Не лепо ли ны бяшет, братие?

Осенью 2011 года в Челябинске вышла моя книга с таким названием, первая попытка рассказать о том, что меня волнует, лишает покоя и не позволяет заняться чем-то другим. После переезда в Германию, появилось время, которое я посвятил работе над словом. Жанр этого произведения - полудокументальная повесть, поскольку в нее вошли многие фрагменты моей жизни. Прошу строго не судить.

О каких «почти» пишу

Почти до пенсии я жил в России. И не в России  даже, а в Советском Союзе. Тогда почти каждый шестой человек на нашей планете жил в Советском Союзе. Жил я безвылазно почти на одном месте. Учился в советской школе, состоял во Всесоюзной пионерской организации. Потом вступил во Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи, когда каждое слово в этом названии вопреки нормам русского языка, писалось исключительно с большой буквы. Сдал государственные экзамены за курс средней общеобразовательной политехнической школы и получил аттестат единого государственного образца.  У миллионов начало жизни точь-в-точь такое же, только некоторые задним числом (у немцев есть слово такое – nachdatieren, помечать задним числом) стали отказываться от того, чему верили, к чему стремились и даже от того пути, который прошли. Ну ладно, с идеологией можно не соглашаться, но зачем отказываться от пережитого и прожитого? В новые времена появились даже губернаторы, которые стали отказываться от причастности к Коммунистической партии Советского Союза (все слова которой тоже писались с прописной буквы) и уверять, что всю жизнь проповедовали исключительно демократические принципы и даже тайно верили в Бога. Чушь все это. Беспартийные карьеры не делали, не могли сделать. Отказ задним числом от членства в партии в попытках угодить и угадать новым сильным мира сего – свидетельство мелкой душонки у человека, стремящегося к вершинам власти. Ничего доброго от таких политиков никогда не бывало. И не будет.

В биологии есть такое понятие, как мимикрия, когда отдельные животные, насекомые, земноводные меняют окраску в соответствии с окружающей средой. Заяц-русак зимой становится белым. Некоторые бабочки так сливаются с растениями, что становятся невидимыми. Такая окраска называется защитной или покровительственной. Так вот в человеческой среде покровительственная окраска убеждений становится доминирующей. Будь, как все, говори то, что все говорят, не выпячивайся. И спокойствие твоего бытия тебе будет обеспечено. «Грех не беда, молва не хороша», - говорит Лиза в комедии Грибоедова «Горе от ума». Если же хочешь чем-то выделиться, то согласуй это с вышестоящими. В переломные моменты истории особенно заметно, кто идет в ногу, а кто семенит или пытается в два прыжка преодолеть широкую канаву. Везде видны стройные ряды. В них легче человеку выживать. И это тоже заметно. Еще вчера все политики и чиновники носили в карманах партбилеты и хвастались атеистическими убеждениями, а тут уже крестят лоб и называют себя демократами. Потом также стройно заявляют о своих патриотических убеждениях и хором прославляют власть имущего. Одного. Или сразу двух, в двух ипостасях. А то и в трех ипостасях. На его окружение действует свет как бы отраженных от него лучей славы. Если настоящей славы нет, то ее создают на словах. Если исключена возможность публично высказать иное мнение, то власти слава обеспечена. В зависимости от того, что пропагандирует из Кремля первое лицо, сонм чиновников то и проповедует и очень быстро добивается, что почти все люди то же самое и исповедуют. Как говорится, они, люди, всегда со всем согласны, линию партии, как бы эта партия ни называлась, лишь бы была у власти, всегда поддержат.

А если не поддержат? А если они против? А если с чем-то не согласны или почти не согласны? Ну и пусть они себе не соглашаются. Кто их мнение услышит? Никто не услышит.
Я от своего прошлого не отказываюсь, от ошибок тоже – они мои. О себе я писать не собираюсь: не та задача, но кое-что все-таки сказать придется, ведь не на необитаемом острове живу.

Итак, почти до пенсии я жил, работал и учился, почти не выезжая, в России, а потом волею судьбы оказался в Германии и более трех лет провел как частный человек, у которого перед обществом нет особых обязанностей, то есть мне не надо было каждое утро спешить на работу, толкаться в душном автобусе или троллейбусе, трястись в шумном трамвае, предъявлять пропуск на проходной, а вечером жутко усталым возвращаться домой, жаловаться на воспалившиеся суставы и мозоли, отказываться от хождения в магазины по причине почти слабого здоровья и, естественно, от стояния в очередях: после рабочего дня и в нынешней России сохранились очереди. Словом, первый год и даже больше я отдыхал, изучал жизнь в Германии и сравнивал, как там и здесь, людей там и здесь, погоду, дороги, заводы, улицы, дома, квартиры, музыку, радио… Приезжайте, и вы тоже будете сравнивать. Словом, в течение года голова была занята сравнительным анализом, правда, без цифр, дат и статистики: они утомляют, а я набирался впечатлений. Отчетов от процесса созерцания с меня никто не требовал, а я почти и не собирался ни перед кем больше держать отчет. Я живу в свободной стране, где слово должен не употребляется, почти, а если и употребляется, то совсем не в том значении, как в Советском Союзе, где каждый, едва родившись, всем уже должен.

Как-то на занятиях по немецкому языку зашел разговор о покинутой Родине. Люди на курсе собрались из разных республик бывшего Союза. Одна сокурсница сказала, что за пять лет жизни в Германии ей никто нигде не заявил, что она обязана везде говорить только по-немецки. В городском транспорте с мужем или знакомыми она всегда говорит по-русски и ей никто замечания не сделал, а приехала в родную Молдавию и ее отказались обслуживать в магазине, поскольку она говорит по-русски. Молдавский для нее не был проблемой, она говорит на нем без акцента, но ее возмущала сама форма требований говорить на языке этой микрореспублики. С подобными фактами она столкнулась и в Эстонии, куда приехала по путевке. Там с нею не захотели общаться по-русски, спасло ее то, что она перешла на свой корявый немецкий язык. Она спрашивала, почему в этих осколках советской империи, которые, как заявляют, строят демократию, бурным цветом развивается национализм? Почему она, приезжая туда на неделю или два–три дня, уже всем должна?

За свою жизнь в России я тоже достаточно устал от долгов.
А что дальше?

Чтобы получить в Германии хорошую работу, нужно хорошо знать язык. Это аксиома для любой страны. И если я целую жизнь кормился за счет языка русского, то значит и на старости лет мне от него никуда не деться. А ему от меня. Я даже немецкий воспринимаю очень по-своему: все сказанное тут же пытаюсь перевести. Если человек говорит медленно и разборчиво, то я почти успеваю понять и перевести, но здесь есть такие виртуозы в скороговорении, что угнаться за ними – все равно, что ловить проносящиеся мимо перрона интерситиэкспрессы. Впечатление есть, направление известно, а ни лиц пассажиров, ни что-либо другое внутри этих гигантских железных «червяков» различить невозможно: окна сливаются в одну сплошную зеркальную полосу. В Челябинске на Кировке среди фотографий местных мастеров увидел снимок «Скорый поезд»: снизу трава и часть железнодорожной насыпи, сверху – электроопора и часть контактной сети, а между ними – нечто бесформенное, неразличимое. Это поезд пролетает.

Так быстро говорить я и по-русски никогда не смогу. Они, немцы, говорят, а я задыхаюсь. При таких одышках вряд ли появится любовь изучать чужой язык. И все-таки я учу, посещаю шпрахкурсы. Но бесценный опыт работы школьным учителем русского языка и литературы, опыт работы журналистом в городской газете миллионного города, опыт службы пресс-секретарем одного из крупнейших заводов Советского Союза и России надо и здесь, в Германии, использовать максимально. И я засел за компьютер. То, чем я в России мог заниматься урывками, от случая к случаю, здесь могу делать изо дня в день. Хобби стало здесь почти профессией.

Очень люблю творчество Пушкина. Стихи, поэмы, повести, сказки. Знаю о его жизни и творчестве массу таких фактов, о которых говорить почему-то не принято. Почему, к примеру, почти не пишут о том, что Пушкин писал под чужими именами, а если и пишут, то как-то вскользь? А ведь это не только Иван Петрович Белкин, но и Пиндемонти, Андрей Шенье и другие. Сам занимаясь подделками, Пушкин разоблачил поддельные песни западных славян, изготовленные Проспером Мериме, но опубликовал свои вольные переводы с этих подделок без ссылки на первоисточник. Почему?

Когда в России готовились отметить 200-летие со дня рождения поэта, я в городской газете опубликовал серию очерков о творчестве Пушкина и о его контактах с людьми своего времени. Очерки были замечены, и я получил за них премию губернатора – 500 рублей. Эту сумму перечислили на счет в редакцию, присоединили к моей зарплате и высчитали с меня в виде подоходного налога, отняв от моей основной зарплаты аж 30 рублей. Впредь от таких «щедрых» подарков я отказывался, как мог. Но не в деньгах счастье и даже не в их количестве. Куда важнее знать, что тебя заметили, признали и – вот что завистники делают! - не позволили мне больше в этой газете, где я работал к тому времени 16-й год, опубликовать ни одной маломальской заметки о творчестве Пушкина, даже событийной, с мероприятий, посвященных 200-летию поэта. Я пишу – они не публикуют.

Есть у меня здесь и еще одна литературная страсть – эпоха, предшествующая Пушкину. А это целый XVIII  век, а еще предшествующий ему, век воцарения Романовых в России. Много загадок таит это время.  Это только Пушкин мог негативно отнестись к поколению своих предшественников из XVIII  века, взяв под свою зашиту «Слово о полку Игореве» и заявив: «Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Державин? но Державин не знал и русского языка, не только языка «Песни о полку Игореве». Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плане ее, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?»  Мы еще вернемся к этим словам, а пока лишь отметим, что XVIII  век – это целая эпоха, литературная, историческая, историографическая, просветительная. Россия оживала даже под жестокой самодержавной властью Романовых и громко заявляла о своем особом месте в мировом культурном процессе.

Этому голосу прорваться во всю мощь помешала опять же власть самой просвещенной российской монархини. Еще Пушкин в «Путешествии из Москвы в Петербург» отмечал, что  «со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно». Почему? Потому что народ постоянно опасается от власти подвоха. Подлый характер проявляет российская власть за последние 400 лет: сами властители спровоцируют на что-нибудь массы, сами заведут, а потом за это же и наказывают. Помните недавнее? «Берите суверенитета столько, сколько проглотите». А что потом? Кто на нары, кто на тот свет. Ленин тоже обещал нэп всерьез и надолго. Кто клюнул, оказался врагом народа. Екатерина Великая тоже подала пример, сама начала писать в журналы. Все думали, что это тоже «всерьез и надолго».

Но куда там! В опалу попадали писатели, просветители и журналисты. Новиков, Фонвизин, Державин, Крылов, Петров, Кутузов. А более ранние просветители Ломоносов и Татищев, чьи исторические труды при их жизни не были опубликованы!? После смерти ученых их рукописи попали в руки тех, кого они критиковали! Что подлинного в них оставлено? А кто знает? Это порядочно?

А Радищев, приговоренный к смерти за написание книги! В 1790 году (через 15 лет после казни Пугачева) Екатерина Вторая прочитала «Путешествие из Петербурга в Москву» и якобы заявила, что А. Радищев - «бунтовщик хуже Пугачева». Потому его тоже приговорили к смерти? А ведь в России смертная казнь была отменена еще дочерью Петра Первого – императрицей Елизаветой Петровной. Помнит ли кто об этом? А знают ли читатели о том, что Радищев один из первых в России выступил против цензуры и сделал даже исследование о происхождении цензуры? Это тоже стоило ему свободы.

Или вот еще такой факт. У Александра Сумарокова в «Наставлении хотящим бытии писателями» (1748!) читаем:
Довольно наш язык в себе имеет слов,
Но нет довольного на нем числа писцов.

А далее поэт говорит, что русские писатели охотнее пишут про Германию, про далекие страны. Сумароков не говорит, почему они так делают. Он просто констатирует факт. О причинах не говорит. А они в том, что писать о чужбине безопаснее. Если бы Пушкина выпустили из страны, то он, возможно, написал бы немало о других странах и не погиб бы на дуэли. Но он всю жизнь был невыездным. Невыездной – во многих языках даже такого понятия нет, да и в орфографических словарях русского языка такое слово не встречается. Нет слова – нет явления.

У меня здесь, в Германии, есть почти свободное время, чтобы рассказывать нашим современникам об этой почти уникальной эпохе. Нет, я не собираюсь делать какого-либо литературного анализа. Я не литературовед. Я не лингвист. Я любитель, но мне есть что сказать. Что предшествовало российскому литературно-эстетическому взлету ХIХ века? Что подготовило появление страстного Пушкина, язвительного Гоголя, космического Лермонтова, влюбленного в бескрайнюю ширь Кольцова, страдающего за весь мир Некрасова, мечтательного Гончарова, рассудительного, масштабного Толстого, протокольно точного Достоевского, умеющего дух и идею превратить в материю, то есть в описание страстей и страстишек, и многих других? Я уверен, что имена писателей русского Просвещения XVIII века еще будут востребованы, будут время от времени входить в моду у просвещенной публики.

Удивительно, но век космических технологий проявляет интерес к писателям и мыслителям более отдаленных эпох. Что он там, в прошлом, ищет? Сокровенных знаний, то есть сокрытых, скрытых, утаённых, тайных, потайных, спрятанных или схороненных. Вот каких знаний добивается новое поколение. Уже не один десяток лет в русскоязычной среде появляются тысячи якобы носителей сокровенных знаний, ведьм, знахарей, астрологов и иже с ними. Сонм всезнаек, охочих до чужого кармана, они часто опорочивают сам интерес человека к прошлому.
 
Прошлое покрыто мглой неизвестности, заштукатурено толстым слоем домыслов и позднейших заблуждений, и надо хоть что-то о нем рассказать достоверное, указать на те моменты, когда случилось искажение, обозначить направление поиска истины. Я не собираюсь никого поучать, я просто выскажу свои мнения и сомнения, авось кого-то тоже насторожит нынешняя ситуация. Любое сомнение на пользу. Сомневающийся человек, как правило,  не клюет на дешевую наживку. Получив информацию, он тоже примется размышлять о прошлом, а не заглатывать то, что ему кидают.


О «Слове» слово

«Слово о полку Игореве» - уникальное явление не только русской, но и мировой культуры. Оно стоит особняком, не входя ни в одно литературное течение. Хорошо выразился Пушкин: «Старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь и на ней возвышается единственный памятник: «Песнь о Полку Игореве».

Почему не существует? Не потому ли, что прошлое сожжено на так называемых кострах инквизиции, вывезено за границу, там переписано, переведено на другие языки, а после уничтожено? Остались отдельные подделки под прошлое, нередко написанные на ломаном русском языке…

 А в «Слове о полку Игореве» звучит всё-таки исконно русское слово.

Я не собираюсь делать литературоведческий анализ поэмы, отмечу только, что познакомился с этим шедевром впервые в восьмом классе, в далеком теперь 1961 году. Наша учительница литературы сделала правильно, что отвела на него несколько уроков и начала читать тексты: древние страницы, перевод на современный русский, поэтические переводы Василия Жуковского, других поэтов.

Мы вчитывались в строчки поэмы, улавливали музыку, представляли зримо картины боя, пленения, бегства из плена Игоря, радость всех его возвращению. Вещий сон Святослава…
Кстати, меня очень поразил и надолго запомнился плач Ярославны, он  напомнил мне причитания женщин во время проводов своих кормильцев в последний путь. К тому времени, когда мы стали изучать «Слово», плачи по покойникам на похоронах уже прекратились, но покойников все еще несли на руках через весь город. Нельзя забывать, ведь это было. Такова была старая традиция. Перестали носить под напором атеистической пропаганды. К этому времени появилось стремление все упростить, сделать жизнь проще, взгляды примитивнее, отношение к жизни становилось все больше упрощенным и потребительским, ведь партия поставила задачу искоренить старые привычки. Состоялся ХХI Съезд КПСС. Нам хотели навязать принципы Кодекса Строителя Коммунизма, пытались увести в какие-то дебри наукообразия, а от старого последовательно  отваживали. Иконы выносили из домов. Плачи по покойникам прекратились. Носить умерших через весь город прекратили. К тому же появился автотранспорт, позволяющий быстро попасть из одной части города в другую. А что в результате? Большой культурно-социальный пласт русской жизни был уничтожен, сведен на нет.

Вот так всегда. Воцарение Романовых уничтожило один пласт прежней культуры, в том числе захоронение в антропоморфических гробах по традиции близкой к ритуалам якобы древнего Египта.
Реформы Никона раскололи церковь, сделали ее подконтрольной, подвластной, местнической. Глобальные реформы Петра  поставили все общество в полную зависимость от самодержавной власти.
Укрепилось крепостное право.
Патриаршество на Руси заменено подвластным царю Синодом. Сколько древних колоколов поснимали с церквей, сколько седых бород обрезано, сколько уважаемых личностей унижено! А во времена Екатерины в значительной степени европеизировали, онемечили русскую жизнь дворян.
А крестьян в Малороссии закрепостили, а в Россия государственных крестьян отдавали в частное владение за так называемые сексуальные услуги царского двора.
При Романовых Россия вообще оказалась оккупированной.
Все губернаторы – из Европы. И только после восстания Пугачева иностранцев стали заменять русскими чиновниками, птенцами из гнезда Петрова.

Революции ХХ века еще больше упростили отношения между людьми, изгнали из душ Бога, и сегодня в богатейшей стране мира большая часть населения влачит жалкое существование. Почему? Потому что эксперименты не проходят бесследно. Я не жалею того патриархального уклада, который ушел из города моего детства, потому что жить стало духовно проще, легче, не надо ежедневно ломать голову над тем, грешишь ты или живешь праведником, но иногда и сегодня у меня звучит в ушах высокий голос плакальщицы: «На кого ты меня, милый, оставил?»

Мы читали и перечитывали на уроках отдельные строчки, предложения, словосочетания из древней поэмы «Слово о полку Игореве». Ничего необычного – рядовая работа с текстом, но, видимо, наша учительница любила эту поэму и сумела убедить и нас. Я тоже полюбил и даже выучил наизусть два или три абзаца древнего текста, а ведь я не был прилежным учеником, особенно в восьмом классе.

Что меня тогда в поэме поразило? Упоминание бога. Нас воспитывали атеистами, но в нашем небольшом городке были сильны религиозные традиции православия и старообрядчества, мы многое исподволь впитывали оттуда, хотя официально заявляли, что бога нет. А тут из текста поэмы на уроках литературы на нас дохнуло не только христианство с молитвами и вещими снами, но и язычество с его плачами, причитаниями, идолопоклонством. Наверное, впервые в жизни мы услышали имена древних языческих богов – Стрибога, Даждьбога, Перуна.
Я тогда сложил пополам ученическую тетрадь, сшил, разрезал, сделал из нее словарик и выписал в него многие имена древних божеств, в том числе тмутараканского болвана. Это были первые шаги познания прошлого. После я много раз удивлялся, почему нас постоянно убеждали, что мы живем в самой образованной стране, что больше, чем в СССР, нигде не читают, а я сравнивал и убеждался в другом: Пушкин в нашем возрасте знал на порядок больше, владел иностранными языками…

Потом мы изучали «Слово» в пединституте. Наш декан литфака Ева Лазаревна Лозовская разжевывала нам и заставляла глотать каждую примечательную фразу, каждый образ. Семинары по курсу древнерусской литературы не были предусмотрены вузовской программой, и она старалась все сообщить нам в лекции. Усилия не прошли даром. Прежде я не мог понять, в чем красота звуков стаи убитых птиц. Разве приятно наблюдать и слышать, как десять соколов жестоко расправляются со стаей грациозных лебедей? Я всегда был против насилия, за весь школьный курс начальной военной подготовки я ни разу не взял в руки автомата, хотя зачет умудрился сдать. А в поэме стервятники расправляются  с грациозными белыми птицами. Ну не дал Бог водоплавающим скорости и агрессии хищников. Чему тут радоваться?
Красивая птица лебедь. На Урале, в России редко приходилось наблюдать лебедей, а в Германии они есть почти на каждом пруду. Доверчивые. Корм берут прямо из рук, хотя надписи предупреждают, что подкармливать птиц категорически запрещено. Когда самка сидит на гнезде, то стерегущий ее лебедь, медленно и очень осторожно подплывая за кормом, шипит, вытягивает шею, угрожает, а потом спокойно кормится с рук. Когда часто в одно и то же место приходишь с хлебом в кармане, грациозные птицы тебя узнают и приплывают к тебе издалека.

Так вот, есть древнее поверие, что лебедь поет свою прекрасную песню один раз в жизни, только перед самой смертью. Не случайно эта песня называется лебединой: и самой красивой, и самой последней.

Песнь Бояна в древней поэме сравнивается не с одной последней песней, а сразу с несколькими, ведь десять соколов одновременно начинают терзать лебединую стаю. Какой же красивой должна быть общая мелодия, когда звучат одновременно десятки  самых лучших самых последних песен! Слаженный духовой оркестр на сотню голосов. Живые струны Бояна создают мелодию не хуже этих лебединых песен.

Древнерусскую литературу нам читали на первом курсе, а на втором мы изучали древнерусский язык. И опять судьба свела нас с текстом «Слова», мы анализировали лексику, словосочетания, построение предложений. Вот где пригодилось выученное наизусть начало поэмы. Более того, ранее выученное я пополнил еще несколькими абзацами, зная, что если придется работать в школе учителем, то это обязательно пригодится. И пригодилось, но прежде хочу сообщить еще об уникальном факте.

В июле 1969 года мы сдали экзамены, написали научные работы, трактаты и пришли на выпускной вечер получать дипломы и «поплавки», этакие голубенькие с беленькой каемочкой  ромбики с Гербом Советского Союза и раскрытой книжицей. Несмотря на студенческую бедность, мы организовали банкет. В самой большой аудитории, где в течение четырех лет нам читали лекции, были накрыты столы с водкой и дефицитными болгарскими винами, с венгерскими компотами, томатами, огурцами и перцами, со множеством других вкусных яств. Среди них выделялись ярким цветом совсем уж дефицитные апельсины из Марокко, так неудачно воспетые, кажется, Василием Аксеновым. Нынешним летом его не стало. А тогда были речи, приветствия, ответные слова, воспоминания. Были слезы радости. Были даже истерики.

И в разгар всего этого действа на кафедру восходит преподаватель общего языкознания Всеволод Иванович Сенкевич, говорит, что наш курс был у него лучший за всю его преподавательскую жизнь, что он никому этого не читал, а нам прочитает. И начал он читать по древнему тексту «Слово о полку Игореве». Правду сказать, мы для его докторской диссертации сделали очень много, организовав сбор диалектных слов с пояснениями и образцами использования. Я записал около тысячи таких слов-карточек. Многие сдавали больше меня – целыми коробками из-под обуви. Налитое в стаканы вино выдыхалось, закуски остывали, тонко нарезанные сыры высыхали и прогибались, как плечи у Аркадия Райкина, а мы слушали «Слово о полку Игореве».

Кто-то за нашим столом пошутил: «У профессуры свои причуды», но на того шикнули, и чтение продолжалось в полной тишине. С этим профессором мы не были запанибрата, мы уважали его строгость к себе и к другим, ценили за его справедливость. После мы пытались расшифровать смысл сказанного и пришли к выводу, сделанному еще Карлом Марксом, что «Слово» - это «призыв русских князей к единению как раз перед нашествием …монголов». В общем, на том выпускном вечере мы дали торжественную клятву собраться через год, через пять, через десять, а после собираться через каждые десять лет, но ни разу не собрались. Как в поэме, так и в нашей жизни призыв к единению не был услышан.

В школу учителем я пришел, казалось, хорошо подготовленным, особенно по «Слову о полку Игореве». Довел своих шестиклассников до восьмого, открываю программу по литературе, а там… Это же ужас! На «Слово о полку Игореве», на этот шедевр мировой литературы всего один час. Есть от чего в отчаянье прийти! Вспомнишь тут пушкинское: «Не дай мне бог сойти с ума». Сократил время на обзоры, на другие темы, но «Слово» мы изучали основательно. Учить отрывки наизусть никого не заставлял, но ко мне подходили ученики и просили принять у них зачет. И что удивительно, добровольцы выбирали древний текст. Потом на родительском собрании узнал секрет такого феномена. Во-первых, детям понравилась древняя поэма, во-вторых, на их восприятие подействовали сами родители, которые вспомнили свое восприятие этого древнего текста и убедили (не заставили!) своих детей, что образованный человек должен знать хотя бы несколько строчек по оригиналу «Слова о полку Игореве».

Работая журналистом, обозревателем общественно-политического отдела городской газеты, я время от времени обращался к тексту «Слова», чтобы раскрасить сказанное в своих статьях, интервью, эссе умной фразой, благо поводы для такого цитирования всегда были. Уезжая в Германию, я прихватил с собою несколько книг, в их числе два экземпляра «Слово о полку Игореве» и набор открыток по иллюстрациям к «Слову» художников Палеха.

Здесь, в Германии, я начал перечитывать поэму, ее переводы, мнение о ней Карамзина и Пушкина. И что же?  Я окончательно лишился сна. В какой-то момент мне показалось, что поэма вовсе не древняя, что написана она в XVIII веке, что в ней во всей полноте проявился модный тогда литературный метод – сентиментализм с его чувствительностью и плачами. Я отгонял от себя эту крамольную мысль, а она росла, увеличивалась в размерах, загоняла меня в тупик, и я вынужден был выкроить время и заняться сопоставлением фактов. Испещрил замечаниями оба текста, привез из России много книг по данному вопросу. И чем больше читал и размышлял, тем больше меня преследовала эта крамольная мысль. Даже мнение и авторитет Пушкина на меня не действовали своей магией. На мой взгляд, не может быть такая поэма подделкой позднего времени.
 
И все же надо все взвесить и проверить. Воспетый Лермонтовым дух отрицанья, дух сомненья  мозгам покоя не дает.


О страничке из дневника

У меня нет того терпения, каким обладал Корней Чуковский, который более 60 лет вел дневник писателя, рассказывая о проведенных днях, встречах, чувствах и пристрастиях. Я в этом плане достаточно ленив и не обременен обязательствами даже перед самим собой. Но и у меня нередко возникало желание отразить кое-что на бумаге. Одну из записей хочу предложить сейчас. В то время я работал на крупном машиностроительном заводе руководителем пресс-службы. В наши обязанности входило еженедельно выпускать газету объемом 12 страниц А3, готовить поздравления юбилярам, некрологи, а также книгу по истории завода за 75 лет.

Итак, запись из дневника от 20.05.2002 г.
Весь май я ощущаю себя бегущим, а дорога все в гору и в гору. Вершина еще высоко, а времени мало. Опасаюсь, что к сроку не успею. Учащается пульс. Я постоянно чувствую биение собственного сердца. Стоит мне рукой коснуться чего-либо, как я угадываю ритм своего пульса. Такого со мною никогда не было.
Сегодня на совещании у Л.(советника генерального директора) принято решение сдавать каждую неделю текст за три года. Легко сказать, что так надо. Но подготовить за неделю, не имея достойных заготовок, 15 – 20 страниц текста – дело не шуточное.
Завод не работает и желающих поболтать по пустякам с главным редактором (да еще и автором будущей книги о заводе) достаточно много. А меня все больше стали раздражать те люди, которые заводятся с полуоборота и готовы сутками вспоминать о своих трудовых подвигах, вызванных преодолением элементарных фактов бесхозяйственности.
Долгое время создавалось впечатление, что авторы, входящие в нашу группу, работают очень много и очень плодотворно, но стоило взяться за обработку подготовленных ими материалов, как стало ясно, что они не в графике, который сами же предложили, как правило, топчут одно место, один год по целому месяцу.

До юбилея завода, то есть до июня 2003 года, книгу мы все-таки написали. С огромным перенапряжением, но в сроки почти уложились, было время на то, чтобы книгу напечатать в типографии. Чтобы хорошо издать книгу, нужны немалые деньги, а их у завода не оказалось.  На книгу похуже денег, конечно, надо меньше, но для руководства предприятия делать такую книгу совсем не престижно. Начальству же нужно перед коллегами-директорами блеснуть, а еще перед областным и федеральным руководством. Мы-то писали книгу для заводчан, для чтения, а начальникам нужна была красивая безделушка в коленкоровом или даже кожаном переплете, с лощеной бумагой, с большими красочными картинками и их собственными фотографиями, чтобы поставить в шкафы своих кабинетов, а при посещении завода высокими гостями продемонстрировать им историю завода и вклад своей персоны в конечные результаты.

Героические усилия творческого коллектива были потрачены на создание того, что просто легло в сейф. После юбилея книга оказалась никому не нужной, а до следующей памятной даты далеко. Здесь, в Германии, я понял, почему наша книга не вышла. Мы писали о череде давно минувших событий, а надо было красиво рассказать о замечательных делах нынешних начальников, от которых зависит финансирование нашей работы и печатание книги. Мы сделали неверные акценты, потому и поплатились.

До самого моего отъезда за границу пресс-служба жила в ожидании массового увольнения. Во главе завода оказались совсем новые люди, которые прежде на заводе не работали, традиций и истории его не знали и не хотели знать, они ссылались на один из первых пунктов устава акционерного общества, где говорится, что главная цель предприятия – получение прибыли. Усилий прилагалось много, но сбыта не было, обеспечить хорошее качество машин не удавалось, а прибыли, как не было, так и не стало.  Зато в адрес редакции постоянно звучало, что газета на таком предприятии не нужна, что писать книги о заводе незачем, а потому после каждого критического выступления в газете у некоторых руководителей возникал зуд уволить главного редактора, а всех остальных разогнать. Этот зуд сдерживали только несколько человек: сам генеральный и один или два его заместителя, а это значит, что состояние гонки, подъема на высокую гору у меня не проходило и после юбилея. Можно сказать, что с такой одышкой и жуткой усталостью я отправился на ПМЖ  в Германию, и целый год ушел на то, чтобы  отдышаться, отдохнуть от телефонных звонков, от сообщений через факсы и электронную почту.
 
Сейчас у меня ничего нет: ни телефона, ни факса, ни адреса в Интернете, есть угол в квартире с книжными полками на русском и немецком языках, есть возможность брать книги в библиотеках города, есть возможность пользоваться справочной литературой в музеях Гете и в институте Генриха Гейне, немецких поэтов мною любимых предпушкинского и пушкинского веков, есть компьютер с заготовками, есть кое-какой архив и много идей in meinem Kopf. Страдаю от нехватки нужных книг: в России осталась приличная библиотека. Впрочем, книг у меня и здесь уже много. Гоголь, Толстой, Пастернак, Солженицын – книги русских писателей на немецком языке. Но особенно радует, что есть книги тоже на немецком об эпохе Екатерины Великой. Немцы любят вспоминать, что Екатерина, уроженка Германии, много лет и успешно, на их взгляд, возглавляла Россию.

