44 октября

(московская утопия)

Тем, которых я очень люблю,  без которых не могу жить и к которым я в принципе нормально отношусь, тем, которые никогда не бывают одиноки, а иногда воют от одиночества.
Разумеется, автор отметает и категорически отрицает любые сходства упомянутых в произведении персонажей с реальными событиями, кроме, разумеется, тех событий, которые пока еще и не произошли вовсе.


Глава 1.
5 марта.

Ты, Элька, совсем с дуба упала», - сказала мне начальница, показывая мне мою подпись под документом с датой 44 октября 2012 – «Ты пила что ли вчера с Петенькой своим?»
В нашем банке, где руководителем была она, а помощницей все-таки я – она могла произносить такие словеса, а я нет. Она была патриций, а я раб, она - король, прораб, пахан, а я - паж, чернорабочий, шестерка. Это как кому нравится.
За окном было 5 марта 2010 года, день практически  предпраздничный  с учетом субботы, воскресенья, ну и 8 марта – женского дня, в который московские незамужние дамы мечтают поздравить маму какого-нибудь жениха, а замужние грезят  о том, чтобы вовек эту самую свекровь никогда более не видеть.
Мне, да и меня, самую красивую и привлекательную, поздравлять особенно было некому. Упомянутый Петенька давно убег от меня обратно к жене, остальные Стасы, Димочки и Володеньки обходили меня стороной.
 На щеке не проходил прыщ. Зарплаты не хватало. Немолодая, молодящаяся и еще более одинокая, чем я мать доставала неимоверно.
 Но даже все это никак не могло заставить или подвигнуть  меня написать на важнейшем документе, отправляемом в Центральный Банк Российской Федерации 44  октября вместо 5 марта.
Начальница испепелила меня взглядом, за которым 200 лет назад следовало приглашение для крепостной незамужней девушки следовать прямиком на конюшню и ложиться под розги Еремы-конюха.
 Возбуждает. Задевает неведомые струны. Вот до чего дошла я.
Итак, она испепелила, а потом тихо произнесла: «Так работать нельзя, Эльвира. Даю тебе четыре дня отгулов. Иди и гуляй. Документ переделает Светка. Выйдешь через неделю после праздников. Мне кажется, ты абсолютно зарапортовалась. Рекомендую тебе, кстати, по-женски рекомендую эту неделю посвятить не пьянкам и гулянкам, а поискам своей судьбы. У каждой девушки кто-то должен быть, иначе все страдания становятся абстрактными».
С низко опущенной головой получившего красную карточку футболиста, чернокожего Вагнера Лава, тоже раба, но  команды ЦСКА,  я вышла из офиса банка «Россиянин» и побрела по Маросейке вниз, а может быть и вверх, словом по направлению к Лубянке. Все мы рабы, рассуждала я, только он получает два миллиона долларов в год. Однако и его, и меня могут продать, обменять, прогнать, нам могут нахамить. Человечество никуда не ушло от рабовладельческого строя. Пусть не обманывает само себя.
Было холодно.
 Мрачные лица прохожих бессловесно вопили о том, что зиме, продолжающейся уже пятый месяц пора бы закончиться, что подготовка к празднованию предпраздничного женского дня была столь эффектной и эффективной, что сам предпраздничный праздник она полностью сожрала.
Полупьяные бессмысленные лица и телеса, женские с кладбищенскими розами и мужские с сумками своих офисных половинок брели сквозь меня, щурились от мороза, шли «продолжать» в боулинги и клубы, рестораны и бары, да и попросту к кому-нибудь домой. Некоторые приобретали в киосках пиво и начинали гулять прямо здесь, некоторые что-то бессмысленно выкрикивали, толкались и пихались.
Вчера, кстати, мы тоже пытались заказать на сегодня боулинг. Мне лично показалось удивительным, что все боулинги Москвы 5 марта 2010 года оказались заказанными, начиная с 11 утра и прямоходом до 11 часов вечера.
"Вот такой вот он, этот наш город, который с 11 утра в рабочий день жрет, пьет и играет в боулинг", - злобно думала я и, волоча свою розовую  (в смысле сделанную из роз) метелку, которую подарили мне наши мужики - истуканы, почти бежала к станции метро Лубянка.
 Отпущенная начальницей Анной Прокофьевной, я увильнула от мрачноватого офисного праздника в ресторане «Черная каракатица» на «Теплом стане» - ближе наши бедолаги заказать ничего не смогли, и подумывала о собственном праздничке, вернее празднике собственного одиночества. А что мне остается. Говорят, что осознавать свой комплекс означает на половину от него избавиться. Вот бы избавиться от него и на вторую половину.

Глава 2 . Клуб «Ночной волчонок»

Одинокая вечеруха была в самом разгаре. Пятая кружечка пива начала раскрашивать черно-белую картинку моего бытия в красные и зеленые тона. Певец не пел, а истерически визжал в микрофон:

У  нее на попе мои отпечатки пальцев,
У нее груди мои отпечатки пальцев,
Отпечатки пальцев на голове
И один отпечаточек сами знаете где!

Клуб «Ночной волчонок» был заполнен до отказа. Перед дверьми для проформы продолжалось бессмысленное и ленивое контролирование фейсов. Бессмысленное потому, что протолкнуться, яблоку упасть, а также попу опустить в Волчонке, и без того-то крохотном, было негде. Люди, те которые фейс - контролеров проходили, а, справедливости ради, это были практически все, вошедшие с улицы, заходили в  переполненное помещенье, пожимали плечами и вываливались обратно в темь московских улиц на мартовский морозец.
  Я расположилась весьма неудобно, притулившись у стойки на приставном стульчике, и внимала волчачьим воплям исполнителя, который был, как кусок пластилина пылью облеплен сидящими на миниатюрной сцене людьми. Ко мне уже два раза подходили смутного вида господа, предлагая таблетки, порошки, какие-то притирания и пластыри. То есть все то, без чего люди просто не могут обойтись в московских заведениях. Певец возвышался над толпой несильно. Он был малорослый, щуплый и небритый. На его майке был изображен Муамор Каддафи, что-то настойчиво говорящий в микрофон.
Вытертые широкие джинсы исполнителя шлягеров готовы были свалиться на пол, казалось, что тощая попка попросту сбросит их после очередного танцевального па, которое он исполнял в такт незамысловатой музыке вертясь и подергиваясь:
Если мент захочет – он меня прищучит,
Ведь моя Татьяна – девушка мента,
А я ему отвечу – так вышел случай,
Красота!
Я ему скажу - так легла карта,
Так легла карта, карта легла,
В прошлом годе, месяце марте.

Далее сызнова взвизг:

Я люблю ее!
У  нее на попе мои отпечатки пальцев,
У нее груди мои отпечатки пальцев,
Отпечатки пальцев на голове
И один отпечаточек сами знаете где!

Публика на песню почти не реагировала. Лишь одна обдолбанная тинейджерка пыталась вся такая зажатая двумя толстыми офисными работниками повторять движения тела исполнителя, да сидящий рядом со мной сорокалетний очень пьяный господин бессмысленно повторял «красота», «красота», «красота».
Я пила стаканчик за стаканчиком и размышляла. Где найти вторую половину свою не на сегодняшний вечер и близящуюся ночь я не знала. Просто не имела понятия. Впрочем, я себе льщу, даже на сегодняшний вечер половинки у  меня не было.
Иногда, включая телевизор, слушая радио и читая в метро  маленькие художественные книжечки, написанные «известными» авторами, которые раньше стоили на уличных лотках рублей сорок, а теперь продаются не менее, чем за восемьдесят, я твердо уяснила кто такие Герои нашего времени - мужчины, которые являются мечтой любой девушки от 18 до 50 лет. На дороге они не валяются и в такие места, как то, где я заседала сейчас, не заходят.
Герой этот – мужчина лет 40-45, без определенного легального рода занятий,  уверенный в себе, симпатичный, всегда имеющий деньги, хорошо одетый, с дорогими часами и чистыми ногтями. Он водит новенький «Мерседес», летает с любовницей на выходные в Ниццу, непременно катается на лыжах в Куршавеле, знает двух-трех человек из списка Форбс и  многих высокопоставленных сотрудников спецслужб. Он не рабочий, не колхозник, боже упаси офицер или госчиновник, не член партии, он даже не бизнесмен и не бандит. Он, скорее всего, занимается «бизнесом», но каким никто не знает, потому что никто не знает где у него офис и есть ли он вообще. Иногда Герой связан со спортом, имеет или говорит, что имеет свои доли в трансфере знаменитых футбольных и баскетбольных игроков или строит новый стадион клуба «Челси» в Лондоне.
Где отыскать такого Героя я понятий не имела. К тому же у каждого Героя имелась и Героиня (а то и две)– женщина лет 28-35, имеющая мужем или любовником вышеупомянутого мужчину, а вернее всего имеющая двух таких – одного мужа, а второго любовника. Она презирает молоденьких фотомоделей, которые покушаются на ее добро. Ей надоело ходить на светские рауты и фуршеты, она обожает жарить шашлыки на даче с мужем и с любовником и «друзьями». Одевшись в спортивные штаны Bosco, она сидит на пне, и попивает из пластикового стаканчика Шато Марго, широко расставив ноги.
Ей кажутся неприличными рассуждения присутствующих о дорогих часах и бриллиантах, которые « не все себе могут позволить»,  но свою следующую вечеринку в Мюнхене она организует в стиле 30-х годов прошлого столетия. Всех «друзей» она обязует закупить соответствующие дизайнерские костюмы и прилететь в Мюнхен. Так написано в разосланных ею приглашениях.
К сожалению, не модно стало заниматься каким-то понятным делом, но модно стало толковать, тереть «о делах», ходить на непонятные «деловые встречи», которые раньше некоторые называли «стрелками».
Можно конечно найти офисного Ваньку, пусть даже и какого-нибудь начальника отдела, который приобрел в кредит «Шкоду» и снимает квартиру в Жулебино. Однако это любой современной девушке кажется крайне глупым. 
Очевидно, что начни жить с настоящим Печориным 21 века и выяснится, что у него иногда пованивают ноги, как и у всех, что временами он в уматы пьяный гоняет свою вторую половинку подаренным тещей половником, ну или, например, непроизвольно пукает. Про это, однако, в маленьких книжках ничего почти не сказано, а значит этого и нет. Ведь того, что в нашем бушующем мире не попало в какие-нибудь медиа, печатные или Интернет - издания, а также в блоги и форумы как бы и не существует.
Итак сердце мое грустило. Душа тоже. Впрочем, не буду кривить душой. Душа немного и радовалась, радовалась, что меня отпустили на целую неделю, радовалась, что зима, долгая и зловредная зима 2009 – 2010  годов заканчивалась.
Я огорчалась немного еще и от того, что в городе я одна - одинокая, что тем ста пятидесяти доходягам и доходяжкам, которые забрели в предпраздник в «Волчонка» до меня нет совершенно никакого дела. Впрочем, и друг до друга не было дела им никакого тоже. 
Я не заметила, вернее, конечно заметила, но не придала этому никакого значения, того, что наступила тишина. Музыка перестала играть, а песни исполняться.
 Вокруг был тот многоголосый гул, из которого угадываешь отдельные слова, реплики, междометия, звон отодвигаемого стула, звук поцелуя и упавшего стакана,  который хорошо знаком каждому посетителю многолюдных ресторанов и клубов нашего мегаполиса.
   Гул этот однажды записал в качестве рингтона на телефон один мой знакомый, записал и слушал, по его словам на горном курорте, где тихо – ему казалось, что он в Москве. Проблема в том, что по возвращению  в Москву звонок пришлось поменять – его нигде не было слышно.
- Меня зовут Евграф, - вдруг произнес скрипучий голос слева от меня.
- Здравствуйте, как Вас зовут? - продолжал это самый голос, вдруг показавший мне знакомым.  Я повернула три дня не помытую девичью башку, и вдруг обнаружила рядом с собою того самого певца, который только что вытрясал из себя гламурно - бонжурное:
Моя девочка красивая,
От винта
Жалко одно - она девушка мента,
Скажет каждая чика и каждый кент,
Кто гуляет с такой –
Тот сам  и есть мент.

