Ношусь, резвясь и прыгая по усеянному галькой песчаному берегу реки Фортаночки в селе Ачхой-Мартан. Я босоногий мальчишка, мне лет одиннадцать. Бросаю плоские, как пятикопеечные монеты, серые камешки, и они, чуть коснувшись светло-зеленой зеркальной поверхности речки, прыгая, летят почти до противоположного берега и там бесследно исчезают на речном дне.
Нещадно светит полуденное солнце, жаркими лучами прогревая рыжий песок, все вокруг цветет и тягуче пахнет, словно какой-то невидимый волшебник разлил бутыль с чудным, пьянящим ароматом неповторимых духов.
Начало лета — самая красочная и изумительная пора на Кавказе. Цветут сады, их пышные сиренево-дымчатые кроны под тяжестью цветов и ожидания скорого созревания плодов замерли, мягко напружинившись. Густые ветки акаций, склоняясь над рекой, шепчутся, словно хотят рассказать моей Фортанге какую-то интересную, никогда и никем не писаную сказку. Теплый воздух зовет путника к прохладе, к реке, где, окунувшись в ее живительные, бодрящие волны, можно сразу стать на много лет моложе.
Вижу: на фоне этой прекрасной картины мироздания по дороге к речке неторопливо спускаются среднего роста двое взрослых мужчин и о чем-то негромко разговаривают. Вижу улыбки на лицах, слышу гортанный разговор и короткий смех, который слышится аж издали. Когда они подошли ближе, в одном я узнаю своего родственника Баудина Сакаева, фронтовика, орденоносца, директора районного Дома культуры. Рядом с ним вижу плотного, коренастого, в летней белой шляпе, с бритой головой, густыми бровями и черной аккуратной рамкой усов, приветливого дядьку. Он, поравнявшись со мной, положил мне на голову мягкую ладонь и приятным, бархатным голосом спросил: «Хьара кIант хьена ву?» (Чей это сын?).
Бауддин ответил: «Бакриев Адам кIант ву».
«Хьай деллахь вуй?» (Неужели?) — произнёс незнакомец, поглаживая меня по голове.
Бауддин обратился ко мне: «ХаIра хьуна вовзий?» (А ты его знаешь?)
Я робко промолвил: « Ца воьвза». (Не знаю.)
«ХIара вайн къоман гIараваьлла яздархо Мохьмад Мамакаев ву хьуна. Вай гергар стаг а ву хьуна, диц ма делахь!» (Это известный народный писатель Магомед Мамакаев. И наш родственник. Запомни на всю жизнь!)
Мамакаев обнял меня и, нагнувшись, опустил в кармашек моей рубашки два рубля со словами «купишь себе книги».
Я пытался вернуть их обратно, но строгий взгляд моего родственника Бауддина пресек мою попытку к сопротивлению.
Мамакаев добавил: «Учись хорошо, это очень важно. Ты понял?»
Я кивнул головой в знак согласия.
«А теперь иди, погуляй, мы здесь отдохнем».
Видимо, им было неудобно, чтобы я видел их обнаженными. Совестливость, стыдливость, словно у детей, была у них в крови. Старшие, так повелось издревле, служили примером для молодых, что не позволяло преступить грань, за которой могло возникнуть неуважение, панибратское отношение, потеря рамок приличия. Почитание старших было законом, незыблемым и твердым, как гранит. И так веками сложившиеся и передававшиеся от наших отцов и дедов нормы этики, стиль поведения с молоком матери впитывались в кровь.
На следующий день в книжном магазине я купил томик стихов моего уже старшего наставника Магомеда Мамакаева и Нурдина Музаева. Позже интересовался о своем знаменитом знакомом у отца, у дяди и старших родственников.
Узнал, что Мамакаев родился в нашем селе, на противоположном берегу речки Фортанги, в ста метрах от нашего дома. Его ближайшие родственники живут там и ныне, а в школе есть и музей имени Магомеда Мамакаева.
Мой старший дядя по отцу, Мовлид Бакриев, и Магомед Мамакаев родились в один год и с самого детства дружили. Вместе росли, вместе мужали, встречались, общались, ходили друг к другу в гости, делились и хорошим, и плохим.
Магомед стал прокурором республики, известным писателем, мой дядя — председателем Ачхой-Мартановского райисполкома.
Магомед не избежал политических репрессий 1937-х, его арестовали, и он очень долго находился в Сибири, в сталинских концлагерях.
Во второй раз я встретился с ним в те самые 60-е годы, когда к нам в гости пожаловал всегда приветливый Магомед, за ним робко, стесняясь, вошел в белом плаще и стильных зауженных книзу брюках, высокий, красивый Муслим Магомаев, только что начавший в Грозном свою сольную карьеру.
