Были сборы не долги
6. Новое назначение. Были сборы не долги…
Наш Центр считался вотчиной главкома истребительной авиации ПВО маршала Савицкого. За год моей службы в Севастлейке он дважды прилетал к нам, причём прилетал оба раза неожиданно, и когда в эфире возникал вдруг его позывной “я–дракон”, для всех это было, как гром с ясного неба. Летал он отлично на самолётах всех типов, несмотря на большой для лётчика возраст: 60 лет. Высокий, подтянутый, в лётной куртке, он производил незабываемое впечатление.
На одном из совещаний, которое он проводил с руководящим составом Центра в один из своих прилётов, довелось присутствовать и мне, как замещающему инженера полка Иванова, ушедшего в отпуск. Запомнилась его спокойная, без криков и угроз, свойственных некоторым большим начальникам, манера общения с подчинёнными, а ещё то, что при входе в штаб начальник штаба нашего полка подполковник Бондарев спрашивал у всех, есть ли с собой папочка, как ласково он называл папку для бумаг, и поскольку у большинства инженеров и лётчиков их не было, вручал какое-то подобие папки для записей ЦУ (ценных указаний) в выступлениях командования и ЕБЦУ (ещё более ценных указаний) самого главкома.
В следующий его прилёт в феврале 1960-го года я на совещании не был приглашён, так как оно проходило с начальниками более высокого уровня, включая командование корпусов и армий ПВО. Но после окончания совещания ко мне в группу пожаловал сам главный инженер авиации 4-й Свердловской армии ПВО по приборному оборудованию подполковник Ветчинкин и после обстоятельной беседы со мной сказал, что сейчас в полку, расположенном в Большом Савино вблизи Перми, есть вакансия инженера полка, а меня очень рекомендовал на повышение майор Иванов, и потому он предлагает мне занять эту должность.
Понимая, что 2-й раз мне могут не предложить ничего не только лучшего, но и худшего, я дал согласие, стал ждать приказа о моём переводе и готовиться к переезду. Готовиться к переезду–это, можно сказать, некоторое преувеличение, так как вещей для сбора и упаковки их в чемодан было не много, даже если бы пришлось упаковывать и вещи мамы. Но она, как и после окончания мною академии, трезво рассудила, что ехать сразу со мной на новое место службы по крайней мере не разумно, может пойти во вред моей работе, да и ей будет не на пользу.
Решили, как и в Ленинграде, что ей лучше вернуться в Краснодар, а уж когда я получу жильё, освоюсь на новом месте, тогда она сможет снова приехать ко мне. Но оказалось, что это был последний её приезд. Вскоре за ней приехала моя сестра Оля, и они уехали. Там в Краснодаре мама снова захандрила, затосковала по мне. Видно, был я для неё тогда единственной радостью, светом в окошке.
Сохранились некоторые из её писем того времени, в которых она выражает ко мне свою безграничную любовь, любовь матери. Вот стихотворная часть одного из них:
Последним–нет, не мне с тобой делиться:
Я всё тебе отдам, мой сын, тебя любя,
Сама готова в посох превратиться,
Чтобы в пути поддерживать тебя.
Моя любовь к ней была, быть может, не такой безраздельной и всепоглощающей, но искренней и по–сыновни нежной и проникновенной.
Где-то там далеко-далеко
Ты, наверно, грустишь обо мне.
Кто так любит, как ты, глубоко,
Дорогая моя, и нежней?
А бывало, порой с тобой
Был и сух, и неласков я.
Ты ж боролась со злой судьбой,
Дорогая, родная моя.
И обиды, и боль свою
Ты могла от других скрывать.
Лишь тебя я одну люблю,
Незабвенная, милая мать.
Как рассказывала потом Оля, мама ушла в себя, углублённая в какие-то свои мысли, подолгу молча ходила из угла в угол по комнате, забыв про своё больное сердце, позже, летом эти прогулки продолжились в саду, а закончились тем, что она запнулась за что-то, упала и сломала ногу в колене, в месте старого перелома 17-летней давности. Наложили гипс, но ни Алексей, ни Ольга не побеспокоились проверить, правильно ли срослась кость, и вообще срослась ли, а пустили всё на самотёк в надежде, что боли в месте перелома пройдут со временем, отёк тоже спадёт и нога расходится.
Но всё это мне предстоит узнать, когда я через несколько месяцев в очередной свой отпуск приеду в Краснодар, ужаснусь виду распухшей ноги, вызову на дом врача–хирурга, но…всё это будет уже слишком поздно: врач скажет, что кости не срослись из-за не правильно наложенного гипса, в местах перелома наросли костные мозоли, которые не дают срастись костям и удалить их можно только под общим наркозом, чего больная может не перенести. А без операции можно только облегчить положение больной, снять отёк, уменьшить боли при поворачивании в постели, что он и сделал.
Так и стала мама лежачей больной с атрофированными мышцами ног, фактически парализованных на долгие годы, и не из-за инсульта, а из-за не оказанной своевременно качественной медицинской помощи. Я винил и себя. Но как я мог её взять сразу к себе? Ведь служба–не учёба в академии: и дежурства, и боевые тревоги, и ночные полёты. И, главное, мне обещали на первых порах только место в общежитии, и я знал, что никто меня сразу не обеспечит жильём для проживания с мамой.
А снова начинать квартирную эпопею…? Если бы, конечно, знать всё наперёд! Возможно, что решился бы и на безрассудный на 1-й взгляд шаг. Но разве можно было предположить, что мама не перенесёт даже нескольких месяцев разлуки со мной?!
Но пока я ничего этого не знал и был рад грядущим переменам в моей жизни. Через неделю после отъезда мамы пришёл приказ о моём новом назначении. Были сборы не долги, передав в тот же день все дела Василию Фёдоровичу и вечером отужинав с ним, я на следующий день, с тем же чемоданом, с которым приехал в Севастлейку ровно год назад, сел в поезд, идущий до Перми.