В Германии у меня в конце концов появилось время, которое с пользой можно использовать для превращения идей в нечто материальное, которое можно увидеть, подержать в руках, прочитать вслух или про себя, сделать выписки, рассказать о прочитанном другим, можно даже просто бросить в огонь, как поступали во все времена с книгами идейных противников. Хорошо придумано: не согласен с книгой – брось ее в огонь. Не согласен с автором – посади его в тюрьму или отруби ему голову. Тоталитарные режимы пользуются этим до сих пор, хотя нас уверяют, что живем мы в очень просвещенное время. В общем, решил я написать книгу о том времени, которое люблю, о тех произведениях, которые оживляют мысль. Люблю «Слово о полку Игореве». С него и начну, но прежде несколько слов о нашем времени.


О казахском эпосе

Недавно посетил Ганновер. Там живет один из наших многочисленных родственников, зовут его Борис Винтерголлер, ему исполнилось 70 лет. Ботаник до мозга ногтей, он свой частный садовый участок превратил в опытную станцию. И не один раз. Доктор наук, много лет он работал в ботаническом саду города Алма-Аты, а потом в связи с распадом Союза вынужден был покинуть Казахстан и уехать на историческую родину. Распад выделяет много негативной энергии, он с этой энергией столкнулся, когда над ним поставили руководителем казаха, который темы не знал, в ботанике не был силен, даже казахским языком владел хуже, но он был представителем той, так называемой титульной национальности, которая дала название стране, суверенному Казахстану. Впрочем, вопрос о национальности спорный. Национальность эту не по чину присвоили себе группы степняков, которых еще во времена Екатерины называли киргиз-кайсаками. Но об этом в другой раз.

Так вот во время юбилея Бориса гости много говорили о сегодняшнем Казахстане, там у них прошли молодые годы, там у многих остались друзья, родственники и даже враги.
Сегодня казахские историки упорно трудятся над тем, чтобы обосновать мировое значение казахского народа, его выдающуюся роль в развитии цивилизации. Другие не хвалят, так хоть самим похвастаться. Думается, что им это очень скоро удастся, на бумаге, конечно, ведь у нынешних историков в распоряжении огромный арсенал средств подготовки документов любого уровня.

На дне рождения у Бориса собрались многие переселенцы из Казахстана, все они считали его своей родиной, не предполагая, что усилиями нескольких групп политиков родина-мать в очень короткое время станет злой мачехой. Уровень их жизни в Германии не ниже, чем был в Казахстане, но они воспитаны в другой культуре, которая и с годами не забывается.

С ними я вел разговор о своих выводах по поводу «Слова о полку Игореве», которое считаю подделкой конца XVIII века. Они не удивились. Многие из них знают «Слово», изучали в школе не 15 минут, а серьезно, учили наизусть отрывки, которые помнят до сегодняшнего дня. Тут удивлялся я, почему они так быстро мне поверили, не потребовав даже доказательств. Оказалось, что на их глазах стали появляться якобы древние эпосы, имена давно забытых акынов. В этом списке находок, по их мнению, может появиться что-то и постарше «Слова о полку Игореве», ведь чем больше ложь, тем больше ей веры. Все возрастающий объем поддельной литературы кого угодно убедит в наличии древней культуры. Шашлык длиной 65 метров – факт для книги рекордов Гиннеса - сделали ко дню рождения президента Нурсултана Назарбаева. Неужели не обоснуют прекрасное историческое прошлое? Кстати, шашлык – вовсе не казахское кушанье, но сотворили же его для президента в качестве древнего национального блюда.

Мне не приходилось знакомиться с казахским эпосом, но в свое время я много читал Олжаса Сулейменова, который немало сделал для развития национальной культуры. Он изучал «Слово о полку Игореве» и нашел в нем очень много тюркизмов, из чего сделал вывод о глубоких внутренних связях между казахским и русским народом. Восстановить бы подлинную картину развития мира. Мы могли бы глядеть на мировую историю другими глазами. Я верю, что мировая история была совсем другой. Но беда, что в угоду сиюминутным устремлениям угодить власть имущим продолжается искажение исторического прошлого, создаются фантомы, опасные для будущего. И вот такой фантом возник в Казахстане, в других странах бывшего Советского Союза. Такие фантомы давно существуют в Европе и Азии, стали частицей быта и даже сознания народного, а нередко поводом для этнических, конфессиональных, политических конфликтов и даже войн.


О солнечном затмении

1 мая 1185 года произошло одно из самых крупных и самых известных на Земле затмений солнца. На эту дату многократно указывают гороскопы в храмах,  дворцах и пирамидах  якобы Древнего Египта. Ведь надо учесть, что эти картинки, которые тиражируются многократно в печати и в электронных средствах коммуникации, содержат в себе точное указание на время важнейших событий, ведь гороскоп – это вовсе не то, о чем говорят звезды, к чему приучили обывателя современные астрологи, а конкретная дата, вычисленная с использованием известных в те времена небесных светил: Луны, Солнца, Меркурия, Венеры, Земли, Марса, Сатурна, Юпитера.

По подсчетам авторов новой хронологии Фоменко и Носовского, именно в канун этого затмения солнца в Иерусалиме на Босфоре состоялась казнь на кресте Иисуса Христа. Эта позиция у меня вызывает доверие, поскольку она подкреплена многочисленными доказательствами, в частности, указанием в Бейкосе на гигантскую могилу в нынешнем Стамбуле, возможно, оформленную на месте казни Иисуса Христа на Голгофе, на крестовые походы, которые были организованы почему-то не на территорию нынешней Палестины, а на Константинополь – Цареград, на попытки исказить историю даже там, где много документальных свидетельств того, как развивались подлинные события.

Эта позиция отражена на картинах многих европейских художников Средневековья при изображении казни Иисуса на кресте. Есть книги древних русских авторов о хождении в Иерусалим, который, по их изображению, находился в Константинополе-Цареграде. Наконец, и сегодня в Подмосковье на реке Истре можно увидеть остатки Новоиерусалимского монастыря, который начали строить во времена патриарха Никона. Главный храм этого монастыря воспроизводит контуры храма на Голгофе в том же Иерусалиме на Босфоре, то есть в Стамбуле.

На эту же дату – 1 мая 1185 года – указывает и академик Дмитрий Лихачев в предисловии к изданию «Слова о полку Игореве», но в связи с другим событием – неудачным военным походом русского князя Игоря против половцев, нарушителей русских границ. О неудаче в этом походе предвещало затмение, которое  воины из Игорева  полка наблюдали еще в первые дни своего выступления у берегов Оскола.

Совпадение таких дат – свидетельство того, что кто-то грешит против истины. Смею предположить, что «Слово  о полку Игореве» - не подлинный документ древней Руси, не памятник древней культуры, а подделка более позднего времени, выполненная по заказу правящей династии. А значит, академик Дмитрий Лихачев заблуждается, когда соотносит с датой похода воинов Игоря против половцев. Скорее всего, этого похода не было вообще, его придумали создатели Радзивиловской летописи, вполне возможно, используя какие-то очень древние источники с описанием реальных военных походов, а сама подделка оформлена в конце XVIII века не без усилий собирателя старых книг и манускриптов Мусина-Пушкина и молодого начинающего литератора  Николая Карамзина. Я в этом убежден. Почему? Вот об этом я и стараюсь рассказать.

Впрочем, я не могу сказать, что только я во всем прав, а все остальные врут или заблуждаются. Может быть, я заблуждаюсь. Я просто хочу разобраться и постараюсь быть точным даже в мелочах.


О половцах

Итак, в основе «Слова о полку Игореве» лежит факт неудачного похода четырех русских князей с дружинами против половцев, которые завоевали часть русских земель, в том числе город Тмутаракань, принадлежащий когда-то черниговским князьям. Перед Игорем стоит вполне конкретная и патриотичная цель – наказать половцев и вернуть захваченное ими.
Очень немного сведений о половцах дошло до нашего времени, неизвестно точно, где жил этот народ. Но в литературных и художественных памятниках половцы отражены широко. И всегда в связи со  «Словом о полку Игореве». Выделяется опера Бородина «Князь Игорь» с искрометными половецкими плясками, с задушевными песнями половецких девушек, с арией половецкого хана. Иногда создается впечатление, что и сам композитор Александр Бородин (1833-1887) – выходец из этого народа, так ярко он представил в своей опере половцев, куда ярче, чем русских.

В большом немецком лексиконе сообщается, что половцы (в основном куманы, команы из Восточной Европы) – туркоязычный кочевой народ, ветвь кыпчаков, в 11-12 веке они населяли южнорусские степи, в 1240 году были покорены монголами. Часть половцев осела на территории нынешней Венгрии.
 
Примерно такие же сведения можно найти и в русских энциклопедиях и справочниках.
В комментариях к массовому изданию «Слова о полку Игореве» очень мало сведений о половцах, словно их и не было. То есть об этом народе мы можем судить лишь по тексту поэмы, иногда отмечается, что русские князья использовали половцев для борьбы за власть и влияние, с их помощью порабощали соседей. Еще в комментариях отмечено, что половцы, видимо, поклонялись тмутараканскому идолу.

Во вступительном слове Дмитрия Лихачева дается характеристика Великой степи и степнякам:
«Огромная, бескрайняя, поросшая буйной травой дикая степь. Бесконечные отлогие спуски к далеким рекам. Скрытые от глаз кустарники и рощи по оврагам. Со всех сторон опасность: степь принадлежит тем, кто в ней кочует, кто идет весной с юга от зимовий на богатые северные пастбища, на села и города русских, чтобы захватить детей, женщин, мужчин. Поживиться золотом, мехами, тканями, оружием. Степняки объединены, сплочены, у них быстрые кони, осадные катапульты, чтобы брать города, огромные, передвигающиеся на великих возах самострелы, тетиву которых натягивают пятьдесят человек. Есть даже «греческий огонь». Они воюют и в Средней Азии и на Балканах. Именно в этот год они сражаются в Болгарии. Воюя, они движутся всем народом: их жены и дети – в походных войлочных домах на телегах. Это страшный враг. Ужас и проклятие Руси – половцы».

Такая вот оценка народа, который якобы держал в страхе огромную территорию оседлой Руси с белокаменными городами, с системой защиты в виде засек и надолбов. Для того, кто не верит в теорию монгольского завоевания Руси, многие эти сведения покажутся надуманными. Следовательно, такому человеку надо искать другие версии или придумывать иные предположения. Если не сохранились подлинные документы и материальные факты, то приходится довольствоваться версиями.

Выскажу предположение, что такого народа не было в реальности никогда, потому что половцев придумали создатели Радзивиловской летописи, чтобы показать всегда зависимую роль Руси. Даже, дескать, мало кому известные и весьма малочисленные кочевники топтали копытами своих лошадей бескрайние русские просторы. Хотя давно известно, что оседлый народ лучше организован, лучше приспособлен к жизни, к обороне, к длительной войне, чем кочевник, потому что у оседлых есть распределение труда и обязанностей, где по сути в каждой отрасли выступают профессионалы, а кочевник если и занимается всем тем же, то на уровне любителя.

Как правило, всегда в выигрыше оказывается профессионал, как лучше подготовленный к данному роду деятельности. Следовательно, и в войне должен победить оседлый народ, а если мировая история наполнена массой фактов иного качества, значит такая история от лукавого, она придумана в тиши кабинетов историками, не нюхавшими пороха. Отсюда вывод, что кочевники-половцы не могли держать в страхе и собирать дань с многочисленных и оседлых русских. Из этого же рода и другие завоеватели Руси так называемого домонгольского периода – печенеги.
 
Оседлый Каин убил кочевника Авеля. Даже эта библейская легенда говорит о силе оседлых, а не кочевых. Оседлость – это всегда более высокий уровень организации производства, потребления, быта, устройства, обороны и т.д.

В энциклопедии Брокгауза и Ефрона, изданной в Санкт-Петербурге в 1898 году, содержится обзорная статья об этнографическом составе России, в ней перечислены основные группы и основные народности империи, но ни половцев, ни печенегов нет, они, выходит, растворились в веках, хотя многие малые народы и на юге, и на севере сохранились до сего времени, например, мещеря, остяки, гагауты, ненцы, эскимосы, зыряне, чуваши, удмурты.


О Радзивиловской летописи

Николай Михайлович Карамзин, публикуя «Историю государства Российского», подготовил список источников, которые он использовал. Этот список, конечно, не сопоставим с сегодняшней библиографией, но дает определенный перечень книг и архивных материалов, начиная с летописей и с летописца Нестора. Этот список часто приводится в публикациях краткой истории и в отдельных изданиях о жизни историка, в частности, в книге Натана Эйдельмана «Последний летописец». Но к этому списку есть вопросы, если сопоставить его с размышлениями самого Карамзина об истории России в исполнении Левека. В «Письмах русского путешественника» Карамзин называет две фамилии летописцев – Нестора и Никона, однако в этом списке имени Никона уже нет. Почему? Или его еще не придумали?

В Челябинске у меня хранится журнал с репродукциями западноевропейского художника Тарасевича, умершего в 1703 году. Уверяют, что именно он рисовал миниатюры для Радзивиловской летописи. Его летописец Нестор представлен как писатель примерно XVI или даже XVII  века, но не раньше, хотя в подписи под рисунком указан XII век.
В немецких лексиконах Нестором назван один из мифических древнегреческих царей в Мессинии, участник Троянской войны. Есть также упоминание хроник Нестора (Nestorchronik), анонимного летописного списка XII века, исторической русской хроники  Киевского государства и древнего Новгорода, которая приписывается монаху Нестору, жившему в Киеве в 1056 – 1114 годах.

В русских и немецких источниках Никон (Никита Минов) – это патриарх Московский и Новогородский, который жил во времена Михаила Федоровича Романова и чьи попытки реформировать православную церковь привели к религиозному расколу. Кого имел в виду русский путешественник Николай Карамзин, когда писал о Несторе и Никоне?

Имя летописца Киевско-Печерского монастыря ХII века мне встретилось только в книге Ивана Уханова «Рычков», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в 1996 году. Но это похоже на описку, поскольку он назван создателем Начальной летописи, то есть ему приписано то, что отнесено по традиции к деяниям Нестора.

Однако вернемся к карамзинскому списку источников. Рассказав о летописце Несторе и его хрониках, Карамзин называет основные списки этих летописей: Ипатьевский, Хлебниковский, Кенигсбергский, Ростовский, Воскресенский, Львовский, Архивский, отметив при этом, что «в каждом из них есть нечто особенное и действительно историческое, внесенное, как надо думать, современниками, или по их запискам». Самым последним в списке Карамзина источником названы под цифрой XIV «Государственные бумаги иностранных архивов: всего более пользовался я выписками из Кенигсбергского». А это значит, что Карамзин и работал как раз с Радзивиловской летописью, подготовленной в Кенигсберге.

Нет сомнения: Карамзин работал под диктатом немецких историков, которые были к тому же академиками российской истории. Надо отметить, что с момента основания историческая академия в России была представлена в основном иностранцами, то есть выходцами из Западной Европы. Карамзин в некоторых письмах и в редких дневниковых записях сообщает о заседаниях академии по вопросам истории, но сам он академиком не был. Свою многотомную «Историю государства Российского» Карамзин писал в полном согласии именно с Радзивиловской летописью, которую подготовили по заказу Петра Первого в Восточной Пруссии.

По поводу этой летописи надо отметить следующее. Это самый старый документ, сохранивший наиболее полные и хронологически выверенные сведения о прошлом России. Все эти сообщения о варягах, о правде Ярослава Мудрого, об усобицах и союзах князей почерпнуты в основном из этой летописи, написанной иностранцами, возможно, на основе каких-то русских источников, которые до нас не дошли ни в подлинниках, ни в копиях. Когда отечественные документы в огромном количестве уничтожены официально и сожжены тайно, то остается одно – доверять тому, что осталось. А это и есть Радзивиловская летопись. Похоже, что старые подлинники уничтожались с согласия царей русских с определенной целью, чтобы навязать и сделать господствующей именно нынешнюю версию истории.

Кто знает о другой версии истории? Нам не оставили права выбирать. А потому все мы являемся по сути носителями этой самой идеи. Другой-то мы не знаем. Иначе говоря, нас сделали проводниками только тех идей, которые в свое время и пытались навязать фальсификаторы истории. О том, что были другие мнения, были другие историки, известно. Например, нас уверяют, что есть история Василия Татищева, который резко выступал против иностранной версии истории. Но вот парадокс: версия Татищева подготовлена к печати как раз теми, против кого он выступал. Можно ли доверять такому тексту?

Впрочем, в энциклопедии Брокгауза и Ефрона отмечается в обзоре по источникам истории России, что «немецкие исследователи ХVIII века приняли в главных чертах Татищевскую схему». Потому и приняли, что сами готовили ее текст к печати, выбросив все, что противоречило их взглядам и что не отвечало интересам правящего дома. Там же отмечено, что они отвергли Ломоносовский тезис: «Величество славянских народов стоит близ тысячи лет почти на одной мере», но признали правоту Щербатова, утверждавшего о дикости нравов древней Руси. И это понятно, ведь их цель – изменить прошлое России, взгляды на прошлое, чтобы никогда в сознании народа не возникло чувства собственного достоинства, которое привело бы народ в движение за восстановления своего статус-кво. Впрочем, утвердилось мнение, что в то время, когда древние римляне утопали в роскоши, увлекались театром, поэзией и философией, когда строили многочисленные амфитеатры, племена германцев тоже жили в лесах и носили шкуры.

Что же касается предположения, что половцы придуманы Радзивиловскими летописцами, то в этом есть резон. На пути от Кенигсберга до Москвы лежит город Полоцк, некогда, по официальной версии, вечевой город, названный, видимо, так потому, что находится в местах широкого разлива рек, где случаются частые весенние половодья. Полоцк какое-то время находился под властью Польши, а незадолго до создания летописи стал пограничным русским городом. Создателям летописи было об этом известно, а потому они, видимо, решили пошутить над заказчиком – русским царем Петром - и населили южнорусские степи мифическими половцами, которые были настолько сильны и мобильны, что захватили и город Полоцк, который вовсе не в степи, а далеко на севере среди болот. И эти факты объяснимы. Ведь перед немецкими (кенигсбергскими) создателями летописи была поставлена сверхзадача: убедить русского царя в том, что Русь всегда была притесняемой, подневольной, чтобы случаем не возродился в этом народе прежний воинственный дух и не направил его на новое покорение мира, на восстановление Великой Руси, империи во главе с Москвой – третьим Римом.

Попутно маленький вопрос на засыпку. На открытках, изображающих старые европейские города, гербы часто содержат двуглавых орлов. Двуглавый орел, как известно, символ Византийской империи, а после символ Руси. Почему же европейские города и крепости использовали двуглавого орла в качестве своих гербов? Австро-Венгрия, которая тоже взяла своим символом двуглавого орла в ХIХ веке, эти города не захватывала. На территории Западной Европы и сегодня можно встретить сотни двуглавых орлов на старых административных зданиях. Откуда пошла такая мода?

Когда листаешь страницы истории Киевской (Приднепровской) Руси, то поражаешься иногда последовательности, череде фактов, которые не подчиняются элементарному здравому смыслу. Судите сами. Пришедшие на Русь править варяжские князья Рюрик и его братья вынуждены были вести войну с кровожадными кочевниками – печенегами и победили их. До 30-х годов XI столетия о печенегах больше не слышали, а потом они снова появились. Откуда? Куда уходили? Откуда пришли? Может быть, появились и исчезли лишь на бумаге? Не случайно столь живуча поговорка, что бумага все стерпит.

В энциклопедии Брокгауза и Эфрона утверждается, что в течение трех десятилетий между Днепром и Дунаем кипели страшные бои с печенегами, а потом они под давлением торков ушли за Дунай, увлекая туда и этих пришельцев. Но их место теперь занимают половцы. Как в литературном произведении, звучит троекратное повторение: русские сначала воевали с печенегами, которые потом под напором новых захватчиков ушли за Дунай и там бесследно растворились в веках; новый враг русских – торки, которые тоже исчезли за Дунаем; место торков заняли половцы, которые частыми набегами ежегодно опустошают земли русских княжеств. Половцы занимают территории между Ворсклой и Сулой и отбрасывают оседлое население за Сулу.

Вот этому процессу и хотел помешать герой якобы древней поэмы «Слово о полку Игореве» новгород-северский князь Игорь, собрав некоторых близких по духу князей с дружинами и направившись к берегам Дона.


Об изготовлении древней истории

К XVIII веку в общественном сознании сформировалось мнение, что у России якобы не было древней истории. Почему так случилось? Потому что шло последовательное уничтожение любых следов подлинной истории. Многие древние свидетельства были подчищены, подправлены или уничтожены еще при первых Романовых. Русские богатые люди бывали за границей и видели, насколько там быстро формируется своя история. Они понимали, что менее богатая история европейских стран давно написана, снабжена документальными свидетельствами, множеством объектов искусства и архитектуры, то есть более представлена, чем богатейшая история России. Создается впечатление, что в России не было традиции хранить прошлое, подбирать артефакты. Однако списки запрещенной и уничтоженной религиозной и светской литературы, дошедшие до наших дней, а также огромное число незнакомых нам имен, потому что были запрещены, свидетельствуют о том, что российская словесность была широко представлена и авторами, и названиями.

Мнение об отсталости России в этом плане было сформировано уже при Романовых, которые по сути вырубили под корень старую царскую ордынскую династию, назвав всех предшественников на престоле татарами. Уничтожали не только представителей правящей элиты, но и тех, кто их поддерживал, а это были мастера и специалисты. Особенно постарались при царе Федоре Алексеевиче (1676 – 1682). За шесть лет его правления были уничтожены старые родовые списки – столбцы и написаны новые, где по сути на бумаге доказан и узаконен приход Романовых на престол. Любое имя, не угодное Романовым, из этого списка безжалостно вычеркивалось. Об этом сохранились яркие свидетельства.

В энциклопедии Брокгауза и Ефрона в разделе об источниках русской истории отмечается, что «приказное делопроизводство состоит вообще из «столбцов», то есть входящих и исходящих бумаг, и «книг», из которых наиболее важны «записные» и «приходные»… Служебные назначения записывались в столбцы, из которых для целей местничества стали составляться «разрядные книги» (древнейшая составлена в средине XVI века за время от 1470-х годов; при царе Михаиле они составлялись ежегодно, потом потеряли значение, с изменением порядка военной службы). Для тех же целей составлялись «родословные книги», первая из которых, так называемый «государев родословец», составлен в 1556 году. В 1686 г. составлен новый текст родословных книг».

Сухая констатация фактов, но за ней сложнейший процесс борьбы Романовых за престол. Старый родословец уничтожен, составлен новый, а это значит, что те, кто служил прежде, и их потомки вычеркнуты из списков служилых, значит, они формально потеряли право и на те земли, и на то имущество, которые им даны за службу, то есть теперь они не могут законно подтвердить свое право на имения. Именно как результат ликвидации родословных книг началось разорение мелкопоместного дворянства.

Этот процесс отражен в повести Пушкина «Дубровский», где богатый сосед за просто так отнял имение у своего бедного помещика.

Чтобы доказать законность своего нахождения на престоле, Романовы ликвидировали старые родословные книги, а с 1686 года начали вести новые, по сути одним махом вычеркнув все прошлое.

В энциклопедии Брокгауза и Ефрона отмечается, что воцарение Романовых встретило ожесточенное сопротивление и попытки многих стран-соседей отхватить кусок от Земли Русской.

«Наряду с внешними войнами государству в течение всего века не перестают угрожать внутренние смуты. Новая династия уже не знала кровавой борьбы с боярством, но тем острее выступали наружу проявления недовольства массы».

То есть за первые 100 лет Романовы успешно для себя расправились со старыми боярскими родами, уничтожили какое-либо сопротивление самых богатых представителей, ликвидировав вместе с ними и древнюю культуру, и древние ремесла, и древние письмена, а потому уже в царствование Алексея Михайловича возникает острая  нехватка в специализированных кадрах для дальнейших попыток развивать государство.

 Пришлось прибегать к помощи специалистов из Западной Европы. Иностранцы сформировали и азы русской культуры, и традиции русской истории, базирующейся на выдумке, а не на реалиях прошлого. Но не всегда же быть в чину учимых. Восстание, вошедшее в историю как пугачевское, напугало власть и заставило ее формировать культурную и научную элиту государства из числа русских. Спешная была эта работа. Заменяли наместников-губернаторов, воевод, военачальников, крупных чиновников. Полистайте тома истории времен Екатерины Великой. На смену немцам на губернаторских постах к концу ее правления пришли так называемые «птенцы гнезда Петрова».

В этот же период централизованно города получают гербы. При их утверждении делается соответственная запись высочайшего указа. Так вот в этих записях на бумаге сформирован характер будущей истории, когда в угоду каких-то требований власти одним городам меняют историю, меняют названия и перелают это другим городам, созданным на месте монастырей. Опале подверглись города на Верхней Волге от Калязина до Коломны, а города к западу получают древнюю историю.

К концу XVIII века возникла потребность в создании более или менее убедительного прошлого России, которому было бы доверие у русской интеллигенции. Романовы искали исполнителя, автора будущей истории (историографии) из числа русских, чтобы изложить историю в той версии, какая им выгодна, чтобы показать отсталость всей России, найти этому убедительное объяснение, не прибегая к критике самого царского дома, утвердить в умах неразвитость русского народа и как вынужденную меру - преобладание всего иностранного. На эту роль историографа и готовился молодой Карамзин, когда отправился в путешествие по Европе. По его же словам, 18 месяцев он провел в Европе: Литва, Польша, Германия, Швейцария, Франция, Англия.

Если судить по его книге «Письма русского путешественника», то в средствах он не был стеснен, мог позволить себе самые дорогие вина многолетней выдержки. К примеру, в Майнце за ужином он потребовал «бутылку гохгеймского вина, притом самого старого, какое только есть у него в погребе. Надобно знать, что гохгеймское считается самым лучшим из рейнских вин. «Вы, конечно, поблагодарите меня за этот нектар, сказал мне услужливый трактирщик, ставя передо мною бутылку, - я получил его в наследство от моего отца, которого уже тридцать лет нет на свете». В самом деле, вино было очень хорошо и равно приятно для вкуса и обоняния. Мысль, что я пью рейнвейн на берегу Рейна, веселила меня, как ребенка. Я наливал, пенил, любовался светлостью вина, потчевал сидевших подле меня и был доволен, как царь».

Я живу в Германии более трех лет, был и в этом Майнце, и в Кобленце, и во многих других городах по Рейну, но взять вот так бутылку вина из древних подвалов я не могу. Коллекционное вино очень дорого. Средства не позволяют.

Карамзин останавливался в роскошных отелях, нанимал дорогие экипажи, одевался дорого и по моде. Приходил в дома очень богатых людей, и его принимали с распростертыми объятьями. Во время путешествия по Англии он посетил десятки предместий Лондона – все лучшие замки, и везде перед ним открывали двери. Почему? А сколько он посетил театров и музеев, входная цена в них на порядок выше, чем в России. К тому же он покупал редкие книги. На какие, спрашивается, шиши?

В одной из глав он рассказывает, как подслушал посторонний разговор. Люди говорили, что русские приезжают очень богатые, сорят деньгами направо и налево. «Русские все богаты, как Крезы; они без денег в Париж не ездят», - говорил один из собеседников. «Как будто я не знаю  этого!» - отвечал второй. Карамзину льстило, что о русских так отзываются. Видимо, он имел в виду себя тоже. В «Письмах» есть эпизод о том, как он экономил на ужинах, а на эти деньги покупал книги. Потому привез из Европы обширную библиотеку. Для русского человека того времени такой факт экономии – очень не убедителен, а главное – много ли можно таким образом сэкономить? Книги были во много раз дороже, чем вечерний чай.

Откуда деньги у молодого литератора? Наследство? Вряд ли, иначе бы он не написал "Бедную Лизу". Он знал жизнь бедных дворян. Вернувшись из-за границы, он публикует свои первые произведения, в том числе "Бедную Лизу", потом по примеру Запада организует литературную Мекку у места гибели девушки возле Симонова монастыря, а это на окраине Москвы. Для организации такого места нужны деньги, они у Карамзина, оказывается, были. Потом, занявшись историей России, он открывает у себя в доме литературный салон, где бывают поэты, писатели, историки. Пушкин за всю свою жизнь не мог открыть такого салона - не было денег. А у Карамзина деньги на это были. Кто их давал? На гонорары не разживешься, к тому же между написанием восьми первых томов истории и их публикацией – 13 лет, и все это время, даже в годы войны с Наполеоном, Карамзин получал деньги от правительства и, похоже, не только те две тысячи, которые ему предназначались по указу как официальному историографу.

Словом, поездка Карамзина была заказана и хорошо профинансирована, видимо, правительством, которое готовило из него официального историка. Следовательно, он ехал в Европу как вполне официальное лицо с официальными полномочиями. Потому его принимали везде с распростертыми объятиями, перед ним открывали двери самые богатые дома Европы. Ему показали даже сокровищницы главных стран Европы. Ему все показали, что он хотел увидеть. А главное - он увидел, как подделывается древняя история, и вдохновенно написал об этом в своих "Письмах русского путешественника".

Думаю, что надо сказать еще об одном обстоятельстве. Путешествуя по европейским странам, Карамзин не был волен в выборе. Если бы он ехал по собственному желанию и за свои деньги, то он бы мог менять маршрут, дольше оставаться там, где интереснее. Похоже, что в Европе он выполнял какую-то миссию. Еще в начале 1789 года он пишет Лафатеру, что в августе будет в Швейцарии. У него намечалась встреча с А. во Франкфурте, но тот сообщил ему в Лейпциг, что будет ждать его в Стразбурге или в Мангейме, но Карамзин не имеет возможности отклониться от намеченного ему маршрута. Почему? На этот вопрос нет ответа ни в «Письмах» самого Карамзина, ни в книгах исследователей его творчества.

В один из моментов Карамзин задумывает махнуть через Альпы в Италию, посмотреть все своими глазами, увидеть развалины древнего Рима. Мечта хорошая, но Карамзин сам отвергает эту мысль как неосуществимую. Почему? И опять ответа нет. Его может знать тот, кто утвердил молодому писателю маршрут и на чьи деньги он едет, но этот вопрос сокрыт от нас двумя веками.

Я считаю, что есть основания считать поездку Карамзина – путешествием государственного человека с поручением на самом высоком уровне. И эта система – государственного финансирования – действовала безотказно, то есть он имел возможность пополнить свои командировочные в европейских банках. Но однажды эта система дала прокол. Об этом и расскажем.

В июне 1790 года Карамзин еще находился во Франции. Понятно, что «Письма русского путешественника» - это литературное произведение, а не бортовой журнал, и Карамзин писатель, а не капитан судна. И все же выбранная им форма изложения предполагает указывать даты написания. Так вот последние записи из Парижа помечены июнем 1790 года. Последнее пристанище во Франции – порт Кале, там запись помечена 10-ю часами утра. Следующая запись сделана уже на корабле – пакетботе, отплывшем в сторону Англии. Одна запись из приморского Дувра и одна из Лондона сделаны без указания месяца и года. Потом же пошли записи с указанием июля.

