать?
- Мам, а что такое «сочувствие»? – спросил я маму.
Она на минутку задумалась и осторожно стала отвечать.
- Сочувствие – это такое душевное состояние, когда мы начинаем ощущать другого человека, как самого себя.
- Мы как бы прикасаемся душой к душе другого человека.
- Сочувствие – это ощущение несчастья из-за страдания другого человека.
- Когда вы болеете, я очень страдаю сама, потому что чувствую, как вам плохо, больно, грустно, тяжело.
- В этом случае сочувствие становится состраданием. Истинное сострадание, то есть глубокое физическое сочувствие, начинается тогда, когда ставишь себя на место другого человека и испытываешь действительно физическое страдание, то есть боль, недомогание.
- Это вызывает неудовольствие, когда ты испытываешь зло, причинённое другому человеку, словно это зло досталось тебе самому.
- Состраданию нас обучали в военном медицинском училище. Нас готовили как сестёр милосердия.
- Понимаете, что это значит? – спросила нас мама, и мы с братом молча кивнули. – Это значит оказывать не только медицинскую помощь, но и духовно поддерживать больных или ближних.
- Прежде всего, не обижать, судить и не осуждать ближних, уважать их человеческое достоинство. «Не судите, да не судимы будете» - так сказано в одной очень мудрой книге…
Мама уже сама понимала, что наше внимание, особенно терпение моего брата, на исходе.
Было сказано очень много слов. Я уже потерял «нить разговора», забыл, с чего мы начинали, о чём говорили в начале.
Я просто слушал мамин голос, мне было хорошо, уютно, тепло и я чувствовал, что очень люблю её, брата, папу и всех-всех близких мне людей.
У меня была масса вопросов по поводу маминых слов и рассуждений, но я чувствовал, что задавать вопросы сейчас мне не следует…
То, что говорила нам мама, улетучилось в один миг, потому что пришёл с работы папа.
Он объявил, что принёс нам с братом подарок и положил на кухонный стол небольшой тяжёлый свёрток.
Брат осторожно стал разворачивать газетный свёрток и достал из вороха бумаги настоящий морской бинокль!
Мы дружно завопили от восторга!
Это был настоящий военный морской бинокль!
Чёрного цвета, потёртый и поцарапанный, с кожаным ремешком и продолговатым специальным колпачком для прикрытия линз.
Бинокль состоял из двух ступенчатых корпусов, соединённых так, чтобы их можно было подстраивать под любой размер лица.
Окуляры имели специальные резиновые мягкие кольца, которые защищали глаза от повреждений. Окуляры можно было вращать и настраивать резкость изображения в бинокле.
Мы жадно исследовали бинокль, трогали, крутили, пробовали смотреть в него и любовались им.
Бинокль сильно приближал. Чудесным образом дальние предметы были видны так, словно смотришь на них вблизи и через лупу.
Однако, если посмотреть в большие линзы бинокля, то предметы становились видны в далёком вдалеке.
Это был настоящий мужской подарок. Мы прыгали вокруг папы, стараясь выразить ему свой восторг, радость и счастье. Особенно радовался брат, потому что он очень мечтал стать моряком.
Мама весьма осторожно отнеслась к папиному подарку.
Она не мешала нам радоваться и играть с биноклем, послушно смотрела в окуляры и вежливо откликалась на наши восторги, но почему-то сочувствия в её голосе мы не ощущали…
Мама строго запретила нам отдавать кому бы то ни было наш бинокль и мы искренне и клятвенно заверили её, что никому его не отдадим.
Папе она сказала, что не понимает, куда мы будем смотреть в бинокль, за кем наблюдать и вообще, зачем военный морской бинокль на суше в мирное время.
Папа стал уверять маму, что найдётся немало мест и случаев, когда нужно будет применить бинокль.
- Например? – сухо спросила мама, и папа не смог ей сразу ответить.
- Например, в лесу, когда мы с ребятами поёдём в поход, - наконец нашёл, что ответить отец, и мы снова завопили от счастья.
Мы давно просили отца организовать с нами и нашими ребятами поход в лес с ночёвкой, с разведением костра, постройкой шалаша, сбором грибов и охотой.
