К вечеру дождь уже реже и тише стучал по окнам и крыше нашей палаты. Он заканчивался. Из кровати этого видно не было, но сдержанно-одобрительный гомон леса, подступавшего к самым окнам, подтверждал догадку. Во время грозы деревья недовольно шумели и трещали, пугая и вызывая в теле дрожь. Скрипели кровати ворочавшихся с боку на бок ребят, задыхающихся от духоты.
Я вышел на веранду. Дождь кончился. Уже кое-где между тучами виднелись окна чистого неба, окна - пропускающие на землю желтые лучи уходящего за горизонт солнца. Влажный воздух был напоен смесью различных запахов.
Хотя гроза прекратилась, но где-то далеко, за бором, все еще сердито ворчал гром и, точно огненная змейка, извивалась среди небесной тьмы молния.
Тучи, подгоняемые легким ветерком, словно нехотя, медленно двигались на запад. Вокруг становилось все светлее и светлее. Наконец появилось солнце и на востоке небо украсилось семицветной дугой. Словно огромное коромысло, едва удерживаемое плечами могучего бора, она раскинулась от одного края горизонта к другому, противоположному.
Деревья встретили дневное светило с ликованием и с таким множеством искринок, что я невольно зажмурился.
А птицы! После сильной грозы они запели, кажется, еще звонче. Со всех сторон слышались радостные трели пернатых.
Природа ожила: вокруг все что-то шептало, лепетало, звенело. Я прислушался к шуму деревьев. Казалось, будто белостволые березы, вздрагивая листьями от ветерка и от вечерней прохлады, о чем-то таинственном перешептывались между собой, и в их лепете слышалась радость. Подняв высоко над землей свои осенние желтолистые кроны, они словно старались обратить мое внимание на их стройность и красоту. Мокрые иглы сосен, будто кристаллы самоцветов, сверкали и переливались под солнечными лучами.
Жара спАла. Умытая дождем и погрузившаяся в вечернюю прохладу, природа во всю дышала теперь свежим воздухом.
Дневное светило медленно подплывало к верхушкам далеких деревьев и постепенно скрывалось за ними, удлиняя тени от ближайших ко мне предметов. В бору воцарялся мрак. Но там, где оно исчезало, небо горело слепящим глаза красным заревом. Казалось, что где-то далеко-далеко, за сотни километров от меня, взметнулось ввысь бушующее пламя гигантского лесного пожара.
Я стоял на веранде, любуясь и наслаждаясь красотой окружающей природы и не желая возвращаться в палату. Сгущались сумерки. Вот не стало видно столовой, расположенной у подножия холма, на вершине которого стоит наша палата. Одна за другой растворяются во тьме ее соседки, врассыпную сбегающие вниз по склону. Скрылась из вида и река Миасс, хотя по-прежнему доносился ее говор – она постоянно и безуспешно ворчала на подводные и надводные валуны и скалистые берега, мешающие ее течению.
Неожиданно мною овладела грусть. В последний раз смотрю я на этот милый сердцу мир, наполненный птичьим щебетанием, шумом реки и леса, веселыми ребячьими криками.
Мне никогда больше не придется приезжать сюда, участвовать в веселых играх, ежась от вечерней прохлады, под открытым небом, смотреть на большой лужайке кинофильмы, слушать концерты приезжих артистов; ходить в походы по окрестным горам и берегам озер, из которых дети всегда возвращались усталыми, но довольными принесенными в лагерь гербариями растений, коллекциями камней, ежами и ужами для живого уголка; купаться в водах красивой южноуральской реки Миасс.
Жаль было расставаться со всем тем, что три года подряд влекло в эти живописные места! Завтра утром простимся с лагерем, воспитателями, ребятами из своего отряда, к которым привык и с которыми за месяц успел крепко подружиться, сядем в автобусы и увезем отсюда воспоминания об этом, последнем, лете.
От сознания того, что я видел лагерь в последний раз, стало грустно. Сегодня кончалось мое беззаботное детство и начиналась новая, незнакомая, жизнь.
От задумчивости не заметил, как очутился среди тьмы. Не было уже на небе зарева заката с перистыми облаками; деревья, убаюкав птиц, примолкли сами и только легкий ветерок иногда нарушал их сон. Тогда сосны и березы в полудреме выражали ему свое недовольство, пристыженный ветерок исчезал, и над бором снова воцарялась тишина.
На засыпающую землю смотрели сверху веселые искры-звездочки, подбодряюще подмигивая одиноко и неподвижно стоявшему на крыльце мальчугану.
Неожиданно я вздрогнул - над лагерем пронесся звук горна: «Спать, спать по палатам – пионерам, октябрятам!». Где-то на середине спуска с холма, мальчишка в черных коротких штанишках, в белой рубашечке и в пионерском галстуке, гордый от поручения взрослых, но, наверняка, испытывающий те же грустные чувства, что и я, как-то по особому выводил сегодня мелодию последнего «отбоя». И этот, разорвавший тишину звук, как будто мне и моим сверстникам – красногалстучникам из нашей старшей группы, открывал дверь в неведомое будущее, которое начиналось с завтрашнего дня.
Февраль 1952 г.