1
К юбилею валютных «Берёзок» решено было обновить витраж в среднем зале магазина, расположенного в начале Невского. Витраж изрядно выгорел и выглядел потрёпанным и неуместным в новом, пафосном валютном статусе ювелирного магазина. Это и было то самое поручение Алёне, о котором говорил директор Озеров, и её путь, на следующий день по возвращении из Выборга, лежал в Комбинат декаротивно-прикладного искусства, что располагался в красивой (спасибо – не взорванной) церкви между Старо-Калинкиным мостом и Нарвскими воротами.
Она доехала на такси до площади Репина, где такси и сломалось, а Алёна пошла пешком, благо недалеко. Остановилась на Старо-Калинкином мосту, посмотрела на воду, огляделась вокруг – Коломна, какое странное и неуютное место, мистическое, как многие места в этом прекрасном городе. Здесь смешались барочный 18-ый век и уныло-конструктивистское начало века 20-го, - красивый старинный мост, краснокирпичное жутковатое здание, похожее на тюрьму, неуютный треугольный сквер, перенесённый с другого берега верстовой мраморный столб – он же пирамидка солнечных часов. Всё смешалось, думалось Алёне, ну, прямо как в её жизни – старое и новое, вот как это неровное тугое сплетение трамвайных путей у моста, то по асфальту, то по булыжной мостовой; чем теперь мерить-соизмерять двоящуюся действительность? – коломенскими вёрстами или километрами, любовью-привычкой или любовью-сумашествием…Завтра надо начинать бракоразводную эпопею…Она ещё постояла на мосту, оглянулась – какое изломанное пространство, прямо геометрия фантасмагории - треугольный сквер, перпендикулярные друг другу мосты и дом-утюг с невозможно острым углом, перспектива Фонтанки и под углом к ней – гладь канала Грибоедова, - отражения, отрешения….
*****
С будущим автором нового витража Иваном Коваленко была назначена встреча в дирекции Комбината. Он уже ждал в сумрачном помещении бывшей ризницы и приветствовал её словами: - «…а мы с вами знакомы, нас Клёна познакомила в Столе заказов Елисеевского на Малой Садовой, помните?...» Действительно, Алёна «отоваривалась» в этом заповеднике дефицита, как многие причастные к системе «я – тебе, ты – мне», и, помнится, действительно её там познакомили с этим громадным, похожим на орангутанга, то ли скульптором, то ли художником. Его чёрные, близко посаженные глазки под нависшими сросшимися бровями и копной буйных чёрных кудрей хитровато и доброжелательно посвёркивали на Алёну, её рука утонула в его лапище. Заполнив кое-какие необходимые бумаги, они взяли такси и поехали смотреть старый витраж и обговаривать новации. Всю дорогу и на месте Иван разглагольствовал о своей работе в Мариинском театре несколько лет назад над декорациями к балету «Каменный цветок» в команде главного художника театра Вирсаладзе. И именно он, Иван Коваленко, - «…всю-то работу великолепно и сотворил, будучи знатоком и энтузиастом драгоценных и поделочных камней, коллекционером и творческой личностью, масштаба Микеланджело и других гениев кватроченто…!!!»
Через пару дней готовые эскизы в цвете и в аксонометрии были одобрены Озеровым, и ещё через несколько дней предъявлены для утверждения художественному совету Комбината декоративно-прикладного искусства. На заседании худсовета Алёна присутствовала как представитель заказчика и помогала Ивану отбиваться от двух старикашек, приверженцев соцреализма, усмотревших в кольцеобразных срезах малахита, изображённых среди друз и кристаллов - «…круглые очки бухгалтера…» - как сварливо выразился один из старикашек. Побрюзжав и уразумев стараниями других членов худсовета сумму отчисления в пользу Комбината, старикашки угомонились, прошамкав: -«…Ну, если заказчику нравится…», и - утвердили проект.
Руководством и исполнителем было решено делать не настоящий витраж – в свинцовой или латунной протяжке из цветного стекла, а, с целью удешевления и ускорения – нарисовать-отпрессовать на листах полупрозрачного стеклопластика специальными лаками друзы, кристаллы и камни, разместить три полотнища пластика на глухой задней стене большого зала и подсветить изнутри лампами дневного света. Ивану в помощь была направлена вся стройгруппа Ювелирторга и два штатных художника-оформителя. Управились к зимнему Солнцестоянию, к 22-му декабря, к Анне Зимней.
