Бабочка в пивном стакане. Глава пятнадцатая
«Предсказуемость: может ли взмах крылышек бабочки
в Бразилии привести к образованию торнадо в Техасе?»,
Эдвард Нортон ЛОРЕНЦ статья, опубликованная в 1979 году
Автор советует почитать – забавная вещь.
Глава пятнадцатая. Эпилог. Сразу, после посиделок.
Борис с восторгом смотрел на разворачивающуюся на столе «экспозицию». Это он так назвал сервировку стола, над которой работали Степан с Александром Ивановичем.
- Это не экспозиция, - поправил его Александр Иванович, - это натюрморт.
- А вот тут вы ошибаетесь, дорогой мой. Натюрморт происходит от французского «la nature morte».
Произнес это Борис, грассируя, как, ему казалось, должны были это произносить французы. Он эти знания, естественно, приобрел в общении с художниками. Пришло время блеснуть перед друзьями своим отношением к богемной сфере.
- Так вот, - продолжил Борис под уважительными взглядами стариков, - это значит по-французски – «мёртвая натура». Не слабо, а? А у нас что? У нас все живое!
- Да, кстати, у нас и пиво даже «живое», - вставил Санек.
- Как это, живое? – удивился Борис.
- Слышь, Степа, он же о таком даже не слышал. А это, дорогой наш друг, пиво не консервированное. Свежайшее. Только что с завода. Видишь на наклейке написано – «живое»?
Борис приподнял двухлитровый пластиковый баллон с пивом и принялся разглядывать этикетку. Друзья уже уселись за стол, разбирали пластиковые стаканы, накладывали на бумажные тарелочки закуску. Одним словом, все как у людей! Санек потирал руки, довольный тем, как он организовал такой стол. На столе стояла даже бутылочка виски «Белая лошадь». На лотках лежали два вида рыбной нарезки, на другом лотке – ассорти из мясной нарезки, в открытых банках блестели зеленые и масляно-черные маслины. Зелень лежала пучками на бумажной тарелке с куском нарезанного сыра. Батон был поломан руками на аппетитные куски и занимал центр стола. А украшением стола был распластанный балык толстолобика. Он занимал почти треть площади «экспозиции» и капли жира уже запятнали подложенную под него большую салфетку. Пиву на столе места не хватило, и Степан устроил бутылки у своих ног.
- Елки зеленые! Да если бы я сейчас показал нашим ребятам в Худфонде эту бутылочку, они бы глазам своим не поверили. У них бы у всех челюсти отпали. Нет, все-таки, счастливые вы! А какая закуска! - Борис закатил глаза.
- Так возьми с собой такую бутылочку, - предложил Степан, - удиви друзей.
- Нельзя, - категорическим тоном ответил Борис, - нельзя…, не разрешено.
- Кем? Опять? – удивился Степан.
- Ты, Степа, не понимаешь…, - начал Санек, но его перебил Борис.
- Кем? – Борис поднял глаза к потолку, - нельзя…, сказали мне отсюда ничего брать.
- Вот я же вам говорю…, - опять попытался вклиниться в разговор Санек.
- Погоди, Санек…, есть предложение, - Степан встал.
В руках у всех были стаканы с пивом. Глаза мужчин были уже устремлены на живую, колышущуюся пенку, губы непроизвольно тянулись к краю стакана.
- Дорогие мои, а мне кажется, негоже в такой торжественный момент начинать тост пивом, а? – Степан поставил стакан на стол, - я предлагаю первый тост отметить благородным напитком.
И он, под растерянными взглядами друзей, поставил пиво на стол и быстро раздал всем маленькие пластиковые стаканчики. Так же быстро открутил пробку и разлил в стопки виски. Борис с видом мученика вытер краем рукава губы и сглотнул слюну.
