окончание, предшествующее http://www.proza.ru/2012/02/12/972
***
Эрлих и Устинова вошли в гостиницу «Англетер» и направились к дежурному. Невзрачный человечек в круглых очках и френче, с козлиной бородкой, напоминавшей бородку «железного Феликса», встретил их и приказал без лишних вопросов подняться на второй этаж к номеру 5/6. Устинова сделала удивленное лицо, она вспомнила, ЧЕЙ это был номер.
У двери номера их ждал комендант. Дверь была открыта, ключ торчал в замке.
- Сейчас вы войдете и выйдете через пару минут.
- А где Есенин? – спросила Устинова.
- Это его номер? – удивленно приподнял брови Эрлих.
- Не задавайте лишних вопросов. Сами всё увидите. И запомните: вы, - комендант обернулся к Эрлиху, - вчера были здесь вечером, а потом еще раз забегали уже в десятом часу. Но он, - комендант кивнул в сторону двери, - вас пускать не велел. А вы, - продолжил он, глядя на Устинову, - как и в предыдущие три дня, пришли позвать его на завтрак. Понятно?
- Да, - хором ответили Устинова и Эрлих. – А к чему всё это? - продолжил уже один Эрлих.
- Давайте без вопросов. Войдете – увидите.
Вошли. Сначала Устинова, за ней Эрлих. Женщина обратила внимание на открытый шкаф, валяющиеся на полу чемоданы и окурки на столе. «Странно, окурки не наши и Есенин таких не курил», - подумала она и оглянулась от странного шума сзади. Эрлих с белым лицом рванул за дверь, откуда послышались характерные звуки рвоты. Она снова бросила взгляд внутрь комнаты и увидела в стороне от окна тело, лежащее на полу. Устинова выскочила за дверь, где ее поймал человечек в очках.
- Елизавета Алексеевна, стойте. – Она сделала попытку вырваться из его цепких рук, но потом успокоилась. – Вы знаете, ЧТО делать. Это было Вашим заданием, но Вы не справились, ведь так? Так вот слушайте внимательно. Да уберите этого слабонервного, - он крикнул коменданту Назарову, показывая на Эрлиха. – Заблюет сейчас всё. Так вот,- продолжил он, - в комнате Вы видели Есенина, висящего на трубе парового отопления. Это понятно?
- П-понятно, - прошептала Устинова.
- Сейчас сюда приедет милиция, и Вы всё им расскажете под протокол. Как ДОГОВАРИВАЛИСЬ раньше, Вы поняли? Надеюсь, гуляния в номере были организованы каждый день?
- Д-да, конечно. Устинов был, я была, Эрлих, правда...
- Вот и хорошо, молодца. Запомните: Есенин по-ве-сил-ся.
- Да, я запомню.
Внизу послышался шум. По лестницу поднималось несколько человек в милицейской форме.
- Следователь Иванов. Что здесь произошло, граждане? – Человек в форме прошел в номер и увидел тело Есенина. – Так. Это что, убийство?
- Он повесился, не видите разве, - нервно вскрикнула Устинова, указывая на шнурок.
- Разберемся, гражданочка. Кто обнаружил?
- Я…мы, - она показала на Эрлиха, всё еще бледного и жмущегося в углу.
- Так, рассказывайте, гражданин. – Иванов обернулся к Эрлиху и открыл планшет.
- Ты кому позвонил, сука? – сквозь зубы проговорил человек в очках коменданту.
- Как велено, в милицию, - ответил Назаров.
- Это же Иванов, по убийствам. Он же сейчас этого хлюпика расколет. – Человечек сбежал по ступенькам к стойке и набрал какой-то номер на телефоне.
- Товарищ Иванов, можно Вас, - он подошел к следователю, – там Вас из города беспокоят по телефону.
Следователь спустился в фойе и долго о чем-то беседовал по телефону. Затем вернулся и, обращаясь к своим, сказал:
- Ребята, бросайте здесь всё, пошли к «Астории». Неспокойно там. А к вам, - это он уже коменданту, - прибудет участковый уполномоченный. Ждите.