И банкет состоялся почему-то не в Астории, а в этом центральном зале крупнейшего магазина «Берёзка», выходившим огромными витринными окнами на Невский. В витринах мерцали подсвеченные цветными лампами круглые стеклянные аквариумы с водой и чем-то блестящим внутри, витрины полузавесили-задекарировали серебряными нитями, витраж сверкал-переливался, по стенам и на шкафах с хрусталём сияли и отражались свечи в индийских гравированных канделябрах, бра и канкетах ( из товарных запасов магазина, потом продавцы целую неделю очищали их от восковых натёков). Зал был уставлен столиками на четверых. И один – побольше для начальства и особо важных гостей.
Среди особо важных были приглашены, разумеется, какие-то надутые держиморды из партийного и советского городского руководства, несколько партийных и профсоюзных тётенек, трое из которых оказались в одинаковых платьях – и ничего удивительного: все отоваривались в одном месте, в Голубом зале Гостиного Двора, закрытого для рядовых покупателей обкомовского распределителя. Три клона, все три в залаченных причёсках «халой», попялились друг на друга, и две помчались домой на такси – переодеваться.
Ювелирторг – аристократия и элита торгового мира – был представлен всеми директорами и товароведами ювелирных магазинов Северо-запада. Распорядителем был элегантный Леонид Вертейм (вылитый агент 007, актёр Пирс Бронснан ), в своё время удививший весь город, выставив в аквариуме с рыбками водонепроницаемые часы в витрине своего магазина, там, где теперь вестибюль станции метро «Канал Грибоедова». Не менее элегантный, но более задумчивый, с видом кабинетного учёного – Яша Плотников. Он был настолько осторожен, что встречался со своими клиентами, жаждавшими дефицита, в «Метрополе» за обедом, и конфиденциально советовал им подойти к стендам его магазина «Рубин», скажем, ровно без одной минуты четыре пополудни, а ровно в четыре старший продавец выносил бархатный планшет с вожделенными бриллиантами прямо пред ясны очи так удачно зашедшего «покупателя», а самого Яши в это время и в магазине-то не было! – высший пилотаж блатмейстерства. За соседним столиком шутил весёлый и разбитной, как дореволюционный купец первой гильдии Дюдяков по прозвищу Дюдя, директор большого магазина, рядом с Филармонией, напротив ресторана «Садко». А вот прелестная Нина Попова из Выборга и суровый, с военной выправкой Некипелов, непосредственный Алёнин начальник. Красавица товаровед Люся Ананьева блистала в ослепительном платье из элитного ателье, а не в каком-нибудь кримпленовом финском ширпотребе.
Затейник Вертейм около каждого куверта организовал именные плакетки из разных поделочных камней с гравировкой золотом даты события и фамилией приглашённого, Алёне досталась плакетка из серпентина-змеевика. Она полюбовалась - серпентин– атласистый камень темно-зеленого цвета со змеиным рисунком, даёт ощущение защиты и душевного равновесия;…. как Леонид угадал, именно этого ей сейчас и не хватает…С нею за столиком были нарядная товаровед Люся с русой косой вокруг головы, директор из Мурманска Гарнфельд, вкрадчивый коротышка с внимательными глазами, и громадный Ванька Коваленко – его тоже пригласили, как автора и творца нового витража. Витраж над их головами сиял имитациями драгоценностей, подсвеченными изнутри и кидающими разноцветные блики на хрусталь и столовые приборы. Алёна видела, что Коваленко чувствовал себя неуютно – ему, привыкшему быть на первых ролях и разглагольствовать о своих успехах и талантах, было странно, что никто не чествовал его, творца прекрасного витража. Но хитёр он был и умён звериной хитростью, вёл себя безукоризненно, ухаживал за Люсей и Алёной, светски беседовал с Гарнфельдом, поблёскивал глазами на начальственный стол.
За начальственным же столом произносились тосты за увеличение валютной выручки, за выполнение плана и благодарность коллективу за самоотверженную работу, последний спич был произнесён через микрофон на весь зал, все поаплодировали. Торжественная часть проходила без чрезмерного официоза: Ювелирторг – Московского подчинения и директор Озеров чувствовал себя на равных с местным начальством.