Я удивленно уставила на него ошалевшие от его же песен глаза и мрачно сказала:
- Привет, а я Эльвира. Зажигательные у тебя песни. Ноги сами в пляс просятся.
Это я так съязвила. Не обращайте внимания. Я в принципе добрая. Так бывает, что мы против своей воли бываем вовлечены в беседу с непонятным малознакомым или вовсе незнакомым человеком – на жаргоне в некоторых компаниях такого называют «пассажиром», и из беседы этой не выбраться, она как спрут опутывает и захватывает.
Он начал без всякого перехода и вводных предложений. Начал так, как будто мы только час назад закончили обсуждать что-то похожее. Итак, он сказал:
- Подумай сама,  вселенная бесконечна или конечна?
- Наверное, бесконечна, - пьяно ухмыльнулась я.
Не надо было вообще с ним разговаривать. Но так уж получилось. Ведь уже часа четыре, как я вообще ни с кем даже словечком не перемолвилась.
- Тогда согласись, что если она бесконечна и количество ее состояний континуум в степени континуум, - то где-то в континуум первом состоянии, где-нибудь в пространстве сидим такие же вот мы с тобой, только у меня ослиные уши, а у тебя заячьи. Может такое быть?
Я посмотрела на него удивленно.
- Не может, а что такое континуум в степени континуум? - ну гуманитарий я и все тут, а континуум – все-таки видимо что-то математическое.
- Может, может, может (он упорствовал). Раз состояний бесконечное множество, значит и нас с тобой бесконечное множество одинаковых и разных, зеленых и красных.
- Ну, допустим.
Мне стало неинтересно и я начала размышлять о нем, как о мужике, представляя себя с ним в постельке.  Хотя какой он на фиг, мужик, - слабенькие ручки и ножки, а лицо такое немужественное, что если бы предложили в какой-либо фильм найти немужественного актера, ему бы, этому Евграфу, и кастинг бы не потребовался, и гримировать бы его было не надо – готовый кадр.
- Ну, а раз допустим, вот если допустим хотя бы на микросекундочку - то представь себе, что все эти параллельные состояния, но находящиеся в разных концах вселенной вдруг встретятся, - он очевидно упорствовал.
Я промолчала. Наверное,  он идиот. Что ответишь идиоту?
- Если они встретятся, продолжал он, - им попросту не хватит места, они проникнут одно в другое, будет не Эльвира, а континуум Эльвир, будет не Евграф, а сто миллионов Евграфов – с ослиными, заячьими, волчьими хвостами.
Я даже не делала вид, что мне интересно и начала потихонечку  подремывать. Давали о себе знать 12 часов ночи, напряженная рабочая неделя, пять выпитых кружечек пивка. Ах да, забыла сказать – еще и три текилы.
Нудный, измятый, как использованная промокашка голос, продолжал вбивать клин в мой затвердевший мозг.
Я уже знала что-то о гипотезе Пуанкаре и собственной гипотезе Евграфа - гипотезе, гласящей, что через все параллельные пространства, в которых мы проживаем в разнообразных состояниях – где-то с ослиными ушами, а где-то с кошачьими проходит одно перпендикулярное. Оно их и соединяет. Оказаться в нем (в перпендикулярном пространстве) и есть настоящая смерть. Эта  не та смерть, которую каждый из нас боится. Наша обычная – это, мол, просто переход в иное параллельное пространство, а затем, после кончины там, в следующее.
Нет, оказаться в этом перпендикуляре - значит умереть по-настоящему, умереть навсегда, так, что вместо тебя ничего не осталось, ни души, ни тела, ни воспоминаний, ни размышлений. Вот, что такое «Перпендикуляр» или перпендикулярный мир, согласно теории моего нового знакомого – из перпендикулярного мира нет возврата.
Мы ехали на тачке к нему. Водитель, пожилой узбек, что-то рассказывал певцу Евграфу о том, что он болел и два дня не бомбил, поэтому теперь вынужден демпинговать и ездить почти задаром, чтобы вовремя отдать деньги хозяйке - месячный платеж за комнату в Жулебино.
Евграф вежливо соглашался с ним и рассказывал о преимуществах Митино перед Жулебино. Я практически спала. А сквозь сон слышала, как  автомагнитола произносила четко и ясно.
Я дотопал до ее попы,
Слава богу, она в моих руках,
Ради нее проехал половину Европы
Но собаках, котах и конечно  ослах.

Глава 2.1
Я дремала и не обращала никакого внимания на то, куда едет автомобиль, а когда все-таки обратила, то вдруг поняла, что мы не в Митино. Мы явно были в центре города.  В принципе, откуда выехали, туда и приехали. Дома вокруг скорее напоминали какой-нибудь «Третий Конюшенный переулок». Евграф приказал водиле остановить машину, выволок меня из нее за руку и потащил за собой. Тонированная, местами заржавленная  шестерка с подмосковными номерами сорвалась с места и умчалась в ночь
Евграф тащил меня за собой, моя голова моталась из стороны в сторону.  Я просто решила, что сейчас гад, возможно, прикончит меня прямо здесь, а если не прикончит, то, вероятно, начнет насиловать, а если не начнет, то отберет деньги.
Я мысленно приготовилась, собираясь отдать деньги, их после того как я сама, подчеркиваю сама, расплатилась по счету в Волчонке оставалось все равно немного, а также если их окажется мало, то показать ему,  где в сумочке лежит презерватив, просто для того, чтобы акт изнасилования прошел безопасно – не более. Однако мой кавалер притащил меня к неприметному, желтенькому домику, некогда наверняка принадлежащему каким-нибудь князьям Гагариным, проводящим в 17-19 веках здесь свои вечеринки и оргии. Уверена, кстати, что у них они были гораздо веселее наших. В  современной же Москве на старинной керамической черной табличке крупными буквами было  выведено «Архив».
«Только бы успеть, только бы успеть», - верещал Евграф, только бы успеть, только бы они еще не пришли.
Он  толкнул дверь учреждения. О чудо, несмотря на поздний час, а возможно для кого-то уже и ранний час,  она открылась, впустив нас в чрево советского вида учреждения.
 В таких присутствиях, вероятно, бывал всякий. Одно, всего одно окошко с прибитой перед ней доской – прилавком,  сквозь окна (со времен упомянутых князей Гагариных, которые очевидно имели в этой комнате людскую), не пробивался дневной свет, полнейшее отсутствие стульев, скамеек, грязь и запах описавшейся старой кошки.
К моему полусонному удивлению в помещении горел свет. Перед прилавком стояло три мужика и одна женщина. Два мужика в отличие от Евграфа были одеты  в приличные костюмчики, на третьем вообще была военная форма с множеством орденских планок.  На женщине, которую и женщиной то можно было назвать с трудом, этакое существо без пола и возраста, было надето пальто - бесформенное и бессмысленное, поскольку пуговицы все равно не застегивались у нее на животе  совершенно.
Все присутствующие заинтересованно посмотрели на нас.
Евграф вдруг приобрел напряженно–деловой вид. Он произнес, вернее, почти прошептал звенящим и прерывающимся голосом.
«В письме было сказано «не приходить раньше», а  назначено на 4 часа утра».
Ответом был взрыв негодования. Странные люди кричали сердито и злобно. Кто-то махал руками
- А ты сам во сколько пришел?
- Ты вовремя пришел?
- Умник?
- Кого ты приволок?  Документы, девушка, предъявите!
Я моментально проснулась.
- А Вы кто такой, позвольте осведомиться, - проворковала я – у Вас  документы имеются?
Мужик с багровым,  вырубленным из дерева лицом, нехорошо  усмехнулся и вытянул из кармана красную книжечку. «Извольте, милая девушка», - сказал он ледяным голосом бериевского палача.
Я скосила глаза в документ. Так и есть полковник Погудин.
- Ну, теперь Ваш Аусвайс предъявите, - требовательно произнес Погудин, - есть ли он у Вас?
Я вытянула из сумки паспорт. Но он смотрел не на  паспорт. Он смотрел в огромное присутственное зеркало, висящее на противоположной стене.
Я тоже невольно скосила туда взгляд. Скосила и охнула. В зеркале была я одна. Вся остальная компания, в том числе и Евграф, в нем просто не отражалась.
- Обратная хиральность в неевклидовом зеркале.  Так и есть - она, - разочарованно отчеканил Погудин, - Ну ты и гад, Евграф.
-  Я не гад, я – молодец, - гордо ответил мой спутник, - я сделал все, как было предписано в предписании и девушку нашел, хочу тебе заметить Погудин, именно ту, которая была указана, и живущую именно там, где нужно – потому, что я хороший, очень хороший работник. И ты можешь это проверить. Даже родинка в виде креста у нее на попе имеется. Я недаром, в отличие от тебя, полковник, ем свой хлеб. Обрати, также внимание на то, что и пришел я сюда за 10 минут до времени «Х»,  а не за 10 часов, как ты, и пришел один, а не с пятьюдесятью головорезами, отдыхающими в различных машинах на улице.
 - Нам всем очень интересно, Евграф Семенович, как вы отыскали девушку и заставили этого ничего не подозревающего ребенка придти сюда, - вдруг вступила в разговор бесформенная женщина, -  Мы, военные, искали ее три года и найти не смогли – а Вы вот нате Вам - раз и в дамки. Вы видимо полагаете, что здесь присутствующие, все люди военные и все имеющие приказ без документов не возвращаться, вот так сразу возьмут Вас и одного отпустят с бумагами?
- Да, - вдруг пробурчал огромный толстый дядька, который, в отличие от остальных, был в генеральской форме, с огромнейшими звездами на погонах, - Мы тебя, умник, не отпустим, в гробу мы твою Организацию Делающую Дела видали, оперок - пидорок.
- Дело не в том, Светлана Николаевна, хотите Вы лично или нет, чтобы я ушел с документами, - начал Евграф, не удостаивая слонообразного генерала ответом, -  дело в том, что, согласно предписанию, уйду с ними именно я. Вернее уйдет она, - он картинно указал на меня, - Я пришел вовремя, и я нашел девушку. Как нашел, полагаю, я объяснять не обязан. Может я ее три года искал, а может три минуты. Да я работаю в ОДД, но как Вы сами убедились, она делает Дела, большие Дела и делает их совсем неплохо.
Женщина вдруг заговорила добрым и ласковым голосом, заколыхавшись в своем пальто. Слова ее изливали елей и мне, даже на мой неопытный взгляд человека далекого от национальной безопасности, были несколько циничны и лицемерны.
- Товарищи, давайте не будем ругаться и обострять, -  ведь дело у нас общее, мы защищаем безопасность государства российского, вообще безопасность первых лиц.
- Полагаю, мы просто рассмотрим все вместе, что там за документы такие, затем посовещаемся и решим, как нам лучше доложить наверх. А девушку, полагаю, можно отпустить прямо сейчас. Как она вообще может упоминаться в документе 1913 года. Вы, Евграф Семенович, в Вашем ОДД все, извините, подогнали для собственного удобства. Дом этот давно бы пошел на слом и вообще бы мы сюда не пришли. Что-то случайное все время мешало его сломать. То Иосиф Виссарионович распорядился - у него здесь сын жил внебрачный, то еще какая-то лабуда, никому непонятная. Наше ведомство это здание разыскало, хотело использовать для своих нужд, и тут на тебе - всплывает это предписание. Случается такое, указание содержать дом в целости и сохранности еще Николаем Первым подписано, а остальными царями и руководителями страны после него подтверждено.
     Внезапно беседа прервалась, поскольку часы на стене начали громко и вызывающе бить. После четвертого удара окошко присутственного места раскрылось. В таких окошках каждый из вас получал корочки прав, или сдавал документы на загранпаспорт.  Из раскрывшихся ставней в комнату брызнул яркий свет. Все присутствующие поворотили рыла, морды, лица в сторону его источника. Тишина наступила такая, что мне казалось, что я слышу биение сердца Евграфа, который твердо ухватил меня за руку. Рука то у него потная, - подумалось мне.


