Свидетельства очевидца ч. 1

                ОТ АВТОРА

         Я родился в 1937 г. на Алтае, в с.Солоновка Новичихинского района. Трудовую деятельность начал в 1958 г. по окончании Рубцовского сельхозтехникума в качестве механика отделения одного из целинных совхозов Угловского района. В 1960г., после увольнении из армии, поступил на Алтайский тракторный завод инженером-испытателем Опытного цеха. В 1977г. окончил заочно Томский госуниверситет по специальности «историк».
         С 1974 по 1978г. был заведующим кабинетом политпросвещения парт-кома АТЗ, с 1978 по 1984 – заместителем секретаря парткома по идеологиче-ской работе. С 1984 по 1992 работал секретарем Рубцовского горисполкома, заместителем председателя горсовета, управделами исполкома. С 1992 по 2003г. – уполномоченный Пенсионного фонда по работе с индивидуальными предпринимателями.  В настоящее время  на пенсии.
         Никаких зарубежных «голосов» никогда не слушал, антисоветскую ли-тературу не читал, ни под чье влияние не попадал, к антикоммунизму пришел самостоятельно под воздействием советской действительности. Убежден, что к нему рано или поздно с неизбежностью должен прийти любой здравомыслящий человек, имеющий совесть.
          Пройдя обычный для моего поколения путь, – пионерия, комсомол, партия, - отдав более 17 лет партийной и советской работе, пришел к твердо-му убеждению, что социализм – это утопия, и построение его в соответствии с теорией марксизма невозможно. Не только в нашей стране, но и нигде в мире он не был построен таким, каким его видели Маркс и Энгельс. А та со-циально-экономическая модель, которая была реально построена и выдава-лась за социализм, никакого отношения к марксистскому социализму не име-ла. Она являлась, по определению бывшего члена Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлева, «ведомственным феодализмом с элементами рабовладения». Пол-ностью согласен с таким определением.
             Держаться эта антинародная система могла только на лжи и насилии, что мы и имели на протяжении многих десятилетий.
             О том, как мы жили при так называемом социализме, какими методами руководила нами «мудрая» партия, эта книга моих воспоминаний. Буду благодарен читателям за отзывы о ней.               
               
               
                РАЗДЕЛЬНАЯ УБОРКА
     Впервые раздельная уборка на Алтае была повсеместно проведена в 1958 году. Это была моя первая уборка в должности механика - так мне по-везло.
              С тех пор прошло более 50-ти лет, но я и сегодня не могу до конца  по-нять и осмыслить, как можно было так по-дурацки внедрять это, в общем-то хорошее, нужное дело.    
           Главный смысл раздельной уборки - выигрыш времени. Её можно начинать на неделю - десять дней раньше обычной, когда пшеница еще нахо-дится в стадии молочно-восковой спелости с тем, чтобы она в валках дошла до нужной кондиции.
           После того, как пшеница созрела на корню, раздельная уборка не толь-ко теряет смысл, но и несет прямой убыток - при свале спелого хлеба часть зерна высыпается, урожайность падает.
           Одним из непременных требований раздельной уборки является то, что разрыв между свалом и обмолотом валков не должен превышать семь дней. В это время валок еще висит на стерне, продувается сверху и снизу, хорошо сохнет. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он просел и лег на землю.
            Так вот, в  Калининском совхозе Угловского района не успокоились, пока не свалили все 19 тысяч гектаров. Не разрешили ни один комбайн пу-стить на прямую уборку или переоборудовать на обмолот валков. За этим строго следили директор совхоза Ворожбитов и уполномоченный райкома Куйбеда. Стояла жара, хлеб перезрел, колос и без того трещал и сыпал зер-на, а его валили. Валили целый месяц.
У   истинных хлеборобов   душа   кровью обливалась от этой, грани-чащей с вредительством, бестолковщины. Урожай был хороший, редкий для наших мест - по 20-25 центнеров с гектара. Хлеба стояли чистые, как пере-мытые, косить бы их напрямую, но - не моги.
Отец, работавший управляющим Коростелевского отделения, пустил тайком по два комбайна в каждой бригаде на прямую уборку, однако вскоре кто-то донес, Ворожбитов с Куйбедой приехали и заставили снова переобо-рудовать их на свал. Бригадира пятой бригады Ивана Бондарева, отказавше-гося это сделать, сняли с работы.
На шестой бригаде отец перехватил разгневанных руководителей и пытался убедить их в необходимости перехода на прямую уборку. Просил, доказывал, ссылался на рекомендации науки, но все бесполезно.
- Ты что, против линии партии? - грозно вопрошал его Куйбеда.
Поняв тщетность своих усилий, отец обозвал их дураками и уехал домой ожидать приказа о своем смещении. Такового не последовало - не так-то просто заменить управляющего в разгар уборки, и эти два деятеля сочли за благо смирить гордыню.
           Они не уехали от комбайнов до тех пор, пока их не переоборудовали. Сидели в холодке, покуривали и рассуждали о том, как трудно внедряется у нас все новое, передовое, какое  сопротивление приходится преодолевать.
Итак, весь хлеб свалили. Лишь во второй половине сентября пустили комбайны на подборку валков, а тут начались нудные, моросящие осенние дожди
При прямом комбайнировании дожди тоже мешают, но не так сильно, как при раздельном. Пока хлеб стоит на корню и его шевелит ветерок, роса ссыпается, каждый колосок со всех сторон обдувается и как только выглянет солнце, через полчаса можно пускать комбайны, хотя на земле еще грязь.
Совсем другое дело, если толстый, сырой валок плотно лежит на этой грязи. Какая нужна жара, сколько солнца, чтобы просушить его? А где их взять, когда дело идет к октябрю?
        Молотилки у комбайнов того   времени   прицепного  С-6 и само-ходного С-4 были слабенькие, они и сухой-то валок при хорошем урожае едва-едва обмолачивали, а влажный - подавно. Барабаны на каждом круге забивало, чтобы избежать этого, приходилось опускать деки и зерно «живь-ем» шло в «хвост», в солому.
Дальше - хуже. Дни становились короче, ночи - холоднее. Прибитые дождями к земле валки почернели, начали прорастать. Потихоньку подыма-лась и нарастала паника.
Начальник крайсельхозуправления Чухно выдавал идею за идеей с тем, чтобы комбайны не стояли, чтобы уборка хоть как-то шла.
Сначала он приказал поснимать штифты барабанов прицепных ком-байнов, оттянуть их в кузнице и заточить на наждаке, т.е. сделать из них но-жи. Такими штифтами солома рубится на сечку, лучше протрясается прими-тивным соломоотделителем комбайна и потери зерна уменьшаются. Правда, часть его превращается в дробленку, но из двух зол выбирают меньшее.
Потом последовал приказ соединять в одну сцепку по два комбайна, так, чтобы солома из элеватора переднего падала на полотно заднего и та-ким образом делать двойной обмолот хлебной массы. Из этого ничего не вышло - половина вороха не попадала на полотно, валилась мимо.
Тогда поступило указание  подгонять  комбайны  к  копнам и пропус-кать солому через молотилки еще раз.
Все мы проделали, все перепробовали, но толку было мало, зерно по-прежнему шло в солому, зато в бункер валилась влажная кутья, которая на току не поддавалась никакой обработке и быстро загоралась в буртах.
Тогда совхоз в  срочном  порядке закупил десять передвижных суши-лок «Кузбасс» по 35 тысяч рублей каждая. Но с ними что-то не получалось, ни одного килограмма зерна через них не пропустили и постепенно раском-плектовали.
Сначала поснимали, с ведома начальства, колеса - они были точно с ГАЗ-51, а половина парка совхоза стояла без резины. Потом растащили арматурные ремни, они очень хорошо шли на подошвы тапочек, которые шили местные умельцы. За ними потянули остальное, в том числе листовое железо обшивки корпуса на печки-буржуйки. Вскоре от зерносушилок остались одни скелеты.
Тем временем начали помаленьку сыпаться комбайны - ведь на них в этом году фактически проводилась вторая уборка. Каждое утро меня окружала возле конторы толпа злых комбайнеров, которые на высоких тонах и одновременно требовали каждый свое. Со стороны эта картина видимо напоминала ту, когда скворец с червяком в клюве подлетает к скворечнику.
Доставать же запчасти становилось все труднее и труднее. Обращаться к главному инженеру Осолодченко было бесполезно. Он на все требования, угрюмо опустив голову, отвечал: «Где я тебе возьму?»,- считая на этом свою миссию выполненной. Доставай  как знаешь, ищи  где хочешь.
А времечко шло, октябрь заканчивался, замелькали «белые мухи», начались ночные заморозки. Валки примерзли к земле и подборщики не мог-ли их отодрать. Тогда выделили специальных людей, которые шли впереди комбайнов и вилами отрывали валки.
Однако смерзшийся валок  никак не хотел лезть туда, куда ему поло-жено, он вставал дыбом, потом загибался кольцом и наконец, обрушивался кучей, обледенелыми глыбами и забивал своей массой наклонный транспор-тер самоходного комбайна или барабан прицепного.
Такая вот маята продолжалась до самого снега, да так и не закончи-лась, много хлеба ушло под снег. Зима в этот год, как на зло, легла рано, сра-зу после ноябрьских праздников.
Тогда руководство совхоза выкинуло свой последний козырь - сфор-мировали бригаду из коммунистов и комсомольцев, которые должны были вилами добывать валки из снега, грузить их на тракторные сани и возить в закрытый мехток, где их предполагалось молотить комбайном.
Однако, через несколько дней в степи закрутила такая пурга, что све-ту бело стало не видно и от этой затеи тоже пришлось отказаться.
Так что заканчивалась эта злосчастная уборка весной 1959 года. Учетчики ломали головы, как оформлять комбайнерам наряды - обмолот вал-ков в мае? Как в Египте?
Зерно из этих  валков  на хлеб уже не годилось, оно разбухло, про-росло, стало солоделым, и поэтому его пустили на фураж.
Никто за это явное безобразие не ответил. Ведущая нас от победы к победе мудрая партия, как известно, никогда и ни в чем не была виновата.      
 Как   же   понимать такое внедрение раздельной уборки?   Что   это было - бездумное рвение функционеров, действовавших по принципу  «за-ставь дурака Богу молиться»? Или, как с распашкой целины под самые ого-роды, чтобы людям некуда было теленка выпустить, как и с посевами куку-рузы в северных регионах, чей-то далеко идущий замысел? Не принявшая реформатора Хрущева партноменклатура сознательно искажала, доводила до абсурда все, что исходило сверху, чтобы обозлить народ и таким образом облегчить грядущий рано или поздно дворцовый переворот.
Судя по тому, что Ворожбитов  после  уборки 1958 года не был  поса-жен в тюрьму, как все мы ожидали, а наоборот пошел на повышение, стал руководителем краевого масштаба, вернее, видимо, второе.

ПОЧИН
Весной 1962 года в Рубцовске произошел большой шум по поводу отъезда на село бригады Клары Мальцевой.
Вокруг этой бригады станочниц автоматного цеха АТЗ и до этого было много разговоров. Клара, по примеру знаменитой Валентины Гагановой, приняла отстающую бригаду и вывела в передовые. Она же первой получила звание «Бригада коммунистического труда».
              И вот новый почин - в ответ  на исторические решения мартовского Пленума ЦК КПСС, наметившего грандиозную программу подъема сельско-го хозяйства, бригада полным составом едет в село Половинкино. Вчерашние станочницы переквалифицируются в свинарки. Бедняжки, они, наверное, су-дили об этой профессии по фильму «Свинарка и пастух», где Ладынина все время поет и целует чистеньких, беленьких поросят.
              Видимо партийными органами была  дана установка   всемерно про-пагандировать и освещать почин передовой бригады. Очевидно в надежде, что он будет подхвачен другими, возникнет движение и тысячи горожан по-едут в деревню.
Средства массовой информации старались вовсю. Не проходило ве-чера, чтобы по рубцовскому радио и телевидению не было передачи о герои-ческом поступке автоматчиц. Молва пошла по всему краю и за его пределы, бригада вскоре стала широко известна. Девчатам пошли письма, особенно от солдат и матросов, что и понятно - все они были невесты на выданье.  У меня с детства обостренное чутье на фальшь, а от всей этой кампании с бригадой Клары Мальцевой за версту несло фальшью. Я уже тогда догадывался, а, поработав в парткоме, окончательно убедился, что все эти «почины» рождаются в головах партийных и комсомольских карьеристов и выскочек. Им было мало, что предприятия города и без того работают на сельское хозяйство, направляя туда тысячи тракторов и плугов. Нет, надо было отчебучить что-нибудь эдакое, о чем бы заговорила вся страна, а вышестоящее начальство заметило и оценило. Вышколенные партийные и комсомольские аппаратчики умели все разыграть по нотам, и текст обращения для девушек написать, и их выступления на радио и телевидении подготовить - знаю, сам многажды этим занимался.
Кому же конкретно принадлежала   эта   идея, если только она роди-лась в Рубцовске, а не была «спущена» сверху?
Секретарем горкома комсомола был тогда Л.А. Будянский, а завкома комсомола АТЗ А.П. Шарлай. Они-то, наверняка могли сказать, чьё указание выполняли. Но у них не спросишь - оба рано ушли из жизни. В том, что ини-циатива исходила от них самих, я сомневаюсь, на них это не похоже. Вот если бы у комсомольского руля стоял Ю.М. Киселев, другое дело, это его стиль,- вырваться, выделиться, хотя бы на полкорпуса опередить других и,  довольно потирая руки, сказать: «Знай наших!»
Однако он к тому времени уже вернулся из горкома комсомола на за-вод, возглавлял Отдел подготовки кадров. Хотя он мог, конечно, посовето-вать своему преемнику Будянскому «отличиться».
«Отличились», правда, с этим почином весьма оригинально - сели в лужу. Буквально через несколько месяцев крайком комсомола обратился к сельской  молодежи с призывом ехать в города и идти работать на промыш-ленные предприятия. Громко обратился, был даже выпущен на качественной, мелованной бумаге довольно большой плакат. Наверняка и в Половинкино он висел  где-нибудь в клубе или конторе.
Дело в том, что в это время в крае вошло в строй несколько крупных  промышленных предприятий, в том числе машиностроительный завод в Руб-цовске. Срочно требовались десятки тысяч рабочих рук, а где их было взять? В городах и так процент занятости был выше, чем средний по Союзу, послед-ние страницы местных газет пестрели объявлениями «Требуется!»
Оставалось одно, позвать из деревни. Вот и позвали.
Никого особо не удивила такая нестыковка, хотя «Обращение» край-кома ВЛКСМ явно не вязалось с решениями мартовского Пленума ЦК КПСС. Это был не единственный случай, когда у нас, при управляемой из одного центра административно-командной системе, правая рука не знала, что делает левая.
Конечно, для полного абсурда надо было бы в ответ на это обраще-ние бригаде Клары Мальцевой вернуться на завод, а прессе снова устроить вокруг этого шумиху. А что, наши средства массовой пропаганды были на это способны, была бы команда.
Но, однако же, и так не слабо.
О бригаде Клары Мальцевой сразу замолчали и больше никто о ней ни разу не вспомнил. Потом, стороной, мы узнали, что уже через год или два из семнадцати девушек этой бригады в Половинкино не осталось ни одной. На завод, правда, они не вернулись, да и в городе не остались. Видимо, в от-личие от тех, кто все это затеял, у девушек была совесть и они стеснялись показаться людям на глаза.
Где они сейчас никто не знает - разъехались, кто куда. Так вот, походя, какие-то деятели сломали, скомкали их судьбы.
Был в службе испытаний АТЗ ведающий снабжением инженер Саша Кулиненко. А у него была любимая поговорка: «Вот это вот номер так номер, вот это почин так почин, я от смеха едва не помер, а мой друг в штаны намочил».  Каждый раз, когда он её произносил, я невольно вспоминал почин бригады Клары Мальцевой. Прости меня, Клара, за такую ассоциацию, ты тут не при чем.
 «СЫНОК  ЗЕМЛИ РУССКОЙ»
              Советские руководители, люди, в основе своей невежественные, вы-ходцы из слесарей и сапожников, в глубине души всегда ненавидели интел-лигенцию, всех культурных и образованных людей, не без основания видя в них потенциальных врагов тоталитарного режима, а значит и своих врагов.
              На  протяжение всего периода советской власти интеллигенцию, ис-ключая элиту, работавшую на оборону, держали в «черном теле», что выра-жалось в оскорбительно низкой заработной плате, использовании на сель-хозработах, разгрузке вагонов, подметании улиц,  другом грязном и неквали-фицированном труде, в ограничении, вопреки Уставу КПСС, их приема в пар-тию.
              Но и этого казалось мало. Время от времени над ними возвышали «народных академиков» типа Лысенко, по-собачьи преданных поднявшему их режиму.
              При Хрущеве эта политика продолжалась, только приняла более пуб-личные и шумные формы.
              То он выдернет откуда-то какую-то Загладу и она начинает всех учить, как надо получать высокие урожаи.
  То «ставит на уши» все тракторные заводы и НИИ, чтобы внедрить в жизнь бредовую идею знатного механизатора Логинова об управлении трак-тором без тракториста.
То еще один народный академик Терентий Мальцев опровергает тра-вопольную систему севооборота, и наша услужливая пропаганда начинает шельмовать академика Вильямса. Травы искореняются, в результате чего «гнилую интеллигенцию» гонят на заготовку камыша и «веточного корма» - клены в лесополосах рубить.
Но все это - потрясения союзного масштаба. А были и поменьше, на уровне краев и областей.
Руководствуясь видимо той же логикой, что и Василий Иванович Ча-паев: «Это что ж такое, не дают ни одному мужику в доктора выйти!», Хру-щев дал в партийные органы на местах установку продвигать народных умельцев, таланты из низов, давать им широкую дорогу, помогать преодоле-вать бюрократические препоны.
      С одним из таких «умельцев» мне довелось встретиться.
      Идем мы однажды по экспериментальному цеху завода «Алтайсель-маш» с главным конструктором В.Ф. Горбовым, а нам навстречу какой-то мужичок в подчеркнуто русской одежде, чуть ли не в армяке.
       Горбов с ним поздоровался, спросил: «Ну, как сынок?»  Тот начал от-вечать, говорил лукаво, увертливо, с оттенком обиды.
       Они беседовали минут пять и при этом постоянно упоминался какой-то «сынок».
       Когда мы пошли дальше, Горбов спросил, знаю ли я, кто это.
- Это же сам Беляев. У вас на заводе он тоже был когда-то известен.
И рассказал мне о нем.
Он сам из Алейска, где живет в бедности его большая семья. Главное его занятие - поет в церковном хоре, вроде бы даже является его регентом. А в свободное от службы время пробавляется всякими изобретениями.
Как-то проведал о благосклонности к таким, как он, партийных орга-нов, поехал в крайком партии и предложил такую конструкцию  электростан-ции:
   Через реку натягивается трос, к нему крепятся понтоны. На понтонах смонтированы водяные колеса, почти до половины погруженные   в воду и соединенные гибкими валами между собой и с редуктором, от которого вра-щается электрогенератор.
  Причем тут регент Беляев, непонятно, такие наплывные электростанции давно известны и используются  во всем мире. Но, тем не менее, установку ЦК надо было выполнять, и крайком поручил АТЗ сконструировать, изгото-вить и испытать означенную электростанцию. Почему крайним оказался АТЗ, остается загадкой.
           И вот приехал однажды Горбов на  Чарыш порыбачить, а там главный конструктор АТЗ  Гахенсон Б.С., закатав штаны, лазает в воде, мучается с этой самой электростанцией. Конечно, что ж еще делать конструктору  трак-торов.
              Поскольку это был, видимо, первый в жизни случай, когда Гахенсон ступил на землю босой ногой, да еще залез в воду, а она в Чарыше холодная, снеговая, он схватил насморк и уехал домой. Больше он на Чарыш не приез-жал, электростанцию так и не запустили и она осталась ржаветь на  берегу реки.
   Беляев тоже интерес к ней потерял и занялся плугом. Снова поехал в крайком и начал доказывать, что все плуги, выпускаемые нашей промыш-ленностью - дерьмо, потому-то и урожайность возделываемых ими полей низкая и хлеба в стране не хватает.
В крайкоме, кажется, смекнули, с кем имеют дело, поняли, что если вовремя не отвадить этого самородка, он жизни не даст. И послали его в Крй-сельхозуправление. Там послушали, посмотрели неумелые эскизы – а чем черт ни шутит, вдруг да и правда благодаря новому плугу удастся, наконец, поднять сельское хозяйство, получить невиданные урожаи, догнать Амери-ку?
  И поручили заводу «Алтайсельмаш»   взять  над  ним шефство, при-ставить к нему конструктора, который бы воплотил в рабочие чертежи гени-альные соображения народного умельца. А потом следовало изготовить и произвести испытания нового плуга.
      Имя своему детищу Беляев дал длинное: «Сынок земли русской». Надо понимать, все плуги, которые выпускала до этого отечественная промышлен-ность, были иностранцы.
      Вот о нем-то и шел разговор между Горбовым и  изобретателем в моем присутствии, причем последний высказывал недовольство тем, что они дела-ют все не так, как он хочет. А чего он хочет, трудно было понять. Нарисуют все так, как он требует, сделают в металле, он говорит: «Опять не то». Много попил он с них кровушки, пока наконец они сделали то, чего он хотел. Гор-бов понял, что это за фрукт и взял с него расписку, что плуг сделан именно такой, какой он задумал. Мало того, ему удалось договориться с Крайсельхозуправлением и сбагрить умельца вместе с его «сынком» в Шипуновскую райсельхозтехнику, чтобы она провела испытания.       
        Владислав   Федорович   все   рассчитал  точно,   на заводе от протодья-кона вздохнули свободно. «Сынок земли русской» пахать русскую землю почему-то не захотел и сразу развалился, но это теперь были шипуновские заботы. Беляев там пытался что-то совершенствовать, «Алтайсельмаш» де-лал для него по заказам  крайсельхозтехники какие-то диски, но пик интереса к народному умельцу уже прошел и постепенно все затихло.
         Затихло и в целом по стране - очередная компания по продвижению народных талантов благополучно заглохла.