Включили магнитофон, поплыла музыка ненавязчивым фоном, за начальственным столом поредело – похоже, кое-кто из приглашённых отбыл восвояси и Гарнфельд Мурманский со своим бокалом откочевал на освободившееся место, не забыв прихватить свою именную плакетку из малахита. Люсина же из орлеца-родонита сверкала красными всполохами у её прибора. Ивану досталась плакетка из кахолонга, он обрадовался ей, как ребёнок, повертел в могучей лапе, расположился за столом повольготнее, взглянул на Адёну, наклонился к Люсе, и его бас вкрадчиво зарокотал: -
- « О, кахолонг! Вы знаете, дамы, древние индийцы и египтяне назвали его «молоком священной коровы», обитающей в небесных храмах и роняющей на землю капли волшебного душистого молока, которое, достигая земли, превращается в молочно-белый камень-кахолонг, прилипающий к языку…. – Ванька положил плакетку на язык и скорчил восторженную физиономию, вынул и продолжил - …и медово-сладкий,…о, избыток сласти, доводящий священного быка Аписа до исступления, и он, пылая вожделением, оплодотворяет жаждущую землю силой плодородия, изобилия и достатка…»
Он взглянул на Алёнин серпентин, на её склонённую голову и отрешённое лицо, взял её плакетку, нежно погладил узор змеиных чешуек и сказал: - « …не я, похоже, не я сегодня Ваш змей-искуситель… - и повернулся к Люсе - …я сегодня, как вожделеющий бык, хочу похитить Вас, как бык похитил нимфу Европу…пока лишь…на плавный и медленный танец.»
И Люся, девушка высокая и спортивная, просто утонула в его медвежьих объятьях в плавном танго; танцевал он уверенно и легко… Алёна же, вертя в руках плакетку и устремив взгляд на кольцо со сверкающей, как огненный опал, крошечной птичкой-калибри под кварцевой полусферой, снова как-будто чувствовала прикосновения рук своего влюблённого ювелира, надевшего ей позавчера это кольцо…Она погрузилась в туманные сладкие волны ощущений-воспоминаний-предвкушений бывших и будущих свиданий…шёпотов…запахов…объятий…наитий,соитий и обмираний, подобных сладкой смерти… Ей представлялось, что сбылся древний миф о совершенном андрогине, разделённом ревнивым божеством на мужчину и женщину, что ищут друг друга с тех пор в бескрайней вселенной, во времени и пространстве, и найдя, восстанавливают своё единство… Вот, кончится этот банкет, и она вновь обретёт свою целокупность с возлюбленным в полумраке странной съёмной квартиры, где кровать стояла под зияющим, уходящим в никуда, не заделанным дымоходом бывшего камина, в котором шуршали и ворочались то ли летучие мыши, то ли домовой…Кровать пришлось переставить из-под чёрного провала в дальний угол, но из этого хода в никуда продолжала исходить некая неопределённая угроза, материализовавшаяся наконец вчера в появившуюся за дверями, как фурия мщения, вездесущую ревнивую жену, чёрную Валентину, выследившую Валера и устроившую скандал на лестнице. Хозяйка дала три дня на поиски другой квартиры – кому нужны скандалы…
Так, погружённая в свои мысли и мечтания, она потанцевала со своим директором Некипеловым, пообщалась с несколькими коллегами, что подсаживались к ней, пока Коваленко с Люсей после танца присели за начальственный стол, к Озерову. Все, подвыпив, почувствовали себя вольнее, присаживались за соседние столики, кое-где сдвинули их и объединились в большие компании. Электричество выключили, и зал освещался только многочисленными свечами. Иван с Люсей вернулись за Алёнин столик и привели высокого, похожего на молодого Алена Делона, юношу. Он оказался сыном ( сыном ли?) какой-то из профсоюзных деятельниц, хотя вечер предполагался в формате «без мужей и жён» и прочих родственников. Сама мамаша уже удалилась, а «Ален Делон» остался, пленённый притягательным, закрытым для обывателей, миром золота, драгоценностей и валютной торговли, и, как выяснилось – пленённый Алёной. Он заприметил, что Иван с дамой направляется к своему месту и, набравшись решимости, попросил того познакомить его с задумчивой Алёной.
