"Абсурд рождается из столкновения человеческого разума и безрассудного молчания мира..."
Альбер Камю
Паволока век медленно расползается в разные стороны; непривычные к пространству глаза неумело адаптируются в тусклом свете, заливающем всё вокруг. Тишина постепенно поглощает слуховое восприятие целиком. Тело чувствует под собой мягкое и вязкое кресло, обтянутое искусственной кожей; руки покоятся на деревянных подлокотниках; ступни ног напрочь упёрлись в дощатый пол, ощущая его незыблемую монументальность.
Огромная хрустальная люстра, откуда-то сверху, с потолка обливает пространство слабым, время от времени неприятно мерцающим светом. Угрюмая, мутная темень притаилась в углах, под балконами, в зияющих дверных проёмах; выглядывает из-под сидений; причудливо завивается в узорах орнамента. Белый цвет штукатурки отдаёт серостью, паволока позолоты скупится на естественный блеск.
Ряды. Далеко протянувшиеся ряды кресел. Ряды кресел, однообразно обтянутых искусственной кожей бардового цвета. С номерами. Один, два, три,… сорок четыре, сорок пять,…семьдесят девять, восемьдесят…. Масса этих сидений разделена двумя широкими скрипучими магистралями проходов. Искусственная кожа, местами педантично потёртая, скудно поблёскивает своим глянцем. Ряд за рядом, ряд за рядом…
Вдалеке посредине что-то бархатистое свисает от самого потолка до деревянного возвышения над полом. Не бардовое, чуть более сдержанное – тёмно-коричневое. Занавес над лакированной сценой. Две короткие лестницы по бокам. Безжизненные прожекторы под потолком, хаотично повёрнуты в разные стороны.
Очнувшийся в оцепенении. Память не способна предоставить ему ни малейших сведений об этом месте. Встав на ноги, он одно за другим откидывает сиденья и неуклюжими маятникообразными движениями выбирается из стискивающих его рядов – туда, где посвободнее – в проход. Скрип половиц поначалу пугает своим безответным эхом, которое утопает в безвестности коридоров, кольцом окружающих пространство зала. Посетитель с недоверием оглядывается вокруг: осматривает потолок; пытливо обследует рельефы балконов; шагом и на глаз обмеряет расстояния. Какую бы часть пространства ему не удавалось охватить взглядом, вне поля его зрения неизменно оказывалась область большая.
Бесцельная очередь шагов постепенно приближает его к сцене. Отрывистыми движениями он несколько раз дотрагивается пальцами до лакированной поверхности; наконец, более уверенным жестом проводит по ней ладонью. Не перестаёт занудно мерцать огромная люстра.
Вновь доносится приглушённый стук шагов. Посетитель осторожно поднимается по ступеням и восходит на подмостки. Монотонно стройные ряды кресел постепенно сходятся и, упираясь, теснятся прямо у сценического возвышения. Тёмно-коричневый занавес. Он молча отодвигает огромные складки плотной ткани и просовывает внутрь голову. Ничего не видно. Там настолько темно - проще было бы думать, что там ничего нет и быть не может. От этой пьянящей темноты становится жутко и он спешит обернуться к ней спиной, отпустив портьеру. Перед ним зал. Пристальные отблески кресел, вперившиеся в него, заставляют чувствовать себя неуютно. Торопясь, посетитель отворачивается и сходит вниз.
Теперь чеканка шага заставляет его поочерёдно миновать бардовые ряды и направляет посетителя прямо к выходу. Двустворчатая деревянная дверь настежь распахнута. Она не стремится ничего скрыть. Непроглядная мгла коридора. Зрение постепенно привыкает, и он, отчасти на ощупь, отчасти различая очертания предметов взглядом, движется по коридору. Порой его охватывает паника: начинает казаться, что выбраться уже не удастся, что тянущаяся изворотливая мгла бесконечна… Она, быть может, даже – изначальная данность пространства… Огромные косматые силуэты каких-то предметов угрожающе свисают над ним и наваливаются своей давящей неразличимостью. Какие-либо звуки отсутствуют. Мрак нем.
