Белая кошка, чёрный кот (It`s time to travel) 2
© Антон Санченко.
© перевод Виктора Лукинова.
ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ
ВРЕМЯ ИДТИ
СОБЕРИ-КА ВЕЩИ, МОЯ ЛЮБИМАЯ
НАС ОЖИДАЮТ ВСЕ МИРЫ
МОЖЕТ КТО И НЕ ЗНАЕТ
НО ТЫ МОЯ
ВРЕМЯ ВЫХОДИТЬ
ВРЕМЯ ИДТИ
ВРЕМЯ ОТПРАВЛЯТЬСЯ
ОТБРОСЬ СОМНЕНЬЯ
ВОЗЬМИ ЗУБНУЮ ЩЁТКУ, ЛЮБИМАЯ
ВОЗЬМИ БАГАЖ И ОЖИДАНЬЯ
ВРЕМЯ ИДТИ НА БОРТ
И ВРЕМЯ К ДЕЙСТВИЮ
УПАКУЙ ЗУБНУЮ ЩЁТКУ, ЛЮБИМАЯ
УПАКУЙ ВЕЩИ И НАДЕЖДУ
ТЫ НЕ ВЗДЫХАЙ
УЖЕ НЕТ ВРЕМЕНИ НА ЧАЙ
ВРЕМЯ ВЫХОДИТЬ
ВРЕМЯ ИДТИ
НАМ НУЖЕН ЛИШЬ ТРАНСПОРТ
ЧТОБЫ ДВИНУТЬСЯ…
Не знаю, что писали в судовом журнале штурманы. Я же записал следующее:
1605мск. Вышли из п. Херсон. Вахту открыл ШРМ такой-то.
ШРМ – это радио-сокращение для подписи начальника радиостанции. Радиооператор бы подписывался ОП. Что ни говори, а приятно всё ж таки впервые выводить в журнале то ШРМ.
Мне предстояло принять однодневный и трёхдневный прогноз погоды из Одессы и передать в Керчь написанную капитаном радиограмму о том, что мы вышли их Херсона и идём в Керчь. Ожидаемое время прибытия (ЕТА) в Керчь 23-го 1700мск. Моряки очень суеверные люди. Или наоборот – реалисты. Они никогда не утверждают, что будут в Керчи через двое суток. Они даже в устном разговоре обязательно говорят: «Надеемся быть».
Я записал оба прогноза в журнал учёта входных радиограмм и отнёс на капитанский мостик. Согласно прогнозам выходило, что у нас есть двое, относительно спокойных суток со скоростью ветра 12-17 м/сек и высотой волны 15-20 дм, чтобы проскочить в Керчь. Вот на третьи сутки по 222 и 333 районам ожидалось усиление ветра до штормового, поэтому мы должны были торопиться.
Потом я включил главный передатчик и стал вызывать Керчь. Керчь услыхала меня довольно быстро, и известила, что тоже имеет для меня две радиограммы.
ПРИКАЗОМ НОМЕР 1235137 ОТ 211187 МАТРОС БОРЩЕВСКИЙ ПЕРЕВЕДЕН ДОЛЖНОСТЬ СТ ПОЩНИКА КАПИТАНА РС ПЁТР КОШКА ТЧК ПОДПИСЬ
- значилось в первом радио. Это было хорошее известие. Я с полным правом мог подойти к Григорьевичу и заявить, что с него магарыч.
СВЯЗИ ПЕРЕСМОТРОМ ШТАТНЫХ РАСПИСАНИЙ ПОВЫШЕНИЕМ ДОЛЖНОСТНЫХ ОКЛАДОВ ПЕРЕВЕСТИ НАЧАЛЬНИКОВ РАДИОСТАНЦИЙ СУДОВ КЛАССА РС ДОЛЖНОСТЬ РАДИООПЕРАТОРА ОКЛАДОМ 190 РУБ ТЧК ПОДПИСЬ
Оценивать это известие я не берусь, я лицо заинтересованное. Я дал себе слово не употреблять нецензурную лексику даже в морских рассказах. Выходило, что в начальниках я проходил всего неделю, и вот уже снова радиооператор второго класса. Да ещё и оклады повысили всем, кроме меня. То есть меня сначала понизили до радиооператора, а потом повысили оклад, и он остался таким самым как был. Где справедливость? Радиооператор – лицо материально не ответственное. А на мне уже висела вся радиоаппаратура «Петра Кошки» и о том свидетельствовал приёмный акт, в трёх экземплярах.