Итак, начался июль. Одна из записей (одно из писем – по жанру) начинается с традиционной для Карамзина конструкции предложения «с отрицанием»: «Я не видел еще никого в Лондоне, не успел взять денег у банкира, но успел слышать в Вестминстерском аббатстве Генделеву ораторию «Мессию», отдав за вход последнюю гинею свою».

Чувствуется по последующим записям, что деньги он получил, поскольку с помощью «любезных земляков» нашел прекрасные три комнаты. На запросы безденежного человека это не походит. Теперь он усиленно изучает Лондон и его окрестности, посещает богатые дома, обедает у консула в загородном доме, осматривает госпитали и тюрьмы, сидит в суде, осматривает здание парламента, посещает Королевское общество и королевскую сокровищницу («царскую кладовую»), биржи, дворцы, музеи, театры и даже монетный двор, где льют золотые и серебряные гинеи и где надзиратель взял с Карамзина за просмотр несколько шиллингов.

В Виндзорском парке произошло что-то таинственное. Что именно, нам неизвестно, но мы видим результаты, а по ним можем строить догадки. О таинственном случае рассказал сам Карамзин, разделив жизнь на две эпохи: «первую проводим в будущем, а вторую в прошедшем». Произошло нечто судьбоносное, если он так отреагировал на простое сообщение. Как честный человек он не мог оставить этот факт без внимания, но как человек, давший слово молчать, он якобы вспомнил о другом случае, произошедшем с ним где-то в Швейцарии. Думается, что Швейцария – это просто прикрытие. Он «вышел гулять на восходе солнца. Люди, которые мне встречались, говорили «Доброе утро, господин!» Что со мною было далее, не помню, но вдруг вывело меня из задумчивости приветствие «Добрый вечер!» Я взглянул на небо: солнце садилось. Это поразило меня».

Предполагаю, что в банке, где он получал деньги на жизнь в Лондоне, ему сообщили, что финансирование его путешествия прекращено. Эта информация и вызвала шок, а потом он получил указание вернуться в Россию к середине июля. 15 июля он уже был в Петербурге, где в тот день завершилось следствие по делу о книге Александр Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Он приехал, видимо, в тот день, который ему был указан.

Что этому предшествовало?

В Лондон, как уже отмечалось, Карамзин прибыл без денег, но вскоре получил их от лондонского банкира; в один из июльских дней он на ботике вместе с двумя русскими отправился в Гринич. Похоже, что к этому времени он уже знает об отказе в финансировании его дальнейшего путешествия, а потому, плывя по Темзе, он и его спутники рассматривают арки мостов, корабли на реке, дома на берегах и далее он пишет: «рассуждаем – и хвалим прекрасную выдумку денег, которые столько чудес производят в свете и столько выгод доставляют в жизни. Кусок золота – нет, клочок бумажки, присланный из Москвы в Лондон, как волшебный талисман, дает мне власть над людьми и вещами: захочу – имею, скажу – сделано. Все, кажется, ожидает моих повелений. Вздумал ехать в Гринич – стукнул в руке беленькими кружками, - гордые англичане исполняют мою волю, пенят веслами Темзу и доставляют мне удовольствие видеть разнообразные картины человеческого трудолюбия и природы».

С этого момента Карамзин часто вспоминает о деньгах. Когда они есть – их не замечаешь, все делается как бы само собой, а вот при отсутствии денег многое превращается в проблему. Только посещение Гриничского госпиталя обошлось Карамзину и его друзьям по одному рублю. Считает он теперь и гинеи, и шиллинги. Много размышляет по поводу уровня жизни и уровня расходов англичан в столице и в загородных дворцах. Если в Москве, Петербурге или Париже, в других крупных столицах,  уровень расходов богатых дворян неимоверно высок, они разоряются в столицах, то в Лондоне все наоборот. Богатые дворяне много тратят как раз в своих загородных замках. На протяжении всего путешествия Карамзин примеривает на себя возможность жить в той или иной стране. Англию он отвергает для себя сразу по причине «сырого, мрачного, печального» климата. И тут же неожиданно сообщает: «Знаю, что и в Сибири можно быть счастливым, когда сердце довольно и радостно, но веселый климат делает нас веселее, а в грусти и в меланхолии здесь скорее, нежели где-нибудь, захочется застрелиться».

Почему он вдруг вспомнил о Сибири? Почему заговорил о возможности застрелиться? На тот момент ситуация в России была крайне напряжена. Видимо, до него дошли слухи о том, какую  оценку Екатерина Вторая дала книге Радищева, а еще он узнал о предстоящем суде над Радищевым. Писатель в России никогда не чувствовал себя в безопасности от власти, каким бы осторожным в высказываниях и помыслах он ни был. Последние письма Карамзина из Англии наполнены глубокомысленными рассуждениями по поводу характера англичан, сформировавшихся в условиях личной свободы. «Эта неограниченная свобода жить как хочешь, делать что хочешь во всех случаях, не противных благу других людей, производит в Англии множество особенных характеров и богатую жатву для романистов… Англичане в нравственном смысле растут, как дикие дубы, по воле судьбы, и хотя все одного рода, но все различны; и Фильдингу оставалось не выдумывать характеры для своих романов, а только примечать и описывать».

Что еще отметить? В «Письмах» Карамзин сообщает о досрочном прекращении путешествия из-за отсутствия денег, но не только по этой причине. Однако при публикации указаны даты не только в июле, но и в августе, словно он мог писать из Лондона, находясь в то время в России. По горячим следам многие могли сопоставить одно с другим, а Карамзин не захотел подводить своих спонсоров и не связал в тексте опубликованных «Писем» дату окончания путешествия по Европе с судом над Радищевым.

Еще один феномен, объяснить который ничем невозможно. Очень часто Карамзин указывал, что он осмьнадцать месяцев провел за границей. Восемнадцать! Однако при детальном подсчете итог не совпадает с расчетами. Если судить по письмам, то Карамзин выехал в путешествие 17 мая 1789 года, а вернулся в Петербург, по свидетельствам современников, 15 июля 1790 года. Это всего 14 месяцев. Почему нужно скрывать от читателей эти не использованные полностью четыре месяца? С чем это связано? С перерасходом командировочных? С противоречием утвержденным планам путешествия? Почему об этом факте не говорят исследователи творчества Карамзина? Во всяком случае, мне пока не встретилось нигде объяснение этому случаю.


О власти и славе

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Оно было в начале у Бога.
Все через него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.
В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков;
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

С такой вот мудрости начинается евангелие – Святое благовествование от Иоанна. И, кажется, сотни раз читал я этот силлогизм, эту игру слов, многое помню наизусть, но всякий раз что-либо в нем воспринимается в новом свете, не так совсем, как при предыдущем чтении. Значит, действительно, в этом что-то есть: помимо явного смысла, выраженного ясными словами, есть еще и смысл скрытный, доступный только на определенном уровне мыслительной деятельности человека. Вот и сейчас обнаружил, что не вчитывался во многие слова. Советую читающим эти строки  внимательнее прочитать каждое слово, вдуматься в подзаголовок, правильно ли вы его восприняли. Слово "благовествование", я, оказывается, воспринимал скорее всего в несколько ином значении, а не как оглашать радость. И никто не подсказал, поскольку умного наставника, кроме книг, рядом со мною нет.

Язык требует гораздо большего внимания, чем мы ему уделяем. Он более, чем сама история, может поведать о прошлом, настоящем и даже будущем нашего общества. Надо только приглядеться к этому, увидеть невидимое, понять связь времен.

"Слово о полку Игореве" – не оригинал далекого прошлого, а самая настоящая подделка времен Мусина-Пушкина, который не отыскал древнюю рукопись, а создал сам или заказал, допустим, Карамзину, создать такую рукопись. Сделана она, конечно, мастерски, потому и вызывает столько споров и размышлений. А еще мы находимся под своеобразным гипнозом той рекламы, которая дается этой поэме, ведь частенько доверяешь не самому «Слову», а авторитету тех историков, литераторов, ученых, кинематографистов, которые об этом говорят. Музыкальный строй текста неповторим.

Мне неизвестно, какую идеологию исповедовал Мусин-Пушкин, знаю только, что он что-то исследовал на Таманском полуострове, видимо, не без его участия был отыскан и тмутараканьский камень.

Генрих Шлиман, имея огромные деньги, «раскопал» Трою и «нашел» золото царя Приама. Если бы у него денег не было, то золото царя Приама нашли бы другие. Мусин-Пушкин имел меньше денег, потому им найдены древняя рукопись «Слова о полку Игореве», другие рукописи, менее известные, и тьмутараканьский камень. Скорее всего Мусин-Пушкин был западником по убеждениям, а теми манускриптами, которые он разыскал, пытался напомнить о событиях, предшествующих татаро-монгольского нашествию по официальной версии истории. Иначе говоря, он принял участие в искусственном создании так называемой домонгольской истории Руси. Не исключаю, что делалось это им вполне искренне. Но об этом позднее. Сейчас же отметим, что в словах, в звуках русского языка особенно заложено немало такого, что недоступно сегодняшнему гражданину, читателю, говорителю, писателю.

Понимаю поэтов, которые сутками могут размышлять над какой-то фразой, над словом, слогом, звукорядом. И вовсе не случайно архитектор и поэт Андрей Вознесенский наглядно и осязаемо воспроизвел магический круг из слов "мать" и "тьма", когда одно слово переходит в другое, сливается с ним, и тут все зависит от того, кто и как прочтет. У одного получится «тьма», а у другого «мать».

Подумалось, а вдруг ненормативная лексика – крыть по матушке – как раз и родилась из этого слияния и взаимного перехода тьмы в мать, и мать в тьму, на которые указал поэт Вознесенский? Кстати, в ненормативной лексике мы находим очень много древних корней. И еще. Русский язык, как никакой другой, подвергался массированной переделке. Со времен Петра Первого двор и дворянство говорили по-немецки, немецкий насаждался с величайшей силою. Не помогло. Потом в моду вошел французский. Русский язык лишился большого пласта своей лексики и воспринял часть французской, переделав ее по-своему. Россия по-французски все же не заговорила. А потом время от времени наш язык подвергается атакам англицизмов. При этом из английского в наш переходит не самое лучшее. Чаще всего язык засоряется лексикой не первой свежести, зато из языка исчезают подлинные древние слова, несущие в себе тайны бытия.

Недавно прочитал в русскоязычной газете в Германии статью о живой и мертвой воде. Это не первая публикация на такую тему. Наконец-то ученые начали воспринимать воду как живое существо, способное воспринимать, хранить и передавать информацию, вода может быть полезной и вредной для живого организма. Электромагнитное излучение мутной воды Нила, Ганга или Меконга во время массового врачевания людей оказывается самым благоприятным средством для человека. В самом слове «вода» немало тайн, поскольку вода находится везде, в каждом предмете, в каждом веществе, а этимология слова до сих пор как следует не изучена. В самом слове следует искать отгадку ко многим тайным знаниям. И это я говорю вполне серьезно, без всякого мистицизма.

Забегая вперед, скажу, что одно слово из «Слова» поставило под сомнение всю древность поэмы. Речь идет о тмутораканьском болване. Древний автор, знавший, из чего и как делаются такие вещи, никогда бы не назвал этот предмет болваном, так называли деревянные чурки, обрубки, а тут речь о камне. Точнее было бы, назови его автор истуканом, то есть истуканным (изтюканным) из камня.

От слова, от того, насколько точно оно использовано, зависит очень многое, и пока окончательно не утрачена в языке связь между семантикой (значением) и звучанием слова, необходимо эту связь учитывать и показывать.

Истукан, болван, идол – слова такого свойства. Но наш современник, если ему не сказать об этом, не почувствуют связи слов с тем материалом, из которого предметы сделаны. Истукан – высечен из камня. Болван – выточен или вырублен из дерева. Идол может быть из любого материала, но он воспроизводит внешний вид человека, изображает человека. Видимо, потом идол стал изображать отдельные черты человека, которому поклоняются. Слово «болван» используется в древнерусском тексте «Слова», «идолище» – в переводе на современный русский, а «истукан» - в поэтическом переводе Василия Жуковского.
Есть полное основание считать, что слова "власть" и "слава" тоже не просто близки по значению, а кровно связаны между собою.

Как-то в России услышал радиопередачу, в ней говорилось о том, что слова "власть" и "слава" - очень близкие родственники семантически, что власть невозможна без славы. Тайные кардиналы, которые, якобы, правят, но о которых мало кто знает, – это из области фантазии. Тот, кто известен, кто прославился, о ком много говорят, тот и имеет реальную власть. Авторы радиопередачи взяли словари современного русского языка и, не ссылаясь на них, привели различные значения слов "власть" и "слава". Вспомнили даже стоящее особняком прилагательное "славный", то есть хороший, добрый, чуткий, заботливый.

Слушая радио, я не мог не посочувствовать авторам: они правы: кто известен, тот и правит. Но они не знали о действительно кровном родстве этих двух слов, не учли, что в старину – книги донесли эту тенденцию до нашего времени – читали текст как слева направо, так и справа налево. Если бы они прочли остов согласных, то непременно увидели бы, что это одни и те же буквы. ВЛС – СЛВ, а -ТЬ – суффикс существительного женского рода, как в словах "мать", "рать", "подать", «гать» (дорога), «тать» (вор). Более того, в этом же ряду и само слово «слово». Без слова, без идеологического обеспечения, без постоянного упоминания того или иного лица не будет славы, а без славы не будет и власти. Все взаимосвязано. Трактаты не надо писать, достаточно назвать эти три ключевых слова: СЛОВО – СЛАВА – ВЛАСТЬ. Может быть, в Евангелии от Иоанна тоже подразумевается власть и слава? Может быть, это указание на то, как присвоить себе право владеть всей землей и повелевать другими людьми? Вдумайтесь только. Слово. Оно было у бога. Слово было Бог. У кого слово, у того в руках сосредоточены все богатства земли. У того слава. У кого слава, у того власть над людьми. Может быть, это рассказ о зарождении власти над людьми, о имущественном разделении людей на властителей (повелителей) и рабов?

Посмотрите, как этот факт можно объяснить, как все было в реальности? Романовы, захватив русский престол, постарались идеологически обеспечить своей династии славу, понимая, что без этого она обречена на неудачу. Избавившись от представителей прежней династии,  Романовы уничтожили древние боярские роды, а оставшихся унизили до уровня плебеев. Только представьте, как заслуженного в прошлом воина унижали перед толпой, обрезая ему бороду. Не каждое сердце выдержит такого позора. Романовы покорили церковь: колокола снимали, чтобы отлить пушки. Романовы держали под контролем прессу: ничто не печаталось в стране без досмотра цензуры.

Беру в свидетели Пушкина, строки из стихотворения «Моя родословная» (1830):
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин…

Упрямства дух нам всем подгадил.
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повещен им.
Так Романовы расправлялись с теми, кто им помогал укрепиться у власти. И все-таки Романовы не чувствовали своей силы, им не хватало славы, и они начали не без поддержки западных стран формировать российскую историю, обеспечивая себе словом славу, ибо понимали, что без славы власти не бывает.


О социальном заказе

Уверен, что «Слово о полку Игореве» – социальный, политический заказ Романовых или их окружения на создание собственной истории, не той, настоящей, какая была у России и народов, проживающих на обширной территории Евразии, а той, которая удобна дому Романовых, которая закрепляет на бумаге их право на власть. Нужна была именно такая книга, и ее сделали. Черновую работу осуществили заграничные историки, большей частью немецкие, но после восстания Пугачева и его кровавого подавления наместниками на местах ставили теперь в основном русских, и только история российская еще очень долгое время – до 1840 года - находилась под властью немецких академиков истории, многие из которых по-русски плохо понимали.

Видимо, после Пугачевского бунта власти обеспокоены были и этой проблемой и начали искать фигуру из числа русских, которая бы занялась подготовкой новой версии истории. Искали из числа многих, но никто из известных писателей и журналистов не подходил для этой роли. Фонвизин? Радищев? Новиков? Крылов? Кутузов? Дмитриев? Петров? Потом в верхах, видимо, решили вырастить собственного историка. В ходе следствия по делу типографии Новикова всплыла новая, никому не известная еще фигура начинающего литератора с большими задатками. Так, видимо, выбор пал на Карамзина. Из него стали лепить личность будущего историка, понимая, что сразу приближать ко двору его нельзя, а потому его держали на дистанции, на так называемом длинном поводке, о существовании которого окружающие не должны даже догадываться.
 
Следует учесть, что творческая интеллигенция в России никогда не сближалась с правящим домом, а если и сближалась, т о была на определенной дистанции даже тогда, когда получала от двора материальную поддержку.

Как было с назначением Карамзина внештатным историком на самом деле, нам неизвестно, но косвенные свидетельства таковы.

В октябре 1785 года тучи сгустились над Николаем Новиковым, поступили доносы, что в руководимой им типографии печатаются странные книги, а сам он имеет связь с масонами. Императрица Екатерина Вторая боялась этих масонов и не хотела, чтобы они могли иметь влияние на сына Павла, наследника престола. Типография Новикова и все, кто там печатаются, попали под контроль императрицы и ее окружения. Допросы, обыски, конфискации, запреты. Друзья-масоны приняли экстренное решение – прекратить на время всякую масонскую деятельность.

В 1786 году в России начался сильнейший голод. В журнале Новикова были описаны ужасы голода в Малороссии. Императрица решила поехать по тем местам, которые упомянуты в журнале. Это было знаменитое путешествие, вошедшее в историю крылатым словосочетанием «потемкинские деревни», когда екатерининский фаворит Потемкин заставил крестьян Малороссии строить по пути движения эскорта временные деревни, чтобы показать царице, как хорошо живется людям в этих краях. Императрица увидела только то, что ей хотели показать. По сути императрице пустили пыль в глаза. Она, похоже, не обиделась, а то, что тысячи крестьян погибли во время этих строительств и переселений, осталось за пределами официального взгляда.

Зимой 1786 – 1787 годов голод пришел в Москву. Николай Новиков обратился к своим коллегам-масонам и получил пожертвования от честных людей. На эти средства была организована бесплатная раздача хлеба особо нуждающимся. Этот факт дошел до Екатерины, она стала бояться масонов еще больше, напугало то, видимо, что у масонов денег еще больше, чем она считала, а потому они способны поднять новое восстание, посильнее пугачевского. Не без влияния этого факта запретила она своим указом масонскую деятельность в России. Несколькими годами позднее она запретит книгу Радищева, а самого его отправит в только что освобожденную Сибирь. До пугачевского восстания политических противников отправляли в монастыри на Север, но не в Сибирь.

В ходе разбирательства по этому делу в орбиту внимания императрицы попал  и  Николай Карамзин, красивый и начитанный молодой человек, знающий иностранные языки, занимающийся переводами иностранной литературы.

С ним, видимо, и был заключен так называемый договор чести с условием, чтобы представить его интерес к истории как сугубо частное дело. В это время, похоже, и появляется некая идея представить древний манускрипт о чем-то из домонгольского периода. Факт, о котором бы заговорил весь мир. Видимо, Карамзин такую идею предложил, это был его вклад, который правительство Екатерины Великой щедро оплатило.

В начале 1789 года у Карамзина происходит разрыв с масонами. Что послужило поводом для этого решения? Достоверно неизвестно. Вслед за этим решением Карамзин принимает другое – начать путешествие за границу. В письме философу Лафатеру в Швейцарию он сообщает, что в мае собирается выехать из России, а в августе будет в Цюрихе.

Детальный разбор отношений Карамзина и масонов можно найти в книге Владимира Муравьева «Николай Карамзин». Мы же воспроизведем из нее несколько фрагментов.

«М.А. Дмитриев пишет в «Мелочах из запаса моей памяти»: «Я знаю, что некоторые люди из стариков, и люди, впрочем, почтенные, находят некоторую выгоду повторять, что Карамзин принадлежал к их Обществу; что будто оно дало ему первый ход; что Карамзин был многим ему обязан и потом его оставил, что ставили ему в вину.  Карамзин не скрывал, что принадлежал к их Обществу в первых летах своей молодости, то есть к масонской ложе Новикова, Шварца и других; он при мне один раз рассказывал об этом, также и о том, что оставил его, не найдя той цели, которой ожидал».

Из этого фрагмента особо важна мысль о том, что Карамзин был членом масонской ложи, но потом ее оставил сам, добровольно.  То есть Карамзин не скрывает своего участия в масонской деятельности, но утверждает мысль, что сам покинул ложу. А если учесть, что Дмитриев был не только другом историка, но и важным государственным чиновником – министром юстиции, то его утверждение, что без поддержки масонов развилась деятельность Карамзина, может восприниматься уже совсем по-другому. Не масоны наиболее существенно поддержали Карамзина. Тогда кто же? Царица? Правительство? Мусин-Пушкин?

Нелишним будет заметить, что позднее Новиков и многие другие получат сроки за масонскую деятельность, а Карамзин счастливо избежит всего, даже под следствие сам не попадет, хотя доносы на него тоже будут поданы. Доносы есть, а ходу им нет. Что бы это значило? Кто покровительствовал молодому литератору?

Кстати, этот вопрос - кто покровительствовал? – можно задавать на протяжении всей творческой жизни Карамзина. Злопыхателей было много, доносы на него регулярно поступали, фактов, по каким другие попадали в опалу, немало, но всегда судьба его удачно оберегала от арестов, допросов и иных потрясений, а ведь в его доме в течение почти десяти лет часто собирались многие из будущих декабристов…

15 июля 1790 года Карамзин прибыл из Лондона в Петербург. Франт, модно и дорого одет. Это только в письмах он постоянно обращается к друзьям, ведет с ними разговор, советуется, рассказывает им о ходе своего знакомства с Европой. В реальности к его приезду из-за границы отнеслись весьма холодно. Он встречается со многими литераторами в доме Гавриила Романовича Державина, который незадолго до этого снят с должности Тамбовского губернатора, ждет суда. Правда, забегая вперед, отметим: Державина оправдали. Но интересно другое. На той знаменательной встрече у Державина Карамзин не был в центре внимания, а ведь это противоречит логике. Представьте только, человек вернулся из-за границы. 18 месяцев изучал чужие страны. Даже сегодня, когда информация поставлена и все знают, где что несколькими минутами раньше произошло, приехавшего из-за рубежа товарища допрашивают, как говорится с пристрастием. А Карамзина не допрашивали. Почему? 

В день приезда Карамзина в Петербург начался суд над Радищевым, то есть дело автора «Путешествия из Петербурга в Москву» следствием было завершено и передано в судебные органы. День в день. Случайное ли здесь совпадение?  Может быть, туда, в Лондон, поступила для Карамзина команда срочно вернуться в столицу, и не в Москву, а в Петербург.
 На 17 июля 1790 года было назначено первое судебное заседание по делу Радищева. Может быть, императрице хотелось, чтобы Карамзин прочувствовал это дело и разговоры вокруг непосредственно на Родине. Может быть, верные двору люди наблюдали за будущим историком? Среди вопросов, которые были заданы Радищеву, - почему это он послал экземпляр своей книги Кутузову, уж не собирался ли он напечатать книгу за границей? Этот вопрос напугал и Карамзина, но его это дело вообще не коснулось. Почему?

Читаем еще фрагмент из книги Владимира Муравьева, цитирующего воспоминания Николая Греча, литератора, историка, переводчика. В его переводе на русский вышли поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея».

Н.И. Греч «записал рассказ Карамзина, слышанный им в Петербурге в начале 1820-х годов. «Я, - рассказывал Карамзин, - был обстоятельствами вовлечен в это общество в молодости моей и не мог не уважать в нем людей, искренне и бескорыстно искавших истины и преданных общеполезному труду. Но я никак не мог разделить с ними убеждения, будто для этого нужна какая-либо таинственность, и не могли мне нравиться их обряды, которые казались мне нелепыми. Перед моею поездкою за границу я откровенно заявил в этом обществе, что, не переставая питать уважение к почтенным членам его и признательность за их постоянное доброе ко мне расположение, я, однако ж, по собственному убеждению принимать далее участие в их собраниях не буду и должен проститься. Ответ их был благосклонный: сожалели, но не удерживали и на прощание дали мне обед. Мы расстались дружелюбно. Вскоре за тем я отправился в путешествие».

Это опять мнение самого Карамзина, подчеркивающего, более 20 лет спустя, вынужденное участие в делах общества и совершенно добровольный разрыв с ним.

А вот современница событий Александра Ивановна Плещеева, супруга известного поэта, у которых в доме жил Карамзин, пишет об этом несколько по-иному. Но прежде, чем цитировать ее письмо, хочу напомнить и подчеркнуть, что наставником Карамзина в масонской ложе был А.М. Кутузов. В 1785-1787 годах велось следствие по делу типографии Новикова, а в начале 1787 года появилось сообщение о подготовке к печати нового журнала Дениса Фонвизина «Друг честных людей, или Стародум», но журнал был запрещен цензурой. Думается, что не без влияния двух этих фактов – обысков у Новикова и запрета журнала «Стародум» - А.М. Кутузов спешно отправляется за границу по делам Общества. При этом, похоже, он не сам отправился, а его отправили туда товарищи по ложе. Есть мнения, что Карамзин должен был встретиться с Кутузовым в Германии, что они, действительно, тайно встретились, хотя документальных свидетельств такой встречи нет. И вот этому Кутузову пишет А.И. Плещеева в июле 1790 года не только о собственном желании Карамзина путешествовать по Европе, но и о вынужденных обстоятельствах.

«К счастию, - пишет А.И. Плещеева, - что не все, например, вы знаете причины, которые побудили его ехать. Поверите ль, что я из первых, плакав пред ним, просила его ехать; друг ваш Алексей Александрович – второй; знать, что сие было, нужно и надобно. Я, которая была вечно против оного вояжа, и дорого, дорого мне стоила оная разлука. Да, таковы были обстоятельства друга нашего, что сие непременно было должно сделать. После этого, скажите, возможно ли мне было и будет любить злодея, который всему почти сему главная причина? Каково расставаться с сыном и другом, и тогда, когда я не думала уже увидеться в здешнем мире? У меня тогда так сильно шла горлом кровь, что я почитала себя очень близкою к чахотке. После этого скажите, что он из упрямства поехал… А того, кто причиной сего вояжу, вообразить без ужаса не могу, сколько я зла ему желаю! О, Тартюф!»
Что тут сказать? Из контекста письма не скажешь, что произошло на самом деле. Но точно можно предположить, что этот «злодей» и «Тартюф» известен был и Плещеевым, и Кутузову. Это их общий знакомый, из-за которого Карамзин отправился в 18-месячное путешествие по самым престижным странам Европы. Исследователи творчества Карамзина не знают других причин и считают, что масонские дела тут тоже не при чем, что не масоны финансировали эту поездку. В книге Муравьева есть утверждение, что Карамзин сам оплачивал эту длительную поездку, продав братьям часть отцовского наследства. Можно посмеяться над таким утверждением, ибо симбирского имения отставного капитана, хотя и родовитого, но обедневшего, не хватит на оплату столь дорогостоящего мероприятия. Всего имения, а не только одной шестой части. А тут получается, что он продает братьям половину своей доли отцовского наследства.


О любви к деньгам

Карамзин вырос в обедневшей дворянской семье, рос без матери, а потому знает, что такое бедность. Его повесть «Бедная Лиза» - подтверждение тому. Он не только хорошо знал эту среду, но и образно и грамотно обрисовал ее. Некоторые исследователи сравнивают детство Карамзина с описанием детства Петруши Гринева из «Капитанской дочки» Александра Пушкина. Возможно, Пушкин слышал рассказы Карамзина и перенес своего героя в Симбирскую губернию.
В детстве Карамзин мечтал поехать за границу, учиться в Лейпцигском университете сразу по окончании Московского пансиона, одного из лучших учебных заведений того времени, но мечты не сбылись по двум причинам: у отца не было денег для обучения сына за границей, кроме того, отец, сам прошедший военную школу у графа Миниха, хотел, чтобы сын служил. Потом был достигнут компромисс: отец согласился на учебу сына в Московском университете.
Рано Карамзин поставил цель выбиться в люди, вырваться из нищеты, жить зажиточно, благополучно. К концу жизни он этого добился. Его вдова Екатерина Андреевна получила в наследство хорошее состояние, она имела возможность содержать салон, где, кстати, в карты не играли – яркий показатель интеллектуальности.

А в молодости Карамзин испытывал различные методы обогащения. Исследователь Натан Эйдельман в книге «Последний летописец» очень корректно отмечает: «В молодости, в течение двух-трех лет прибегал он, как к пособию, к карточной коммерческой игре».

Говоря другими словами, Карамзин играл в карты на деньги, как это делали герои пушкинской «Пиковой дамы» или гоголевских «Игроков». А это страсть. А это коммерческий азарт. Это жесткий расчет. Но по своему характеру Карамзин не был человеком, который весь уходит в азарт, его страсть была всегда подконтрольной, и нам неизвестны факты, чтобы он проиграл крупную сумму. Ему всегда хватало рассудка, чтобы вовремя остановиться. Он просто не мог проиграться ни в карты, ни в жизни, когда выполнял социальный заказ от Романовых. Человек, пытающийся заиметь много денег, как правило, начинает ориентироваться на власть, потому что денежная масса вращается вокруг власти. Тот, у кого в руках реальная власть, направляет финансовые потоки. Служить таким людям, выполнять их волю, - значит обеспечить себе безбедное существование.

Пушкин в письме А.Х. Бенкендорфу летом 1830 года писал, что политический журнал «Северная пчела», поддерживаемый правительством, имеет 3 тысячи подписчиков и 80 000 рублей дохода. Литературные, неправительственные издания такого дохода получить не могут.
Карамзин избрал именно этот путь,  проправительственный. Советские литературоведы почему-то пытались найти несогласие Карамзина с царями, его некую отстраненность, отчужденность от двора, его стремление «истину царям с улыбкой говорить». Карамзин как умный человек не братался с царями, он держался на дистанции, создавал себе имидж, репутацию независимого человека, но он никогда ни в чем не нарушил того договора, который был у него с российскими самодержцами. Он их ни в чем не подвел, и они его защищали. Единственный период, когда он почувствовал себя проигравшим, (если судить по его литературным произведениям), это июнь-июль 1790 года в Англии, когда банкиры отказали ему в выдаче денег и он вынужден был без средств на дорогу спешно отправляться в Россию. Согласитесь, период достаточно короткий, чтобы придавать этому значение.
О лести исполнителей перед заказчиком

И все-таки поездка Карамзина за границу была заказана и хорошо профинансирована, потому что его послали туда учиться делать историю. Он действительно увидел, как подделывается древняя история, и вдохновенно написал об этом в своих "Письмах русского путешественника". И если мы предположим, что «Слово о полку Игореве» написано при участии Карамзина, то мы должны найти в тексте этой поэмы слова благодарности (скрытые, конечно), тем, кто оплатил его поездку.