ВЫСОЧАЙШЕЕ ПОРУЧЕНИЕ
Курировавший сельское хозяйство член Политбюро ЦК КПСС Д.С.Полянский в 1971 году посетил Алтай, в том числе Рубцовск. Это посе-щение было ознаменовано двумя его ценными указаниями:
Первое - разогнать мичуринские огороды (ишь, развели тут частную собственность). Второе - поскольку требования о снятии с производства трактора Т-4 не прекращаются, секретарям парткомов выехать самим на ме-ста эксплуатации, в колхозы и совхозы, разобраться там, нужен ли такой трактор, и дать свое заключение. Не хрена слушать всяких инженеров да конструкторов, что они понимают.
      Крайком взял под козырек и кинулся исполнять. С мичуринскими, правда, ничего не вышло, слишком глубокие корни пустила частно-собственническая зараза. Никто, в том числе и коммунисты-руководители, не захотели расставаться с огородами, хотя их сильно ломали. Не надеялись, что руководимое Полянским могучее социалистическое сельское хозяйство их прокормит.
      С направлением в районы секретарей получилось лучше. Секретарю парткома АТЗ П.А. Гетману достался Краснощековский район. Хотя он и работал в молодости трактористом, но это было давно, к тому же на колес-ных тракторах или на керосиновом  АСХТЗ-НАТИ, поэтому ехать один не решился, прихватил меня и Петра Федоровича  Леонтьева (Пет Феда).
    В Краснощеково к нам присоединился второй секретарь райкома, и мы вчетвером ездили по району два дня, 9 и 10 июня.
Деятельность наша выглядела примерно так: только мы подъедем к тракторам и начнем говорить с трактористами, как хозяева, председатель колхоза (директор совхоза) и его есаулы начинают нетерпеливо, чуть ли не за рукав, тянуть нас в кусты, на полянку, на берег речки, где уже разостлана палатка, а на ней - множество бутылок и обильная закуска. У хозяев давно слюнки текли на все это и они никак не могли понять, чего мы прицепились к этим тракторам, на заводе их не видели, что ли?
Мы с Петром Андреевичем какое-то время сопротивлялись, все пыта-лись выполнить  высочайшее  поручение, но, в конце концов, это становилось невежливо, мы сдавались и шли в кусты. Тем более, что Пет Фед оказался штрейкбрехером и сразу занял сторону хозяев - о тракторах, мол, можно и за «столом» поговорить.
Но за «столом» разговор  о тракторах как-то не получался, находи-лись другие, более важные и животрепещущие темы, как-то: какая рыба вкуснее, карп или карась и каким огурцом лучше закусывать, соленым, мало-сольным или вовсе свежим?
Один раз, правда,   разговор зашел о том, почему мы покупаем хлеб у США и  Канады, а не наоборот, ведь у нас такие просторы и самое передовое в  мире колхозно-совхозное сельское хозяйство, не какие-то зачуханные фер-меры с их крохотными наделами. Второй секретарь что-то разоткровенничался и обронил: вот вы ездите второй день, и я с вами езжу, мы что, дело делаем? Напишем к конце концов бумагу, которую никто даже не прочитает. И этим занимается полстраны - работаем на справку, на сводку, на рапорт. А ведь фермер этим не занимается, он повышенные обязательства не брал и ему рапортовать никуда не надо.
Результатом нашей поездки и в самом деле стала справка, которую пи-сал я, а подписал Гетман. Ушла она вверх по инстанции и кто-то где-то под-шил её, чтобы потом, спустя время, выбросить в урну. Да еще в каждом хо-зяйстве Гетману вручили по длинному списку того, что они хотели бы полу-чить на заводе.
Что я вынес из этой поездки, так   это ужасающее положение в сель-ском хозяйстве с ремонтом тракторов. О том, что разгон МТС был ударом по ремонтной базе на селе, я знал и раньше, но не думал, что за 13 лет после этого дело не только не поправлено, но окончательно угроблено.
В отличие от МТС, которые отвечали за выполнение в обслуживае-мых  колхозах  всех сельхозработ  в  установленные агротехнические сроки, неся ответственность за их качество и, в конечном счете - за урожай, их пре-емники РТС Райсельхозтехники ни за что ни перед кем не отвечали, кроме как за планы ремонта, которые сами  себе  устанавливали.
Если в МТС каждый механизатор ремонтировал свой трактор или комбайн, на которых ему предстояло работать, то в РТС рабочие-ремонтники делали это «для дяди». Качество ремонта при этом было ниже некуда, а сдирали с хозяйств за него три шкуры. При этом дело было поставлено так, что все запчасти хозяйства могли приобрести только в Райсельхозтехнике, никаких других каналов не было. Полное отсутствие у хозяйств запчастей, даже такой мелочи, как манжеты, сальники, прокладки, приводило к тому, что не могли устранить на месте мелкие неисправности - или снимай и вези узел, или гони весь трактор в РТС. На слезные просьбы хозяйств все-таки дать запчасти, они, потупив очи, отвечали, что могут, конечно, пойти на такое нарушение, но при условии, если хозяйство оплатит их установку. И хозяйства с радостью оплачивали, копеечная деталь обходилась им в сотни рублей, но все равно это было дешевле, а главное - быстрее, чем гнать в РТС  трактор. При этом РТСы, лежа на боку, перевыполняли планы, получали премии, переходящие знамена.
Весь этот беспредел происходил не при рыночной, а при плановой, жестко централизованной  экономике, под «мудрым» руководством комму-нистической партии. Ни Гайдара, ни Чубайса еще не было (вернее, они были очень юные). Царивший бардак, развал и неразбериха особенно больно били по трактору Т-4. С ремонтом  ДТ-54 хозяйствам было проще, на  него они кое-чего натаскали за долгие годы, сделали запасы. А на Т-4 ни у кого ничего не было, за каждым пустяком надо было ехать в РТС и платить бешеные деньги. В результате трактор Т-4 плохой, надо снимать его с производства.
Вот бы о чем надо было писать в справке, и я бы написал, будь на то моя воля.
Вот бы на что Полянскому направить свои властные полномочия, а не на разгон мичуринских огородов.
ДОГОВОР
         Известно, что наше сельское хозяйство было, как бездонная бочка, сколько в него не вкладывай, все уходило, будто в прорву. Причем на отдаче никак не отражалось.
Прямых  миллиардных  вливаний,   с   помощью которых его на протя-жении всего колхозно-совхозного периода пытались «поднять», оказалось мало, придумывали еще всякие косвенные способы его реанимации.  Один из них - хозяйства дают заведомо непосильные заявки на помощь в уборке уро-жая, которые, будучи утвержденными крайкомом, обретают силу закона. Загнанные в угол предприятия начинают откупаться, кто чем может, лишь бы выбить желаемую справку, что заявленное количество людей направлено в хозяйство и усердно там трудится, и отчитаться ею перед грозным партий-ным органом.
           Участником одной из таких   операций мне довелось быть. Приглашает осенью 1965-го года главный конструктор АТЗ Борис Васильевич Кругов меня и Гену Лукьянова и говорит:
- Мы должны направить в колхоз «Родина» Локтевского района 200 человек. Это равносильно закрытию отдела. Вам поручается поехать туда, встретиться с председателем и договориться - мы посылаем человек 10-15 механизаторов, это все, что мы можем. Кроме этого можем помочь запчастя-ми, еще чем-то, обещайте что угодно, хоть черта с рогами, но договоритесь больше людей не посылать.
Мы с Геной едем в Советский Путь. В конторе идет совещание, мы ждем. Вот в совещании короткий перерыв и нас принимает председатель кол-хоза Татьяна Изосимовна Ткачева. Это была знаменитость, маяк, Герой  Соцтруда,  депутат, делегат и т.д. и т.п.
Татьяна Изосимовна зовет главного    инженера,   молоденького пар-нишку, только что из института. Они нас ждали и заранее подготовили  спи-сок, чего бы хотели от нас получить взамен людей. Мы смотрим список – ничего себе аппетиты, как у  Гаргантюа!
 Возвращаемся в город. Когда  список положили на стол Кругову, он схватился  за  голову - да они что там, в своем уме?
 Начинает заниматься списком и через главного инженера М.И. Во-ронина ему удается выбить половину того, что запросил колхоз. Говорит – везите это, еще пообещайте на месяц квартальный трактор с нашими тракто-ристами и обслуживанием. Это все, что мы можем. Без справки не возвра-щайтесь.
Едем снова, теперь на грузовой машине, кузов которой наполовину за-полнен запчастями. Да не чем попало, а самым дефицитом -гидроцилиндрами, шлангами, распределителями,  гидронасосами, подшипни-ками, т.е. тем, что завод сам не производит, а получает по кооперации.
Привозим, отдаем все это.  Обещаем   трактор  -  он   проходит испы-тания рядом, в Новеньком, и перегнать его в «Родину» - дело нескольких  часов.
Механизаторы из отдела уже в колхозе,   мы их  попроведовали - все нормально, работают.
На этом бьем по рукам и справка у нас в кармане. Она ушла, куда надо, мы подумали - слава Богу, пронесло.
Но не тут-то было.
Заявляется однажды Татьяна Изосимовна и требует - давайте 200 че-ловек. Кругов в отпуске, за него остался Габович. Кто-то подсказал ему, что занимался с нею  Хананов и он зовет меня. Смотрит с мольбой и надеждой - огради, мол, меня от этой крутой женщины.
Я напоминаю Татьяне Изосимовне о нашем устном договоре, кото-рый мы выполнили полностью. Какие еще люди? Запчасти отдали, трактор работает, механизаторы направлены, так о чем разговор?
Она толкует - трактор и запчасти,   это, конечно, хорошо. Но, ни трактором, ни запчастями бурак не уберешь. А у нее столько-то сот гектаров бурака и зима на носу. А если она бурак не уберет, ей в райкоме скажут - выкладывай, Ткачева, партийный билет. Это ей, честно отработавшей всю жизнь, вовсе ни к чему. Так что давайте, выводите на бурак 200 человек, хотя бы в воскресенье, что вам стоит?
 Соломон Абрамович вызывает предцехкома   и просит   составить список, кого можно в воскресенье направить на уборку сахарной свеклы.  Таких практически не оказывается, в отделе в основном женщины, у них – дети, а детские садики в воскресенье не работают.
  Ткачева: «Ах так, ну хорошо, я пошла звонить в крайком, обманули вы меня».
  Старый еврей Габович понимает, что этого допустить нельзя, будут большие неприятности. Снимает трубку, звонит главному инженеру завода М.И. Воронину. Тот соглашается принять Татьяну Изосимовну, назначает  время. Соломон Абрамович просит меня сопровождать её.
       В назначенное время мы с Татьяной Изосимовной у Воронина. Она прикинулась казанской сиротой - обманули меня. Конечно, что им стоит, ин-женерам и конструкторам, обмануть бедную, неграмотную деревенскую женщину.
       Михаил Иванович покуривает, радушно улыбается. Спрашивает, чем бы мы могли еще помочь колхозу взамен уборки свеклы.
Татьяна Изосимовна: «Да вот, речка у нас замулилась, вы бы приду-мали какое-нибудь приспособление почистить её». Ничего себе заявочка! Земснаряд ей подавай!
Михаил Иванович продолжает улыбаться.   Я поражаюсь его выдерж-ке.
Татьяна Изосимовна  называет   еще   несколько  столь же фантастиче-ских проектов и в конце говорит - было бы хорошо, если бы вы помогли нам отремонтировать трактора. Хитрая баба, специально высказала несколько невыполнимых просьб и лишь потом то, что надо.
Михаил Иванович объясняет ей, что для  ремонта  тракторов на заводе нет условий. Поэтому проще сделать так: вы пригоняете нам свои трактора на скрап, а мы вам снимаем с конвейера новые. Однако эти, якобы капитально отремонтированные тракторы, будут стоить колхозу в 1,5 раза дороже.
Татьяну Изосимовну такой  вариант вполне  устраивает, она соглашается. На том мы уходим, и я наконец-то избавляюсь от своей протеже.
    Зимой моюсь в бане и встречаю там главного инженера колхоза «Ро-дина»». Узнали друг друга, хоть и голые. Сели рядом и пока мылись, он рас-сказал мне, что они уже начали таскать на АТЗ свои тракторы. Почему  тас-кать? Да потому что не дураки и поснимали с них все, что могли. С некото-рых даже двигатели, лишь радиатор да капоты оставили, чтобы была види-мость комплектного трактора.
Мы как раз перевели свои отряды   на круглогодичные испытания, поэтому ездили в Новенькое и зимой. И видели по всей дороге брошенные тракторы колхоза «Родина» - не то что своим ходом, их и буксиром-то не могли за один раз дотянуть, они на ходу разваливались. Новенькие же трак-торы с конвейера они получили. Хотя и в полтора раза  дороже, но не за сво-им же деньги.
КИЗИХА и 8-й САД
Поняв к 1980 году (году построения коммунизма), что никакими ре-шениями съездов и пленумов сельское хозяйство не поднять, что скоро все дни недели в общепите станут рыбными, строителей светлого будущего при-дется полностью посадить на минтай и серебристый хек, советские руководи-тели не придумали ничего лучшего, чем перевести промышленные предприя-тия на самообслуживание - обязали их самих выращивать для своих работников сельхозпродукты.
И начали ломать директоров предприятий через колено, заставляя обзаводиться подсобными хозяйствами. Над китайскими коммунистами смея-лись, когда  они делали во дворах у крестьян вагранки и заставляли выплав-лять чугун, а сами свинофермы  у подножий доменных печей понаставили. Но мир-то смеялся и над теми, и над другими.
Из рубцовских руководителей дольше всех сопротивлялся этой дури А.И.Дубовик. Да и землю АТЗ отводили то за 150 км в горах, в какой-то Ге-нераловке (месте ссылки московских проституток), куда большую часть года можно было добраться только на вертолете, то на Песчаном Борке. Сюда мы ездили смотреть землю с Аркадием Ивановичем вместе - сплошные песчаные бугры, травостой реденький, для выпаса еще с горем пополам годится, а о сенокосе не может быть и речи. Значит, корма на зиму придется  где-то  заку-пать и завозить - мясо и молоко вылезут в копеечку.
- Жрали бы они металлическую стружку - с досадой говорил Дубовик - у меня в сутки 40 тонн стружки.
 В конце концов отвели АТЗ землю в Поспелихинском районе, где ко-гда-то стояло село Кизиха и заставили-таки строить подсобное хозяйство.
В первое лето было решено поставить там 20 жилых домов для буду-щих животноводов. Еще зимой расписали их по цехам, в цехах выделили бригады строителей из числа тех, кто живет в своих домах, а значит что-то в этом смыслит. Часть работы было решено сделать ещё зимой - выдали брига-дам брус, они сделали из него срубы прямо возле цехов, пронумеровали брусья краской и снова разобрали. Как только растаял снег и на Кизиху наладилась дорога, срубы вывезли туда и «закипела» работа.
Всё лето каждое утро строители собирались возле заводоуправления, откуда их автобусом везли в Кизиху. Туда же сплошным потоком шли машины со стройматериалами, строительная техника. Каждую пятницу Дубовик проводил посвященные этому строительству совещания, на которых присутствовало до 40 человек. Лето, жара, а они сидели каждый раз по 1,5-2 часа. Дубовик метал громы и молнии, все выходили от него взъерошенные, красные. Время от времени вопрос о ходе строительства заслушивался на парткоме.
В результате этих героических усилий к осени   было   сделано 18 до-миков.
            В это же лето АТЗ распахал песчаный бугор вдоль половинкинской трассы под 8-й сад. Нарезали в нем 1000 участков, раздали садоводам и на половине из них к осени стояли дома. На большинстве пробиты колодцы, установлены баки, туалеты, заборы, заложены сады. При этом не было проведено ни одного совещания, не выделялось ни одного кубометра леса, ни штуки кирпича, ни килограмма цемента, ни метра труб, ни единицы техники. То есть все, что на Кизиху текло рекой, здесь люди «находили» кто где и как мог, преодолевая все запреты и препоны. В том числе многое из того, что по  документам было отправлено в Кизиху, оказалось в 8-м саду.
            На сколько же «плохой», частнособственнический, никем не органи-зованный и не контролируемый труд в 8-м саду оказался эффективнее «пра-вильного», планируемого и контролируемого всеми, вплоть до Крайкома  и Москвы, социалистического труда в Кизихе!
           Я уже не говорю о качестве - в Кизихе сплошная халтура, а в 8-м саду все сделано любовно, с душой.
            Почему такая разница?
            Сравним, как  работали там и тут.
            Поскольку тем же автобусом, которым везли в Кизиху строителей, вечно ехали какие-нибудь снабженцы, прорабы и другие мелкие начальники, а у них на заводе полно дел, выезжали часов в 10. Пока доедут - 11. Час поработали - обед. После обеда полежать в холодке, а потом покупаться - святое дело. А в 3 часа уже садились в автобус, поскольку к 4-м, т.е. к концу рабочего дня, надо быть дома.
В течение  столь «напряженного»  трудового дня то и дело возникали заминки - скажем, нужна доска, до которой 200 метров, а привезти не на чем, машины нет. «Ах, нет? Ничего страшного, мы посидим, подождем, когда бу-дет. Спешить некуда, лето длинное, а работать на воздухе лучше, чем в цехе».
Совсем иное дело в саду. Человек, бывший час назад в Кизихе сон-ным, как осенняя муха, неповоротливым, работавшим с пинка, оказавшись на своем участке неузнаваемо преображался. Это был уже другой человек - энергичный, предприимчивый, толковый. Он каким-то странным образом обходился без прораба и мастера, без парторга и комсорга, без «Комсомоль-ского прожектора». Работал почти без перекуров до темна, а если  ночь  лун-ная - и при месяце. Солнце давно село, а по всему саду стук топоров и молот-ков. И ведь точно знал, что переходящее Красное знамя ему за это не вручат, в президиум не изберут, портрет на Доске Почета не повесят. А уж тем более не представят к правительственной награде. Наоборот, могут наказать, если общая площадь дома более 25 кв. метров или если конек крыши выше 7 мет-ров от земли. Или если, не дай Бог, сделал на огороде баню.
             Более 70 лет тоталитарное государство всей мощью своего идеологи-ческого аппарата воспевало общественный труд (особенно бесплатный) и подвергало всяческому осмеянию «презренный» труд «на себя». Мало того, против тех, кто работал «на себя», периодически применялись меры репрес-сивного и административного воздействия – раскулачивание, ограничение размеров приусадебного хозяйства, разрушение теплиц и т.д. Но каким бы каленым железом не выжигались частнособственнические устремления лю-дей, из этого ничего не вышло. И никогда не выйдет. Объективные законы экономики никому не дано отменить, любые  запреты, любая пропаганда здесь бесполезны. Бытие, а не лекции и политбеседы определяет сознание - советские идеологи, считавшие себя марксистами, игнорировали это крае-угольное положение марксизма. А бытие при «развитом социализме» - это пустые полки и огромные очереди.
            Вся экономика Советского Союза и других государств, пытавшихся строить социализм, представляется мне одной большой Кизихой. И с этой-то рабовладельческой при Сталине, полуфеодальной после него экономикой-кизихой всерьез надеялись выиграть экономическое соревнование с Западом, перегнать Америку?
Сомневаюсь, что сами авторы подобных прожектов   верил   в их осуществимость. Выдвигали же их от безысходности, поскольку выбора не было. Поскольку альтернатива им - признание краха, поражения, несостоя-тельности идей социализма в их коммунистической трактовке. На это «крас-ные феодалы», уже построившие себе на «отдельно взятых дачах» не только социализм, но и коммунизм, ни в коем случае пойти не могли. И малейшего намека на это никому не прощали, будь то даже сам Генеральный секретарь. А тем более какой-нибудь  Дубчек.
Я рассказал, как строились Кизиха и 8-й сад. А теперь об отдаче. Если до передачи саду эта земля, будучи колхозной, представляла собой пустырь, из-за близости города и появления у людей транспорта постепенно превращавшийся в грандиозную свалку, то есть отдача от нее была нулевая, то теперь уже на протяжении 20 лет она кормит тысячи семей первосортными овощами, ягодой, фруктами. И даже виноградом - да, да, многие садоводы развели виноград и получают неплохие урожаи! Назовите мне хоть один колхоз или совхоз, который бы вырастил на Алтае хоть одну виноградинку? У них картошка-то сроду толком не росла, да и мудрено ей было расти в непролазных бурьянах.
 А тут все лето и осень едут люди с огородов с красивейшими буке-тами цветов, с корзинами, сумками и ведрами, а в них все такое, что хоть натюрморты пиши. А что же дала заводу Кизиха? Ничего, кроме убытков. Отдача в подсобном хозяйстве была такая же, как в среднем по краю, т.е. на уровне Эфиопии и Сомали, 10-13 центнеров с гектара зерновых и 1-1,5 т. мо-лока от коровы. А поскольку затраты на их производство были многократно выше, то проще было  эти продукты покупать в Дании или Голландии.
Поэтому  при первой же открывшейся возможности завод избавился от этой обузы.
ВСЕ, КАК ОДИН...
И без того неэффективная, полуфеодальная, да к тому же еще обре-мененная непосильной гонкой вооружений, советская экономика была чрез-вычайно охоча до бесплатного труда, цеплялась за него, как утопающий за соломинку. Неспособная решить ни одну проблему, будь то уборка улиц, охрана общественного   порядка,   уборка   урожая,   нормальным цивилизо-ванным путем (а все это стоит денег), она перекладывала эти проблемы на «плечи трудящихся», обставляя все агитационной шумихой.
У нас каждая  уборка -   это  битва за хлеб, дело чрезвычайной госу-дарственной важности, на которую можно выгнать бесплатную рабочую силу: солдат, студентов и даже учащихся (последних почему-то чаще всего на морковку, богатую витаминами, видимо в этом проявлялась забота о подрастающем поколении)
Одного коммунистического субботника нашей экономике оказалось мало - начали придумывать ещё то отработать бесплатно день в пользу Кубы, то в пользу Вьетнама. Ретивые комсомольские карьеристы пошли дальше, хотели вывести народ отработать день «за того парня», но тут вышел прокол - рабочие обозлились и не вышли. «Это надо же, уже не знают, что придумать, иди, работай за какого-то того парня!» - ругались они в душевых и раздевалках.
Да, отошло время,  когда народный  энтузиазм  можно было эксплуати-ровать сколько угодно. Уже и на дежурство в ДНД стали выходить только за отгулы, и улицы мести - только до обеда, а после обеда - домой, тоже пол-отгула.
Но я помню времена, когда ни о каких отгулах никто не заикался.
Начало  50-х  годов  на Алтае было очень неблагоприятным - из года в год страшная засуха. Особенно страдал от неё  Угловский район, даже озера пересохли.
Сейчас, какая бы засуха ни была,   никому   в голову не придет поли-вать пшеницу ведрами из бочек. Да если бы кто и надумал, не удалось бы это организовать, уже почти некого организовывать, деревня обезлюдела и спи-лась.
Тогда же деревня была ещё людная, народ дисциплинированный, от физического труда не отвыкший. Этим и пользовалось начальство, подымая людей на всякие кампании.
Одной из них была попытка поливать пшеницу. Воду на телегах при-возили из неуспевшего высохнуть озера и дальше разливали вручную. Рези-новых колес тогда у бричек не было, обыкновенные узкие деревянные колеса со стальными шинами. Они глубоко врезались в пахоту. Да кони сколько по-вытоптали копытами, да и люди не особо под ноги смотрели. Конечно, все повытолкли. А воду плеснут, как на раскаленную сковороду, она ничуть не впитывает. Закатается в пыль, как ртуть и тут же на глазах  испарится.
Поняв бесполезность этой дурной работы, бросили. На тех полях, ко-торые не поливали, убрали   по 1-1,5 центнера, т.е. хотя бы семена вернули. Те, которые поливали, сгорели полностью, их пришлось списать. Ответ-ственности, естественно, никто не понес.
Поняв, что основанный на добровольности бесплатный труд, хотя бы и под красными знаменами и с духовым оркестром, организовывать стано-вится все труднее,  партийные органы сменили тактику и начали делать это с использованием административного принуждения.
 Зная, как истомившиеся  в  многолетних очередях люди жаждут по-лучить новую квартиру, бюро Рубцовского  ГК КПСС подумало - а почему бы не привлечь их к строительству? Бесплатно, конечно. И постановило – всем, получающим квартиры, отработать на стройке по 80 часов. Пока не сдадут справку  об отработке, ордер на вселение не выдавать.
 Послушные совки,   готовые  на все ради вожделенного ордера, по-корно шли  и работали. Был среди них и я - в 1966 году мне выделили двух-комнатную «хрущевку» и мы с женой были на седьмом небе от счастья.
Отработка моя выглядела следующим образом:
Когда пришел на стройку   первый  раз, мастер долго не мог понять, что мне надо - видно что-то где-то не сработало, он был не в курсе дела. Я объяс-нил ему, он дал мне совковую лопату и велел выбросить из подъезда строи-тельный мусор. Вообще-то на такой пыльной работе полагался и респиратор, но не до жиру. Я сделал все за два часа и он  отпустил меня домой. Но когда я пришел на следующий день, а мусора больше не было, он потребовал:
- Давай справку.
Подписал её и сказал:
- Отвали и не путайся под ногами.  Посторонним быть на стройке не по-ложено.
Это был честный и умный мастер. Строительство по травматизму стоит на третьем месте после лесоповала и шахт, и зачем ему отвечать за необученного, не проинструктированного по ТБ, действительно постороннего человека. Высокие идеи, которыми руководствовалось бюро ГК КПСС, принимая это решение, видимо ему были чужды.
Но не все мастера были   такими. В соседнем доме получал  квартиру мой коллега Василий Иванович Илющенко (вернее, его жена – учительница) и он отработал 80 часов полностью. Он попал к ушлому мастеру, который оформлял наряды за сделанную получателями квартир работу на своих дружков-собутыльников, а полученные деньги пропивал вместе с ними.
Василий Иванович, прежде чем отдать справку об отработке 80-ти часов в жилбюро, снял с неё несколько копий и как только вселился, пошел в стройтрест требовать оплату.   
Это было как гром среди ясного  неба,  никто  такого не ожидал. Тре-стовцы растерялись, не зная, что делать. Оплачивать нельзя, поскольку ника-кими сметами это не было предусмотрено, деньги на это не планировались. К тому же боялись создать прецедент - оплати одному, пойдут все, а ведь проку от этой затеи было, как от козла молока, большинство получили справки так, как я. Табель никто не вел, сделанную работу не учитывал, как же можно за нее платить?
Поэтому платить наотрез отказались. А Василий Иванович не оста-навливается, берет за горло, идет к прокурору, в горком, исполком, и везде требует или оплачивайте, или покажите закон, по которому в СССР труд не оплачивается.
  Его пытались урезонить - это ведь была всего лишь помощь строите-лям, чтобы вам же быстрее получить квартиры. На что Василий Иванович отвечал, что он не спешил и мог бы подождать еще - месяц туда, месяц сюда роли не играют.
  - Но ведь у вас на заводе тоже   такое   случается,  приходится помо-гать производству, ходить на так называемые «прорывы»?
 - Извините, на прорывы ходят в рабочее время, а не после работы.
Если бы я и на стройке отработал в рабочее время, я бы оплаты не требовал.
Инстанция выбрасывала свой последний козырь: это, мол, тоже, что и коммунистический субботник. И опять не в масть - субботник, как известно, дело добровольное. Здесь же отработать надо было обязательно, иначе не дали бы ордер.
Все, инстанции крыть больше нечем. Остается  только давить на со-весть и высокую сознательность.
Не добившись оплаты, Илющенко начал требовать официального от-каза - на бланке, с исходящими реквизитами и т.д. Однако в нашем каучуко-вом государстве и этого добиться оказалось невозможно.
Он еще куда-то писал - в край, в Москву, но письма приходили в Рубцовск и ответы на них готовил все тот же инструктор ГК.
Допек он все-таки горком - даже в докладе на   отчетно-выборной конференции первый секретарь В.Т.Мищенко посвятил ему целый раздел - вот, дескать, находятся же такие выродки.
Отработку, правда, вскоре отменили. Испугались. Конечно, будь это при Сталине, никто бы с Илющенко разговаривать не стал, забрали бы ночью и 10 лет без права переписки ему было гарантировано. Поэтому тогда никому и в голову не приходило «возникать» таким образом. Вот они, истинные корни массового энтузиазма 30-х - 50-х годов. Как только руки органам госбезопасности укоротили, так и энтузиазм иссяк.
Прокол с отработкой 80-ти часов не пошел партийным чинушам впрок, они продолжали выкидывать фортели.
Одним из последних, если не самым последним  их «выкидышем» была  кампания по сдаче сена в соседние хозяйства городскими автолюбите-лями. Довели нормы и постановили: без справки из хозяйства о сдаче сена ГАИ техосмотр не проводить. Как просто.
И опять же я в этом участвовал - нарубил тяпкой полына  вдоль доро-ги на Березовку  - а он там был в рост человека - погрузил на багажник, утя-нул палаткой и повез в Половинкино. Там такое «сено» сто лет никому не было нужно, как и то, что везли остальные - а везли в основном всякий бурь-ян, чертополох, который сроду скотина не ест. Его и валили-то отдельно, боясь смешивать со своим, настоящим сеном. Дальше оно лежало в буртах, непросушенное, чернело, прело. Но мы-то свое дело сделали, справки полу-чили, техосмотр прошли.
Позже я узнал, что некоторые рисковые мужики (а таких в Рубцовске - половина), чтобы сильно не утруждать себя косьбой даже этого чертополо-ха, закладывали в него камни, железяки и таким образом набирали опреде-ленный бюро горкома вес. В результате сельчане поугробили механизмы в кормоприготовительных цехах - вот такую «помощь» оказал им город.
И опять же при Сталине, когда все друг за другом следили и друг на друга доносили, такое было невозможно, поскольку было бы расценено, как диверсия со всеми вытекающими последствиями.
Вот потому-то наиболее реакционная партийная номенклатура так тосковала (и сейчас тоскует) по сталинским методам. На иные она не способ-на.
Стою как-то раз на остановке, жду троллейбус. Смотрю - идет знако-мая ортодоксальная коммунистка с большевистскими замашками. Идет и топчет ногами саранчу, хотя она уже и сама скоро сдохнет, коли села на ас-фальт. Подошла и докладывает, сколько особей раздавила.
- Вот надо бы вывести весь народ, пусть бы ходили и давили её. И за три дня можно с ней покончить.
Да, да, конечно. Допусти вас до  власти,  заставите  воробьев гонять, как в Китае. Живут в каком-то другом измерении и злятся на весь белый свет, что жизнь развивается не по их хотению, а по железным общечеловеческим законам, которые они не признают, но которые от этого не перестают суще-ствовать. Всякий труд должен оплачиваться, должен быть выгоден работни-ку, вот один из этих законов. Только он гарантирует, что не будет дурной, ничего не дающей работы.