Глава 2.2

Мой сон ускакал розовым мячиком по крутоватой лесенке обнаженного и пульсирующего сознания, когда я обнаружила в окошке симпатичного молодого парня, одетого в военную форму прошлого столетия, я видела такую в фильме «Адъютант его Превосходительства» и еще в нескольких кинокартинах про революцию.
Парень цепким взглядом укусил присутствующих, а затем картинно отрекомендовался: «Штабс-капитан Ястребов». За спиной у штабс-капитана виднелись еще пара человек в такой же форме, почему-то стоял пулемет «Максим», направленный в нашу сторону. Рядом с ним на присутственном столе дымилась чашка чая.
- У Вас ровно одна минута, чтобы пройти идентификацию, - бесстрастно произнес Ястребов, он почему-то покосился на пулемет.
По-моему, на моих новых знакомых появление белого офицера произвело гораздо большее впечатление, чем на меня.
Я, строго говоря, удивилась не сильно. Каждому ведь известно, что различные ряженые часто проникают в нашу жизнь. Я помню, например, как по московским клубам шарился солдат первой империалистической, подсаживался к посетителям за столиком и вел задушевные беседы, знакомился с девушками и мальчиками. Видали мы и персонажей фильма «Аватар», и людей в одежде дервишей из времен султана Махмуда. Общее безумие нашего города попросту требует чего-нибудь этакого от организаторов различных шоу, питейных и танцевальных заведений. Только подавай.
Отсюда штабс-капитан в форме и с какими-то орденами казался витриной антиквара – не более. К тому же, офицер имел выговор не московский, и я для себя сразу решила, что это приехавший из Орла на заработки провинциальный актер, снимающий здесь комнатенку.  Но это для меня, а мои новые попутчики по ночной глупости вытаращились и замолчали. Еще бы, они,  поди, по клубам не ходят и даже песни Евграфа не слушали.
«Идентификация», - еще жестче сказал Ястребов. У Вас ровно минута, иначе окно перехода закрывается, как и в прошлый раз. В прошлый раз сами помните, что было – революция, войны и прочие беды. В этот раз исторический цикл будет  короче, а значит, должен заметить, все будет гораздо хуже. Даже и концом света может закончиться. Надоели Вы все хуже горькой редьки, хуже бабкиного дядьки. Очередь стоит за Вами, а вы телитесь. Куча миров умирающих желают совершить переход. Я вот даже с прошлого раза не переодевался. Он отхлебнул из чашки чайку и посмотрел на нас озабоченно и требовательно. Ну давайте, давайте меня дому ждут жена и дети, так, кажется, по-вашему.
Я обратила внимание, что вокруг нас с Евграфом образовалось свободное пространство. Нас будто бы подталкивали к окну.  Внезапно я оказалась прямо перед ним.
«Эта девушка?», - недоверчиво спросил Штабс-Капитан.
Евграф с независимым видом кивнул и вытолкнул меня вперед.
- Эта, эта – раздались нестройные голоса за моей спиной.
Штабс-капитан нудновато, голосом инспектора ГАИ, в тысячепервый раз объясняющего какие еще нужны документы для снятия с учета и какие ксерокопии, произнес буквально следующее:
«Уважаемые товарищи, товарки, господа, или как Вы там называетесь. Если это вдруг не та девушка, которая указана в Предписании, ваш мир погибнет незамедлительно в тот самый момент, когда пакет окажется у нее в руках и туда ему, гаду, и дорога – поскольку более неорганизованного измерения мы не видели и  не встречали. Может, правда, точка перехода расположена не в том месте, но где уж расположена – другие места на этом негодном шарике и посещать не хочется.
Если девушка все-таки та самая, помните, именно она будет ответственна за спасение мира и за переход в новое трехмерье, она, и никто другой.  Если не хотите вдруг иметь пять или шесть размерностей, превратиться в кубы и параллелепипеды помогайте ей, оберегайте ее.
У нее может быть всего один проводник, который всего один раз может подвергнуться вместо нее опасности, и один раз погибнуть (вместо нее же), перейдя в перпендикуляр, впрочем, туда и так можно перейти один раз.
- Понятно это Вам, уважаемый?
Евграф кивнул и протер с лица пот.
«Фигня какая-то, - раздался шепот за моей спиной. «А ты уж дырку для ордена просверлил», - прошептал другой шепоток.  «Пидерасня какая-то», – зашелся третий.
Штабс-капитан своими небесно-голубыми глазами, настолько красивым, что мне захотелось выпить их одним глотком, как рюмку «Кюрасао», посмотрел за спину мою и произнес:
 – Вот каждые пятьдесят лет вы одинаковые – тупые, чванливые, ленивые, лесные и дикие – не очень верится в ваше особое предназначение.
-Вы, девушка, мои глаза выпьете после – я вам прямо из зрачка налью, а сейчас просто скажите мне», - он стал суровым и страшным – Вам все понятно?
  Не дожидаясь ответа, он извлек откуда-то из ящика стола объемистый сверток и сказал:
 - Протяните руку!
- Пидерасня какая-то, - вдруг заорал человек в генеральской форме за моей спиной, заорал и, вытянувшись рыбкой, попытался схватить сверток.
 Он летел, как футбольный вратарь за мячом, заскочившим во вратарскую. Рука, не успев коснуться искомого, вдруг превратилась в птичье крыло, потом стала рыбьим плавником, потом гигантским экскаваторным ковшом, наконец, преобразовалась в острие длиннющей металлической отвертки.
Генеральское тело же стало огромной отверточной ручкой. Все это ввинтилось в присутственное окошко.
- Все, он в перпендикуляре, - торжественно объявил штабс-капитан, - до свидания тетя Дуся, а также братец ее и сестра.
- Итак, вам, девушка, все понятно? - отчеканил он с премерзкой усмешечкой.
Мне  было все понятно. Я попыталась бежать. Но ноги, мои ноги. О ноги мои, они приросли к полу – дубовыми корнями приросли и листиками пошли. Кроме того,  железной рукой держал меня Евграф. «Мне нужны новые ноги!» - забилась в мозгу предательская мысль.
 - Протягивай руку, - вкрадчиво проворковал Евграф, - протягивай, ну давай же, девочка, давай скорей.
Секунды тикали в голове.
Я протянула. 
Ничего не произошло.
Ощущение абсолютно такое же, какое бывает, когда протягиваешь клешню за паспортом с новой пропиской, -  никакого ощущения. Толстенный конверт из старинной вощеной бумаги оказался в моей руке. В другую впорхнул лист бумаги, на котором огромными буквами было начертано "Предписание". На нем виднелись полустертые подписи. Мне запомнилось размашистое: «Ознакомлен» Ульянов (Ленин), Пуанкаре, Троцкий, Вудро Вильсон, другие подписи – множество печатей.
- Это они в параллельных мирах знакомились c документами, во всяком случае, некоторые из них, - съязвил Штабс-капитан. - В этом то все недосуг было, другие были дела. Ну, а Вам вот, красавица, повезло.
Он назвал Эльвиру красавицей. Все завертелось перед глазами Эльвиры. Лицо Штабс-капитана приблизилось настолько, что я могла видеть угри и недобритые волоски на щеках. Мне показалось даже, что офицер в гриме. Я схватилась обеими руками за внезапно выросшие у него огромные ослиные уши. Уши с треском оторвались. Голова закружилась от ужаса и отвращения. Я пила глаза большими рюмками и быстро пьянела. Представители спецслужб вместе с Евграфом за моей спиной глумливо плясали и строили мерзкие рожи. Различные измерения обхватили меня и не отпускали. Маленькая девочка, зажав в ручонке древний конверт, улетала к далеким мирам, к тем самым, где старый майя каменной палкой лабал свой паршивый календарь, тот самый, который скоро закончится.   

Глава 3  «Предписание»
Мы бежали по улице. Мы бежали в никуда. За нами слышался топот преследующих, милицейские свистки, грохнул выстрел. Видимо, судьба погибшего не убедила их. Видимо, хотели, хотели они просверлить для орденов дырки. Очевидно, хотели словить меня и поместить в какой-нибудь лепрозорий и изучать, изучать как избранную высшими силами.
Я совершенно выключилась из происходящего, папка сделала свое дело. Она сделала, а ноги бежали и бежали. Мне показалось, что я все-таки очутилась в параллельном мире. Вернее параллельный мир очутился во мне.
- «Ей, очнись», – заорал Евграф – «Давай вскроем конверт». Мы стояли в какой-то подворотне среди припаркованных кое-как автомобилей.
– «Давай быстрей», - заорал он – согласно предписанию, чтобы пройти три испытания у нас есть всего три часа.
- Три испытания! - возопила я.
- Разорвать должна ты, - прошептал Евграф – я сразу попаду в перпендикуляр.
- Туда вам всем и дорога, скрипнула я и надорвала вощеную  старинную бумагу.  Высыпала содержимое на начинающий таять снег. Удивлению не было предела. И ради этого все эти по грибы походы. В конверте лежали пучочек коротеньких стрел для крошечного хоббичьего лука с трехгранными наконечниками, зеленая ветка, а также фарфоровая тарелочка с огромным глазом.
- Масличная ветвь, масличная ветвь, - возопил мой спутник – Вот что такое ситуационный анализ – я знал, я знал.
- Там масличная ветка, а здесь милость Божия:
Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение, то есть, на котором Я успокаиваюсь, к которому Я милостив, -  забормотал он, -  Разрешение грехов. Разрешение грехов.
Если хочешь жить на Rue du Rhone – не стоит ссориться с хозяевами этой улицы. Таковы были увещевания одного швейцарского гражданина, партнера Анны Прокофьевны, про его существование на фешенебельной улице города Женева. Если попала внутрь абсурда, нужно жить этим абсурдом – иначе другие абсурдники не поймут.
Я вежливо слушала лепет моего нового друга. Москва тихо почивала где-то надо мной. Завтра выходной. Тени запоздалых мужей, оставивших наконец своих уставших любовниц спешили поздравить с восьмимартовским пробуждением жен, некоторые не найдя их в супружеских постельках начинали звонить бабушкам и мамам и нервничать.
Жены, устав звонить по отключенным мобильникам легли почивать, или тоже, плюнув на все, отправились в собственную сказку. Я же, лишенная этих прелестей, стояла рядом с придурком и слушала очевидную белиберду.
- "Око провидения" тоже здесь, - верещал он, - настоящее око провидения. Великолепно. Великолепно. Читай, читай скорей предписание.
Буквы, написанные какой-то затейливой вязью,  прыгали у меня перед глазами. Я ничего буквально ничего не понимала. Евграф же, видимо прочитав, глядел на меня с сомнением.
- Ну, даже не знаю, как и быть, - вдруг сказал он.
- Ну что еще, - мрачно осведомилась я, - какие будут указания.
- Даже не знаю, сможешь ли ты это все сделать, постигнешь ли. И смогу ли я, а оставлять тебя нельзя, ведь только я могу тебе помочь. Только я. Я один! Помогу тебе и уйду в перпендикуляр и спасу человечество!
- Хватит болтать, - злобно затрещала я, - говори, что нужно или проваливай, а я отправляюсь спать. Надоел, весьма надоело проводить время с идиотом. Поеду домой. Поймай мне такси будь уж так любезен.
- Ладно, - тоненькое тельце и мордочка Евграфа нахохлились. Нужно сделать три вещи. Ты избрана. Непонятно кто и какой придурок это сделал, но избрана. Эти предметы не могут лежать вместе, их необходимо немедленно в течение трех часов разделить  и разделить их можешь только ты. Первая мысль, которая придет в твою тупую голову, о чем-то уже на Земле не существующем или пока на Земле не существовавшем или вообще любая абстракция перенесет нас в это измерение.
Там мы должны оставить первый предмет – он указал на пучок стрел, затем таким же Макаром второй, ну и третий, затем вернуться сюда, уничтожить конверт, предписание и ждать.  Учти, что все это, ну абсолютно все ты должна проделать сама, в том числе и уничтожить улики, я могу помочь тебе всего один раз, но  могу касаться конверта, предметов и «Предписания» – иначе дорога в перпендикуляр мне открыта. Поняла? Собирай скорей предметы в пакет. Да, кстати, когда мы окажемся в первом измерении – постарайся больше ни о чем не думать – впрочем, тебе это не трудно. Собирай скорей предметы.
Почему он меня оскорбляет? Ну, вот ответьте, пожалуйста. Если хочешь жить на Rue de Rhone, если хочешь жить на Rue de Rhone.
Я наклонилась несколько сомнамбулически и сложила вываленное ранее на снег в пакет, оригинальную, так сказать, упаковку. Все сложенное я запихала по странной случайности не потерянную мной сумочку.
Москва сонно дышала и похрапывала надо мной.
Что я делаю? Одобрили бы меня мама и Анна Прокофьевна?
- Готова? - проорал Евграф.
- Руки вверх. Поднимите вверх руки, положите сверточек на землю и отойдите на три шага назад.
Военная Тетка  смотрела на нас спокойно и сосредоточено. За ней выпятились три подтянутых молодых парня. У двоих в руках были короткие автоматы, у третьего что-то похожее на огнемет.
- У Вас есть три секунды ровнехонько. Через три секунды мы попросту Вас застрелим.
- Думай, думай скорее, прошептал мне Евграф, - только не надо к динозаврам или в открытый космос.
Похоже, ему хотелось повидать  динозавров. Ну уж нет, такого удовольствия я тебе и твоему ОДД не доставлю. Орден за добывание скелета бронтозавра ты не получишь.
Автоматная очередь взрыла асфальт перед моими ногами. Кусочки камешков пополам с кусочками льда вспорхнули, а некоторые пребольно ударили меня по ногам.
- Времени больше не осталось, - отчеканила тетка, - прощайте товарищи, Россия Вас не забудет. Огонь!
Евграф схватил меня за руку. "Руки у него потные", - пронеслась грустная мысль. Я инстинктивно закрыла лицо сумочкой с предметами. "Мама, мамочка моя, - а я ведь так и не купила тебе тот самый первый прижизненный сборничек Мирры Лохвицкой, пожалела из новогодней бонусной зарплаты двадцать тысяч рублей для твоей коллекции"
Я услышала звуки автоматных очередей. Вдруг наступила тишина, прерываемая каким - то далеким цоканием. Это совсем не больно подумала я.
На первый взгляд ничего вокруг не изменилось. Нет припаркованных машин. Странно одетый немолодой мужчина, видимо сильно подгулявший юркнул в соседний дом. Там раздался грохот, послышался мат, женский, а потом и детский крик.
Москва просыпалась, не успев заснуть. Какая в попу Москва. Разве она вообще спит. Нет, как и Нью-Йорк не спит никогда.
 Я на том свете. Сумочка валялась рядом полураскрытая, оттуда выползал  сверточек с предметами. Еще рядом сидел Евграф. Он смотрел несколько одеревенело, для спецагента он вообще держался не так чтобы уж круто. Я тоже уставилась на него с надеждой что-нибудь понять.
- ну и о чем ты подумала? – строго спросил он.
Я осмотрелась более осмысленно. Вокруг не было видно динозавров и, к счастью, открытого космоса, но это был не наш мир. Это вообще не был наш мир. Это был иной мир. Во-первых нигде, в окнах не было электрического света - одна кромешная темь.
Но это, безусловно, была Москва. Я чувствовала это нутром жителя города, который родился в нем  и интуитивно чувствует каждый фонарный столб, каждую автобусную остановку. Да и дома вокруг были те же, ну или почти те же. О чем же я подумала?
- Вспоминай, вспоминай, - заорал Евграф, - о чем думала?
- О маме.
- И только?
- Я думала о том, что вот сейчас умру, а маме обещанное я не купила, потому что было очень дорого покупать, - решила купить с новой получки. Уже в Новом Году.
- Что, что ты обещала купить твоей мамаше, есть это вокруг где-нибудь. Ты обещала ей дом старинный приобрести?
- Я должна была купить ей книжку,  старую книжку, прижизненное издание. Моя мама  коллекционирует прижизненные издания поэтов «Серебряного века» и я должна была приобрести ей книжку Мирры Лохвицкой – первый сборник. Он был очень популярен, даже получил Пушкинскую Премию – была тогда такая. Но в магазине он был, да стоил очень дорого больше двадцати тысяч,  как телевизор, мне стало жалко, и я решила купить его потом или вообще не покупать, с получки зашла, а его уже нет. Что я вообще перед тобой, сволочь оправдываюсь? Куда  ты меня затащил. Что тебе за дело до моей  мамы?
- Кто такая эта Мирра?
- Мирра Лохвицкая – забытая ныне поэтесса Серебряного века. Умерла в 1905 или в 1906 году кажется. Первый же сборник вышел в 1896 году. Спецпредставителю спецслужб надо бы это знать – нужно быть более эрудированным.
- То есть мы могли попасть  в этот самый год. Это точно. Туда-то мы очевидно и провалились. И оставить предмет мы должны в точности у этой самой Мирры – где только ее найти.
Может быть, и жаль, что мы не у динозавров, там бы оставили и сразу назад. Стоило было доверять судьбу человечества какой-то там Мирре Лохвицкой, да и тебе тоже.
- Ты козел. - Я сказала громко и отчетливо. - Я обязательно в следующий раз полечу к динозаврам и именно там тебя оставлю. Мне почему-то кажется, что как избранная я могу вернуться и без тебя, да и вообще не погибать с нашим мирком, повременить.
Меня охотно возьмут в другой мир, а может быть даже в другую Вселенную. Уж  лучше с динозавром или с крокодилом, чем с таким как ты. Понял?
Я, кстати, знаю, где жила Мирра с мужем в Москве. Я читала книжку про нее  и даже ходила смотреть на этот дом.  "Дом Бриллиантова" на углу 2-го Колобовского и Большого Каретного.
Вот я сейчас пойду туда, положу туда эту фигню и полечу дальше. Тебя же, потнорукий, я оставлю здесь, будешь работать извозчиком или в трактире половым. Хвататься за себя и летать по прекрасным параллельным измерениям вместе я больше не буду.
- Это я потнорукий? – он, кажется, не слишком обиделся, спросил больше для проформы. Видимо имел представление об этом своем недостатке.
- Именно ты и именно потнорукий. И вообще обращайся ко мне уважительно. Я ведь избранная, как ты там сказал хиральная. Ты не забыл?
Я крайне удивлялась своей наглости и прыти. Возможно, надо мной начинало довлеть ощущение избранности?
В самом деле, – а хрен ли? Будет эта скотина мне указывать. Спаситель то человечества все-таки я, я и никто другой. К тому же мне казалось, что я вполне себе освоилась в параллельном мире. Мне даже больше здесь нравилось, чем в унылой скучноофисной жиже.
- Хорошо, хорошо. Я тебя понял,
Мне, кстати, показалось, что он действительно испугался – очевидно, работать извозчиком в Москве в преддверии революционных боев на Красной Пресне ему совсем не хотелось. Могут подстрелить или завербовать в революционеры.
- Я тебя понял. Хочу тебе сообщить, что согласно Предписанию на все про все у нас три часа в родном измерении и по 14 с копейками часов в каждом из тех, куда мы попадаем. Ну, если здесь проведем весь день – значит, на динозавров времени остается меньше.
- Какой-то идиотический квест это твое предписание – набор условий, возникших в мозгу безумца. Не сам ты писал его?
Евграф не слушал меня, а напевал песенку про динозавров из какого-то мультика.
Очевидно, что гаду все-таки хотелось на халяву прошвырнуться – посмотреть  динозавров. Есть такие господа, которых хлебом не корми, а дай непременно раз в жизни прыгнуть с парашютом, заняться сексом с чернокожим или чернокожей, нырнуть на 30 метров без акваланга.  У одной моей подруги отец – в общем приличный и банальный человек однажды на Москве-реке поднырнул на  спор под корабль - ракету и, между прочим, остался жив.
- Я тебе помогу, - продолжал мой новый знакомый, - я вижу тебе хочется взглянуть на эту Мирру. Что же прекрасно. Сейчас я залезу в какой-нибудь дом. Сопру там подходящую мужскую и женскую одежду, какой ты говоришь год – 1896 – кажется, немного местных денег у меня с собой есть. Я готовился ко всяким неожиданностям.
Вру, вру, просто коллекционирую старые банкноты и имею несколько на обмен, но поменять вчера не успел. Мы можем даже прикорнуть пару часов в каком-нибудь шикарном местном отеле, а потом прибыть к Мирре. Предмет надо оставить где-нибудь рядом с этой книжкой, и валить. Можешь даже потрепаться  с ней и айда в следующее измерение. Не хотелось бы, правда, чтобы это был роман "Герой нашего времени" или сцены Бородинского боя из "Войны и мира", на все остальное, даже, пожалуй, на динозавров я согласен. Ну, я пошел.
Евграф хитро подмигнул, поднялся с земли и действительно пошел к тому самому дому, в который только что забрел местный господин и откуда до сих пор раздавались приглушенные матерки и детский плач. Он открыл дверь, очевидно, что запереть ее забыли, и проник вовнутрь.
Снова послышался ужасный грохот, а детский плач усилился. Мне вдруг стало ужасно неуютно. Пускай город свой, но все-таки капельку он и чужой. А что если местные призовут полицейских? Тут и избранность не спасет. Да, он же велел ни о чем не думать. Не дай бог я о чем-нибудь подумаю и тогда финиш. Улечу одна в какое-нибудь забытое царство.