- Пьем коньяк! За встречу, за удивительные события, которые принес с собой этот, - он положил руку на плечо Бориса, - уважаемый человек. За то, - он поднял стопку повыше, - чтобы он трудные годы, которые мы пережили, пережил легче нас! Во! Фентези!
- Во-первых, не коньяк, а виски, - Санек поднес к носу стопку и вдыхал его аромат, - а во-вторых – желаю всем здоровья!
И друзья дружно выпили.
- Так, вы мне дадите сказать? – Санек жевал кусочек сыра и заглядывал по очереди друзьям в глаза.
- Закусывай дарагой, закусывай. А то опять сердечко заболит. Что ты сырок жуёшь, как мышка? Что кушать на столе нечего?
Все заговорили разом. Но настоял на своем Борис. Он уже без лишних церемоний запил виски пивом, соорудил себе сложнейший бутерброд и, прожевывая солидный кусок, и плотоядно поглядывая на рыбную нарезку, громче других потребовал себе слова. Надо сказать, что друзья закрыли двери сапожного павильона изнутри, и теперь, не стесняясь, громко общались.
- Вы забыли, что я только вошел, хотел вам сказать одну важную вещь. А вы все о своем…
- Давай Боря, что там у тебя? – разрешил Степан.
Он, вообще, как человек кавказских кровей, чувствовал себя за столом руководителем. Руководящей и направляющей силой. Все должны были кушать, выпивать и разговаривать строго под его чутким руководством. Иначе ведь полный беспорядок наступит! Так было всегда и везде. Дома, среди друзей, за любым застольем, стоило ему выпить первую рюмку, как он брал эти самые бразды правления в свои руки. И никакой хозяин стола, или тамада, ему уже были не указ. К слову сказать, Степан делал это достаточно умело, и ему это позволяли. Во всяком случае, насколько знает автор, скандалов на этой почве у Степана никогда не было. И сейчас он призвал к тишине и «дал слово» Борису.
- Да я, собственно, хотел рассказать вам, как я здесь оказался сегодня.
Убедившись, что он уже привлек внимание, и его слушают, Борис с видимым удовольствием допил стакан и налил себе снова. Остальным предложил жестом и, не видя особого энтузиазма друзей, поставил бутыль на пол и приложился к свежему стакану.
- Ну, так что ты хотел рассказать? – Степан откинулся на спинку своего стула.
- Я ведь уже думал, что больше к вам не попаду. Ну, прикиньте. Денег больше нет, а тут еще за каждым углом меня здесь опасности ждут, да? – он засмеялся, - я, честно скажу, уже сам решил, что хватит мне этих приключений. Я же не мальчишка, чтобы за приключениями гоняться.
- Все правильно, Боря. Я больше скажу…
- Подожди, Санек, пусть Борис скажет, - остановил Санька рукой Степан.
- Так вот. Еду утром на работу…, трамваем еду. И так дремлю…, как будто. Слышь, и чудится мне…, снится, скорее всего…, я ведь задремал. Да? Как будто мне говорят…, так, сбоку. «Ну, что?», - говорят - «Все? Решил больше туда ни ногой? Испугался?». Я глядь, а сбоку старикашка сидит, рядом на сиденье. Когда он сел, я не видел. Дремал, наверно. Пиджачок у него такой, полотняный, белый, и штаны, по-моему, такие же. И еще, что запомнил, шляпа соломенная старая – старая, в дырочках. Ага. А сам благообразный такой, бородка короткая, белая. Не, не бородка…, а как будто не брился он давно. Щетина седая…, во, точно. И еще, очки у него…, стекла, почти черные, и оправа старомодная, круглая. Ну, ладно. Значит, я поворачиваюсь к нему и говорю: «а вы, собственно, о чем?». А старик так хихикнул, и ехидно улыбнулся…, а на меня не смотрит, старый, даже отвернулся. И вот когда он хихикнул, я вдруг вспомнил этот смешок. Я его часто слышал, когда мне оттуда, - Борис показал глазами на потолок, - советы разные давали. Он, смешок, такой, беззвучный, но ты понимаешь, что там смеются. Ага-а, думаю, так вот он, мой шутник, повелитель и благодетель. Оказывается это простой человек!