Спустя пятнадцать минут у номера действительно появился милиционер.
- Участковый уполномоченный Горбов, - представился он. – Показывайте, что у вас.
- Вот, повесился,- комендант шагнул в комнату. – Поэт Есенин. Видать напился опять, и вот на тебе…
***
Вновь тишина. Напряженная слишком.
Ветер утих. Возвратилась зима.
Улицей мчится беспечный мальчишка,
Окна. Сосульки. Так плачут дома.
Вновь тишина. Белый голубь на крыше.
Дремлет уставшая за год Нева.
Больше твой голос никто не услышит.
Так революций скрипят жернова…
Вновь тишина. И луна как свидетель.
Кажется время повернуто вспять.
Ночь. Но не спят революции дети,
Им бы Христа - и по новой распять.
Вновь тишина. Неизвестная дама
Плачет беззвучно, без слез у окна.
Жив и вернется – всё шепчет упрямо,
Жди и вернется – ей вторит луна…
Квартира встретила Аню звенящей пустотой. Соседей не было – понятно, понедельник, работа. Она сходила на кухню, поставила чайник. Надо бы обед сварить, придет Сергей голодный. Сказано – сделано. Вскоре в кастрюле кипела вода. Анна покрошила картошки, стала резать лук. Конечно, потекли слёзы. И она уже не понимала, то ли лук виноват, то ли это от отчаяния…Да, скорее, и то, и другое.
Обед был готов, Аня накрыла стол и села у окна. На улице сновали люди, рабочий день был в разгаре. Она решила, что не пойдет на учебу, да и на практику тоже. Ждать. Ждать его. Господи, только бы он пришел! Слезы предательски выступили в уголках глаз. Аня уткнулась в подушку…
Очнулась она уже в темноте. Тишину нарушил скрип открываемой двери. Соседи.
- Слушай, а чего это на площади матросов и солдат много слишком? – Это голос Маши.
- Так, рядом же товарищ Зиновьев заседает. Говорят, он против линии партии выступил на съезде.
- Тише, дурак. Услышат соседи.
- Так ведь нет никого. Михалыч в Москве, не иначе съезд охраняет, - хмыкнул Женя. – И Аньки нет, вишь, темно у нее.
В этот момент Аня включила свет и вышла из комнаты. Машка исподтишка стукнула мужа: мол, разболтался, идиот.
- Привет, ребята. Да не бей ты мужа, Маш. Он же ничего не сказал, никто не слышал.
- Ань, а ты чего с таким лицом? Случилось что?
- Обычное лицо, Маш. Приболела, наверное. Ночью плохо спала.
- О, это ты брось. У меня вон мёд есть, свой, нонешний. Варенье малиновое, принесу щас. Чаю выпьешь – всё как рукой сымет. Или знаешь, - она хохотнула, - водочки горячей и под одеяло.
- У меня есть, Маш, спасибо. Выпью, пожалуй, чаю с вареньем. Согрею только.
- Вот, оно правильно.
- А на улице как?
- Зима, как. Всё у вас здесь, правда, не как у людей. Новый год на носу, а тут оттепель. Холодно сегодня. А ты чего спрашиваешь, собралась куда?
- В магазин схожу.
- Да ты что, Ань. Давай я, ты же больная.
- Спасибо, Маш, я сама. Подышу воздухом немного, проветрюсь.
- Ну-ну, а я тебе тогда чаю приготовлю особого, деревенского.
- Это как?
- А вот придешь – увидишь.