Глава 4   Мирра Лохвицкая.

Мы подошли к четырехэтажному дому Бриллиантова часов через двенадцать. Одежду эпохи мы купили в лучшем магазине города Евграф не соврал. Одна шляпка стоила 5 рублей. По здешним ценам довольно много. Платье мое слегка отклячивалось на попе и садиться в нем я как следует пока не научилось. Плечи мои покрывало что то вроде плащика, в руках  я держала трехрублевые зонтик и перчатки. Евграф вырядился настоящим местным франтом в котелке и с тростью и сам стал как будто выше ростом.
Никакой особенной легенды нашего визита мы придумать так и не смогли. Единственное что нам пришло в голову – мы приехали из Петербурга повидать великую поэтессу.
 У подъезда (это называется здесь подъездом или парадным?) мы обнаружили несколько звонков и несколько имен. Евграф опешил, поскольку никакой таблички с именем Лохвицкая здесь не было, а я усмехнувшись уверенно надавила кнопку звонка с надписью Жибер. Оперативник неведомой мне специальной службы посмотрел на меня вопросительно.
- Муж, - победно сказала я. У тебя, кстати, удостоверение ОДД с тобой? Сейчас предъявим и все вопросы моментально снимем. Так, кажется, Вы, сатрапы, всегда делаете?
- Гениально, - пробормотал Евграф, - все больше тебя уважаю. Может быть и не зря тебя избрали, а имя твое поместили в предписание. Не зря у тебя та родинка на попе, не зря ты одна отражаешься в зеркалах. Удостоверение у меня действительно с собой и "Макаров" имеется. Так что ничего не бойся!
Дверь открыла пожилая горничная. Неожиданно для самой себя я гордо и громко произнесла.
К  Марии Александровне. Эльвира Апштейн-Градская поэтесса из Санкт-Петербурга.
Евграф посмотрел на меня в ужасе, однако не потерялся и произнес.
- князь Евграф Тимофеевич.Польский.
- она ждет Вас, - отчеканила горничная.
- Вы в этом уверены? - зачем-то спросил мой спутник.
- уверена, уверена, - барыня распорядилась специально для вас дополнительные куверты поставить, - как не уверена, другие господа тоже здесь уже. Пожалуйте в гостиную.
По широкой общей лестнице мы прошли в квартиру инженера Жибера. В прихожей сняли свои балахоны и оказались у дверей большой ярко освещенной комнаты.
В комнате виднелось некое подобие тахты, на котором в длинном бесформенном балахоне восседала удивительной красоты молодая женщина. Волосы ее чуть кудрявились, лицо было такое свежее и чистое, как будто по нему уже кем-то отретушированному впоследствии многократно прошелся фотошоп. В нашем мире таких лиц нет. Обязательно угри какие-нибудь проявятся.
Уверена, все дело в экологии, а может быть в естественном отборе. Здесь не делают как у нас каждому младенцу прививку корь – краснуха – паратит – выживают сильнейшие. Нет аллергий, Виагры, антибиотиков и прибиотиков. 
Перед хозяйкой дома стояли два молодых человека, один из них рекомендовал другого:
- Позвольте Вам представить, Мирра Александровна, Константин Дмитриевича Бальмонта. Он только что прибыл из Крыма.
- Иван Алексеевич столько мне про Вас рассказывал, дорогая Мирра Александровна, что я не мог, ну никак не мог лично не засвидетельствовать свое почтение. Вот я перед Вами, Ваш навеки поклонник.
- У Вас, Константин Дмитриевич, столько поклонниц мы слышали здесь в провинции, но уверяю Вас, сегодня стало одной больше. Вы надолго в Москве?
- Я здесь в Москве проездом к матушке выбраться решил, впрочем, я всегда где-нибудь проездом – перекати поле.
- Однако, Мирра Александровна, закусить бы, с утра не евши, - сказал тот молодой человек, которого называли Иван Алексеевичем.
- прекрасно, господа, прошу к столу, обед сейчас будет подаваться и Женя возможно приедет.
Складывалось впечатление, что я это не. Я подтолкнула Евграфа. Он внезапно сильно и нагло ущипнул меня. Видения из позапрошлого века не исчезли.
Завидев нас, Мирра вскочила со своего диванчика и порывисто бросилась к нам навстречу.
- Не говорите, ничего не говорите, вскричала она, обращаясь ко мне, - именно такой я Вас и видела, именно такой я Вас себе и представляла, вы ведь Эльвира, да?
Я озадаченно кивнула.
- Он говорил мне о Вас, приходил ночью и говорил. Он не душил меня в этот раз, мне не было страшно, он сказал, что Вы должны приехать, откуда-то издалека, он сказал, что Вы должны привести что-то очень важное – какой-то глаз.
Он не ругал меня в этот раз, о нет, он продиктовал стихи, он был практичным, он просил накормить Вас обедом. И я Вас накормлю, и вы оставите глаз, все как он велел. Он просил еще подарить Вам сборник. И я подарю. Его только что доставили из книгопечатни. Сейчас же прикажу Маше принести его.
- но кто он? - озадаченно спросил тот, кого называли Иван Алексеевичем, кто он, Мирра Александровна?
- Как кто, мой призрак, мое всегдашнее зло – кольчатый змей.
Она громко продекламировала:
Ты сегодня так долго ласкаешь меня,
О мой кольчатый змей.
Ты не видишь? Предвестница яркого дня
Расцветила узоры по келье моей.
Сквозь узорные стекла алеет туман,
Мы с тобой как виденья полуденных стран.
О мой кольчатый змей.

Я слабею под тяжестью влажной твоей,
Ты погубишь меня.
Разгораются очи твои зеленей
Ты не слышишь? Приспешники скучного дня
В наши двери стучат все сильней и сильней,
О, мой гибкий, мой цепкий, мой кольчатый змей,
Ты погубишь меня!
Мне так больно, так страшно. О, дай мне вздохнуть,
Мой чешуйчатый змей!
Ты кольцом окружаешь усталую грудь,
Обвиваешься крепко вкруг шеи моей,
Я бледнею, я таю, как воск от огня.
Ты сжимаешь, ты жалишь, ты душишь меня,
Мой чешуйчатый змей!

Все присутствующие и даже Евграф зааплодировали. Хотя поэты –мужчины, как я заметила, быстро между собой переглянулись. Иван Алексеевич как будто хотел сказать своему спутнику: «видишь, я же тебе говорил, у нее немного не все дома, но женщина милая и весьма привлекательная».
- К столу, господа к столу, - очень серьезно сказала Мирра, - присаживайтесь к столу, а я пойду да и распоряжусь, чтобы подавали.
Мы с Евграфом отошли в сторонку.
- Ну как тебе здесь? - осведомилась я, - постигаешь великое, самообразовываешься?
- Неплохо, наслаждаюсь шоу, кто эти люди? – Евграф, похоже, не врал, что не знает. Действительно не знал. Если Вы можете поверить, что такое бывает. На мой суд человек, знающий, что такое континуум в степени континуум должен знать все.
- Невежественный ты осел, гордо высказалась я, – вон тот молодой человек, что постарше Константин Бальмонт, великий русский поэт. Ну а этот юный и хлыщеватый, как я понимаю, Иван Алексеевич Бунин – будущий лауреат Нобелевской премии.
Евграф поощрительно кивнул.
- У динозавров, как  мне кажется, все равно было бы интересней. Впрочем, мы почти у них, обманывать себя не стоит. Кстати, наши четырнадцать часов подходят к концу. А здесь мы как будто мы в мыльной опере. Воистину вселенная многолика, как и измерения ее. Аминь.
Я больно ущипнула его за руку.
-  Если ты про то, что нам надо торопиться, - даже не думай, - к тому же я все равно не собираюсь торчать 14 часов у динозавров или в открытом космосе.
- Когда мы все-таки там окажемся я тоже объясню тебе кто такой плезиозавр, а кто бронтозавр и что они едят.
- Я слышала эти названия, дурень, нечего козырять своей псевдоэрудицией, - отрезала я с небрежным видом, - тут тебе не там, - там знай себе живешь, ксиву гаишникам показываешь да зарплату плучаешь. Давай, давай, работай. А то доложу твоему ОДД, что ты олух царя небесного.
Я стала внимательней  прислушиваться к разговору поэтов, вполголоса что-то обсуждавших тут же в гостиной.
- ну, я же тебе говорил, – она сказка, - тихо шептал Бунин, - прекрасная, чувственная, удивительная женщина, но говорят такая же недотрога в жизни, как развратница в стихах. 
- Есть управа на любую, ты же знаешь, - ответствовал Константин Дмитриевич, покручивая рыжий ус. Подход только нужно найти соответствующий. 
Эвон, как у них делаются дела, почти как  у нас, особенно я, впрочем, удивлена не была,  - ничего не меняется. Но это  люди известные – этакие Филиппы Киркоровы и Маши Распутины своего времени, не иначе. Артистическая богема, мать ее.
Яркий луч солнца проник сквозь занавешенное огромными шторами оконце и ударил мне в левый глаз. Ты ли это Эльвира? Я, солнышко, я, я самая!