Но я старательно записал и эту чёрную весть в журнал входных, и отнёс капитану. Теперь вы понимаете, почему я так встрепенулся, когда Атамас обратился ко мне в Поти «начальник»?
Итак, уже снова радиооператором, не ШРМом я впервые вышел в Чёрное море.
***
Береговая публика знает Чёрное море тёплым и ласковым. И шторм для неё – лишь возможность покачаться на волнах. Публика эта слагает песни «Самое синее в мире Чёрное море моё». Моряки же прекрасно понимают, что такие названия морям даются неспроста. Если какой-то моряк с пренебрежением отзовётся о Чёрном море, значит он просто ещё салабон, и ракушки на его корме – косметика.
Волна на Чёрном море короткая и стремительная. И резкую качку не сравнить с медленным покачиванием на длинной океанской волне, когда судно успевает плавно спуститься с водяного холма и плавно вползти на следующий. Через некоторое время ты уже просто не замечаешь такой плавной качки и бесстрашно ставишь тарелку на стол, даже не подняв специальных бортиков. Но на Чёрном море работают одни акробаты. Стаканов и тарелок на черноморских пароходах нет. Одни эмалированные миски и кружки. И столы всегда застелены мокрой скатертью.
Впрочем, ужинать нам было особенно нечего. Молодой Ревизор вернулся с базы не солоно хлебавши. Того нет, этого не завезли, даже масла сливочного на завтраки нет, один хлеб, макароны да морская капуста консервированная. Ну, и макароны харч, ежели другого нет. Но молодой повар так их пересолил, что они застревали колом в горле. А ещё повар тот оказался таким моряком о которых в характеристиках пишут «морские качества ниже средних». Укачивался он.
Люди к качке привыкают по-разному. С одного как с гуся вода, физиономия только краснеет и аппетит прорезается. Другие зеленеют, как фейхоа и на еду смотреть даже не могут. Однако это ещё не повод марать человеку характеристику. Зелёный-зелёный, но если пересиливаешь себя и становишься к работе, тошнота отступает. Матрос Виктор Иванович мог посреди вахты попросить «подержи-ка руль», выбежать на подветренное крыло мостика, смычкануть и вернуться к обязанностям рулевого, словно ничего и не случилось.
А вот если человек ложится пластом в койку и только стонет или причитает «ой горе, ой беда», и жалеет, себя, любимого, а не коллег, которым приходится выполнять ещё и твою работу, делать этому человеку на море нечего, дверьми он ошибся.
У меня в характеристике было написано «морские качества хорошие», но меня тоже мутило, так как качка РСов была мне непривычна. Эти суда имеют избыточную остойчивость. Это значит, что волна может валять судно, но оно как ванька-встанька каждый раз возвращается на ровный киль из немыслимых кренов. На Дальнем Востоке даже цунами не могло положить РСы мачтами на воду и утопить. Их так, на ровном киле, на берег и выбрасывало. Потому и для судна избыточная остойчивость – это хорошо. Плохо для желудков моряков. Но мы не пассажиры на этом свете, как-нибудь приспособимся.
А пока что «Пётр Кошка» выскочил из узкого горлышка Днепро-Бугского лимана и двигался на Юг вдоль Тендровской косы. И маяки сопровождали нас своими огнями, указывая, что на Запад нам пока ходу нет.
- Закрепить всё по штормовому! – отдал команду капитан Атамас. Касалось это больше боцмана и матросов. Что мне было крепить, кроме журналов и шариковых ручек? Правда, под стулом в радиорубке я вёз в Керчь вибратор какого-то эхолота, но он был такой тяжеленный, что его невозможно было сдвинуть с места вдвоём, а не то чтобы покачнуть волною.
За Тендровскими маяками открыл Софийский, на вахте старпома я уже мог бы увидеть Тарханкут, если бы не закрыл вахту и не пошел в каюту. Каюта радиста на РСах в носовых помещениях. И койка похожа на качели. Она подскакивает вверх, когда РС выползает на очередную волну, и падает вниз, когда он через ту волну переваливает. Лучший способ к чему-нибудь привыкнуть – решить, что это даже приятно. Как в гамаке.