Магомед был его духовным наставником, думаю, что в основе этого лежало то, что Мамакаев хорошо знал семью Магомаевых и взял на себя опекунство над талантливым сыном своего друга, Магомета Магомаева, погибшего на войне.
Память об этой дружбе и сблизила двух талантливых людей — молодого певца Муслима и известного писателя и общественного деятеля Магомеда.
Муслим Магомаев недолго пробыл в Чечено-Ингушетии, ни местная власть, ни чиновники из Минкультуры в Москве не хотели, чтобы развивались таланты коренной национальности. Поэтому, видя такое отношение и чувствуя очевидную бесперспективность оставаться здесь, Муслим покинул родину своих предков.
Моральная и материальная поддержка всемогущего Алиева Гейдара, взявшего над Муслимом шефство, и его неослабное, почти отцовское внимание, позволили развиться бесподобному таланту, что принесло певцу мировую известность и славу.
Спустя годы он в своей книге «Живут во мне воспоминания» напишет о проведенных им в республике днях, и в его грустном рассказе можно отчетливо увидеть царивший в республике диктат равнодушия и несправедливости. Непросто было творческому и талантливому человеку пробиться в таких условиях.
Вот как раз в этот тяжелый период Магомед и привел в наш дом Муслима Магомаева. Муслим этот эпизод не отразил в книге, может, не вспомнил, как и о многом другом. Но это не столь важно.
Магомед Мамакаев пытался всячески помогать молодым талантам, делал все от него зависящее, чтобы дать им дорогу. Но много ли мог в то время вопреки желанию партийной бюрократии сделать писатель, даже самый известный и талантливый, с которого только недавно сняли клеймо «враг народа»?
Уже в третий раз Магомеда мне довелось увидеть в Ачхой-Мартане на нашей улице в конце шестидесятых с невероятно красивой, очаровательной женщиной, с которой он шел под руку и, улыбаясь, говорил ей, наверное, что-то очень личное. Она завороженно глядела на него и улыбалась. Было видно, что это близкие люди. Я уже был взрослее и, боясь нарушить гармонию этой сердечной картины, свернул на другую улицу. Они шли и ничего вокруг себя не замечали, настолько были увлечены друг другом. Совсем зря беспокоился я потревожить эту трогательную идиллию. Магомеду уже было около пятидесяти, но явственно было видно, как он трепетно, почти по-юношески, относился к женщине. Может, это была та самая, которой он посвятил много стихотворных строк.
Позже мне удалось прикоснуться к Мамакаеву, но уже заочно, в Москве.
У нашей семьи был добрый знакомый и близкий нам всем пожилой человек, который жил в столице страны. И связью, и знакомством с ним мы все были обязаны опять же Магомеду Мамакаеву через нашего дядю Мовлида. Звали его Косоногов Михаил Васильевич.
В годы революции и гражданской войны он, будучи командиром кавалерийского полка Красной Армии, прошел весь Кавказ, где устанавливалась Советская власть. Он, как мне сам рассказывал, явился впоследствии прототипом главного героя, командира красноармейцев, в романе Серафимовича «Железный поток». Фотография Михаила Васильевича с двумя бойцами Красной Армии в буденовках висела над его кроватью в московской квартире на Профсоюзной, где я несколько раз бывал. У Косоногова была героическая и вместе с тем драматическая биография. Будучи комендантом Кремля, он был арестован и провел пятнадцать лет на лесоповале в Сибири, в одной из гулаговских зон. Пытки, унижения, все, через что ему пришлось пройти, страшным образом отразилось на его здоровье. Он рассказывал, что, когда велось так называемое следствие против него как врага народа, к его лицу, схватив за волосы, подносили яркую настольную лампу и требовали признаний. Не давали спать, методично пытали. Когда он своим мучителям говорил: «Если бы Ленин был жив, он не допустил бы этого», следователь, смеясь, бросал ему в лицо: «И Ленин сидел бы рядом с тобой». Переломанные кисти рук, пальцы без ногтей, искусанные собаками ноги — следы его тюремной и лагерной жизни, отчего он остался хромым и еле передвигался. Когда рассказывал о пережитом, у него неожиданно случался нервный приступ, он начинал плакать, как ребенок, и слезы градом лились по лицу. Его жена Лиза заходила, и каждый раз, успокаивая, просила не вспоминать об этом. Его реабилитировали после смерти Сталина, вернули в Москву, дали квартиру на улице Профсоюзной.
Так вот, в этих сибирских лесах, в зоне, он и познакомился с Магомедом Мамакаевым, таким же заключенным. Они жили в одном бараке, деля друг с другом кусочек хлеба, поддерживая друг друга. И они остались друзьями до конца дней своих.