Глава 4.1  Константин Бальмонт
Мирра появилась еще более прекрасной и просветлевшей, однако балахон свой она не сменила и так и уселась в своем подобии пижамы за стол. Туда же плюхнулись и мы с Евграфом. Остальные молодые поэты, неодобрительно поглядывая на моего спутника, присели тоже.
Константин Дмитриевич тотчас потянулся к графинчику с водкой. Налил себе и Бунину  по полной, плеснул полрюмки Евграфу, нам с Миррой накапал  какой-то наливки, выбрав один из трех графинчиков с разноцветной жидкостью, которые кухарка принесла на специальном подносе.
- Вы у нас, Константин Дмитриевич – звезда, - начала разговор Мирра, - вся Россия Вами восхищается, - громко сказала она, - вот и матушка Ваша мне то же самое сказывала по-соседски.
- О, да Вы и с матушкой моей знакомы. Ну не более Вашего звезда то, Мирра Александровна, - не прибедняйтесь, к тому же о том кто звезда, а кто звездочка, - будущее рассудит, потомки рассудят. Ну, прошу, тост за очаровательную хозяйку, прошу, прошу господа по полной, прошу, прошу.
Мужчины выпили, я за ними, Мирра же лишь пригубила рюмку и поставила ее на стол.
- Все равно, Константин Дмитриевич, рассказывайте Вы, потребовала она, - как самый старший и самый умный.
- О чем же сказывать, Мирра Александровна?  Лицо Бальмонта слегка покраснело. Он пододвинул графин к себе накапал еще полную, уже не обращая внимания на остальных. Его примеру последовал и Евграф, однако, как человек вежливый он щедро одарил алкогольными напитками будущего лауреата Нобелевской премии, ну и меня тоже.
- Обо всем сказывайте, Мирра кокетливо улыбнулась, - мы здесь в провинции себя самих забывать начинаем. Расскажите о поэзии, о судьбах человечества, о Государе, о философии.
Бальмонт отказываться не стал. Выпил полную и начал рассказ:
- Ну, имя Государя трепать не буду, а про поэзию могу. Извольте. В поэзии много мне лично до сих пор непонятного, таинственного. А самое для меня таинственное, господа, так это то, откуда стихи рождаются, как эти мысли в голову приходят, а потом на бумагу ложатся. Вот мысль в поэзии что это такое по Вашему, господа? Вот для Вас лично, что это такое, Мирра Александровна?
- Этакий вопрос с подковыкою, Константин Дмитриевич, Мирра еще раз совсем чуть - чуть пригубила свою наливку.
- Да нет никакой особой подковыки. Вот Вы пишите то что думаете, или о том о чем думаете. Вот Ваш этот змей, которым все восхищаются и который Вы нам только что прочли – его же никакая цензура не выпустит. В нем Ваши мысли есть?. Вы его по каким мотивам написали?
- Да, сразу поняла, к чему клоните. У меня со стихами как – сажусь и пишу, все и сразу. Потом сижу, оттачиваю. Никогда особых доказательств не ищу – что это, откуда это. Вижу мысль сразу. Ну а в кольчатом мысли налицо.
- Настолько налицо, что его гимназисточки от руки в альбомчики будут переписывать, чтобы змей тот искуситель им ночью приснился. Я вот тоже вижу мысль сразу или не вижу ее вовсе. А вот объяснения, пояснения, доказательства они видеть истинную мысль попросту мешают. К тому же мысль должна быть красивой.
Вот сидит сейчас кто-то в другом измерении, взирает на нас. Сидят за столом в основном красивые люди, – он бросил неодобрительный взгляд на Евграфа и мысли у них в основном красивые. Вот Вы сами сказали – о судьбах человечества, о поэзии – ну не о ценах же на фунт сахара – для меня вот  мысли и красота одно и то же.
- То есть по Вашему, начал Евграф, - видимо уязвленный косым взглядом гения, смысл которого он прекрасно понял, - то есть по Вашему, те кто думает о ценах на соль и на то, что некоему фрукту из параллельного измерения, где оно, кстати, такое измерение произрастает, не нравится – мысли имеет некрасивые. Позвольте, но ведь без соли не проживешь, а без красоты прожить можно и очень легко.
Он залпом опрокинул рюмку и нахохлился, готовый к дальнейшей борьбе за исключительность и прекрасность своей некрасивости.
Бальмонт взглянул на него презрительно, выпил свою водку и продолжил:
- Мысль в поэзии – особая мысль. Мысль в поэзии – тайная зеркальность, когда окружающий нас мир отражается особым образом в сознании творца, в сознании личности, обладающей особым песенным даром, отображается возможно причудливо и странно. В этом смысле дровосек может превратиться в прекрасного принца, а Синдерелла в принцессу – они могут это сделать в стихах. Проблема в том, что только настоящему творцу это дано. Люди же простые, бесталанные могут лишь благоговеть и восхищаться. Что они и делают, часто весьма неумеренно.
- Браво, Константин Дмитриевич, браво, вскричала Мирра.
Мне, однако, показалось, что она была слегка уязвлена этой проповедью. Я была абсолютно уверена, что цены на сахар и соль иногда ее волновали и она, впрочем, также как и я не считала их некрасивыми. Возможно она, также как и я немножко считала, что великий поэт слегка выпендривался. Но ведь на то он и великий поэт. Мне против моей воли очень нравился сейчас  Бальмонт, слегка подвыпивший, разметавший свои рыжие кудри и с неистовой победительностью глядящий на присутствующих – вот, мол, смотрите, каков я. Вот за таким можно и в огонь и в воду.
- Мысль, - Евграф не унимался – лишь двигатель для движения человечества вперед и ничего более. Человек думает, создает нечто – новую сковороду, электрический фонарь – и потому существует и потому движется вперед. Если он создал некрасивую сковороду, на которой, однако, можно пожарить кусок мяса – это не означает, что у творца был некрасивые мысли или мясо его будет невкусным.
Мирра, судя по всему, также как и я восхищалась Бальмонтом, она смотрела на поэта во все глаза. 
- Ну, а, по-вашему, Константин Дмитриевич, куда же движется человечество? – спросила она, как мне показалось, лишь для того, чтобы заполнить неловкую паузу, возникшую нелепой, опять же по моей оценке реплики Евграфа.
Бальмонт выпил еще рюмочку и раскурил папиросу. Он видимо понимал, что на меня и Мирру слова его производят впечатление сильное, гордился этим и важно продолжил:
- Куда движется человечество? Да к прогрессу, куда же еще? Вам же сказал молодой человек. Человечество всегда семимильными шагами шагает  к прогрессу и никогда до него не доходит. Вот мешает что-то полного прогресса достичь.
- А что такое прогресс то этот? – Мирра лукаво усмехнулась. Я, правда, видела (а опыт 21 развратного и техногенного века) со счетов не сбросишь, что усмешка далась ей с трудом. Ей также как и мне очень нравился Константин Дмириевич, а усмешечкой своей она лишь пыталась скрыть то, как ей собеседник нравился.
Поэт весело затянулся папироской  и взглянул на нас практически победно.
- Извольте, Объяснить нетрудно – прогресс это появление огромного количества людей, которые занимаются ненужными делами, а денег зарабатывают больше, чем люди, которые занимаются делами нужными.
Вот в старину сапожник тачал сапоги, крестьянин сеял, жал, бороновал, кузнец ковал, торговец продавал. На весь город была парочка сказителей, которые передавали из уст в уста легенды и зарабатывали этим себе на кусок хлеба. А сейчас у нас – каждый второй литератор и каждый третий бездельник пишет стихи и прозу и все хотят зарабатывать копейки и даже рубли литературным трудом и творчеством. А сколько других – никому не нужные художники, модистки, парфюмеры. Вот у Вас, Мирра Александровна, на стенах фотографии. Появились новые бездельники – фотографы – большие деньги берут -  а вот  еще эти самодвижущиеся картины – кинематографы, - вот кто скоро будет зарабатывать побольше нашего. Усовершенствуют свои агрегаты и ну себе. Но сейчас все же самые главные проводники прогресса – наши браться писатели, да  журналисты – посмотрите, сколько их жадных развелось, посмотрите, сколько газет, журналов, изданий всяческих. Скоро их будет поболе, чем собственно писателей.
- Так что же плохо это? – рубанул Евграф, - просвещается народ российский, обогащается. Вам можно, а другим нельзя? Или этот самый из параллельного мира только Вас одного и видит?
- А кто говорит, что плохо – неплохо, - поэт покровительственно улыбнулся, - только это и называется прогресс. Когда на одного действительно работника появляется десяток машин, на которых он работает и сто человек, которые чинят эти машины, организуют его работу, взимают налоги и пени, владеют этими самыми машинами, пишут про них стихи и статьи, а также книги.
Итак, некоторые считают, что прогресс это процесс облегчения жизни человеческой, высвобождения времени для занятий чем-нибудь возвышенным, – вовсе нет – жизнь человеческая с прогрессом не меняется и работает человек не меньше и возвышенным вовсе не занимается – вот, уверяю Вас. Только работа эта становится во многом бессмысленной.
Ну не удовлетворен человек делом рук своих. Ведь худые сапоги сразу видно, - значит, плох сапожник. А вот слабые стихи не сразу. Всегда найдутся пара хвалебщиков, которые скажут – хорошие стихи, отличные стихи. Напечатают эти стихи в модном еженедельном издании. И воспарит автор. Будет собой гордиться, ученики у него появятся. А в конце жизни придет к нему прозрение и осознание того, что все, что он за всю свою долгую жизнь наваял  есть пара плохих стихов.
 А бывает еще того хуже. Вот ко мне вчера на вокзале подбегает мальчишка и сует в руку что-то, крича "гривенник", "гривенник". Глянул, а это фотографическая карточка с тремя, извините, обнаженными барышнями. То есть этот самый фотограф потратил время и сфотографировал барышень, как там дальше проявил фотоотпечатки, а мог бы возвышенно снять природу, гору какую, да не дают за гору гривенник, да и барышни эти могли бы сшить что-нибудь, а не сниматься в неглиже.
- Купили карточку то? – насмешливо поинтересовался Иван Алексеевич, - не купили?  А жаль. И вот этот из параллельного мира сидит и смотрит на наши художества. У них, поди, в параллельном мире такого нет. Все красивые и правильные.  Фривольные картинки друг другу по гривеннику не предлагают.
А у нас и барышни распутницы и прогресс. В параллельном мире  мире, интересно, этот вот прогресс есть? К тому же, хочу тебе заметить, Константин, что положит этот вот горе поэт перед собой публикацию в модном журнале и порадуется. Покажет внукам. Вот, скажет, что после меня осталось. А сапожник, который распродал все свои сапоги и все они сносились – что осталось в вечности после него. Какие реликвии? Ляжет он на смертном одре. Придут к нему внуки и будут вопрошать «ну ж ты, дед, кроме сапог своих в жизни сделал, что оставил после себя? Да и барышни обнаженные бывают, хочу тебе заметить очень и очень красивые. Ты и сам должно быть не хуже меня это знаешь и прибедняешься.
- Да и  кокетничаете Вы немного, Константин Дмитриевич, Вы  то сами – поэт хороший, - заметила Мирра, она чуть подалась вперед, кусочек белоснежной груди стал весьма эротично просвечивать сквозь домашний  балахон, а все присутствующие мужчины моментально сфокусировались на нем.
- Вы сами поэт хороший и в этом все дело. Вам будет, что показать детям, Вам будет, чем похвастаться перед внуками. Да и Россия, думаю, за многое скажет Вам спасибо. Так что оставим плохих поэтов и поговорим о хороших.
- Извините господа, вдруг сказала она, - встала, запахнула халат  и вышла из комнаты.  Бунин также встал из-за стола.
- Ну что же, пойду и я проветрюсь, - тихо сказал он.
- Тогда и я, - покладисто проворчал Евграф.
Ему, похоже, хотелось узнать, где здесь находится туалет, а спросить он стеснялся, да и возможно не знал, как здесь это называется – скажешь «уборная» - не поймут – позапрошлый век – как это у них там называется. Оставаться один на один с Бальмонтом в мои планы, откровенно говоря, не входило. От него исходил какой-то жар. Должна признаться, жар не слишком поэтический.
Я, живущая без мужика последние три месяца, жар этот ощущала весьма объемно и отчетливо.
Я была права. Константин Дмитриевич особенно не церемонился. Он, видимо, тоже меня прекрасно почувствовал. Слышала, что про таких, как я, мужики говорят: «у них глаз горит». Он молча взял меня за руку и вывел из комнаты. Я практически не сопротивлялась.
Мы понимали друг друга прекрасно. Он затолкал меня в какой-то чулан, у нас бы сказали кабинет – размерами не более чем три на четыре квадратных метра, задвинул задвижку на двери. И все – пропала Эльвира.
Эти старомодные платья такие неудобные.
Эти подвыпившие поэты такие горячие.
Вокруг меня колыхались полки с книгами. Письменный стол утлой лодочкой качался в волнах океана. Девятый вал приходил и уходил, а лодочка билась и билась в волнах без руля и паруса.
Мне никогда не было так хорошо. Все-таки другие измерения это прекрасно. Прекрасно и то, что мы не очутились у динозавров.
Ох и Ах. Вот они спутники Эльвиры.

Глава 5 Приглашение на казнь.

