Коля Пронин, уроженец села Хомутовка, что в Курской области, никак не мог выделиться среди своих земляков.
Природа не наделила Колю какими-нибудь талантами или выдающимися способностями. Судьба не даровала ему преференций и счастливых билетов. По тому жизнь Пронина складывалась совершенно обычно, как и у прочих людей его поколения: полуголодное, опалённое войною отрочество, обучение в ремесленном училище, работа на оборонном предприятии, позже - срочная служба на Краснознамённом Тихоокеанском флоте.
После службы, под влиянием вербовщиков, Николай подался на строительство химкомбината в крупный российский областной центр. Там он и укоренился. Со временем освоил специальность слесаря по ремонту контрольно-измерительных приборов. Женился, получил жилплощадь - словом, как говорится, оперился. И внешне заматерел, образовался в мужчину видного и даже интересного. Ну вроде бы всего желаемого достиг. Другой раз сам себе завидовал. А это уж, товарищи , как вы понимаете, не очень хорошо. Тут-то в его характере и обозначились новые тенденции. Проникся Пронин к себе с каким-то необычайным уважением. Появилось у него неосознанное, почти болезненное желание выделяться среди других. Между тем в начале 60-х годов прошлого века на территории СССР выделяться среди других дозволялось разве только выдающимися трудовыми подвигами на благо социалистической Родины, да и то по благословению соответствующих инстанций. Все прочие проявления исключительности, мягко говоря, не приветствовались. Но выдающимися трудовыми подвигами Николай вовсе не блистал. Потому отличить его среди прочих заурядных соплеменников, то есть других молодых мужчин, являющихся, как и он, членами профсоюза, участниками художественной, самодеятельности и народными дружинниками, не представлялось возможным. А между тем слесарю Пронину явно не хватало высокой оценки общества, душа его требовала восхищения, славословия и восторженного поклонения многих людей. Эта недужная потребность особенно усилилась в нём после исторического полета Ю.А. Гагарина и всеобщего народного восторга, доходящего до массового сумасшествия по поводу этого события. Как саднящая заноза, вдруг в голове его без особых на то причин засела дума: ну, он-то, Пронин, если разобраться, чем хуже? Тоже симпатичный видный парень, из рабочей среды. Много у него с Гагариным сходных биографических фактов: тоже учился в ремесленном училище и даже немного в техникуме. Ан, вот ведь как сложилось; вынужден он, Николай Пронин, прозябая в безвестности, починять приборы и тем выслуживать разве что почетную грамоту и благодарность от дирекции к октябрьским праздникам. А Гагарин уселся в ракету и всего-то за час получил всё, о чем в трезвом виде и мечтать не приходится. И так, и этак прикидывал Пронин, всё думал: отчего ему-то так не повезло? Наконец решил, что осечка вышла из-за того, что в партию вовремя не вступил. Конечно, партийным везде дорога. Вон ведь и Гагарин - партийный. Вспомнилось, как на флотской службе его в партию сватали, да он тогда отбоярился: слишком уж хлопотно показалось быть коммунистом: по собраниям затаскают. Да партийных поручений навешают. А партийные поручения это не то чтобы , значит просто общественные, за их невыполнение конкретно по шапке надают.
Теперь пожалел до скрежета зубовного. Долго досадовал и переживал. Пенял на роковые обстоятельства. Оттого, кажется, совсем свихнулся. Потому что , как ни странно, за нанесённую судьбою обиду стал уважать себя еще больше. Это самоуважение породило в нём удивительно трепетную заботу о своей внешности. Цвет лица, ухоженность ногтей (даже на ногах), белизна зубов, модельная причёска, свежее исподнее и модный костюм (даже на работе). Неимоверное количество выливаемого на себя одеколона, походка и жесты - все возымело для него непреходящее значение. Когда именно бес попутал простого деревенского парня, определить теперь уже совершенно невозможно. Но с некоторых пор, в каждом его движении и поступке стала почему-то проявляться болезненная самовлюблённость.
Возможно это происходило от того, что Пронин, благодаря счастливому умению удачно себя преподносить, всегда имел успех у женщин. Откровенно им восхищались смазливые простушки:
- Ах, Коля – хорош! Ах, Пронин – орёл!
Но эти поверхностные, весьма субъективные оценки, равно как восторженно-похотливые взгляды, принимались знающим себе цену мужчиною лишь как малая толика должного поклонения. Не умея предложить обществу в сущности ничего, кроме своей ухоженности, фотогеничности да изрядных мужских возможностей, Пронин небезуспешно старался убедить себя в абсолютной достаточности этих качеств для современной жизни. На том бы и успокоиться, но болезненное честолюбие в сочетании со скрытыми комплексами, слишком уж отравляли его сознание. Он стал всё более нуждаться в безусловном признании своих достоинств и личностном превосходстве над окружающими.
Бывало, после трудового дня мужская компания работников химкомбината, объединяясь по цеховой принадлежности, «приземлялась» в излюбленном месте отдыха - типовом стеклянном кафе «Пампушки». Этой общепитовской забегаловке трудящиеся отдавали предпочтение из-за её удобного расположения (при въезде в спальный район, рядом с автобусной остановкой), но главное потому, что здесь всегда отпускали в розлив красное бочковое вино, дешевое и забористое. В шумном сообществе производственников, посетителей «Пампушек», всегда выгодно выделяласьг группа представителей цеха КИПиА (контрольно-измерительных приборов и автоматики), впрочем, сами себя они шутливо называли, изменяя значение аббревиатуры, компанией исключительных пьяниц и алкоголиков. Подобного рода кокетливое саморазоблачение нисколько не унижало их достоинства, напротив, подчеркивало элитарность и незаменимость: пьяницу ведь, вообще-то, гонят с работы в шею, если только он не является незаменимым специалистом. Пьяницу - специалиста ценят, возятся с ним и даже уважают. Его порок как бы необходимое приложение к мастерству, некий знак качества. Ситуация, когда не все пьяницы специалисты, но почти все специалисты пьяницы для русской жизни обычна. Почему, к примеру, сапожник без сапог? Да потому, что он их сук-кин сын, пропил. Но кто ж его у нас за это порицает? Наоборот, все сочувствуют человеку, ведь если без сапог, стало быть, настоящий сапожник.