Аня оделась и вышла на улицу. Первым её желанием было пойти к гостинице. Она уже дошла до почтамта, но потом передумала и остановилась. Вряд ли туда пропустят. Да и там ли Сергей. Был бы в гостинице, давно бы вернулся. Сердце снова защемило. Она зашла в магазин, купила хлеба и зашагала по направлению к дому. Навстречу ей бежал мальчишка с кипой вечерних газет. Она остановилась, чтобы купить одну. Совсем выпала из жизни, надо бы узнать, что творится…Газета перекочевала из рук мальчишки в авоську…Несколько снежинок упали на фото на первой полосе. Аня его еще не видела…
***
Ёлки…Ёлки кругом. На улицах их теперь не ставят, а люди несут. Домой. Как не крути, традиция осталась. Шарики, гирлянды, конфеты. Подарки под лапами. Скоро праздник…
Раньше-то, в деревне, ёлку прямо во дворе наряжали, настоящую, высокую. Отец брал лестницу, доставал с чердака старый большой сундук со всяким хламом и они наряжали зеленую красавицу: маятник от часов, свечи, да мало ли вещей найдется в бездонном сундуке. Весь год он стоял под замком, тайна тайн для мальчишек, которые крутились возле него. И замок пытались открыть, фантазировали, что там домовой прячется…Эх…
Глухов тер полы в кубрике и вспоминал деревню. Голова болела после ночных событий. Странно, но капитан ничего не сказал ему, учитывая, что из увольнения он опоздал и перегаром от него несло так, что можно было закусывать. Просто молча прочитал протянутую записку и кивнул головой. А сегодня полы драить с утра.
- Глухов, у тебя бушлат светлее, чем вода в ведре. А ну, смени быстро!
- Есть, сменить воду! – Глухов отправился с ведром на улицу. Он наклонился над гранитным парапетом и…чернота. Черное пятно бушлата качалось на волнах среди обломков льдин. Капитан брезгливо вытирал платком руки. Концы в воду…
Пятеро собутыльников Глухова примерно в это же время находились в разных точках города. Один получил приказ сопровождать команду молодых матросов в Мурманск и уже сидел в поезде. Второй направлялся для формирования нового экипажа на эсминец в Севастополь. Остальным троим повезло меньше. Они оказались из экипажа одного корабля и отсидели-таки трое суток на губе за нарушение воинской дисциплины. Уже в новом, 1926-ом, году были демобилизованы, впоследствии направлены в деревни в потоке армии «двадцатипятитысячников». Убиты в ходе столкновений с «кулацким элементом»…
Левка Рыков появился в школе только через месяц. Руку ему зашили утром следующего дня. Врач долго и подозрительно осматривал мальчика: рваная рана на руке, заплывшие оба глаза и характерные красные полосы ниже спины. Даа, досталось дома Леве на пироги. Сначала старший брат прямо в дверях приложил кулаком так, что Лева впечатался в косяк лбом, потом мать отходила ремнем, чтоб неповадно было. Забыть эту ночь ему было трудно, да он и не забывал. Через день после произошедших событий, аккурат под Новый год у него поднялась температура, и он провалялся с простудой три дня в бреду. Для подростка так и осталось тайной, кем был тот дядька, который защитил его от матросов. А погиб Лёвка во время боев на «невском пятачке», уже во время Великой Отечественной, сам будучи матросом-балтийцем…Вообще, смерть на той войне прибрала к рукам тех участников этой драмы, кого оставил в живых нещадный каток политических репрессий. Но это всё будет потом… А пока…
***
…А пока утром следующего дня мальчишка-сорванец теребил на кухне мать, читавшую газету.
- Мам, мам, а я знаю этого дяеньку, - он показывал на фото Есенина.
- Конечно, сынок, ты должен знать. Это наш советский поэт Сергей Есенин. Жалко только, такой молодой, а как жизнь закончил. Вот сынок, водка до добра не доводит, запомни, - на последних словах она повысила голос, обращаясь уже не к сыну, а к мужу.
- Да не, мам, я его взаправду видел, даже болтал с ним и записки носил.
- Сына, ну и фантазер ты у нас. Как ты мог его видеть, если он в гостинице сидел?
- Не, мам, я его здеся видел, у нашего дома.