Борис видя, что захватил внимание друзей, позволил себе сделать пару хороших глотков пива, кинул в рот маслину и продолжил.
- И что вы думаете? Я хотел его так, за рукав взять, - а хрен вам. Оказывается, что я пошевелить ни рукой, ни ногой не могу. Ну, что? Я, конечно, перес…л, испугался. А ты как думаешь? Но, …
- Так ты спишь, или что? – перебил его Степан, - или он тебя это…, загипнотизировал?
- Да не перебивай, я и так сейчас, как вспомню, так…, мужики, а давайте по водочке вашей вмажем…, как там её?
- Санек, налей ему. Мне не надо, я пивко…
Борис опрокинул стопку виски и откусил хороший кусок батона с положенной на него нарезкой кефали. Жевал и жмурился.
- Есть в вашем капитализме приятные стороны, - урчал, прожевывая кусок.
Чувствовалось, что Борис начинал пьянеть. Ел неопрятно, жадно, старался успеть попробовать все, что лежало на столе.
- Давай, давай, Боря, рассказывай, - подтолкнул его Степан, - и не спеши ты так, никто тебя не торопит. Никто тебя не ищет. Никого и ничего не бойся, мы тут все уладили.
- А я знаю, - кивнул неверной головой Борис.
- Откуда?
- Так вы слушайте, слушайте.
Борис тоже откинулся на стенку за топчаном и погладил живот.
- Этот мужичок, значит, и говорит мне, мол, нехорошо, там друзья тебя вспоминают, жалеют, что больше не увидитесь. А ты, такой-сякой, испугался, решил больше туда не появляться? Нехорошо.
- Так он настоящий? – Санек спросил, - сидит, разговаривает, да?
- Да нет, вы знаете, я вот что сейчас вспоминаю. Я вспоминаю, - Борис задумался, - мне кажется, что он сидеть то сидел рядом, а вот, чтобы я видел, что он разговаривает, то есть губами шевелит – этого я не помню.
- Друзья, а вы не замечали, что мы во сне просто не обращаем на это внимания, а на самом деле те, с кем мы во сне общаемся – не разговаривают. Да-да. Буквально, - Санек утвердительно закивал головой, как будто с ним спорили, - мы просто с ними общаемся.
Степан уважительно посмотрел на друга. А Борис пьяно кивнул Саньку и продолжил.
- Точно ты подметил. Так вот, он мне, старик, - уточнил, - говорит: «Отправляйся, милейший, туда, попрощайся с друзьями, посиди, как положено у людей», и опять хихикнул. А я сижу, слушаю. «И ничего не бойся», говорит. Встал и пошел назад по проходу, к самой задней двери. Это я уже, как бы, повернулся и смотрю. А трамвай, смотрю, пустой. А он уходит. Только, это…, уходит то не старик…,
У Бориса глаза стали растерянными, как будто он снова в том трамвае сидит и смотрит. Он потянулся к столу «Степа, налей». Выпил стопку и занюхал пучком зелени.
- По проходу уходил от меня человек, мужчина в форме. Знаете, офицеры сразу после войны такую носили – галифе и кителя со стоячим воротничком. И погоны золотые. Отец мой уходил! Поняли? - Борис разволновался.
Он сам себе налил стакан пива и пил маленькими глотками.
- Мой отец! - последние слова он почти выкрикнул, - я это вот здесь, - он положил руку на грудь, - почувствовал, хотя он ко мне спиной был.
Друзья затихли. Борис рассказал так убедительно и проникновенно, да и рюмашки добавили остроты чувств, что у них не было слов на реакцию. Они молча замерли и, глядя буквально в рот рассказчику, слушали продолжение.