Коваленко, широкими обезьяньими ноздрями почуявший чужое вожделение, с вкрадчивым воодушевлением представил юношу Алёне и Люсе, тот назвался Юрой Куликовым, студентом Военмеха, и присел за столик. Иван наполнил бокалы и стал чистить для дам апельсин, ловко орудуя толстыми пальцами, производя какие-то странные манипуляции с оранжевой коркой и приговаривая – «…сладкий… Сладкий-сладкий… сладкий мальчик-апельсин…ручки-ножки-черенок-чок-чок…», - раздал всем очищенные дольки, а посредине стола, на белой скатерти, в бликах света свечей сквозь винные бокалы, раскинув ручки-ножки, лежал искусно вырезанный-изваянный человечек, и его уд детородный, образованный белым центральным стержнем апельсина, вызывающе торчал кверху между растопыренных ножек. Юра покраснел, Люся с Алёной засмеялись, маскируя смущение, Иван, расширив ноздри и сощурив хитрые глазки, поднял бокал - «…я пью, дети мои, за вечный Эрос, тождественный Танатосу, и побеждающий его,…ибо сильна, как смерть любовь, как ад – безжалостна...» - и опустошил бокал…
Начитанная Алёна поправила: - « Да не любовь безжалостна, а как ад безжалостна – ревность, стрелы её – стрелы огня, пламя Господне…»
Иван, ничуть не смутившись поправкой, продолжил, плавно поводя снова полным бокалом и лукаво глядя из под сросшихся бровей: - «…..безжалостна и любовь… - как вот я, любя этот апельсин… - он отправил дольку в рот - …этот сладкий апельсин, раздеваю, терзаю и разрываю его, а он, умирая, породил и дал нам этого сладкого мальчика… - он поднял коркового человечка за уд детородный… - сладкого другой сластью, той, что порождает новую жизнь…»… И Иван ловким движением перебросил Сладкого мальчика на соседний столик, там сейчас же возникло смущённо-весёлое оживление.
Юра, протянув дрожащую руку, пригласил Алёну танцевать; ах, эта неподвластная разуму дрожь любовного озноба, так знакомая и ей,… - но… - с другим, с другим… Стройная в своём расклёшенном, приталенном брючном костюме, Алёна несколько церемонно двигалась в трепещущих Юриных объятьях, нарочито скованная после Ванькиных камуфлетов и репримандов, надеясь холодностью умерить юношеский пыл партнёра.
Другие глаза хотелось ей видеть перед собой так близко, другую руку чувствовать на себе… Через Юрино плечо она видела, как Ванька вырезает и подбрасывает на соседние столики всё новых Сладких Апельсиновых мальчиков; весёлое, поначалу смущённое хихиканье возникало тут и там по залу, к Ивану подходили с бокалами – чокнуться, поприветствовать, позвать в свою компанию. Сквозь музыку, слитный говор и шорох танцующих слышалось его похохатывание и рокочущий бас: - «…Тепло любви растопит стужу,…зимнее солнцестояние как-раз сегодня… Карачун, Карачун - божество Зимнего солнцестояния у славян… Карачун …"пришел ему карачун"… им пришёл, а нам нет,… а мы стужу-то растооооопим…..наливайте,... нет солнца, а мы его вызовим-вызовим…»
Они вернулись к своему столику, Ванька тоже вернулся и, наклонившись, что-то тихо рокотал Люсе. Когда Алёна с Юрой сели он выпрямился, снова налил бокалы, поднял свой размашистым жестом: - «…растопим же зимнюю остуду, друзья, устроим декабрьские Дионисии, поехали ко мне в мастерскую, сегодня ещё и Анна Зимняя, моя жена именинница,… я вас приглашаю… - устроим вакханалию,…архаичную «фаллофорию», ритуальный парад и пляску ряженых…»
Вот теперь было видно, что Иван чувствует себя почти в своей стихии - почти; почти, - да не совсем, слишком буржуазным, - буржуазным в контексте позднего застойного социализма было собравшееся в «Берёзке» общество; богемные замашки с разбрасыванием фаллических апельсиновых мальчиков позабавили, но не сподвигли на буйное веселье, благопристойность возобладала. Поэтому он и звал продолжить празднование самой длинной ночи в году к себе, в мастерскую, умел Иван обуздывать свою вакхическую стихию, знал, где, что, как и когда можно, знал, - когда и нельзя.
Алёна шепотом попросила Люсю пригласить на танец новоявленного поклонника, - хоть и льстила ей эта внезапная влюблённость, но и утомляла за ненадобностью. Люся увела студента, увлекла подальше меж танцующими и (Алёна видела) что-то ему убедительно втолковывала, наверное, что у Алёны семеро по лавкам и что она старше Юры лет на десять: Алёна сама и попросила приятельницу что-нибудь такое наговорить, - отрезвляющее. Вечер перевалил за свою кульминацию и двигался к завершению…
Иван наклонился к Алёне, рассматривая изящную подвеску с кабошонами цимофана-кошачьего глаза в стиле ардеко, двойную подвеску на лацкане, связанную цепочкой, каждое третье звено которой – было тоже крошечным кабошоном, зелёным, как Алёнины глаза.