В «Слове» отражена эпоха Романовых, хотя и косвенно. Среди тех, чьи заслуги отмечены особо – красный Романове Святославлич. В переводе на русский прозаический язык эта фраза звучит несколько иначе: "красному Роману Святославличу", а в адаптированном тексте с древнего - "красному Романови Святославличю". То есть автор без стеснения указывает на правящую династию, умудряется, как говорится, лизнуть царя, отметив не только красоты, но и святую славу, ведь Русь-то издавна считается Святой. Это уже потом услужливые историки, не поняв автора поэмы и его стремление превознести косвенно царскую династию, раскопали, что был некий красный Роман Святославич, князь Тмутараканский, внук Ярослава и Мстислава. Утверждается, что он умер в 1079 году, то есть за 106 лет до похода Игоря на половцев.

Есть в «Слове» и еще один Роман, которого «храбрая дума на подвиг зовет» («храбрая мысль носит ваш ум на дело») вместе с Мстиславом.

Кстати, оба раза – и Романови, и Роман – это имя несет положительный заряд, словно Роман  выступает как защитник отечества и гроза для врагов. Это необходимо для того, чтобы  у читателя («Слово» предназначалось для публикации) исподволь складывалось благоприятное отношение к правящей династии, к императорскому дому, чтобы росла слава династии. Есть версия, что эта царская династия не случайно названа Романовыми – этим самоназванием подчеркнута связь Романовых с тем Римом, которым в свое время выступила Москва как столица метрополии. Ведь до сих пор рядовые труженики той империи – цыгане называют сами себя ромеями. Они забыли о своей прежней роли, кочуют по всей земле, вызывают негативное отношение к себе своей независимостью. Они многое забыли, но в их языке сохраняется то, что велено было забыть. Они – ромеи – были важным звеном в структуре коммуникаций прежней римской (великой) империи. И вовсе не случайно в русском языке есть такое понятие, как цыганская почта. Нет больше таких словосочетаний. Нет ни русской почты, ни польской, ни немецкой, ни греческой. А цыганская есть. Это память о той роли, какую играми цыгане во времена великой империи.

И нет ничего удивительного в том, что Москва как Третий Рим в поэме тоже будет названа. «Се у Рим кричат под саблями половецкыми, а Володимир – под ранами». В переводе это сделали так: «Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир – под ранами». Комментаторы указали, что Римов – город на реке Суле, разоренный Кончаком после возвращения с поля битвы под Переяславлем. Мне думается, что здесь указаны две столицы Руси: старая – Владимир и новая – Москва. Понятно, что в XII веке столицы Москвы еще не было и древний автор не мог судить о ней как о Риме. Но автор конца XVIII века не мог не знать об этом.

О том, что Карамзин выскажет благодарность заказчику в тексте «Слова» можно судить и по другому примеру.

Свою историческую повесть «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода» Карамзин писал после «Путешествия из Петербурга в Москву» Александра Радищева, а потому знал те вопросы, на которые не смог ответить Радищев. Все исследователи утверждают, что Карамзин читал «Путешествие», и если Радищев отрицает самодержавное право распоряжаться судьбами народов без их желания, то Карамзин  отстаивает самодержавное право: «Народ слаб и легкомыслен: ему нужна помощь великой души в важных и решительных случаях». И еще: «Русский может покориться русскому, но чужеземцу – никогда, никогда».

Зная мнение Радищева, его сомнения по поводу богатств того Новгорода, который стоит на Волхове, Карамзин сообщает о необыкновенно богатом городе: «цветут области новогородские, поля златятся класами, житницы полны, богатства льются к нам рекою; Великая Ганза гордится нашим союзом; чужеземные гости ищут дружбы нашей, удивляются славе великого града, красоте его зданий, общему избытку граждан и, возвратясь в страну свою, говорят: «Мы видели Новгород, и ничего подобного ему не видали!»
Даже немцы не называли Ганзу Великой. Это придумка Карамзина. Чего не сделаешь, чтобы угодить власть имущему!? Кроме того, мы встречает преклонение перед иностранщиной, которая в таких же косвенных формах встречается и в «Слове». Мы об этом еще будем говорить.

Итак, Радищев и Карамзин выступают в оценке Новгорода антиподами: Радищев высказывает сомнение той точке зрения, которая насаждается домом Романовых, то есть правящей династией, а Карамзин отстаивает официальное мнение и доказывает, что самодержавие – лучшая форма управления народом.
 
Более того, Карамзин, имеющий, видимо, тайный договор с господствующим домом и безукоризненно его выполняющий, поступает вопреки логике событий: нарисованная его пером Марфа убедительнее, чем позиция самого автора. При такой позиции Карамзина, автора «Марфы-посадницы»  будет уместным ожидать его похвалу в адрес Романовых, но похвалу не явную, иначе его связь с царским домом будет замечена интеллигентной читающей публикой, а скрытую. И эта похвала есть в «Марфе-посаднице», в том эпизоде, когда Иван Васильевич предстает в качестве победителя перед новгородцами и от его имени говорит его воевода, князь Холмский: «Обещает Россия славу и благоденствие, клянется своим и всех его преемников именем, что польза народная во веки веков будет любезна и священна самодержцам российским – или да накажет бог клятвопреступника! Да исчезнет род его, и новое, небом благословенное поколение да властвует на троне ко счастию людей».
В этой фразе и заключена оценка династии Романовых, она скрытая, а Карамзин делает ее явной своим примечанием: «Род Иоаннов пресекся, и благословенная фамилия Романовых царствует». Тут все имеет значение. Карамзин использует не русское слово семья, а немецкое фамилия. Подчеркивает, что эта династия благословенная, что она заменила клятвопреступника и «властвует на троне ко счастию людей».

Как видим, форма косвенной благодарности заказчику одинаково выражена в «Марфе-посаднице» и в «Слове о полку Игореве». Не свидетельствует ли это о том, что оба произведения написаны за одним рабочим столом?


Об игре мечтами

«Письма русского путешественника» были опубликованы в отрывках в Париже в 1797 году, но без указания автора. Почему? Наверное, врал безбожно, выдавал желаемое за действительное. Через десяток лет, когда умрут два-три свидетеля поездки Карамзина, уже и установить будет невозможно, что правда, что преувеличение, что откровенная ложь, а по горячим следам могут и в клевете обвинить.

Почему я так говорю? Потому что в поэзии Карамзина есть программная вещь – «Соловей», а в ней такие строки:
«Мой друг! Существенность бедна:
Играй в душе своей мечтами».

А в стихотворении «К Эмилии» (1800) Карамзин выскажется откровенно: «Я истину скажу: но кто поверит ей?»

Литературовед Г.П. Макагоненко делает очень смелый вывод, что Карамзин ставит искусство выше жизни и считает, что долг поэта – вымышлять, что истинный поэт – «искусный лжец».

В «Письмах русского путешественника» автор рассказывает о посещении в Лейпциге монумента Геллерту, литератору, баснописцу: «Вспомнил я то счастливое время моего ребячества, когда Геллертовы басни составляли почти всю мою библиотеку, когда, читая его «Инкле и Ярико», обливался я горькими слезами или, читая «Зеленого осла»,  смеялся от всего сердца; когда профессор***, преподавая нам, маленьким своим ученикам, мораль по Геллертовым лекциям, с жаром говаривал: «Друзья мои! Будьте таковы, какими учит нас быть Геллерт, и вы будете счастливы. История жизни моей представилась мне в картине: довольно тени! И что еще в будущем ожидает меня?»

Итак, Карамзин указывает на так называемые программные произведения Геллерта, в их числе - «Зеленый осёл». Сегодня проблематично отыскать эту басню, потому привожу из нее отрывки в переводе И.И. Хемницера:
Какой-то с умыслом дурак,
взяв  одного осла, его раскрасил так,
что стан зеленый дал, а ноги голубые.
Повел осла казать по улицам дурак;
И старики, и молодые
И малый, и большой,
Где ни взялись, кричат: «Ахти, осел какой!
Сам зелен весь, как чиж, а ноги голубые!
О чем слыхом доселе не слыхать.
Нет (город весь кричит), нет, чудеса такие
Достойно вечности предать,
Чтоб даже внуки наши знали,
Какие редкости в наш славный век бывали.
Осла водили день, два, а за ним толпа зевак, однако на третий день на него уже никто и не смотрит, говорить об осле вообще перестали.
Похоже, эта басня так врезалась в память Карамзина, что ее моралью он руководствовался всю жизнь: став первым профессиональным историком России, он в полемику никогда не вступал, на злобные окрики никак не реагировал, а изо дня в день делал то, чем ему нравилось заниматься. Общественное мнение словно было не для него: все успокоится само собою.
А мораль у басни такова:
Какую глупость ни затей,
Как скоро лишь нова, чернь без ума от ней.
Напрасно стал бы кто стараться
Глупцов на разум наводить:
Ему же будут насмехаться.
А лучше времени глупцов препоручить,
Чтобы на путь прямой попали,
Хоть сколько бы они противиться ни стали,
Оно умеет их лечить.

Басня научила Карамзина реагировать на критику. Никак не реагировать. Не замечать ее.
Откуда он такой?

Карамзин рано лишился матери, но вскоре попал под влияние графини Пушкиной, которая от нечего делать взялась учить мальчика истории и французскому. Более всего он научился у нее кокетству и лицемерию. Позднее эти качества отразятся в автобиографической повести «Рыцарь нашего времени», где главный герой думает одно, а говорит другое – важнейшее качество для будущего историка того типа, каким стал потом Карамзин. «Довольно тени!»

Следовательно, Карамзин не только теоретически обосновывал, но и на практике осуществлял задуманное. Человек с такими убеждениями способен создавать историю страны как череду сменяющих друг друга сказок. Потому по его текстам трудно отличить Ивана III Грозного от Ивана IV Грозного, каждый из которых разрушал Новгород и топил новогородцев в Волхове.

Некритичностью отличаются многие страницы его истории. Особенно обидно за Бориса Годунова, которого он представил старым, жестоким и злым, а ведь это был одним из самых энергичных и мудрых правителей России, немало сделавший для укрепления страны. При царе Борисе было заложено почти 50 крепостей, на семь лет его правления выпали три неурожайных года, а голода в стране не было, поскольку по его личному указу открыли государственные закрома. Но именно ему необоснованно приписали установление крепостного права, убийство царевича Димитрия и то, что он своими действиями предвосхитил великую смуту, которая, по словам Карамзина, «ужаснее Батыева нашествия». Царя Бориса в российской истории оклеветали более других. У него все отняли: право на престолонаследование, собственную биографию, возраст, собственную семью, собственное имя и даже жизнь.

Романовы нашли в лице Николая Михайловича Карамзина достойного исполнителя своей воли, он четко сделал то, что от него требовали, и при Романовых было поставлено два великолепных памятника в Петербурге и в Симбирске, но не Карамзину, а той истории, которую он написал.

Чем больше я размышляю о характере Карамзина, о его талантах, поставленных на службу царскому дому, о  "Слове о полку Игореве" и о "Письмах русского путешественника", тем больше убеждаюсь в их кровном родстве. «Слово» и «Письма» сшиты одними руками. Поищем еще доказательства.


О золотой мине истории

Откроем словарь Даля и посмотрим, что означает слово мина. У него два значения:
Выражение лица, то же что мимика.

Подкоп, подземный ход под неприятельские укрепления, для взрыва их; подкоп или подбой под скалу, для сноса ее порохом. Мину закладывают (копают), потом заряжают и, наконец взрывают.

Итак, вооружившись этим понятием, начинаем читать  «Письма русского путешественника», запись, сделанную в Париже в мае 1790 года, под заголовком «Академии».
«Академия надписей и словесности учреждена Лудовиком XIV и более ста лет ревностно трудится для обогащения исторической литературы; нравы, обыкновения, монументы древности составляют предмет ее любопытных изысканий. Она по сие время выдала более сорока томов, которые можно назвать золотою миною истории. Вы не знаете, что были египтяне, персы, греки, римляне, если не читали «Записок» академии; читая их, живете с древними; видите, кажется, все их движения, малейшие подробности домашней жизни в Афинах, в Риме и проч. Девиз академии есть муза Истории, которая в правой руке держит лавровый венок, а левой указывает вдали на пирамиду, с надписью: «Не дает умирать», vetat mori.»

О какой мине идет речь? О чем не договорил Карамзин? На что намекнул?

Но из этого отрывка яснее ясного вытекает, что древняя история подготовлена в этой академии, потому что, кто не читал записок этой академии, тот  не знает о том, чем и как жили древние греки и римляне. Похоже, что других источников информации, кроме этих ученых записок в 40 томах, и не существует. Древняя история делается не жителями этих стран, а именно в этой академии, начиная с XVII века.

При посещении в Швейцарии Тунского озера (Thuner See) Карамзин услышал якобы древнюю легенду о красивой любви, в результате которой породнились два богатейшие дома в Бернском кантоне. У легенды есть скрытое содержание, она рассказывает, как одна древняя династия прекратила существование и всем завладела другая. Смена династии произошла кроваво.

Итак, Карамзин передает содержание легенды.
«На северной стороне озера, в пещере высокой горы, где журчит маленький ручеек, провождал дни свои св. Беатус, первейший из христиан в Швейцарии. Сия гора доныне называется его именем».

Один факт нуждается в уточнении. Словари и лексиконы сообщают, что святой Беатус (Beatus) занимался вслед за апостолом Петром миссионерской деятельностью на территории Швейцарии. Он умер якобы в 112 году, а через тысячу лет (в XIII веке) его именем назвали горную вершину – Beatenberg. Получается, что тысячу лет о нем не помнили, а потом начали почитать. Это и есть одна из тех золотых мин истории, которые рано или поздно взорвутся, оголив ту ложь, которая прикрывала какие-то действия власть имущих ради каких-то сиюминутных выгод. Скорее всего Беатус жил и умер в XIII веке, и в память о нем благодарные современники назвали гору.

Однако продолжим рассказ Карамзина.
«На северной стороне озера, в пещере высокой горы, Шпиц, который принадлежал некогда Бубенбергской фамилии, древнейшей и знатнейшей в Бернской республике. Многие из Бубенбергов оказали отечеству важные услуги и пролили кровь свою для славы его. Последними отраслями сего дому были Леонард и Амалия, прекрасный юноша и прекрасная сестра его. Все благороднейшие фамилии в Берне искали их союза, и наконец, по нежной склонности сердца, Леонард женился на девице Эрлах, а сестра его вышла за брата ее. Бракосочетание их совершилось в одно время. Все праздновали день сей, в который два первые дома соединились тесным союзом родства; все радовались молодым супругам, равно юными и равно прекрасными. Утехи свадебного торжества были бесчисленны. После роскошного обеда новобрачные и все гости гуляли в лодке по Тунскому озеру. Небо было ясно и чисто; легкий ветерок веянием прохлаждал веселых гребцов и лобызал юных красавиц, играя их волосами; мелкие волны пенились под лодкою и журчанием своим вливали томность в сердца супругов, которые с нежным трепетом друг ко другу прижимались. Уже наступил вечер, и плаватели беспрестанно от берегов удалялись. Солнце село – и вдруг, как будто бы из глубины ада, заревела буря; озеро страшно взволновалось, и кормчий содрогнулся.  Он хотел плыть к берегу, но берег во мраке скрывался от глаз его. Весла валились из рук обессиленных гребцов, и вал за валом грозил поглотить лодку. Вообразите себе состояние супругов! Сперва старались они ободрить гребцов и кормчего и сами помогали им; но видя, что все их усилия остаются тщетными и что гибель неизбежна, поручили судьбу свою богу, обтерли последнюю слезу о жизни, обнялись и дожидались смерти. Скоро громада волн обрушилась на лодку – и все потонули, все, кроме одного гребца, который доплыл до берега и принес весть о погибели несчастных. Таким образом пресекся древний род Бубенбергов, и замок их достался в наследство дому Эрлахов, который по сие время считается знатнейшим в Бернском кантоне.»

Легенда хорошо иллюстрирует положение о слове, славе и власти. Произошла смена династии. Те, кто пришел на смену, нашли вполне красивое объяснение – во всем виновата стихия, никто не спасся. И это всех устроило.

Впрочем, здесь вопрос в другом. Почему такая смена династий происходит практически повсеместно в странах Европы, Азии и даже Америки? Словно кто-то дал команду. Эта золотая мина истории пока не взорвалась. Но в западной Европе фактам смены династий попытались придать вид легенд, красивых и ярких.

Иное дело - приход к власти в России династии Романовых. Он начат издалека, со времен Ивана Грозного, при котором предки Романовых выполняли по сути роль военной администрации и не без их участия осуществлено уничтожение некоторых старых боярских родов с помощью так называемой опричнины, но после смерти самодержца не они закрепились у власти, а представители другой династии – царь Федор Иоаннович, а потом его сын царь Борис Федорович, а  братья Романовы были обвинены в покушении на царя и им грозила смерть. Борис долго колебался, как с ними поступить. Федора Романова постригли в монахи и отправили в далекий северный монастырь. Его младшие братья Александр, Михаил, Василий Романовы были отправлены в ссылку и погибли в изгнании. Их смерть поспешили приписать тайному указу царя. После воцарения Романовых начинается переписывание минувших событий, поверженных врагов, даже мертвых, они раскрашивают самыми мрачными красками. Досталось черного, темного, грязного и Ивану Грозному, и Михаилу Шуйскому, и Борису Федоровичу, которого назвали по девичьей фамилии его матери Годуновым. Зарубежные источники – в Польше, в Австрии, в Турции, в Венгрии, в Англии -  доносят до сегодняшнего дня совсем не тот облик царя Бориса, как это сделано в Романовской версии истории.

О том, что отечественная история, связанная с воцарением Романовых, замешана не только на крови невинных, но и на лжи, может свидетельствовать такой факт: в Польше в XVII веке были распространены произведения, в которых в неприглядном виде показаны Романовы, в частности, Михаила Федоровича Романова называли не царем, а «вождем Федоровичем», использовали фразу «ПРОЗВАННЫМ великим князем», то есть ненастоящим. Чтобы пресечь подобное в зародыше, царь Алексей Михайлович направил в начале 1650 года в Польшу послом боярина Григория Пушкина со товарищи. Ему было поручено, «чтобы все бесчестные книги были собраны и сожжены в присутствии послов, чтобы не только слагатели их, но и содержатели топографий, где они были напечатаны, наборщики и печатальщики, а также и владельцы местностей, где находились типографии, были казнены смертию».

Это требование относится к борьбе с инакомыслием в суверенной стране. Что говорить о той стране, где они (Романовы) царствуют? Здесь борьбе с инакомыслием они давали полную волю.

Борис «Годунов» отравлен. Его сын Федор Борисович убит малолетним. Это Шуйский шел к власти, и в этой борьбе его активно поддерживали Романовы, помогавшие ему расправиться с еще одним претендентом на власть, реальным царевичем Дмитрием Ивановичем, названным самозванцем Григорием Отрепьевым.

И началась череда войн, смуты и самозванства, разобраться в которой не удается до сих пор. Те версии, которые предложены романовскими историками, рассыпались, изобилуют противоречиями и маловероятными фактами. Романовская история полна чудесами и непонятными явлениями. Зарубежные источники показывают события этого периода, на наш взгляд, более достоверно.

А коли в России нет у царской династии  достоверного слова, то нет у династии и достойной славы, а потому и власть Романовых шаткой была на протяжении всей 300-летней истории.


Об  истории Левека

Имя этого французского историка Пьера Шарля Левека, академика, стало мне известно только благодаря Карамзину. В «Письмах русского путешественника» один из разделов, посвященных Парижу и его Академии, рассказывает о встрече писателя с Левеком во время заседания академии, высказывается пожелание познакомиться с ним, поблагодарить его за отношение к русским, за то, что он не отнимает у русских «природного ума, ни способности к наукам». Однако самой встречи и беседы, видимо, не было, зато есть краткий обзор главной работы Левека – пятитомной «Российской истории». Она, по мнению Карамзина, «хотя имеет много недостатков, однако ж лучше всех других».

Оказывается, Екатерина Вторая обращалась с просьбой к французским просветителям, с которыми состояла в переписке, дать ей кандидатуру человека, способного написать русскую историю. Дидро порекомендовал Левека как способного ученого, и тот был приглашен в Петербург. Левек несколько лет жил в России, преподавал в Кадетском корпусе, выучил русский язык и не без помощи правительства собрал материалы для «Российской истории». В 1782 – 1783 годах труд Левека был издан на французском, а в 1787 году переведен и издан на русском языке.
 
К началу поездки по Европе Карамзин уже знал, что будет заниматься отечественной историей, а потому с первых дней путешествия присматривается и приценивается к тому, что и как в этом направлении делается в Европе. К апрелю 1790 года он уже выработал для себя те критерии, по которым должна писаться отечественная история, а потому отмечает, что «Левек как писатель – не без дарования, не без достоинств; соображает довольно хорошо, рассказывает довольно складно, судит довольно справедливо, но кисть его слаба, краски  не живы; слог правильный, логический, но не быстрый».

Более того, Карамзину уже известно мнение императрицы об истории в исполнении Левека. Видимо, она хотела, чтобы выход пяти томов «Российской истории» стал событием, а их российская публика не очень-то заметила и не очень высоко оценила. Тираж небольшой, рекламы достойной не было, исполнена не совсем по-русски. Потому перед Карамзиным поставили задачу создать русскую версию русской истории, которая важна не точностью фактов, а эмоциональным восприятием. Это как раз то, что Левеку сделать не удалось. И Карамзин объясняет, почему тот не справился с задачей в полной мере: «Россия не мать ему; не наша кровь течет в его жилах: может ли он говорить о русских с таким чувством, как русский?»  Более всего Карамзину не понравились те оценки, которые дает французский историк русским государям, особенно Петру Великому. Именно этим и объясняется замечательный монолог Карамзина о том, какой должна быть отечественная история:

«У нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием. Тацит, Юм, Робертсон, Гиббон – вот образцы! Говорят, что наша история сама по себе менее других занимательна; не думаю: нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить, и читатель удивится, как из Нестора, Никона и проч. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев. Родословная князей, их ссоры, междоусобие, набеги половцев не очень любопытны, - соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые томы? Что неважно, то сократить, как это сделал Юм в «Английской истории», но все черты, которые означают свойства народа русского, характер древних наших героев, отменных людей, происшествия действительно любопытные описать живо, разительно. У нас был свой Карл Великий: Владимир – свой Лудовик ХI: царь Иоанн – свой Кромвель: Годунов – и еще такой государь, которому нигде не было подобных: Петр Великий. Время их правления составляет важнейшие эпохи в нашей истории и даже в истории человечества; его-то надо представить в живописи, а прочее можно обрисовать, но так, как делал свои рисунки Рафаэль или Микель-Анджело».

А это значит, что история, по мнению Карамзина, должна быть красивой, но не обязательно точной. Форма, восприятие, приятность – все это важнее содержания.


О поэтических опытах молодости

В 1795 году Н. Карамзин издал вторую книжку «Аглаи». В основном это произведения разных жанров, написанные самим Карамзиным. Одна только притча «Скворец, попугай и сорока» написана М. Херасковым. Так вот, среди оригинальных работ Карамзина поэма «Илья Муромец, богатырская сказка», если быть точным, то первые две части поэмы. Автор обещал продолжить работу, читатели ждали, но на этом опыт героических сказок завершился. А между тем тут есть о чем задуматься.

Кратко напомню, что «Слово о полку Игореве» начинается с отрицания, со слов «Не лепо ли ны бяшет, братие», а продолжается напоминанием о том, что нужно писать «по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню».

А теперь вчитаемся в первые строки поэмы «Илья Муромец, богатырская сказка».
Не желаю в мифологии
Черпать дивных, страстных вымыслов.
Мы не греки и не римляне,
Мы не верим их преданиям…
Нам другие сказки надобны;
Мы другие сказки слышали
От своих покойных матушек.
Я намерен слогом древности
Рассказать одну их них
Вам, любезные читатели,
Если вы в часы свободные
Удовольствие находите
В русских былях, в русских повестях.

Отрывки из поэмы Карамзин сопроводил еще и припиской, что «продолжение остается до другого времени, конца еще нет, - может быть, и не будет».

Хочу обратить внимание читателей, что Карамзин считает недостоверными предания греков и римлян, то есть не верит в античную мифологию. Кстати, в это время древняя рукопись со «Словом» еще не была найдена, в том году ее только найдут, а начало поэмы Карамзина и «Слова о полку Игореве» в построении, в эмоциональном восприятии, в противопоставлении глаголов  были и не были совпадают.

А это дает основание предположить: не на одном ли рабочем столе написано то и другое? Когда писалась героическая сказка об Илье Муромце, «Слово о полку Игореве», видимо, было уже задумано, отдельные куски написаны, во всяком случае, уже пришла идея начать поэму с отрицательной конструкции.

В 1797 году Карамзин опубликовал свою статью «Несколько слов о русской литературе» во французском журнале «Северный зритель». Естественно, он отметил, что в последнее время русские поэты и писатели «испробовали силы свои во всех жанрах литературы».
«Но вот, милостивый государь, что вас поразит, может быть, более всего – два года назад в наших архивах обнаружили фрагмент поэмы, озаглавленной «Слово о полку Игореве», которую можно поставить рядом с лучшими местами из Оссиана и которую сложил в двенадцатом веке безымянный поэт. Энергический слог, возвышенно-героические чувства, волнующие картины ужасов, почерпнутые из природы – вот что составляет достоинство этого отрывка, где поэт, набрасывая картину кровавого сражения, восклицает: «О, я чувствую, что моя кисть слаба и бессильна. У меня нет дара Бояна, этого соловья прошедших времен…» Значит, и до него были на Руси великие певцы, чьи творения погребены в веках. В наших летописях Боян не упомянут; мы не знаем, ни когда он жил, ни что он пел. Но дань уважения, воздаваемая его гению подобным поэтом, заставляет нас сокрушаться об утрате его созданий».

Напомним, что это было первое публичное сообщение о «Слове», и в этом упоминании уже дается высокая оценка содержанию древней поэмы.

Впрочем, в литературоведении встречается еще одно мнение: первым о поэме публично заявил в начале того же 1997 года поэт Михаил Херасков в примечании к 16 песне третьего издания его эпической поэмы «Владимир». Карамзин называет эту поэму в своей статье на французском языке в октябрьском выпуске гамбургского журнала «Spectatuer du Nord».
Заметим. Читатели еще ничего не видели, ни одной строчки не прочли, но уже из двух источников знают, что это гениальная поэма. Иначе говоря, о существовании «Слова», этой гениальной поэмы древности, о его кратком содержании, о древнем поэте Бояне читатели впервые узнали все-таки не от Хераскова, а со слов Карамзина за три года до опубликования поэмы.

Интересно получается. Статья Карамзина в 1797 году во французском журнале стала по сути рекламой «Письмам русского путешественника»  и одновременно «Слову о полку Игореве», которые будут опубликованы только через несколько лет.

Опубликованное в 1800 году «Слово о полку Игореве» оживит интерес к отечественной истории, прорекламирует будущую работу Карамзина над многотомной историей.

Публикация «Писем русского путешественника» - это тоже предварительная реклама всей будущей работе Карамзина. Он не спешил, готовился основательно.

Может возникнуть вопрос: почему Карамзин вдруг называет Оссиана, якобы древнего кельтского поэта. Почему не вспомнил других древних авторов, а только одного Оссиана? Только ли потому, что в Лейпциге купил сборник его стихов и активно изучал? Думается, что не только. К тому времени, когда Карамзин писал свои письма, на Западе было опубликовано много древних эпосов и считалось хорошим тоном иметь в каждой стране соответствующую древнюю поэму типа песни о нибелунгах или скандинавских саг. Почему же Карамзин назвал только Оссиана? Видимо, потому, что от имени Оссиана писал  Джеймс Макферсон, в 1762 году Макферсон написал и выпустил под этим именем поэму «Фингал». В «Истории всемирной литературы», изданной в Мюнхене в 1953 году на немецком языке, отмечается высокое качество мистификации Макферсона. Карамзин должен был знать об этом, а потому как честный человек прямо намекает, что и поэма «Слово о полку Игореве» является такой же подделкой, как творчество кельтского поэта. Иначе говоря, Карамзин не мог не намекнуть, естественно, начитанному, читателю о поддельном «Слове», но свое авторство удачно скрыл, в отличие от Макферсона.

Кстати, выражение честный человек  используется во французском предисловии к выходу истории Карамзина, а позднее эту же оценку историку дает и Пушкин в своих комментариях при защите Карамзина от многочисленных нападок современников.

Если бы Карамзина приперли, как говорится, к стенке и потребовали объяснений, то он бы сослался на многочисленные намеки, которые свидетельствуют о подделке. Но, похоже, современники, этих намеков автора просто не заметили.

И еще отметим. Если это подделка, то у нее должна быть очень четкой форма. Для автора, которому нужно донести смысл, важнее содержание, формой иногда можно и пренебречь. У фальсификатора – форма всегда на первом плане.

Для сравнения. Позднее Пушкин подошел к истории Пугачевского бунта с совершенно других позиций, об этом он написал в письме А.Х. Бенкендорфу: «…я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей».

А Карамзин во все времена много внимания уделял именно форме. В сентябре 1822 года, приступая к работе над периодом смуты, когда власть в стране оказалась в руках самозванца (по официальной версии), Карамзин запишет: «начинаю описывать гонения Романовых, голод, разбой, явление самозванца: это ужаснее Батыева нашествия».

И еще одна запись несколько дней спустя: «Теперь пишу о гонении Романовых, а самозванец стоит у дверей. Предмет любопытен: лишь бы удалось описать хорошенько».

Вопрос не о том, чтобы точно описать, не упустить важных деталей, не исказить фактов, а о форме – «описать хорошенько».

Нелишнем будет напомнить и о том, что все литературные произведения Карамзина – «Бедная Лиза», «Марфа-посадница», «Остров Борнгольм», «Наталья, дочь боярская» и другие - имеют очень четкую, хорошо продуманную форму.

К примеру, повесть «Марфа-посадница» начинается со слов «Раздался звук вечевого колокола, и вздрогнули сердца в Новегороде». Кульминация повести – падение башни с вечевым колоколом и попытка новгородцев откопать его ночью, освещая работу факелами, которые ветер задувал и «беспрестанно надлежало приносить огонь из домов соседственных», и как можно быстрее снова установить колокол на площади. А вот последняя фраза повести: «Вечевой колокол был снят с древней башни и отвезен в Москву; народ и некоторые знаменитые граждане далеко провожали его. Они шли за ним с безмолвною горестию и слезами, как нежные дети за гробом отца своего» (выделено Карамзиным).