- Нет, вы слушайте дальше, - многообещающе заявил Борис, - когда этот мужичек вставал, - Борис заговорил почти шепотом, - мне показалось, что он что-то уронил. И я, это, наклонился – а там книжечка лежит. Маленькая, серенькая. Да вот она.
Борис, изловчившись, не вставая, вытащил из кармана книжицу с ладонь величиной. На старой, вытертой обложке тиснение – 1799-1837.
- Это «Жизнь Пушкина». Очень старое издание, видите, с иллюстрациями, с пергаментной бумагой. А знаете, что самое интересное? Эту книжку я с детства помню. С того самого детства, когда я еще пешком под стол ходил. Вот. Тут еще рукой отца написано, - Борис показал фронтиспис, - «Таня», это он имя матери написал.
- И что? Она там лежала? – лицо Санька выражало полнейшее изумление и удивление, и все остальные чувства потрясения, - именно вот эта книжка?
- Да…, именно вот эта. Но слушайте дальше…, нет, понимаете, я все переносы во времени легче перенёс, чем это.
- Что? – поторопил Санек.
- А то. Я когда книжку поднял, опять глянул в конец вагона, ну…, куда…, этот…мужчина уходил. В вагоне ведь кроме нас никого не было. Ни-ко-го. А вагон, это, остановился. На остановке. И смотрю – в последнюю дверь выходит…, спускается женщина. А ведь никого не было в трамвае. Только я…, и этот…, а она спускается и на меня смотрит.
Трамвай. Гремишь ты на стыках рельс и звонишь взахлеб на поворотах, сверкаешь голубыми искрами, обозначая свое появление в конце бульвара, проносясь по строкам любимых с детства романов и кинолент. Вот в твоем прозрачном аквариуме-салоне уплывает бледное лицо с трагически красивыми глазами Елены Соловей на черно белом экране «Рабы любви», вот Глеб Жеглов с Володей Шараповым извлекают из недр толпы твоих пассажиров карманника «Кирпича», а на «колбасе» подмигивает нам кот Бегемот. А вывернув с Ермолаевского на Бронную, уже мчит свой вагон к турникету комсомолка-вагоновожатая, чтобы свершилось предсказание сумасшедшего профессора, и покатится в очередной раз под откос голова Берлиоза. Трамвай – воистину «машина времени».
- Какая женщина? – Степан потряс руку Бориса, - ты говорил «отец». Санек! Не наливай ему больше!
- Что значит «не наливай»! – возмутился Борис, - я что, вру?
- Ладно, Боря, что дальше? Что это за женщина была? – вступился Санек.
- Женщина. Красивая женщина. В белом, до пола платье, в кружевах, а шляпа…, шире её плечь, и тоже в кружевах, – Борис руками показывал ширину шляпы, - волосы, как воронье крыло – черные. Так же говорят?
- Как у тебя? – странно спросил Санек.
- Ну да…, у меня тоже…, черные, - согласился Борис.
- А ты свою бабушку видел? На фотографии, в молодости?
- Не-ет. А ты что хочешь сказать, Александр Иванович? Что это моя была? – криво улыбнулся Борис и икнул.
- Ничего я не хочу сказать. Я просто слушаю и не могу понять, что все это значит. И знаете, мужики, первое, что мне в голову приходит?
Мужики посмотрели на него молча, и выжидательно. Только у Бориса глаза неустойчиво плавали и не могли задержаться на одном месте.
- Мне кажется, что мы заигрались. Что мы слишком далеко зашли. С нами играет такая сила, какую мы себе и представить не можем. Все. Хватит. Я завтра в церковь съезжу, свечку поставлю.
Борис Иванович, приподняв бровь, пытался рассмотреть – шутит Санек или серьёзно говорит. Ему это явно не удавалось.
Степан прореагировал по-своему. Все это время он потягивал пиво, резал ножом на маленькие кусочки балык и отправлял их в рот. Жевал, причмокивал и запивал пивом. Когда Санек сказал про церковь, он мотнул головой и с досадой спросил:
- Дарагой, я вот не пойму, ты осторожный или трусливый?
