Нет надобности приукрашивать древность.
Ханъ Фэй-цзы.
Итак, в конце лета 1960 года, десятилетним мальчишкой, я вместе со всей нашей семьей впервые попал на Донбасс, знаменитый шахтерский край.
Почему знаменитый? Да «мода» тогда такая было, делать известными на всю страну Советов тех людей, что много работали – сталеваров, шахтеров, хлеборобов, хлопкоробов и так далее. Страна была рабоче-крестьянская, вот и прославляли в газетах и на радио, а потом и по телевизору, - рабочих и колхозников (крестьян, как таковых, уже и не было. Труд крестьянский вроде был, но был он в колхозах и совхозах, при описании жизни в которых существительное «крестьянин» проскальзывало крайне редко). Так вот, Донбасс был знаменит прежде всего шахтерами, которые добывали каменный уголь в многочисленных шахтах. Собственно, и название-то края – Донбасс – это от Донецкого угольного бассейна, как всем известно…
Когда мы еще жили в краю «бывших махновцев», то о Донбассе были немало наслышаны, прежде всего от тех, кто каждый год ездил к шахтерам торговать яблоками и другими фруктами. Ездили на базар в основном в Донецк (вообще-то в ту пору город имел название не Донецк, а Сталино. Кто-то называл его еще и Юзовкой). Вот эти-то люди и рассказывали односельчанам про то, что у шахтеров денег немерено, и что все они, шахтеры, - пьяницы и бандюганы… И вот к этим-то шахтерам мы и поехали – прямо на восток от нашего хутора…
Когда ехали из Сича на телеге с нашим немудрящим семейным скарбом на железнодорожную станцию Гайчур, то проезжали мимо речки с таким же названием – Гайчур. И я смотрел на эту милую тихую речушку, видел её заросшие камышом берега (в этих камышах мы прямо руками ловили с друзьями карпов (коропчуков), а на плесах-водопоях забредали с корзинами-сапетками и вылавливали толстеньких и вертких как ужи вьюнов), вспоминал все наши замечательные ребячьи приключения и плакал украдкой, чтобы никто не заметил.
На поезде от станции Гайчур, с пересадкой в Дебальцево, доехали до станции Верхне-Дуванная. Тут нас встретили – сестра зятя Коли Галя. У неё мы и остановились на пару дней, поскольку она жила неподалеку от станции, а наша сестра Шура с мужем и сыновьями жили чуть дальше – в поселке, который сейчас называется городом Суходольском.
На новом месте меня поражало всё – и двухэтажные каменные дома (в Сичи-то я привык к саманным домикам, обмазанным глиной и побеленным известкой), и автобусы, и постоянно грохочущая неподалеку железная дорога, по которой то и дело проходили составы – пассажирские из зеленых вагонов и грузовые с грязно-красными полувагонами, доверху заполненными ярко блестевшими под лучами солнца грудами антрацита…
Обилие составов с углем поначалу просто шокировало, ведь жизнь в селе под Гуляй-Полем приучила к тому, что уголь очень дорого стоит. Мы, например, да и многие наши соседи не могли себе позволить купить даже тонну угля для того, чтобы отапливать хату зимой. Топили печку обычно сухими подсолнухами (соняшником) да кукурузным «будыллям». Еще топили на селе соломой и кизяком, а вот уголь привозили себе лишь немногие, обычно – начальство да учителям с врачами власть подбрасывала уголька. А тут – каждый день такие несметные сокровища возят. Оказалось, что рядом с Верхне-Дуванной (Дуванкой, как поселок все называли) в те годы был расположен ЦОФ – центральная обогатительная фабрика, вот туда-то и оттуда уголь и возили…
Характерной чертой Донбасса было еще обилие терриконов вокруг, а также засилье в окружающей флоре дикой маслины. Она росла везде – в степи, вдоль железной дороги, обрамляя посадки, в балках и буераках, на улицах шахтерских поселков.
