Человеку несвойственно всегда быть настороже. А зря. Встречи с монстрами полная неожиданность. Как бы это ни было противоестественно, я всегда жалею, что не был наготове. Но больше всего в тот раз я жалел о том, что забыл дома свой длинный складной нож.
Монстры любят сумерки. Сумерки как внешние, так и внутренние. А в то время как раз темнело. Он налетел на меня внезапно, появившись откуда-то из мрака. Я был настолько не готов к нападению, настолько мягок и расслаблен в своём чувстве ложной безопасности, что его искаженный лик вселил в меня ужас. Я понял, что видел его раньше. Мне даже показалось, что его присутствие ощущалось уже очень давно. Кто знает, может быть, он гулял за мной уже долгое время. В каком-то смысле я даже мог сказать, что всегда ЗНАЛ, что он был рядом. Как бы видел его краем глаза. Но почему-то это знание вытеснялось радужной безмятежностью дневной прогулки. Я часто забываю о том, что бывают сумерки и ночь. А когда ночь всё-таки приходит, я просто проскакиваю через неё на скоростном экспрессе сна.
В этот раз чудовище настигло меня в тот самый момент, когда мысль моя, ещё не вполне осознав приближение сумерек, безотчетно обсасывала какие-то бесформенные мечтания. Это – самый удобный момент для нападения. Когда мысль занята самой собой, она ничего не замечает вокруг.
И вот я почувствовал, как зверь сдавливает мне горло. Стало трудно дышать. В глазах помутнело.
- Ах, – подумал я, – почему же так не вовремя? Я вырвался, отскочил в сторону, и, переводя дух, стал отыскивать глазами что-нибудь, что помогло бы мне расправиться с чудищем. Я схватил какую-то палку и стал наизготове. Глупо, конечно, но почему-то я надеялся, что он убежит, увидев, что я готов к сопротивлению. Он не убежал. Я и знал, что он не убежит, что-то говорило мне, что это было бы слишком просто. Он, видимо, чувствовал, что у меня нет оружия. Иначе он бы не решился на меня напасть.
Он издал оглушительный рык. Мне стало страшно. Страшно, что я один, брошен всеми в этом диком лесу, и ни один человек во всем белом свете не помнит о моем существовании. Он, казалось, только этого и ждал. Увидев в моих глазах блуждающий страх, он пустил слюну и остервенело вцепился мне в грудь. И опять когтистая лапа сжала мне горло. Как тяжело дышать.
В такие моменты мысль трезвеет моментально. Ты быстро вспоминаешь прошлый опыт и всё, что может помочь в такую минуту. Я тут же вспомнил, что некоторые чудовища очень боятся музыки. Не имея под рукой ножа, я схватился за это средство, как за спасительную соломинку.
Я запел что-то очень простое, но вложил в песню все силы. Дьявол дрогнул, отскочил и, тяжело дыша, стоял в нерешительности, не зная, как ко мне подступиться.
Я был страшно рад, что моё средство сработало, и продолжал петь, надеясь, что монстр убежит. Но он не убежал. Он бродил вокруг меня, рыча и захлебываясь слюной. Через какое-то время я понял, что он всё же приближается и вот-вот бросится на меня снова.
- Это какой-то другой, – вдруг мелькнула у меня мысль, – сильнее, чем тот, что был в прошлый раз.
И в тот же миг меня окатил новый приступ страха. Как будто почувствовав моё замешательство, чудовище разинуло пасть и бросилось на меня с новой силой. Я упал. Мы отчаянно боролись, – я орудовал палкой, стараясь острым концом проткнуть ему глотку, он – сдавливал мне грудь и не давал продохнуть.
- Помощь, – отчаянно думал я, – мне нужна помощь. Но я был один, в лесу – никого.
Вдруг я вспомнил, что неподалеку есть небольшой овраг, откуда можно увидеть заходящее солнце и почему-то мне страшно захотелось во что бы то ни стало взглянуть на заходящее солнце – я был уверен, что это придаст мне сил. Я рванулся, сбросил с себя цепкие объятия чудища, и со всех ног понесся в сторону обрыва. Успел я как раз вовремя. Когда я остановился на краю оврага, на линии горизонта дрожала последняя четверть солнечного круга. Я глубоко вздохнул и, глядя на солнце жадным, ненасытным взглядом, стал его умолять, чтобы оно не уходило, чтобы оно осталось со мной ещё немного. Я просил его остаться, и эта немая мольба, казалось, пронизывала меня насквозь оранжевыми лучами надежды.
Зверь был рядом, но он медлил. Я заметил, что как только я смотрю на солнце, он начинает пятиться. Как только я переводил взгляд на него, он рычал и начинал приближаться. «Господи помилуй, – воскликнул я, – и вперил взгляд в остатки солнечного диска.