ПАРТИЙНАЯ РАБОТА

          До парткома я 14 лет работал инженером-испытателем Отдела Главного Конструктора АТЗ. Конечным результатом моего труда был технический отчет о проведенных испытаниях какой-либо детали, узла, агрегата, а то и трактора в целом. В конце каждого отчета было заключение: рекомендовать испытанный объект к постановке на производство или нет, а возможно – внести какие-то изменения в конструкцию и продолжить испытания.
          Если даже испытания ничего не дали, отчет отрицательный, мы знали, что потратили время не впустую – отрицательный результат – тоже резуль-тат. Отчет будет разослан на другие тракторные заводы, в НАТИ, будет хра-ниться в архивах,  и упредит будущих разработчиков от возможных ошибок. Ведь начиная работу над какой-либо темой, любой конструктор сначала изучает, что уже было сделано до него,  и каковы были результаты. То есть, было ощущение, что каждый твой технический отчет, пусть хоть маленькая, крохотная крупица в деле технического прогресса, совершенствовании тех-ники.
          О работе механика и говорить нечего – каждый отремонтированный и пущенный в работу с твоим участием трактор, комбайн – это вспаханные гектары, это  убранный хлеб. И благополучие людей, работающих на этой технике. Стоит трактор, ничего не зарабатывает тракторист – и ты готов ночь не спать, ехать за сотни километров, в лепешку расшибиться, но найти необходимую запчасть и пустить машину. Когда она пошла, когда тракторист запел от радости, и у тебя душа поет.
          Однако больше всего было удовлетворение от работы на комбайне, а я отработал комбайнером две уборки.
          Трудно найти другую работу, где бы результат был столь очевиден. Выгружаешь зерно бункер за бункером в машину, а каждый бункер – тонна, 10 центнеров – и невольно считаешь, скольких людей обеспечил хлебом.
          Даже когда пацаном работал на покосе, стаскивая волокушами копны на конях и быках, а юношей – управляя сенокосилкой, и видел потом стога сена, корм скоту на всю зиму, тоже было чувство удовлетворения.
          Работая дома, на огороде, копая картошку, обрезая лук, заваливая зава-линки  на зиму, занимаясь пилкой и колкой дров и укладывая их в поленицы – всегда и везде я видел конкретный, материальный результат труда. Привык к этому и был уверен – так и должно быть, иначе не бывает. Понимал, как это здорово, как приятно, какую радость должно быть испытывает врач, когда он спас жизнь человеку или избавил его от недуга, следователь, изобличивший опасного преступника, учитель, вложивший знания в головы детей. Только что, входя в класс, они чего-то не знали, а теперь будут знать всю жизнь и эти знания будут им помогать.
           И вот март 1975 года, третий месяц как я на партийной работе. Сути ее  пока еще не понял, осваиваюсь, выполняю всякие мелкие поручения, тяну свой воз – политпросвещение, который не очень мне по душе.
            Наконец-то первое серьезное задание: в конце марта в рамках подго-товки к 30-летию Победы в городе будет проведена научно-практическая конференция, на которой планируется заслушать порядка 15 выступлений по 10 минут каждое. В конференции будет участвовать секретарь парткома АТЗ П.А.Гетман и мне поручается подготовить ему выступление. Тема – «Роль партийной организации Алтая в разгроме немецко-фашистских захватчиков».
           Понимая, что это для меня – экзамен, я взялся за дело со всей серьезно-стью. Был готов к такого рода деятельности – учась на 4-м курсе университе-та, написал немало контрольных и курсовых работ.
           Поднял и перелопатил все, что было на заданную тему в партийных и профсоюзных библиотеках города, добрался до личной библиотеки Клима Севостьянова. Набрал кучу материала, ну и остальное было не проблема – выстроить, скомпоновать  материал, выдержать необходимую стилистику, в меру пронизать все пафосом, тема то какая – Победа!
           И вот идет научно-практическая конференция. Гетман на трибуне. Я волнуюсь больше, чем он – ведь это мой дебют. Смотрю, а зал не слушает. Гетман выступал хорошо, с чувством, но не то девятым, не то десятым, все давно устали, да и слышали все это тысячу раз. Шибко им надо, сколько за-водов было эвакуировано на Алтай и запущено здесь, сколько посылок теп-лых вещей было собрано и отправлено на фронт жителями края. Сидят, раз-говаривают, читают литературу – в фойе была организована торговля книга-ми – на Гетмана никто и не смотрит.
            Он свои 10 минут отчитал, ушел с трибуны. И отдал мне свое выступ-ление.
            Стою я, держу его в руках и остро сознаю – оно больше никому не нужно, его можно выбросить в урну. Столько кропотливого труда – по кру-пицам выискивал, добывал материал – столько волнений, переживаний,  и для чего? Вот тогда я понял, что такое партийная работа. Отработав в парт-коме чуть более 9-ти лет (1974-1984), я убедился, что она на 99% состоит из сотрясения воздуха. Сколько пришлось за эти годы написать подобных вы-ступлений, речей, докладов – горы! Правда, я постепенно адаптировался, не стал так остро переживать бесполезность своего труда – платят деньги, зна-чить это кому-то зачем-то нужно. Но и так серьезно, тщательно, как первое, я больше их не готовил. Освоил несколько десятков стереотипных фраз, год-ных на все случаи жизни и штамповал выступления – только отлетали.
             А вот то потрясение, которое испытал после выступления Гетмана, запомнилось на всю жизнь.
             Пленумы, конференции, активы, слеты, семинары – сколько всего этого было! Тысячи, миллионы человеко-часов тратилось на пустую гово-рильню, никому не нужную, ничего не дающую. То же самое можно сказать и об «исторических» съездах КПСС. Сколько слов! Сколько изводилось бумаги – половину тайги вырубили на всю эту макулатуру. Да хоть бы наладили ее утилизацию, как в США и других развитых странах – так нет же, все потом сжигалось – возле парткомов и горкома стояли для этого специальные желез-ные ящики. К каждому празднику – 7 ноября, 23 февраля, 8 марта, 1 мая – печатались и рассылались по цехам доклады. Сколько-то их оставалось – делали с запасом. Помню, как бросая их потом в урну, я снимал скрепки и внутренне повторял, что они – самое ценное в этой пачке.
           Каждый месяц, хоть умри, проводи партийное собрание. Будучи секре-тарем  парторганизации парткома, я предложил Гетману проводить одно собрание в два месяца. Тот согласился, и коммунисты вздохнули с облегчением. Но эта лафа продолжалась не долго – как только об этом узнал заворготделом горкома И.С. Комардин, так сразу «накрутил мне хвоста» и обязал проводить собрания ежемесячно, как предусмотрено Уставом. Я ему: «Илья Степанович, ну мы ведь – штабная парторганизация, всего 15 человек, о чем нам говорить, что обсуждать 12 раз в году – я уже замучился высасывать из пальца повестки дня». А он: «Ничего не знаю, так положено». И так – во всех парторганизациях.
            Сидят, очумелые от духоты  (особенно летом) – ведь помещения-то небольшие и когда битком набиты, не продохнуть. Скукотища – мухи на лету дохнут.
            Да еще все это надо потом оформить протоколом и в конце года сдать в архив крайкома партии.
            Занудливыми и похожими  друг на друга, как две капли воды, были и постановления партийных собраний, парткомов, горкомов, пленумов, конфе-ренций. «Усилить», «Расширить», «Углубить», «Неуклонно повышать», «По-стоянно совершенствовать», «Настойчиво претворять» и т.п. и т.п. Никакого влияния на дела партийной организации вся  эта словесная тарабарщина не оказывала, никто ничего не углублял и не расширял – записали, проголосовали и забыли. Все к этому привыкли, как к какому-то обязательному ритуалу.
             Единственным, что вносило некоторое оживление в монотонный ход партийных собраний, было рассмотрение персональных дел. Это когда «раз-бирали» коммунистов, обслуженных в медвытрезвителе или избивающих своих жен, или изменяющих им. Тут уж все шло точь-в-точь по Галичу: «А из зала мне кричат – давай подробности».
             Но собрания  хотя бы раз в месяц. А политзанятия – еженедельно. Теоретические  семинары, школы основ марксизма-ленинизма, комсомоль-ские кружки – сколько всего было нагорожено! Освобожденные работники на каждом заводе, в горкоме, а в крае, так целый Дом политпросвещения с со-лидным штатом. Тоска зеленая, сидят бедные люди, слушают всю эту мутоту, добрых-то пропагандистов было – по пальцам сосчитать, а большинство проводило занятия по газетке, да и то с запинками. И у всех,  и у пропагандистов, и у слушателей, и у проверяющего,  одна мысль – как бы не уснуть и не свалиться со стула. И еще одна, затаенная, спрятанная глубоко – кому и зачем все это надо?
            Но и этого ретивым партийным идеологам казалось мало – была еще сеть агитаторов и политинформаторов, лекторы общества «Знание», универ-ситет марксизма-ленинизма, единые политдни.
             Слушателями всех этих форм учебы были, в основном, женщины из отделов и различных контор. Рабочие эти занятия в гробу видали – в обед  «забивали козла», а вечером их никакими силами невозможно было оставить хоть на минуту.
             Но партия не оставляла попыток «охватить» учебой и их – придумали специально для рабочих-беспартийных так называемую «экономическую» учебу. Пропагандистами назначили мастеров.
            Выглядела эта учеба так: в конце рабочего дня мастер идет в табель-ную и забирает пропуска  «слушателей». Выдает их им только после оконча-ния занятия.
            Большего маразма трудно было придумать – это, по-моему, был пик, до которого докатилась партия.
            Тяжело было смотреть на бедных женщин  (мужики и эту учебу в ос-новном игнорировали), отработавших физически целый день, которых те-перь, после душа, согнали в тесную каморку. Как они мучались, борясь со сном, который буквально валил их под монотонное бормотание пропаганди-ста. Им бы скорее домой – еще надо рыскать по магазинам, стоять в очередях, потом готовить ужин – да мало ли дел у женщины по дому! Но нет, сиди, слушай.
             Когда пропагандист заканчивал, наконец, свое невразумительное из-ложение – он-то ведь тоже человек подневольный – и отдавал «слушателям» пропуска, я готов был от стыда провалиться сквозь землю под тяжелыми, укоряющими взглядами рабочих – ведь они во мне видели виновника всего этого издевательства.
             Нелегок, нелегок был хлеб партийного работника! Единственными отдушинами в моей работе были Дворец культуры, музей, спортклубы, ста-дион, библиотеки, изостудия. Здесь близкие мне по духу люди занимались своим любимым делом, работать с ними было приятно. Тем более, что я ни-когда не пытался на них давить, относился с уважением и они платили мне тем же.
            А все остальное – оформление завода никому не нужной наглядной агитацией, выпуск никому не нужных стенных газет и заводской многоти-ражки, разбор родителей, совершивших обряд крещения своих детей, прину-дительная подписка на периодическую партийную печать, принудительные культпоходы в драмтеатр, принудительная учеба в ШРМ, принудительное дежурство в ДНД и т.д. и т.п. – все  принудительно, все – через колено, ох, как это было противно.
             Тошно было всем. Я не знал ни одного партийного работника, кроме отъявленных мерзавцев-карьеристов, кто не плевался бы от такой работы, кто был бы ей рад. Мы прекрасно понимали и между собой говорили, что от всей этой «работы», за километр смердящей мертвечиной, один только вред. Порой казалось, что там наверху, сидит человек, который специально задался целью восстановить против партии не только беспартийных, но и рядовых коммунистов, вызвать к ней отторжение и ненависть.
             Что это было? Ведь не враги же сами себе были все эти генсеки и их «серые кардиналы». Почему же так поставили партийную работу, что она всем обрыдла до чертиков, что народ с радостью воспринял вычеркивание из Конституции пресловутой 6-й статьи и еще с большей радостью – разгон и опечатывание партийных комитетов  - нигде по всей стране не возникло ни одной акции протеста.
              Если говорить коротко, то это был глубочайший кризис партии. Заве-дя страну в экономический тупик, когда отрыв по уровню жизни между раз-витыми странами и Советским Союзом с каждым годом не сокращался, а нарастал, когда начали стремительно нагонять и обгонять нас такие ранее отсталые государства, которых и на карте-то не было, когда Россия уже была великой державой, партноменклатура заметалась, ища выход.
              Хрущевские реформы, целина и кукуруза, торфоперегнойные гор-шочки положения не спасли. Программа построения коммунизма с треском провалилась. Косыгинские куцые реформы тоже ничего не дали. Всем было ясно,  что и Продовольственная программа тоже провалится. Напряженность нарастала, все большее количество продуктов исчезало с прилавков, рос список дефицитных товаров, а вместе с ним – очереди и недовольство.
               Первой восстала Германия, за ней последовали Венгрия, Чехослова-кия, Польша – социализм трещал и разваливался по швам. Дав нам Кэмп-дэвидским соглашением под зад коленом из Египта, США и их союзники су-мели стабилизировать обстановку на Ближнем Востоке и снизить цены на нефть – такого удара наша экономика выдержать не могла, дефицитом стало всё.
               Выхода не было. И тогда руководство партии начало налегать на политико-воспитательную работу  - ничего другого в их арсенале больше не осталось. Одряхлевшие члены Политбюро всерьез полагали, что если с утра до ночи говорить о выдающихся достижениях социализма, то народу легче будет  стоять в очередях.
               Другая причина – партия состояла из двух совершенно разных ча-стей – руководства в лице номенклатуры и рядовых коммунистов.
              Руководство, обладавшее всей полнотой политической, хозяйствен-ной, духовной и всякой иной власти, совершенно не нуждалось в рядовых коммунистах, в первичных организациях. Приезжая к нам на АТЗ, секретарь горкома шел напрямую к директору завода, лишь иногда, соблюдая прили-чие, приглашая к нему и секретаря парткома. Рядовые коммунисты и первич-ные организации были ему не только не нужны, но даже мешали, поскольку для проформы нужно было иногда посещать партийные собрания, встречать-ся с коммунистами, т.е. напрасно терять время.
              Но это было редко, в основном с первичными организациями работал аппарат горкома – инструктора. Такие же бесправные пешки, как и рядовые коммунисты.
              Работая в парткоме, я четко осознал – если бы у нас в Рубцовске вдруг исчезли все 10 тысяч рядовых коммунистов, и все партийные органы, а остался один первый секретарь с небольшим штатом технических работни-ков, то ничего бы не изменилось. Он с таким же успехом продолжал бы руко-водить директорами, проводить спущенную сверху «линию партии». И так – по всей стране.
             Многомиллионная партия от участия в решении каких-либо вопросов была отстранена. В том числе и экономических. Чем было её занять, как со-здать видимость, что она что-то делает? Вот для создания этой видимости и велась та самая «партийная работа», которую я описал и которую в народе выражают словами «переливание из пустого в порожнее».
             Миллионы людей были заняты в этой пустопорожней работе. Отвле-кались от производства (не все делалось после работы – многое в рабочее время), от семей, от своих домашних забот – ведь у всех огороды, без них, благодаря «выдающимся успехам» нашей экономики прожить стало невоз-можно.
             Все чертыхались, все проклинали вышестоящие партийные органы за их тупость и безмозглость, но вынуждены были подчиняться раз и навсегда заведенному порядку.
             Вечно так продолжаться не могло – рано или поздно этой бестолков-щине должен был быть положен конец. И, слава Богу, что он наступил. Прав-да, вместе  с концом самой партии – но туда ей и дорога, коли она оказалась не способной сойти с наезженной колеи.
             До ухода на пенсию я проработал, в общей сложности, более 45 лет. Из них только за 9 лет, что были отданы партийной работе, мне стыдно и хочется покаяться.
             Пусть этот очерк и будет таким покаянием.
РЕМОНТ ПАМЯТНИКА ЛЕНИНУ
 В связи с тем, что облицовочные плиты постамента памятника были посажены на плохой цемент, он помаленьку разрушался, вымывался, вывет-ривался, под плитами образовались пустоты. В них попадала вода, которая замерзая, рвала, ломала плиты.
В результате постамент приобрел неприглядный вид.
Поскольку памятник расположен на территории поселка АТЗ, то и ответственность за его состояние нес партком тракторного завода, а конкрет-но - я. Конечно, можно было как-то отвертеться, «протянуть резину», не браться за его ремонт - ведь он начал трещать и разваливаться не сегодня, но никто из моих предшественников ремонт не затевал и ничего, обошлось.
Однако я связался с ремонтом. Весной  1981 г. написал в художе-ственный фонд  РСФСР и те прислали двух специалистов, провели эксперти-зу памятника. Экспертиза выглядела так: они подобрали возле памятника проволоку (видимо из тех, которыми крепили венки) и потыкали ею швы между плитами. Пришли ко мне в партком и сказали: цоколь необходимо ремонтировать, иначе он скоро развалится.
Я спросил, кто это может сделать.
            Они ответили,  что худфонд, конечно, имеет своих гранитчиков, но у него заказов государственной важности - на много лет вперед. Ждать, когда у него руки дойдут до Рубцовска не стоит, никогда не дойдут, тем более, что таких памятников – тысячи, в каждом городе, а то и райцентре. У них сейчас забота - отделка здания СЭВ, а там маячит 40-летие Победы и наверняка придется делать какие-нибудь грандиозные мемориальные комплексы, панорамы. Так, что, мол, не теряйте время зря и приглашайте частников - дело верное. И дали их адрес.
Приглашаем. Приезжают два невзрачных  мужичонка  ниже среднего роста, но культурные, воспитанные, не похожие на хамоватых москвичей. Представляются - мы и есть рекомендованные вам худфондом мастера-гранитчики. Памятник уже посмотрели, благо он рядом с гостиницей. Подле-чить его можно.
Идем   к директору завода обговаривать условия договора и они назы-ваю цену - 15 тыс. рублей.
- Да вы в своем уме? -   взмолился Дубовик - Вы же советские люди, поимейте совесть!
Но люди оказались, видимо, не вполне советские, совесть иметь не за-хотели, предпочли ей деньги. Дескать, работа большая и сложная, а мы ма-стера хорошие, делаем все добротно и качественно, не хотите - ищите  дру-гих, кто сделает дешевле.
- Но ведь я не смогу выплатить такую сумму за столь короткий срок (2 месяца) вам двоим, меня первая же ревизия накроет. Тащите еще не менее 5-ти паспортов, чтобы в договоре вас значилось 7 человек.
На том и ударили по рукам. Думаю, что среди тех пяти паспортов, ко-торые были предъявлены для оформления договора, были и паспорта тех двух «экспертов», что присылал худфонд или их родственников. У Москвы все схвачено.
На другой день   мастера   принесли мне   список   потребного мате-риала и я начал им заниматься.   Первым   в  списке стоял цемент марки 900, - признаться, я и не знал, что такой бывает. Звоню управляющей ДСК Кобзе-вой А.Я., спрашиваю: «Что, правда бывает такой цемент?» Она мне: - «Да, бывает, идет на строительство плотин  гидроэлектростанций». «А у нас он есть?» «Ну что вы, откуда». «А какой цемент вы можете дать на ремонт па-мятника?» «Ну, если хорошо постараемся, то 700. А так только 600». Ну что ж, и на том спасибо.
Жизнь моя на какое-то время превратилась в кошмар. Я был чем-то средним между прорабом и снабженцем.
Памятник пришлось обнести  высоким деревянным заплотом, а цо-коль - лесами. Саму скульптуру сняли и упаковали в большой деревянный ящик.
               Когда все облицовочные плиты были сняты и гранитчики начали их «лечить»  с помощью эпоксидной смолы, надо было одновременно провести большую и грубую физическую работу - сдолбить отбойными молотками, убрать от памятника довольно толстый слой старого цемента.
 Начал искать, кого поставить на эту ломовую работу и остановился на  алкашах из ЛТП - больше некого. Но алкаши при развитом социализме были на вес золота, являя собой ударную силу, резерв главнокомандующего, за них каждый день между директорами заводов шла драка и распределял их лично первый секретарь горкома Киселев Ю.М.
Говорю с ним и он, с учетом важности объекта,  выделяет мне брига-ду алкашей. Несколько дней их привозили под охраной и они сделали, что надо.
Многих нервных клеток стоил мне этот ремонт. По-хорошему бы не партком, а отдел капитального строительства завода должен был этим зани-маться, ведь там на каждом шагу возникали специфически-строительные во-просы. Но когда я заговорил об этом с начальником ОКСа Чесноковой Г.С., она демонстративно встала и ушла из моего кабинета.
Кое-как, в порядке партийной дисциплины мне удалось сломать и при-ставить к объекту профессионального строителя Малкина И.А., бывшего в то время на заводе смотрителем зданий и сооружений.
А тут еще лазает вокруг памятника какой-то хмырь, видимо из КРУ - он почему-то не представился. Вынюхивает, кто делает ремонт памятника, за какие деньги, где смета расходов. Звоню Киселеву - как быть? Он дает мне  четкую инструкцию - посылать его на три буквы и ничего не объяснять.
Если бы тем первым большевикам ленинской гвардии сказать, что через 64 года после свершенной ими революции, когда, как они ожидали, комму-низм должен был победить не только в России, но и во всем мире, памятник их вождю будут ремонтировать частники, которых, по их понятиям, и духу-то не должно быть, и алкоголики, отбросы общества, опустившиеся, дегради-ровавшие люди, количество которых при советской власти не только не уменьшилось, а многократно возросло, если бы им все это сказать, разве бы они поверили? Да они за оскорбление бы восприняли саму мысль подпустить к памятнику этих людей, осквернить его их близостью и сами бы доброволь-но все сделали, причем совершенно бесплатно.
Но те времена и те понятия, которыми жили ленинские соратники, канули в лету вместе с ними и мы в начале 80-х годов имели то, что имели. Ни один коммунист не возмутился, не подошел ко мне и не сказал: «Что же вы делаете, привлекаете к такому святому делу всю эту шваль». Нет, все вос-приняли происходящее, как должное. И это очень символично и показатель-но.
  Когда дело подходило к концу, я спросил у мастеров, надолго ли этот ремонт. Они в свою очередь спросили, сколько мне осталось до пенсии. Я ответил - 16 лет. Тогда они меня успокоили - не волнуйся, до твоей пенсии достоит.
И правда, достоял. Я уже шестой год на пенсии, а он еще стоит. Но уже снова  почти в том же состоянии, что и был тогда.
Интересно, кто и как будет ремонтировать его теперь? Если при раз-витом социализме это делали несоветские люди - частники и алкаши, то мо-жет быть, теперь наоборот это сделают те ортодоксы, что возлагают к нему  цветы?  Посмотрим.
ВОРЫ В ЗАКОНЕ