Не очень-то ценный и большой специалист, слесарь Пронин не был особенно расположен к пьянству. Однако коллектива не чурался, опять же среди коллег выпивох изыскивал способ выделить себя ярко и значительно. В кафе «Пампушки», конечно, никому не было дела до его внешности и манер, а блеснуть эрудицией в отвлечённых интеллектуальных и тем более производственных темах на фоне образованных товарищей Николаю и вовсе не удавалось. Сделаться объектом насмешек с его-то больным честолюбием было бы смерти подобно. Поэтому он сначала тихонько выпивал стаканчик-другой красного вина, с понимающим видом выслушивая чужие умные рассуждения. Наконец, когда компания, уже порядочно разогретая, переходила к весёлым скабрезным темам под рубрикой «о бабах», Пронин органично включался в разговор и немедленно же привлекал к себе внимание сообщества. Например, фамильярно похлопывая по загривку пожилого мастера Петровича, вопрошал, явно обращаясь, в том числе, ко всем присутствующим:
- Вот скажи, Петрович смог бы ты на морозе, ну вот прямо на снегу е...сть бабу? -
- Нет, брат, я так, понимаешь, не могу. Муде застудить опасаюсь, мне, понимаешь, с подогревом желательно, – отвечал Петрович, паскудно хихикая.
- А вот я могу, запросто, – категорично утверждал Николай.
При этом, для убедительности он, даже, картинно поднимаясь из-за стола, строго оглядывал собутыльников как бы свысока. Принимал позу В.В. Маяковского читающего какую-нибудь свою громкую поэму. Тут уж с ним спорить никто не решался. Такая ощущалась в нём готовность доказывать своё голословное утверждение. Но что взять с ехидного пожилого мастера Петровича - щуплого «осколка» времён культа личности? Он явно провоцировал Николая на продолжение глупости, высказывая некоторые небезосновательные, стариковские опасения:
- И все-таки, Коля, я тебе, понимаешь, не советовал бы, это самое, то есть с женщиной-то, на морозе да на снегу, не ровён час останешься без яиц. Без них, конечно, жить понимаешь, можно, но скучно-о…
КИПовцы беззлобно ржали. Пожилые, одобряя зрелые доводы опытного Петровича с его консервативным мировоззрением, сформированным ещё до ХХ-го съезда партиии, молодёжь - ретивого новатора Пронина. Словом, каждый оставался при своём мнении, не желая его никому навязывать. В «Пампушках» крайне редко возникали конфликты, тем более потасовки. Оттого, наверное, что народ здесь собирался в основном работящий, да еще объединенный общим делом. Здесь всякого балагура и даже крикуна принимали благожелательно или, по крайней мере, терпимо.
Привычная, почти домашняя обстановка питейного заведения способствовала хорошей эмоциональной разрядке занятого в производстве мужского населения ядерной сверхдержавы. А главное - примиряла его с необходимостью всегдашнего преодоления каких-то постоянно- временных трудностей и осуществления при этом бескорыстной материальной помощи развивающимся братьям, которых у советского человека было много по всему миру от Азии и Африки до Латинской Америки. Очевидная глупость и волюнтаризм начальства, перебои с продуктами питания и нехватка промтоваров - всё это в сущности казалось пустяками после посещения «Пампушек». Чудовищный потенциал народного недовольства до поры удавалось сдерживать в том числе и при помощи красного бочкового вина.
Уже затемно мужчины разбредались по домам, группами или поодиночке, вполне довольные жизнью и уверенные в завтрашнем дне. Пронин всегда важно, не спеша, развалистой походкою матроса краснознамённого тихоокеанского флота нес себя в однокомнатный свой чертог. Его прибежище, конечно, не имело еще кое-каких удобств, например, газа и горячей воды. Зато было уже полностью избавлено от «прелестей» коммунального соседства. Отдельная, хоть и малогабаритная квартира в недавно сварганенном скорым методом крупнопанельном доме досталась Николаю Пронину как перспективному работнику и была предметом его законной гордости. Не беда, что зимою из-за несовершенства отопительной системы и малой толщины стен здесь было довольно прохладно. А летом, ровно по той же причине, жарко. Ведь даже и о таком имеющем сомнительные достоинства индивидуальном жилище многим тогда приходилось только мечтать. Это обстоятельство, в ряду прочих, немало способствовало возникновению непомерного самоуважения Николая Пронина, подпитывая его убеждённость в своей исключительности.
Для всякого честолюбца очень важно иметь основание произнести: «мой дом – моя крепость». У Пронина такое основание имелось. Его Крепость была вполне себе в духе времени типовым уютным гнёздышком. И там ожидала его любящая, преданная и, главное, необыкновенно терпеливая супруга Маня. Ожидала, конечно, в том случае, если не была занята в свою очередь на круглосуточном мыловаренном производстве, где трудилась она, сердечная, по замечательному скользящему графику, добывая свою твёрдую копейку в семейный бюджет, Маня вполне могла отсутствовать в гнёздышке и днём и вечером и ночью. Впрочем, Николай, не будучи особо обременён строгой моралью, вовсе не тяготился вынужденным отсутствием жены. Ведь у него в достаточном количестве всегда имелись запасные адреса и телефоны не востребованных на семейном поприще подруг девичьего и вдовьего достоинства. А также замужних дам и, конечно же, разведёнок. Словом, и без того порядочный «ходок», он, благодаря Маниному скользящему графику, был ещё более мотивирован на легковесные любовные интрижки, коим предавался порою даже не особенно утруждая себя сокрытием факта супружеской неверности.