Все хорошее и даже самое лучшее длится недолго и в гостиной мы очутились первыми. Очевидно, сходить в туалет в Серебряном веке было труднее, чем осуществить коротенькую эротическую эскападу.
 Мы не смотрели друг на друга. Бальмонт  раскурил папироску и нежно гладил мою руку.
Остальные появились практически одновременно. Бунин и Евграф оживленно переговаривались, видимо, сдружились в уборной.
Мирра вошла в комнату минуты через две после них с маленькой книжкой в руке протянула ее мне и отрывисто сказала:
      -  А это Вам, Эльвира, мой первый сборник. Кольчатый змей приказал мне Вам его преподнести, вот я и дарю. Я там подписала Вам, прочтете на досуге. Я знаю Эльвира, наверняка знаю, что Вы тоже поэтесса. Прочтете что-нибудь свое.
- Просим, просим, -  несколько снисходительно сказал Бальмонт, а Евграф, ехидно улыбаясь, зааплодировал. Оба они были уже изрядно навеселе. Видимо местная водка была покрепче нашей, как и эти вот наши предки были гораздо крепче нас – хилых потомков.
Ну что же, решила я про себя – «хотите пати, не вопрос нате». Я конечно помнила предостережения некоторых фантастов – не оставляй ничего в прошлом, это может оказать влияние на все человечество в будущем. Впрочем, я то помнила, несмотря на мои хм, хм, приключения, что я что-то должна здесь оставить. Оставить один из предметов из предписания. Я хоть и выпила, но не так, чтобы забыть свою миссию перед человечеством. Я открыла сумочку, вытащила из нее фарфоровый глаз и протянула его Мирре.
- Мирра Александровна, позвольте преподнести Вам, - от души и от чистого сердца этот мистический глаз. Пусть он смотрит вокруг Вас, пусть убережет Вас от всяких напастей. 
Я поймала испуганный взгляд Евграфа. Мне на секунду тоже показалось, что, взяв глаз, великая русская поэтесса вдруг провалится в перпендикуляр. Однако ничего не произошло.
         Лохвицкая взяла глаз двумя руками и довольно долго, не отрываясь, на него смотрела.
            - Прекрасная вещь, сказала она мечтательно, - ну а теперь, читайте, читайте, прошу Вас.
         Я не стала более кокетничать. Настоящая поэтесса Серебряного века должна быть свободна и весела. Я  откашлялась и начала.

Казнь
Я голову кладу на плаху
Вот россыпь русая волос
Я вижу палача рубаху
И чей-то шмыгающий нос

При этих словах Бальмонт осторожно положил свою руку на мою. Евграф, заметив это, нахохлился и сделал то же самое, но с другой рукой. Мирра, заметив этот флирт, насупилась, и Константин Дмитриевич руку свою отдернул. То же самое проделал и Евграф.
Ах, мужчины такие предсказуемые и банальные. Но мне на секунду было приятно, что они такие. Вниманием то я в своем измерении обделена. Нашему миру определенно нужен переход и срочный переход – здесь штабс-капитан совершенно прав. 
 Я продолжила:
В толпе надрывно плачут дети,
Им говорят:  "сейчас, сейчас"
и стража нищих гонит плетью
- и шепот разнорОтных фраз...
"Она - такая молодая",
"Сейчас поскачет голова..."
"Зачем бедняжку убивают?
"Эй тише вы, а то тюрьма"
"Вчера купили мы корову",
"У Бодлеров не дом-барак"
"Я говорил- смени подкову"
"Ну скоро там?- пора в кабак"
Мне страшно, путаются мысли,
Беспамятно целую крест,
И слышу быстрое как выстрел
"Руби!"
кровавый, мокрый плеск
толпы, зевающей от скуки,
измажет первые ряды
Свои привязанные руки
Я распрямлю, без суеты
Я улетаю в бесконечность,-
Зюд - вест от крепостного рва
Где ни к чему живот и плечи
Где не поможет голова.
Я сказала по Хармсовски "Все" и запрокинула голову. Рукоплесканий не было.


Глава 6  Казнь.

Все закружилось перед моими глазами. Мир померк. Миллион маленьких иголочек впился во все частицы моего исстрадавшегося тельца. Я полетела куда-то вниз головой, как альпинист, сорвавшийся с огромной скалы. Ветер, не ветер ураган, завывал у меня в ушах. Перед глазами мелькало черное и красное. Наступила тишина. Я лежала на спине и смотрела куда-то вверх.
Я вдруг почувствовала страшную вонь, услышала жуткие стоны. Вокруг ощущалось какое-то шевеление.  Стильная столовая в квартире инженера Жибера пропала, также как и мои именитые  собеседники.
Я открыла, что я лежу на грязной соломе, пропитанной чем-то очень похожей на кровь, что  вместо модной одежды, купленной в модном бутике конца 19 века, на меня напялены какие-то тряпки, рядом валяется сумочка, из которой торчит, да торчит конвертик с Предписанием. Но это еще: не все – рядом весь в крови лежит Евграф, от него разит алкоголем (видимо еще из дома Мирры).
В странном каменном мешке с грязными стенами, и решеткой с толстыми железными прутьями вместо потолка мы были  не одни.
В  каменной банке диаметром не более пяти метров ползали, стонали, кряхтели не менее десяти существ, бывших когда-то людьми или похожих на людей. Они не обращали друг на друга никакого внимания. От них воняло немытостью. Некоторых, очевидно, пытали или били, потому что в местах, свободных от лохмотьев тела их были покрыты ужасающими шрамами, ожогами и язвами. Не было, кстати, понятно мужчины они или женщины, спутанные волосы и грязные рожи не оставляли в них практически ничего человеческого.
Внезапно в стене открылся какой-то люк и два господина в шароварах и расписных рубахах просунулись в нашу комнатенку, схватили несчастного бомжа (или бомжиху), который был поближе и начали его выволакивать наружи. Существо страшно верещало, упиралось и орало, остальные обитатели ямы сжались в комочки и похожие на щеночков в мороз.
- Быстро они с предыдущим управились, - сказал на чистейшем русском языке один из сидевших рядом со мной, - недолго нам осталось.
- Недолго, - эхом отозвался рядом тоненький девичий голосок. Я пригляделась. Это была девушка, довольно симпатичная девушка. Когда-то видимо блондинка. Сейчас волосы ее были как будто нарочно вымазаны сажей. На лице от подбородка до лба виднелся шрам, проходящий через левый глаз вместо которого чернела гноящаяся дыра.
Евграф наконец открыл глаза.
- Поднимайся, гад, - заорала я, - отвечай, где мы?
Евграф приподнялся, сел на обе свои тощенькие ягодички и огляделся. Лицо его отражала полнейшее бессмыслие. От него ужасно разило перегаром. Он был весь какой-то бледный и странный. Видать путешествие по измерениям порядком утомило его.
-  В тюрьме, ты матушка, - сказал мне притулившийся рядом старичок, но не долго нам осталось, сейчас всех показнят, головы поотрубят. оворят бунтовщики мы. Против царя мы бунтовали.  Но все одно со всей Москвы  сволокли нас. Сейчас и показнят, показнят. Из-за соли мы буйствовали. К батюшке-царю в ноги падали.
Дед вдруг жутко завыл. Остальные узники стали всхлипывать. Евграф испуганно отполз и вжался в стену.
- Приплыли, - шепотом сказал он, - это все стих твой. 1648 год должно быть. Царь Алексей Михайлович Романов «Соляной бунт», какжется называется. Народ и стрельцы взбунтовались против необоснованного повышения цены на соль. Молодой царь пожертвовал несколькими ближними боярами, чтобы народ утихомирить. После чего увеличил жалование стрельцам, а уже после этого разделался с главарями остальных бунтовщиков.
Вот куда мы влезли. Как раз в этот вот самый нелепый момент русской истории. Сейчас нам башку то срубят, вернее мне. Ты  в принципе всегда можешь это место покинуть. Я вот нет.
Уверена, что то, что он говорил можно было легко найти в Википедии. Однако он это и так знал наизусть и даже год помнил. Уважение мое к спутнику моему возросло неимоверно.
Секретных агентов готовят классно, что и говорить.
Одновременно с этим мне вдруг стало дико жалко Евграфа. Вот так неожиданность. Странный препон в вопросе спасения человечества. Я улечу, а он останется неведомо где и будет зарыт в холодной яме, вместе с этим дедушкой и еще десятком бедолаг.
Я против воли своей вдруг пододвинулась к нему и стала нежно поглаживать его голову, ту самую, которую скоро снесет грубый топор палача. Мне вдруг вспомнился еще мой давний, ранний стих:
 
Я стояла на коленях
И просила палача,
«Ну не надо не рубите
Петьке голову сплеча
Он хороший
Он дарил мне
Леденцы и кренделя
На руках меня носил он
Он веселый, добрый, сильный,
И на девушку из Вильно
Он меня не променял»
Но палач тебя не слушал,
Инструмент он не спеша
Заточал и трогал пальцем -
«Не готов ли чтоб решать»
Он, палач, сегодня ночью
Отлюбил свою жену,
А вчера за двойки дочку,
Пару раз пресильно пнул
Он не злой, палач московский,
Но и добрым не назвать,
Точит  он топор свой плоский
«не готов ли чтоб решать?»
Все пора, ура, повисла
гробовая тишина
Ничего почти не слышно
Только люд тихонько дышет
Только мрачно шуршат листья
И сморкается луна
«Ой» - вскричали бабки, тетки,
«Ай» - закворкала шпана
Он устало жахнул «сотку» -
Покатилась голова.