В ЦК КПСС поступила анонимка, в которой сообщалось, что футбо-листы команды «Торпедо» АТЗ числятся слесарями-ремонтниками стальцеха и, пиная мяч на свежем воздухе, получают зарплату сталеваров.
Казалось бы, экая невидаль для страны, в которой якобы не было профессионального спорта и все до единого спортсмена числились в различ-ных организациях на каких-то должностях. Все к этому привыкли, считали, что так и надо. Из-за чего тогда шум?
Оказывается, «что сходит с рук  ворам, за то воришек бьют». Наша ко-манда, по понятиям Москвы «рожей не вышла», чтобы существовать так, как существовали все клубные команды страны, в том числе и высшей лиги.
Приехала комиссия КПК (в лице одного человека),  разобралась и ру-ководству завода была устроена порка. Таковы были методы работы ЦК - время от времени «пущать кровя» и на этот раз выбор пал на АТЗ. Они щелк-нули нас по носу - каждый сверчок знай свой шесток.
В анонимке говорилось и о других «подснежниках» на АТЗ -парторгах, комсоргах и предцехкомах, однако это «комиссия» КПК пропу-стила мимо ушей, «отоспались» на заводе только за футболистов.
Между тем на АТЗ было порядка 60-ти партийных организаций и всего лишь один секретарь партбюро МСК-4  был на ставке горкома, там получал зарплату. Все остальные - на заводе. А это уже три футбольные команды.
При приеме в КПСС  обычным  был вопрос: на какие средства суще-ствует партия? Отвечать полагалось так: «На членские взносы и средства, поступающие от изданий». Как это воспринимал вступающий в партию, ко-торого инструктировал так отвечать парторг-подснежник, никого не интере-совало. То, что он с первого шага, с первых своих контактов с КПСС сталки-вался с ложью и ханжеством, никто не принимал во внимание, это было как данность.
То же самое с комсоргами и профоргами, все они кем-то значились, но были освобождены от основной работы, занимались только обществен-ной.
Не   думаю, что   такое положение было только на АТЗ или исключи-тельно в Рубцовске - отнюдь, так было во всем Союзе. А если взять Кавказ и Среднюю Азию с Казахстаном, куда советская власть так и не дошла, то кар-тина будет еще более впечатляющая - все многочисленные родственники и друзья любого маломальского начальника состояли в штатах предприятий и, сидя всю жизнь на базаре в том же Рубцовске, получали у себя дома зарплату.
 И что, Москва не знала об этом? Знала,  но  поскольку сделать ниче-го не могла, делала вид, что не знает.
              А во что вылазила наглядная агитация, праздничное оформление по-селка и колонн?
    Будучи однажды в командировке в Москве, я посетил Бауманский райком, тот самый, в котором стояло на учете Политбюро ЦК КПСС. Из бе-седы с завотделом пропаганды Криницей узнал, что они расходуют на два праздника, 1-е мая и 7-е ноября, только на оформление района и колонн 500 тыс. рублей ежегодно. Спрашиваю: «Где берете деньги?» Отвечает:
 «Разбрасываем на предприятия района». «А они где берут?», «А это не наше дело».
   Вот так, полмиллиона в год только один район. А их в Москве -30. А по всей стране?
   Да что там праздничное оформление по сравнению с  помощью «братским коммунистическим партиям», которых было в мире что-то около сотни и содержались они на деньги Москвы. И что, все это - на членские взносы?
   У завода было около 100 подшефных организаций: школы, дома пи-онеров, интернаты, дворовые клубы, спортплощадки, агитплощадки, агитпункты и т.д. Чтобы их содержать в надлежащем порядке, надо было красть с завода металл, трубы, лес, ДСП, фанеру и особенно много краски. Никаких статей законного списания всех этих материалов не было, приходи-лось «химичить».
     Все это, в конечном счете, ложилось на себестоимость продукции, больно било по экономическим показателям, поэтому хозяйственные руково-дители, от начальника цеха до директора, морщились от этих затрат. Но и сильно протестовать и прослыть в глазах партийных органов «политически незрелыми руководителями» было им не резон, поскольку сразу ставило крест на их карьере.
       Будучи ответственным за оформление наглядной агитации на поселке  тракторостроителей и за всю шефскую работу, я и был главным расхитителем материальных ценностей. И постоянно сталкивался на этой почве с главным бухгалтером М.И.Зелениным. Как только что вывозить с завода, так приходилось ломать его через колено, чтобы подписал материальный пропуск. А это было не просто, парткома он не боялся, поскольку уже был исключен из партии.
  Вдруг узнаю, что он мечтает подписаться на Л.Н.Толстого. По-скольку литературное приложение к «Огоньку» делил на заводе я, то это бы-ло в моих силах. Я лично оформил ему подписку на любимого писателя и отнес, вручил прямо в руки. Максим Иванович был тронут таким вниманием, и потеплел в отношении ко мне. Теперь я мог тащить с завода беспрепят-ственно.
Все вроде бы наладилось, но тут свалилась на нашу голову Ак-Алаха. Вконец разругались с Китаем, пришлось укреплять границу с ним, возникла такая погранзастава, которую крайком повесил на наш город, как подшефную. Хотя в ее названии есть слово «Белая», для нас она была, как  черная дыра.
Сейчас модно кричать, что армия у России - нищая и убогая, а вот у Советского Союза была богатая и могучая. Да так бы оно и должно было быть, коли 70% валового национального продукта уходило на оборону.
Должно было, но не было. Что только мы не пёрли в эту Ак-Алаху, чего они у нас ни запрашивали - порой складывалось впечатление, что их сбросили на парашютах на голое место и они обустраиваются с нуля. Трубчатые стулья, алюминиевые ложки для столовой - да это не пограничники, а голодранцы какие-то! Даже кузнечную наковальню коней ковать пришлось искать для них по деревням.
Причем аппетиты у заставы год от года росли, им мало стало одного КАМАЗа, стали отправлять по два и три. Можно понять начальника заставы - коли подвалила такая халява, почему бы не попользоваться?
Когда нагрузили очередной КАМАЗ и принесли пропуск на подпись главному бухгалтеру, он прибежал с ним ко мне:
- Вы что, посадить меня хотите? Вы уверены, что все это дойдет до за-ставы, а не будет сгружено в соседнем гараже или в ближайшем колхозе?
 Потом, маленько приостыв, предложил:
-Давай придадим всему этому хоть видимость законности. Составьте  список всего, что отправляете, и пусть начальник заставы на нем распишется и поставит печать. Хоть какой-то будет документ для ревизии или комиссии.
Так и сделали.
А как там начальник заставы распоряжался тем добром, что мы ему вез-ли, одному Богу известно. Может быть, и правда на укрепление наших свя-щенных рубежей - под этим лозунгом все делалось. А может быть на укреп-ление личных связей с нужными людьми и организациями - кто его знает. Наше дело было - отправить, остальное нас не касалось.
Таким образом, партия, которая всех поучала, как надо правильно жить и работать, всех карала за малейший проступок, сама являлась главным нарушителем финансовой дисциплины. Казалось бы, почему? Партия у власти, все в её руках, ну и наведите в этом деле тоже образцовый порядок. Коли считаете, что все это нужно, все во благо обществу, почему бы не делать все честно и открыто? Почему бы не ввести в штатные расписания предприятий и учреждений должности парторгов и комсоргов, а в их баланс - расходы на партийную, комсомольскую и шефскую работу?
              Ан нет, это было бы официальным признанием, что партия существу-ет вовсе не на взносы и доходы от изданий, а довольно плотно сидит на шее у народа.
              То же со спортом. Если футболисты будут значиться в ведомости на получение заработной платы не слесарями-ремонтниками стальцеха, а фут-болистами, гимнасты не доцентами институтов, а гимнастами, штангисты не инструкторами - водолазами, а штангистами, это будет признанием суще-ствования у нас профессионального спорта. А это значит, что на междуна-родных аренах они будут сражаться не с любителями, а тоже с профессиона-лами, что значительно убавит количество завоеванного золота и серебра, а значит и чувства гордости за нашу великую Родину.
   Ни то, ни другое компартия допустить не могла. Предпочитала во-ровать втихушку.
РАЧИТЕЛЬНЫЕ ХОЗЯЕВА
               Вся жизнь советского общества была построена на показухе, показу-хой был и сбор металлолома,               
      Ребятишки бегают, собирают всякие дырявые кастрюли, проволоку и сетки от кроватей и возле школ постепенно вырастают кучи этого хлама. Правда, потом у директоров школ возникала головная боль с его вывозом - он лежал месяцами, его начинали снова растаскивать и разбрасывать. Кроме того, ребятишки лазили на эти кучи, играли на них, могли травмироваться и директора в один голос кричали - увезите. Но с вывозом не спешили. Дело, думаю, было не в отсутствии транспорта, а в том, что для металлургии вся эта ржавая жесть не представляла никакой ценности, она в печах сгорала, как солома, не давая металла.
      Однако план сдачи металлолома из года в год доводился всем пред-приятиям, организациям и учреждениям и его выполнение строго контроли-ровалось горкомом, буквально руки за это выкручивали. Однажды на город-ском партхозактиве начальник милиции Дуплинский С.П.  взмолился:
    - Почему мне-то довели план сдачи металлолома? Откуда я его возьму?
    - Сдавай хоть старые, поломанные наручники, но план выполняй - был ответ Киселева.
 Как и во всем в России, и в этом дело доходило порой до абсурда. Работая механиком в 1958 году, я столкнулся с проблемой: для обработки посевов кукурузы надо было несколько культиваторов оборудовать бритвен-ными лапами, а их нигде нет. И вот хожу я по пустырям, по свалкам, собираю  эти старые, ржавые лапы - они были для меня на вес золота, за обработку кукурузы тогда шкуру снимали. И вдруг вижу, в Лаптевской МТС стоит возле склада машина и в нее грузят пачками новенькие, увязанные проволокой, в заводской смазке, эти самые лапы. Спрашиваю - куда? В Рубцовку, в чермет, план по сдаче металлолома выполнять. Кое-как уговорил мужиков отдать мне эти лапы при условии, что я им в своей деревне (им все равно ехать через нее) накидаю в десять раз больше всякого отработанного железа.
Итак, бегают пацаны, собирают консервные банки. Мечет громы и молнии секретарь горкома. А в это время через озеро Горькое делается дамба, сплошь состоящая из литейных коржей. Мало того, что в каждом корже кроме шлака десятки килограммов металла, да еще в каждый  вставлена или звездочка, или обод направляющего колеса, или опорный каток - иного способа извлекать коржи из печей в космической ракетно-ядерной державе не могли придумать.
Что такое звездочка трактора Т-4А? Это почти 66 кг стали 35 ГТРЛ.
Длина дамбы - 2 км, ширина -19м, высота  - 5 м.
Таким образом, в неё ушло 190 тыс. кубических метров литейных от-ходов. Если допустить, что в каждом кубометре  50 кг. стали, то всего в дамбе покоится 9500 тонн или 158 60-ти тонных вагонов стали.
Это - только основная дамба, но там есть еще одна, отходящая под прямым углом от основной, и она тоже сделана из металла.
Думаю, такому государству, как Швейцария этой стали хватило бы на производство часов и других точных приборов на десятки лет. И если бы мы отдали ей эту сталь, она бы сделала нам дамбу из гранита и бетона,  материалов более долговечных, чем металл.
Но нам, как известно, чужого не надо и свое не отдадим. Так и будет теперь стоять этот памятник головотяпству, напоминая потомкам, какими «рачительными» хозяевами были коммунисты, находясь у власти.
ДВА ВИДА КАРТОШКИ
            Имеется в виду не сорт, а то, чья она - своя или казенная. Сколько себя   помню, с самого раннего детства ежегодно занимаюсь картошкой. Да не я один - вся страна. По данным статистики при развитом социализме 70% кар-тофеля в СССР производил частник и только 30% - колхозы и совхозы. Все, даже самые высокие начальники у нас в городе выращивали для себя кар-тошку в советское время сами.
Когда работал в службе испытаний АТЗ, меня, как и всех инженеров, «гоняли» на уборку казенной картошки в совхоз «Зеленый Клин», так что могу сравнить.
Своя картошка  - ухоженная, вовремя окученная, на два раза пропо-лотая, причем даже из кустиков сорная трава вручную выбрана. В 1997 году стояла засуха (боры в тот год горели), а мы с женой не поленились и дважды вручную полили свою картошку - возил флягой воду из арыка, а она ведер-ком разливала, предварительно сделав вокруг каждого кустика лунку. И взя-ли-таки урожай, да такой, какого и в благоприятные года не бывало!
    Казенную же картошку никто не полет и она растет в таких дебрях, что кажется из них того и гляди волк выскочит.
                Соответствующая и урожайность - у частника она всегда выше, чем  у государства, хотя оно обильно вносит минеральные удобрения, а частникам выделяет  самые плохие, бросовые земли.
                Но главное, чем отличаются эти два вида картошки, это уборкой и хранением. Частник вымахнет свои 70% лопаткой за один-два дня и руковод-ство города в этом совершенно не участвует, от него ничего не требуется, оно может спокойно сидеть в своих кабинетах и ковыряться в носу. Если оно, конечно, не копает в этот день свою картошку.
Но зато когда государство начинает копать свои 30%, причем с при-менением техники, копалок и комбайнов, Бог ты мой, что тут начинается! Целый месяц горком и исполком «стоят на ушах», в кабинете у Якошука (он отвечал за ход уборки) не выключается рация и обстановка напоминает фронтовую.
На  уборку казенной картошки сгоняют инженеров, студентов, сол-дат, за месяц сами издергаются и весь город издергают. Каждый вечер на весовой совхоза проводится штаб, который ведет 2-й секретарь или завотделом  горкома.
Мне приходилось бывать на этих штабах - шум до потолка, взаимные обвинения, споры до хрипоты. Посидишь, послушаешь, и жить на свете неохота, до того все мерзко, гадко, ничего не клеится, все идет напере-косяк.
Чуть не каждую неделю собирается внеочередное бюро горкома и в торец стола сажают то одного, то другого руководителя, виновного в плохой работе по копке картошки.
            Результатом всех этих усилий, всей этой нервотрепки является то, что половина картошки остается в земле - подневольные работники разгребать её не желают, собирают лишь то, что лежит сверху.
       В отличие от частника, который копает картошку по теплу, в погожие деньки «бабьего лета», государство делает это и в дождь и в грязь – слишком сложная и неповоротливая у него машина, и уж коли её с трудом один раз раскрутили, то боялись остановить.
      В отличие от частника, который   картошку  обязательно   сушит, хоть и  убирал её в сухую погоду, потом, перед закладкой на хранение, переберет,  каждую в руках подержит, да ещё и покрутит, осмотрит со всех сторон, по-врежденную пустит на еду в первую очередь, остальная у него ложится в ларь вся целенькая, сухая и обдутенькая, государство валит её из самосвалов в лотки хранилищ побитую и грязную, пополам с землей.
             Поэтому у частника она хранится до новой, а  у государства к  марту сгнивает, хотя её за зиму несколько раз перебирают силами все тех же рабов-инженеров. Хранилища-то у космической, ядерной державы были на уровне каменного века.
              Итак, в марте из меню столовых общепита картофельные блюда ис-чезали, супы только крупяные, зато вокруг хранилищ появлялись горы сгнившей картошки, которые потом лежали до середины лета, источая креп-кий запах нашатырного спирта.
              Частник же свою картошечку весной еще раз переберет, гнилую от-бросит, сколько надо на еду и на семена отделит, а остальную в ведерко и на рынок. Какая-никакая дополнительная копейка в семейный бюджет.
               Почему я так подробно обо всем этом?
Да потому, что производство картофеля, как ничто иное, являет со-бой наглядный пример «преимуществ» общественной собственности перед частной.
ПОВЫШЕНИЕ РОЛИ СОВЕТОВ
Партия, озабоченная тем, чтобы не иметь в лице советской власти конкурента, делала всё для того, чтобы горком был более солиден, чист и благороден, чем исполком. Поэтому горком в Рубцовске располагался в од-ном из лучших зданий, а исполком - в старой деревянной завалюшке, можно сказать сарае. Поэтому оклады у работников горкома были почти вдвое больше, чем у исполкомовских, да плюс лечпособие на время отпуска и про-чие льготы, которых представители советской власти не имели. Это опреде-ляло уровень кадров - в горкоме он всегда был на голову выше.
Горком из всей лавины жалоб и обращений оставлял себе одну десятую, наиболее легкие и разрешимые, по которым может быть результат. Все остальное валил, как в помойную яму, в исполком, вот потому-то он был вечно битый и затурканный.
Исполком объективно не мог быть авторитетным органом при лю-бом председателе, поскольку у него не было абсолютно никаких рычагов воздействия на хозяйственных руководителей, особенно предприятий союзного подчинения, без участия которых в городе ничего сделать было нельзя. Председатель мог их только просить и уговаривать. Именно поэтому на пост председателя никогда не шли преуспевающие руководители, а только  погорельцы. И это тоже влияло на отношение народа к советской власти.
Все видели, понимали, что советские органы, по сравнению с пар-тийными, это нечто ублюдочное, ущербное, второсортное, никакой реальной властью не обладающее. А ведь по Конституции именно им должна  была принадлежать вся полнота власти.
Загнав Советы в угол, предав забвению лозунг «Вся власть Сове-там!», под которым прошла революция, компартия, тем не менее, время от  времени делала вид, что пытается реанимировать эту дохлую лошадь. Види-мо такое положение, когда представительные органы лишены власти и слу-жат лишь вывеской, декорацией, становилось нетерпимым в конце XX века в государстве, претендующем на звание цивилизованного, слишком много ко-зырей давало в руки «врагов социализма». Да и друзья, лидеры компартий на Западе наверняка подсказывали нашим одряхлевшим Генсекам - сделайте вы, в конце концов, что-нибудь с Советами, весь мир же над ними смеется.
Под воздействием этих   факторов   приходилось   периодически при-нимать постановления о повышении роли Советов.
Последним из них было постановление ЦК КПСС,   Президиума Вер-ховного Совета СССР и Совета министров СССР от 25 июля 1986 г № 876 «О мерах по дальнейшему повышению роли и усилению ответственности Сове-тов народных депутатов за ускорение социально-экономического развития в свете решений XXVII съезда КПСС».
Фу! Написал, и  аж тошно стало.   Отвыкли  мы  уже от таких выра-жений, а ведь когда-то из них состояла вся партийная информация.
О том, что это очередная фикция и что на деле никакого повышения роли Советов не будет и не предусмотрено, я понял по тому, что Горбачев сделал председателем Верховного Совета СССР А.А. Громыко, эту старую развалину, всю жизнь прожившую во внешней политике и понятия не имею-щую о внутренней. И еще потому, что ничего конкретного, что могло бы по-высить роль Советов, скажем увеличение оплаты работникам исполкомов и наделение их какими-то рычагами реальной власти, это постановление не содержало - так, общие фразы, обычная демагогия всем давно ос-точертевшая.
Однако многие руководители почему-то восприняли так называемое   «тройственное» постановление всерьез. Председатели исполкомов 20 городов Сибири образовали Ассоциацию, собрались в Иркутске и с помощью СО АН СССР (в основном института Аганбегяна) разработали механизм претворения этого постановления в жизнь. Получился солидный труд, целая книга в 200 страниц. Чудаки! Неужели было непонятно, что никто не собирается ничего менять, что-либо делать, чтобы это постановление заработало. Не для того оно писалось.
В то время, когда лучшие умы Сибири ломали головы над тем, как со-здать условия для выполнения тройственного постановления, Громыко за личной подписью прислал депутату Верховного Совета СССР Зарубину А.И. поручение проверить, как Рубцовский горисполком его выполняет. Срок был установлен жесткий, а вопросник - на 6 страниц. Видимо такие же  вопросни-ки были разосланы по всей стране, всем депутатам ВС СССР.
            Зарубин, естественно,   передал   вопросник исполкому и мы с первым заместителем  председателя состряпали справку на 10 страницах. Уж что-что, а туфту гнать нас учить было не надо, оба  прошли партийную школу.
            Зарубин подписал справку не читая - тратил бы генеральный директор АТЗ свое время на такую галиматью. И пошла она в Президиум, где её тоже наверняка никто не читал, а просто пронумеровали и подшили. Всё, роль Советов в очередной раз повысили.
 Больше о тройственном постановлении в стенах исполкома никто ни  разу не вспомнил. По крайней мере, я не слышал.
6-й КОНГРЕСС
                Автобус с такой надписью я увидел на автовокзале. Захотелось  по-заниматься и кое-что прояснить в связи с наличием в Рубцовском районе населенного пункта с этим названием. Тема интересная, наводит на многие размышления.
Открываю телефонный справочник - там уже утеряна и цифра 6, про-сто с. Конгресс. Набираю телефон школы, трубку берет учительница Елена Сергеевна. Спрашиваю её, что означает название села. Она ничего сказать не может - я, де, не местная, живу здесь всего два года. Просит перезвонить через пару дней, обещает у кого-нибудь спросить.
Звоню через два дня, но она говорит, что выяснить ничего не уда-лось, никто ничего не знает. Даёт домашний телефон преподавателя истории Вишневской школы Нины Геннадьевны Вебер, которая родом из Конгресса.
Звоню ей, представляюсь краеведом-любителем, изучающим наименования населенных пунктов Алтая. Задаю ей тот же вопрос. Она все знает, в институте писала курсовую по истории своего села. Но и с ней разго-вора на интересующую меня тему не получается - рассказывает, как возникла коммуна «6-й Конгресс Коминтерна», кто были первые коммунары, как они жили и т.д. Я несколько раз возвращаю её к тому, что меня интересует - к названию, но все бесполезно.
Тогда я задаю прямой вопрос - знают жители, что означает название села? Если у какой-нибудь бабушки, прожившей в селе всю жизнь, спросить, что такое конгресс и что такое - Коминтерн, и чем именно примечателен 6-й конгресс Коминтерна, сможет она ответить?
- Да ну, что вы! Она об этом понятия не имеет - был мне ответ.
Больше мне ничего было не надо - я из-за этого звонил.
6-й конгресс Коминтерна проходил с 17 июля по 1 сентября 1928 го-да в Москве и определил тактическую линию коммунистических партий, ис-ходя из предстоящей всемирной пролетарской революции. Видимо как раз в это время на Алтае, в 4-х километрах от Вишневки, образовалась коммуна, нареченная в его честь.
Думали дававшие название, что через 70 лет учительница располо-женной в селе школы, не сможет объяснить, что оно означает? Не говоря уже о рядовых жителях села.
О нет, они так не думали! Они считали, что жизнь будет развиваться именно так, как определил 6-й конгресс Коминтерна, вот-вот грянет мировая революция, капитализм рухнет повсюду, планета покроется коммунами и никогда больше не будет ни бедных, ни богатых, ни голода, ни войн, ни пре-ступности. Человечество заживет счастливо и будет в веках прославлять 6-й конгресс, определивший ему такую завидную судьбу. И не только в селе «6-й  Конгресс», но и в джунглях Амазонки, и в глуши Аравийской пустыни, и в забытых Богом островах Океании каждый сущий будет знать, что это был за конгресс и что он решил.
Жизнь, как видим, пошла несколько иначе. Не только о 6-м конгрессе, но и о самом Коминтерне большая часть населения земли давно и прочно забыла, знают о них лишь некоторые. Те, что пишут курсовые и дипломные работы, научные диссертации.
Но сначала о самом названии.
Наименования населенных пунктов в России, как правило, состоят из одного слова. Редко - из двух. Исторически возникшие названия более чем из двух слов исключительно редки, поскольку создают массу неудобств в про-изношении, написании и особенно в словообразовании.
Однако новым хозяевам жизни было мало дела до культуры народа, его языка - не такое ломали через колено и делали по-своему, будучи абсо-лютно уверенными в своей правоте и непогрешимости. Уж коли детям своим давали такие дикие имена, как Пятилетка, Индустрия, то что говорить о ком-мунах, колхозах, фабриках и заводах.
И пошло: «10 лет Октября», «Имени… - го съезда ВКП(б)», «Имени 26 Бакинских комиссаров» и прочая, и прочая, и прочая. . .
Вот и исследуемое мною название, если уж быть точным, должно пи-саться так: село имени 6-го конгресса Коминтерна. Пять слов.
Ну и на хрена бы оно приснилось неграмотному крестьянину, имевшему несчастье вступить в коммуну? Тем более, что кругом такие села, как уже упомянутая Вишневка, Устьянка, Бугры, Отрада - извечные русские назва-ния, легкие в произношении, идущие от народного корня.
Естественно, ему это было не нужно. Поэтому в обиходе так село ни-кто не называл и не называет, его название сократилось до одного, хотя и чужого, не понятного для большинства жителей слова «Конгресс», что и за-фиксировано в телефонном справочнике. Как и название другого села «10 лет Октября» превратилось  в «Десятилетку».
Теперь это название должно стать объектом интереса топонимики - науки, изучающей историю по наименованиям. Названия, как известно, пе-реживают не только отдельных людей, но и целые народы, цивилизации. Кто бы знал сегодня о сыне хана Кучума Алее, не будь его именем назван один из притоков р.Оби?
То же с Коминтерном. Прошло не 400, как Алей кочевал в наших степях, а всего лишь 60 лет со времени роспуска этой организации, а уже ничто в нашей жизни не напоминает о её существовании кроме названия. И то только таким, как я, большинству и оно ни о чем не говорит.
Да ещё сценка из кинофильма «Чапаев», где загнанный в угол вопро-сом хитроватого крестьянина Василий Иванович не смог ответить за кого он,  за большевиков или за коммунистов, и брякнул: «Я - за  Интернационал». Потом Фурманов уточняет - а за какой ты Интернационал, за второй или тре-тий? Храбрый начдив растерялся, но быстро нашелся:
- А Ленин за какой?
- За третий, конечно. Он его и создал.
- Ну так и я за третий - подвел итог Чапаев.
Ленинскому Интернационалу, можно сказать, повезло. Не вставь бра-тья Васильевы в фильм эту сценку, вообще бы уже давно о нем забыли, а так нет – нет, и напомнит. В отличие от села Конгресс - его ведь могут переиме-новать или оно исчезнет с лица земли - благодаря гениальному фильму, кото-рому суждено жить вечно, потомки будут узнавать о каком-то третьем Ин-тернационале. И, глядишь, кто-нибудь заинтересуется, покопается в энцикло-педиях, расшифрует для себя, что это такое.
А как громко все начиналось!
Обвинив в оппортунизме и предательстве интересов рабочего класса созданный Фридрихом Энгельсом 2-й Интернационал, идейно разгромив его лидеров Бернштейна и Каутского, Ленин создал в марте 1919 года свой 3-й Интернационал, который получил название Коммунистический, или Комин-терн.
В чем же было принципиальное расхождение Ленина с лидерами 2-го Интернационала? А в том, что они отрицали вооруженный захват власти, так называемую пролетарскую революцию, а были за эволюционный, мирный путь к социализму. Не признавали они и диктатуру пролетариата, т.е. главного, чем был безумно одержим Ленин. Им больше по душе была демократическая парламентская республика.
Не знаю, у кого как, а у меня постоянно возникали сомнения, кто же прав был в этом споре Ленина с Бернштейном и Каутским? Кто из них был истинный марксист, а кто - отступник от марксизма? Ещё в студенческие годы не давала покоя крамольная мысль: не умри Энгельс от рака горла в 1895-м году, доживи до 1918-го, не попал бы он под огонь критики Ленина, не было бы у нас одним ренегатом и изменником больше?
              Прошло время и жизнь ответила на мучившие меня вопросы. «Оп-портунистический» 2-й Интернационал в лице своего преемника и последо-вателя Социалистического Интернационала живет и здравствует, является самой мощной и многочисленной политической организацией рабочего клас-са. Его представители постоянно побеждают на парламентских выборах, на протяжении десятков лет возглавляют правительства многих государств. И без всяких революций и диктатур, не пролив ни капли крови, построили «шведский социализм», «германский социализм», «финский социализм» и т.д., на которые мы смотрим с удивлением и завистью.
                А где же Коммунистический Интернационал? Куда он подевался?
                Туда же, куда и подготавливаемая им всемирная пролетарская рево-люция.
   Пролетарии в большинстве своем оказались глупыми, своего резона не понимающими, они никак не хотят идти на штурм бастионов мирового империализма. Их как-то не очень прельщает то счастье, что поимели их со-братья по классу, свершившие революции. Вот уже более 100 лет они упорно следуют на поводу у «ренегатов», «изменников пролетарского дела», «ме-щанской сволочи», «негодяев, продавшихся буржуазии», «лакеев, ползающих на брюхе перед капиталистами и лижущих их сапоги», «парламентских кре-тинов» и т.д. и т.п. - словарь вождя мирового пролетариата на сей счет чрез-вычайно богат.
                Поскольку осуществлять всемирную революцию оказалось не с кем, созданный для её свершения Коммунистический Интернационал оказался не удел и тихо, бесславно почил, просуществовав всего 24 года.
                В учебнике «Новейшая история 1939-1973 г.г.» для студентов ис-торических факультетов госуниверситетов, изданном в 1975 г., Коминтерну посвящено буквально одно предложение «Роспуск Коммунистического Ин-тернационала в мае 1943 г. не означал прекращение связей между коммуни-стическими партиями, необходимо было найти новые формы межпартийных связей».
                И всё. 20 слов вместе с союзом и частицей, из них слово «связей»  повторяется дважды. За 6 лет (1939-1943 г.г.) о деятельности Коминтерна не нашлось больше чего сказать, он упоминается только в связи с роспуском. Если бы его на этот раз не распустили, то видимо вообще ничего бы не было.
                Чем же занималась эта организация свои последние годы, коли об этом ничего не говорит учебник, изданный в самый пик застоя? Шпионажем и терроризмом. Убийство Троцкого – вот самое крупное дело Коминтерна в этот период, тем видимо и войдет в историю. А поскольку эти темы при вла-сти КПСС были закрытыми, в учебник ничего не попало.
                Не удивительно, что жители села, название которого относится к столь засекреченной организации, понятия о ней не имеют. И слава Богу.
                Если когда-нибудь возникнет вопрос о переименовании села Кон-гресс (у нас очень любят этим заниматься), я буду против. Пусть существует сей памятник революционного угара и политического прожектерства, это тоже часть нашей истории, от которой никуда не деться.