Гойда, гойдада. Сонько-дрімко носить, всім хто лиш попросить…
Гойда, гойдада. Отакий капець малятка, любі хлопчики й дівчатка…
Давал же себе слово не материться даже в морских рассказах. Но это не я, это Дід Панас. Из классики слов не выкинешь.
Мы с Чёрным морем привыкали друг к другу. Негостеприимное оно зимой – а всё же родня.
***
Когда возвращаешься домой из долгого океанского рейса своим ходом и, наконец, проходишь Босфор, и берега разбегаются в стороны Грузии и Болгарии, каждый черноморский моряк думает: «Ну, вот и дома». И не берёт во внимание, что до родного порта ещё не меньше полутора суток хода, если это Севастополь. Ведь Чёрное море – это уже родной дом. И каждая встречная волна кажется тебе давней знакомой.
Белый пароход «Средняя коса» прошел Босфор почти одновременно с выходом «Петра Кошки» из Очакова. Экипаж и московские научники уже налюбовались мостами (вру, тогда в Босфоре ещё был только один мост между Европой и Азией), крепостями, дворцами и мечетями Стамбула. Под мостом все бросали в воду мелкие монеты. Черноморское моряцкое поверье: чтобы визу не прикрыли. За кормой, в этом рейсе Индийским океаном и околицами, «Средняя коса» оставила несколько тысяч морских миль. Экипаж уже паковал чемоданы и готовился к встрече с керченской таможней: прятал по секретным закоулкам лишние джинсы, жвачки, зажигалки, косметику и прочие приятные мелочи. До дома, приветствий встречающих и прочих торжеств оставалось полшага. Но моряки совсем не зря не говорят «будем в Керчи в пятницу». Говорят «надеемся быть».
Одесса что-то напутала с долгосрочным прогнозом. Мы это поняли, едва пароход высунул нос из-за мыса Айя на Южном побережье Крыма. Нам так дало по зубам, что устоять на ногах стало проблемой. Загремели миски и кружки на камбузе. Покатились салоном непринайтованные стулья. Чёрное море было и вправду Чёрным, суровым и несентиментальным, оправдывая своё название. Ходовая вахта была Борщевского, но капитан Атамас тоже был на мостике.
- Может в Севастополь вернуться, переждать штормовое? – предложил вариант старпом.
- И нарваться на Севастопольский портовый надзор? – спросил Атамас
- Они там все отставники, звёздочки сквозь морфлотовские погоны до сих пор просвечивают. А нас вторая половина аварийного снаряжения в Керчи ждёт. Застрянем на неделю, не меньше, пока из их когтей вырвемся. Да у нас даже продуктов на такую стоянку не хватит. Вот уж Второй! Взял только на три дня. Будто не для него писано: Идёшь в море на неделю – бери харчей на месяц. Нет, давай уже в Ялту лучше проскочим. И к Керчи ближе, и цепляться не будет никто в грузовом порту – на выселках.
Итак, мне было приказано срочно связаться с Ялтой и запросить добро на штормовой отстой, чем я и пошел доблестно заниматься. Даже такое обычное дело, как передача радиограммы, за мысом Айя превратилось в акробатику и эквилибристику. И дальше я уже ничего не буду писать, что, передавая РДО телеграфным ключом, я при этом держался рукою за стол, а иногда балансировал на одной ножке стула, ведь когда эквилибрист уже работает, то на такие мелочи внимания не обращает.
Южный берег Крыма очень живописен с моря. Но мне некогда было любоваться на те красоты. Я лишь выглядывал в иллюминатор, чтобы иметь представление, где в данный момент находится судно. Я вызывал Ялтинский радиоцентр на его частотах, а он меня игнорировал. Слышал, не слышал или делал вид, что не слышит. Мы ж не ялтинской приписки были. Я немного подумал и повысил категорию своей радиограммы до «срочной». Никакой реакции. Я повысил её до «особо срочной». Выше уже шли лишь категории «аварийная», правительственная» и «конец света». Тоже без реакции. Но наконец, где-то за Форосом мне таки ответили, РДО приняли, и я стал ждать на рабочем канале, пока передадут ответ из портового надзора. Это уже была простая формальность, но я прождал её чуть ли не до Ласточкиного гнезда, когда до Ялтинского порта уже в мегафон проще было дозваться.