Косоногов очень тепло отзывался о Магомеде, говорил, что Магомед — это настоящий чеченец, рыцарь духа и чести, и относился к нему очень уважительно и трепетно. Он любил всех нас, Бакриевых, благодаря своему другу Магомеду и ко всем чеченцам у него было трепетное и доброе отношение.
Косоногов рассказал мне один эпизод.
На очередном этапе конвоиры загнали около сотни арестантов в какое-то душное помещение без воздуха и света, уложив всех штабелями, и Магомед, предчувствуя последствия такой экзекуции, схватил Михаила Васильевича за руку и, падая, притянул к тому месту, где в щелке под дверью был доступ свежего живительного воздуха. Благодаря этому друзья остались живы. Из всех, кто находился в этой душегубке, спаслись всего три-четыре человека.
Косоногов говорил о Магомеде очень тепло, и считал, если бы не Магомед, который мужественно переносил гулаговскую жизнь и помогал Косоногову всеми возможными способами, он не выжил бы в бесчеловечных условиях лагерной жизни.
В начале 1990-х мне довелось познакомиться с сыном Магомеда, Туром, директором Ачхой-Мартановской восьмилетней школы. Тур был очень похож на своего отца физической мощью, спокойной, улыбчивой манерой в разговоре и еще чем-то неуловимым. Мы с ним общались, начала налаживаться наша дружба, но Тур, к большому сожалению, как и отец, ушел очень рано.
Так я и не успел более подробно узнать о его выдающемся отце.
Потом началась уже наша война, жестокая и бессмысленная, ее кровавое колесо закружилось, завертелось огненным валом, сметая все на своем пути. И колесница ужаса и смерти ворвалась в каждый двор, в каждый дом. Десятки тысяч мирных людей остались в руинах домов заживо погребенными, сотни тысяч лишились крова и родных. Многих разбросало по всем просторам земного шара. Ныне вайнаха можно встретить в Китае, в Африканском Судане, на Аляске, в Монголии, на Кипре...
Море крови и слез пролилось на нашей священной земле, которую Магомед любил больше всего на свете. Слава Богу, что ему не довелось увидеть это безумие, эту самую масштабную мясорубку человечества конца двадцатого столетия. Думаю, что его доброе, благородное сердце не выдержало бы столь ужасного зрелища.
Передо мной иногда встает памятная полувековой давности картина; вижу улыбку и слышу теплый, мягкий голос человека, спрашивающего у моего родственника: «Чей это сын?» Я мысленно возвращаюсь в то далеко, вижу за моей Фортаночкой, над противоположным берегом, дом с красной черепичной крышей, затененный раскидистыми кронами акаций и тополей, где век назад явился в этот мир великий чеченец. Писатель, поэт, мудрец, настоящий къонахь (мужчина). Пришел в этот мир не убивать, не разрушать, не для зла, а пришел с благородной целью: созидать, сеять разумное, вечное, делать людям добро, любить и радоваться жизни. Учить молодежь честности, высокой нравственности, мужеству, невзирая ни на что. Он не сломался, не предал никого, помогал людям даже в лагерных условиях и спасал их, как в случае с Михаилом Васильевичем Косоноговым. И ушел от нас настоящим поэтом, писателем и настоящим чеченцем. Считаю за счастье, что мне довелось ощутить тепло его благородной, мужественной, отеческой ладони.
Я читал роман Мамакаева «Зелимхан» и томик его стихов. В одном из своих стихотворений он пишет и о своем друге Мовлиде Бакриеве. К сожалению, у меня не сохранилась эта книга. Библиотека, которую я собирал всю сознательную жизнь, насчитывавшая более четырех тысяч томов, в страшном начале 1995 года была большей частью уничтожена прямым попаданием бомбы в мой дом в Грозном на Минутке. В том числе пропали и памятные мне книги. Поэтому я не могу воспроизвести строк того стихотворения.
Под нахлынувшим напором воспоминаний о нем я написал несколько строк стихов, посвященных тому времени и лишь вскользь упомянул о нем. Но в мыслях моих есть желание еще не раз вернуться к нему. Именно та памятная встреча с ним заложила во мне любовь к поэзии и страсть к сочинительству. Я безмерно благодарен судьбе, что хотя бы коротким мгновением она дала мне возможность встречи с Магомедом Мамакаевым, ощутить силу его духа, таланта, мужества.
И эти строки — моя дань благодарной памяти о нем и о том времени. Мы смотрим туда и пытаемся хоть на миг вернуться в прошлое. Но время не имеет свойства возвращаться, оно бежит только вперед. И возвращается лишь в нашей памяти, в наших воспоминаниях.
Фортаночка моя
Фортаночка моя, река моей любви!
Люблю я волн твоих задумчивых журчанье.
Как мне понять, о чем твои мечтанья?