- Почему трусливый? – возмутился Санек, - почему трусливый!?
- А зачем ты в церковь завтра побежишь? Вот я не понимаю, что у вас за привычка? Нашкодят, - обратился он к Борису, - и бегут в церковь. Вот, они там постоят, пошепчут, и все! Все их ошибки, все их пакости исчезли, да? – повернулся он к Саньку, - все не стало их, ваших грехов, растаяли они – как и не было. Выходи из храма и делай пакости дальше.
- Причем здесь пакости? Кто пакостил? И причем здесь трусость? Ты, Степан, все в кучу смешал, у тебя самого каша в голове! А говоришь ты таким тоном, будто истины изрекаешь. Постыдись.
Александр Иванович расстроился так, что отодвинулся от стола и отвернулся в единственное небольшое оконце под самим потолком, сквозь которое в мастерскую светило солнышко.
- Тогда скажи, почему ты испугался? Ну, ясно, что все это чертовщина какая-то, надо с этим завязывать. Но без паники. Мы же не женщины трусливые?
Борис уронил голову на грудь и потерял интерес к беседе. Степан налил понемногу в стопки себе и Саньку и примирительно предложил:
- Ладно, старый, давай по двадцать капель. А то Борька бухает, а мы с тобой сидим, как женщины. Лаемся.
Александр Иванович повернулся, взглядом простил Степана, и взял свою стопку. Подержал в руках, поставил на стол и начал сооружать себе бутерброд с зеленью и сыром.
- Ты вот говоришь, что я струсил. Обидеть легко. Сказал, и пусть человек оправдывается. Так ведь? А я не испугался. Я, ты знаешь, ночью лежал…, думал…, и вспомнил одну любопытную историю. Это, когда я еще работал, до пенсии. У меня в кабинете книжка лежала, я её читал, урывками. По-моему что-то про «грянет гром», Рэя Бредбери. Писатель такой, фантаст, американец. Слышал?
- Нет, дарагой, зачем спрашиваешь? Ты же знаешь, что я книжки не читаю. Так, что ты там вспомнил? И давай выпьем, дарагой.
- Успеем. А вспомнил я вот что. В той книжке рассказывают об охотниках, которые ушли в прошлое на охоту. На динозавров охотится! Понял?
- В прошлое? – Степан сделал удивленное лицо.
- А что ты удивляешься? Борис к нам откуда пришел? Только он поближе заглянул, и в будущее, и у нас здесь уже динозавров нет.
- Да, и Боря не охотник, - усмехнулся Степан.
- А? Что? – Борис растерянно оглянулся, увидел приятелей, успокоился и потянулся за стаканом.
- Так вот, там много внимания уделяют тому, чтобы не «наследить» в прошлом. Потому, что всякая мелочь, совершенная в прошлом, может повлиять на будущее…, а оно ведь уже состоялось! Представляете?
Санек поднял стопку и постарался увидеть в глазах друзей понимание опасности. Не увидел. Степан молча опрокинул свою стопку, и закусил все теми же кусочками балыка. Жевал с удовольствием, своим рабочим ножом отхватил еще кусок балыка и начал нарезать его на мелкие кусочки. Делом занялся.
- Ты, Санек, рассказывай, мы слушаем. Я люблю, когда люди умные вещи говорят.
- Да, там еще что-то про бабочку, - неуверенно, глядя на стол, пробормотал Санек, - если она крылышками где-то помашет…, то в другом месте ураган может произойти…
Над пучком зелени порхала белая маленькая бабочка. Санек, подняв удивленно брови, следил за ней. И когда она успокоилась, присев на край его стакана, он тихо взял стакан и, резко перевернув его, накрыл бабочку.
- Все. Нигде, ничего не случиться, - усмехнулся.
