Историю эту рассказал мне отец, офицер легендарного «СМЕРШа»…
Ударная гвардейская армия, в составе которой в подразделении контрразведки воевал он, в ту пору старший лейтенант, освобождала от немецко-фашистских захватчиков территорию Латвии и брала Ригу, куда он и был вскоре направлен в расквартированный там штаб III Прибалтийского фронта.
В отличие от других освобожденных от врага городов Рига встретила его неповрежденными зданиями ратуши и собора Святого Петра, мощёнными узкими улочками, хранившими поступь гулких веков и столетий, да размеренной городской жизнью, будто не затронутой войной. Этому городу, благодаря стратегическим талантам наших полководцев, удалось избежать участи иных, разрушенных буквально до основания, – он остался практически невредимым, хотя бои кругом шли нешуточные: на подступах отца тяжело ранило. Гипс сняли, но он, поскольку рана ещё давала о себе знать, носил тросточку, которую вручил ему одновременно с орденом Красной Звезды лично начальник управления «СМЕРШ» III Прибалтийского фронта.
Стояла поздняя осень 1944-го года, но здесь, в Прибалтике, тепло было, как летом, где-нибудь в Нижнем, откуда он был родом. Разлапистые платаны ещё не скинули листву, но по ночам было сыро и холодно. По ночам в городе становилось пустынно и тихо, и только тяжёлая поступь военных патрулей звучала гулко и угрожающе. Дождь накрапывал мелкий, промозглый … осенний, а в воздухе витала некая подспудная тревога как угроза, что ли. Да и в поведении горожан не ощущалось того радушия, сердечности и непередаваемой радости, которую испытывали к своим солдатам русские люди.
По сообщениям агентуры и данным разведки в окрестностях ещё бродили разрозненные группы фашистов, на хуторах и в окрестных лесах укрывались бывшие полицаи и каратели, а в самом городе действовало националистическое подполье. Вот со всей этой нечистью и боролась контрразведка, обеспечивая безопасность тылов армии и фронта.
Здание, где располагалось фронтовое управление «СМЕРШ», стояло неподалеку от Старого города, на западном берегу Даугавы, и представляло собой особняк в духе Ганзейского союза – двухэтажное, мрачное, с небольшими окнами-бойницами, приспособленное, скорее, не для жилья, а для длительной обороны, ну и охраняемое соответственно: круглосуточную вахту несли автоматчики, в саду была развёрнута зенитная батарея, а в двух-трёх минутах ходьбы находились казармы спецбатальона НКВД. Тем не менее, в безопасности не ощущал себя здесь никто, а работать-то было необходимо, надо было планировать операции, работать с агентурой, изобличать и ловить абверовских агентов и гитлеровских пособников… Кропотливая была та работа, без сна и отдыха, порой с риском для жизни. Однако люди работали, потому что то была их война, а на войне, известно, как на войне!
В одну из таких промозглых осенних ночей отец прибыл с задания и по привычке потянул из «виллиса» свой автомат… Прозвучал выстрел: автомат, видно, спуском зацепился за что-то, и пуля просвистела у виска, да так близко, что даже след сажи оставила. На звук выстрела прибежали дежурный, начальник караула и ещё несколько офицеров.
– Дурная примета! – произнёс кто-то.
Отец, ощущая подкатившую к горлу тошноту и слабость в коленях, поспешил подняться к себе. Коллега-капитан, дородный мужик, родом откуда-то из-под Вятки, достал из загашников бутылку «Столичной», которую, видно, приберегал для особого случая, и со значением выставил перед отцом.
– Ну, выпьем, старлей, за твоё второе рождение! Ты, наверное, в рубашке родился: теперь доживёшь до ста лет!
Как водится, выпили, закусили американской тушёнкой, «вторым фронтом», как её называли. Капитан закурил.
– Не поверишь, Иван, – вдруг разоткровенничался он (что в среде особистов случалось нечасто), – я ведь заговорённый… Нет, не в прямом смысле. Просто с детства подмечал… Ну, например, как-то шли мы с пацанами из школы, зима была лютая, дорога длинная, вёрст с пяток, не меньше, а одеты, сам знаешь, как. Вот и решили идти напрямки, не к мосту, а через реку. Речка эта была, тьфу, шириной метров десять, гранату легко перекинуть можно, однако быстрая и коварная. Её забереги давным-давно льдом прихватило, но стержень под настом струил живой… Словом, мы вдвоём ухнули туда с головой. Приятель пошёл ко дну сразу, ну а я, обламывая тонкий лёд, барахтался долго и уж не знаю, кто мне помог, но к утру, как ни странно, очнулся уже в избе лесника, и, не поверишь, даже банального насморка не схлопотал!