Очевидно, что любая иная Маня, являясь законною женой столь искушённого в амурных делах мужчины, непременно натворила бы каких-нибудь банальных глупостей. Например, задушила бы лифчиком одну из полюбовниц мужа, или сама отравилась бы уксусом, или прибегла бы к физической кастрации изменщика, или, наконец, даже обратилась бы с жалобой в местком. Короче говоря, много чего фатального могла бы натворить от ревности, унижения и оскорблённого женского чувства, какая-нибудь другая Маня. Но не такова была Маня Пронина. Страсти мирские по какой-то необъяснимой причине, казалось, миновали её. Супруга Николая Пронина была удивительная особа. Вероятно, некогда подобная ей вдохновила ныне безвестного скульптора на изваяние пресловутой каменной девушки с веслом, столь охотно растиражированной позже в культурных заведениях на свежем воздухе. Получить представление об источнике вдохновения советского «Праксителя» вполне возможно было, созерцая живую Маню: рослая, волоокая, невозмутимо спокойная, с будто бы окаменевшею улыбкой Джоконды на дебёлом лице. Обладательница массивных грудей, широченного зада и мощных бёдер, при всей устрашающей своей монументальности была безобидна, тиха и томна, как знойный летний полдень. Задумчиво и бесстрастно она воспринимала своего мужа, явно превосходя его не только ростом и телесным объёмом, но и какою-то внутренней основательностью и самодостаточностью. Нетрудно себе представить, как эти качества, которые, кстати, часто сродни независимости, раздражали Пронина. Жаждущий всеобщего поклонения и восхищения, он принимал, всегда спокойную, почти равнодушную улыбку своей Мани – Джоконды как насмешку и вызов. Он покорял её, как обледеневшую вершину, со всей своей страстностью, честолюбием и горечью неуёмных амбиций. В отместку за индифферентное отношение к своим достоинствам, обнаруживая особенное удовольствие в применении к ней безобразных способов совокупления, вовсе не приемлемых в патриархальном деревенском быту. А поскольку Маня, собственно говоря, и была плоть от плоти продуктом патриархального деревенского быта, то, разумеется, всяким непристойностям противилась. Но противилась Маня, хоть решительно, но всё же как-то неэмоционально, почти равнодушно, сохраняя на лице всё ту же загадочную улыбку.
Оттого Пронин приходил в ещё большую ярость, и, если ему не выпадало получить от супруги нечто изысканное в сексуальном плане, то уж поколотить её, как принято в том же деревенском, патриархальном быту, считал себя совершенно в праве. Но Маня невозмутимо переносила мерзости, оскорбления и рукоприкладство с неизменным спокойствием и улыбкой. Когда же темпераментный муженёк в бесплодных попытках устроить обоюдную истерику окончательно выходил из себя, то бывал Манею умело обездвижен с помощью кушака, чулка либо ещё какого-нибудь подручного предмета её одежды.
Вот какая замечательная женщина была эта в общем-то простая труженица Маня Пронина. Сколь бы много прибыло порядка и гармонии в нашей жизни, когда бы бесчинства каждого мужа уравновешивала подобным образом его жена. Между тем Пронин, имея совершенно другие представления о порядке вещей, вовсе не желал мириться со столь безусловным физическим превосходством слабого пола, наносящим чудовищный удар по его самолюбию. Потому был вынужден использовать приёмы театрального свойства. Например, иногда угрожал суицидом, распахивая окно, казалось, исполненный решимости погибнуть во цвете лет, но это действие не очень-то впечатляло, ведь жили они, по счастью, всего лишь на втором этаже. Тогда он, схватив кухонный тесак, горячечно метался по малогабаритной квартире, сопровождая перемещения в тесном пространстве клацаньем зубов и утробным рычанием. Имитация отчаянной готовности совершить, что-то ужасное, непоправимое всегда удавалась Николаю на славу. При взгляде на него самый квалифицированный психиатр, несомненно, обнаружил бы наличие всех признаков крайнего душевного волнения. Надрывное фиглярство Пронина имело, однако, ряд конкретных целей: во-первых, восстановить попранное природное превосходство, во-вторых, поколебать непоколебимое Манино спокойствие (напугать, растормошить эту чёртову бабу), и, наконец, привнести в скучную супружескую жизнь некоторое разнообразие.
При всей недюжинной эмоциональной устойчивости, основательности и толстокожести, Мане всё-таки был не чужд инстинкт самосохранения. Она совершенно естественно боялась всякого оружия, особенно если таковое вдруг оказывалось в руках неуравновешенного субъекта. Поэтому, опасаясь поножовщины, женщина обращалась в бегство, издавая вопли высокой тональности, не сочетаемой с её исполинскими габаритами, и тогда, ещё до прибытия на шум соседей, дружинников и участкового милиционера, наступал триумф мужского начала. Справедливое распределение роли полов восстановлено. Маня приведена в должный трепет, а мятежная натура Николая, получив сатисфакцию в виде жениного визга и слёз, опять смирялась до поры. В крепкую семью возвращалась любовь, в самом высоком значении этого слова. Так они жили, взаимно дополняя и уравновешивая друг друга. Как говорится, душа в душу.
Но вот с некоторых пор у Николая Савельевича Пронина обнаружилось одно неожиданное качество, а именно: поразительное внешнее сходство с неким персонажем, прямо-таки из другого пространства, ни много ни мало, с президентом США Джоном Кеннеди. Это сходство было настолько очевидно и несомненно, что Прониным даже заинтересовались вездесущие компетентные органы. Незадолго перед временем описываемых событий эти органы потерпели значительную и обидную секвестрацию, и в попытках восстановления численности своего личного состава, а также былых полномочий, усердствуя, не гнушались всякой ерундой, в том числе опёкой носителей феноменальных способностей и необычной внешности. Именно органами первоначально было установлено, что слесарь Пронин действительно не просто смахивал на главного заокеанского руководителя, а фактически являлся его двойником. Кроме внешнего сходства совпадали еще некоторые биографические подробности: Пронин был хоть моложе президента годами, но родился с ним в один месяц и даже день, также служил на флоте, больше совпадений, правда, не было выявлено, но, как оказалось впоследствии, им суждено было еще произойти.