Дед выл, блондинка, которая в нашей эпохе и с целыми глазами могла бы украшать обложку гламурного журнала всхлипывала, а  я вспоминала стих.
Не покидала предательская мысль, что я то, я  в отличие от них останусь жива.
Замечали такое? Я, как офисный работник, замечала довольно часто – ругают товарища Вашего или даже друга, или выгоняют с работы, а у Вас в голове предательская мыслишка, а ведь не меня. И жалеешь его и утешаешь, а мыслишка опять червяком пролезает – как хорошо, что не меня, а ему, так ему и надо.
Эх, люди мы, человеки. Это у нас оттуда из крепостного права, от царя Гороха. К неудачам товарищей мы относимся без грусти, если не сказать с радостью. Потом долго обсуждаем их с другими  товарищами. Припоминаю фильм с Пьером Ришаром «Игрушка» - там этот момент описан ярко и живо.
Ну да я отвлеклась.
 Очередь на казнь здесь была существенно короче, чем на приеме у врача в нашей районной поликлинике. Минут через двадцать не более  в каменном мешке остались только мы, да дед, да одноглазая блондинка.
Вскоре явились за дедулей. Похоже, он врал, что не преступник, мужик он оказался  сильным, несмотря на дряхлость. Он хватался руками и цеплялся ногами за малейшие выступы, норовил плюнуть в жуткие рожи конвоиров и пнуть их со всей дури. Он орал благим матом, выпучив красивые серые глаза.
Один раз ему удалось смахнуть со своих плеч палачей, однако на их крики прибыло подкрепление. Деда выволокли  8 злобных катов тащили его  за руки и за ноги. Я наверное на всю жизнь запомнила отчаявшийся  глаз, косящий на меня и постепенно угасающий.
Все. Теперь наша очередь. Я быстро зарыла в солому пучок стрел из моего конвертика. С масличной ветвью «уходить» легче. Сейчас я скорее всего расстанусь с Евграфом. Мне надо спасть человечество. Это моя миссия. 
Парень грустно смотрел на меня. Я придвинулась к нему поближе. Он положил голову мне на плечо. Я обхватила ее обеими руками. Я целовала давно немытую голову певца и спецагента, я не верила, что это происходит со мной. Он  жарко обхватил меня. Голова закружилась. Он лежал на мне и жарко целовал. В попу мне впился пучок стрел.
Идиллия.
Даже всхлипывания блондинки прекратились. Очевидно, смотрела на нас и удивлялась. А мне так хорошо. Совсем не тяжело и не больно. Он такой легонький. Стрелы декоративные, совсем не острые.
Внезапно стало совсем легко. Евграфа оторвали от меня. Жуткие испитые, изборожденные морщинами лица склонились над нами. Нас всех троих волокли на свет божий. Все начался обратный отсчет.
Когда я читала про казни, я всегда думала об этих нескольких последних шагах. Человек встал и пошел и он непременно знает, что через несколько минут его вообще не будет. Те, которые его ведут, останутся, останутся те, которые на это смотрят, строго говоря, все останутся, а вот его не будет. Не будет он думать, говорить, ходить, смотреть. Для тех, кто ведет на казнь и тех, кто будет казнить все это обычная рутинная работа. Для них важно хорошо ее выполнить, потом выпить по рюмочке совместно. А вот для него нет. Он знает больше остальных.
Еще меня всегда настораживала фраза «умереть красиво». Говорят, поэт Гумилев перед расстрелом снял сапоги, отдал революционным матросам и сказал: «возьмите, ребята, вам нужнее». Меня всегда интересовало смогу ли я так в случае чего. Останусь ли я в памяти, потому что красиво умерла. Я гордая с полуобнаженной грудью у измочаленной пулями стены взгляну в лицо палачей. И крикну им как Мата Хари: «Ну, все, мальчики, я готова». Залп.
Испуганные лица стрелявших и горький стыд за содеянное в глазах молодых солдат  и их  восхищение мной – прекрасной и молодой, но уже не живущей.
 Или меня поволокут, испуганную, рыдающую  и обкакавшуюся, а я буду отбиваться и орать и кусаться. И меня насильно без последнего слова поставят на колени, два палача заломят мне руки за спину, а третий, самый  злобный палач расшибет мне затылок из пистолета «Макаров», а затем  врач в давно нестиранном халате, пощупав пульс, скажет: «готова». И мое тельце с половиной головы и совсем без лица отволокут в какую-нибудь ямку.
Ну да я заболталась. На улице прохладно. Мы опять были в Москве, прямо в Кремле.
Огромная толпа  ободранных старинных людей гоготала, выла и орала. Собор Василия Блаженного какой-то обшарпанный  (а ведь недавно, поди, построен – требуется ремонт, где мэр, уволен?) наваливался огромной громадиной. Темно. Накрапывает снег пополам  с дождем. Острые иглы впиваются в щеки. По деревянному помосту, на который нас вытащили, неторопливой походкой прохаживаются два коренастых мужичка в красных рубахах – палачи.
Один из них подходит к деревянной колоде, на которой стоит мутный штоф, цедит в грязную кружку какой-то жидкости, крякает и смотрит на нас бесстрастно, как дворник-узбек глядит на неубранную  пока  кучу желтых листьев. Деревянный помост залит кровью.  На нем валялись кусочки человеческого мяса.
 В отдалении, метрах в 50 от нас - еще один помост. От толпы он  отделен строем людей с палашами, в давно не чищенных, пачканных старинных шубах. На помосте - кресло, на котором подбоченясь сидит молодой человек с незаинтересованным лицом.
«Видимо царь», - подумалось мне.
Он смотрел на нас без особого энтузиазма. Очевидно, не садист. Так, ради зрелища и государственной необходимости. Это у них вместо сериалов, 125 серия. Даже интереснее. Серии повторяются только сюжетно – актеры все время новые. Не успевают надоесть. Не становятся звездами. Не приедаются. Кстати, можно превратить в актера любого, даже друга или родственника.
Палачи схватили Евграфа. Парень шел за ними как деревянный. Видимо все-таки решил умереть с высоко поднятой головой по - гумилевски.
Внезапно царь сделал какой-то отрицательный жест рукой. От места, где стоял трон отделился и побежал к лобному месту маленький юркий человечек – такие в сегодняшней Москве отдают приказания об организации подтасовок на выборах и других гнусностях. «Пресс-секретарь царский», - решила я. Он визгливо обратился к старшему палачу:
- Баб первых давай!
А что, в принципе правильно, это интересней – женских ролей в этом сериале немного. А этого недотепу Евграфа можно оставить на закуску.
Царю со свитой можно вообще после нас с блондиночкой пойти домой в Грановитую, выпить меду и дальше шоу не смотреть. Я с самодержцем была полностью согласна. Баб нужно казнить первых, всех без исключения.
Бросив Евграфа, который упал на колени и так и остался стоять на помосте на четвереньках, палачи повернулись к нам с блондинкой.   Каждую из нас схватили четыре цепкие руки. Повернули лицом к царскому месту и моментально сорвали одежду.
Я осталась в одних узеньких трусиках - стрингах – в которые уж извините для сохранности был засунут конверт с предписанием и маленькой зеленой веточкой. Блондинка была голой совершенно. Ах, если бы не выбитый глаз, если бы не он. Все правильно она могла бы украсить страницы эротического журнала для мужчин «Максим». Грудь третьего размера  возвышалась над животиком, на котором не было ни единой складочки, попка была не большая и не маленькая, такая как журналу и надо.
Я втянула отвисший  животик. Мне тоже хотелось понравиться царю. Однако понятно, что шансов у меня чуть, шансов у меня вовсе нет. Мелькнула жуткая мысль, что пора бы ее того, в смысле срубить ей башку, блондинке этой.
Толпа завыла в восторге. Блондинку действительно  поволокли к плахе, вернее к простой деревянной колоде первой. Поставили на колени и оставили в такой занимательной позиции. Человек в красной рубахе весело поплевал на руки и поднял над головой огромную секиру.
-   Поберегись, православные, проорал он - зашибу.
Я зажмурилась. Раздавшийся хруст был погромче, чем бывает если  переломить, например, куриную кость.
Лезвие секиры вонзается в колоду. Беловолосый предмет падает на деревяхи помоста. Прекрасное тело сброшено с плахи. Все.
Хью Хеффнер, основатель Плейбоя, кто не знает, если и снимет ее, то уже в нашем измерении  или в каком еще, правда, возможно, она уже будет не безглазая блондинка, а трехглазая брюнетка с ослиными к тому же ушами. 
Мне вдруг стало весело и прекрасно. Я смотрела на беснующуюся толпу, на царя, Алексея Михайловича Романова, который в ходе казни нашей товарки по несчастью похоже не шевельнул ни одним мускулом.
Вот она эйфория, которая ничего не стоит и за которую ничего не будет. Крепко сжимавшие меня руки чуть подрагивали. «Сейчас и воспарю», - подумала я.
Боковым зрением я приметила, что Евграф – вот что такое спецподготовка ОДД подползает на четвереньках ко мне. Его маленькая лапка крепко уцепила меня за щиколотку. Я подумала о маме. Она сейчас дома, а где дочка не знает. Вот так бывает – люди воспитывают детей, а те потом…
 Царь опять махнул рукой и что-то крикнул, а палач потянулся к конверту у меня в трусиках. Сопротивляться я, как Вы понимаете, не могла. Дальше и описывать скучно.
Я подумала о доме уже целенаправленно. Мне хотелось домой. Взрыв, крики.  Палачи, как два столкнувшихся в какой-то случайной теннисной игре теннисных мячика стукнулись друг о друга огромными бритыми головами и разлетелись снарядными осколками в разные стороны.
Все вновь завертелось перед моими глазами. Лицо царя приблизилось вплотную (ах, я единственная в нашем мире, кто видел эту колоритную личность, которой всего-то лет восемнадцать)  и стало с бешеной скоростью удаляться прочь.
Средневековая Москва осталась где-то очень и очень далеко справа и слева, сверху и снизу, а возможно и внутри меня. Я потеряла сознание, мне показалось, что ко мне пришел казненный дедушка - бунтовщик и ласково гладит меня по руке. «Маленькая, маленькая», - повторяет он, и капельки крови капают на мою руку. «Я люблю, тебя, маленькая!»

Глава 6  Евграф.
Я лежала в своей кровати. В нашей с мамой квартире. На подушечке, накрытая одеялом. Все сон? Страшный сон? Ничего не произошло. Просто я пьяная попала наконец домой. Добрая мамочка укрыла меня пьяненькую дурочку и уложила спать.
Я сладко потянулась и повернулась на бочок. Взглянула в наше с мамой старенькое зеркало и дико заорала. В Зеркале отражался Евграф, он сидел где-то в глуби комнаты и дремал.
Зеркало было явно обычное, не хиральное,  черт бы его драл.
От моего крика спецагент неизвестной спецслужбы проснулся. Он посмотрел на меня очень, очень внимательно. Он подошел ко  мне, прилег рядом и обнял меня. Где-то я сегодня уже это ощущала или видела.
Я положила голову ему на плечо. Я ответила на его жаркий поцелуй. Я обняла тщедушное, маленькое тельце. Его вроде должны были казнить.  Я была рада, что его не казнили. Я, правда, правда, была рада, что он живой.
Было 4 часа ночи 7 марта 2010 года.  В нашем измерении. Прошли ровно 4 часа с момента нашей беседы в «Ночном волчонке». В континууме параллельных миров прошел континуум параллельных лет.
 Мы сто миллионов раз занялись сексом с Евграфом. Во время этих эскапад он побывал рыцарем круглого стола, а я проституткой  из Касабланки, он Петром Первым, а я Елизаветой Второй с русалочным хвостом, мой растянутый в параллельность мозг изнемог и исчуствовался, но в то же время хотел продолжать любить и страдать, а также умирать за любимого человека. Тщедушный гном был в этот момент моим любимым и единственным.
Я прожила миллион жизней, а три миллиона жизней еще не прожила,  мне не рассказали ни одной сказки, но мне казалось, что все сказки в моей жизни уже рассказаны. Я обладала словарным запасом в миллиарды слов, а изъясняться могла только междометиями. Я знала все языки мира, в том числе языки давно забытые и языки пока не придуманные.
Я посетила все планеты солнечной системы, а в другой солнечной системе, где Земля имела вид грибка, а луна была похожа на помидор, от которого отрезали половину, я побывала только на Венере, но мне и этого хватило, потому что живущий там Евграф-кентавр с огромными голубыми глазами пригласил меня на свидание в венерианский кабак, смотреть огромную венерианскую радугу-дугу. Мы сидели на этой радуге, смотрели друг на друга и не понимали сути вопросов - почему и зачем? Таких вопросов для нас не было и не могло быть. Я была в прекраснейшем панцире божьей коровки, я сидела в седле на спине у Евграфа - кентавра, мы скакали по деревянной радуге на Марс, а оттуда дальше к Юпитеру.
Я плакала газированной водой, а он пил мои слезы и превращался из Кентавра в гиппопотама, огромного и плоского, а радуга становилась серой, потому что на планете Кассиопея синяя радуга, а Эльвира там похожа на жука, а Евграф - ковбой, съедающий на ужин целую коробку таких жуков, но именно этого, меня Эльвиру, о взял за усики, рассматривает и улыбается.
Предложение это слишком длинное. Но кто говорил, что предложения должны быть короткими - главное, чтобы они были записаны.
Согласитесь также, что роман про тяжелую жизнь старухи в городе Кинешме, старухи,  которая воспитывает внучку, больную церебральным параличом, а потом получает наследство от заокеанского дядюшки и не может им воспользоваться из-за бюрократических проволочек был бы гораздо веселее, если бы прилетевший из зеленого тартарары огнедышащий дракон вдруг подхватил бы и внучку и бабушка и забросил бы их на своей чешуистой спине в параллельный мир, где не нужны деньги, а про то, что такое церебральный паралич никто ничего не знает по причине отсутствия такого понятия в принципе.
Некоторые скажут, что это называется смерть, но ведь если ты не умер нельзя начать жить заново, как если ты не ушел с одной работы, длящейся с 9 до 18, нельзя пойти и заседать полный день на другой работе, даже если она длится к примеру с 11 до 20.
Все кончилось. Я лежала без сил и смотрела на трещинки нашего давно не ремонтированного потолка. Евграфа рядом не было. Я приподнялась на локтях. На журнальном столике валялся лист бумаги, в котором я безошибочно узнала «Предписание», на нем находилась скомканная зеленая веточка. Что с ней теперь делать?
Внезапно в прихожей раздался дикий грохот. Послышались голоса. Комната наполнилась людьми. Это были здоровенные мужики в камуфляже, с автоматами. Командиршей их конечно же была та сама мужеподобная баба, с которой мы сегодня уже, кажется, встречались.
Два мордоворота стоят рядом с  Евграфом. Достается ему все-таки. Его рубашонка выбилась из джинсиков. Под глазом синится огромнейший синячище.
- Игра окончена, - громким отчетливым голосом, - произносит баба, - «Предписание»  наше. Вот оно. Мы возьмем его и доставим руководству. Сверлите дырки для орденов, ребята. А этого в расход. Заберите у нее бумаги. Где бумаги, сука?
Один из автоматчиков сделал ко мне неуверенный шаг, а я сделала неуверенное движение в сторону прикроватной тумбочки, стремясь схватить «Предписание» и спасти, спасти человечество.
То, что я увидела потом, я запомнила на все свои  жизни во всех измерениях, в которые мне еще предстоит посетить. Евграф, крошечный человечишко с криком «Я тот, кто помогу тебе» каким-то невероятным образом вывернулся из рук держащих его людей. Птицей взлетел и отпихнув приближающегося ко мне злодея опустился  прямо на тумбочку. Он схватил лежащую на ней зеленую веточку и в одно мгновение сожрал ее. Таким же образом он поступил и с предписанием, скомкал его и моментально запихнул в свой маленький ротик, тот самый ротик, что только что жарко целовал меня только что.
Люстра закачалась. Евграф внезапно стал увеличиваться в размерах, а командирша автоматчиков и ее подручные напротив уменьшаться. Мои носильные вещи, вместе с прижизненными изданиями из коллекции мамочки закружились в воздухе. Я в ужасе закрыла глаза, а когда открыла их, то обнаружила, что нахожусь в чем родила мать, закрывающей свои прелести руками прямо у подъезда нашего с мамой дома. 

Глава 7 «Конец света»

Тот самый  конец света,  каким я его и представляла со слов Евграфа внезапно наступил, я поняла это  сразу же и бесповоротно. Уличные фонари перевернулись, врылись в землю своими головами и более не светили. Троллейбусы потеряли те свои палки, которые соединяли их с электричеством, а вместо них выросли огромные лапы. Часть прохожих стала похожа на плоскостные анимационные картинки, а часть как будто бы стала многомерной массой, что в нашем пока еще трехмерном мире, конечно же, выглядело ужасно: бесформенные головы, цилиндрические глаза.
Мысли, повсюду мысли – я видела бесконечность мыслей. Некоторые были простые и пошлые, некоторые ушлые, некоторые похабные, случались мысли убийц и насильников, ну и, конечно же, огромное множество самых простых и примитивных мыслей – надо купить хлеба и молока, надо забрать у Павлика долг, надо помыть машину.
Мысли разбегались и собирались в кучки, мысли мыслились на ходу и напоминали кипящие кастрюльки с подпрыгивающимися крышками. Мимо меня пронеслись мысли программиста, наполненные операторами, реляционными базами данных, кусающей необходимостью купить шторы в новую квартиру, помириться, а затем заняться сексом с девушкой.
Посреди этого скопища непонятного и непонятого возвышался Евграф, он стал огромным и каким-то прозрачным. Как я не силилась, его мыслей я увидеть не могла. Его губы, величиной с два огромных небоскреба что-то шептали мне с другого конца вселенной.
Я могла разобрать только «Прощай, прощай, я люблю тебя Эльвира, я люблю тебя». Евграф становился невидимым, Евграф становился прозрачным. Я вдруг все поняла. И эта моя мысль завертелась среди чужих пожеланий купить кефир, трахнуть негритянку, сделать плановый техосмотр автомобиля.
Евграф, выполнив свою миссию перед человечеством, исчезал в перпендикулярном мире. Оттуда не было возврата и он и даже я об этом знали. Если параллельные миры, также как и параллельные прямые могли иногда пересекаться, то перпендикулярный мир был один одинешенек. Сначала у парня исчезли ноги по колено, они как будто растворились и он висел в воздухе огромный и страшный инвалид без ступней и лодыжек, его лицо жалобно кривилось, он глядел на исчезающие части свои и огромные  горькие слезы смывали целые кварталы. Когда осталась одна голова на тонкой цыплячьей шее, которая меня так забавляла еще в «Ночном волчонке», губы Евграфа вдруг разверзлись и он отчетливо и громоподобно произнес – «Вспоминай меня Эльвира».
Он исчез – вернее не исчез, а стал перпендикулярен мне и ему, и вообще всему нашему бытию и сознанию, он попал в ту часть Вселенной, которая является конечной. Мне от этого было не легче. «Евграф, Евграфушка», - вопила я. Внезапно все стало на свои места. Летящие в никуда автомобили, фабрики, офисы и дома. Людские, кошачьи, собачьи мысли забрались обратно в пустые головы.   
Мы спасли мир! Спасли Человечество! Но какой ценой. Евграфа больше нет, нет ни в круге ни на плоскости, ни в параллелепипеде ни в прямоугольнике. Евграф исчез среди задач и уравнений, среди небытия и бытия.
Прощай! Я люблю тебя парень и спасибо тебе от всего Человечества!