Никто на это не обратил внимание.
- Это о чем ты? – с трудом соображая, спросил Борис.
Санек легонько хлопнул ладонью по столу.
- Одним словом, я понимаю, почему Борису не разрешают отсюда ничего брать. И вообще, я думаю, ему надо возвращаться в свое время, и больше сюда ни ногой. Как это ни грустно, как бы мы к нему ни привыкли, а лучше будет, если он вернется к себе и все забудет.
Вдруг, как будто, протрезвел Борис. И он, тряхнув головой, заговорил.
- А я понял, о чем вы говорите. Я вот вам все пытался рассказать, как я сейчас у вас оказался, а вы все болтаете, болтаете…
- Это ты, братишка, раньше времени набрался…, сидишь, еле языком болтаешь, - объяснил ситуацию Степан, - а можно было бы посидеть, поговорить, выпить, закусить…
- Ладно, Степа, давай я расскажу дальше. Вот Александр Иванович говорит, и я вспомнил. Эта женщина…, я её спрашиваю «ты кто?», а она на меня так посмотрела, - Борис прикрыл глаза рукой, - друзья, не подумайте, что я спьяну это говорю, она так ласково, с такой любовью на меня посмотрела…, на меня никто никогда так не смотрел. Слушай, Александр Иванович! А может быть это действительно моя бабушка была?
- Погоди, Боря, ты же сказал, что она в другом конце трамвая, в двери выходит? Как же ты с ней разговариваешь? – Степан хотел полной ясности.
- Да причем здесь «в другом конце»? Это никакого значения не имеет. Разговаривали, - настойчиво повторил Борис. И еще она мне сказала. Вернись туда, только не на долго. Посидите, пображничайте…, вот! Я точно помню – она сказала «пображничайте». И возвращайся. Ты вспомни, говорит, ты же хотел только пива попить, да? А сам с друзьями, вон какую деятельность развили? Ничего, сказала, все будет хорошо. И еще сказала – хороших людей ты там встретил. А? Это она о вас сказала, я так думаю - и Борис ткнул указательным пальцем в потолок, изображая жест Степана.
- Так кто же она такая? – с треском почесал затылок Степан.
- Самое интересное - когда я книжицу открыл, там две тысячи лежало. Вот я тебе их и дал.
- Ну ясно, это тебе на банкет выделили, - понял Санек.
- Вот так! Все будет хорошо, мне сказали.
Борис помолчал, сидя покачиваясь и разглядывая пустеющий стол.
- А потом я глянул в окно трамвая, а еду то я уже по «вашим» улицам. То есть меня уже «перенесли». Ну, я вышел, и пошел к вам. Так что давайте прощаться. Наливай! – ни к кому конкретно не обращаясь, скомандовал.
Пожалуй, оставляем друзей одних. Не будем больше прислушиваться к их разговорам, поскольку общение их с каждой минутой становилось все больше традиционным, соответствующим количеству выпитого пива. И бутылки виски! Для троих немолодых мужчин эта доза приближалась к оптимальной. А вернее будет сказать - к угрожающей.
Так чем же все закончилось? А, собственно, ничем! Вспомните, с чего начиналось повествование. В такую историю, сколько ни вплетай захватывающих, фантастических приключений, все закончится одним – головной болью. Можно, конечно, рассказать, как друзья разошлись по домам. Первым, обнявшись по очереди с Борисом и Степаном, ушел неверной походкой Александр Иванович. Борис, после его ухода, свалился на топчан и заснул. Он полностью проигнорировал свою обязанность – вернуться в «свое время». Степан, не понимая, что ему делать со спящим Борисом, еще какое-то время размышлял, откинувшись на спинку стула. А потом благополучно заснул сидя. И что вы думаете? Проснувшись через часик, глянув на неприбранный стол, махнул рукой «завтра приберу» и, замкнув павильон, ушел домой. Скажу вам больше – он даже не обратил внимания на то, что топчан был пустой. Как само собой разумеющееся. Ушел.
