Люди

Тони Ронберг
БЮРОКРАТЫ
Мы все были бюрократами – маленькими винтиками в колесе большой машины. Я – совсем маленьким и несмазанным, а он – винтом побольше с блестящей, обкатанной лысиной. Он уже притерся в этом механизме.
Почему он мне нравился? Потому что не нравился больше никому! Потому что все сказали: «Он бумажный червь!», а я сказала: «Он не такой!»
Его бросила жена. Давно. Меня в то время еще никто не бросал, я могла только догадываться, как ему больно.
Я приносила документы ему на подпись. Его подпись казалась мне изумительно прекрасной.
Потом я заболела. В горле набухали маленькие бомбы. Помните, тогда еще в аптеках продавали фурацилин? Желтый такой раствор? Я полоскала горло каждый вечер, но уже не помогало.
Радовала морозная зима. Огорчали безденежье, отсутствие карьерного роста, премий, выслуги, соцпакета и досрочной пенсии.
Я была лишь щелчком в телефонном аппарате.
– Анечка, переключите на отдел кадров, – гнусавил он в телефонную трубку.
Щелк. Переключаю.
Когда я протиснулась в его кабинет с документами, пошла кровь. Носом или горлом, не знаю. Боли уже не было, но алая гуашь стала капать на свитер и бумаги. Он вскочил из-за стола.
– Анечка, что с вами?
Он помнил мое имя, но сил порадоваться уже не было.
Потом он вызвал скорую. Это оказалось очень кстати, потому что у меня не было прописки в том городе, где я работала, а тогда с этим было строго.
Так он спас меня. Без него я бы, конечно, не умерла, но и не выздоровела бы.
Когда меня выписали, я собрала все накопившиеся бумаги и понесла ему на подпись.
– Вам лучше? – спросил он участливо.
– Да-да, вы спасли меня и теперь можете…
Я хотела сказать, что он может распоряжаться моей жизнью, как в мексиканских сериалах. Помните, тогда у нас только появились мексиканские сериалы? Но тут я взглянула в его глаза, засуетившиеся под насупленной лысиной, и осеклась.
– Выздоравливайте, – сказал он, решив, что я все еще больна.
Я поспешила убраться. На этом мой роман с постперестроечной бюрократией закончился.

КОТ
Больше всего он похож на кота. На злое животное, которое гуляет само по себе, ворует еду у нерадивых хозяек, охотится на кур, сигает по крышам, дерется, а потом возникает на кухне – с вырванным боком, со свалявшейся шерстью, со шрамами даже на яйцах – и пытается быть нежным, мурлыкать, нежничать. Но мурлыканье сбивается на хрип со свистом. Все прокурено. Все выкашляно. Седьмая кошачья жизнь на исходе.
Сорок лет многовато для кота. Он это отмечал. Столы ломились.
–  Плохая примета. Не принято. Не к добру, –  шушукались по углам.
И жевали быстро, жевали, жевали. И водка булькала.
–  Плевать на приметы! Вот я в девяностые…
И по сотому кругу воспоминания, как «шел, и машины мне дорогу уступали», как «кореш мой Деман откинулся и взял полгорода», и совсем невеселое – как «Маруся умерла при родах».
А с тех пор – никаких новых воспоминаний, все те же, до мелочей перетертые.
–  Вот друг мой, а я… если бы не Маруся…
Хочется жалеть. Выплеснуть водку, налить молока. Сказать, что не нужен юбилей – на последние деньги. Но скажешь – обидится, снова нырнет в свою память.
–  А помнишь, как я..?
–  Так я тогда и не знала тебя…
–  Ну, я же рассказывал…
–  Помню…

ТВОЯ ОЛЯ
Плакать я могу только в ванной, чтобы никто из домашних не догадался, как огорчила меня твоя свадьба. В скайпе ты пишешь мне: «Не пропадай! Мы друзья навечно, ничего не изменилось. Смотри, у меня тот же аватар!»
Я стараюсь не вспоминать тот «рабочий» момент, когда мы могли перестать быть «друзьями навечно». Уже не раздумываю мучительно над тем, кто тогда проявил излишнюю скромность, а кто недостаточную настойчивость.
Твою жену зовут Оля. Чищу зубы и плачу. Целый день чищу зубы.

ЭХО
Если бы вернуть!
Вернуть хотя бы одну секунду… до той пощечины.
Я еще чувствовала жар в руке, но не видела никаких последствий. Ты стоял молча, безжизненно, только ударенная щека слегка порозовела, словно тебе стало немного стыдно.
Пространство между нами никогда не было теплым. Иногда его прошивали яркие искры, но когда они гасли, воздух остывал и сгущался. В немой пустоте оживало эхо, пряталось по углам комнат, плело паутину... Несмотря на это, мне казалось, что все вокруг «наше и навсегда», что мы обжили холодное пространство, приручили дневную тишину и ночные шорохи многоквартирного дома, проникающие в наш кубический мир. Мы нашли такую форму взаимоотношений – то застывали в ней, то оживали, словно от удара током, чтобы заняться сексом и снова впасть в анабиоз сосуществования.
Было ли в этом счастье? Я уверена, что было. Счастье покоя, мирной смены фаз, счастье свободы вдвоем, счастье молчания в тишине, счастье баланса.
А потом пришло известие о Жене. Как странно это было – известие о посторонней женщине пришло в наш мир и сразу же заполнило его собой, прижав нас к разным стенкам куба.
– Расскажи мне о ней…
– Тебе будет больно…
– Все равно расскажи…
Немое пространство вот-вот должно было создать рассказ о женщине, но осталось немым.
За секунду до пощечины я уже знала, что ударю: обидно было за рухнувший баланс. Через секунду – хотела вернуть время назад. Эха в этот раз не было слышно. Но когда я ушла, эхо ушло вместе со мной.
Эхо нашего прошлого заполняет каждый мой день. Я так хочу, чтобы ты был счастлив, что не замечаю, сколько лет провела в одиночестве. Но в мой мир приходят известия о том, что тебе по-прежнему холодно…