Портнадзор давал добро. Но я не успел даже отнести радиограмму на мостик, начался циркулярный срок Керчи, когда радиоцентр передаёт без подтверждения приёма все срочные радиограммы, а радисты с судов уже подтверждают их позднее, когда на связь будут выходить. Каждое судно в море обязано выходить на связь, по крайней мере, два раза в сутки. Даже если радиограмм нет. Просто передают свои координаты. Называлось это «QTH сдать». В циркуляре ж на 1610мск первой же радиограммой для всех пароходов нашей управы шло следующее:
АВАРИЙНАЯ =
ВСЕМ СУДАМ МОРЕ =
1435МСК ПОЛУЧЕНА АВАРИЙНАЯ РДО СРТМ СРЕДНЯЯ КОСА ТЧК СУДНО ДРЕЙФУЕТ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЧАСТИ ЧЁРНОГО МОРЯ ПОЛОМКОЙ ГЛАВНОГО ДВИГАТЕЛЯ ТЧК ОТРЕМОНТИРОВАТЬ ГД СУДОВЫХ УСЛОВИЯХ ВОЗМОЖНОСТИ НЕТ ТЧК КООРДИНАТЫ… ТЧК ВСЕМ СУДАМ ВБЛИЗИ УКАЗАННОГО РАЙОНА СРОЧНО ВЫЙТИ СВЯЗЬ ДОЛОЖИТЬ ГОТОВНОСТЬ СПАСАТЕЛЬНОЙ ОПЕРАЦИИ ТЧК
ЯСНОСТЬ ПОДТВЕРДИТЬ =
ПОДПИСЬ
Так я и принёс на подпись Атамасу сразу две радиограммы. О том, что мы можем перестоять шторм в Ялте, и аварийную – о том что мы должны лезть в самую пасть тому шторму. Судно уже подходило к входным воротам Ялтинского грузового порта:
- Тебя только за смертью посылать, - пошутил Григорьевич. Он ещё не знал, что я принёс не только добро на вход в порт, пока Атамас не дал ему прочитать другое радио.
- Мы вроде бы уже и не в море, а в порту, - озвучил Григорьевич возможный варианты.
- Радио мы не подтверждали. К спасательной операции мы не готовы. У нас ни продуктов, ни спасательного снаряжения на борту. Портнадзор нам дал добро лишь на разовый переход в Керчь. РСом в такой шторм буксировать СРТМ с его парусностью – дохлое дело. Управе ничего не мешает отправить в море соразмерный пароход, который хотя бы на волну с «Козою» на буксире выгребать сможет. Ну, придут они на четыре часа позднее.
Григорьевич, наверное, решил облегчить Атамасу выбор, и взял на себя самую неблагодарную роль искателя оправданий. Однако делал это как-то ненатурально, роль ему самому очень не нравилась.
- Четыре часа, - повторил Атамас.
- Сегодня пятница, рабочий день окончен. Пока соберут по домам экипаж какого-нибудь судна и настроятся на выход в море, пройдут все восемь.
Атамас помолчал
- И потом, это ж «Средняя коса», Григорьевич…- неожиданно подмигнул он своему старпому.
Мне так и хочется написать, что Григорьевич сразу скомандовал рулевому:
- Право на борт! – будто только и ждал последних слов капитана. Ведь это было б выигрышным для рассказа и достоверно бы передавало экспрессивность момента.
Но добросовестность и хорошая морская практика заставляют меня, чтобы Григорьевич, как было на самом деле, буднично подошел к принудительной трансляции, кашлянул и сказал:
- Слушать в низах. Всем за что-нибудь держаться, идём на разворот!
И после этого тоже обыденно и даже приглушенно скомандовал
- Руль право пятнадцать…
- Руль право пятнадцать, - повторил команду рулевой матрос Виктор Иванович, как было заведено. И не спрашивайте меня кем, когда и по какому поводу было заведено. Я подозреваю, что уже лет триста тому. Рулевой повторил команду, повернул штурвал на 15 градусов, и когда стрелка прибора встала надлежащим образом, доложил:
- Есть руль право пятнадцать.
- Держитесь, - напомнил нам Григорьевич.
И нас так положило волной, которою мы приняли всем бортом, что если бы под нами был ни добрый рысак «Пётр Кошка» с его избыточной остойчивостью, спасатели понадобились бы уже нам. Но «Кошка» отыграл, выпрямился и побежал уже с попутной волной, принимая её с кормы.