Вот такая приключилась игра природы, которая скоро вслед за вездесущими компетентными органами стала очевидна и прочим окружающим Пронина соотечественникам. Тому немало способствовали новые политические реалии в совокупности с достижениями научно-технической революции. То есть подоспевшему широкому распространению в быту трудящихся телевидения. Страшно подумать, теперь можно было, не покидая своего жилища, наблюдать жизнь за океаном. Сравнивать и делать выводы - еще было затруднительно, но кое-что тайное уже становилось явным. Впервые советские люди смогли заглянуть в мир, которого прежде для них, как бы и вовсе не существовало. Да тут ещё, подобно Колумбу, тогдашний динамичный советский премьер и партийный лидер Никита Сергеевич Хрущёв предпринял революционную поездку в новый свет. Движимый неуёмностью своей, он, конечно, хотел там всех удивить (отчасти это ему удалось), но в большей степени он удивился сам. И, воротившись восвояси, с усердием примата, от которого он, собственно говоря, и произошел по официальной идеологической доктрине, принялся насаждать новшества, которые, впрочем, для всего прочего цивилизованного мира таковыми давно уже не являлись. Его ребяческая непосредственность в воплощении благих намерений для ядерной сверхдержавы и её доверчивого населения имела неизгладимые последствия, в том числе, и крайне отрицательные. Но было же, было хорошее…
Теперь трудно даже себе представить, что до появления в обиходе телевизионных «ящиков» подавляющее большинство советских граждан получало сведения об окружающей действительности, в основном из печатных партийных органов . Кроме того, существовало ещё проводное радио, которое в народе прозывалось «центральным водопроводом». Оно, по понятным причинам, давало весьма ограниченную и только лишь звуковую информацию. Так что зримое представление о внешнем облике заграничных руководителей, особенно идеологически враждебных СССР держав, было крайне негативно сформировано в массовом сознании трудящихся. Потому что оно, это самое массовое сознание, было питаемо исключительно тенденциозным творчеством советских карикатуристов, баснописцев и кинорежиссёров. Словом, неутомимых тружеников пропагандистского фронта, а на фронте, понятно, с врагами не церемонятся: Гитлер, Муссолини, Франко, Чемберлен, Черчилль и прочие злобные враги прогрессивного человечества преподносились ему, то есть прогрессивному человечеству, всегда однозначно с отталкивающими каноническими деталями внешности. Что же касаемо заокеанских властителей, отнесённых едва ли не к первейшим врагам мира, то их олицетворял собирательный демонический образ янки - дядюшка Сэм. Хитрый, препротивный старикашка англо-семитского типа, в смокинге и полосатых портках неэстетично облегающих худосочную задницу. Для вящего сходства с классическим вельзевулом его ещё украшали омерзительной реденькой бородкой, крючковатым носом и даже иногда бесовскими рожками, торчащими из-под старомодного котелка. Словом, облик злокозненного дядюшки Сэма, созданный стараниями художников, поднаторевших в пропагандистской стряпне еще во времена дядюшки Джо (И.В. Сталина – Джугашвили), должен был вызывать у трудящихся зоологическую ненависть к мировой буржуазии. Благодаря наличию пресловутого железного занавеса иных представлений о западных воротилах в замороченном общественном сознании жителей СССР не могло быть в принципе. Но пришло время, когда железный занавес, предназначенный для защиты строителей коммунизма от растленного влияния врагов, стал изредка приподниматься подобно юбке блудницы. Время это позднее назвали оттепелью. Политическое руководство не убоялось «данайцев дары приносящих», и в стране появились торговые автоматы, кафетерии, кукурузные хлопья (русский аналог попкорна), супермаркеты, адаптированные в СССР как магазины самообслуживания, и даже какая-никакая реклама. Самообслуживание между тем вывело общество на качественно новый уровень потребления. Гражданам предложили, страшно подумать, выбор. Небывалое доверие к людям со стороны государства неизбежно провоцировало большую их инициативу и самостоятельность. Много прогрессивных новшеств тогда пробилось в страну. К сожалению, ни единое из них не обходилось в СССР без злоупотреблений, воровства, глупости и тупого вредительства, всё это в конечном счёте привело социалистическую державу к бесславному концу. Но, наверное, первая трещина в её фундаменте, замешенном на человеческих костях, крови и заблуждениях, появилась после того, как с помощью телевидения советские люди воочию убедились, что у заморского народа отсутствуют рога, клыки, хвосты и пёсьи головы. Что имеют американские жители по крайней мере обычное анатомическое строение и, скорее всего, обыкновенные человеческие чувства, жизненные ценности и устремления. Только вот живут гораздо лучше. Богаче и легче живут. Впрочем, согласно официальной коммунистической пропаганде, потому, что полмира они ограбили и негров своих жутко эксплуатируют. Воистину, лучше единожды увидеть, чем множество раз услышать. Увидеть, пусть даже по телевизору, в котором рябило, шипело, и водяная линза чудовищно гиперболизировала изображение, но прогресс, как и неизбежную энтропию, остановить уже не представлялось возможным.
На обозрение советских людей, кроме прочего, был представлен президент Соединённых Штатов Америки. Молодой, импозантный, с хорошей улыбкой, умный, но, главное, совершенно искренне обожаемый своими соотечественниками лидер страны. Советским людям, в основном простым и впечатлительным, он тоже понравился. Конечно, значительно меньше бородатого революционера красавца Фиделя Кастро или героического египтянина Гамаля Абдель Насера. Однако сам факт симпатии к лидеру страны с идеологически чуждой ориентацией - явление знаменательное и небывалое. Джон Кеннеди, в отличие от своих предшественников, легко располагал к себе людей. Ему простили ограбление полмира и угнетённых негров. Ведь вместе с супругой, модницей и красавицей Жаклин, они даже в искаженном идеологией советском сознании представлялись свойскими и совсем невраждебными. Образ злобного, крючконосого и рогатого дяди Сэма пожух и, казалось, ушел в небытие, хоть впоследствии, конечно, не раз ещё будет извлечён из «нафталина» коммунистической пропаганды.