В ущерб содержанию, чтобы «описать хорошенько», Карамзин указывает на затухающие на ветру факелы. Очень зримо, хоть кино снимай, очень эффективно, но Карамзин  словно забыл, что на Руси факелы почти не использовались, в отличие от Западной Европы, русские в таких случаях для освещения разводили костры. Да и сейчас разводят. Вспомните костры в Москве в августе 1991 года, в октябре 1993 года, костры во дворах предприятий и в цехах во время забастовок.

В первых строчках «Слова о полку Игореве» упомянут Боян, певец старого времени, его манера вести речь от древних времен, упоминая древних героев.

После описания поражения Игоря и гибели его дружины приводятся слова Бояна о том, что никому суда Божьего не миновать: «Ни хытру, ни горазду, ни пытьцю горазду суда божия не минути». Это кульминация поэмы.

В конце «Слова» приводится опять цитата из Бояна: «Тяжко голове без плеч, беда и телу без головы» (слова даны в переводе). И делается вывод, что «так и русской земле без Игоря».
Форма-то одинаковая, в одной голове придуманная.


Об оружии

Вспомним одну нелепость из истории нашего отечества. Она повторяется в летописях, легендах, былинах и в энциклопедиях в связи с некогда былым могуществом Новгорода Великого. К примеру, в энциклопедии Брокгауза и Ефрона отмечается, что своего флота новгородские купцы не имели, нанимали в основном ганзейские суда. «Иностранцы привозили металлы, соль, сукна, полотна, изделия (кроме оружия), а вывозили меха, воск, сало, коноплю и др. сырье».

А ведь новгородские купцы считались очень богатыми, однако они не имели средств, чтобы содержать свою армию, как правило, отмечается во многих источниках, новгородцы откупались от тех, кто собирался на них нападать. Это значит, что история утверждает, что на Руси никогда ничего не умели делать. Это мнение было навязано в связи с приходом к власти дома Романовых, оккупировавших Россию. В рамках этой версии создано и «Слово о полку Игореве». Взглянем на текст с точки зрения оружия. Чем воевали русские, на чем передвигались, что носили? А еще будем помнить, что, как отмечено в энциклопедии, ганзейские купцы оружия не перевозили.

Зачем, скажите, автор, патриотически настроенный, будет подчеркивать, что русские воевали исключительно иностранным оружием? Может быть, западноевропейские оружейники ему заплатили за скрытую рекламу? Автор несколько раз напоминает, что у русских воинов мечи харалужные, копья харалужные, шлемы латинские, сулицы (копья для метания) ляхские (польские). Импортное оружие не только у князей, но и у рядовых воинов. Даже сердца харалужные. «Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скованы». В пояснении к русскому переводу указано, что харалуг – сталь западноевропейского производства. Однако в словаре у Даля иная оценка. Харалужный – стальной, а харалуг – цветистая сталь, булат; по-татарски – кара-лык.

Не исключено, что заказчик поставил перед исполнителем задачу показать широкую связь домонгольского общества с Западной Европой, потому и названы все предметы вооружения воинов Игоря литовскими, ляхскими, лядскими или харалужными. А потом Монгольское завоевание якобы на 300 лет оторвало Россию от Западной Европы и привело к отсталости населения.

Если все оружие произведено за границей, то возникает сразу вопрос, на какие средства его русские покупали? Сегодня власти России в объединении с олигархами торгуют нефтью и газом, развивают трубопроводы, строят дороги, чтобы легче выкачивать и вывозить то, что им не принадлежит. Во времена Гавриила Державина Россия вывозила на запад лес, пеньку, меха, воск, мед, а еще золото, которое из русских кошельков шло на французские кошельки (в них укладывали волосы париков). Чем торговали во времена князя Игоря? На чем привозили это оружие, если ганзейские купцы этим не занимались, а собственного флота на Руси до Петра Первого, якобы, не было? На какие средства могли покупать военное снаряжение? Ведь для ведения войн, а их, похоже, было очень много, нужны средства, в частности, нужны деньги для покупки за границей вооружения.

Иначе говоря, стоит задать ряд экономических вопросов, и легенды, так стройно выстроенные, начинают разрушаться как карточные домики, потому что порой созданы без учета возможных реалий.

Поразмышляем вместе. Если огромное войско собрать в одном месте, то надо позаботиться о том, чтобы люди и лошади могли чем-то питаться и не один раз в день. Значит, питание должно быть привезено с собою. Кто-то должен приготовить еду. А для этого нужны не только дополнительные люди, но и специальные походные чаны, дрова для костров. Все это должно быть в обозах, а обозы, как известно, сдерживают передвижение, сковывают войско, мешают маневренности.

Если войско большое, то для лошадей нужен корм. Если на небольшой территории собраны сотни тысяч войск, то и лошадей должно быть достаточно много – те же сотни тысяч, если не больше, чтобы обеспечить подвоз продовольствия, боеприпасов, доспехов: не может воин круглые сутки находиться в доспехах.

После налетов полчищ саранчи поля остаются совершенно пустыми, такой же эффект должно дать и продвижение огромного количества войск по ограниченной территории. Как это согласуется с фактами истории российского государства?


О самомнении автора

Допустим, что Карамзин – автор «Слова». Рассмотрим тогда такой вопрос, нет ли в ранних произведениях Карамзина приемов, которые использованы в «Слове»? К примеру, что думает сам о себе автор?

Рассмотрим вопрос в той последовательности, как публиковались произведения.

Почему такой вопрос вдруг возник? В «Письмах русского путешественника» многократно превозносится роль самого автора, то есть Карамзин очень высоко оценивает свои способности: многие русские ездят в Европу, но никто не додумался писать оттуда письма или путевые заметки. В концентрированном виде эта мысль содержится в статье Карамзина, которую опубликовал  журнал «Северный вестник» (Spectateur du Nord) в октябре 1797 году, а это через два года после находки текста «Слова о полку Игореве» и за три года до его первой публикации. Именно в этой статье впервые Карамзин сообщает, что найден текст древней поэмы, впервые называется имя Бояна, древнего автора. Иначе говоря, читающая публика во Франции, в России и других странах впервые узнала о том, что есть древняя поэма «Слово о полку Игореве».

«Да, сударь, - пишет Карамзин, - в каждом климате встречаются дарования, и даже в России есть талантливые люди, которые достаточно скромны, чтобы не оспаривать пальму первенства у французских, немецких и прочих литераторов, но которые могут, читая их бессмертные творения, сказать про себя: «И мы тоже художники».

Обращаясь к западному читателю, Карамзин пишет: "Но вот, милостивый государь, что поразит вас, может быть, более всего - два года назад в наших архивах обнаружили фрагмент поэмы, озаглавленной "Слово о полку Игореве", которую можно поставить рядом с лучшими местами из Оссиана и которую сложил в двенадцатом веке безымянный певец. Энергический слог, возвышенно-героические чувства, волнующие картины ужасов, почерпнутые из природы, - вот что составляет достоинства этого отрывка, где поэт, набрасывая картину кровавого сражения, восклицает: "О, я чувствую, что моя кисть слаба и бессильна. У меня нет дара Бояна, этого соловья прошедших времен..." Значит, и до него были на Руси великие певцы, чьи творения погребены в веках. В наших летописях сей Боян не упомянут; мы не знаем, ни когда он жил, ни что он пел. Но дань уважения, воздаваемая его гению подобным поэтом, заставляет нас сокрушаться об утрате его созданий".

Я не впервые цитирую этот отрывок, поскольку он очень важен, я выделил шрифтом два предложения, чтобы показать, как много общего между автором «Слова» и автором статьи во французском журнале: они используют один прием – поднимают в глазах читателей других писателей, Карамзин говорит о пальме первенства французских, немецких и прочих литераторов, автор «Слова» - о даре Бояна, соловья прошедших времен.

При этом нельзя исключить, что Карамзин позаимствовал из «Слова», то есть из еще не опубликованного текста, уважительное отношение к предшественникам и потенциальным конкурентам. Уважение к предшественникам повышает авторитет пишущего в глазах читающей публики. Не случайно в той же статье Карамзин отмечает, что в качестве эпиграфа журнала «Аониды», который он выпускал до своего заграничного путешествия, использованы слова Шамфора:
Соперника в стихах восславим торжество,
Кто победитель мой? Я обниму его.

Чувствуете? Уважение к сопернику по перу было чертой русского литературного процесса и в XVIII, и в  начале ХIХ века, это потом будут вбиты клинья между литературными течениями и начнется непримиримая борьба литературных кланов, течений, направлений, обществ, объединений и групп. Следовательно, еще до появления манускрипта со «Словом» Карамзин проповедовал уважение к авторам-предшественникам и особенно к авторам древних эпох.

 «Илья Муромец, богатырская сказка». Поэма опубликована в начале 1795 года, за несколько месяцев до находки манускрипта. Начинается поэма, как ни удивительно, с противопоставления античной и русской мифологии, которая еще не записывалась, а передавалась устно в рассказах матушек, ныне покойных.
Не желаю в мифологии
Черпать дивных, страстных вымыслов…
… Я намерен слогом древности
Рассказать…

Не выдает ли Карамзин сам себя, когда пишет, что он «намерен слогом древности» рассказывать о прошлом российского народа? Напомню, что это написано (опубликовано) за несколько месяцев до уникальной находки. Значит, Карамзин чувствовал, что может писать древним слогом? Значит, у него были к тому не только способности, но и он успешно сделал первые опыты?

А какую позицию в отношении себя, любимого, своих предшественников-писателей и писателей-современников выражал Карамзин раньше, до 1795 года?

Рассмотрим конкретные примеры из его произведений.

«Бедная Лиза». Впервые опубликована в «Московском журнале» ч. IV за 1792, то есть за три года до того, как был найден манускрипт с текстом «Слова», за 8 лет до его первой публикации. Повесть начинается с утверждения о том, что, «может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего», как он сам. Не исключаю, что это не документальное свидетельство о самом Карамзине, а только литературный прием для характеристики так называемого лирического героя, которого ни в коем случае нельзя соотносить с автором. Но для нас важно подчеркнуть исключительность этого автора, которому не нравится ужасная громада московских домов и церквей, который недоволен тем, что алчная Москва получает от плодородных стран Российской империи хлеб, но он живет в этом городе, изучает его и находит немало местечек, где можно погоревать вместе с природой, где можно видеть предметы, которые трогают сердце и как человека сентиментального заставляют его проливать слезы нежной скорби.

«Остров Борнгольм». Впервые повесть увидела свет в альманахе «Аглая», кн. I, 1794 год, то есть за год до того, как был найден манускрипт с текстом «Слова», за 6 лет до его первой публикации. И в ней тоже четко чувствуется, что думает о себе автор повести, к чему стремится, как себя оценивает. Он как бы обращается к друзьям, напоминая, что «странствовал в чужих землях, далеко, далеко от моего отечества, …видел много чудного, слышал много удивительного, многое вам рассказывал, но не мог рассказать всего, что случилось со мною. Слушайте – я повествую – повествую истину, не выдумку».

Иначе говоря, прежде всего он отмечает, что знает больше, чем все остальные его друзья и читатели, поскольку был в чужих краях и многое повидал.

И если в «Бедной Лизе» он лучше всех знает Москву, потому что много ходит по ней и по много раз посещает полюбившиеся уголки, то в этой короткой повести отмечает, что Европу он знает лучше других, поскольку сам проехал по чужим краям, следовательно, имеет право говорить от своего имени, от себя лично, а не с чужих слов: «Слушайте – я повествую – повествую истину, не выдумку»

«Наталия, боярская дочь». Впервые опубликована в «Московском журнале» ч. VIII, № 10-11 за 1792, то есть за три года до того, как был найден манускрипт с текстом «Слова», за 8 лет до его первой публикации. Повесть начинается с риторического вопроса, в котором столько жизненной силы, столько правды жизни, столько космизма, столько любви к отечеству, что можно позавидовать. Вот этот вопрос.
«Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали?»

А далее Карамзин все смазывает утверждением, что он любит летать на быстрых крыльях воображения в отдаленную мрачность искать брадатых предков, то есть не правду жизни отражать, а придумывать эту мрачную старину, населенную бородатыми предками. Впрочем, не об этом речь, а  о том, что Карамзин и на этот раз подчеркивает свою исключительность: «Я на свете всех милее, всех румяней и белее». Его вывод звучит конкретно: «…старая Русь известна мне более, нежели многим из моих сограждан». И опять идет утверждение, что он намерен «сообщить любезным читателям одну быль, или историю, слышанную мною в области теней, в царстве воображения, от бабушки моего дедушки, которая в свое время почиталась весьма красноречивою и почти всякий вечер сказывала сказки царице NN».

Теперь ясно, о какой правде говорит Карамзин. Эту правду от вымысла не отличить. Надо ли для этого лучше других знать российское прошлое? И человеку с такими убеждениями доверили стать главным историографом величайшей страны на планете? Доверили. Потому что он четко выполнял то указание, которое получил. Он ни разу ни в чем не подвел своих спонсоров, и они его оберегали от недоброжелателей всеми силами.

 «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода». Повесть впервые опубликована в трех первых тетрадях «Вестника Европы» за 1803 год, то есть через три года после первой публикации «Слова». Логика событий подсказывает, что здесь в творчестве Карамзина может проявиться влияние «Слова о полку Игореве». И действительно, в предисловии Карамзин отмечает, что о фактах сопротивления вечевого, вольного Новгорода великому князю Ивану Васильевичу, задумавшего объединить Русь, сведений в летописях очень мало, но – счастливый случай! - попал в руки старинный манускрипт, в котором пришлось только исправить «слог, темный и невразумительный». О подобной истории, которая делается в Париже, в академии надписей и словесности, Карамзин рассказал в «Письмах русского путешественника» (смотрите главу «Академии»). Теперь он сам занят этим же. Сначала пишется повесть, а потом на ее основе – летопись, старинный манускрипт. Если манускрипт по каким-либо причинам получается не совсем достоверным документом минувшей эпохи, то он исчезает, сгорает в пожаре, словом, гибнем вкупе с другими якобы древними документами, а может быть, и действительно древними.

О том, что подобного подлинного манускрипта нет и быть не может, может свидетельствовать позиция древнего автора, который в числе других новгородцев пострадал, был переселен после разгрома города войсками Ивана Васильевича, но который всячески поддерживает самодержавие и жестокость великого князя. Это монархически настроенный Карамзин, заключивший к тому же тайный договор с правительством и уже приступивший к подготовке текстов Истории государства Российского, вопреки фактам ратует за самодержавную власть на Руси. И это мнение навязывает несуществующему автору летописи.

Можно назвать и другие произведения Карамзина, относящиеся к эпохе конца  XVIII - начала XIX века, пока он еще не занялся официальной историей на постоянной основе, а только пробует свои силы в разных жанрах на тему отечественной истории. И везде мы почувствуем одно и то же. Карамзин говорит о своем явном превосходстве над другими, и это превосходство дает ему право писать на данную тему. В «Бедной Лизе» он лучше других знает Москву. В «Письмах» - больше других путешествовал по Европе с пером в руке, до чего никто прежде не додумывался. В повести  «Наталья, боярская дочь» он присваивает себе право говорить о древней истории, потому что лучше других ее знает, больше других слышал от жителей прошедших столетий анекдотов и повестей.

А теперь, приняв к сведениям все сказанное, обратимся к «Слову о полку Игореве» и посмотрим, какова позиция автора, каково его отношение и к предшественникам, и к истории, и к самому себе.

Начинается «Слово» с риторического вопроса, как начать рассказ о трудном походе Игоря. На риторический вопрос звучит риторический ответ: начинать надо по действительным событиям, а не по выдумке. «По былинам сего времени, а не по замышлению Бояню». Помните, с такого же утверждения начинается  и «Остров Борнгольм»: «Слушайте – я повествую – повествую истину, не выдумку».

Далее дается очень высокая оценка этому Бояню, который мог необычно красиво рассказывать о случившемся. Красивая птица лебедь. Есть поверие, что лебедь поет свою песню один раз в жизни, перед смертью. Лебединая песня не только самая красивая, но и последняя. Песнь Бояна сравнивается с последней песней многих лебедей, ведь десять соколов терзают лебединую стаю. Какой же красивой должна быть общая мелодия! Живые струны Бояна создают мелодию не хуже лебединых песен.

Боян – соловей старого времени. Он может, конечно, красиво рассказать о походе князя Игоря, но автор, как говорится, как вытекает из подтекста, тоже не  лыком шит, он тоже может рассказывать так, как это делал Боян. И автор предлагает два возможных начала:
«Не буря соколы занесе  чрез поля широкая, галици стады бежать к Дону великому».
«Комони ржуть за Сулою, звенить слава в Кыеве. Трубы трубят в Новегороде, стоять стязи в Путивле».

А после без всяких приукрашиваний автор сообщает, что Игорь ждет брата Всеволода для совместного участия в походе, тот готов, воины его тоже готовы, но начинается солнечное затмение.

Не будем далее пересказывать содержание «Слова», надеемся, что оно читателям известно. Подведем некоторые итоги наблюдениям.

Как и во многих произведениях Карамзина, автор «Слова», от лица которого ведется повествование, очень высоко оценивает себя, отдает должное предшественникам, в частности, соловью старого времени Бояну, может писать так же витиевато и красиво, но ему нужна правда жизни, потому он не отступает от событий, связанных с походом воинов князя Игоря, но вспоминает и минувшие события «от старого Владимера до нынешнего Игоря».

Иначе говоря, подходы автора «Слова» и автора, отраженного в произведениях Карамзина, идентичны. Это касается не только повестей, опубликованных после обнародования «Слова о полку Игореве», но и практически во всех ранних произведениях Карамзина. Они написаны одним пером.


О месте битвы

Когда исследователи «Слова» называют место битвы воинов князя Игоря с половцами, то они почему-то ссылаются то на летопись, то на хронограф, а чаще всего на «Летопись по Ипатскому списку», издание Археографической комиссии, СПб, 1871 (стр. 430-434).
У меня нет доступа к этой летописи, я не могу подобно Дмитрию Лихачеву пересказывать содержание «Слова» по летописи, в которой отражены подробности похода Игоря с пересказом содержания его речей перед воинами. По тем отрывкам, которыми я располагаю, я не могу быть уверенным, что это действительно древний манускрипт, не могу доверять этому тексту, как и тому манускрипту, о котором рассказал Николай Карамзин в предисловии к повести «Марфа-посадница». Но если у Карамзина в художественном произведении использован известный литературный прием – появление какого-либо документа, рукописи, карты, кувшина, грааля и так далее, то в подлинном историческом исследовании такой факт недопустим, это мистификация, фальсификация или даже уголовно наказуемое преступление.

Нет гарантий, что эта летопись - не подделка более позднего времени.
Но перед нами есть текст поэмы, а потому будем следовать ему и посмотрим, откуда вышли воины, куда идут, и где произошла их битва с половцами.

Итак, «наполнився ратного духа», князь Игорь «наведе своя храбрыя полкы на землю Половецькую за землю Руськую».

Потом мы узнаем некоторые подробности: они «чрез поля широкая» вышли «к Дону великому». С какой стороны они подошли к Дону: с западной или восточной? На западном или восточном берегу, на правом или на левом берегу находятся? Наши познания в географии подсказывают, что все происходит на западном, то есть правом берегу Дона. Но из текста поэмы мы и этого не знаем.

Что еще узнаем?

 «Комони ржуть за Сулою, звенить слава в Киеве, трубы трубять в Новеграде, стоять стязи в Путивле».
Четыре сообщения. Опустим два из них, где сообщается о реакции в двух столичных городах на выступление русских князей против половцев. Рассмотрим два оставшиеся.

«Комони ржуть за Сулою».  Сразу возникает вопрос: где именно? Какой берег Сулы считается «впереди», а какой «за»? Это очень важно, чтобы понять, где происходит битва. Скажем, в Москве есть Замоскворечье, оно к югу от Красной площади. Это значит, что Кремль по эту сторону, а, допустим, Третьяковка по ту сторону реки. Так же и с Сулой.

Отвлекусь на мгновение, чтобы сказать о другом.
Недалеко от тех мест, где двигалось войско Игоря, протекает река Десна. По-русски десна – значит правая. Если так названа река, значит тот, кто давал ей название, смотрел на юг и находился к востоку или северо-востоку от реки. Значит, если воины Игоря двигались на юг, на полдень, то справа от них была Десна. При ближайшем рассмотрении карты мы можем предположить, что тот, кто давал имя реке мог находиться  в Туле, Калуге, Серпухове, Подольске, Москве. Видимо, наименование реке давали из Москвы. А если из Киева? Ведь если стоять, допустим, в нынешнем Киеве на Владимирской горке и смотреть на Днепр, то Десна будет за Днепром к северу, то есть слева. Хотя можно выбрать позицию, когда Десна окажется справа. И все-таки не из Киева, а из Москвы давали имя реке. Еще надо учесть, что к востоку и юго-востоку от Москвы протекает другая, небольшая, правда, река Шуя, это по-русски значит левая, но сегодня этот корень не употребляется. Видимо, наименование рекам давалось из Москвы, карта при этом была ориентирована на юг, а не на север, как это принято сегодня. А потому справа – Десна, слева – Шуя.

Сула – восточный приток Днепра, направление течения – на юго-запад, следовательно, берег, обращенный к югу и востоку можем считать «за» рекой, а «перед» рекой – тот, что обращен на север и запад. В пользу этой версии – поселок Засулье, расположенный на левом берегу Сулы.

 «Стоять стязи в Путивле». Это на берегу Сейма, притока Десны, впадающей в Днепр к северу от Киева. На современных картах Путивль к северо-востоку от столицы Украины.
Еще становится известно, что Игорь ждет отряд брата Всеволода, а его воины уже готовы к походу, кони «оседлани у Курьска напереди».

Откуда идет Игорь к Курску? Следует учесть, что Курск в соответствии с текстом поэмы находится по пути к Дону Великому.

В этот момент в поэме описывается солнечное затмение – предзнаменование неудач. Дмитрий Лихачев указывает, что дружина Игоря наблюдают затмение на берегу Оскола, но тогда Игорь с дружиною должен сделать немалый крюк, чтобы попасть к Дону через Курск. Несмотря на предзнаменование неудач, Игорь  настаивает продолжать поход, цель которого –«копие приломити конець поля половецкого», чтобы «а любо испити шеломомь Дону». Красивые образы находит поэт, а цель Игоря – освободить все земли до реки Дон от половцев, попросту говоря, надо выгнать половцев с западной стороны Дона. Именно с запада. Это подсказывает весь ход размышлений.

«Игорь к Дону вои ведет… О Руская земле, уже за шеломянем еси!»

Воины князя Игоря, похоже, достигли Великой степи. Автор сообщает, что «русичи великая поля черлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы».

Вот и вся география, весь путь к полю битвы. Сведения весьма скудные. Если войско выступило в поход 1 мая, то в южных районах России к этому времени реки еще очень полноводны, а это значит, что воинам надо преодолевать, так называемые водные преграды. О них в поэме почему-то не сообщается. Впрочем, есть упоминание, что после первого боя, ставшем удачным для русских и принесшем немалые трофеи, все отнятое у половцев пошло на сооружение мостов по болотам и грязным местам. «Орьтмами, и япончиками, и кожухы начаша мосты мостити по болотом и грязивым местом – и всякыми узорочьи половецкыми». А на пути к месту первой встречи с половцами, похоже, ни грязи, ни болот, ни водных преград не было?

Попутно обратим внимание на словосочетание мосты мостити. Мостить – значит метать, бросать, например, жерди в одного берега ручья на другой, с одного края лужи на другой. В русских городах часто мостили дороги, делали мостовые. Потом, когда дороги стали выкладывать камнем, слово мостовая сохранилось. Но в те времена, о которых могла идти речь в поэме, мостить можно было чем-то длинным, прочным, а если бросать под ноги в топких местах меховые одежды, захваченные у врагов, то это действия необходимо было объяснить словом гать. Узорочьем половецким можно было гати гатить, а не мосты мостити. Для автора конца ХVIII века эти понятия трудно различить, если он вырос вдали от крестьянского труда. Что знал любой деревенский пацан, оказалось не под силу воспитаннику барыни, любившей французский язык и жеманства.

Первый день боя завершился. «Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело».
Наступил другой день. «Велми рано кровавыя зори свет поведают; черныя тучи с моря идут, хотят прикрыти 4 солнца, а в них трепещуть сини молнии. Быти грому великому!» Готовится битва « на реце на Каяле, у Дона великого».

Началась битва. Ветры «веют с моря стрелами на храбрые полкы Игоревы». Значит, очень невыгодно положение воинов Игоря, ветер помогает половцам. «Половци идут от Дона и от моря», они окружили русское войско: «от всех стран Рускыя полкы оступиша».

Трудно бороться в окружении, когда враги наступают со всех сторон. «Бишася день, бишася другой, третьяго дни к полудню падоша стязи Игоревы».

Битва завершилась поражением воинов Игоря. Братья разлучены «на брезе быстрой Каялы».
Весть о поражении мгновенно разнеслась по всей земле. В Киеве идет анализ событий. «Уже соколома крильца припешали поганых саблями, а самаю опуташа в путины железны… На реке на Каяле тьма свет покрыла». Поражение русских князей много горя принесет земле русской, потому что половцы почувствовали свою силу.

У меня нет сомнений, что о битве писал человек, который в таких битвах не участвовал. Ни одной конкретной детали, только общие слова, только впечатление.

Что еще узнаем о битве на Каяле? Игорь не убит. Он только ранен и «выседе из седла злата, а в седло кощиево». Он оказался в плену у половецкого хана.

Ярославна плачет в Путивле на городской стене и упрекает ветер-ветрило, что тот нес вражеские стрелы на своих крыльях «на моея лады вои». Она же делает упреки и солнцу: «Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои? В поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою им тули затче?»

Немного здесь новой информации: враг оказался в выгодном положении. С подветренной и подсолнечной стороны. То есть русским воинам ветер дул в лицо, по ветру лучше и дальше летели вражеские стрелы, и солнце светило в лицо и слепило глаза. Значит, воевать русским приходилось в основном стоя спиной к северу и западу, лицом к Дону и к морю, видимо, Азовскому.

Игорь с помощью природы начинает бегство из плена. Какую новую информацию мы получаем о месте битвы? Первый отрезок пути – по степи  «от великого Дону до малого Донца». Донца князь достиг, даже поговорил с притоком Дона по душам, прошлое вспомнил, похвалил за полноводье, посетовал на мелководье другой реки – Стугны, где в омуте утонул почти за сто лет до этого брат Владимира Мономаха, князь Ростислав Всеволодович. (Я пользуюсь комментарием к переводу в массовом издании «Слова»).

И в последних абзацах поэмы мы узнаем, что Игорь успешно добежал до Киева и «едет по Боричеву к Святей Богородици Пирогошей».

Итак, сделаем вывод, что точного места  битвы русских с половцами, пользуясь текстом «Слова», мы установить никогда не сможем. Его просто нет, поскольку такая река, как Каяла, на которой, судя по тексту поэмы, состоялось несколько важнейших битв русской истории, не существовала. В комментарии к переводу читаем: «Каяла – река, где Игорь потерпел поражение; «Каяла» - производное от глагола «каяти» (жалеть, сожалеть, оплакивать); река скорби, гибели, плача. Какая реальная река соответствует поэтической Каяле «Слова» - до сих пор окончательно не выяснено».

Что на это сказать? Не нашлось крупного землевладельца, который как Юсупов заявил бы, что битва с половцами произошла на его земле, и указал бы место, где ставить памятник солдатской славе. Кстати, так называемые половецкие бабы и мужики, которые встречались по территории всей Великой евразийской степи, были установлены на местах конкретных захоронений, на курганах.

 Традиция ставить памятники неизвестным солдатам на местах перенесения праха одного из них в места массового проживания людей появилась позднее. Если в средние века прах всех погибших переносился в определенные места, где позднее возникал монастырь, то потом, видимо, по лености человеческой, по равнодушию к праху предков, выбирали людное место и переносили туда останки одного из погибших, называя это могилой неизвестного солдата. Сколько создано таких мест условного захоронения участников Великой Отечественной войны? Теперь родственники могут не искать своего солдата, а помянуть скопом всех погибших в одном месте.

Чего не сделаешь ради удешевления процедуры? А потом удивляемся, что люди не хотят помнить прошлое, не чтят память погибших на войне.


О Доне Великом

Александр Радищев в начале своего творческого пути активно писал легендарные повести в стихах. Его поэма «Бова», видимо, одна из тех сказок, которые читались маленькому Александру Пушкину. Подросший поэт потом вспомнит о ней добрым словом. Так вот,  в этой поэме у Радищева есть тоже упоминание Дона,  примерно в ту же эпоху (по официальной версии истории, что и в «Слове»:
Я с Волги
Перейду на Дон, где древле
(Так,  как  ныне) коней быстрых
Табуны паслися многи,
Где отечество удалых
Молодцов, что мы издавна
Называли козаками.

Получается, что текст «Слова» противоречит утверждению Радищева. Удивительно, но в «Слове» ни табуны донских лошадей, ни козаки даже не упомянуты. Как же столь достоверный факт мог остаться без внимания автора? Или в XVIII веке автор уже не считал важным упомянуть об этом факте? Почему? Казачество, в отличие от других сословий, наиболее последовательно боролось против самодержавной власти Романовых, ведь, согласитесь, на юге России, в казачьих городах и станицах коллективные формы управления преобладали над самодержавными, неслучайно из этих регионов выходили политики не тоталитарного, а коллективного типа.

Кстати, на протяжении всего творчества, не знаю случайно или преднамеренно, но Карамзин часто выступает оппонентом Радищева, естественно, без ссылки на опального писателя. Разнятся их взгляды на государственное устройство, на объединяющую роль монарха, на историю и богатство Новгорода, на достоверность летописных источников. Но это тема для особого исследования. По настрою, по духу, по лексическому составу, по лингвистическим конструкциям «Слово» наиболее близко именно Карамзину, его голос слышится за каждой строкой. Даже противостояние идеям Радищева в «Слове» отчетливо звучит, словно автор пытался даже подтекстом доказать, что он за сильную самодержавную власть и ничего другого не признает.




Об отрицательных конструкциях

Часто ли Карамзин начинает свои произведения с отрицания? Такой вопрос возникает в связи с тем, что «Слово о полку Игореве» начинается с отрицания, со слов «Не лепо ли ны бяшет, братие», а первые строки поэмы «Илья Муромец, богатырская сказка» со слов:
Не желаю в мифологии
Черпать дивных, страстных вымыслов.
Мы не греки и не римляне,
Мы не верим их преданиям…
Нам другие сказки надобны… И опять первое слово с отрицанием.

Откроем повесть «Бедная Лиза».

«Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели – куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам».

Откроем повесть «Остров Борнгольм».

«Друзья! Прошло красное лето, златая осень побледнела, зелень увяла, дерева стоят без плодов и без листьев, туманное небо волнуется, как мрачное море, зимний пух сыплется на хладную землю – простимся с природою до радостного весеннего свидания, укроемся от вьюг и метелей – укроемся в тихом кабинете своем! Время не должно тяготить нас: мы знаем лекарство от скуки».