СПЕЦБУФЕТ

          Ещё когда я был пацаном и мы жили в Ново-Михайловке, мне было знакомо такое понятие – «закрытый магазин». В Углах (как и во всех других райцентрах и городах Советского Союза) был такой магазин, в котором об-служивалась номенклатура тоталитарного  режима, закрытый для всего остального горячо любимого партией и правительством советского народа. Отец был прикреплен к этому магазину, как директор МТС, и привозил ино-гда оттуда то плитку «кирпичного» чая, то порошок сахарина, иногда и сахар, а то даже и что-то типа щербета. Это была для нас, детей (а нас было пятеро) великая радость – ведь в «открытых» магазинах всю войну и долго после неё не было никаких сладостей.
           Но при Сталине это делалось хотя бы честно и открыто, никто не делал из спецобслуживания тайны.
           После Сталина «закрытые» магазины исчезли, но зато появились спец-буфеты.
           Их появление вполне понятно и объяснимо – ведь кому-кому, а выс-шему руководству как в центре, так и на местах, хорошо было известно, что всем, что исчезло с полок магазинов и стало дефицитом (колбаса, сосиски, сардельки и прочие мясные изделия, селедка, рыбные консервы, сначала шо-коладные, а затем все конфеты, бутылочное пиво, цитрусовые и т.д. – список этот, по мере  приближения к коммунизму, становился все длиннее и длин-нее), всем этим без всяких ограничений пользуются и владеют работники торговли. Причем все, начиная с директора торга, базы и кончая алкашем-грузчиком.
            И партийно-советской номенклатуре становилось обидно – почему  то,  что доступно директору магазина и любому рядовому продавцу, причем не только для себя, но и для своей родни, знакомых, друзей, недоступно ему? Ему, занимающему столь высокий пост и делающему для народа несравненно больше, чем этот жалкий продавец? Разве его дети хуже, чем дети всех этих работников торговли?
             Номенклатура усмотрела в этом величайшую несправедливость. Ока-завшаяся неспособной решить проблему обеспечения народа самыми необходимыми товарами, в том числе продуктами питания, она сама начала обслуживаться с черного хода. Но делалось это в величайшем секрете.
             А для рядовых коммунистов, которые все равно знали о «спецобслу-живании» номенклатуры, организовывалась торговля дефицитом на партий-ных конференциях. Так что раз в 2-3 года те, кому посчастливилось быть из-бранным делегатом на отчетно-выборную конференцию, приходил домой с сумкой, набитой всем тем, что давно исчезло с полок магазинов.
             Но и там, на конференциях, несмотря на ограниченное количество покупателей, обрести дефицит было не так-то просто – буфеты работали только во время перерывов, а надо было отстоять огромную очередь.
             Однажды я был на городской партконференции ответственным за де-журство и на мою долю выпала принеприятнейшая функция – прекращать работу буфетов после третьего звонка. До сих пор помню, какая мольба и тоска была в глазах у женщин, чья очередь уже подошла, когда я появлялся в буфете с красной повязкой на рукаве. Ещё бы - отстоять такую очередь и вот, когда заветные продукты уже почти в руках, уходить, не солоно хлебавши, в зал и слушать доклады о счастливой жизни.
            А Павел Федорович Красиков как-то раз решил сделать партийным работникам новогодний подарок – организовал предпраздничную торговлю дефицитными продуктами питания прямо в горкоме.
            Что там было! Какое столпотворение – мы увидели там много незна-комых людей – всякие технические работники, сторожа, шофера – они прояв-ляли повышенную активность, перли на буфет, что называется клином, от-тесняя в сторону более скромных и воспитанных истинно партийных работ-ников, ради которых, собственно, все и было сделано.
             Ещё сильнее активничали комсомольцы, а их, вместе с заводскими комитетами, оказалось много, как саранчи.
             Они хватали все в огромных количествах, решив видимо, не упускать столь благоприятный момент – в кои годы он еще будет и будет ли вообще? Притащили санки, грузили на них большие мешки с продуктами и вывозили из горкома на глазах у толпы народа, стоящей на остановке напротив.
             Секретарем парткома АТЗ был тогда Николай Николаевич Шадрин, человек совестливый, интеллигентный, мягкий. Часа три мы простояли с ним и протолкались в вестибюле 1-го этажа в ожидании, когда подойдет наша очередь. А когда она подошла, то там и брать уже почти нечего стало – все почистили комсомольцы, шофера и технички.
              Насмотрелся на все это Николай Николаевич, натерпелся позора и сказал – всё, это первый и последний раз, не нужно мне такое обслуживание.
              Красиков тоже понял, что новогодний подарок не получился, что он нам этим не только не поднял, а наоборот испортил настроение. И зарекся – все, больше такой глупости он никогда не допустит.
              То ли дело спецбуфет – все чинно и благородно и почти скрыто от людских глаз.
              В крайкоме, где были свои столовая и буфет, эта проблема решалась так: каждую неделю, кажется в пятницу, комплектовался набор продуктов для всех работников этого органа. Причем он очень сильно отличался в зави-симости от занимаемой должности. Секретарям – одно, завотделами – другое, инструкторам – третье, техническим работникам – четвертое. Таким на деле было равенство между товарищами по партии. Все упаковывалось в специальные картонные коробки и вечером, попозже, когда возле подъездов не сидят досужие старушки, развозилось по адресам.
              У нас буфета не было, поэтому в качестве спецбуфета использовался тот, что расположен в конторе на базе горпищеторга, у Ищенко А.Н. В пят-ницу после работы туда съезжались служебные машины горкома, исполкома, комитета народного контроля, некоторых крупных хозяйственных руководителей, включенных в список на «спецобслуживание». Шофера набирали там продукты -  по килограмму фарша, колбасы вареной, колбасы копченой, иногда по полкилограмма сыра, по пачке сливочного масла и пачке чая. Редко – по баночке кофе и к праздникам – по бутылке сухого вина и по полкилограмма шоколадных конфет. Иногда бывали и сосиски.
            Все это тоже упаковывалось в картонные коробки и, когда на город опускалась ночь, развозилось. В отличие от крайкома, у нас инструктора и технический персонал, т.е. люди с самыми низкими окладами, из спецобслу-живания исключались. Это было равенство по-рубцовски.
             Недалеко от конторы пищеторга расположены частные гаражи, в них всегда, особенно летом, были мужики. Они все видели, записывали номера машин, потом слали куда-то жалобы.  Поэтому когда секретарем  крайкома стал Филипп Попов, и он задумал убрать Белана и Киселева, повод у него был, и он его использовал. Спецбуфет у нас прихлопнули, а в Барнауле – нет. Там он просуществовал до конца партии. Выходило, что им можно то, что нам нельзя, мы – черные.
              Помимо продуктов питания дефицитом были и ковры, и мебель, и холодильники, и одежда и обувь – да практически всё. Потребовались сапоги себе, жене или сыну, и приходилось звонить директору магазина, ломать пе-ред ним шапку (шапки, кстати, тоже были дефицитом). Никогда не забуду, какое унижение я при этом всякий раз испытывал. До сих пор храню для ис-тории записную книжку с номерами телефонов работников торговли и благо-дарен нынешнему времени уже за то, что уже более десяти лет ими не поль-зуюсь.
              Однако, далеко не все мои коллеги стеснялись и испытывали мерзкое ощущение при обслуживании «с черного хода». Я знаю таких, кому это наоборот очень нравилось, они при этом как бы воспаряли, возвышались над «чернью» и получали от этого большое удовольствие. Еще бы – ему доступно то, что для других – за семью замками. Они и сейчас ратуют за социализм, как самый справедливый строй. К счастью, таких  были единицы.
              Несколько слов о секретности. Причины её понятны – ведь теорией марксизма-ленинизма никакие привилегированные классы или прослойки при социализме не предусмотрены, их не должно быть. Всеобщее равенство – вот один из лозунгов, под которым большевики делали революцию.
              Но неужели партноменклатура была настолько наивна, что полагала – если развозить коробки ночью, народ ничего знать не будет? Единственное, чего добивались этой  секретностью, так это то, что людская молва всё мно-гократно преувеличивала. Привезут тебе несчастный килограмм колбасы, а он в разговорах вырастает в центнер. Просто и в этом, как во многом другом партия загнала себя в тупик, из которого не было иного выхода. Не пользо-ваться привилегиями  совсем было бы обидно, я уже объяснил почему. Поль-зоваться в открытую, как при Сталине – не соответствовало идеалам социа-лизма  (Сталин-то плевал на эти идеалы, а КПСС на словах отреклась от его методов).
                Вот и пользовали крадучись, трусливо, по-воровски, вызывая тем самым не только ропот недовольства, но и презрение народа. А теперь еще удивляются, почему за них так мало голосуют.