Джон Фицтжеральд Кеннеди, старший из сыновей техасского нефтяного магната Джозефа Патрика О` Кеннеди, родоначальника могущественного клана американцев ирландского происхождения. В своё время папаша Джозеф имея серьёзные амбиции и немалые средства, много постарался для продвижения своих сыновей на вершину политического Олимпа Американских Соединённых Штатов. По слухам, был он зачастую склонен к компромиссам, то есть порой не гнушался, для достижения своих честолюбивых целей, вступать во всяческие сомнительные сделки. И вообще-то начинал серьёзный бизнес с нелегальной торговли спиртным. Словом, его состояние ничем не отличалось от всех прочих современных состояний, нажитых, как известно, безнравственным или даже вовсе преступным способом. Впрочем, старик свою персону не выпячивал. За то уж его сыновья Джон и Роберт начинали свой рост в политике с чистейшей репутацией. Не будучи причастны к папиным нехорошим делам,
они тем не менее естественно воспользовались деньгами родителя, которые вообще-то сами по себе не пахнут. Особенно преуспел старшенький Джон. Этот везунчик, что называется, явился на свет в нужное время и в нужном месте. Блистательно образованный, благополучный, обаятельный мужчина. Между прочим успевший повоевать во время второй мировой войны в качестве офицера ВМФ США, безусловно, имел замечательную карьерную перспективу в политике. Он был обречён судьбою на достижение вершины власти, опираясь в своём восхождении на семейный капитал вкупе с финансовой поддержкой серьёзной корпорации респектабельных джентльменов большой руки, которые скромно предпочитают оставаться всегда в тени. Однако весьма горазды на всякие пакости. И вообще, предположительно являются тем самым тайным мировым правительством, которое злонамеренно подталкивает человечество к неизбежному роковому концу.
Но ничего не подозревающее или не желающее подозревать человечество благостно в своих заблуждениях. Его, наверное, по большому счёту, не очень-то тревожит конечный результат, и кто к нему всех подведёт. Исторический опыт зачастую ничему не учит. И всё оттого, что людям свойственно сравнительно быстро забывать худое, долго помнить хорошее и надеяться, на благополучный исход, даже при наличии объективных сомнений. Но если, паче чаянья, случилось бы наоборот, то люди, возможно, сделавшись умнее, увы, не стали бы счастливее. При сложившемся же порядке вещей они легковерно приемлют чьих-то ставленников как своих избранников, безоглядно возлагая на них собственные, не единожды обманутые надежды. На вершине власти, окружённый блистательным ореолом, избранник народа, тайного мирового правительства или самого Господа Бога, неизбежно кажется лучше, чем он есть по природе. Скрашиваются самые неизгладимые изъяны его личности, а также тёмные биографические подробности его происхождения вот вам и успех, поклонение, доверие, наконец, - любовь. В полной мере всеми этими благоволениями судьбы был наделён 35-ый президент США Джон Фитцжеральд Кеннеди.
Тем временем на 1/6 части земной суши, в приснопамятном СССР, несмотря на многие прогрессивные изменения в сознании здешнего народонаселения, заморские штучки буржуазной демократии воспринимались ещё разве что как экзотика. В начале второй половины ХХ -ого века в заповедные мозги советских граждан ещё не пролезли чужеродные словечки: пиар, электорат, праймериз, истеблишмент, плюрализм. На слуху были бравурные – спутник, космос, коммунизм, победа. Классовых врагов, идеологических противников и прочую мировую сволочь уже припугнули кузькиной матерью. Припугнули не безосновательно, создав, вылезая из кожи, ужасающий ракетно-ядерный щит. Не грех было немного расслабиться. Советское руководство, идя навстречу пожеланиям трудящихся, разрешило им не только иметь досуг, но и заниматься на досуге всяческими, казалось бы, безобидными глупостями, которые прежде приравнивались чуть не к измене Родине. Легализовались джаз, рок-н-ролл, модерн, космополитизм. Свобода в сознании трудящихся из отвлечённо декларируемого понятия, превратилась в нечто реально могущее быть. Но её, конечно же, оказалось мало. Народ почувствовал, что не додают и это чувство, принялась талантливо подогревать в нем новообразованная плеяда поэтов, художников, стиляг и разнообразных фрондирующих проходимцев с тюремно-лагерным прошлым и будущим. Кроме какофонической музыкальной импровизации и диких, в прежнем строгом представлении танцев, в моду вошли яркие синтетические носильные вещи, вызывающие причёски и манеры поведения. Словом всё заграничное, прежде запрещенное, а ныне, труднодоступное и от того вожделенное. Так, или иначе, возникло в народе поклонение западу, и, с этим явлением было уже совершенно невозможно бороться, прежними радикальными средствами.
В такое-то замечательное время в крупном областном промышленном центре Николай Савельевич Пронин был идентифицирован согражданами как идеальный двойник молодого заокеанского президента, симпатяги и любимца фортуны. Следует заметить, что сограждане, из окружения Пронина, люди по большей части продвинутые, образованные, не то что лапти плели, а гораздо даже наоборот; трудились на космос и оборону страны. В общем, при известном стечении обстоятельств, сделался Николай вдруг, благодаря своей внешности, популярен и даже, по-своему знаменит.
Кто бы мог подумать тогда, что всего через 30-лет даже на Красной площади столицы СССР станут беспрепятственно околачиваться многочисленные двойники Ленина, Сталина, Хрущёва, Брежнева, Петра Великого и прочих сколько-нибудь выразительных отечественных или зарубежных исторических персонажей. На обозрение праздного люда они предлагают себя, конечно же, не ради высокой цели, не ради пресловутого куска хлеба. Нет, они движимы, скорее, внутренней потребностью предъявить обществу свою причастность к чему-то великому. С тем, чтобы зато, ощутить к себе, хотя бы в суррогатном виде, внимание, поклонение или любовь толпы. Благо, с некоторых пор никому не возбраняется возмещать своё личное ничтожество, даже таким пошлым способом.