– Да, повезло, – согласился отец.
– Или ещё вот, – продолжал капитан, – тогда мне уже лет двенадцать было. Помогал я как-то пасти колхозное стадо, работёнка, скажу, не пыльная – стадо небольшое, бурёнки, знай себе, пасутся да травку жуют, но был там бычок бурый, проказливый, как козёл. Любил он от стада отбиться и гулять сам по себе, этакая зараза! А леса у нас гиблые: пропасть может божья тварь ни за что – либо волки потравят, либо в яму или овраг какой угодит … словом, уйдёт – не сыскать! Ну, я, конечно, за ним: обыскал все кусты на опушке, потом зашёл в лес поглубже. А кругом малины – тьма, видимо-невидимо! Я и отвлёкся, конечно. Вдруг слышу: ширканье и сопение какое-то рядом – ну, точно мой проказник! Шасть туда и … нос к носу с медведем столкнулся (он, видимо, тоже малину жрал и, как и я, чересчур увлёкся)! Огромный такой Топтыгин, я таких и не видывал. Бежать было поздно, да и ноги одеревенели в миг. Но, видно, из нас двоих не я самым робким оказался: тот как ломанулся в чащу, только треск стоял, а по пути все кусты и траву калом с кровью изгадил. Словом, слабак оказался…
– Что же стало?
– А-а, – протянул капитан и усмехнулся, – обоср…ся и издох. Тушу его после охотники отыскали, шкуру ободрали и продали, ну а мне за мой «подвиг» старую берданку подарили. Коров я после больше не пас, в лес в одиночку тоже заходить побаивался, но в районе ко мне стали относиться с уважением…
– Или вот ещё случай… Пошли мы под Нарвой в атаку. Оборона там у немцев хлипкая была. Да вот незадача – засел у них там на высотке пулемётчик и так охаживал нас, что пришлось залечь. Попадали кто куда: кто за кустом укрылся, кто за камушком, а кто просто так … мордой в грязь, ну а я и ещё трое – в воронку от разорвавшегося снаряда – условия, в сравнении с прочими, просто курортные. Лежим себе, покуриваем да байки для поднятия духа травим, ждём, когда артиллерия наша или снайперы с этим самым фашистом разберутся, а кругом искорёженные патронные цинки раскиданы, лохмотья всякие, изорванные в клочья фотографии, планшеты какие-то, шинели … ну, видать, накрыло кого-то. Не знаю, как долго лежали, но вдруг раздалось этакое чуханье, словно у тетеревов на току. Это немцы начали мины кидать. Забеспокоился было я, хотя всем известно, что снаряд в одно место не падает, и, как оказалось, не зря! Вскоре долбануло так, что у меня в глазах потемнело, я даже на какое-то время слышать перестал, а когда пришёл в себя … жуть! Из всех только я в живых и остался, и опять – ни одной царапины!
– Повезло, – вновь согласился отец.
– Да как же так, Ваня, – вскричал капитан, – сам помысли: столько народу вокруг меня бог прибрал, а мне хоть бы хны! Просто несправедливость какая-то!
– А ты крещёный?
Капитан отмахнулся:
– В церковь никогда не ходил, в бога не верую…
Но стал замечать, – пояснил он, – когда строил своих бойцов перед боем, всегда точно знал, кому суждено не вернуться…
– Как так? – не понял отец.
– Ну, знаешь ли, я лично этого объяснить не могу. Просто вижу это, и всё! В лице что-то вижу, ну, тень, что ли… И поверь, чутьё меня до сих пор не обманывало…
После этого разговора прошло несколько дней. Отца вызвали в госпиталь на комиссию… Сухопарый седовласый медмайор внимательно изучил рентгеновский снимок и, приказав снять сапог, долго осторожно ощупывал раненую ногу.
– Ну, батенька, скоро бегать будете! – воодушевлённо сообщил он и, сделав запись в медкнижке: «Годен к дальнейшему прохождению службы!», кивнул коротко стриженной совсем молодой медсестре: – Леночка, следующего!
А потом… потом они долго гуляли по аллеям старинного парка, и вековые платаны осыпали их красными листьями, и листья шуршали у них под ногами, и медсестричка, всякий раз ставя свою изящную ножку рядом с правой ногой отца, старалась поймать его взгляд… Они молчали, потому что говорить, в сущности, было не о чем – шла война, гибли люди и, хотя в окончательной победе уже никто не сомневался, их собственные судьбы пребывали в безвестности. Что было, что будет – не имело значения…
Впереди замаячили две фигуры… Что за люди? Что было делать им, двум молодым мужикам, штатским, в пустынном парке на окраине города?