- Что это было? – спросил меня повар, выскочивший из камбуза с ошалевшими глазами, когда я скатился трапом в салон.
- Идём к «Средней косе».
- К Тузле? – переспросил меня повар. Ведь Средняя коса это второе название острова Тузла.
- Нет, к СРТМу. Он заглох посреди моря.
- Господи, куда я попал и где мои вещи? – вырвалось у повара.
- В рундуке вещи, как у всех, - мысленно ответил я. – Собраться – только подпоясаться.
- Ого! Ну, вы даёте! – выскочил из машинного отделения третий механик, с училищным прозвищем Гном. Он учился когда-то почти одновременно со мною, только в четвёртой роте и на курс младше. Механик был меленький, в мешковатой робе и вязаной шапочке с помпончиком. Я подумал, что эта кличка, наверное, тоже прилипнет к малому, и будет путешествовать с ним по морям, как Борман прилипло к Борщевскому. Глаза Гнома горели от возбуждения. Наверное, впервые видел он в своём подземелье такой крен, когда уже одинаково, по полу или по стене тебе дальше бежать, так как крен – 45 градусов.
- Ну, подождать немного можно было? – уже как чёртик из шкатулки выскочил из душевой артельный матрос Витя. Вы ведь помните, что на «Кошке» через душевую можно было попасть куда хочешь.
- Предупреждать же нужно вовремя! Сижу над очком, штаны спущены. И тут «Держаться в низах! Идём на разворот!». А штаны чем держать?
- Разбился! Бутылёк с техническим спиртом разбился! – выскочил из той же шкатулки старший механик.
- Ну, старпом! Я тебе это припомню.
Григорьевич как раз спускался по трапу из рулевой рубки.
- Куда идём? – стали его спрашивать все.
- «Средняя коса» обломалась. Нужно немного подсобить коллегам.
И стармех сразу простил Григорьевичу целый бутыль «шила», как называют технический спирт на флоте. Для такого человека, как наш стармех, это был настоящий, а не показной подвиг.
- Ну, Борман, покажи этим живжикам.
И все, кто был в кают-компании, а собрался тут почти весь экипаж, кроме вахты, единогласно одобрительно захохотали. Не было с нами только повара. Убежал ойкать и жалеть себя в каюту. А напрасно. Судно шло теперь за волною, качка уменьшилась, и мы могли бы последний раз поесть горячей пищи под названием «макароны по-флотски, только без мяса» перед тем авралом, который начался через несколько часов.
***
Одесса, ошибившись было с долгосрочным прогнозом, теперь исправилась и уверенно предрекала нам конец света в ближайшие сутки. Северо-восточный ветер 18-23 метра в секунду, порывы до 25 метров и высоту волны 30-35 дециметров. Вы умеете переводить дециметры в метры и метры в секунду в километры в час? На нас со скоростью 90 километров в час мчал зимний ураган и гнал впереди себя отары трёхметровых пенных баранов. И всё на наши новые ворота.
Хорошо, что мы успели к «Средней косе» ещё до того, как шторм усилился до урагана, и смогли «взять её за ноздрю». Так говорят, когда берут пароход на буксир, пропустив буксирный трос через носовой клюз. С нашей палубы «Средняя коса» казалась белым лобастым китом рядом с маленьким, но юрким чёрным вельботом китобоев.
Веселее молодцы! Подналяжем агов!
Загарпунил кита наш гарпунер Петров!
Обездвиженного «кита» разворачивало лагом к волне и нещадно валяло с борта на борт. Мы должны были развернуть его носом на волну и удерживать так. Потому что надеяться, что наши триста лошадиных сил способны на что-то большее, не приходилось.
Только вот гарпунили они нас, а не наоборот: у нас не было линемёта, который выстреливает на несколько десятков метров тонким капроновым шнуром – он ждал нас в Керчи на складе. Но и этот лёгкий капроновый проводник мы смогли подхватить только с третьей попытки. За проводником мы выбрали на борт полипропиленовый крепкий конец, а уже по нему нам на борт передали стальной трос. Чего-чего, а стальных тросов на любом рыбаке всегда с запасом: в дело идёт ваер, которым обычно таскают тралы.
- Буксир крепить старпому и боцману лично! – приказал Атамас.