Что хочешь ты сказать, лишь мне скажи.
Я вспоминаю прошлое-далеко:
Ходил я здесь, мечтал и песни пел
С луной, грустившей в небе одиноко,
Я подружиться как-то не успел.
И мостик вспоминаю, на котором
Смугляночку впервой увидел я.
Коса девичья, платьице с узором,
Глаза, навек пленившие меня.
И здесь же, словно в чудном сне
Я встретил неожиданно поэта
Лицо его сияло добрым светом,
Любовь к поэзии он пробудил во мне.
…Пришла гроза, неся и смерть, и муку,
Рассеяны по свету стар и млад.
Со всеми испытал я боль, разлуку
И шел порой вслепую, наугад.
Теперь я дома, снова у Фортанги,
Журчанию ее внимаю. И грущу…
Напрасно я божественной смуглянки
Следы на берегу отчаянно ищу.
Фортаночка моя, река моей любви!
Ты стала мельче. Но прекрасна так же.
За то, что я с тобой давно не говорил
Прости смиренно, как прощала раньше.
Эти простые строки — отзвук из того далека, в котором живут и Магомед Мамакаев, и Махмуд Эсамбаев, Муслим Магомаев и Аднан Шахбулатов, Абдулла Хамидов и Джамалдин Яндиев, Нурдин Музаев и Раиса Ахматова, Абузар Айдамиров и Магомед Дикаев и многие другие светочи нашего прошлого, нашей непростой и драматической истории. Они мои старшие друзья и мои духовные наставники. Я живу мыслями о них, стараюсь приблизиться к уровню, к той высокой планке человеческого благородства, на которой они держались силой своего духа, таланта, своего сердца, без остатка отданных своему народу. Я преклоняю перед ними голову и прошу Всевышнего дать мне хотя бы капельку их достоинства.
Магомед Мамакаев останется в памяти моего народа как образец настоящего, мужественного, несгибаемого чеченца и талантливого писателя.
Через много лет я, уже став старше его, смотрю на далёкие, нескончаемые картины прошлого, и передо мной снова встает во всем величии его светлый образ. И я слышу опять: «х1ара к1ант хьена ву?», и ощущаю теплое прикосновение его ладони.
А Фортанга, наш невольный и смиренный свидетель, благодарно слушает нас и несет свои светлые, зеленоватые воды вдаль, к Каспию. Чтобы потом из соленых вод далекого моря превратиться в сонм туч и, вернувшись обратно, пролиться в родных горах и пронестись мимо наших домов мутными, рокочущими волнами бурных рек, обнимая песчаные берега.
И на том самом месте, лет через пятьдесят, может быть, вновь какой-то известный писатель из чеченцев посмотрит на подростка и спросит: «Чей этот мальчик?»
Может быть…
Мои воспоминания о Магомеде Мамакаеве мимолетны, коротки и эпизодичны. За давностью времени многое стерлось из памяти, а те, кто знал писателя ближе, почти все ушли в мир иной. Последние двадцать лет снесли, смыли целый пласт нашей истории, нашего народа, наших памятников, наших многовековых духовных ценностей безвозвратно, во мрак безвременья.
Все меньше и меньше остается людей, кто помнит наших выдающихся соплеменников. Люди, не сохранившие свою историю, память о своих лучших людях, самая несчастная часть человечества. Как жаль, что именно к нам в какой-то мере относятся эти слова. Многое в жизни имеет свойство повторяться, у каждого времени есть свои великие писатели и свои памятливые дети. Будем верить и надеяться на счастливое будущее наших потомков. На их добрую память, на их позитивный потенциал и дух, переданный им предками. Потомки должны помнить свою историю, помнить о своих старших наставниках. Помнить, ценить, думать и знать, что все в этом мире ценно только тогда, когда об этом не забывают. В хранилищах прошлого незримо живет память о миллионах судеб наших мужественных предков и ярких, незабываемых событий. И если мы не будем в состоянии читать мысли наших старших, помнить их слова и станем забывать события прошлого, нас всех ждет печальное будущее.
У нас очень богатая история, невзирая на то, что ее методически и системно уничтожали на протяжении веков. Но мы все обязаны ее помнить и передавать своим потомкам. И так из века в век. Пока будет жизнь на земле.
Память о Магомеде Мамакаеве — особая память. Она незыблема и нетленна. Спустя полвека я вспомнил о той памятной для меня встрече с великим чеченцем у реки Фортанги. Так бывает, только когда встречаешься с большими людьми. Я закрываю эту страницу воспоминаний о моем наставнике, старшем друге, писателе, гражданине Магомеде Мамакаеве.
Еще будут страницы воспоминаний о нем и других, знавших его людей.
Я искренне надеюсь.
25 февраля 2012 года