А что же Борис Иванович? Он, как был, одетым спал уже на своей койке, дома, в спальне. В квартире никого не было, жена ушла к соседке, сын играл во дворе. Как он здесь оказался, никому ничего не известно. Все. Шито-крыто. Пришла жена, поворчала, разбудила и помогла раздеться. А завтра, на утро Боря ни-че-го не помнил. И никогда больше, как это ни удивительно, не вспоминал о своих путешествиях во времени. Рецидивы бывали только в одном случае. Когда Боря пил пиво. Отхлебнув теплого, безвкусного пойла, он с удивлением разглядывал кружку и веселил собутыльников фразой типа «пиво лучше пить живое», или «пиво должно быть разное». И другие странные и необъяснимые знания вдруг высказывались им по поводу пива. Он им сам удивлялся и окружающих веселил.
Можно, конечно, вспомнить остальных участников промелькнувших событий. Событий, растянутых во временном пространстве в тридцать лет, которыми автор манипулировал по собственной прихоти. Стоит напомнить читателю хотя бы так поразившую Бориса Ивановича своей красотой и неземной добротой женщину в трамвае. Помните, она сказала ему, что все будет хорошо? Посмотрим.
Буквально в течение месяца от описанных событий Александр Иванович с супругой улучшили свои жилищные и жизненные условия. Радикальным образом. Сын купил в пригороде большой дом, в котором для Александра Ивановича и Фаины Петровны на первом этаже имелось две приличные комнаты. Теперь они жили под присмотром семьи сына, на свежем воздухе, просторно и уютно. Санек ходил босиком по травке своего сада, Фаина Петровна поливала каждый вечер цветы, читала на веранде внучке сказки, и дремала на воздухе перед вечерним чаем, под пледом, наброшенным на колени заботливым мужем.
Степан первое время скучал без Санька. Визиты друга хоть и были не частыми, но скрашивали одиночество стареющего армянина. И переезд Санька был, конечно, для Степана грустным. Хотя, в душе он очень радовался за друга. Степан был большим приверженцем жизненной справедливости, и то, что сын взял под свое крыло родителей, было для него подтверждением того, что на земле еще правит она – справедливость. Скоро зять с дочкой подарят ему щенка. Это будет щенок кокер-спаниеля. Малыш сразу признает Степана, как главную свою няньку, будет подкупающе предан, и с трудом будет переносить отсутствие Степана рядом.
Шоколадного цвета с такими же шоколадными с вишневым оттенком глазами, он покорит всех своей красотой. Поглядев на щенка, лежащего на подстилке и глядящего на Степана своими грустными, выразительными глазами, дочка заявит «да вы похожи, как две капли воды!». Не знаю, удивитесь ли вы, когда узнаете, как назовет Степан щенка. Щенка он назовет Саньком! «Батя, при всем моем уважении к твоему другу, для породистого щенка это недостаточно благородная кликуха» посмеется зять. «Санек!» подтвердит Степан. Можно еще добавить, что уйдут они с кокером в лучший мир, когда придет время, с разницей в один день. Кто из них первым уйдет, без кого не сможет продолжать жить другой, для нашего правдивого повествования не имеет значения. Но, это когда-а еще будет!? А пока…
Думаю, что обстоятельства сложатся так, что наших не молодых друзей жизнь еще ласково потреплет по небритым, заросшим седой щетиной щекам. Мне жаль с ними расставаться, и я, пожалуй, предложу им поучаствовать в незамысловатых приключениях, рассказанных в следующей книге правдивым языком автора.