Даже там, где нет частиц не, отрицание отчетливо чувствуется, потому что эту роль выполняют приставки глаголов и предлоги без.

Откроем выступление Карамзина во французском журнале «Северный зритель» в октябре 1797 года.

«Своему успеху у русского читателя это сочинение отчасти обязано новизне предмета. Наши соотечественники давно путешествуют по чужим странам, но до сих пор никто не делал этого с пером в руке».

За несколько дней до смерти  15 мая 1826 года Карамзин пишет благодарственное письмо царю Николаю:

«Никогда скромные мои желания так далеко не простирались. Но изумление скоро превратилось в умиление живейшей благодарности: если сам не буду пользоваться плодами такой царской беспримерной щедрости, то закрою глаза спокойно; судьба моего семейства решена наищастливейшим образом».

Все эти примеры убеждают, что первую фразу писатель долго продумывал, наполнял содержанием, убирал из нее все лишнее, делал ее по истине ударной. И, видимо, любил использовать конструкции с отрицанием и противопоставлением. Так начинаются его «Бедная Лиза», «Илья Муромец», «Остров Борнгольм», письмо царю, многие главы «Писем русского путешественника». С такой же конструкции начинается и «Слово о полку Игореве».
В тексте «Слова» немало встречается и других аналогичных конструкций, которыми открываются, я бы назвал, разделы поэмы, когда происходит быстрая смена событий или появляется новое действующее лицо.

Вот примеры.

«Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галицы стады бежать к Дону великому».

«Великий княже Всеволоде! Не мыслию ты прилетети издалеча, отня злата стола поблюсти?»

«Ты, буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкают, акы туры, ранены саблями калеными, на поле незнаеме!»

«Уже бо Сула не течет сребреными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых».

«Донец рече: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа!»

«А не сорокы встрекоташа – на следу Игореве ездит Гзак с Кончаком. Тогда врани не граахуть, галици помолкоша, сорокы не стрекоташа»

И еще одну характерную карамзинскую фразу с отрицанием хочется привести. Это заключительные слова так называемой рекламной статьи, уже упомянутой нами, во французском журнале в октябре 1797 года, где автор цитирует изречение Жан-Жака Руссо «Прекрасно только то, чего нет» и комментирует его. «Ну что ж, если это прекрасное всегда ускользает от нас, как легкая тень, попытаемся уловить его нашим воображением; устремимся в заоблачные выси сладостных химер, начертаем прекрасный идеал, будем обманываться сами и обманывать тех, кто достоин быть обманутым. Ах! Если я не умею найти счастие в жизни, может быть я сумею его нарисовать».

В первой части отрывка то же самое отрицание, хотя и без отрицательных слов. Это отрицание внутреннее: прекрасное ускользает, то есть, говоря обыденно, его нет, но его можно заменить воображением. А последнее предложение – типичная для Карамзина конструкция: не умею найти, может быть, сумею нарисовать. Иначе говоря, в тексте «Слова» и в произведениях Карамзина до 1800 года встречаются сложные предложения, в которых причинно-следственные связи, противопоставления  между частями оформлены без союзов. Это придает конструкциям особое своеобразие, динамичность, а наличие одинаковых подходов в употреблении таких конструкций свидетельствует, что они или писались одной рукой, или автор одного произведения заимствовал форму у другого.

Однако к этому беглому исследованию нас побудила схожесть начальных предложений в «Слове» и в поэме Карамзина «Илья Муромец», которая напечатана раньше, чем появились первые сообщения о найденной древней рукописи.

Карамзин не мог что-либо в то время заимствовать в «Слове», но он мог стать автором или одним из авторов «Слова».

Как-то мне подсказали, хотя я и сам об этом прекрасно осведомлен, что многие произведения народного творчества широко используют отрицательные конструкции, что ни одна былина без таких конструкций не обходится. Многие народные песни построены по такому же принципу. Согласен с этим. Отмечу больше. Пушкин еще в 1830 году «В плане статьи о русских песнях» отметил «оригинальность отрицательных сравнений», видимо, он имел ввиду сравнения типа «не сокол летал по поднебесью», а заинтересовался он этим после знакомства со статьей «Введение» Николая Гнедича к книге «Простонародные песни нынешних греков», вышедшей в 1825 году.

Что же касается былин, то большинство из них записаны очень поздно. Первым сборником былин считается «Древние российские стихотворения», записанные  на Урале и в западной Сибири Киршею Даниловым. Сборник вышел в 1804 году. А основная масса русских былин была опубликована через 50, 100 и даже 150 лет после публикации  «Слова о полку Игореве».

Естественно, что на сказителей и на тех, кто записывал их устные рассказы, не могла не отразиться письменная традиция, к моменту публикации все они уже были сторонниками официальной версии истории и не могли допустить, даже если это имело место, иного мнения об историческом прошлом России. Иначе говоря, все твердо усвоили, что Россия во всем отстала от Запада, что Россия может только подражать Западу, что ничего самобытного в ней нет, а отсталость объясняется 300-летним татарским игом. Все нестыковки, все противоречия счастливо преодолеваются одним способом – их не публикуют.


О неологизмах

Карамзин вошел в историю русского языка в качестве реформатора. Много раз отмечались его заслуги в приближении литературного языка к разговорному, освобождение от сложных латинизированных конструкций и от старославянизмов. Немало Карамзин впервые предложил новых слов, многие из которых употребляются до настоящего времени. В словаре Даля отмечены некоторые слова, которые ввел в обиход Карамзин. Таких слов много. Назову лишь некоторые:
промышленность, потребность, развитие, общественность, общеполезный, человечный, сопутник, сотоварищ…

В «Слове о полку Игореве» мы тоже находим слова, которые могут сойти за неологизмы. Не все они вошли в обиход, но надуманностью своих конструкций выделяются из общего строя языка. Удивляет, почему об этом не говорят исследователи-лингвисты? Таких примеров много.

Приведем некоторые:

«с зарания до вечера». В устойчивом сочетании «с утра до вечера» автор заменил одно существительное другим. Это известный прием: суть остается прежней, а форма выглядит обновленной.

«не по замышлению Бояню». Книжное слово замышление  из области специфических, философских знаний используется в поэтической речи.

«у Курска напереди». Неологизм появился за счет замены одной приставки на другую. Такая форма часто встречается в просторечии, а также в детской речи, когда ребенок только овладевает основами словосложения и беспрестанно меняет одно на другое.

«а всядем, братие, на свои борзыя комони». Замена одной приставки другой, как и в предыдущем случае.

 «копие приломити конець». Смотрите пояснение в предыдущем случае.

 «половци неготовыми дорогами побегоша к дому». А этот неологизм возникает в результате замены в более или менее устойчивом словосочетании одного слова другим. Такой формой словоупотребления обычно грешат иностранцы, употребляя одно слово взамен другого, не чувствуя разницы. Кстати, аналогичный образ только без не находим у Пушкина в стихотворении «Была пора: наш праздник молодой»:
«и племена сразились,
Русь обняла кичливого врага,
И заревом московским озарились
Его полкам готовые снега».

«свычаи и обычаи». Это словосочетание вошло в словари, использовано Пушкиным, но в обиход не вошло. Слово «свычаи», имеющее тот же корень, что и слова привычка, учить, наука, общеупотребительным не стало.

«чага по ногате, а кощей по резане». В переводе – «невольница (или ребенок) по ногате, а раб по резане», где ногата и резана – мелкие монеты в Древней Руси. На счет ногаты нет вопросов, слово встречается в словарях со ссылкой на «Русскую правду». А вот резана – неологизм, созданный по типу: рубить – рубль; резать – резана, хотя в исследованиях последнего времени встречается указание, что в гривне было 20 ногат и 50 резан.

Слово половцы автор «Слова» взял, скорее всего, в Радзивиловской летописи. А вот форма русици – по аналогии с половцами – могла родиться в голове Карамзина, любящего неологизмы.

Еще интереснее неологизм узорочьи половецкыми. Тот, кто придумал его, захотел объединить два корня, чтобы таким образом усилить негативное отношение к половцам. Узор + сорочье и дали слово узорочье, ведь сорока – бело-черная – птица хищная, мимо падали не пролетит. К тому же слово узорочье очень согласуется со словами погани, а так же дети бесови для характеристики половцев.

В том абзаце, где рассказывается об участии в бою яра тура Всеволода, отмечено:

«Поскепаны саблями калеными шеломы оварьские от тебе, яр туре Всеволоде!» Что значит поскепаны? В словаре Даля это слово встречается в форме инфинитива с пометой, что встречается оно в «Слове о полку Игореве», значение неясно, но можно сопоставить со словом пощепать. Можно предположить, что если пощепать - превратить в щепу, расщепить, разделить на щепки, то поскепать шлем – значит разделить его на части, лишить клепок, расклепать. А если сопоставить со словом кепъ – запд. дурак, дурень или кепый – смл. хилый, дряхлый? Ясно одно: автор XVIII века пытался предложить для обихода новое слово. Но вышла осечка. В словари оно вошло, а в обиходе не встречается в связи с туманным смыслом.

В словосочетании минула лета Ярославля, на первый взгляд, каждое слово употреблялось и раньше, ни одно из них не является неологизмом. Но скорее всего это словосочетание  возникло под влиянием античной мифологии с ее рекой времени Летой. Только там кануть в Лету, а здесь минула лета Ярославля, где лета – эпоха. Автор ХII века не мог использовать эту фразу, поскольку слово лета в смысле реки времени было заимствовано не ранее XVII  века.


Об угорьском иноходце

В свое время велись острые дискуссии по поводу автора «Слова», кем он мог быть и какую роль играл в русском обществе. Предположили тогда, что такую поэму мог написать либо князь-участник похода, либо князь, близкий к участникам похода. В методических пособиях для учителя нередко встречается утверждение, что облик автора меняется в зависимости от описываемых событий: «то он – дружинник, то он – пахарь, то он монах, то он – военачальник, то он государственный деятель, то он – белобородый сказитель Боян». При этом всегда отмечается, что  этот человек не только грамотный, но и опытный воин, знающий военное дело, оружие, быт и тактику ведения боя.

Однако есть примеры, которые противоречат такому утверждению. В частности, начав рассказ о бое русских воинов с половцами, автор рассказывает о неудачах и поражениях прошлых лет, в том числе называет поражение отца Святополка на той же реке Каяле. Вот эта фраза: «С тоя же Каялы Святополк полелея отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святой Софии к Кыеву». Комментарий к переводу дан такой: «В 1078 г. в битве на Нежатиной ниве был убит киевский князь Изяслав Ярославич. С поля битвы (автору «Слова» она напомнила битву на Каяле, где потерпел поражение внук Олега – Игорь) Святополк Изяславич повез в Киев тело отца, по обычаю того времени, на носилках – «между угорскими иноходцами» (венгерской породы конями-иноходцами); носилки прикреплялись шестами к двум коням, бегущим друг за другом».

Комментаторы поправили автора. Они назвали место битвы, но не на Каяле, а на совсем другой реке, хотя в поэме говорится, с тоя же Каялы. А еще пояснили, как привязаны были носилки к двум иноходцам, подтвердив тем самым некомпетентность автора: князь или просто воин должен был знать, что иноходец передвигает ноги не так, как другие лошади: в строй таких лошадей не берут, в пары, тройки или цугом не запрягают. А это значит, что поэма написана человеком другой эпохи, далекого от лошадей и от военного искусства. Получилось красиво, но не точно. А мы уже рассматривали стремление Карамзина сделать красиво.

И еще. Степи возле Дона издавна славились конезаводами. Лошадей здесь выращивали с незапамятных времен. Многочисленные скифские курганы по всей Великой степи – подтверждение этому. Почему же в патриотической поэме об этом ни слова нет, а для того, чтобы вывезти в Киев тело погибшего князя используются венгерские иноходцы, а не местные лошади, выращенные здесь и лучше приспособленные к климатическим условиям этого региона?

Кстати, у Пушкина в стихотворении «Дон», написанном в связи с окончанием турецкой компании 1829 года и возвращением русских войск, есть такое четверостишие:
Отдохнув от злой погони,
Чуя родину свою,
Пьют уже донские кони
Арпачайскую струю.

В стихах упоминание о донских лошадях, которые использовались в походе против Турции. Арпачай – это пограничная река между Россией и Турцией. Почему же в «Слове о полку Игореве» донские кони даже не упоминаются, хотя Дон – самый центр Великой Евразийской степи и разведения лошадей?


О тьмутораканьском болване

Давно замечено, что дети, узнав новое, интересное, а порой необычное для их слуха слово, начинают повторять его, то есть постепенно усваивать. С одного раза слово можно и не запомнить, а если повторить несколько раз, то результат обязательно скажется. И в «Слове» мы встречаем некоторые повторы, которые выдают тех, кто стремился не столько смысл донести, сколько вбить исподволь в сознание людей, сделать факт запоминающимся с помощью неоднократного, как правило, трехкратного повторения.

Четырежды повторяется имя Трояна («рища в тропу Трояню», «были вечи Трояни», «встала обида… вступила девою на землю Трояню»), название города Путивля, где на городской стене плачет жена Игоря Ярославна, древний певец Боян.

С троекратным упоминанием встречается также слово тьмуторакань (написание по копии с оригинала). Оно упоминалось в самом начале поэмы при описании первых дней похода Игоря, когда затмение солнца предвещает неудачу во всем походе. Вспоминает автор разные «земли незнаеме, Волзе и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе тьмутораканьскый болван!» То есть в первый раз называются обширные территории или города и рядом - тьмутораканьскый болван. И еще дважды называется град Тьмуторокань, сначала в связи со славными победами русского воинства во главе с князем Олегом, который завоевал этот город и присоединил к своим черниговским владениям, а потом в связи с благородным стремлением Игоря отнять у половцев наследие пращура, вернуть завоеванное Олегом под власть черниговского князя. Высоко оценивают стремление Игоря бояре киевского князя Святослава.

Кстати, надо обязательно отметить, что после первой публикации «Слова» в 1800 году появилось много произведений, где указанные слова – Боян, Троян, языческие боги древней Руси, города Путивль и Тьмуторокань  - стали широко использоваться в поэтических произведениях, а также в сказках. В частности, эти образы есть в поэмах Жуковского, Карамзина, Радищева и Пушкина. А это значит, что автор «Слова» своей цели добился.
А теперь зададим вопрос, а потом ответим, почему это вдруг ни с того, ни с сего в «Слове» упоминается какой-то болван? Какую идеологическую нагрузку он несет? О чем свидетельствует?
 
Напомним, что первым письменно сообщил о найденной рукописи будущего «Слова о полку Игореве» Николай Карамзин. Это было в 1797 году. И он сообщает, что древняя поэма в списке ХVI  века найдена два года назад. Значит, «Слово» найдено, а, может быть, было написано вчерне, в 1795 году. А тмутараканский идол найден тремя годами раньше. О нем еще не успели наговориться, то есть находка еще не потеряла новизны, еще продолжается обсуждение различных версий его происхождения. К тому же и тот, и другой объект связаны с именем А.И. Мусина-Пушкина, собирателя древних раритетов. Естественно, что знающий об этом автор подделки должен о ней обязательно сообщить, ведь специалисты пришли к мнению, что она, эта находка, относится как раз к тому времени, когда по официальной версии князь Игорь должен выступить в освободительный поход против половцев. Шикарная освободительная идея – вернуть то, что принадлежало предкам, - значит совершить поход в сторону Тамани. К тому же, видимо, только к концу ХVIII века историки договорились между собой, что Тмутаракань русских летописей находилась не просто где-то очень-очень далеко, а на нынешнем Таманском полуострове, который омывается водами Черного и Азовского морей и расположен к востоку от Керченского пролива. Два таких факта – нахождение города Тмутаракани и находка каменного истукана на Таманском полуострове – не могли не отразиться в поэме о том времени.

Правда, не все так просто в этом вопросе. К примеру, когда я учился в школе, то нам показывали фотографию тмутараканского камня в виде каменного столба, похожего на человека, во всяком случае, можно было указать, где  на нем голова, шея, туловище. А современные энциклопедические словари отмечают совсем другое, говорят об ином каменном идоле, на котором была высечена какая-то надпись на древнем русском языке о промерах ширины Керченского пролива якобы за сто лет до похода князя Игоря против половцев. Видимо, чтобы сохранить интерес в тмутараканской находке XVIII  века, историки сделали подмену, как с грамотой в сказке о царе Салтане. Помните? «И в суму его пустую суют грамоту другую». И камень снова оказался не только в центре внимания общественности, но и стал нести новую идеологическую нагрузку.

Почему тмутараканский камень нужно было заменять новым? В степных районах юга России и на нынешней Украине встречается огромное количество так называемых половецких баб. Давно они стояли на курганах, но известны были только местному населению. А московские историки, заинтересовавшиеся прошлым России, получили в числе первых образцов степной культуры, видимо, такого истукана, ведь археологическими раскопками на территории России при Романовых безраздельно занимались исключительно иностранцы. Об этом можно прочесть на русском языке в энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Естественно, первому и единственному экземпляру было оказано столь повышенное внимание, что о нем упомянули в «древней» поэме. И если камень найден в 1792 году, а поэма написана в 1795, то они не могут не принадлежать одному времени. Это сегодня половецкими бабами заполнены все местные краеведческие музеи на юге России и в Украине, потому что это надгробные памятники далеких предков, отправлявшихся на освоение далеких территорий Великой Евразийской степи. Они потому и половецкие, что стоят в поле, а не в лесу.

Еще об одном факте следует сказать. В переводе Василия Жуковского звучит не слово болван, а слово истукан.  Словарь Даля оба слова приводит в одном синонимическом ряду, но с разными смысловыми нагрузками.

Болван – отрубок бревна, чурбан, баклуша, баклан; истукан, статуя, идол, языческий изваянный бог; чучело, набитое животное; деревянная, картонная или иная форма, колодка, для обделки или расправления чего; деревянная или иная вещь, по которой должны отлить металлическую. В словаре приведен синонимический ряд слов, относящихся к оценке качеств человека: неуклюжий, неотесанный, грубый неуч, невежа, глупец.

Истукан (от истюкать, иссечь тюкая, истукати) – статуя, изваянный образ, изображенье; болван; идол, кумир, языческий божок круглой работы, не плоской резьбы.

Как видим, второе слово – истукан – более точно передает содержание, если он высечен из камня. Для древнего автора это было очень важно – точно отразить в слове содержание, а для автора XVIII  века это стало несущественным, что мы и заметили в тексте «Слова», а для нашего современника уже и это не имеет никакого значения, ведь он не чувствует смысловую разность (различие) между идолом, болваном и истуканом. Иначе говоря, если бы эту поэму писал автор XII века, то он, подобно Василию Жуковскому, воспользовался бы словом истукан, поскольку оно точнее передает содержание: тмутараканский истукан сделан из природного камня с помощью тюканья и отсекания отдельных кусков. Автор подделки этого мог уже не знать, а если знал, то не обратил на эту деталь внимания, он воспринял предмет в одном из вариантов, которые ему называли специалисты.


О печали жирной

В «Слове» после описания поражения Игоря от половцев рассказывается о последствиях неудачного похода: застонал Киев от горя, а Чернигов от напасти, разлилась тоска по земле Русской. А далее я цитирую по адаптированному тексту: «печаль жирна тече средь земли Рускыи». Такая фраза - печаль жирна тече – могла родиться только в устах человека грамотного, но получившего немецкое образование, и не в XII веке, а в XVIII. Жирная печаль, как и уже названное неготовыми дорогами,   звучит не совсем по-русски, поскольку оба слова не имеют таких значений, чтобы могли быть объединены. А вот в немецком языке слово dick  имеет такое значение: толстый, жирный, тучный; густой; растущий; обильный.

 Кстати, И.С. Аксаков отмечал, что «У Карамзина… гладкая, даже изящная или безличная нерусскость».

А.И. Герцен тоже отмечал: «В мягком и доброжелательном Карамзине было что-то немецкое».
Такую фразу о жирной печали мог написать такой человек, как Карамзин, получивший скорее всего немецкое образование, но хорошо знавший русский язык.


О странах России

Еще в свои студенческие годы я прочитал в хрестоматии для студентов вузов повесть XVII  века о Василии Кориотском. У повести нет автора, хотя это не народное произведение. Тогда резанули слух словосочетания «в российских Европах» и «в европейских Россиях». По тексту повести речь шла не о европейской части России, а о каких-то территориях в Средиземном море, во Франции, в Германии, в Шотландии, на Кипре. Подумалось, чего не придумает воспаленный ум писателя, да еще анонимного. После понял, что мы знаем не подлинную историю, а очень сильно измененную, потому что на старых картах и в очень старых энциклопедиях находим названия государств, о которых не слышали, сведения о странах, которых сегодня нет, а в старых списках запрещенной литературы – имена авторов, которые написали иногда десятки книг, до нас не дошедших.
 
Здесь, в Дюссельдорфе, у меня есть копии некоторых древних карт, где слово Русь написано над территорией нынешней Украины, Московия – небольшая территория в бассейне реки Оки, Московская Тартария – огромная территория на севере нынешней Сибири и даже на севере Американского континента. Я видел факсимильные печатные издания, где Тартария со столицей в Тобольске названа самым большим государством мира по площади и по численности населения. В школе я не был двоечником, историю изучал с интересом, а сейчас встречаюсь с фактами совершенно иной истории. Или нас учили не тому, или историю кто-то усиленно исказил до неузнаваемости? Факты иной истории можно выудить даже в произведениях писателей XVII –XVIII  века.

Вот, к примеру, в «Бедной Лизе» (1792) Карамзина дается описание Москвы, указывается, что это «ужасная громада домов и церквей», а многие зарубежные авторы, посетившие Москву до нашествия Наполеона, утверждали, что это восточный город, похожий на сказку, с огромным количеством башен и золотых куполов. Кому верить? Впрочем, Карамзин противоречит себе, заявляя тут же, что Москва – это «великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся!»

В этом же описании Карамзина встречаем: «Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом».

Вы ничего странного не заметили? Алчная Москва? Видимо, такой она была во все времена с момента основания и брала всего с территорий значительно больше, чем могла съесть или потребить. Москва и сегодня выкачивает энергетические, сырьевые, денежные, людские и прочие ресурсы со всей страны.

А вот эта фраза «от плодоноснейших стран Российской империи» не вызывает вопросов? В нашем представлении империя – это все-таки единое государство, а во времена Карамзина, видимо, считали по-другому,  представление о государственном устройстве было иным, ведь в империю входили многие страны. Ошибкой, опиской это нельзя считать, поскольку в «Письмах русского путешественника» не раз встречается сочетание слов «в странах России». В короткой повести «Остров Борнгольм» мы тоже встречаем сообщение, что автор сел в Лондоне на корабль «Британия», «чтобы плыть к любезным странам России».
Это значит, что в XVIII веке Россия была не одной страной, а объединением  многих стран под властью самодержца-императора.

И становится вполне ясным использование множественного числа в слове страна в «Слове о полку Игореве». После описания успешного бегства Игоря из половецкого плена и возвращения в Киев автор торжественно заявляет: «Страны ради, гради весели». Множественное число – страны – это норма употребления в XVIII веке для России. Не свидетельствует ли и этот крошечный факт, что «Слово о полку Игореве» - произведение XVIII века?


О плаче как жанре русской литературы

В русской литературе плач некогда относился к очень распространенным жанрам. Сама жизнь, видимо, давала основания для этого распространения. Сегодня многое из этого забыто, но в словаре Даля можно прочесть об особенностях русского быта, где плакать было обычным явлением.
Плакать, плакивать, прослезиться, проливать слезы, рюмить, реветь, выть; хныкать, визжать; слезно скорбеть или умолять.
Грустить, горевать, тужить, тосковать, скорбеть, жалеть о чем.
Плачут от боли, плачут от горя, плачут навзрыд.
Плакать голосом, причитать, голосить по обычаю, по покойнику или на девичнике.
Плакать к кому: невеста, на причете, должна плакать к каждому из родных и к каждой подруге особо, встречать и поминать плачем, припевами.
Плач плакать - голосить, причитать на известный, плаксивый голос, по умершему или выходя замуж.
Окна плачут, то есть потеют, мокнут.
Виноград плачет, то есть сок течет после весенней обрезки.

Были почти профессиональные плакальщицы, плачеи, плакуши, которые по найму могли вопить, выть, плакать, причитать по покойнику, а также заводить, запевать плачи по невесте на девичнике, зная все причитанья и заплачки.

Плач – это жанр устного народного творчества, но им активно пользовались и русские писатели. Образец такого плача мы встречаем у Карамзина.

«Бедная Лиза»
«Ах, - думала она. – Для чего я осталась в этой пустыне? Что удерживает меня лететь вслед за милым? Война не страшна для меня; страшно там, где нет моего друга. С ним жить, с ним умереть хочу или смертию своею спасти его драгоценную жизнь. Постой, постой, любезный! Я лечу к тебе!»

«Слово о полку Игореве»
«Полечю – рече – зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце; утру князю кровавыя его раны на жестоцем его теле».

Как много в этих коротких текстах общего. Я упустил вопросы Ярославны при ее обращении к Днепру, к ветру и к солнцу. Они похожи на те, какие Лиза задает сама себе. А стремление лететь за любимым объединяет оба плача, но в «Бедной Лизе» слово лечу в конце плача, а в «Слове» с него начинается плач.

Подчеркну еще, что Карамзин написал свою повесть за 8 лет до официального опубликования «Слова», следовательно, о его заимствовании из древнерусской поэмы речь идти не может.


О казни на царском дворе

В «Слове», видимо, нашел отражение библейский сюжет о подвиге святого Георгия Победоносца, казнившего римского императора Максенция (Максимина) на дворе царского дома.
 
Этот сюжет часто использовали средневековые художники Европы, в частности, в Венеции в конце XIX века хранилась картина Виттора Карпаччо «Триумф святого Георгия», где изображена казнь Георгием дракона. Схожий сюжет содержится в былине об Илье Муромца, когда он казнит соловья-разбойника в Киеве на княжеском дворе Владимира-Красного Солнышка. А ведь известно, что одна из первых исторических поэм Карамзина относится как раз к былинному богатырю Илье Муромцу. Может быть, для того, чтобы дополнить поэму ярким примером, Карамзин и использовал в обоих случаях факт о казни врага на царском дворе.
И не удивительно, что ссылка на подобный сюжет встречается и в «Слове о полку Игореве». Поражение воинов Игоря и Всеволода от половцев сопоставлено с победами над половцами их отца Святослава, который не только разбил войска половецкие на их земле, но и «поганого Кобяка из луку моря от железных великих полков половецких, яко вихр, выторже, - и падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославли».


О двуязычии

Казахский поэт и исследователь Олжас Сулейменов в книге «Азъ и Я», вышедшей в Алма-Ате в 1975 году, рассказал, как он отыскал в «Слове о полку Игореве» большое число тюркизмов и на этом основании сделал вывод, что автор этой поэмы был двуязычным, то есть знал и мог писать как на русском, так и на тюркском языке. А еще он сделал вывод, что двуязычие на Руси стало исчезать в XVII  веке. В этом его поддерживают авторы новой хронологии Носовский и Фоменко, он косвенно подтвердил их теорию о том, что с воцарением Романовых на троне был вбит клин между русскими и татарами, русская история была сильно искажена, татарская история искажена и опорочена, а населению величайшей страны стало внушаться мнение об его ущербности, пьянстве, лености и отсталости от европейских стран.
 
Олжас Сулейменов верно отметил наличие большого числа тюркизмов в «Слове о полку Игореве», верно, на наш взгляд оценил предел распространения двуязычия. Но этот факт у меня вызвал воспоминания о моей матери и ее отце, моем дедушке. Дед был грамотным, к концу жизни возглавил какую-то религиозную православную секту, в сути которой я так и не разобрался. Мать была почти безграмотной – два класса начальной школы, но насколько мне известно, они спокойно общались с татарами и башкирами, которых в нашем крае было немало. До революции они сеяли хлеб, брали у башкир землю в аренду – заимку и разговаривали с арендодателями на их языке. А это значит, что еще и в начале ХХ века двуязычие кое-где сохранялось.

Теперь вернемся к двуязычию «Слова». Если версия об авторстве Карамзина верна, то в ее пользу и факт двуязычия. Сам Карамзин отмечает, что его предки были на государственной службе со времен Ивана Грозного и не скрывает того, что он выходец из татар, что в нем течет значительная часть татарской крови. Видимо, Карамзин в этом плане был двуязычным по природе своей, к тому же выучил три европейских языка, занимался греческим и латинским, то есть языковая подготовка у него была основательной, и это не могло не отразиться на том материале, в создании которого он принял участие.


О подлинности «Слова»

Споры о подлинности «Слова» ведутся с момента его опубликования. Многие великие и просто яркие писатели оставили свои свидетельства о подлинности слов, образов, чувств этого произведения. Говорил об этом и Пушкин: «Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка «Песни о полку Игореве». Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканных в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления?»

Почему Пушкин не мог заподозрить в подделке Карамзина?

В том, что Пушкин взял под защиту "Слово", еще ничего не значит. Надо знать, в какой период это сделано. Ведь широко известно, с каким восторгом поэт воспринял публикацию Николаем Карамзиным «Истории государства Российского». Сколько сюжетов Пушкин почерпнул из карамзинской версии истории! Это и «Руслан и Людмила», и «Песнь о Вещем Олеге», и неоконченная поэма «Вадим», «Воевода» и даже «Борис Годунов».

Юный поэт воспринял историю в исполнении Карамзина с восторгом, долго руководствовался ею, а потом, уже в зрелые годы, в сознании поэта произошли метаморфозы, и вместо восторгов – критические замечания, а потом и пародия в виде  «Истории села Горюхина», где в ярких красках рассказано, как из трех или четырех старых календарей склеена история села. Какое отношение имели календари к прошлому села? Следовательно, Пушкин узнал о прошлом нечто такое, что стал менять прежние взгляды на противоположные. Эта сторона творчества Пушкина пока не исследована.

С некоторых пор для меня нет вопроса, кто автор «Слова». Это Николай Михайлович Карамзин. У меня масса доказательств непосредственной связи Карамзина со «Словом о полку Игореве», при этом главный свидетель, который точно заявил, кто автор «древней» поэмы, – поэт-лицеист Александр Пушкин. Его совсем не случайно стали замечать в лицейские годы, потому что никто другой не мог так точно и четко выявить связь предметов и явлений, несколькими словами-штрихами дать характеристику, подметить качество, указать на следствие и назвать причину.