Снова виднеется широкая полоса тусклого света. Видимо, он сделал по коридору круг и вернулся к двери.
Так, преодолевая тишину, холод, тотальную неясность происходящего, тревогу, посетитель долго постепенно исследует зал. В разных местах протискивается меж кресел; садится то на одно, то на другое; исследует все шероховатости дощатого пола, побелку стен, углы, где тоскливо прячется тень; ходит из стороны в сторону: от сцены к выходу и обратно; раз от разу, прослеживая глазами, запоминает каждый изгиб потолочных и балконных узоров. Потом снова выталкивает себя в коридор, туда и сюда бродит по его беспросветной замкнутой окружности. Время тянется бесконечно, оно остановилось: начало отсчёта неотличимо от его середины, середина неотличима от конца, конец – от начала. Время тянется.
Очнувшемуся кажется, что всё окружающее его и происходящее с ним – нереально: и пространство, как таковое; и сама возможность существования этого пространства; и все его свойства и признаки; и собственная очнувшегося в них вписанность. Невозможность и нелепость существования всего этого кажутся столь же очевидными, сколь ясно и отчётливо ощущается действительное присутствие пространства и реальность происходящего с посетителем. Временами возникают догадки о том, что ситуация, в которой он оказался – это какая-то ошибка; ошибка, в том числе и логическая. ОШИБКА КАКОЙ-ТО НЕДОСТУПНОЙ ДЛЯ ОСОЗНАНИЯ ЛОГИКИ. Для осмысления полученного опыта присутствующей у посетителя силы мысли явно недостаточно. Его сознание пасует, тщетно силясь переварить факты происходящего. Возможно, он ещё не до конца отдаёт себе отчёт в том, что же с ним происходит, и где он очутился. Но, кажется, он начинает смутно догадываться об этом. Предательски подкрадывается и безостановочно сверлит мысль: «А, УЖ, НЕ СЛУЧАЙНОСТЬ ЛИ ВСЕ ЭТО?! БЫТЬ МОЖЕТ, ЭТО - ЛИШЬ ПРОСТАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ, НЕ УКЛАДЫВАЮЩАЯСЯ В РАМКИ ЗДРАВОГО СМЫСЛА?! И, ЧТО САМОЕ СТРАШНОЕ, СЛУЧАЙНОСТЬ-ТО ЗДЕСЬ ДОМИНИРУЕТ, А ВОТ СМЫСЛ, ДА ЕЩЁ И ЗДРАВЫЙ – СОВСЕМ НЕОБЯЗАТЕЛЕН». В сознании царит устойчивое ощущение: «чего-то не хватает»… А, между тем, это «что-то» и могло бы быть самым важным. Но, вполне вероятно, что как раз «этого-то» он никогда не узнает…
Вздрогнув, посетитель ощущает себя стоящим на сцене. В надежде руки вновь тянутся к занавесу. Надежда даёт силы преодолеть безнадёжность собственного положения и он, крадучись, входит за занавес, портьеры смыкаются за его спиной. По ту сторону - тишина и мрак, больше ничего. Мрак настолько густой, что нельзя исследовать его даже на ощупь. Происходящее похоже на страшный сон, но это не сон, и очнувшийся отчётливо это понимает. Пара шагов, пара движений руками, - он опять выходит на авансцену, опять привычный тусклый свет пространства привычно мельтешит в глазах.
Утомлённый, в отчаянии посетитель опускается на колени, полированные половицы сцены протяжно скрипят. Тишина. Он мог бы что-нибудь сказать, но что тут скажешь?! Он мог бы крикнуть, заорать, но что толку?! Отчётливо осознаваемая тщетность этих действий с головы до пят обдаёт его цепким сковывающим холодом. По возможности мягко он перекатывается на бок и ложится. Поджимает колени, руки кладёт под голову. Его глаза ничего не отражают, дыхание вязкое. Очнувшийся продолжает лежать на сцене. Он не понимает, зачем очнулся, ведь никакой разницы не чувствует. По застывшему взгляду невозможно определить, есть ли у него мысли…