Когда они приблизились, у одного из-под распахнутой полы длинного кожаного пальто блеснул ствол немецкого автомата. Отца осенило – бандиты! Со сноровкой, выработанной за годы войны и отточенной на спецподготовке, быстрым, почти неуловимым каким-то движением он выронил трость, расстегнул кобуру и обратным таким же движением вскинул правую руку, уже вооружённую «ТТ».
– Стоять! – охрипшим вдруг, незнакомым голосом приказал он. – Кто такие? Стрелять буду!
Длиннополый с автоматом от неожиданности присел даже, второй побледнел так, что лицо его на фоне быстро темнеющего ландшафта уподобилось маске некоего трагического актёра, совершенно белой, лишённой всяких иных чувств, кроме скорби. Через миг всё замелькало, как в калейдоскопе: раздался треск «шмайсера» – пули прошли мимо, отец выстрелил, потом ещё и ещё, а потом … впереди уже никого не было, только рассеивался пороховой дымок да сбитая с ветвей листва медленно, кружась, опадала на землю. Отец взглянул на «ТТ» – затвор был заклинен, а в обойме оставалось ещё пять патронов… Что ж, могло быть и хуже!
Вечером того же дня он вновь поделился своими злоключениями со знакомым капитаном, рассказал, как стрелял, как заклинило пистолет, как потом подоспела подмога в лице сержанта и четырёх бойцов комендантского патруля, как прочёсывали кусты и как, конечно, никого не нашли. Тот же на сей раз слушал рассеянно, думая о чём-то своём, а после, махнув рукой, сказал, как показалось, трагически:
– Да ну её, судьбу-индейку! – А после спросил: – Где ж твоя трость?
Только сейчас отец вспомнил о ней, но бежать и искать её в ночном парке было глупо.
– Не горюй, старлей! – успокоил его капитан. – На, вот, возьми и от меня подарок! Уж этот не даст сбоя! – и вручил ему трофейный «Вальтер», которым, как все знали, изрядно дорожил.
– Да что ты, что ты! – попытался урезонить его отец. – Тебе он самому пригодится!
Капитан как-то загадочно усмехнулся:
– Да нет, не думаю, – категорически заявил он и более не прибавил ни слова.
Отец, как мог, поблагодарил, и оба взялись за работу…
Вскоре он забыл о недавнем происшествии, о подаренном «Вальтере» и «заговоренном» капитане, даже о золотоволосой медсестричке забыл тоже: из десятков стопок фотографий следовало отобрать фотографии тех, кто подпадал под словесные описания военнопленных и перемещённых лиц, абверовских агентов, пойманных и давших согласие работать на контрразведку, следовало тщательно изучить десятки личных дел, перерыть горы бумаги… Отцу нравилось всматриваться в лица незнакомых людей, в обычные, можно сказать так, в большинстве своём лица, мужские и женские, за которыми стояли неведомые ему судьбы, зачастую изломанные, искалеченные, отягчённые предательством или кровью… Однако сегодня он работал без привычного энтузиазма, монотонно просматривая папки с документами. И так до утра…
А утром, часов около шести, вновь произошло непредвиденное: в тот самый момент, когда капитан поднялся из-за стола, чтобы выключить верхний свет, комната, где они находились, начала медленно, как показалось отцу, наполняться удушливым дымом, а потом … некая страшная сила оторвала его от пола и с легкостью выбросила на улицу через окно, через которое и мальчишке было бы трудно протиснуться! Отец упал со второго этажа, но остался невредим, а после подоспевшие сапёры долго выносили на руках обезображенные тела советских офицеров, включая и «заговорённого» капитана. Он ещё дышал, но было видно, что часы его сочтены. Увидев отца, он узнал его и слабеющим движением поманил к себе…
– Я знал, я знал, Ваня, – прерывистым голосом сообщил он, когда тот над ним наклонился. – Видел себя в зеркале. Видно, кончилось моё «везение»… Ну а ты, старлей, жить будешь долго, верно тебе говорю!..
Как потом выяснилось, в здании был заложен мощнейший фугас, который был дистанционно подорван в нужное время. Здание было разрушено до основания, и все, кто в нём находился, погибли. Погиб и «заговорённый» капитан, а отец, которому тот предрёк долгую жизнь, на самом деле жил долго и, как мне представляется, счастливо. Он продолжал воевать, в 1945-ом был направлен в Корею, а в 1947-ом, демобилизуясь из армии, подарил свой «Вальтер» боевому соратнику – Николаю Алексеевичу Душину, впоследствии генерал-полковнику, начальнику 3-го Главного Управления КГБ СССР.
Вечная всем им слава и память, нашим солдатам, погибшим и выжившим в то военное лихолетье!
С благодарностью
Ю.И.ХОХЛОВ