НИЖЕ ДНА

              Помню, какое удручающее впечатление произвела на нас, десяти-классников, пьеса М.Горького «На дне», когда мы «проходили» её по школь-ной программе.
              Позже мне довелось не раз сталкиваться с различными бродяжками, получившими в СССР ёмкое имя «бомж». Летом 1957 года, будучи бригад-мильцем, участвовал в общегородской операции по их отлову и отправке куда-то в вагонзаках. Из Ленинграда, как я теперь узнал, их вывозили на закрытый для посещения остров Валаам. У Юрия Нагибина есть об этом рассказ. А куда везли рубцовских, не знаю. Впечатление от этой операции осталось у меня тяжелое, омерзительное. Долго вспоминал о ней с содроганием.
             В 1980 году в должности главного идеолога тракторного завода «по-сетил» с ознакомительной целью приемник-распределитель ГОВД, что на улице Арычной. Убедился, что под этим названием скрывается обыкновенная тюрьма. С парашей и прочими прелестями.
             В период 1984-1990г.г., являясь председателем административной комиссии горисполкома, еженедельно рассматривал «дела» бомжей, как злостных нарушителей паспортного режима. Никаких паспортов у них по-просту не было, как не было и вообще ничего, кроме грязной, завшивленной одежды. Сморщенные, без зубов, внешне лет на 20-30 старше своего возрас-та, отупевшие, опустившиеся до уровня животного, да и животных-то настолько нечистоплотных не бывает. Разве что свинья, но как бы и она не обиделась за такое сравнение. Существа, которых назвать людьми язык не поворачивается и для которых уже давно, десятки лет, весь смысл существо-вания сводится к поискам спиртного, ничто другое их в этой жизни не волну-ет и не интересует. Бомжей привозили из приемника-распределителя под охраной милиции, заводили на комиссию по одному и я имел сомнительное удовольствие лицом к лицу общаться со всей этой мразью. За те полчаса, которые они находились в исполкоме, они успевали так провонять здание, что мы потом час держали все окна открытыми.
Шесть лет таких еженедельных контактов - это кое- что. Но мне по-чему-то не приходило в голову, что это и есть наши советские Сатины, Кле-щи, Актёры
Пьеса «На дне» вообще как-то подзабылась, детали стерлись, в памя-ти осталось только общее впечатление чего-то мрачного.
И вот однажды перечитал её и был поражен до глубины души. Потря-сение началось с первой страницы, где автор представляет действующих лиц:
Клещ     - слесарь
Квашня   - торговка пельменями
Бубнов    - картузник
Алешка   - сапожник
Кривой Зоб, Татарин   - крючники
Таким образом, шестеро из 12 постоянных обитателей ночлежки, 50%, работают! Причем четверо первых заняты квалифицированным трудом, имеют для этого необходимый инструмент, приспособления. И выходит руки у них не трясутся, иначе бы как Бубнов вдел нитку в иголку?
       Коли у Квашни покупают пельмени, значит и вид у неё опрятный. Хотел бы я посмотреть, каких пельменей настряпала бы наша современная  бомжиха и кто бы их у неё купил. Они у нас торгуют только известкой, на большее не способны.
               Дальше - больше. Из описания  костылевской ночлежки следует, что в ней  есть большая русская печь, кухня, широкая кровать, закрытая ситцевым  пологом, нары, скамьи и табуреты. Посредине ночлежки - большой стол с самоваром!!!
     Во втором действии, которое происходит ночью, ночлежка освещена двумя лампами. Василиса заставляет постояльцев мести пол, поскольку могут прийти санитары и наложить на неё штраф, т.е. государство следило за санитарным состоянием этих заведений.
      И эта ночлежка когда-то произвела на меня удручающее впечатле-ние? Это – «дно»? Да я в Томске, когда учился в университете, жил в студен-ческих общежитиях-клоповниках в гораздо худших бытовых условиях. Какой там самовар - кипятильником в стакане себе чай варил, как и все остальные студенты. И спал в свои 40 лет зачастую на полу - заочникам койка не положена.
  А уж по сравнению с теплотрассой, наиболее типичным обиталищем советских бомжей, костылевская ночлежка - дворец, шикарнейшие апарта-менты!
Кстати, проверяла ли хоть раз рубцовская СЭС теплотрассы на предмет их санитарного состояния и пригодности для проживания людей? Я что-то об этом не слышал. Надо будет при случае спросить у главного сан-врача.
  Дальше - ещё больше: обитательница ночлежки Настя читает роман о любви!
Покажите мне современную синюшку - бомжиху, которая читала бы книгу да ещё рыдала над ней?
Выясняется, что за Квашней ухаживает и просит выйти за него замуж полицейский Медведев. В конце концов он женится на ней. А ведь он - не ветреный юноша, ему 50 лет. Выходит, она вполне достойная женщина, с которой можно создать семью. И она - человек дна? Да с какой это стати.
И опять же что-то не видел, чтобы за нашими тощими и страшными, давно потерявшими женственность бомжихами, преухлестнул какой-нибудь милиционер, чтобы женился на ней.
Полицейский приходит в ночлежку играть с Бубновым в шашки! Не уверен, что советские бомжи играли в шашки в теплотрассах, да тем более с милиционерами.
Актёр был на приёме у врача! Наверняка платном, ведь бесплатной медицины тогда не было.
Несмотря на то, что в ночлежке есть самовар, постояльцы ходят в трактир пить чай и их туда пускают! И не открывают после них окна, как мы в исполкоме, по крайней мере Горький ничего об этом не говорит.
Бубнов приходит в ночлежку со связкой кренделей, воблы и двумя  бутылками водки! Заметьте, не нитхинола, не денатурата, не тормозной жид-кости, не тройного одеколона и даже не «паленки», а именно водки!
Обитателям ночлежки вовсе не чужда человечность. Квашня предла-гает умирающей Анне пельмени. Бубнов щедро угощает постояльцев, даже спящего Татарина поднял. Кривой Зоб обещает Клещу, что сбросятся, собе-рут деньги на похороны Анны. Постояльцы дружно защищают избиваемую Наташу. Как всё это не похоже на наших современных бомжей, готовых пе-регрызть друг другу горло (и перегрызающих) за глоток  спиртного!
Даже хозяйка ночлежки Василиса держит Бубнова «из милости»,  т.е. без оплаты. Кстати, из этого следует, что все остальные - платят, у них есть деньги. По крайней мере - бывают.
Сатин, произносящий свой знаменитый монолог о человеке, фило-софствующие каждый по своему о смысле жизни Лука и Бубнов, плачущая над  чтением Настя,  совершающий  молитву Татарин, декламирующий стихи Актёр - это люди дна?
Да в сравнении с деградировавшими до уровня скотов вонючими со-ветскими бомжами они - аристократы, мыслители, благороднейшие люди!
Поскольку из всех постояльцев один только Лука не имеет паспорта и определенного места жительства, то он один только и подпадает под опреде-ление «бомж». Но дай нам, Бог, таких бомжей! Как дай нам Бог таких воров, как Васька Пепел! Вообще у Горького нет там ни одного омерзительного, потерявшего человеческий облик и душу типа, с какими довелось встречаться мне.
Нет, как хотите, а воспринимать костылевскую ночлежку, как дно, я сегодня не могу. Обыкновенное советское общежитие со строгим комендан-том Василисой (у нас на этих постах есть ещё не такие кобры) и вполне при-личными жильцами, большинство из которых - симпатичные, интересные ребята, которым до «дна», если принимать за советское дно теплотрассу, ещё о-е-ей как далеко. Да, некоторые из них кандидаты в бомжи, как и многие жильцы наших заводских общежитий, но не более того.
 Ну, а если все-таки согласиться, что костылевская ночлежка и её обитатели - дно человеческого общества, тогда что такое советская тепло-трасса и её обитатели?
До какого же предела, до какой низости докатилось общество разви-того социализма, коли имело такое «дно», которому и названия-то придумать невозможно. Были ли ещё прецеденты в истории человечества, чтобы человек опускался до такого скотства, как советский бомж?
             Довольно странно звучит теперь для меня фраза из учебника «Русская советская литература» под редакцией профессора В.А.Ковалева (1976 г.). «Пьеса «На дне» - обвинительный акт капиталистическому обществу, кото-рое выбрасывает людей на дно жизни…» Позвольте, какой обвинительный акт - Горького впору обвинять в апологетике царизма, в сознательном при-украшивании как самих обитателей «дна», так и условий их существования. 
Официально никаких бомжей в Советском Союзе не было. Теорией марксизма-ленинизма они при социализме, да тем более развитом, не преду-смотрены, А большевики везде и во всём действовали по своему излюблен-ному методу - если жизнь не соответствует  всепобеждающему учению, то тем хуже для жизни. Будем её корежить, ломать через колено, подгонять под теорию.
               В отличие от христианства, которое видит все беды человечества в греховности, в пороках самого человека, марксизм-ленинизм относит их це-ликом на общественно-политическое устройство. Вот будет уничтожен нехо-роший капитализм, уродующий души людей, исчезнет эксплуатация человека человеком, и никаких пороков не будет. Теоретиков коммунизма можно понять - у них просто не было альтернативы. Ведь если признать врожденную, генетическую порочность человека, практически не зависящую от общественно-политического устройства, то о каком коммунизме может идти речь? Если за несколько тысяч  лет, с тех пор как появилась письменность и мы можем отслеживать морально-нравственные качества человека, ни один из пороков не исчез, их даже не стало заметно меньше, то когда же он будет возможен, этот коммунизм?
Поэтому все теории, в основе которых лежал постулат о несовер-шенстве человека и, как следствие, несовершенстве общества, ибо не может общество, состоящее из грешных, порочных индивидов быть идеально-совершенным, с порога объявлялись буржуазными и отметались.
   Человек рождается хорошим, а плохим его делает плохое общество - вот основа коммунистических воззрений. Бытие определяет сознание и только бытие.
    Истина, как всегда, где-то между этими крайними мировоззрениями. Пороки человека питаются как внутренними, свойственными человеческой природе, так и внешними, идущими «от бытия» корнями.
    Но, однако же согласимся с коммунистами - все дело в обществе. Уничтожили плохое общество, построили хорошее. И что же, человеческие пороки исчезли? Человек перестал пить, избивать жену, завидовать, пако-стить, «возжелать жену ближнего», воровать, убивать?
   Отнюдь. Все это в новом обществе не только не исчезло, но много-кратно возросло. Из этого с неизбежностью следует вывод: или  марксистско-ленинская теория не правильна, ошибочна, или новое общество не лучше, а хуже прежнего.
Но где и когда коммунисты признавали свою неправоту? Единствен-ное на что их хватило, так это на признание, что пороки при социализме все-таки есть. И на том, как говорится, спасибо. Но они, согласно трактовке ком-мунистов, есть не что иное, как «пережитки проклятого прошлого». Корней, питающих их в нашей нынешней жизни нет, они подорваны революцией.
Согласимся и с этим. Но проследим тенденцию - коли корни подо-рваны, «пережитки» должны постепенно отмирать, сходить на нет. Как от-мерла, например, большая   патриархальная семья, когда несколько поколе-ний жило под одной крышей. Ликвидировали её основу, источник существо-вания - земельный надел, и её не стало. Не потребовалось ни  запрещать её, ни бороться с ней.
             Однако если говорить о человеческих пороках, то здесь мы наблюда-ем прямо противоположную картину - в советском обществе они не только не  отмирают, но имеют несомненную тенденцию роста. Каждое новое поколе-ние более разболтано, относится к труду хуже предыдущего. Чем ближе к коммунизму, тем больше пьют, воруют, убивают.
Через семь десятков лет после революции объяснять пороки совет-ского общества «пережитками прошлого» стало как-то неудобно, поэтому замолчали, никак не стали объяснять. Потом стали делать вид, что это всего лишь «отдельные недостатки», результат упущений в воспитательной работе. Школа просмотрела, комсомол упустил. Или, как иронизировал Аркадий Райкин «Вовремя не провели беседу».
Итак, бомжи в Советском Союзе все-таки есть? Ну так тем хуже для них! Никаких  костылевских ночлежек им не будет, а будет им от советской власти только тюрьма, остров Валаам и другие лепрозории. И пьесу о них никто не напишет, пусть попробует, вмиг окажется в ГУЛАГе или психушке. Для того и создан тоталитарный режим, чтобы иметь полную гарантию, -никогда не прозвучит с этой стороны железного занавеса обвинительный акт социалистическому обществу, выбрасывающему гораздо большее количество людей и на гораздо более ужасающее дно жизни. И на страницы советских газет их фотографии никогда не попадут - такая привилегия будет только для бомжей из США и других развитых стран.
То, что репрессивные меры борьбы с бродяжничеством не дают же-лаемого результата, советская власть, конечно, видела, но у неё не было аль-тернативы. Признать, что корни, питающие это явление, не в прошлом, а в настоящем, и что дело вовсе не в «отдельных упущениях», а гораздо глубже и серьезнее, она не могла.
А между тем причины бродяжничества в СССР были настолько оче-видны, что только слепой не видел их.
Первый и самый главный корень этого зла - еще большее зло, пьян-ство. Не буду приводить статданные сколько гекалитров алкоголя на душу населения потреблялось в дореволюционной России и сколько - в Советском Союзе. Эти цифры ужасны и они не в пользу строителей коммунизма, поэто-му хранились коммунистами за семью печатями, составляли государствен-ную тайну. Хотя весь мир, кроме нас, их знал. Но и мы без цифр знали, что побили в этом все рекорды, ни одно государство не может с нами тягаться.   Нигде больше нет   таких заведений, как вытрезвители и ЛТП, они потребо-вались лишь в обществе развитого социализма.
Доведя страну до того, что в некоторых областях 90% сельских рабо-тоспособных мужчин и 50% женщин являются хроническими алкоголиками, коммунисты продолжали, как попки, долдонить, что воспитали новый тип советского человека - строителя светлого будущего. А что им еще остава-лось? Все попытки искоренить пьянство давали нулевой результат, а послед-няя горбачевско-лигачевская кампания даже со знаком минус. Все эти усилия были заранее обречены на провал, поскольку не задевали глубинных причин этого явления, лежащих в самих основах социализма - отсутствии
частной собственности, конкуренции, рыночной экономики и как следствии этого - всеобщей бесхозяйственности и разгильдяйстве.
Что, собственно угрожало пьющему советскому рабочему, особенно занятому на низкоквалифицированном, тяжелом физическом труде, да ещё во вредном производстве - именно там процветало пьянство. Увольнение с рабо-ты? На здоровье, таких производств в космической ядерной державе было - на каждом шагу, жизни не хватит, все их обойти. И везде - нехватка рабочих, возьмут с руками и ногами. Потому и администрация вынуждена была тер-петь, не прибегать к этой крайней мере - не так просто найти замену, а и найдешь, так ничуть не лучше. Вот и перли водку сетками прямо на завод и пили на рабочем месте. Где, в какой стране такое было еще возможно?
Второй корень, питающий бродяжничество, это те самые завоевания, которыми так гордятся коммунисты - якобы бесплатное (а для неработающих и в самом деле бесплатное) медицинское обслуживание, жилье, почти бесплатные коммунальные услуги, транспорт и самое главное - хлеб. Он был для бомжей действительно бесплатный, булки и батоны валялись повсюду. Ну а коли брезгуешь поднять с земли, сдай бутылку и купи - бутылки тоже валялись на каждом шагу, советской власти не хватило 74-х лет, чтобы решить проблему приёма стеклотары у населения.
Что касается медицины, тут дело доходило порой до абсурда. Во время  горбачевско-лигачевской  кампании по борьбе с пьянством, когда алкаши начали пить всё, что на спирту и травиться, заведующий отделом здравоохранения Игнатов А.А. на всех планерках в исполкоме криком кричал: «Да примите же вы наконец какое-то решение, чтобы я не выхаживал всех этих подонков. Я на них угоняю всю донорскую кровь, а потом порядочного человека спасти будет нечем»!
Опираясь на «широки массы трудящихся», состоящие из не очень радивых работников, а то и откровенных лодырей, советская власть содержала их за счет недоплаты за труд добросовестным работникам и проедания природных ресурсов, на почти всем бесплатном, создав тем самым благоприятнейшие, тепличные условия для легкой жизни бездельников всех мастей. А когда отвыкший (или неприученный) работать человек ещё и предаётся пьянству, а именно такие наиболее склонны к нему, то вот вам и готовый кандидат в бомжи.