- « Я ведь всё о камнях знаю, Алёна, я первый знаток у нас в городе, да и не только, а вообще - в мире я один из трёх истинных знатоков, истинных геммологов…Вот, помню, я консультировал Карпова, ну, знаете, шахматист – чемпион, так - …впрочем, неважно,… из Индии тоже приезжали… А вот ваш хризоберилловый кошачий глаз в этой прекрасной подвеске…» - он наклонился и потрогал один из камней толстым пальцем – «…отличная работа,…на заказ?...мастер, маааастер делал… и где только камни такие достал…» - он наклонился ближе…
Алёна, отстраняясь, подумала, что этот, преисполненный звериной витальной энергией, вожделеет всё живое, а наверное, и - НЕживое, но прекрасное, а, может быть и безобразное, как фаллический апельсиновый человечек,…наверное, вожделеет всё, что распаляет его звериную обезьянью сущность. Дальше, часть его речей она, задумавшись, пропустила, не слышала…
А Иван, близко заглядывая ей в глаза, мурлыкал: - «…кабошоны, в цвет Ваших глаз, очаровательно. Этот камень хранит взаимную любовь, оберегает от измен,…со значением подвеска…оберег… то-то Вы так холодны к Юриному трепету, что витает вокруг…всех нас и заражает-заряжает, и меня, эстета, электризует,…мы этому все подвластны…Три зверя владычествуют людскими страстями, три зверя: зверь в воздухе, зверь в воде, зверь на земле, и все они имеют свои камни-глаза,…приглядывают, приглядывают за нами… Есть и четвёртый зверь и четвертый глаз - глаз саламандры, камень алхимии. Этот камень стихии Огня, талисман тех, кто охвачен огнём любовной страсти…или ревности…да, безжалостна ревность…»
Иван перенёс своё внимание на Алёнин перстень с колибри, взял её руку, потянул к подвижным обезьяним губам, поцеловал, отодвинул, полюбовался, изумился:… - «…как же ювелир сумел не сжечь это чудо в перьях, когда оправлял?...»
Алёна отобрала руку из его мягкой хватки, поправила кольцо…
- « Алёна, очень прошу, познакомьте меня с этим Вашим мастером…» - совершенно деловым, трезвым голосом попросил Коваленко, - «…мне чрезвычайно нужно, для одной моей гениальной работы – очень нужен такой ювелир…»
За столик вернулась Люся, садясь, наклонилась к Алёне: - « Он ушёл в расстройстве чувств, но сказал, что всё-равно тебя разыщет, Ювелирторг, мол, - не весь белый свет, - найдёт…»
- « Так познакОмите, обещайте,… а я Вам подарю саламандровый глаз, познакОмите?...» - мурлыкал Иван…
Музыка сошла на нет, в паузе стало слышно, как открывались-закрывались входные двери – кто-то уже уходил, прощался, договаривался о делах и встречах, кто-то, проводив коллег, возвращался к своей компании. В водовороте восклицаний от дверей прозвучало, перебивая Ванькино «познакОмите?…»: - « Такси для Яковлевой, Алёна, такси вызывала?...» Алёна близоруко прищурилась, перед их столиком возник в мигающем свете свечей… - кто?...её любимый, её Белокурая Бестия, её искусный пан-ювелир, как будто вызванный из мрака самой длинной и тёмной ночи заклинаниями Ваньки-колдуна.
Алёна потянула Валера присесть за столик, - …такси подождёт… - познакомила с Люсей и Иваном, тот шевельнул ноздрями, сделал собачью стойку, начал какие-то комплименты мастерству, хитрО блестя глазками… - и состоялось такое желанное для Ивана знакомство, поимевшее в недалёком будущем неисчислимые последствия для всех троих….
Они же, почти ничего не слыша, взялись за руки, как потерявшиеся в лесу дети, музыка снова зазвучала, и они обнялись, заскользили медленно, почти не двигаясь в танце… Алёна закрыла глаза, сладко кружилась голова…
В свете гаснущих свечей, часть которых уже догорела, Алёна вдруг смутно угадала сочувственно-осуждающий взгляд Озерова, и потянула Валерия к дверям, на ходу надевая протянутою кем-то дублёнку, Коваленко выскочил за ними.
Шёл лёгкий, невесомый снежок, слева сверкала Дворцовая площадь, вправо простирался уже украшенный к Новому году Невский, такси мирно дымило выхлопом, в витринах «Берёзки» меж каскадов серебряной мишуры мерцали разноцветные шары-аквариумы с ёлочными шарами внутри. Кинув Ивану - «…созвонимся…» - они нырнули в тёплое нутро такси и, торопясь остаться наедине, помчались в Гаванский городок, в съёмную странную квартиру, которую скоро предстояло сменить на ещё более странную…