Цыганская сказочка

И было это обычным летним вечером. Когда небо мягко затягивают тучи, лучи уходящего солнца скользят по земле, чтобы отразиться в глазах гуляющих до полуночи влюбленных. Когда ветер еле слышно скользит по полевым травам, разнося на весь свет чувствующий запах полыни терпкой. Когда восходящая луна отражается в теплом еще стеклянном озере. Стеклянном, как ее глаза. Было это обычным летним вечером, она была одета в красное, и юбка ее развивалась от полынного ветра, словно искорки пламени. И юбка у нее была цыганская, и волосы смольно черные, и ленточка зеленая в них, и глаза тоже зеленые-зеленые. Но стеклянные. В глазах этих плясали болотные огни, вспыхивала одолей-трава, смеялись русалки, насмехаясь над забредшими в топь молодцами. И сама она была, как русалка, как цыганка, как лесная мавка. Насмехалась надо мной и смотрела своими стекляшками бесчувственными. И пахло от нее костром догоревшим, и ночь опускалась вокруг темным покрывалом, и зябко уже было,и страшно до одури. На пальце безымянном у нее кольцо было с перстнем большим, и мне тогда сразу подумалось - украдено. Потому что юбка цыганская, кофта-распашенка и босая она была. И еще подумалось - ведьма она. И не потому что глаза зеленые, волосы черные и русалки смеются, а потому, что смотрит так, как будто всю жизнь за мной ходила, с пеленок наблюдала и грехи отпускала. И кажется - знает она, все знает. И смеется тайком. И полынь она срывала, босиком по полям бегала, смеялась над людьми глупыми и ворожила в такие темные летние ночи. И подходит она ко мне, за руку хватает, смотрит в глаза так пристально - всю жизнь мою видит. И вдруг отпускает и смеется. И смех этот у нее дикий, страшный, русалочий. И ветер от него завывает сильнее, вырывает полынь с корнем и подносит к ее ногам. Она здесь царица. А мне страшно. Я в гостях у нее, вот только поди пойми - в болото забрела к русалкам или в лес к мавкам. Она садится на траву и тянет меня за собой. И я вдруг тоже босиком, в юбке цыганской, с перстнем краденным, с волосами смольными и глазами стеклянными. И смеется она пуще прежнего и проводит рукой у меня перед глазами, и наваждение уходит. Таращусь на нее, как на неземное диво, а она ладонь мою раскрывает, к глазам подносит. И уносит ночной ветер нас далеко-далеко, на берег какого-то соленого моря, на поднебесные скалы, на крыши древних церквей, на костры инквизиторские, на бои Жанны той, которая по нелюбви Д'арк зовется. И смеется мир надо мной, над ней, над прошлым, а над будущем не смеет - дрожит в предвкушении. И она закрывает глаза мне пальцами своими худыми и холодными и произносит зловещим шепотом с речитативными напевами. А что говорит не понять никак, не мои уши для таких звуков, только ветер слушает да улыбается и по велению ее руки относит нас обратно в летнее поле с полынью. Она вырывает свою руку, встает, встряхивает юбкой алой и исчезает вместе с ветром, с русалками болотными и мавками лесными. И последнее слово ее навсегда остается в этом ночном, пропитанным страхом воздухе. "Жди". И я встаю, иду куда глаза глядят и жду. И глаза мои становятся стеклянными, и юбки - красными, и волосы темнеют и перстни мне дарят. И год за годом ветер по крупицам приносит мне слова из ее пророчества,того, что раньше мои уши не могли расслышать. И вижу я летними вечерами в потухающих кострах лицо чье-то. И глаза на том лице сероватые, и волосы темные, ан не ее лицо-то. У нее страшное было, русалочье, а это красивое. И я перестаю смотреть в костры, потому что смотрит это лицо на меня, зовет к себе, и юбки перестают краснеть, и волосы мои светлеют и глаза тают от одного этого взгляда. И вновь уносит меня ветер в прошлое, на кресты церковных соборов, на поля полыньи, на смерть бедной девы Жанны. И на море летнее несет и бросает там. А там - ах... И глаза сероватые, и теперь только видно - голубые еще,и волосы темные. И шум волн, плеск воды и слова странные: "Почему не купаешься?". И мир вертится, прошлое сливается с будущим, и запах полыни пропадает, и голос цыганки той не тревожит больше и на поле чужое уже не тянет. И только имя твое в голове колоколом бьется, и черты лица в сетчатку глаза впитываются, и голос твой сказочный навечно звучит. И нет больше мира, нет юбок красных, русалок злобных, мавок усмехающихся, - ничего нет. И с губ срывается отчаянное "люблю тебя" и цыганка та с улыбкой смотрит в костер, стирает пот со лба и приговаривает - встретились наконец-таки. А ты смеешься и не веришь в цыганок, и в мавок не веришь, и русалок не слушаешь, и запах полыни не чувствуешь, и хорошо все это. И жить мы будем счастливо, без горе-бед и с любовью не краденой, а нашей собственной.