Папа работал даже по вечерам и в выходные дни. Ему всегда было некогда, но он очень давно обещал нам поход в лес. Теперь он впервые сказал об этом так, что у нас в восторге забились сердца.
Мы стали упрашивать маму не ругать папу и не сопротивляться.
Мы обещали быть послушными, добрыми и трудолюбивыми.
Наконец, мама улыбнулась и её строгие морщинки разгладились.
С лёгким и ликующим сердцем мы с братом помчались на улицу пробовать наш бинокль…
Бинокль сразу превратил нас в героев.
За полчаса вокруг нас образовалась толпа из ребят и мальчишек.
Всем хотелось хоть разок поглядеть на мир через линзы бинокля.
Мой брат по-хозяйски распоряжался, давал желающим поглядеть в бинокль, показывал, как надо регулировать резкость.
Сначала бинокль висел на тонком ремешке на шее у брата.
Ему приходилось, не снимая, неловко отдавать его очередному вперёдсмотрящему.
Потом бинокль стал переходить из рук в руки, и мне строго было приказано следить, чтобы никто его не «стырил».
Я следил и незаметно вставал каждый раз за спиной у очередного пользователя биноклем. Ребята это заметили, и общий пыл потихоньку погас…
Мы посмотрели уже на всё вокруг, на что можно или нужно было посмотреть в бинокль.
Очень быстро нам это наскучило и мы теперь только изредка глядели на события и людей, которые появлялись или что-то делали вдали, в начале улицы, на балконах или за стёклами окон.
Случилось то, о чём предупреждала папу наша мама – мы начали подсматривать в чужие окна…
Подсматривать в окна с земли было неудобно. Видны были потолки, абажуры, лампы и изредка люди, подходившие к окну.
Поэтому в толпе ребят возникла общая мысль и желание подняться повыше, чтобы можно было заглянуть в окна на одном уровне или сверху.
Идти в чью-то квартиру не хотелось. Нас могли увидеть и прогнать.
Поэтому решено было забраться на крышу одного из наших домов на улице. Там были слуховые окна, через которые можно было заглянуть в окна дома напротив.
Я чувствовал неловкость от того, что мы с братом нарушили все наши обещания маме и папе, что поддались общему настроению и желанию, что постепенно верх в нашей компании взяли другие ребята, а мой брат уступил им.
Я насупился, но не прогоняемый другими более взрослыми ребятами, пошёл за ними по лестнице на верхний этаж.
Внутри меня что-то сосало под ложечкой, но мне жгуче было интересно и любопытно взглянуть с высоты на мир через бинокль…
С бьющимся сердцем мы всей гурьбой побежали к нашему бывшему многоквартирному дому. Там мы тихо, крадучись, поднялись по лестнице на верхний этаж.
Один из парней достал из потайного места ключ и осторожно, стараясь не звякать, открыл и снял большой амбарный замок с люка, ведущего на чердак дома.
Ребята, мой брат и я гуськом поднялись по вертикальной металлической лестнице на чердак.
Нам в ноздри ударил пыльный запах, пропитанный светом, лёгкими перьями голубей и шумом их крыльев.
Чердак был завален старой мебелью, матрацами и рухлядью. Здесь было жарко, пыльно и очень таинственно…
Внутри весь чердак состоял из множества балок, стропил и брёвен. Между ними висели провода и верёвки.
Стараясь не шуметь, мы цепочкой подкрались к ближайшему слуховому окну.
По очереди мы стали смотреть наружу в бинокль.
Сначала шёпотом, потом всё более и более горячась, мы стали обсуждать увиденное.
«Где, где?!» – кричали ребята, уже не сдерживаясь, когда кто-нибудь видел что-то интересное.
Когда мы рассмотрели всё, что можно в одном окне, мы перешли к другому слуховому окну. Затем к третьему, четвёртому. Мы всё дальше уходили от открытого люка на чердак. Нам становилось чуть-чуть страшно. Нас могли застукать, а выход был только один…
Наконец все насытились. Кроме меня…
Я был самый младший среди этих ребят. Мне доставалось только самое малое время, чтобы посмотреть на что-то интересное.