Впрочем, и тогда в 60-е Николай Пронин, оказавшись невольно в забавном положении двойника, не без удовольствия ощутил к себе повышенный интерес самой разнообразной публики. Пожалуй, именно этого интереса ему не хватало всю предыдущую жизнь. И вот пришла к гордецу, какая никакая, слава. Если Пронину случалось оказаться на каком-нибудь митинге или собрании рабочего коллектива, из тех, что освещались прессой и даже телевидением, его обязательно, хоть как бы невзначай, крупным планом, выхватывала камера фоторепортёра или телеоператора. Сам факт появления на экране телевизора либо на газетной фотографии в те времена мог быть предметом гордости для любого "совка". Пронин же этим мог похвастаться неоднократно. Причиною внимания средств массовой информации к Николаю явилось, между тем, не только внешнее сходство с американским президентом, но еще и его лощёный внешний вид и желание быть объектом этого самого внимания. В обыденной жизни двойника тоже стали привечать. В ресторане для него всегда находился столик, и частенько, угощали выпивкой незнакомые гуляки. Любили там же потолковать о зарубежных делах, обращаясь к Пронину ровно, как к президенту:
- А что, Джон, мать твою, когда негров-то обижать перестанете?
- Что же вам, проклятым империалистам, никак мирно-то не живётся?
- Пошто рабочий класс угнетаете? Эксплуататоры!
- Вопросы возникали во множестве, их острота и агрессивность усиливались по мере опьянения ресторанных политиканов:
- Ядерную войну, наверное, развязать хочешь? Хочешь, хочешь, по всему видать. Да ты не бойся, президент, мы вас шибко-то бить не станем; парочку термоядерных, и, приходи кума париться. Мы ребята добрые, однако, мир от цепей империализма освобождать будем решительно. Наш бронепоезд стоит на запасном пути.
Постепенно вокруг Пронина собирались желающие то ли от скуки поучаствовать в импровизированном балагане, то ли демонстративно обозначить себя советским патриотом, то ли просто подурачиться. Случалось, возникали спонтанные дискуссии между западниками и славянофилами. Иногда дискуссии заканчивались потасовкой, впрочем, «президента» не трогали, вероятно, по дипломатическим соображениям. А он неизменно подыгрывал всем, широко улыбался, обнажая крепкие, белые зубы и повторяя одно единственное известное ему из английского языка слово: «и-ес». После весёлого вечера в ресторане, где Пронину удавалось изрядно надраться за компанию, чаще всего на чужой счет, он был доставляем к месту жительства, почти с президентскими почестями. С ним многие желали познакомиться, а за тем предъявить уже своим знакомым: дескать, вот Коля, мой друг – «президент». Тут потянулись к Николаю дамы, уже не из числа прежних его любовниц - прачек, поварих и швей мотористок. А претендующие на звание светских львиц, особы богемного и около богемного круга. Известно, что женщина не сильно обременённая семейными и производственными проблемами, более чувственна и склонна к эротическим фантазиям. В этих фантазиях, ей, конечно же, предпочтительнее видеть себя в объятьях достойного самца, представителя сильных мира сего. Сексуальное влечение к носителям власти, изначально заложено в женской природе, а, подогретое распущенностью и праздностью, подвигает на поразительные безумства. Поэтому местные провинциальные дамы, тщетно мечтающие примерить на себя заокеанскую жизнь, страстно желали приобщиться к ней, хотя бы иллюзорно. Коля Пронин с его президентской наружностью, изящными манерами и абсолютной доступностью, восхищал их до неприличного визга. Он, разумеется, охотно сделался жертвою предлагаемых обстоятельств, будучи вполне наконец-то востребован в части похотливой, капризной и честолюбивой своей натуры. Уже целенаправленно Пронин старался подражать манерам двойника. Обворожительная улыбка и мудрый прищур глаз были отработаны им до совершенства. Приобретал, где только мог, печатные изображения Кеннеди из советской прессы и даже умудрился добыть какой-то заграничный журнал с фотосессией президента. За короткое время он замечательно вжился в роль президентского двойника, обнаружив в себе порядочные актёрские способности. Окружающие были в восторге и, конечно, прощали ему некоторые невосполнимые недостатки, из коих, как известно, самый невосполнимый - недостаток воспитания.
Однако любовные похождения в качестве «президента» и вообще весёлая жизнь незамедлительно отразились на здоровье и семейном благополучии Николая. Супруга Маня потеряла для него всякую привлекательность. Всё чаще говорил он себе: « Как же прежде мог я терпеть рядом с собою такую деревенщину?» Теперь, кроме раздражения и тупой злобы, не вызывала в нем бедняжка Маня никаких эмоций. Маня, возможно, что-то понимала, наверное, даже страдала где-то в глубине в души. Об этом, впрочем, можно было только догадываться, потому что её поведение и отношение к мужу не претерпело никаких изменений. Как прежде, она стирала ему исподние, гладила белые сорочки, чёрные галстуки и варила его любимый гороховый суп. Следуя традиции патриархального деревенского быта, она безропотно принимала своего Колю в любом виде, совершенно не интересовалась светской жизнью или какой-нибудь там политикой, а по телевизору любила смотреть только передачу, «музыкальный киоск».