Итак, начало 1816 года. Для Николая Михайловича Карамзина это период нетерпеливых ожиданий. Им завершена работа над значительным периодом русской истории и 2 февраля вместе с Петром Вяземским он приехал из Москвы в Петербург, чтобы получить у императора Александра разрешение на печатание первых томов «Истории государства Российского». Другой вопрос -  выделение значительной суммы денег на печатание истории. Частные лица обещают ему и деньги, и покровительство, и возможность опубликовать многолетние труды. Но он отвергает их предложения. История о государстве Российском должна финансироваться правительством Российской империи. Других мнений Карамзин не признает. Дожидаясь аудиенции с императором, Карамзин не терял времени, он ездил по вельможным домам, выступал перед самыми влиятельными людьми в империи, читал главы подготовленной им рукописи будущей истории. Везде был принят в основном с восторгом, его хвалили и прославляли даже те, кто считался его идейным противником, например, так называемые шишковисты, получившие такое определение по имени А.С. Шишкова, который вместе с Г.Р. Державиным, А.А. Шаховским, А.С. Хвостовым и другими организовал еще в 1811 году литературное общество «Беседа Любителей Российского Слова» и был его идейным вдохновителем. Но более всего Карамзина привлекали, по его же словам, встречи со своими молодыми сторонниками из «Арзамасского общество безвестных людей». Позднее их назовут одним словом – карамзинисты.

 Однако не эти встречи были главными для историка: более всего волновали писателя предстоящая встреча с императором и решение судьбы по многотомному изданию истории, то есть встреча с заказчиком.

11 марта Карамзина принял А.А. Аракчеев, фаворит, друг государя.
15 марта Карамзин встретился с самим императором.

На следующий день он отправил жене в Москву письмо по поводу этой встречи.
«Милая, вчера в 5 часов вечера пришел я к государю. Он не заставил меня ждать ни минуты; встретил ласково, обнял и провел со мною час сорок минут в разговоре искреннем, милостивом, прекрасном. Воображай, что хочешь, не вообразишь всей его любезности, приветливости. Я хотел ему прочесть дедикацию, два раза начинал и не кончил. Скажи: тем лучше! Ибо он хотел говорить со мною. Я предложил наконец свои требования: всё принято, дано, как нельзя лучше: на печатание 60 тысяч и чин, мне принадлежащий по закону. Печатать здесь, в Петербурге; весну и лето жить, если хочу, в Царском Селе; право быть искренним и проч. Я нюхал табак: он взял мою табакерку; нашел, что ты лучше портрета… Он пригласил меня обедать в пятницу, то есть завтра; обещал подписать два указа обо мне нынешний день, или, по его словам, прежде пятницы; одним словом, надеюсь выехать около будущего вторника или среды…»

Выехать Карамзину из северной столицы не удалось ни во вторник, ни в среду, потому что указы не были подписаны еще несколько дней.

24 марта в «Сыне Отечества» было помещено объявление об издании сочинений Карамзина. Отмечено, что подготовлено уже восемь томов «истории России от древнейших времен до кончины царицы Анастасии Романовны, супруги царя Ивана Васильевича, т.е. до 1560 года». Автор занимается девятым томом. Через полтора года, отмечалось в объявлении, «все 9 томов выйдут вдруг».

25 марта было Благовещение. Это сегодня (7 апреля по новому стилю) в полуатеистической России этот день ничем не отличается от череды других. В те же годы это был большой праздник, входящий в число двунадесяти, то есть двенадцати главнейших. И по случаю праздника поэт Василий Львович Пушкин вместе со своим братом Сергеем Львовичем уговорил Карамзина навестить в Царскосельском Лицее своего племянника, уже известного в Петербурге стихотворца Александра Пушкина. Карамзин согласился, вместе с ними в Лицей приехали В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, П.А. Вяземский. Юный Пушкин, конечно, знал о Карамзине немало, был наслышан о его работе над историей государства Российского, а главное - он получил теперь приглашение посещать дачу Карамзина в любое удобное для него время, когда Карамзин переедет жить в Царское Село. Так будет положено начало многолетней дружбе историографа Карамзина и поэта Пушкина. Через два месяца, 24 мая, Карамзин приедет со своим семейством в Царское Село.
А по итогам той первой встречи в Лицее Пушкин написал эпиграмму на Карамзина. Такой уж характер у юного дарования – со своей ложкой дегтя везде поспеет. Эпиграмма небольшая, всего шесть строчек. Но каких!

 Все, чем занят Карамзин, Пушкин назвал бабушкиными сказками. Впрочем, он был недалек от истины, ведь многое из того, о чем повествует Российская история в исполнении Карамзина, больше походит на сказку, чем на серьезный исторический труд. Надо сказать, что Карамзин выполнил свой труд мастерски, по всем статьям угодил заказчику – царскому дому. И Пушкин перечислил в эпиграмме основные опубликованные и даже неопубликованные труды Карамзина, в их числе сказку о князе Игоре и его жене Ярославне, то есть «Слово о полку Игореве».

Послушайте: я сказку вам начну
Про Игоря и про его жену,
Про Новгород и Царство  Золотое,
А может быть, про Грозного царя…» -
И, бабушка, затеяла пустое!
Докончи нам «Илью-Богатыря».

Думается, что пушкинские строки нуждаются в коротком комментарии.

Почему поэт называет именно эти произведения? Потому что они знаковые для Карамзина.
Про Новгород. Карамзин еще в 1803 году опубликовал в «Вестнике Европы» повесть «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода», которая как бы объединяет два похода Ивана Третьего на Новгород, в 1471 и в 1477 – 1478 годах. Это не исторический труд, это эмоции, цель которых – оправдать насилие грозного царя ради укрепления крупной централизованной власти вокруг Москвы.

Про Царство  Золотое. Еще и до сих пор идут споры и раздоры по поводу царства Иоанна Пресвитера, где правили справедливость и честность, где люди богаты и  свободны. Легенды доносят до нас образ просвещенного и справедливого царя. Позднее Пушкин сам попытается нарисовать такое Царство Золотое в «Сказке о царе Салтане». Помните?

Остров на море лежит,
Град на острове стоит
С златоглавыми церквами,
С теремами да садами…
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты;
А сидит в нем царь Гвидон…

Уверен, что эта сказка Пушкина родилась не без влияния Карамзина, хотя к моменту ее создания историографа уже не было в живых, а Пушкин переживал острейший идейный кризис. Но разговор не о Пушкине, а о Карамзине, который много раз обращался к образу самодержавного справедливого Царства Золотого. В частности, повесть «Наталья, боярская дочь» рисует такое царство, где правит справедливость, и осуществляя правый суд от имени государя, боярин Матвей «кладет чистую руку на чистое сердце». Да и в уже названной повести «Марфа-посадница» автор поддерживает жестокость царя ради создания единого централизованного государства, поскольку «народ слаб и легкомыслен: ему нужна помощь великой души в важных и решительных случаях».

Про Грозного царя. Кстати, Карамзин впервые на страницах своей истории со многими подробностями рассказал о долгой и противоречивой жизни Ивана Васильевича Четвертого Грозного, о вспышках ярости, о гонении на своих ближайших сторонников, об опричине. Какими документами Карамзин пользовался? Теми, которые официально получил из государственного архива. Многие факты о грозном государе читатели узнали именно от Карамзина.

Докончи нам «Илью-Богатыря». Мы уже  сообщали о героической сказке «Илья Муромец», опубликованной в начале 1795 года. Она, как и «Слово о полку Игореве»,  делает попытку представить Русь до монгольского завоевания. Поэма осталась незавершенной, потому что у Карамзина резко изменились планы и он занялся другими темами.
 
А во второй строчке эпиграммы Пушкин называет сказку «про Игоря и про его жену». Речь идет, конечно же, о «Слове о полку Игореве»: других таких героев с такими именами в русской литературе того времени еще не было.

Как Пушкин узнал об этом? Внимательного читателя на мякине не проведешь, он почувствовал в «Слове» голос Карамзина.

Так сложилось, что когда я поселился в Дюссельдорфе,  ко мне в руки попала книга Н. Карамзина «Письма русского путешественника». Читал их и раньше, но всегда мешала спешка. Попробуй не спешить, если по вузовской программе по литературе мы должны ежедневно прочитывать по 400 страниц. Во время работы в школе тоже не до спокойного чтения. А тут спокойно без суеты и спешки прочел и письма, и комментарии к ним.

А следом сразу взялся за «Слово о полку Игореве». Две книжечки с текстами и набор открыток палехской миниатюры привез из России. Читаю древний текст и сразу почувствовал его связь с тем, что я только что завершил читать. Что за черт? Слишком много сходного в стилистике произведений, словно они написаны одною рукою. Не может такого быть. Древние формы слов не в счет. Слова-то искусственно можно состарить, оставив корень и поменять аффиксы и флексии, то есть приставки, суффиксы и окончания, а логику, порядок слов и т.д. Неужели и через века они оказались сходными?

Начал искать, и, думаю, докопался до истины.

Конечно, юный поэт Пушкин выдал государственный секрет, указав в эпиграмме имя автора «Слова». Уверен, что с Пушкиным были беседы на эту тему и, в первую очередь, сам Карамзин убеждал, что тот, конечно, ошибся, приписав ему авторство. Поэма древняя. И Пушкин услышал от Карамзина много убедительных слов, которые он потом использует при защите «Слова» от нападок недоброжелателей.

 Может быть, он Пушкина лично убедил, а потому тот взял под защиту самобытность «Слова», понимая, что  должна быть у русских своя древняя поэма, не уступающая по героике и образной системе западным эпосам. Все западные эпосы тоже не столь древние, поскольку тоже делались в поздние времена. Оссиана разоблачили, Макферсону сделали упрек, что нельзя так явно заниматься подделками, но Гомер-то остался. Песня о Нибелунгах. Скандинавский эпос. Калевала. Много-много других. Уже после распада СССР опубликовано немало древних эпосов. А их все находят и находят. Сегодняшнему читателю известно, как и кем создаются новые «древние» эпосы, но лет через сто – сто пятьдесят подлинные события канут в Лету, сотрутся, смоются, а выдуманная история будет господствовать и занимать умы новых поколений. Ведь сегодня о войне с Наполеоном мы судим по роману Льва Толстого «Война и мир», по кинофильмам, которые по этому роману созданы. Фильмы Голливуда растиражировали разные периоды мировой истории не по документам того времени, а «по замышлению» авторов. Теперь годами можно смотреть сериалы о древнем Египте, древней Индии, древней Скандинавии, древнем Китае. Один эпизод – высадка матросов во главе с Колумбом на американский материк – представлен, наверное, не менее, чем тысяча версий. И каждая очень далека от истины. Не только мировая литература, мировой кинематограф, но и мировая история, которая, казалось бы, должна опираться на подлинные, истинные события, наводнены гигантскими фантомами. Попробуй теперь в них разберись, если правда и вымысел переплетены воедино, если от правды звучит один тоненький голосок, а выдуманные фантомы ежеминутно тиражируют сами себя, заполняя все пространство собою. Попробуй не поверить, если вокруг столько фантомов сочиненной истории!

Изучая «Слово о полку Игореве», я столкнулся с фактом, который не поддается объяснению. Ни в школе, ни в вузе я никогда не связывал «Слова» с деятельностью Карамзина. В многочисленных литературоведческих исследованиях «Слова» имя Карамзина, как правило, не употребляется. Была масса юбилейных публикаций в связи со «Словом», а также в связи с Карамзиным. И нигде даже рядом поэму и имя историка не ставят. Почему? Чтобы намеком не возбудить нечаянного интереса и не спровоцировать на поиск? Конечно, в специальном литературоведении эта связь показана, но в литературе для широкого потребления, в том числе для школьников, нет.

Но почему вокруг имени Карамзина молчание, ведь задолго до публикации «Слова» он сообщил читателям о находке древнего манускрипта, он назвал поэму гениальной. А после войны с Наполеоном опять же он первым сообщил, что архив Мусина-Пушкина сгорел в огне московского пожара, в числе сгоревших редкостей – «Слово о полку Игореве».

Полистаешь популярные источники, связанные с якобы древней поэмой, имя Карамзина в них не встретить.

Пушкин поставил интересный вопрос: «Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?»

А Карамзину? Почему вдруг Пушкину изменило чутье? Ведь  «Марфа-посадница» - образец  демонстрации побежденных, а не победителей. В мировой историографии принято рассказывать о победителях, которые потом почти бесследно исчезают, как случилось с монголами, готами, остготами. Печенегами. Половцами. Варварами, и несть им числа. Похоже, Пушкин тут не прав.

Зрелый поэт Пушкин не вспомнил того, что говорил юный лицеист в эпиграмме. Взгляды изменились или здравый смысл подсказал, что в глазах запада факт разоблачения «Слова» выглядит непатриотично?


О позиции Шлецера

Прежде, чем рассказать об особом взгляде академика Российской академии наук Августа Шлецера, напомню, что впервые текст «Слова о полку Игореве» был опубликован графом А.И. Мусиным-Пушкиным в 1800 году. Если верить Карамзину, то публикации предшествовала пятилетняя работа над текстом, ведь текст нужно было скопировать, разделить на слова и слоги, поскольку он был записан сплошняком, то есть без пробелов между словами, расставить знаки препинания, а главное - нужно было дать пояснения, прокомментировать все неясности. По другим данным, рукопись была приобретена не в 1795, а в 1792 году, то есть за восемь лет до публикации. Мусин-Пушкин купил ее в Ярославле  у архимандрита Спасо-Преображенского монастыря Иоля в сборнике вместе с другими древними текстами.
 
Подготовкой к публикации занимались вместе с Мусиным-Пушкиным видные ученые того времени: археолог, впоследствии директор архива Министерства иностранных дел А.Ф. Малиновский и историк и археолог Н.Н. Бантыш-Каменский. Этот факт содержится в трудах российских литературоведов, в частности, в работах Н.В. Водовозова, Н.К. Гудзия и многих других, однако в конце ХХ века Д.С. Лихачев начал упоминать наряду с ними еще  и самого Н.М. Карамзина. В предисловии к изданию «Слова» в сериях «Золотая библиотека» и «Великие страницы истории отечества» Д.С. Лихачев пишет: «В 1800 году «Слово» было издано Мусиным-Пушкиным в сотрудничестве со своими учеными друзьями: А.Ф. Малиновским, Н.Н. Бантыш-Каменским и историком Н.М. Карамзиным – тремя лучшими в то время знатоками древнерусских рукописей».

Вот четыре человека, которые непосредственно связаны с появлением в большой свет «Слова о полку Игореве», то есть их стараниями документ был отыскан в каких-то архивах, подготовлен к печати, опубликован, прокомментирован.

Одним из первых читателей «Слова» стала царица Екатерина Вторая: для нее персонально была изготовлена точная копия найденного текста.

В московском пожаре 1812 года погибла вся коллекция древних рукописей, принадлежащая Мусину-Пушкину, а также значительная часть нераспространенного тиража книги 1800 года, но сохранилась так называемая екатерининская копия древней поэмы. В середине прошлого века Н.В. Водовозов писал: «Имеется лишь список «Слова», сделанный в конце XVIII века, и первое издание «Слова», вышедшее в 1800 году. Все попытки найти второй древний список «Слова», предпринимавшиеся за последние полтораста лет, остались безрезультатными».

Итак, повторим. Древний текст найден в 1795 году, а может и в 1792. С него сняли копию для императрицы. Сплошной текст разделили на слова, расставили знаки препинания.

Подготовили перевод текста, а также краткий исторический комментарий.

Нелишним, думается, будет привести слова Пушкина, который отметил: «Объяснениями важнейшими обязаны мы Карамзину, который в своей Истории мимоходом разрешил некоторые загадочные места». Не значит ли это, что, создавая свою многотомную историю, Карамзин имел в виду текст «Слова» и неясные моменты в нем, а потому предусмотрел и отразил и те события, которые могли произойти в стране, если бы «Слово» было не подделкой, а подлинным документом истории?

Подойдем к ситуации по-другому. Лев Толстой в романе «Война и мир» отразил события начала XIX века, помимо исторических героев в романе действует много выдуманных лиц: Андрей и Николай Болконские, Наташа Ростова, Пьер Безухов и другие. И вот услужливые историки, прочитав роман, стали  бы искать полк, которым командовал литературный герой Андрей Болконский и на виду у которого получил ранение во время Бородинской битвы. На Бородинском поле они бы установили памятный знак на том самом месте, где был смертельно ранен литературный герой Болконский, а также отыскали бы ту палатку, в которой состоялась встреча литературных героев Андрея с Пьером Безуховым. Словом, поработали бы на славу, подтвердив выдумку, то есть текст романа реальными фактами. Вы скажете, что такая история будет фальшивкой, поскольку в ее основе вымысел. Правильно, вымысел. Но именно так в течение двух-трех столетий формировалась официальная история, для России, в частности, подтверждались отдельные слова и фразы из «Слова о полку Игореве», а первым это в России начал делать Николай Карамзин, который по сути проиллюстрировал отдельные эпизоды «Слова» якобы реальными событиями в своей 12-томной «Истории государства Российского».

По такой же методике сделана основная масса официальной мировой истории не только до XVII и даже до середины XIX века? Впрочем, во время путешествия по Европе Карамзин много раз встречал деревья, здания, пруды, башни и прочие достопримечательные объекты природы и строения, которые иллюстрировали произведения литературы, то есть сперва создавалось литературное произведение, а потом, если оно вызвало интерес у читателя, формировалась так называемая материальная база. На территории Европы много якобы очень древних замков, которые созданы под литературные произведения. Да и сам Карамзин по возвращении в Россию организовал паломничество к местам, описанным в своей повести «Бедная Лиза». Это значит, что выдача литературных произведений чуть ли не за документально-исторические практиковалась широко, пользовалась спросом, и авторы стремились подкрепить содержание придуманного ими натуральными прудами, дорогами, горами, замками и так далее. Это широко применялось не только в XVII и XVIII веках, но значительно позднее.

Стоит ли удивляться, что всем фактам в «Слове о полку Игореве», всем именам и топонимам попытались найти достойные реальные эквиваленты? Только место сражения на берегу Калки, как и саму реку отыскать пока не смогли. Зачем нужно подбирать артефакты к литературному произведению?

Итак, поставлен вопрос. Возникают и другие вопросы, абстрактные и конкретные. Почему «Слово» опубликовано только в 1800 году, а не при Екатерине, для которой был сделан список и которая могла познакомиться с ним? Почему и первое сообщение об уникальной находке, и реклама поэмы, и сама поэма появились лишь после смерти императрицы, при ее наследнике Павле I? Зачем это ожидание в пять-шесть лет, а потом спешная публикация?  Ощущение такое, что Мусин-Пушкин со товарищи выжидал удобный момент, чтобы ошарашить читателя в России и за рубежом уникальной находкой, а все сговорились, как взрослые в сказке о голом короле, и начали изливать восторги.

Нам неизвестно отношение императрицы к этому документу. Что она сказала, познакомившись с ним? Какую оценку дала находке? Почему для нее скопировали только «Слово о полку Игореве» и не скопировали других произведений, находящихся в том же сборнике древних манускриптов? Поверила ли она в его подлинность и древность? А может быть, она не считала этот документ подлинным, а потому не позволила его печатать? Не потому ли до ее смерти даже не упоминали в печати о «Слове»? Повторю, что первое официальное упоминание о «Слове» появилось в журнале «Северный вестник» на французском языке в октябре 1797 года, то есть через год после смерти Екатерины Второй.

Впрочем, после публикации «Слова» в 1800 году звучали не только восторженные отзывы, появилось много скептиков, которые сомневались в подлинности поэмы.

«К числу …скептиков принадлежали в особенности Каченовский и Сенковский, до середины 50-х годов высказывающиеся против подлинности «Слова», - читаем в исследовании Н.К. Гудзия, одного из тех советских литературоведов, которые писали книги о «Слове», - скептиками главным образом ставилось на вид, с одной стороны, отсутствие в древней русской литературе памятников, хотя бы сколько-нибудь по своим художественным качествам приближающихся к нему, с другой – указывались особенности его языка, будто бы не находящие параллелей в языке древнейших русских памятников».

Разве этих двух названных доводов мало для серьезных сомнений?
 
Не было ничего, ни одного достойного литературного памятника и вдруг гигантская скала. Да еще какая скала! Запад сразу принял эту версию. Почему? Возможно, потому, что литература испанская, французская, немецкая, итальянская, датская, шведская, английская и прочие уже были наводнены подобными подделками, выданными за подлинные. Гомер и Эзоп, Оссиан и Хафиз, «Песнь о Роланде» и «Песнь о нибелунгах», список имен и названий можно продолжить. Древняя литература – это сплошь подделки и фантомы. «Слово о полку Игореве» оказалось пробным шаром в русской литературе. Скептикам, то есть тем, кто сомневался, заткнули рот в 1852 году, когда была открыта «Задонщина», в которой с удивлением обнаружили, что цитируются отдельные фразы из «Слова», присутствует тот же набор образов и рассказывается о Куликовской битве в соответствии с принятой в мире хронологией и исторической традицией.

Каченовский и Сенковский были скептиками. Современному читателю эти имена уже мало что говорят. Кто-то может вспомнить несколько эпиграмм Пушкина в адрес Каченовского. Насколько мне известно, Пушкин не написал Каченовскому ни одного письма, но на него написал семь(!) эпиграмм. Да каких злых! «Хавронис! Ругатель закоснелый»; «Плюгавый выползок из гузна Дефонтена»; «И груб, и глуп, и завистью замучен»; «Жив, жив, Курилка» - это всё о Каченовском.

Михаил Трофимович Каченовский (1775-1842) – литературный противник Пушкина, редактор журнала «Вестник Европы», профессор истории в Московском университете, журналист, критик. Литературную карьеру он начал библиотекарем у графа Алексея Кирилловича Разумовского, потом сотрудничал в журнале «Новости русской литературы», а в 1804 году перешел в «Вестник Европы», только что оставленный Карамзиным в связи с началом его работы над русской историей. С 1805 года до закрытия журнала в 1830 году Каченовский был редактором-издателем, и, как утверждали современники,  был последовательным противником русской старины, в том виде, как она представлена современными ему историками. Не принял он ни «Истории государства Российского», написанной, как он считал, по баснословным источникам, ни самого «Слова о полку Игореве», считая его более поздней подделкой.

Уверяют, что убеждения Каченовского как историка сложились под влиянием Шлецера, основоположника критического направления в российской истории. Мнений сторонников Каченовского слышать и читать мне не приходилось, его произведения в ХХ веке не перепечатывались, а оппоненты его уверяют, что он вслед за Шлецером считал, что древний период представляется состоянием полной дикости, что древнейшая Русь не знала ни письменности, ни торговли, ни денежных знаков, а также, по его мнению, самые древние источники были составлены не ранее XIII века.

Я думаю, что Шлёцер и Каченовский стояли на разных позициях. Шлёцер не питал уважения к русскому, выражал господствующую тогда в Европе идею об отсталости русского, славянского народа. А Каченовский был, видимо, сторонником более короткой истории, чувствовал господство фальши и подделки, но не имел ни фактов, ни убедительных доказательств, чтобы подтвердить свою точку зрения.

Я хочу подчеркнуть, что Шлецер имел такие факты, владел действительно древними источниками, во всяком случае, если он их не видел, то мог слышать о них от коллег по академии, но в силу предвзятого отношения Европы к Руси не хотел сказать правды, а потому говорил о дикости русского народа, а Каченовский не имел возможности убедительно отстаивать свою точку зрения, но, видимо, от кого-то слышал, а потому только говорил о ней. В своем исследовании по поводу «Русской правды» Каченовский сделал вывод, что ни законов, ни городских общин, которые бы могли издавать законы, ранее XIII-XIV веков не было не только в России, но и в остальной Европе. Здесь он не унижает Россию, а приравнивает ее к Западу.

Окончательных своих заключений Каченовский не решился высказать в научных работах, но он говорил о них в лекциях студентам. По его мнению, вся древняя русская история баснословна, потому что источники по этой истории подделаны. Летопись – это подлог, сделанный не ранее XIII века. Именно к этому веку, который он считал рубежным, сформировались устойчивые зачатки письменности. Ничего достоверного ранее этого быть не может. На этом основании он считал «Слово о полку Игореве» просто литературной подделкой. Эту позицию он сохранял до конца своей жизни. Мне думается, что к мнению Каченовского, расходящегося с официально принятым, просто никто не хотел прислушаться. В энциклопедии Брокгауза и Ефрона отмечена позиции Шлецера и Каченовского по поводу летописей: если Шлецер считал летописи «выдумкой», которую надо отвергать, то Каченовский считал их «мифом», который надо объяснять. Оппоненты отвергали выводы Каченовского не только с позиций науки, но и с позиции патриотизма.

К примеру, историк, журналист, издатель Михаил Погодин боролся с Каченовским весьма изысканным способом: он приглашал студентов молиться Каченовскому как святому. Думается, это яркое доказательство о том, на каком научном уровне шел этот спор. Наукой тут и не пахло. Но общественное мнение формировалось.

Сегодня я встречаю немало людей, которые не хотят даже слышать о фактах фальсификации истории. Им в их незнании удобнее, как говорится, тепло и уютно. Их позиция такова: переделать всю историю все равно теперь никому не под силу, есть официально принятая версия, пусть все ею и пользуются. Зачем бороться с ветряками? Плетью обуха не перешибить. Дуть против ветра – себе дороже. Пусть все остается так, как есть.
Позиция оппонентов взяла верх. Кафедру русской истории в Московском университете у Каченовского забрали и отдали Погодину, а Каченовского перевели на кафедру славянских наречий.

Кстати, сперва у Каченовского отобрали журнал, потом он лишился кафедры русской истории в университете, а после лишили и права преподавать. Закончил он свои дни всеми забытый и почти в нищете: его позиция не совпадала с позицией правящего дома. У  него был богатый покровитель, попечитель Московского университета граф Строгонов, видимо, не без его влияния за несколько месяцев до смерти Михаила Трофимовича Каченовского избрали академиком истории Российской Академии наук, такое же знание получил и его главный оппонент Михаил Петрович Погодин.

Вообще, в тот 1841 год академия истории впервые пополнилась национальными кадрами. Но всё-таки благополучие в романовской России целиком зависело от всесильного самодержца. В николаевской России инакомыслие, иное мнение выкорчевывались без всякой жалости, потому и человек со статусом академик мог нуждаться в самом необходимом.

Кстати, в сентябре 1832 года произошла личная встреча Пушкина и Каченовского в Москве, в Московском университете, куда поэт, занявшийся по поручению двора историей России, прибыл вместе с министром народного просвещения, президентом Академии наук Сергеем Семеновичем Уваровым. Свидетелем этой встречи был студент, в будущем очень яркий и самобытный русский писатель, автор «Обрыва», «Обломова», Иван Александрович Гончаров. В своих воспоминаниях он записал:

«Когда Пушкин вошел вместе с министром, для меня точно солнце озарило всю аудиторию; я в то время был в чаду от обаяния его поэзии… И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пяти шагах! Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы. «Вот вам теория искусства, - сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, - а вот и само искусство», - прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игореве». Тут же ожидал свою очередь читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игореве», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. – «Подойдите ближе, господа, - это для вас интересно», - пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было  наше наслаждение видеть и слышать нашего кумира.
Я не припомню подробностей их состязания, - помню только, что Пушкин отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож… Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпою трудно было расслышать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин».

Вот такое свидетельство о Пушкине и о «Слове» оставил Гончаров. Не эта ли встреча, не этот ли спор о древности «Слова» подсказали Уварову, что нужно отодвинуть с первых ролей в университете человека с такими взглядами.

Подчеркну, что к этому времени у Пушкина с Каченовским не было оснований для споров, они были, как говорится сегодня, в разных весовых и возрастных категориях. Разве что спор о подлинности «Слова о полку Игореве» мог на какое-то время их объединить. Они жили и творили в различных плоскостях. Очень хотелось бы узнать, чем отличался «беспощадный аналитический нож» Каченовского по отношению к «Слову о полку Игореве», но то, что этот историк остался верен своим убеждениям и через сорок лет после публикации поэмы, говорит о многом.
 
Но я в подзаголовок вынес «О позиции Шлецера» и не случайно. Ведь Шлецер долго был тоже против «Слова о полку Игореве». Когда распространились слухи об уникальной находке, он утверждал, что такой поэмы, да еще древней, в природе быть не может. Правильно, ведь он знал все о древних русских источниках и их состоянии. Однако наступил момент, и он от своих прежних слов отказался. Почему? В момент подготовки «Слова» к печати Шлецер безвыездно жил в Германии, преподавал историю в Геттингенском университете, и ему в Германию привезли какую-то рукопись, он посмотрел ее, почитал и признал подлинной. Почему он изменил своему первоначальному мнению?

Вот что пишет Александр Пушкин:
«Некоторые писатели усомнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему стихотворения старого монаха Rowley. Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А.Х. Востоков, ни Ходаковский никогда не усомнился в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий критик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!»

Итак, Пушкин называет Шлецера великим критиком. Вообще это человек удивительной судьбы. Август Людвиг Шлецер (August Ludwig Schl;zer) родился в крохотном городке в Германии в 1735 году. Семья помогла ему получить основы образования, но дальше он должен был всего добиваться сам. В 21 год он отправляется на заработки в Швецию и там три года работает домашним учителем, одновременно самостоятельно занимаясь изучением истории и литературы. В 1761 году он приезжает в Петербург, ему помогли устроиться при Академии наук, а через год он становится уже академиком-историком Российской Академии наук. В списке Академии наук он стоял под номером 14. За 20 лет до него академиком истории стал Михаил Ломоносов, первый и единственный на тот период из русских. Кто из русских сделал столь головокружительную карьеру в своем Отечестве? Ни Василий Татищев, ни Иван Неплюев, ни Иван Кирилов, занимающиеся профессионально историей отечества, ни даже Николай Карамзин, написавший 12 томов «Истории государства Российского», академиками не были. Каченовский стал академиком в 66 лет за несколько месяцев до смерти.
 
Став в 27 лет академиком истории, Шлецер был допущен к самым-самым древним архивам прошлого, к самым сокровенным тайнам российской истории. Он первый заинтересовался и приступил к изучению «Повести временных лет», других древних летописей и на их основе написал опубликованную в 1802-1809 годах книгу «Nestor. Russischen Annalen in uhrer Slavonische Grundsprache». Книгу перевел на русский язык Дмитрий Языков, она вышла в трех томах в 1809 -1819 годах. Только в 1836 году с нею познакомился Пушкин и удивился методам работы этого историка: «Смотри, чем начал свои критические исследования! Он переписывал летописи слово в слово, букву в букву…»

Изучив первый том «Нестора», Пушкин записал: «Екатерина II много сделала для истории, но Академия ничего». Теперь уже вряд ли кто скажет, что послужило толчком к такому выводу. Или позиция Шлецера не понравилась, или поэт понял сущность тех дел, которыми занималась академия истории Российской академии наук, куда русских практически не пускали?

Можно только предполагать, почему изменилась позиция Шлецера в отношении «Слова о полку Игореве». Август Людвигович прекрасно знал, в каком состоянии находилось архивное дело в государстве Российском. Один только факт. До нашего времени не дошел практически ни один подлинный документ времен Ивана Грозного, нет даже ни одного подлинного оттиска с печати царя Ивана Васильевича. Изображения этих печатей есть, они опубликованы, но на них – копии, сделанные иностранцами, при этом тексты копий выполнены латиницей.