             И третий корень - тюрьмы. Страна - ГУЛАГ, где каждый десятый су-димый, а значит на какое-то время или навсегда выброшенный «за борт» и по этому показателю была на первом месте в мире.
  Сатин признается Луке, что его бросила «на дно» тюрьма. Когда он называет срок, который отсидел за убийство - 4 года и 7 месяцев - Лука вос-клицает: - О-го-го!
  Боже мой, что это за срок! Да у нас за мелкую кражу дают больше, а при Сталине 10 лет был самый малый, самый гуманный срок, который давали за опоздание на работу, за горсть пшеницы, за неосторожное слово. А чем длиннее срок пребывания в тюрьме, тем больше отрывается человек от нормальной жизни и тем меньше у него шансов когда-нибудь в нее вернуться.
Не способное разрешить глубинные внутренние противоречия, по-рождающие преступность, советское государство боролось не с ними, а с их последствиями, т.е. с самой преступностью. Боролось репрессивными мера-ми, будучи абсолютно уверенным, что чем жестче оно будет карать, тем лучше будет результат, хотя весь мировой опыт, да и собственный тоже, го-ворили об обратном.
Вот потому такие сроки. И снова пьеса Горького, как говорится, «не в масть», работает не на советскую власть, а против неё. Не зря она бедного Алексея Максимовича в конце концов отравила.
На первый взгляд вроде бы получается парадокс - теоретически при капитализме с его безработицей и высокими требованиями, предъявляемыми работодателями к наёмным работникам, бомжей должно быть значительно больше, чем при социализме, где безработных нет совсем и на рабочем месте держат любого бездельника, лишь бы каждый день выходил на работу и не пил на работе. Да, теоретически должно быть так, и большевики были на 100% уверены, что именно так и будет. Потому коммунисты так и злобились на бомжей, потому и пытались их вытравить как тараканов, что они самим фактом своего существования опрокидывали их теорию.
На самом же деле никакого парадокса нет - те причины, питающие бродяжничество, которые я назвал и которые свойственны только социализ-му, значительно весомее безработицы и привередливости хозяев. Безработица же и конкуренция («пороки капитализма») наоборот, делают жизнь жестче, а общество - более собранным, дисциплинированным и под-тянутым.
В сложном положении оказались советские идеологи. С одной сто-роны надо бы как можно чаще ставить пьесу «На дне», так беспощадно би-чующую «свинцовые мерзости» царизма. С другой стороны эти мерзости предстают в пьесе столь невинными по сравнению с мерзостями социализма, что её надо бы запретить, как антисоветскую.
Видимо поэтому о ней больше говорили, чем её ставили. Ведь го-ворить можно «с купюрами», только то, что нам выгодно. Как прогремела она во времена Качалова, Москвина, Станиславского, так на том всё и кончилось. По крайней мере в Рубцовском драматическом театре за все время, сколько я живу в городе (а я живу в нём с небольшим перерывом с 1955 года) её ни разу не ставили, иначе бы я обязательно пошел.
Разговариваю с ветераном театра, заслуженной артисткой РСФСР Аллой Константиновной Бородиной,  которая является хранителем театраль-ного архива - нет, пьеса «На дне» ей не попадалась.  То есть можно с уверен-ностью сказать, что в репертуаре нашего театра ее никогда не было.
Почему бы вдруг?
Да всё потому же.
Предвижу, как апологеты социализма аж с визгом в голосе будут кричать мне - почему я говорю о советских бомжах и молчу о современных, роющихся в мусорных ящиках?
Отвечу: Во-первых, нынешняя власть не пытается делать из факта существования бродяжничества в России государственную тайну, как это делали  коммунисты.   Средства  массовой  информации  постоянно приковы-вают внимание общества к этой проблеме и поэтому мне особо-то нечего добавить. Не думаю, что сегодня бомжей стало больше – просто, когда хлеб ничего не стоил, они были рассредоточены по всему городу, теперь же голод гонит их к мусорным контейнерам, они сконцентрировались вокруг них и стали заметнее.
Во-вторых, несмотря на то, что современные бомжи, судя по возрас-ту, на 90% - советского производства, власти России не намерены валить ви-ну на «проклятое прошлое» и ждать, что это явление пройдет само собой. Уже сегодня принимаются меры, чтобы вытащить бомжей из теплотрасс - для них вновь открываются ночлежки. Меняется и общественное мнение об этих изгоях, возникают благотворительные общества, которые гуманными мето-дами помогают им выбраться из ямы. По мере выхода экономики России из кризиса и повышения благосостояния населения, обе эти тенденции будут нарастать и, даст Бог, наши бездомные снова обретут человеческий вид и станут такими, какими были 100 лет назад и какими  показал их нам Горький.
Кроме того, надеюсь, уверен, рыночная экономика рано или поздно даст положительный результат, пьянство и его производное – бродяжниче-ство, пойдут в России на убыль.
А вот на то, что с ними в ближайшую тысячу лет удастся покончить совсем, не надеюсь.
ГЕНЕРАЛ СОРОКИН
Он был одним из многочисленных заместителей министра обороны СССР Язова и прилетел в наш город для встречи с избирателями, поскольку его «выдвинули» кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР (выборы 1989 года). Тогда такое водилось - все московские начальники выдвигались кандидатами в депутаты от «трудовых коллективов» в глубинке.
Прибыл он с целой свитой, кроме приезжих его сопровождали также военкомы Алтайского края Егоров и наш, рубцовский  Карбань.
До его появления в Рубцовске я и не знал о существований в нашей стране так называемой «райской роты», попасть в которую на склоне лет -голубая мечта каждого советского офицера. Те крупнозвездные генералы (их было что-то около 30 человек), которым это удалось, до конца жизни не ухо-дили в отставку и жили припеваючи на шикарных дачах в Подмосковье, по-лучая солидное жалование и пользуясь всевозможными льготами. Официаль-но они числились инспекторами Советской Армии и могли время от времени наносить визиты в различные военные округа и гарнизоны. Все эти поездки завершались охотой, рыбалкой, банями и обильными застольями. Это-то и было главной целью поездок инспекторов, а вовсе не состояние армии, где процветала  дедовщина, воровство, пьянство, низкий уровень боевой готов-ности.
Не был исключением и приезд Сорокина в Рубцовск - в гостинице машзавода, где он остановился, был дан в его честь обед. Деньги на него бы-ли собраны в качестве дани с крупных промышленных предприятий города.
На этом обеде присутствовали от городских властей Лисенков  Б.И., Кузнецов А.И., а также я. Как раз трещал по швам и разваливался Варшав-ский договор, рушились коммунистические режимы Восточной Европы. Тема эта была актуальна и о ней, естественно, зашел разговор за столом.
Лисенков спросил, что там происходит. «Переворот» - ответил генерал. «Революционный?» - уточнил Борис Иванович. «Нет, контрреволюционный. Вы же видите, везде коммунистов отстраняют от власти».
А когда на другой день в кабинете Коршунова мы с Кузнецовым спросили Сорокина о Ельцине, то генерал ярко продемонстрировал тот куль-турный уровень, который был у советского генералитета - заругался и сказал, что про такое г... не хочет говорить.
       Несмотря на то, что у нас на Алтае о генерале Сорокине до его вы-движения кандидатом никто сном-духом не слыхивал, он был избран, полу-чил свои 99,9% голосов избирателей и второй раз осчастливил наш город своим посещением в 1990 году уже в качестве депутата Верховного Совета СССР.
       Приехал проводить приём избирателей. Я ему этот приём организо-вал, был он конечно показушный, для галочки. Ни один вопрос, с которым к нему пришли, генерал, естественно, решить не мог, да и не пытался, навесил все на нас. Так что пользы от его такого «участия» в делах города не было никакой, одни дополнительные хлопоты.
На этот раз мы с Б.И. Лисенковым встречали генерала в аэропорту, куда он прилетел на персональном самолете АН-24. Представляю, во сколько обошелся казне этот никчемушный визит.
Вышел на трап генерал, а вслед за ним подполковник-адьютант несет на плечиках в полиэтиленовом чехле весь в регалиях и отутюженный мундир -нас предупредили, что он повсюду с ним ездит. Впервые я видел такую забо-ту о внешнем лоске. Мне стало смешно - будто подвенечное платье невесты несут.
В честь высокого гостя был дан ужин в 201 «люксе» гостиницы «Алей» и снова на поборы, произведенные с предприятий города.
На этот раз Лисенков, сославшись, что у него бюро (подозреваю, что он собрал его специально) извинился перед генералом и раскланялся. Коршунов, поскольку он совершенно не пьет, тоже удалился, чтобы не портить компанию.
Таким образом, местную власть пришлось представлять мне одному. Я сидел прямо напротив Сорокина и был, по сути, его единственным оппо-нентом - все остальные, крайвоенком Егоров, наш военком Карбань, началь-ник Рубцовского гарнизона, командир ШМАС Карлов во всем с ним согла-шались и поддакивали, хотя в душе, наверняка, не всегда были согласны.
К этому времени от Варшавского договора остались одни воспоми-нания, актуальной темой стала Прибалтика - дело стремительно шло к её выходу из состава СССР, а, следовательно, к его развалу.
Сорокин откровенно заявил, что «мы не позволим им этого сделать». Причем речь шла не о решении проблемы Прибалтики демократическим пу-тем, проведением референдума и т.п. Нет, он напрямую говорил о силовом удержании Прибалтики. На иное у наших генералов мозгов не хватало.
- Мы их обложили и только ждем удобного момента, чтобы их заду-шить. Ждем, когда они дадут нам для этого повод. А они нам его все равно рано или поздно дадут.
На   многие   размышления   навели   меня   эти   откровения высо-копоставленного генерала.
Во-первых, почему от так откровенен с совершенно незнакомыми людьми? Что это - солдафонская прямота или тупая уверенность, что всё бу-дет именно так, как они задумали? Всё у них получится, а победителей не судят, никто не пикнет.
Во-вторых, я поражался - это с таким окружением, с такими «со-ратниками» Горбачев проводит перестройку?  Ведь генерал Сорокин по всем обсуждаемым нами в ходе беседы вопросам высказывал не только свое мне-ние, а мнение всего высшего генералитета, в том числе и самого Язова. А то, что они «обложили» Прибалтику и только ждет повода, чтобы «задушить» её, разве самодеятельность военных? Разве Горбачев не в курсе дела?
Так как же его тогда понимать? Неужели он всерьёз надеется удер-жать Прибалтику с помощью танков? Скорее другое - не имея другой воз-можности избавиться от реакционного генералитета, он подстроил им такую «козу» - пусть попробуют, проявят себя, дадут повод для того, чтобы кре-пенько почистить их ряды.
Последовавшие потом события в Риге и Вильнюсе показали, что так оно и было. Попытка задушить Прибалтику с позором провалилась, сам Гор-бачев остался при этом как бы в стороне, взвалив всю ответственность за бездарные авантюры на спецслужбы и армию. Такая позиция Горбачева была воспринята реакционерами всех мастей, как подлое предательство. Именно по этому поводу стонал и плакал Невзоров в своих гнусных теле-фильмах.
В- третьих, я был поражен, что Афганистан ничему не научил наших генералов. Они оказались настолько глухи к переменам, произошедшим в мире и в нашей стране в последние десятилетия, что продолжали жить представлениями и мерками 1956 года, когда удалось задушить Венгрию, 1968 года, когда растоптали танками робкие ростки демократии в Чехословакии. Время для них остановилось, 15 тысяч цинковых гробов из Афганистана не послужили им уроком, они ничего нового не были в состоянии придумать. И это было для меня отрадно, ибо всем здравомыслящим, незакомплексованным людям было ясно, что с такими подходами им сегодня невпротык, что их ждет неизбежный и бесславный крах.
Мы пили дорогой, марочный коньяк, закуска тоже была довольно изысканная. Внешне могло показаться, что за столом сидит теплая компания. Но это было не так. Я ненавидел и презирал своего оппонента, испытывал к нему чувство брезгливости. Понимал: мы - чужие, мы - враги, хотя говорим на одном языке и даже состоим в одной партии. Впервые так остро почув-ствовал тот водораздел, который раздирает общество и разводит по разные стороны баррикад во время гражданской войны. Понимал - случись заваруха, я никогда не буду заодно с такими, как Сорокин и всегда буду против них.
Видимо в моём холодном взгляде, в характере вопросов и реплик, Сорокин тоже угадал во мне врага, ибо ожесточился, начала «выступать» агрессивно, с запалом. Мне на правах хлебосольного хозяина приходилось сдерживаться.
Первый раз я так близко общался со столь высокого ранга личностью и впечатление осталось не из лучших. Недалекий, неинтересный, я бы близко не поставил его с Ворониным и Дубовиком. Но зато сколько спеси! Особенно противно было наблюдать за его взаимоотношениями с адъютантом. Он ко-ротко и не глядя, бросал ему, как мальчику на побегушках: «папку», «очки» и тот, сорокалетний человек, бросался со всех ног и услужливо ему все подно-сил. Видно сладко ему пилось и елось рядом с этим полководцем, коли ми-рился с такой холуйской должностью.
Выпили мы не мало, но как всегда в таких случаях я ни на секунду не расслабился, держался собранно и не дал повода генералу поставить «в соответствующих   инстанциях» вопрос о моей политической благонадежно-сти.
Но Карбань набрал коньяку с таким запасом, что шесть бутылок осталось и их сложили потом в портфель адъютанта - «на дорогу». Он вос-принял это, как должное, уже привык.
Я смотрел на всё это и думал - эх, вы, крохоборы, где же ваше благо-родство, где ваши офицерские честь и достоинство? И такие люди возглавля-ли нашу армию на самом высшем уровне, что же было ждать от нижестоя-щих? И они на протяжении десятков лет навязывали своё понимание спра-ведливости не только нашему, но и другим народам и мечтали о том, чтобы навязать его всему миру. Слава Богу, руки оказались коротки.
Не у меня одного, и у Татьяны Яковлевны Жахаловой, редактора го-родского радиовещания, Сорокин, что называется с первого взгляда, вызвал антипатию.
Во-первых, он причесывался, разговаривая с ней - другого времени и места для этого не нашел. Культурной, образованной женщине, в прошлом преподавателю французского языка, это о многом сказало. Значит этикет красного командира, унаследованный видимо ещё от маршала Буденного, в нашей армии живёт и процветает.
Во-вторых, узнав, кто она, он сходу высказался довольно плохо в адрес всей журналистской братии. Да оно и понятно, уж кому-кому, а таким как он гласность всегда поперек горла. Но сам факт, что он дает отповедь совершенно незнакомому человеку, не зная его политической ориентации, только по профессиональному признаку отнеся его к заведомо нехорошим людям, уже говорит о его культурном и умственном уровне. Такое уже было: Нет мозолей на руках - становись к стенке.
Вскоре после этого визита, в журнале «Огонёк» появилась большая статья о «дачных генералах». Была там и фотография дачи-дворца генерала Сорокина, писалось, какие миллионы он затратил на её ремонт и как широко использовал при этом бесплатный солдатский труд. Вот они, истинные корни его преданности коммунистическим идеалам, а вовсе не забота о благе наро-да, как он и ему подобные преподносят.
Кстати, о народе генерал Сорокин отозвался также нелестно, как и о журналистах. «А народ-то, народ, кому аплодирует - Сахарову аплодирует!» По его понятиям народ должен аплодировать таким, как он. А коли он настолько глуп, что аплодирует не ему, а Сахарову, то такой народ не имеет права на существование. Он этих слов, естественно, не сказал, но то, что я привел, было произнесено таким выразительным тоном, с таким презрением, что продолжение мысли напрашивалось само собой.
Срок полномочий депутата Верховного Совета СССР Сорокина истекал в 1994 году. И я уверен, не устрой его дружки и единомышленники августовский путч 1991 года, не развались Советский Союз, он бы ещё поездил к нам, попил коньячка на дармовщинку.
Слава Богу, его полномочия были прерваны досрочно.