Ещё одно негативное последствие новых реалий в жизни Пронина не замедлило в скорости проявиться на работе. Начальство невзлюбило его. Оттого что было оно, это самое начальство, состоящим из людей партийных, серьёзных да ещё исключительно мужского пола. С учётом последнего обстоятельства в виду начальства совершенно без должной положительной оценки оставались Колины манеры обаятельного щёголя, и, напротив, в силу первых двух, было очень даже пристрастно отношение к его участившемуся появлению на работе, что называется, « под мухой». Кроме того, у Пронина, естественно, отмечалось снижение производственных показателей. Он и раньше-то особенным трудолюбием не отличался. Теперь же и вовсе, не беспокоясь о выполнении плана, предпочитал посидеть там, где нужно было стоять и полежать там, где нужно было сидеть. Дело дошло до того, что начальник цеха товарищ Пономарев Александр Серафимович публично обозвал его фуфелом . А когда, не без содействия злопыхателей, Николай однажды был задержан на проходной химкомбината и уличён в покраже и попытке выноса некоторого количества этилового спирта, тот же начальник Пономарёв, опять же прилюдно, присовокупил к обидному фуфелу еще более обидное непечатное определение. Но этим не ограничился, а направил материалы по факту хищения спирта в товарищеский суд. После дотошного и унизительного разбирательства в суде, по крайней мере женская часть коллектива метрологической мастерской склонялась к устойчивому мнению, что все гонения на замечательного Пронина были инициированы Серафимовичем лишь потому, что придирчивый начальник сам подозревал в себе разительное внешнее сходство с Наполеоном Бонапартом. Вероятно, по его соображению, в историческом аспекте это выглядело значительно весомей сомнительного сходства с каким-то, пусть даже действующим президентом. Большое, как известно, видится на расстоянии. В объективной оценке личности требуется прохождение временной дистанции. Впрочем, делиться своим соображением на сей счёт с коллективом Серафимович не стал. От того многие, судача о нём, утверждали, что Серафимович де с Наполеоном схож разве только невеликим ростом да склонностью к деспотичному руководству. В общем, решили, что сволочь он порядочная. Ничего не поделаешь, и в прежние времена народ любил бранить начальство. Как бы то ни было, Пронина всё же пропесочили и примерно наказали, он получил строгий выговор, а также лишился квартальной премии.
Конечно, было обидно, но главные огорчения мужчина, как ни странно, испытывал не от преследований начальства и товарищеского суда, не от разлада в семейной жизни и даже не от венерической болезни, без которой тоже, к сожалению не обошлось. Хуже всего было то, что у Николая явилось вдруг неприятно саднящее сомнение, которое, при данном стечении обстоятельств, породило в нём комплекс неполноценности, недовольство жизнью и беспросветный пессимизм. Вот так устроена душа русского человека, казалось бы, живи казак,- жизни радуйся; здоровьем бог не обидел, бабы любят, кров, достаток имеется. Нет. Задумался, закручинился, по тому как, яснее ясного стало, что не Коле Пронину люди симпатизируют, не к нему тянутся, не его бабы любят, не ему мужики в ресторане выпивку подносят разговоры, дурацкие, душевные не с ним заводят. И по телевизору, на митинге, на собрании, на демонстрации, в газете, крупным планом - не его. А он, Пронин – иллюзия, фуфел, пустобрёх, игра природы. Жена его не леди, а всего на всего простая Маня с мыловаренной фабрики; работает как лошадь, да ещё и по скользящему графику, - дура деревенская. Квартирка крохотная, тесная. Работа однообразная, неинтересная, низкооплачиваемая. Любовницы - пошлые, тупые бабы, ленивые и сексуально озабоченные. И это справедливо, и по-другому в его жизни почему-то быть не может.
Большого душевного труда стоило Пронину такое для себя, наконец, сформулировать. По этому, сформулировав, он впал в депрессию от осознания собственной ущербности и бесперспективности. Стал недобро завидовать президенту Кеннеди, сокрушаясь, что ему, при всех прочих равных физических достоинствах, не досталось благосклонности судьбы. От подобного направления мыслей, шутка ли, едва не помешался. Возроптал на бога, в которого вообще-то не верил. Повадился много, против прежнего, выпивать. Заметно опустился. Часто в подпитии вдруг грезились ему капитолийские холмы, небоскрёбы, лимузины, карибские пляжи и прочие достопримечательности, коими он несправедливо был обделён. Когда же пьяные грёзы неизбежно проходили и наступало похмелье с возвращением в малогабаритное пространство хрущёвки, Пронин испытывал невероятные душевные терзания. Вследствие этих терзаний стал он груб, раздражителен, вспыльчив, огрызался на самые безобидные шутки друзей и лез в драку, по любому незначительному поводу. Словом, окружающим доставалось от него «перцу» всем, но особенно многострадальной Мане. Пронин гораздо чаще порывался колотить её и гоняться за нею по квартире с кухонным тесаком. Только вот почему-то теперь такие простые, давно проверенные способы поддержания правильных отношений в семье не приносили прежних результатов. Это вероятно рано или поздно закончилось бы плохо, ибо жизненная ситуация Пронина казалась абсолютно безвыходной, но разрешилась она на удивление быстрым и совершенно неожиданным образом.
Однажды погожим ноябрьским вечером, после трудового дня Николай Пронин, предаваясь обычным невесёлым размышлениям и обнаруживая в себе, наряду с явными депрессивными признаками, острое желание напиться и побить кому-нибудь морду, тем не менее вознамерился прогуляться вместе с Маней за продуктами в отдалённый магазин самообслуживания. Разумеется, проще было бы отовариться в ближайшем обычном магазине, но магазин самообслуживания, несмотря на отдалённость, был для супругов предпочтительнее. В конце концов, решили они, что не худо бы вечерком прогуляться да развеяться. И понесла их нелёгкая.
Розовощёкая спокойная Маня, задумчиво улыбаясь, следовала рядом с мужем, привычно, чуть склоняя голову, чтобы не слишком возвышаться над ним, и добросовестно выслушивала его негромкое желчное брюзжание относительно всего вокруг происходящего. До выхода на проспект, где собственно и располагалась цель прогулки четы Прониных, оставалось преодолеть небольшой сквозной дворик, образованный несколькими новенькими типовыми пятиэтажками. По времени, далеко ещё не позднему, во дворе пребывало множество всякого люду. Резвились дети, тявкали бродячие собаки, старушки, по-видимому, недавно выписанные из своих деревень, чинно восседали на лавочках почти у каждого подъезда. Ничто не предвещало неприятностей. Всё было обыденно и скучно.