Глава «Последняя»

Внеплановый отпуск, любезно предоставленный мне моей начальницей, подходил к концу. Это был его последний, мрачный и серый день. Я сидела в «Ночном волчонке». Редкие посетители тянули дешевое пиво, ради которого они сюда и явились.
На сцене никто не пел, и мне даже показалась, что она несколько запылилась с момента моего последнего визита в это прекрасное место.
 Обкуренный немолодой господин с пустыми глазами растопыривал руки, пытаясь прикрыть  от остальных посетителей деваху весьма вольного на вид нрава, сидящую у стойки. Он покупал ей выпивку, а она пыталась потрогать задницу каждого подходящего к барной стойке мужика.
Я тянула свое пиво и думала о том, что главное предписание своей шефини я так и не выполнила. Мне не удалось найти свою судьбу. Ничего интересного, кроме странного сна, который приснился мне несколько дней назад, со мной не случилось.
Я очнулась дома, а мама горько корила меня за мои прогулки. Она прикладывала к моему лбу влажную тряпочку и по-матерински бурчала, что если я буду продолжать так пить и гулять, то со мной что-нибудь обязательно случится. Если со мной что-нибудь случится, то ей не на что будет жить, не на что будет покупать свои книжки, потому что я не буду получать зарплату и зарабатывать свои деньги.
Она рассказывала, что все сыновья и дочери ее подруг давно обзавелись семьями. У этих самых подруг родились внуки и внучки, и только она, несчастная лишена возможности понянчить внучат, потому что ее дочка предпочла построению серьезных брачных уз алкоголь и одиночество.
Ей, видите ли, неудобно смотреть людям в глаза, она считает себя изгоем, потому что не может обсудить с людьми какие памперсы не вызывают аллергию и где купить редкую машинку, которая была героем мультика «Тачки». Она очень несчастна. Она родила меня рано, и хотя папа Харитон ушел, она жизнь свою посвятила тому, чтобы меня вырастить. Она не вышла замуж. Она все сделала для меня и то, что я не живу на помойке исключительно ее заслуга.
Я молча кивала. Мне очень  хотелось сказать что-нибудь обидное, например, что  не стоило меня вообще рожать, что я взрослая и у меня своя жизнь, что ее мамашина вина, что мужика мне так и не удалось найти, потому что росла я без отца, что не такая уж я алкоголичка. Однако я молчала и просто кивала головой. Я понимала, что все мои доводы, как бы это помягче сказать, вероятностные, что на самом деле  я не права, что нажралась, явилась домой утром, когда мама уже ушла меня искать (Где искать?). Искать, искать – так она сказала – типа, телефон не отвечал, и она думала, что я завалилась где-нибудь на подходе к дому.
Я робко говорила, что могла бы, кстати, остаться у какого-нибудь парня, устраивать свою судьбу, но мама Элеонора, только хмыкала, показывая всем видом, что уж это вообще невозможное событие, что никакого парня у меня нет и быть не может, что она была бы очень рада, чтобы я осталась хоть где-нибудь и родила бы ей  потом маленького внучонка, но нет, это совершенно  немыслимо и никогда у нее никакого внучонка не будет.
Я пыталась рассказать маме свой сон, пыталась доложить, что я встретила парня, с которым посетила другие измерения и что за мной гонятся спецслужбы.  А теперь этот парень попал в перпендикуляре и исчез навсегда. Я говорила с ней про бесконечность вселенной. Мама только горько покачивала головой. А потом долго разговаривала с подругой тетей Ниной, которая в молодости училась на психиатра. «Белая горячка» или что-то в этом роде, - так, кажется, они решили. Где-то у Булгакова, кажется, был поставлен такой диагноз. Сейчас я была с ним (диагнозом) почти согласна. Те отрывки своих снов, которые  я помнила, отдавали безуминкой. Кое-какие фрагменты  приходили вновь, например, казненный дедушка, лицо царя, пьяный поэт Бальмонт, который с каждым новым сном и в каждую новую ночь домогался меня все грязнее и грязнее. Я отпихивала его, кричала: "Константин Дмитриевич", "Константин Дмитриевич", но он хотел меня, что тут сделаешь.
Я и  зашла в «Ночной волчонок», чтобы спросить про певца Евграфа и даже спросила про него. Мне ответили, что музыка бывает только по субботам и певца зовут не Евграф, а Петр и что в субботу он придет и чтобы я приходила, послушала его авторские песни и выпила пива в «счастливые часы».
Я так глубоко задумалась о своем, что мне потребовалось, наверное, несколько десятков секунд, чтобы среагировать на старый скрипучий голос, который настойчиво бормотал «Эльвира», «Эльвира».
Я очнулась от невеселых мыслей об одиночестве и своем алкоголизме и вдруг обнаружила сидящего рядом с собой старичка лет семидесяти, одетого в джинсы и давно нестиранный пуловер. На голове у него была лыжная шапочка, какие носят теперь приходя на светские тусовки гламурные молодые люди.
Дедушка надел ее видимо за тем, чтобы скрыть от общественности свои несколько оттопыренные уши. Я удивленно воззрилась на неизвестного старца. Каждый раз в этом волчонке любопытные встречи. Может быть, это и есть Евграф только старый, а тот молодой и невзрачный человечек мне только привиделся. Это вполне нормально для алкоголички.
- Добрый день, Эльвира, - повторил старичок.
- Здравствуйте, - вежливо ответствовала я.
- Я пришел поговорить с Вами про бесконечность Вселенной. Я пришел поблагодарить Вас за спасение человечества.
Я сделала огромный глоток «Гиннесса» и зачарованно и внимательно слушала дедулю.
- Да, да у Вас не белая горячка, - продолжал он. Ваша мама скоро поймет это. Хорошо, что Вы остались живы, что Вам удалось спасти  всех нас и перенести в параллельный мир почти без потерь, а вот  Евграфа, Евграфа уже не вернуть. Он помог Вам, но ведь это  было не запрещено «Предписанием», помог и погиб для всего человечества, для всех нас. Дальше медлить было нельзя. Вы что-то хотите мне сказать, у Вас есть какие-нибудь пожелания. Я был начальником Евграфа и кое-что значу в этом мире. Может быть, Вы хотите работать на меня, хотите денежную премию. Ваша начальница по моей просьбе отпустила, Вас, и все вопросы мы решили.
Хотите отпуск на Канарах или Мальдивских островах? Я быстро все улажу. Кстати, вы представлены к награждению орденом «За заслуги перед Отечеством 1 степени». Президентом решается вопрос о присвоении Вам звания «Героя России». Орден вскоре получите. Это я Вам гарантирую. Мы своих не бросаем. Евграф уже стал Героем  России, посмертно. Вернее, вряд ли можно назвать смертью то, что с ним  произошло. Ведь после смерти есть жизнь, а у него этой жизни нет. Его нет, но он  перпендикулярен всем нам. Вот ведь какая коллизия. Вот моя карточка.
Я молча взяла глянцевый прямоугольнник. Так, так Никанор Александрович и мобильный телефон.
- Итак, если что звоните, старичок поднялся с места. А я пошел, дела.   
- Никанор Александрович, - меня переполняли эмоции, я, Эльвира спасла человечество, я бросила свою жизнь на алтарь Отечества и победила, Никанор Александрович, а почему вы сказали почти  без потерь? Ведь Евграф потеря огромная.
- О да, Евграф потеря невосполнимая. Заменить его невозможно. Он потеря  для всех нас, он знал, на что шел, на войне  как на войне, а он солдат, солдат  России. Есть и другая потеря, одна всего к счастью и не такая значимая.
Старик смущенно посмотрел на меня, покраснел и стянул свою лыжную шапочку.
Да, еще одна потеря. То самое о чем  говорил Евграф. Великий Евграф. Все осталось по-прежнему в нашем мире, кроме одного обстоятельства. Но этот  новый мир  был параллелен нашему, это был новый мир, а наш провалился в тартарары.
Да, да, вы не ослышались. Уши  у деда были ослиные. Два небольших аккуратных ослиных уха.
Он молча поднялся со своего места, натянул шапочку и гордо пошел к выходу. Обдолбанный мужик  у стойки бара  и зажигавшая с ним  девица легкого поведения в короткой юбке также поднялись со своих мест и строевым шагом двинулись за ним.
«Видимо охрана», - уважительно подумала я.
Я летела домой как на крыльях. Я скоро буду Героем России. Я получу орден «За заслуги  перед Отечеством» первой степени. От счастья, от гордости за себя и за все человечество прямо на пороге квартиры я потеряла сознание.
Я лежала в своей кроватке с мокрой тряпочкой на лбу и разрываясь от внутренней эйфории слушала какие-то реплики из прихожей. Мама старалась говорить тихо, но разговаривала опять с Нинкой, кажется.
- Да, Нин, да, - говорила она, - да опять то же самое, совершенно пьяная, что-то говорит про ослиные уши и про то, что она орден какой-то получила и что Евграф в перпендикуляре. Что делать? Скорую вызывать? Что говорить скорой? Ей на работу завтра. Ремнем побить?  Да поздно уже. Запой? Нет не запой. Несколько дней то она не пила. Но видать опять за свое. Таблетки принимала, амфетамины? В сумочке посмотреть? Сейчас посмотрю, не клади трубку. Ой, Нин, что делать то теперь?
Внезапно в прихожей раздался маменькин вопль. Ну, все»,- тоскливо  подумала я,- «Она нашла таблетки. Неужели я пила таблетки. Сейчас, правда – «Скорая», с работы выгонят. Я сжалась под одеялом в комочек. Сейчас мамаша ворвется с ремнем или с колом и мне не поздоровится.
Кому, скажите, нужна дочь, алкоголичка и наркоманка. Кому я Эльвира  нужна. Я зарылась  в свой кокон и забылась на несколько мгновений.
Внезапно я почувствовала, что меня часто, часто лижет языком  собака. Откуда у нас собака? Возможно, я привела ее домой. Я приоткрыла один глаз. Нет, нет – это мамина голова. Мама целует меня.
- Спасибо, спасибо дочка, спасибо – причитала она с яростной слезой.
Очевидно, она все-таки  нашла таблетки  и не удержалась, выпила. Да, да, видимо скоропомощная нужна нам  обеим. Мать недалеко ушла от дочуры и наооборот.
Я широко открыла оба глаза. Мать трясла передо мной какой-то книжонкой.
- Вот, вот у тебя в сумке нашла, это мне, мне? – кричала она.
Ах да, та книжка, что подарила Мирра.
 – Купила в твою коллекцию по случаю – ползарплаты отдала, а ты ругаешь меня. Смотри, здесь автограф – ее собственная рука «Равной от Великой». И подпись «Мирра». Ни у кого в Москве такой нет – ни у одного из твоих дружков коллекционеров. И состояние, посмотри на состояние – она как новая.
 В старой телефонной трубке, лежащей на столике в прихожей, слышались частые гудки. Видимо Нинка устала ждать новостей и стана наркоманов и алкоголиков, и ушла по свои делам. Скатертью дорожка.
Мы сидели с мамой обнявшись. Ура, вопрос о белой горячке снят, хотя бы для меня самой. Теперь интересно дадут ли Героя.

Глава «Совсем уж последняя».

Через 9 месяцев я родила двойню двух мальчиков. Евграфа и Константина. Вы не подумайте  ничего плохого – назвала в честь Бальмонта – что тут такого? Красивое имя.
Мама Элеонора теперь без стыда смотрит в глаза своим  подружкам и друзьям и отстаивает преимущества производителя детского корма «Семпер» перед «Бабушкиным лукошком».
Ребята орут страшно. Говорят,  у мальчиков это из-за животиков. Мне назначили сразу две пенсии – на работе  и от Правительства. Меня часто навещают представители разных госорганизаций (просто так по- дружески). Заносят соски и погремки для младенцев. Смотрят во все глаза – не каждый из них спасал человечество.
Мне  удалось похудеть, и теперь я даже худее чем прежде. На стихи остается много свободного времени, и я часто пишу стихи. Они у меня все лучше и лучше – впрочем, сам  себя не похвалишь.
А Героя России  мне так и не дали.
Ничего, получу в другой истории.
Конец.