- На юте никому не болтаться ни под каким соусом, - приказал он по трансляции, когда мы дали ход и стали разворачивать «Козу» на ветер.
Один только Гном в своей вязаной шапочке сидел у раскрытой двери машинного отделения и следил за буксиром. За его вахту случай втянуть голову в плечи, под противный струнный звук разорванной стали, выдался дважды: штурманы ни как не могли подобрать правильно длину буксира, чтобы «Коза» и «Кошак» вползали на гребни волн одновременно. Когда «Кошка» уже падал в бездну между двумя волнами, «Коза» лишь заползала на вершину предыдущей. Буксир резко натягивался, дёргал нас за корму, шлёпал по волне, и через некоторое время убивался с гитарным звуком «высокое до».
И снова нужно было забегать на ветер и спускаться к «Козе» кормой вперёд, маневрируя машиной. И снова старпом и боцман укрощали свитое в троса коварное железо в тех самых рукавицах, которые строчили на машинках другие старпомы, каким повезло меньше, чем Борщевскому. Хорошо, что эти эксперименты тоже закончились своевременно. Длину буксира, наконец, подобрали.
Была у нас и своя выгода от этих спусканий за ветром, когда Атамас рисковал подставить корму «Кошки» под форштевень «Козы», – так близко он каждый раз подходил, прежде чем перевести ручку машинного телеграфа на «Полный вперёд». И каждый раз нам успевали перебросить на борт мешок хлеба. Хлеб был горячий и пахучий. Какой-то безбашенный пекарь умудрялся печь его в этом бедламе посреди штормового Чёрного моря.
Когда я принёс на мостик одесское пророчество про ураган, мы тянули «Козу» уже полсуток: Атамас очень хорошо думал про управу, они не смогли подготовить спасательное судно не только за восемь, а и за двенадцать часов. Хотя переписка в эфире велась живо, нам обещали помощь, но сроки той помощи, по разным причинам, переносились всё дальше и дальше.
Чёрное море стало седым. Оно уже не закручивало барашки на волнах, оно срывало ту пену с гребней и гнало впереди волн как метель. Не стоило выходить на верхнюю палубу даже с зонтиком и в галошах. От брызг может и укроешься, но отлетишь, как Мэри Поппинс. Пленённая фальшбортами вода бурлила на палубе и в ватервейсах и вырывалась наружу через штормовые шпигаты пенными водопадами, пока «Кошак» взбирался на волну. Но новые фонтаны холодной воды низвергались на палубу уже в следующий миг, когда «Пётр» переваливал гребень и летел в прорву. На крыле мостика ветер забивал лёгкие, и запирал в горле все звуки, которые не могли вырваться наружу и блуждали где-то в животе.
- 32 метра в секунду! – ошалело докладывал второй штурман, заскочив с крыла назад в рубку с анемометром, похожим на детский вертолёт на палочке, который продолжал по инерции бешено крутиться в руке. (115 км/час перевожу я для наглядности).
Никто уже не ходил в носовые помещения. Подвахта спала покотом прямо в салоне, шустряки успели захватить диванчики, хитрецы успевали растолкать шустряков вроде как им на вахту, и захрапеть раньше, чем обманутые шустряки догадывались, что их надули.
Диванчик в радиорубке был коротковат для меня. Я мог лежать на нём, лишь сложившись буквой Г с козырьком и подставив стул, который и служил козырьком. При этом одной ногой я придерживал тот чёртов вибратор, до сих пор не подававший признаков жизни при любой качке, а сейчас оживший и ёрзавший по палубе. Аварийная частота была включена всё время, я провалился в какое-то удивительное состояние сознания, когда то ли спишь с открытыми глазами, то ли бодрствуешь даже во сне. В те часы я впервые с удивлением заметил за собою способность просыпаться на звук своего позывного LYFT, каким бы тяжким сном я не спал. Руководство требовало докладывать про наши дела чуть ли не каждый час.
- Да какие там дела? – усмехался Атамас
- Дело – табак. Сигареты вышли, картошки нет, едим одну морскую капусту и хлеб, спасибо «Косе». Так что непонятно даже кто кого спасает.