- Иди домой, – вдруг блеснула во мне мысль, – и я, не отрывая глаз от солнца, двинулся к краю оврага по направлению к дому. Чудище брело сзади, но я не оглядывался, зная, что, если брошу на него хотя бы один взгляд, мне придет конец.
Когда до дома осталось совсем немного, последняя слезинка оранжевого светила закатилась за край горизонта.
Но и зверь как будто подустал. Это меня удивило, потому что при его размерах вряд ли его могла истощить борьба со мной. Его истощило что-то другое.
Когда солнца не стало, он снова бросился на меня, но уже не так остервенело. Мы долго катались по снегу – я хоть и напрягал все силы, но понимал, что надолго меня не хватит.
Неведомо откуда пришло в голову, что у каждого монстра есть уязвимая точка. У каждого она своя. Обычно они разят именно туда, где сами слабы. Это вполне логично – зная наше слабое место, монстр не может противостать искушению напасть на нас. Но если мы всё-таки отражаем его удар, он оказывается беззащитным, поскольку вся его сила подпитывается только нашей беспомощностью. Монстр слаб тем, что уверен в нашей слабости. Ободрившись, я стал наносить удары то по голове чудовища, то по плечам, то по лапам, стараясь угадать, где у него слабое место. Но ничего не помогало. Тогда я заметил, что враг особенно часто бьет меня в грудь, как бы пытаясь вышибить из меня дух. Он как будто знал, что это моё уязвимое место.
- Он не дает мне продыху, – подумал я, – значит, здесь его слабое место.
Схватив палку, я острым концом изо всех сил ткнул его в грудь. Зверь взвыл от неожиданности и отпрянул в сторону. Переведя дух, я стал приближаться к нему. Увидев, что я нашел его уязвимое место, он стал осторожнее. Он попытался наскочить на меня ещё пару раз, но я повторил свою атаку – и действительно, зверь тяжело кашлянул, пошатнулся и присел. Но тут же подскочил снова.
Какое-то время мы стояли, смотря друг на друга. В нем было ещё достаточно сил, чтобы продолжать атаку, а во мне сил было так мало, что я едва держался на ногах. Я, конечно, знал его слабое место, но силы явно были неравны. В глазах у меня мутилось. Через какое-то время он отдышится и ринется на меня с новой яростью.
Рядом лежал какой-то камень, и я саданул по нему концом своей палки. Палка расщепилась и стала на конце немного заостренной.
Не помню, сколько ещё продолжался бой. Я не мог победить, но не мог и сдаться – зверь упрямо сдавливал мне грудь, и я вынужден был как-то отражать удары. В конце концов я совсем затупил свою палку о его грудь, после чего он, издав глухой низкий рык, вдруг утонул где-то во мраке.
Как я добрался до дому – не помню. Я рухнул на пол и долго лежал без единой мысли, не в силах пошевелиться. Я знал, что совершенно обессилен, и если бы зверь мог ворваться в мой дом, он без труда бы меня прихлопнул. Более того, при его исполинских размерах он мог бы легко вышибить хлипкий замок входной двери. Но он не вернулся. Полежав ещё немного, я погрузился в тяжелый сон.
Наутро я встал с гнетущей головной болью. Кое-как я привел себя в порядок, и всё удивлялся, что чувствую себя не так скверно, как мог бы. Хотя всё тело ныло, и голова была как ватная, я мог ходить и что-то делать руками.
Первым делом я вынул из выдвижного ящика свой длинный нож, который столь неосмотрительно забыл вчера дома, и принялся нервно его затачивать. Казалось, само это занятие придавало мне сил – я смотрел, как сверкающее лезвие становится подобием скальпеля, и чувствовал, что, будь у меня с собой это оружие, враг не решился бы на меня напасть.
- Что же меня дёрнуло забыть его дома? – подумал я с горечью и вдруг вспомнил: весь предыдущий день я был занят мыслями о себе. Я так увлекся собственной персоной, что ни о чем другом и думать не мог.
Досадуя о своём безумии, я посмотрел на блеснувшее в солнечном свете лезвие и вдруг почувствовал, что на всём белом свете есть сейчас только одно занятие, которое могло бы меня по-настоящему утешить – это заточка боевого клинка. Я решительно придвинул к себе стул, взял в руки точильный камень, и стал вслушиваться в то, как блаженно, упоительно и умиротворяющее запело точило о нержавеющую сталь. Постепенно дрожь во мне начала утихать, и по мере того как мой клинок становился всё острее, я всё острее ощущал, что все монстры в мире сейчас бегут от меня прочь, что они не в силах вынести разящих звуков этой упоительно скрежещущей песни и ослепительного сияния моего клинка. Яркое утреннее солнце заиграло огненными бликами на тонкой грани отточенного лезвия и в какой-то момент мне показалось, что я держу в руках вовсе не сталь, а пылающее небесное пламя, пронзающее меня насквозь оранжевыми лучами победы.