- Ой, сынок, не болтай ерунды. Хватит сочинять, собирайся, в школу опоздаешь. И в школе про это не болтай, слышишь? Горе луковое…Вот, отец, ты зенки заливаешь, а сын беспризорником растет, чужие дядьки ему чудятся. Тьфу…
***
…Аня возвратилась из магазина, прошла в комнату и рухнула на диван. Вошедшая вслед за ней Маша посмотрела на подругу и помчалась на кухню. Она принесла горячий душистый чай и мед. Потрогав лоб подруги, она протянула:
- Эээ, да у тебя жар…Ну-ка, раздевайся, ложись, буду тебя лечить.
- Ааа, Сережа…Сергей Александрович может прийти. Я не могу…
- Чего ты не можешь? Не можешь, да. Ты сейчас свалишься уже в бреду, нужна ты такая своему Сереже? Ложись и закутывайся.
Она сама раздела Аню, уложила в постель и закутала одеялами. Чай, в который Маша добавила деревенскую настойку из трав, и мёд сделали своё дело – Аня уснула.
Во сне она металась, несколько раз звала Сергея. Он снился ей. Приходил то в белой, до пят, рубахе, то в окровавленном пальто с разбитой головой. Аня протягивала к нему руки, а он улыбался и исчезал. Исчезал не сразу, а словно растворяясь в воздухе. В последний раз она увидела Сергея в черном пальто и шляпе. Он обернулся, приподнял шляпу и грустно улыбнулся.
- Прости, Анечка. Мы встретимся…Обязательно встретимся…встретимся… - Фигура его удалялась, исчезая в тумане. – Холодно….Боже, как здесь холодно…Встретимся….Сына береги…
На столе лежала газета с фотографией Есенина, газета, которую Аня так и не прочитала сегодня. Да и Маша не обратила внимания на нее, просто выложила из сетки – и всё…Завтра она узнает, непременно узнает. И болеть будет ещё долго, очень долго. А Сергей будет приходить почти каждую ночь и баюкать её и ребенка…Живой…Невыносимо близкий и далекий…Всегда в белой рубахе и с задорным чубом светящихся волос…И Аня будет протягивать руки и…упираться в пустоту…тёплую, но пустоту…Будет ощущать его почти физически, отчего отчаяние тысячью игл будет ворочаться где-то в районе солнечного сплетения, и голова будет лопаться от напряжения. Но это всё будет не сегодня, и она выдержит… Выдержит ради сына…их сына… Но это уже другая история…
А сегодня…сегодня закончились четвертые сутки знакомства Ани и Сергея…Три ночи и четыре дня…История любви, история человека, о последних днях жизни которого не знает почти никто. Ибо, все, кто знал, ушли и ничего никогда не расскажут. Останутся лишь четыре дня, изменившие судьбу…
***
Вечерело… Теперь уже действительно вечерело. Умирал короткий декабрьский день. Угасал так же, как умирал в этой промозглой серости несколько часов назад Поэт…Окоченевшие (от мороза или от горя?) дома тихо плакали, свешивая с крыш и подоконников сосульки. Поэт…а, чего уж там…Человек ушел…че-ло-век. Одной личностью на земле стало меньше…Одной звездой на небосклоне…погасла…
Безвременье…безвременье давит тишиной…мёртвой тишиной. Или это город такой? Город…Закованный в гранит и мрамор…как один большой намогильный памятник…И вздохнуть тяжело – давит…И души неприкаянные стонут под камнем этим – не поднять…Стон…Кто ж его услышит? Мёртвая тишина…Только сквозняки подворотен - и вой…подвывает холодный невский ветер…и ему неуютно здесь. И бросается он в черные рты арок, бьётся о стеклянные пустые глазницы окон…Больно…
Умирающий город…уже дважды лишенный имени…Хмурый и неприветливый…Потому и бросающий в этих людишек, суетящихся где-то там, у него, крупу горстями в лица… Мол, одумайтесь, я же здесь, живой, жи-вой…А вы…строевым впечатываете меня в вековые болота…грязью и кровью наполняя дома, улицы…А эти полчища крыс? ..Живой…Помогите…
Не слышат…