"Какая серость", - подумал Пронин и, в следующее же мгновенье ощутил сокрушительный удар. Удар был нанесён, выражаясь строгим протокольным языком, в правую теменную область головы тяжёлым, тупым, бесформенным предметом. А попросту говоря, досталось Николаю Пронину по башке ноздреватою увесистой половинкой красного кирпича. Роковая половинка была брошена из окна ближайшей пятиэтажки, но этого Пронин знать уже не мог, поскольку все дальнейшие мысли его смешались и покинули мозг вместе с сознанием. Сам же несчастный рухнул к ногам сперва онемевшей,а потом несоразмерно тонко и громко заголосившей Мани. Во дворе немедленно случилось смятение. Толпа обывателей сгрудилась вокруг места происшествия. Кто-то бессмысленно суетился, кто-то блажил, кто-то приводил в чувство, насмерть перепуганную и забрызганную кровью Маню. Иные кинулись вызывать неотложку, милицию, дружинников. В толпе, как водится, озвучивали самые невероятные версии происшествия. Но после прибытия участкового и проведения им скорого дознания, где-то изловили, скрутили и привели Вадьку-дурака, местного юродивого. Этот Вадька, вообще-то безобидный великовозрастный идиот, сын здешней дворничихи, обычно мирно слонялся во дворе возле мусорных контейнеров. Но в этот злополучный вечер какие-то пришлые негодяи подпоили его вином, для потехи, а недобрая дворовая ребятня принялась обидно дразнить и подначивать дурака. Вадька погнался за обидчиками, прихвативши половинку кирпича, которая половинка и угодила, наконец, в голову, ничего не подозревающему Пронину.
Уличённый Вадька -дурак, лепетал бессвязное, плакал, размазывая слёзы по грязным щекам и было совершенно очевидно, что его придётся отпустить, по тому что, с дурака то какой спрос? Впрочем, не обошлось без сомневающихся, в предложенной участковым трактовке событий. Кое-кто из свидетелей, утверждал, что Вадька здесь вовсе не при чём, ведь кидался он не красным кирпичом, а белым, и вообще, ссора с мальчишками, которые его дразнили, произошла много раньше, и мальчишек тех давно уж след простыл. Как бы то ни было, участковый не стал утруждать себя излишними предположениями и запутывать дело. Он, действуя по внутреннему убеждению, оформил все добросовестно, как полагается. Дворничихе было строжайше предписано упрятать сынка под замок, от греха подальше, и, на люди, без пригляду, не выпускать. Пронина увезла неотложка, а народ посудачил ещё не много и разбрёлся по своим углам. Смеркалось. День 22-е ноября 1963года уходил в историю.
Проишествие было официально квалифицировано как несчастный случай в быту. Иначе как случайность и роковое стечение обстоятельств в обычном, человеческом разумении нельзя представлять данный инцидент с кирпичом. Но очень возможно, что кирпичи обрушиваются на наши головы не так уж произвольно. Возможно, ими воздаётся по заслугам и каждый из нас уже давно, в той или иной степени заслужил свой кирпич как и свою судьбу.
Получив серьёзную черепно-мозговую травму, от которой загнуться на месте, было бы плевым делом, Пронин какое-то время находился буквально между жизнью и смертью. Но ему повезло почти невероятно: милостью Бога, в которого он не верил, Пронин всё-таки увидал восход солнца следующего дня, хоть из больничного окна, но совершенно уже в сознании. Еще не понимая произошедших с ним личностных изменений, он вдруг ощутил небывалое душевное спокойствие и присутствие рядом живописной, монументальной, очаровательной, доброй Мани. Она улыбалась ему обычной своею загадочной улыбкой и гладила мужа по забинтованной голове. На слегка осунувшемся, с поблёкшим румянцем родном её лице сохранились следы слез и бессонной ночи. И была она для него - воплощённое спасение и всепрощение и надежда и совесть и жизнь.
- Я люблю тебя, Машенька, - слабо прошептал Пронин и был при этом абсолютно искренен.
Происшествие с Прониным в городе прошло незамеченным. Сказалось отсутствие в те времена гласности и бульварной прессы. И вообще в масштабах крупного областного центра этот случай справедливо признавался незначительным. Да и кому бы, в самом деле, вздумалось вспоминать о нём, когда на следующий день у всех на устах было событие действительно сенсационное. Все телеграфные агентства мира наперебой передавали трагическое известие об убийстве в далёком заокеанском Далласе, 35-ого президента Соединённых Штатов Америки Джона Фитцжеральда Кеннеди.
По-разному в СССР отнеслись к этому событию. Официальная пропаганда не преминула обозначить очевидные преимущества социалистической системы и народовластия над буржуазным, капиталистическим «зверинцем». Случались пропагандистские перлы типа: «Открыто сафари на президентов в империалистических джунглях». Суть рассуждений сводилась к тому, что в советской стране такого безобразия естественно быть не может. Простые люди искренне сочувствовали, жалели семью, некоторые даже плакали:
- Ах, молодой ведь какой, симпатичный.
- Кто ж его так, за что убили-то сердечного?
- Да, говорят, какой-то дурак в него из ружья стрельнул.
- Что ж, поймали того дурака аль нет?
- Говорят, поймали, куда ему деться, только ведь с дурака, какой спрос?
==========
После выздоровления Николай Пронин очень преобразился. Может быть, на него повлияла ужасная гибель высокопоставленного двойника, может, физическое воздействие кирпича способствовало установлению его мозгового вещества в правильное положение. Не следует также исключать благотворного влияния трудового коллектива, товарищеского суда, партийной и профсоюзной организаций на жизнь слесаря Пронина. Возможно, все перечисленные факторы воздействовали на него в совокупности, только перестал Коля зачёсывать волосы на пробор, пьянствовать на чужой счёт, лучезарно улыбаться и волочиться за всякими бабами. Одевался скромненько, как все. Завёл обычай носить чёрный фланелевый берет, нахлобучивая его до самых ушей. И скоро поразительное сходство с покойным президентом совершенно затушевалось в нём, как в памяти граждан светлый образ самого президента.
Николай Пронин прожил долгую, нелёгкую жизнь, порой с усмешкой, приходилось ему вспоминать грехи и заблуждения молодости. От былого снобизма и гордыни не осталось и следа. Зато он уже до конца своих дней беззаветно любил свою Родину СССР. Свою тупую работу, свой малогабаритный дом и, простую русскую женщину Маню.
КОНЕЦ.