Как правило, события, которые видели ребята уже проходили и я видел либо пустые окна, либо неинтересных дядек, тёток, собак или кошек.
Мне гораздо было интереснее посмотреть вдаль, поверх крыш домов, за город, в недалёкие леса, поля и раздолье. Вот отчего захватывало дух…
Я уже посмотрел на три стороны света.
Мне хотелось по-быстрому добежать до дальнего слухового окна, чтобы поглядеть в бинокль на последнюю четвёртую сторону. Однако ребята уже собрались уходить.
Брат сказал, чтобы я это сделал мигом, «одна нога здесь, другая там» и я поспешил в дальний конец чердака…
Спотыкаясь о балки и рухлядь, распугивая присмиревших голубей, я добрался до последнего слухового окна и с бьющимся сердцем выглянул наружу.
Это была северная сторона. Дом напротив был ярко освещён солнцем. Солнце жарило так, что крыша и чердак нагрелись, как парилка.
Стёкол в слуховом окне не было. Вместо стёкол окно закрывала ржавая жесть с отогнутым краем. Я взялся на горячий край жести и немного её отогнул.
В следующее мгновение я увидел мою Фею красоты и страсти…
В доме напротив были большие балконы-лоджии с бутафорскими колоннами по бокам.
На последнем этаже балкон-лоджия был весь заставлен горшками с растениями, цветами и какими-то чудными деревьями, похожими на пальмы. Среди них на полу стояла плетёная из лозы кушетка, покрытая матрацем и большим клетчатым пледом. На этом пледе лежала голая молодая женщина…
Словно зачарованный я медленно поднял к глазам бинокль и постепенно, начиная сильно волноваться, стал настраивать изображение.
Сначала я смутно увидел листья растений и цветов, потом ажурную решётку плетёной кушетки, а потом вдруг и очень резко голову этой женщины. Это была она, моя фея…
Она лежала на животе, опираясь на локти и свесив одну вытянутую ногу с кушетки. Этой ногой она слегка качала вверх-вниз, словно занималась гимнастикой.
Перед ней на подушке лежал какой-то журнал, и она его лениво листала.
Светлые и тёмные пятна теней от листьев растений скользили и мягко играли на её обнажённом теле.
В бинокль я видел почти каждую морщинку, складочку, бугорок на её плечах, спине и ногах.
Затаив дыхание я смотрел, как играют и ходят ходуном её лопатки на плечах, как изгибается ложбинка на её спине, переходящая в глубокую щёлочку между половинками попки.
Я видел, как ласково играют тени и солнечные зайчики на её попе и гладких бёдрах.
Я видел, как ярко светилась на свету её пятка. Я видел всё, кроме главного, я не видел её спереди…
Я не видел её лица, а только пушистые белокурые волосы. Они пышной волной светились в лучах летнего солнца.
Видимо, моя фея только что помыла голову и сушила свои волосы на солнце, поэтому они были такие распущенные и пушистые.
Эти волосы сияли золотом и сами излучали свет.
Моим глазам стало больно от этого света. Я резко отпрянул от бинокля.
Только теперь я почувствовал снова бег времени и услышал разъярённый зов моего брата…
Он остался на чердаке один. Его голова торчала в отверстии люка. Он гневно звал меня к себе. Я окончательно очнулся и ринулся на его зов…
Конечно, я ничего не рассказал моему брату и ребятам об увиденном в доме напротив.
Во-первых, они на меня дружно наорали.
Во-вторых, мне было не до этого. Я снова почувствовал странное жгучее волнение внизу живота и сырость в трусиках.
Странно, как я ещё не описался, стоя там, у слухового окна?
Я был настолько переполнен странными ощущениями и чувствами, что не стал больше докучать брату и его товарищам.
Они пошли с биноклем на другую улицу, чтобы там поглазеть на что-нибудь интересное. По пути они встретили девчонок. Теперь у них была своя компания, в которой нет места «мылышне» и «детям»…
От пережитого у слухового окна я не мог успокоиться и потерянно бродил по двору нашего дома.