Неприятно поразило тогда меня отсутствие садов. Да, я уже привык в Сичи к тому, что возле каждой хаты и по-за хатами – повсюду сады, везде можно сорвать и съесть если не грушу или яблоко, то уж вишни со сливой – всегда! А тут все сады (садочки!) маленькие, за заборами, только возле частных («своих») домиков, где в каждом дворе обязательно бегает на цепи вдоль проволоки какой-нибудь вечно лающий барбосина.
Выручала нас, шахтерских пацанов, маслина. Едва только её плодики, собранные в красивые жемчужно-белесые кисточки, начинали наливаться сладким соком, как тут же мы ту маслину начинали обрывать (скубти). Объедались здорово. Впрочем, кто ел маслину (или джидду), тот знает. Потом уже, через годы, учась в университете, я узнал, что дикая маслина – это лох (узколистный, он с колючками, и серебристый)…
Было еще одно фруктовое дерево, которое тоже довольно часто встречалось в посадках и балках – дикий абрикос или жердёла. Его плоды - хор-рошее слабительное средство!
Компанию мне в походах по балкам обычно составляли мои племянники – Саша и Коля. Помню старую фотографию, на которой мы сняты вместе, втроем, мал мала меньше: все стриженные наголо, только у племяшей оставлены совсем махонькие чубчики, все в длинных темных сатиновых «семейных» трусах и обвисших растянутых майках. Все смотрим исподлобья и настороженно: зачем нас фотографируют? Где делалось это фото, уже не помню…
Походы наши в балки и на «железку» продолжались недолго, вскоре после нашего приезда начались занятия в школе. Я пошел в 4-й класс, Саша в 1-й, а Коля-младший (которого все, чтобы отличать от отца, звали просто – Белый, за изумительно красивый цвет его волос) – в детский сад.
К сожалению, фотографий, сделанных в ту пору, совсем немногих, у меня не сохранилось…
И из школьных впечатлений той поры в памяти тоже не осталось ничего, кроме, пожалуй, того, что в школе для учеников начальных классов был буфет с горячим питанием (до этого и после того я подобного в те годы не встречал). За питание платили немного родители, а также профсоюз шахтеров. Мне сестра умудрилась выхлопотать талоны на питание вообще бесплатно, как полусироте, хотя мои родители никакого отношения к шахтам не имели…
После Нового года прошла хрущевская денежная реформа «10:1»: то есть номинал советских денег подорожал в 10 раз. Многие были недовольны, высокооплачиваемые шахтеры бурчали, что зарплата стала в десять раз меньше, а те, кому и раньше платили мало, совсем приуныли, только передавали друг другу шепотом – «Хрущев сказал, что заставит каждую копеечку с земли поднимать!».
Первыми поднимать с земли копеечки приспособились мы, пацаны. После занятий мы бежали к магазинам на площади и останавливались где-нибудь неподалеку от киосков с надписями «Табак», «Пиво-Воды» или у лотков с мороженым. Зорко следили, кто из взрослых покупателей обронит монетку. Шахтеры и их жены, приученные в те годы хороших зарплат к тому, что оброненные монеты поднимать «западло», и новые копейки не поднимали, чем мы и пользовались. Насобирав медяков, шли покупать мороженое и леденцы. Картонный стаканчик фруктового мороженого тогда стоил семь копеек, а сто граммов леденцов – одиннадцать. Пакетик с леденцами делили по-братски поровну, а мороженое ели одной фанерной плоской палочкой по очереди вкруговую. И это было – объедение!
После новогодних каникул 1961 года я проучился в Верхнедуванской школе еще одну четверть, и на этом мой первый донбасский период закончился. Мама не выдержала жизни в ужасной тесноте (семь человек ютились сначала в одной комнате, потом в двух) и решила переехать к родственникам… в Оренбургскую область! Что её там прельстило, не знаю, скорее всего, как и прежде, бежала - куда глаза глядят…
В конце марта 1961 года семья Петиных со всеми своими узлами (оклунками) вывалилась из общего вагона пассажирского поезда «Днепропетровск – Барнаул» на перрон вокзала в Оренбурге…
На снимке: шахтерский поселок на Донбассе. Наши дни. Старые терриконы.
Фото из Интернета.