Он стоял на капитанском мостике рядом с красным, как пионерский галстук, Вторым, которому уже хоть за борт сигай от стыда, и, наверное, проводил профилактическое обучение на тему «Идёшь в море на неделю – бери харчей на месяц», ураган ему в этом не мешал, а помогал. Кстати, я не могу сказать, сколько уже капитан Атамас находился на том мостике, так как каждый раз, когда я приносил радиограмму из управы или прогноз, он был там.
Второй хотел хоть чем-то компенсировать свой просчёт, и такую возможность Чёрное море ему предоставило почти сразу.
- Йес!- выкрикнул он от штурманского стола, когда нанёс очередную обсервационную точку на карту. Целая верёвочка таких точек тянулась в сторону турецкого берега, хотя греблись мы к Крыму: ветер и волна сносили нас быстрее, чем мы выгребали с «Косой» на буксире.
- Йес! Два узла! – это означало, что мы уже преодолевали волны и двигались вперёд с бешеной скоростью три с половиной километра в час.
Ураган был на спаде. Барометр это подтверждал. Одесский однодневный прогноз должен был бы подтвердить это тоже. Ещё никогда столько людей не ждало прямо под дверью моей радиорубки какую-то обыденную радиограмму, которую каждый радист на Чёрном море принимает дважды в сутки, и которую даже подтверждать не нужно.
- Ну что там, Маркони? – повернулись ко мне все, когда я вышел со свежим прогнозом, чтоб отнести его на мостик.
Тайна радиосвязи запрещает зачитывать служебные радиограммы всем желающим, да ещё раньше, чем их прочитает капитан. Однако она не запрещает флотских прибауток:
- А погода так и шепчет, займи, но выпей, - сказал я и прошёл на капитанский мостик.
На мостике были старпом, рулевой Виктор Иванович и неизменный Атамас.
- По 333 району 6-12 метров в секунду, - огласил я наш приговор.
На горизонте уже коптил небо СРТМ «Железный поток», по прозвищу «Железяка», шедший нам на помощь из Керчи.
- Дело сделано, - с удовлетворением подбил сухой остаток Атамас.
«Кошка» - «Косе», - вызвали нас по «Сейнеру».
- Говорит капитан Акопян. Матрос Борщевский на борту?
- Нет, - ответил передовику с доски почёта капитан Атамас.
- А мне показалось без бинокля, что это он буксир у вас заводил.
- На борту – старпом Борщевский. Пригласить?
- Гм… Да, конечно.
- У аппарата Борщевский…
- Благодарю, старпом, - ответил передовик Акопян с белого парохода.
- Отойдём в сторону? На наш канал.
Когда моряки говорят так, это значит, что они хотят перейти на рабочий канал, номер которого известен только им двоим, чтобы поговорить без десятков любопытных ушей, что прослушивают канал вызывной. Отойдём в сторону и мы. Потому что подслушивать чьи-то телефонные переговоры может и интересно, но делают это только молодые радиооператоры, которые ещё не знают, что чем меньше чужих тайн знаешь, тем лучше аппетит.
Если бы бухгалтерия слышала этот разговор двух моряков, возможно она закрыла бы за нашим старпомом долг за спасательную операцию под Сокотрой, проведя взаимозачёт. Но бухгалтерии было не до того, она подсчитывала сверхприбыль управы от хитрого финта ушами с понижением начальников радиостанций судов типа РС-300 до радиооператоров.
***
А я вот думаю. Почему суеверия и бухгалтерия так однобоки? Почему если дорогу перебегает чёрный кот – то это недобрый знак, а если белая кошка – то никакой, а совсем ни добрый? А если чёрная кошка перебежит дорогу в Чёрном море? Даст ли это плюс в результате? Что сказал бы по этому поводу Конфуций? Ну, если б он был бухгалтером в чёрных нарукавниках и сидел в чёрной комнате и подсчитывал чёрных котов на калькуляторе. Засчитал бы он одну спасательную операцию за другую, чтоб наш старпом не выплачивал половину зарплаты следующие восемь лет?
Наверное что нет. Но когда я буду составлять список пароходов, о которых я от души жалею, что никогда больше не пройдусь по их крутой палубе, и не полезу на их мачты ремонтировать антенны, «Пётр Кошка» будет идти в нём под номером первым. Я точно знаю, что больше никогда не буду таким молодым и счастливым. И я не знаю, это мы выбираем себе пароходы, или это они нас себе выбирают.
На фото из инета СРТМ-К киевской постройки.