Меня как магнитом тянула назад, на чердак, к тому заветному слуховому окну, чтобы ещё раз взглянуть на белокурую красавицу, купающуюся в солнечных бликах и узорчатых полутенях.
Мне очень хотелось ещё раз ощутить всё то, что вдруг нахлынуло на меня в тот момент. Я не мог успокоиться до самого вечера.
Вечером брат пришёл домой с синяками и царапинами на руках и боках. Бинокль был с разорванным ремешком, поцарапанный и, как потом выяснилось, перестал чётко показывать в одной из труб.
Брат долго и упорно не рассказывал папе и маме о своих «приключениях» и только твердил, что «всё нормально», что «бинокль никому не достался».
Конечно, родители очень рассердились и ругали нас за непослушание. Особо отмечалось, что мы не сдержали свои клятвы, испортили дорогую вещь и «хорошо ещё, что не совершили более тяжкого преступления».
Бинокль перекочевал в родительский платяной шкаф в спальне и был торжественно заперт на ключ.
Ужин прошёл в молчании. Даже телевизор не смог нас объединить. Каждый был занят своими делами.
Брат страдал и жаждал сочувствия. Отец не на шутку сердился. Мама скептически и строго занималась домашними делами, а я пораньше лёг спать.
Я хотел, чтобы мне приснилась моя Фея красоты и страсти…
Фея приснилась мне только рано-рано утром. Я ещё спал, но уже чутко ощущал утренние шорохи и звуки.
Перед тем, как ко мне вернулась горькая мысль о пропавшей фее, я её вдруг увидел. Она сфокусировалась в моём сне, как изображение в бинокле.
Теперь я видел её не с крыши, не сверху, а как будто из комнаты, на балконе-лоджии.
Она также лежала на животе на плетёной кушетке, опираясь на локти и свесив прямую вытянутую ножку.
По ней также ласково колебались солнечные блики и тени от многочисленных растений и цветов в горшках.
Перед ней также лежал большой журнал, который она перелистывала. Только теперь она смотрела прямо на меня…
Её лицо было в тени, и я не сразу разобрал выражение её глаз.
Потом я увидел, что фея смотрит на меня строго, почти осуждающе.
Правда, она чуть-чуть улыбалась, но улыбка её не соответствовала её строгому взгляду.
Мне стало стыдно оттого, что я медленно, как ласкающие тени и солнечные зайчики, провёл своим взглядом по контуру её плеч, спины, попки и ножек.
Её тело светилось по контуру. Я видел, какие красивые и длинные её стройные ножки…
Особенно мне стало стыдно, когда я заглянул ей под локти.
Там, в светящемся пространстве выделялся контур двух грудок.
Нижняя часть их полушарий чётко выделялась на фоне солнечного света.
Было ощущение, что перед её грудью воздух светится, излучает тёплое золотое свечение.
Таким же светом светились волосы феи.
Они мягкими пушистыми волнами обрамляли её лицо, накрывали плечи и спадали тонкими прядями на щёки.
Я снова застыл в немом бездыханном волнении, как тогда на чердаке у слухового окна…
Фея красоты и страсти ещё раз строго взглянула на меня и медленно отвернулась к журналу.
В это мгновения я проснулся и только теперь перевёл дух. Ощущение стыда не проходило, но теперь мне было намного легче.
Она меня не осуждала…. Она понимала меня и не осуждала!
Я виноват, что не выполнил своей клятвы, данной родителям…
Я виноват, что мама оказалась права, и я участвовал в подглядывании за чужими людьми и чужими окнами.
Я виноват, что случайно увидел голую женщину и не мог оторваться от этого видения.
Я виноват, что это произошло, но я могу исправить свою вину тем, что больше никто не узнает о моём проступке…
Это будет очередная тайна, моя и моей Феи красоты и страсти.
Я чувствовал, что она не очень на меня сердится и что это не последняя наша встреча.
Я почувствовал сочувствие в её последнем взгляде.
Я ощутил её милосердие в том, что она позволила мне увидеть её не тайком, с крыши, а по-честному, открыто.
Как у себя дома.
Как у неё в гостях…