ПУТЧ

        Все лето 1991 г. в воздухе висела напряженность, страна жила в ожида-нии переворота, о котором предупредил Шеварнадзе, уходя со своего поста.
        Партия разваливалась. В это лето ко мне пришла и попросилась на рабо-ту Алла Михайловна Карболина, завсектором учета парткома АТЗ. Почему ко мне? Да потому что именно я взял её когда-то из ОРИНТИ в партком.
        На вопрос, почему она хочет уйти из парткома, Алла ответила: «Не могу больше гасить партийные билеты, морально тяжело. За год не приняли в пар-тию ни одного человека, а сдают партбилеты пачками, по 10-16 в день. При-чем сдают в основном рабочие».
         Да, именно передовые рабочие начали в массовом порядке покидать якобы их партию, призванную бороться за их интерес. На самом же деле пар-тия уже давно переродилась в партию чиновников - управленцев и рабочие были в ней совершенно не нужны. Они и вступали-то в партию неохотно, их, что говорится, за уши в неё тянули, и постоянно тяготились пребыванием в ней, чувствуя свою ненужность. И вот, как только появилась возможность, начали уходить.
          Второе, что до полусмерти напугало забронзовевшую партийную но-менклатуру высшего эшелона, это гласность. Продумать только – газета кри-тикует Лигачева, члена Политбюро, второго  человека в партии! Да это что же такое! Привыкшие быть неприкасаемыми как боги, партийные чинуши не могли простить это Горбачеву.
          Началось сопротивление. Сначала глухое, не выходившее дальше По-литбюро и Пленумов ЦК. Потом оно выплеснулось в печать – письмо Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами» и мышиная возня в партии вокруг него. Затем было опубликовано воззвание «Слово к народу», мани-фест самого махрового и реакционного крыла партии, по сути призывающий к восстанию.
           Я понимал, что просто так советские феодалы, устроившие себе ком-мунизм «на отдельно взятой спецдаче» свои привилегии не отдадут, «не по-ступятся» своими интересами. И конечно же будут вести против Горбачева и его сторонников отчаянную борьбу, закамуфлировав её под борьбу за интересы народа.
            Однако надеялся, что у них хватит ума не пойти на открытое, воору-женное выступление, Я их переоценил.
            В этот день (понедельник) в исполкоме с утра было совещание. Оно затянулось до 11 часов, мы сидели в кабинете у Кононова и ничего не знали.
            Сразу после совещания я пошел в типографию, где по моему заказу отпечатали «Закон о местном самоуправлении». Радио там было включено и диктор что-то читал.
-Что это? – спросила у меня встревоженная Галина Васильевна (стол заказов).
              Я не понял, о чем она, пожал плечами, забрал «Закон» и ушел. Одна-ко, когда зашел в горсовет к Хабаровой (занес ей 30 экз. «Закона»), и она то-же, слушая радио, встревожено спросила у меня «Что это?» – я насторожился, вслушался в слова диктора и сразу понял – контрреволюционный переворот. Решились-таки, не выдержала кишка. Еще бы – ведь рушился такой уютный, устроенный ими для самих себя, мир!
            Обращение передавали уже не первый раз, я спросил у Хабаровой, кто его подписал и кто вошел в состав ГКЧП. Она назвала три фамилии – Пуго, Крючков, Язов. Больше мне ничего было не надо – путч организовал КГБ при поддержке МВД и Минобороны. Все силовики. Позже выяснилось, что и председатель Совмина СССР Валентин Павлов тоже с ними. Таким образом, у Горбачева не осталось ничего. Кроме народа, конечно. Но его-то как раз  коммуннофашисты в расчет не брали – привыкли за 74 года, что с ним можно делать что угодно, вешать ему на уши любую лапшу, он всему поверит и пойдет за кем угодно, как баран на бойне.   
              Когда я вышел из Совета, к горкому подъехал на своей машине один из ответственных работников ГК КПСС. Весь сияет и светится счастьем. А как же – свершилось!
- Ну, к этому все шло, к этому шло. Первый шаг новой власти, ко-нечно, не демократичный, но иного выбора не было. 
- Да и кто за ними пойдет, – перебил я его с досадой, – увидишь, их к вечеру арестуют.
               Вот отношение к одному и тому же событию двух людей, состоящих в одной партии. Имела ли такая партия будущее? Сомневаюсь.
  Уже в исполкоме встретил заведующую отделом Людмилу Николаевну Войтенко, бывшую до недавних пор секретарем ГК КПСС по идеологии:
  -  Как плохо кончил Горбачев …
  -  Рано вы его хороните – еще не вечер – перебил я ее
               Пришел в свой кабинет. Позвонил  главный архитектор Леер с тем же вопросом – что это?
Я объяснил ему – антиконституционный фашистский переворот. Он и сам так понял, но хотел услышать мое мнение. То, что он позвонил именно мне, не-сколько мне польстило. Леер спросил, есть ли у них шансы. Я ответил – ни-каких.
На душе было гадко. Я пребывал в какой-то растерянности. Таким вышибленным я чувствовал  себя только один раз в жизни – в Египте 6 июня 1967 года, в первый день шестидневной войны.
               Как далеко они пойдут? Посмеют ли начать кровавые репрессии против демократов?
               В таком состоянии и с такими мыслями шел я домой на обед. Возле ресторана «Алей» встретились встревоженные знакомые по опытному цеху АТЗ Вера и Роберт Пикуры – отдыхали в забоке (денек-то был – чудо) и им кто-то уже сказал.  Кинулись ко мне с тем же вопросом – что это?
- Контрреволюционный переворот.  В ГКЧП – 8 человек. Вечером кто-то собирается выступить перед журналистами. Вот кто выступит, тот и будет наш Пиночет.
-  Так все-таки Пиночет – со страхом сказала Вера.
-  Конечно, – подтвердил я.
               Вечером мы увидели всего перекошенного от страха Янаева с тря-сущимися руками – на Пиночета он явно не тянул.
               На другой день меня подвез до работы мой бывший коллега по службе испытаний Володя Демченко – специально, чтобы услышать мое мнение о случившемся. За прошедшие сутки я как-то собрался, вышел из транса и четко, внятно ему все изложил. Демченко рад был услышать от меня такое и полностью со мной был согласен.
             Таким образом, моя совесть чиста – я с первых минут путча занял по отношению к нему вполне определенную позицию и ни от кого её не скрывал. Есть тому свидетели –  Войтенко, Леер, Пикуры, Демченко. Ну и тот самый  счастливый ответственный работник ГК КПСС, которого я не стал здесь называть.
              В течение дня мне позвонил Н. П. Лошкарев – Коршунов был в США и ему пришлось возглавлять Совет в эти трудные дни. Он спросил у меня – ты же обещал, что их к вечеру арестуют, а они все прут и прут, Москву танками наводнили. Я отшутился – я же не сказал к вечеру какого дня. «И года» – поддержал мою горькую шутку Лошкарев.
               Это еще один свидетель (хотя и заочный) моей позиции.
  Горком быстренько подсуетился собрать партхозактив, на который меня не пригласили, хотя я входил в список и обычно мое присутствие на подобных мероприятиях было обязательным. Наивно полагали, что я не узнаю, что и как там было. Чуть было не приняли резолюцию о полной и без-оговорочной поддержке ГКЧП. Хорошо, что Бедарев А.Ф. и Олейников А.П. набрались смелости встать и сказать – одумайтесь, что вы делаете!
              У коммунистов города тоже хватило ума не принимать резолюцию, занять выжидательную позицию. Этим они спасли горком. Ему потом уда-лось «замести следы» и сделать вид, что ничего не было. «Кто-то» подгото-вил текст резолюции, но она принята не была, а черновик не сохранился, так о чем речь?
              Мрачные это были дни, смутные, полные неизвестности. Я не зави-довал Лошкареву – ему приходилось лавировать между Советом, занявшим позицию Ельцина, и горкомом, поддерживающим ГКЧП.
Информации никакой, по телевидению и по радио – балет «Лебединое озеро» да мультики.
              Нет-нет прибежит из своей комнаты Серёга, скажет, что удалось услышать по Би-Би-Си. Как-то раз ночью позвал – иди, послушай, выступает Шеварнадзе. Голос у Шеварнадзе такой  тревожный, говорит раздельно, с паузами, слова будто гири роняет.
               Было такое чувство, что на страну снова опустилась ночь, как при Сталине.
               И вот первая радость, первый лучик надежды – Павлов заявил о вы-ходе из ГКЧП и лег в больницу! Ага, одному уже дурно стало, крысы поки-дают корабль! Хреново видно у них дела, если этот боров, этот хряк срочно занемог!
                И ещё радость – Старовойтова, слава Богу в Англии, на свободе и она там время зря не теряет, организует под эгидой Маргарет Тэтчер между-народный консилиум врачей для освидетельствования Горбачева. А ГКЧП это ой как не в нос – им позарез нужно международное признание. Пока что их признали только Кастро, Каддафи и Хусейн. Хорошая компания, нечего сказать. Гитлер с Муссолини тоже бы их признали. Этой запившейся, за-жравшейся, деградировавшей верхушке КПСС не хватило мозгов просчитать события на 2 дня вперед.
          21-го вечером неожиданно врубается прямая трансляция из зала заседа-ний парламента РСФСР. И Ельцин говорит, что все члены ГКЧП покинули Москву и поехали в сторону аэропорта. «Или удирают, или еще что-то  заду-мали» – сказал он.
         Стало ясно – путч провалился. Гора свалилась с плеч.
          Наутро ко мне приходят Гусева Т.Н. и Гайдамака Р.Г – пойдем в горком сдавать партбилеты. Это что же такое – Политбюро возглавило антигосударственный переворот.
          Но я их урезонил – ну и выбрали вы для этого момент. Именно когда партия нуждается в честных людях, чтобы очиститься от мерзавцев, вы из нее бежите. Я все еще наивно полагал, что КПСС способна к реформированию, к исправлению, что она, как в Китае, может стать во главе демократических процессов в стране. Увы, этого не случилось.
          Как показали потом события 1993 г., наша компартия, в отличие от ки-тайской, ни на что, кроме путчей, не способна. И там, наверху, Ельцин и его окружение поняли это раньше нас, провинциалов. Они знали, что пока партия у власти, никакие реформы невозможны. И приняли крутые меры.
           В воскресенье 24 августа 1991 г. работаем мы на огороде. Я что-то де-лал в малине. Вдруг вижу – идет по дорожке милиционер, как-то сумел от-крыть калитку, она у меня с секретом. Но на то она и милиция. Подходит  ко мне: «Вы такой-то? Мы за вами. Вам надо срочно явиться на работу».
           Приезжаю, прямо как был, в огороднем, захожу к Кононову, там сидят Лисенков и Дуплинский. Говорят мне - пришла телеграмма, согласно Указу президента надо опечатать горком. Оказывается, приходит сегодня Борис Иванович на работу, а ему преграждают дорогу два милиционера с автоматами: «Нельзя!» Вот так-то, знайте, кто в доме хозяин!
            Я говорю  -   у меня семья сидит в машине, да и переодеться бы надо.
            Они мне – семью отвези, но не переодевайся, тут же возвращайся.
            Я так и сделал. Зашел к себе, достал из сейфа печать, наштамповал бирок и мы вчетвером пошли в горком. Начали с кабинета Лисенкова, про-шли все до единого и я их все опечатал.
            Леплю я клеем бирки на двери кабинетов, а у самого внутри все аж дергается от радости. Вот вам ответ на ваш путч! Бог ты мой, кто бы мог по-думать, что такое настанет, что доживу до этого! Ведь казалось, эта органи-зация настолько могуча и несокрушима, что нет на свете силы, которая сва-лила бы её. И вот рухнула в одночасье, как гнилое дерево, и что-то не видно, чтобы народ кинулся её спасать, защищать. Вот тебе и «Народ и партия еди-ны». Все было брехня.
Такими бирками со своей подписью опечатал я горком КПСС. Воз-можно,  это было самое важное, что я сделал в своей жизни.
           Так бесславно закончилось  то, что началось в 1917 г.  выстрелом «Ав-роры».


ПИСЬМО  ПОТОМКАМ
Чем сильнее загнивал социализм, тем пышнее отмечал он свои даты и юбилеи. Очень шумно, напыщенно отмечалось 50-летие Октября, много было навыдумывано всяких мероприятий.
Одно из них - закладка письма  потомкам.
В капсулу было заложено много всего, в основном бахвальство своими выдающимися достижениями. Но главное послание, которое зачиты-вала девочка-школьница, содержало также и прогнозы, какой станет наша страна к 2017 году, когда в день 100-летия Октября письмо должно быть вскрыто. Прогноз был твёрдый - не только в нашей, но и во многих других странах мира уже давно будет коммунизм.
Действие происходило на митинге, на который, как всегда по раз-нарядке согнали ИТР и служащих - рабочий класс на митинги не ходил, смотрел на их устроителей искоса, с плохо скрываемой ненавистью. Заложи-ли послание в капсулу, а её - в саркофаг, залили бетоном, поставили Серп и Молот, обсадили клумбой.
Ну что ж, до вскрытия и зачтения послания остается не так уж много, всего 14 лет.               
Однако кое-какие итоги прошедших десятилетий можно подвести и сегодня.
Нет государства СССР, созданного Сталиным вопреки воле умираю-щего Ленина и основанного на лжи и насилии. Оно распалось при первом дуновении демократии на самостоятельные независимые государства, в которых или покончено с тоталитаризмом или он сильно подорван и вынужден рядиться в демократические одежды.
Умер естественной смертью монстр КПСС, вторая после фашизма сила, довлевшая над миром почти весь XX век. Компартия распалась на мно-жество грызущихся между собой мелких партий, большинство из которых забыло о марксизме, мировой революции, пролетарском интернационализме и стремительно скатывается на черносотенные националистические позиции, выдаваемые за  патриотические.
Разрушена неэффективная и неповоротливая административно-командная экономика, на смену ей в муках рождается нормальная экономика, основанная на частной собственности и рыночных отношениях.
Подохло еще одно уродливое сталинское детище, колхозно-совхозное сельское хозяйство, эта черная дыра, приведшая страну к талонной системе в мирное время. Страну, располагавшую самыми большими запасами мировых черноземов. Вновь, как и до революции, народ кормит частник. Правда он, в отличие от своего западного собрата, вооружен по-прежнему в основном лопатой и вилами, но нехватки  продуктов нет, полки на рынках и в магазинах ломятся. Что же будет, когда он оснастится техникой? Когда овладеет современными технологиями?
Исчез товарный голод, мучавший нас все 74 года советской власти, а вместе с ним - очереди и погоня за дефицитом, блат, приобретение товаров через «черный ход». Продавец и грузчик магазина, бывшие при развитом со-циализме главными фигурами в обществе, утратили свое значение и плачут горькими слезами о своей прежней жизни. Я не говорю уже о директорах ма-газинов, заведующих базами и прочих королях советского времени. Вот она, опора социализма, вот кто пойдет за него на баррикады!
Преобразились наши города – из унылых, серых и однообразных, не оживляемых  даже лозунгами «Слава КПСС», они, благодаря вывескам и фа-садам шикарных магазинов и офисов стали ярче, красивее, интереснее.
В стране свободная пресса, множество партий, объединений, таких интересных и разных политиков. Исчезли занудливые партийные собрания, еще более нудная политучеба. Исчезли огромные и пустопорожние доклады   Генеральных секретарей «историческим» съездам КПСС, которые обязатель-но надо было изучать. Исчезли победные рапорты, призывы, самовосхваля-ющая наглядная агитация, от которых всех уже давно тошнило. Работало это все не в плюс, а в минус КПСС, но маразматики этого не понимали.
Исчезла беспардонная ложь, лившаяся на людей от рождения до смерти. Исчез страх, что где-то что-то не так сказал или с чем-то не согласил-ся. Исчез страх 3-й мировой войны, мы перестали быть пугалом для всего мира.
      Исчез Варшавский пакт и бывшие его члены бегом побежали в НАТО, все еще боясь России.
     Поскольку некому стало поддерживать и до зубов вооружать бандит-ские режимы типа Саддама Хусейна в развивающихся странах, они кое-где пали, кое-где повисли в воздухе без опоры - в мире стало спокойнее.
        Пришло в упадок содержавшееся на деньги СССР международное коммунистическое движение.
        В  нашей стране действует, а не значится, как было, Конституция, демократически избранные властные органы - Президент, Парламент, Кон-ституционный суд.
    Сорвана глянцевая маска с общества строителей коммунизма и оно показано самому себе таким, какое есть - пьющее, с довольно низкой право-вой и общей культурой, разболтанной дисциплиной, падкое на порнуху, низ-копробную литературу и музыку, склонное к наркомании и проституции. Видеть все это обидно для нации, давшей миру Пушкина, Толстого, Достоевского, а также приученной коммунистами к мысли, что мы - самые лучшие в мире во всех отношениях уже просто потому, что советские. Но без показа нашего истинного лица не может быть очищения и выздоровления.
    Перед алкашами, бомжами, лодырями, которых, как тараканов рас-плодила советская власть, поставлен новой экономикой жесткий выбор: или становись полезным обществу, или подыхай. Бесплатного теперь вам ничего не будет, кончился такой хороший и уютный для отбросов общества социа-лизм, когда булки и батоны хлеба валялись на каждом шагу.
Всё перечисленное сделано за 20 лет при бешеном сопротивлении коммунистов, которым удалось за это время устроить два путча и дважды поставить страну на грань гражданской войны.
Что же будет через 15 лет, оставшихся до вскрытия капсулы?         Сопротивление коммунистов за эти годы сойдет на нет. Сейчас на выборах они набирают 20-25% голосов в основном за счет пенсионеров, ностальгиру-ющих по своей молодости. Этот порог они теперь уже никогда не перешаг-нут. Наоборот, за I5 лет их сторонники отойдут в мир иной, а у молодежи вовсе не популярны бредовые коммунистические идеи. Хотя они от боль-шинства из них уже отказались, не заикаются о победе социализма во всем мире - не до жиру, быть бы живу, сохранить бы те места в Думе,  которые сегодня имеют. Думаю, через 15 лет они будут иметь поддержку максимум 5% населения и смогут попадать в парламент только в блоке с социал-демократами, как во всем цивилизованном мире.
   Сейчас им еще удается мутить  воду, дестабилизировать политиче-скую обстановку, тормозить принятие необходимых законов. Но время их ушло – уже все реже и реже можно слышать о забастовках, голодовках, пике-тах, «рельсовых войнах», сотрясавших страну несколько лет назад. По мере налаживания жизни будет все меньше трудностей и проблем, паразитируя на которых коммунисты набирают себе очки.
     Как же будет происходит вскрытие и озвучивание послания? Ду-маю, снова будет митинг, но уже не под красными знаменами и не по при-нуждению. Очевидно, будет приглашена та 60-летняя женщина, которая, бу-дучи 10-летней девочкой, зачитывала письмо. Совсем по иному она, умуд-ренная жизнью, будет воспринимать тот вздор, который вложили в её уста взрослые дяди – партийные функционеры. Думаю, чтение письма будет не-однократно прерываться дружным смехом присутствующих, оно будет как бы переносить их на 50 лет назад в тот театр абсурда, в котором все мы жили. А молодые, возможно, усомнятся – да полноте, неужто и вправду такое было? Не розыгрыш ли это? Не может быть, чтобы разумные люди всерьез занимались такой чепухой.