Да! Чуть не забыл! Был же еще персонаж – «владелец заводов, газет, пароходов», а заодно и супермаркета и сети магазинов «Шестерочка», Григорий Иванович. Все бы хорошо, но случилось в том самом «доме престарелых», куда, как мы помним, наведывался Степан, групповое отравление. И чем, как вы думаете, испортили пищеварение жильцы этого дома? Странная, необъяснимо принципиальная, неподкупная «вневедомственная комиссия» установила, что причиной этого неприглядного случая стала вареная колбаса! Да-да. Вареная колбаса, которую уважаемый Аркадий Сергеевич, директор «дома», получал по долгосрочному договору поставок от фирмы Григория Ивановича, производящей эту самую колбасу. Та же комиссия, и опять же, без предварительного уведомления (что вообще странно!) нагрянула в производственные цеха Григория Ивановича. Дорогие мои! Местное телевидение два дня показывала возмущенным горожанам протухшее мясо, непонятно каким образом оказавшееся на складах производства и, что уж совсем неприемлемо, используемое в производстве колбасы. Колбаса ведь, что возмутительно, шла в реализацию сети магазинов все того же Григория Ивановича. И как показали документы – давно! Даже не хочется срок говорить, чтобы вам аппетит не испортить, в течение которого цеха изготавливали колбасу из, скажем так, несвежего мяса. Да и мяса там, в этой колбасе, опять же «говорят», практически … не было! А были ингредиенты, которые и перечислять то в книге не хочется. Мало ли, кто книжку читать будет.
Сколько они, эти «принципиальные», Григорию Ивановичу крови попортили! Сколько он денег развез в разные кабинеты, если бы вы знали! Чтобы как-то сгладить ситуацию. Знаете, что его удивляло? Все друзья, в разного рода «органах», прокуратурах, ведомствах почему-то прятали глаза, отодвигали кейсы с пачками денег (хотя… надо признаться - не все) и, показывая молча глазами в потолок, разводили руками. А сколько Григорий Иванович потерял на простое производства!? Накрылась, как он метко выразился, медным тазом, покупка третьего трехэтажного домика, расположенного на трех гектарах оливковой рощи, на берегу залива. Залив, следует уточнить, в Средиземном море. Да и покупка личного самолета отодвинулась на неопределенный срок.
Милейшего Аркадия Сергеевича сняли с директоров «дома», и он затерялся в глубинах списков лиц, предлагавших свою кандидатуру на вакансии в агентствах по трудоустройству. Нескольких своих менеджеров Григорий Иванович сам отпустил «на вольные хлеба» без пособия. И вся эта упомянутая компания должна по гроб жизни благодарить Григория Ивановича за то, что, вольно-невольно, «отмазал» он их от поездки в места «столь отдаленные». Грустная, прямо скажем, история произошла.
А у его друга, Вячеслава Михайловича, комиссара милиции, и вовсе отвратительно обстоятельства сложились. Его самого доверенного зама, что сидел у него на получении «нала» (для непосвященных, «нал» – это наличные деньги), застукали какие-то вшивые майоры, но с московскими корочками («корочки» - это служебные удостоверения), на получении этого самого «нала». А «предьяву», естественно, сделали Вячеславу Михайловичу. Пришлось жертвовать двумя замами, и цепочкой из нескольких доверенных офицеров ( в которую, кстати, входили и известные нам капитан Бурлак и лейтенант Иванов), чтобы самому не сесть перед занудными следователями. Черт знает, что творилось! Естественно, когда более-менее все улеглось, пришлось уйти на пенсию. С большими материальными потерями.
Вот. А мы помним, что красивая женщина в трамвае сказала, что все будет хорошо. Стоит задуматься. Получается, что когда кому-то хорошо – другому не очень. И наоборот.
Вот, на этой неглубокой философской мысли и заканчивает автор свой полуправдивый рассказ.
Одну минуточку! Вот еще что. Если вам случится встретить кого-то из этой троицы: старичок в полотняном белом костюме и соломенной шляпе, бравый советский офицер и прекрасная дама-модерн – будьте внимательны. Вместе они будут, или порознь – не имеет значения. Есть такие соображения, что мы их видим не последний раз.