А где изображения подлинные? Неужели не было ни одно документа, заверенного царской печатью? Где сами печати? Где мечи, сабли, шлемы, кольчуги, которые носили русские цари до воцарения Романовых? Ничего древнего не осталось.

Самая древняя летопись, какою располагают сегодня ученые, - это «Повесть временных лет», она изготовлена в начале XVIII века в Кёнигсберге по просьбе Петра Первого, это так называемая Радзивиловская летопись, первая страница которой написана по-немецки с указанием точной даты изготовления – Anno 1704. Так о какой старине может быть речь?

Практически все артефакты доромановской истории России или уничтожены, или вывезены за границу. Видимо, недаром около 100 лет в Российской Академии безраздельно господствовали иностранцы. Потому Шлецер так настойчиво уверял, что древних повестей быть не может. А когда ему принесли копию рукописи «Слова о полку Игореве» и он увидел, что она не противоречит официально принятой мировой истории, наоборот, иллюстрирует ее и доказывает полную зависимость русских от Запада (оружие куплено на западе, лошади завезены из Венгрии), Шлецер с радостью согласился признать повесть за подлинно древнюю. А еще он тут же стал готовить к печати запылившиеся у него страницы тех записей, которые привез из России, когда работал здесь в Академии наук. Увидев «Слово о полку Игореве», Шлецер, как охотник, почувствовал и свою добычу. Он признал подлинность поэмы, зная, что на волне интереса в России к прошлому может солидно заработать и денег, и славы, и что его никто не уличит в неправде. Так появилась его трехтомная история русского летописца Нестора с пересказом многих страниц «Повести временных лет».
Хочу обратить внимание еще на один факт. В 24-томном немецком лексиконе нет отдельной статьи о летописце Несторе, но есть статья о другом Несторе, мифическом царе греческого города-государства Пилос, одном из участников Троянской войны. А далее в энциклопедии указывается на хроники Нестора – Nestorchronik, анонимные русские хроники, ведущиеся с XII века и рассказывающие об истории Киевского государства и Новгородской республики. Считается, что эти хроники собрал и обработал Нестор, монах Киево-Печерского монастыря (1056-1114).

Ссылки на книгу  и авторство Шлецера почему-то нет, а ведь русский читатель узнал о Несторе из публикации этого немецкого ученого, несколько лет поработавшего академиком истории Российской Академии Наук. Кстати, в том же лексиконе в статье о самом Шлецере упущен факт о его работе в академии, но отмечено, что он восемь лет был в России, а потом сразу стал профессором в Геттингенском университете.


Об инверсиях в заголовках

Сравним названия:
И с т о р и я   Г о с у д а р с т в а   Р о с с и й с к о г о
С л о в о   о  п о л к у   И г о р е в е
И с т о р и я   с е л а   Г о р ю х и н а

Все три названия объединены одним – в них использована инверсия, то есть это заголовки с обратным порядком слов.

Из этих названий два, на наш взгляд, принадлежат Карамзину. В публикации 1797 года во французском журнале Карамзин уточняет, что фрагмент древней поэмы озаглавлен «Слово о полку Игореве». То есть, Карамзин точно знает, как озаглавлена рукопись. Потом нас будут убеждать, что в рукописи не было заголовка и его написали при первой публикации в 1800 году.

Однако фотокопии первого издания свидетельствуют, что поэма названа совсем по-другому:
Ироическая песнь
о
ПОХОДЕ НА ПОЛОВЦОВЪ
удельного князя Новагорода-Северскаго
ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА,
писанная
старинным русским языкомъ
на исходе XII столетия
с переложением на употребляемое ныне наречие.

Однако в мировую литературу и в сознание многих поколений поэма вошла не по названию первой официальной публикации, а так, как ее назвал Карамзин в зарубежном издании – «Слово о полку Игореве». Значит, Карамзин давал ей имя? При этом он поставил в заголовок инверсию.

Карамзин, похоже, очень любил такое сочетание: существительное, а следом прилагательное или два прилагательных. Не прямой порядок слов, принятый в русском языке, а обратный, используемый, почему-то в поэзии для того, чтобы показать древность явления. Прилагательное стоит за существительным, словно в испанском языке. Понятно, что Карамзин находил в этом, как ныне говорится, особый шарм.
 
В тексте «Слова» определения впереди существительного встречаются в равной мере с определениями после существительного.

Приведем несколько примеров, чтобы показать равнозначность использование того и другого.

Определения впереди существительного:
старыми словесы
трудных повестий
сего времени
серым волком
шизым орлом
первых времен усобице
храброму Мстиславу
вещия персты
на живая струны

Определения после существительного:
пред полкы касожскими
повесть сию
на землю половецькую
за землю руськую
поля широкая
к Дону великому
в тропу Трояню
свет светлый
свист зверин

Но следует отметить, что на инверсионные словосочетания возлагается больше нагрузки, с ними связано именно содержание поэмы. Там, где речь идет о русских и о половцах, где рассказывается об изготовлении оружия, о качествах воинов – там использованы определения после существительного.

Третье название сделал Пушкин, когда писал пародию на многотомный труд Карамзина. При этом умудрился он подобрать такое название своему селу, историю которого рассказывает, что в названии исподволь звучит и название древней поэмы: игореве и горюхина.  В этих словах наблюдается внутреннее созвучие. Видимо, Пушкин к этому времени многое узнал о многотомной истории Карамзина, что решил напомнить и об авторе "Слова о полку Игореве". Жаль только, что Пушкин не завершил своего труда, многие его замыслы остались неосуществленными.


О подделке

Карамзина называют честным человеком. Такая оценка дается в предисловии к французскому изданию «Истории государства российского», а потом в оценке Пушкина. Этот оборот повторяется столь часто, что стал как бы аксиомой. Допустим, Карамзин заключил устный договор с царями (или с их представителями) и в качестве честного человека ни разу от него не отступил. А вот честным историком его назвать вряд ли можно. Он, как говорится, лег под царя, когда его коллеги – Радищев, Новиков, Крылов, Фонвизин, а после Пушкин – страдали, но критически относились к действиям современного им и предшествующего правительства. Он не увидел, как огромная территория, обозначенная в картах и атласах его времени (1771 год британская энциклопедия), Сибирской Тартарии как самое большое по площади и по числу жителей государство того времени было поделено между Россией и США.

Карамзин в 1797 году сообщает французским читателям, что два года назад найдены фрагменты древней поэмы и пересказывает кое-что из нее. Два года уже велась работа над текстом. Пройдет еще три года до публикации. Пять лет работы. Как один из участников проекта и как честный человек, Карамзин не мог не намекнуть читателям, что это подделка. Сравнив с Оссианом в публикации, Карамзин как бы намекнул, что это подделка.
Есть в русском языке такая пословица: «Дурак не заметит, умный промолчит». В условиях жестокого тоталитарного режима и жесточайшей цензуры, которая в России установлена со времен прихода к власти Романовых и действует с незначительными перерывами до настоящего времени, и такого намека иногда было достаточно: умный читатель научился читать между строк.

Теперь надо посмотреть текст «Слова о полку Игореве» и убедиться, что там тоже есть указание на то, что это подделка. Такое указание обязательно должно быть.

Ведь сказал же Карамзин о том, как создавалась в течение целого столетия липовая история человечества. Во французской академии надписей и словесности, учрежденной еще Людовиком XIV, уже созданы к моменту приезда Карамзина в Париж сорок томов «золотой мины истории». Карамзин сказал об этом в первом же абзаце, рассказывающем об этой академии. «Вы не знаете, что были египтяне, персы, греки, римляне, если не читали «Записок» академии». Иначе говоря, впервые об этом рассказано в записках академии. Не реалии дают возможность знать о каких-то народах, их прошлом и их традициях и нравах, а письменные источники, подготовленные во французской академии.

Обратимся теперь к «Слову о полку Игореве». В первом абзаце этого якобы древнего произведения названо, хотя и косвенно, имя заказчика – «Романови Святославличю». Теперь в этом же абзаце посмотрим и указание на подделку. И что же мы увидим?
«Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святославлича».

Стоп. Смотрим на первые слова: не лепо. Что оно означает?

Думается, вот что, видимо, это значит: «Нелепо читать и слушать то, что нами создано. Однако читайте, может быть, проглотите и эту нелепость». Возникает только вопрос, почему не отделена от корня, по нормам русского языка на конец ХVIII века такие конструкции писались слитно.

Обратимся к очень объективному источнику – словарю Владимира Даля.
Нелепый – некрасный, некрасивый, непригожий, неизящный и пр.; бессмысленный, вздорный, пустой; несвязный, нескладый; Божье лепо, а вражье нелепо. И пестро и нелепо. Что нелепее молва, то ей больше веры. И нелепо городит, да люди слушают, богача. Нелепо в пожар квартиры разводить, некстати. Нелепость, нелепота, нелепица, арх. нелепа, все, что нелепо. Явление напереди причины своей – нелепость. Эку нелепость придумали! Такую нелепоту выстроил, словно насмех. Нелепицу несёшь. Перина мужику нелепа, вздорная прихоть.

 Обратим внимание на три примера.
Явление напереди причины своей – нелепость.
Эку нелепость придумали!
Такую нелепоту выстроил, словно насмех.

Каждый из этих примеров, на наш взгляд, может характеризовать «Слово о полку Игореве». Ведь, если разобраться, то фальсификация истории, отечественной и мировой, имеет куда большие масштабы, чем мы это представляем. И «Слово о полку Игореве» в этом массовом процессе занимает лишь небольшую часть. И если по отдельным крупицам мы начнем выявлять частности и составлять общую картину, то, думается, будущие поколения смогут опираться на естественные процессы прошлого, а не на выдумку.
 
 И наконец, Даль приводит еще одну широко известную формулу. Что нелепее молва, то ей больше веры. Нечто похожее позднее говорил министр пропаганды фашистского рейха Геббельс. Видимо, говорил не случайно, ведь наверняка он владел такой информацией, которая недоступна простым смертным.

Наконец, в русском языке есть пословица, которая часто употребляется и в наше время: у кого что болит, тот про то и говорит. С первых дней путешествия по заграницам Карамзин озабочен проблемой подлинности. Видимо, совесть не чиста.

За время путешествия Карамзин несколько раз расскажет о попытках фальсификации. Иначе говоря, в Европе писатель сталкивается с подделками и постоянно рассказывает о них.

Запись от 16 июля 1789 года из Лейпцига:
«Почти на всякой улице найдете вы несколько книжных лавок, и все лейпцигские книготорговцы богатеют, что для меня удивительно… Книгопродавцы со всей Германии съезжаются в Лейпциг на ярманки… Бесчестными почитаются из них те, которые перепечатывают в своих типографиях чужие книги и делают через то подрыв тем, которые купили манускрипты у авторов. Германия, где книжная торговля есть едва ли не самая важнейшая, имеет нужду в особливом и строгом для сего законе».

Первоначально память об этих подделках еще свежа, люди говорят об этом, советуют не придавать значение. Пройдут десятилетия, и об этом помнить перестанут, будут считать подделку подлинной, а вымышленное лицо действительно историческим. Мировая история наводнена такими лицами. О некоторых из них сообщает Карамзин, примеривая, видимо, себя тоже на роль фальсификатора истории. Особо хочу подчеркнуть, что подделка фактов не считалась делом зазорным, заавторство тоже не было предметом осуждения в обществе.

Через несколько дней путешествия в сообщении из Данцига Карамзин сожалеет, что не смог осмотреть «славную Эйхелеву картину в главной лютеранской церкви, представляющую Страшный суд». Картину эту создал Ганс Мемлинг (1433 – 1494 по официальной версии), но длительное время ее приписывали голландскому художнику Яну Ван-д-Эйку. Картину искусственно состарили, потому что за старину, за древность платили больше. Да и сегодня антикварная вещь ценится больше, чем современная.


О продолжении истории

В 1826 году Карамзин умер. Ему было всего 60 лет. Кто продолжит работу над историей? И Романовы нашли Пушкина. Помните известный факт. После восстания декабристов Пушкина не выпускали из Михайловского, а потом разрешили приехать в Петербург. Более того, он встретился с Николаем.

Видимо, перед поэтом была поставлена дилемма: или он становится продолжателем истории Карамзина, или ему шьют дело за причастность к декабристам. Он выбрал историю. Жуковский массу энергии приложил, чтобы побудить Пушкина заканчивать "Бориса Годунова". Словом, выпущенному из Михайловской ссылки Пушкину со временем доверили работу над историей Пугачева и Петра Великого. И пустили в предбанник архивов, выдали деньги на путешествие по Уралу и на издание книги - 3000 рублей. Дали в помощники выдающегося лингвиста - Владимира Даля. Но в какой-то момент Пушкин не оправдал доверия, потому его начали сперва шантажировать, а потом убили на дуэли, переведя политику и лояльность к правительству в русло семейного конфликта.

Лермонтов знал об этом, а потому написал в полном смысле пламенные строки:
"А вы, надменные потомки
Известных подлостью прославленных отцов,
пятою рабскою поправшие обломки
игрою счастия обиженных родов.
вы, жадною толпой стоящие у трона..."

 Недолго и Лермонтов ходил на свободе. Власти знали, куда его направить, а ведь он отпрыск древнейшего рода переселенцев из России в Шотландию, вернувшихся потом снова в Россию. Видимо, Лермонтов знал от родственников о судьбе своего рода, если пытался установить корни. Кроме того, для столь резкого и очень ответственного заявления в адрес Романовых нужны были очень веские основания.

В магазине "Русские книги" в Дюссельдорфе мне попалась книга Павла  Щеголева о Пушкине, а в ней глава об отношениях поэта и Николая Первого. Пушкину, по словам Щеголева, тоже клеили дело за связь с декабристами. Были люди, которые готовы были преследовать Пушкина до конца. То, что он поэт, - для них, окружающих царя чиновников, ничего не значило. Казнили же поэта Кондратия Рылеева, очень яркого и самобытного поэта.
 
В рамках этого факта предположение о приглашении Пушкина на роль официального историка вполне правдоподобно.

Умирает Карамзин, которому нет и 60. Кем заменить? Вот и подумали о новом придворном историке в лице Пушкина. Это я не книгу Щеголева пересказываю. Это уже мои  наблюдения, размышления и выводы, которые были этой книгой только подкреплены. Потому я еще больше уверился в своих выводах.

Екатерина предложила Карамзину быть придворным историком. Эту миссию он исполнил блестяще, создал творение, которое якобы дает полное представление о прошлом. А потом, видимо, все повторилось. Николай Первый с таким же предложением, видимо, обратился к Пушкину, который к этому времени завершал "Бориса Годунова", созданного в духе придворной истории, но намекающей на такие моменты, увидеть которые придворный историк побоится.

Пушкин увлекся предложением стать имперским историком, понял, какие перспективы перед ним открываются, получил деньги, стал изучать историю Пугачева, поехал на Урал, встретился с людьми, поработал в архивах.

О том, что Пушкин готовился стать историком, можно судить косвенно и по его письмам поэту Ивану Ивановичу Дмитриеву, историку Дмитрию Николаевичу Бантыш-Каменскому; по двум письмам переводчице, детской писательнице Александре Ишимовой, которая изложила Российскую историю для детей.

Кое-что из своего нового так называемого исторического цикла Пушкин опубликовал, но как это расходится с официальной точкой зрения.

В незавершенном «Романе в письмах» он устами героя Владимира поддерживает позицию опального Радищева и критикует, не называя имени, того, кто делал официальную историю, то есть позицию Карамзина. Только вчитайтесь, что он пишет из деревни:
«Я без прискорбия никогда не мог видеть уничижения наших исторических родов; никто у нас ими не дорожит, начиная с тех, которые им принадлежат. Да какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике: Гражданину Минину и князю Пожарскому. Какой князь Пожарский? Что такое гражданин Минин? Был окольничий князь Дмитрий Михайлович Пожарский и мещанин Козьма Минич Сухорукий, выборный человек от всего государства. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ!
Аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой. Семейные воспоминания дворянства должны быть историческим воспоминанием народа».

В "Капитанской дочке" Пугачев симпатичнее и порядочнее, чем Екатерина Вторая, по заказу ее внука Пушкин работает в архивах и на его деньги печатает «Историю Пугачевского бунта».
 
Таков характер у поэта, что вместо слов благодарности из-под его пера появляется его "История села Горюхина", которая раскрывает технологию подготовки истории отечества. Конечно, эта книга при жизни не опубликована, но поэт поставил ею своеобразную точку в своем творчестве. Сил для оптимизма у него уже не оставалось. После всего этого поэт начал быстро стареть – прижизненные портреты ярко подчеркивают это, а тут еще началась травля, о которой потом написал Лермонтов.


О наполеоновских походах

В начале января 2008 года по немецкому каналу ZDF показали новую версию по роману Льва Толстого «Война и мир» режиссера Роберта Дорхельма, естественно, на немецком языке. В России эта версия прошла в конце 2007 года и вызвала массу нелицеприятных откликов. Первая серия мне тоже не понравилась совсем, поскольку я не увидел ни Толстого, ни Россию. Надо сказать, что на российское кино это не походит. Нет русских просторов. Нет русской природы. Парки и сады – это не Россия. В сюжете телеверсии внимание, на мой взгляд, уделено посторонним вещам, а те ключевые моменты, к которым мы привыкли, читая Толстого, прошли мимоходом. Одна встреча Андрея с дубом чего стоит. Здесь он зачем-то трогает его кору, подходит к стволу. Создатели не поняли идею, которая понятна, как мне кажется, любому русскому.

О батарее Тушина во время Аустерлицкого сражения вообще ничего не сказано, ни одного слова, а ведь у Толстого он несет гигантскую нагрузку: подетально расписанный немцами план сражения не учел элементарного – связь с частями, потому о целой батарее забыли. «Небо Аустерлица» князя Андрея показали, но без идеологической нагрузки, а ведь в этом эпизоде ничтожность всех устремлений Наполеона, борющегося за власть в Европе.

Вторая и третья серия посильнее. Выпуклее, чем в прежних киноверсиях звучит тема подковерной борьбы за власть и влияние. При этом мало уделено внимания и Наполеону, и Александру, но это хорошо сделано через Василия Курагина. Я почему-то подумал о значимости фамилий у Толстого в романе. Курагин – от французского слова кураж, ободрять, поощрять, пить, подзадоривать, дебоширить, гулять, быть навеселе, но при этом (чисто по-русски) хитрить, преследовать свои цели, добиваясь нужного результата. Я никогда не задумывался, что Василий Курагин по своей сути  паук, который плетет сеть и ловит наивных и оступившихся. Он всегда там, где пахнет деньгами, он ничего не пропустит мимо. Дети Елен и Анатоль пошли в него – зло увеличивается, поскольку они между собою координируют действия, а их отец это делал один.

Роль Пьера в этой версии искажена, а потому и непонятна. В книге он толстый, неуклюжий, некрасивый внешне человек. Женщины таких не любят. Но познакомившись с ним ближе, люди перестают замечать его полноту и неуклюжесть, наоборот, начинают замечать в нем нежную, тонкую душу и сталкиваются с бескорыстным его стремлением помочь другим. Обычно такие люди высокое положение в обществе занять не могут: они застенчивы, стеснительны и человечны, а окружающий мир жесток. Человек с таким характером, попадая во власть, легко становится игрушкой в руках интриганов, от его имени могут совершаться самые жестокие преступления против человечества. Он сам боится и своего богатства, и своего влияния на власть. У Пьера нет даже имени-отчества, хотя в русском обществе высокое положение человека всегда было подкреплено обращением к нему по имени и по отчеству. Он  же просто Пьер. Он оказался в центре внимания самой вершины светского общества только потому, что получил титул графа и огромное наследство.

Создатели этой версии грешат против истины и романа даже в мелочах. Николушка Болконский был темненьким – в отца, а от матери унаследовал красивые вьющиеся волосы. А тут мы видим совсем светленького мальчика с прямыми волосами. Не в мать, не в отца – в проезжего молодца? Это не по-Толстому.

Старый Болконский. Это высокий, крепкий, красивый даже в старости человек. У Толстого он оказался рабом обстоятельств. Имея огромное богатство, он завел порядок королевского двора и не может от этого порядка отойти. У него натянуты отношения со всеми, даже с детьми. Он любит сына, но не решается его обнять, не может поговорить с ним не просто по душам, а просто поговорить, поскольку по установленному режиму в это время он должен работать на токарном станке. Он ненавидит свое это положение, но изменить его не может, идет на поводу у заведенного порядка. Он переживает известие о смерти Андрея под Аустерлицем, долго в себе носит эту новость, не хочет травмировать близких печальным известием, а потом выпаливает при всех, что Андрей мертв. Все его поступки в романе Толстого нашли объяснение: старый Болконский оказался не просто приверженцем традиции и привычке, он попал к ним в рабство. Все объяснено. А в этой версии он показан самодуром.

Вообще, мне кажется, что создатели фильма много внимания уделяют внешнему: одежда подобрана точно до мелочей, обстановка и внешний вид домов и дворцов Ростовых, Безуховых, Курагиных и Болконских представлены безукоризненно. Даже кареты подобраны в соответствии со вкусами хозяев. Но главное упущено – мотив поступков, душа и душевность. Николай Болконский у Толстого – русский король, а в телеверсии он себе на уме, хитрый и капризный.

Анны Шерер в телеверсии нет.

Нет важнейшего эпизода, когда перед Бородинским сражением Наполеон стоит перед портретом сына, одетого в тогу древних римских императоров. Непонятно, почему роль Александра Первого доверили Косталевскому, во время Аустерлицого сражения русскому императору не было и 30 лет, а тут он старый и усталый. Наполеон на восемь лет старше Александра, а в личных переговорах все наоборот.

И все же я благодарен создателям новой версии романа Толстого, они вновь заставили задуматься о войне и мире, о правде и истине, о жизни и смерти. Так или иначе, но размышления великого человека и гуманиста снова на какое-то время наполнили содержанием бытие, если не всех, то многих.

Это фильм о переломной эпохе, которая вроде бы совсем близко, но сокрыта от нас. Нет даже убедительных версий, почему Наполеон пошел на Москву. Посмотрев первую серию, я открыл книгу Льва Толстого «Война и мир» на немецком языке, а еще немецкую энциклопедию-2000. И я увидел то, на что прежде не обращал внимания. Хочу поделиться своими открытиями в надежде, что и других они заинтересуют и дадут направление движению мысли.

Теперь я точно уверен, что Наполеон в отличие от нас, грешных, хорошо знал, где находился Рим, тот самый Рим, который был мировой столицей. Более того, он мечтал восстановить древнюю империю и возглавить ее. Если не удастся самому, то доверить это дело сыну. Толстой, похоже, тоже знал о тайных самолюбивых планах Наполеона и отразил их в романе. У Толстого есть эпизод, в котором  перед началом Бородинской битвы Наполеон рассматривает подарок от своей жены, портрет сына в одеждах времен основателей римской империи. «K;nig von Rom», так звучат слова Наполеона по-немецки. Это значит, что он был намерен добыть для сына титул короля (царя) Рима, и Джозефина знала об этом, потому перед решающим сражением в России направила ему этот портрет сына.

А теперь я напомню, что начинается роман с разговора в салоне Анны Шерер. Хозяйка салона (Scherer -  c немецкого стригаль, Schere – клешня, scheren – стричь, подстригать; заботиться, беспокоиться; убираться, проваливаться, исчезать) подобно Курагину плела интриги и лезла со своими клешнями в дела государства. И вот она заявляет, что Лукка и Генуя стали родовыми имениями семьи Бонапартов. Эта мысль содержится в самой первой строчке романа. Значит, этому факту автор придавал какое-то особое значение. Он хотел подчеркнуть, что еще в июле 1805 года Наполеон присвоил всю территорию Италии. А ведь там находился и якобы древний Рим. Теперь и территория древнего Рима – родовое имение французского императора? Из этого можно сделать вывод, что Толстой знал тоже о неискаженной истории Европы и сообщения об этом зашифровал в своем романе, поскольку цензура не позволила бы ему опубликовать ни одной правдивой строчки. «Посмертные записки старца Федора Кузмича» в исполнении Льва Толстого увидели свет только в 1918 году, когда царизм уже пал, поскольку на цензуру великое имя великого писателя магически не действовало. Словом, предстоит большая работа по дешифровке.
 
Карта в немецкой энциклопедии тоже дает немало подсказок в этом направлении. На ней указаны направления основных наполеоновских походов, но почему-то не отмечено, что до Наполеона захватнические войны вели и другие французские короли, в частности, Людовик XIV. Он воевал в Египте. Прискорбно, но об этом факте я узнал не из учебника истории, а из «Писем Русского путешественника» Карамзина. Автор писем при посещении дома инвалидов под Парижем узнал, что эта огромная по тем временам лечебница была построена по указанию Людовика XIV. Вывод писателя конкретен: «Победив неверных в Египте, он печется о раненых и служит им». Это значит, что к тому моменту, когда Наполеон пришел к власти, Франция была уже крупной колониальной державой, ее владения располагались во всех известных частях света. Отголоски этого еще и сегодня доносятся. В Германии много выходцев из Африки, которые говорят по-французски.

Итак, роман Толстого начался с указания на то, что с июля 1805 года Италия сдалась на милость победителей и стала вотчиной Бонапарта.

Итальянские походы Наполеона проходили в 1796/97 и в 1800 годах. Пока была жива Екатерина Вторая, Россия пыталась помешать претензиям Наполеона. Вспомним знаменитый переход Суворова через Альпы. Но сменивший Екатерину Великую Павел свел на нет все достижения России в Европе. Не этим ли объясняется, что Италия стала наполеоновской вотчиной только через пять лет? Кстати, на карте походов не указан Рим. Почему? Потому что его история создана задним числом.

Египетский поход Наполеона, указанный на карте, проходил в 1798/99 годах. Он преследовал амбициозные цели императора – завоевать древнюю столицу мира, колыбель цивилизации. И это ему удалось тоже легко, поскольку здесь французы уже воевали, а мамлюки, серьезно пострадавшие как от войск Людовика XIV, так и от войск Османской империи, были на грани разложения, а к 1811году династия мамлюков прекратила существование.  Корабли Наполеона пришли точно к Александрии, к тому месту в устье Нила, где была когда-то древняя столица всемирной империи.

Во время египетского похода Наполеон дошел до Назарета, названного родиной Иисуса Христа по официальной версии истории. Удивительно, но Иерусалима Наполеон не заметил. На карте наполеоновских походов Иерусалим тоже не обозначен. Видимо, к тому времени его еще не построили.

Вместе с Наполеоном в Египет пришла армия ученых, художников, специалистов по языкам и религиям. Эта армия повоевала не хуже военных. Ими было уничтожено множество уникальных реликвий. Что-то вывезено во Францию, что-то потоплено в водах Нила и Средиземного моря, что-то просто разрушено. Победителя не судят! Сфинкса вывезти не смогли, но по нему палили из боевых орудий.

Знаменитый французский египтолог Жан Франсуа Шампольон (Jean-Francois Champollion) (1780-1832), большой специалист по надписям, приехал в Египет вслед за военными, он действовал от Французской Академии по надписям. «Шпаргалки» от Гораполона, которыми обладали ученые из Франции, позволяли им прочитывать надписи на пирамидах, но это противоречило их убеждениям. Оказывается, с помощью иероглифов были записаны тексты из библии. И Шампольон предложил другой метод – он научил весь мир, как нужно читать иероглифы, а еще приказал переписать и перерисовать некоторые надписи на бумагу, а оригиналы на камне уничтожить. Для чего делал? Чтобы быть единственным обладателем древних текстов или скрыть за подделками подлинный смысл древних надписей. Надписи на скрижалях оказались не вечными. Попробуй проверь, насколько точно переданы записи.
Итак, еще один Рим – Рим на Ниле - оказался в руках у Наполеона, а всего два: древний в устье Нила и придуманный и вознесенный на небеса мировой истории, в Италии, на Тибре. Против великой роли Рима на Тибре свидетельствует один факт: вся итальянская история написана на бумаге, в реальности итальянцы никогда не соответствовали тем образцам, которые характерны для древне римских воинов. Итальянцы никогда не были организованными, храбрыми и кровожадными. Они торговцы, у них были очень известные торговые города, но итальянцы не были воинами. Они купят, но не силой возьмут. Не потому ли Аппенинский полуостров в целом всегда находился то под властью этрусков, то немцев, то австрийцев, то французов, а отдельные города – Венеция, Флоренция, Генуя были в статусе процветающих городов-государств? Проявили итальянцы воинственность в годы правления Муссолини, да сами испугались этого и повесили своего дуче вверх ногами.

Чтобы завоевать власть на планете, Наполеону, казалось, нужно было завладеть двумя древними мировыми столицами: Стамбулом-Константинополем (Византия-Цареград  – Byzanz - от bis - второй древний) и Москвой.

Стамбул был ближе, но идти на него Наполеон опасался, поскольку у Османской империи были свои немалые силы, к тому же султан вполне мог договориться о совместных действиях с русским царем. И Наполеон выбрал войну с царем, надеясь, что население встретит его торжественно с флагами и коврами в окнах, как это было во многих городах Германии. Была у французов надежда на то, что турецкий султан мешать не станет, у султана могла быть надежда на получение в свое распоряжение всего Черного моря с кавказским побережьем и Крымом.

Поход на Россию Наполеон начал через Германию и Пруссию. Несколькими годами раньше он заходил в Вену, но там против него выступила коалиция европейских монархий, была битва под Аустерлицем.  Он победил, но победа, добытая немалой кровью,  его и остановила.

На Москву Наполеон пошел не по югу Европы, где дорога короче и реки не столь полноводны, а по северу, от Кенигсберга. Зато вернуться из похода на Москву он вознамеривался по югу. Выйдя из горящей Москвы, Наполеон направил путь на юг, но под Малоярославцем его встретил Кутузов с войсками и направил на ту дорогу, по которой он пришел.

Сбылось пророчество русского генерала, что захватчики будут есть дохлых лошадей. Дорога через Смоленск была самой древней для связи Москвы с Европой. Потому в партизанской песне времен Второй мировой вспомнили о походе французов: «И по старой смоленской дороге проводили незваных гостей». Через Вену из Франции в Москву ехать удобнее.

В романе Толстого  «Война и мир» есть еще один эпизод о дорогах. Прочитав его по-немецки, я подпрыгнул от неожиданности. Часто, говоря знакомым о фальсификации истории, я ссылаюсь на русскую пословицу «Все дороги ведут в Рим». Но взгляните на карту Италии. Ее столица – Рим. Даже в современной Италии при развитой дорожной индустрии к Риму ведут две значительные дороги: одна с севера, другая с юга. Если утверждать, что все дороги ведут в Рим, то надо выбирать другой город. Или Рим находился в другом месте.
Я внимательно изучал карту Европы, чтобы назвать город, в который ведут дороги со всех сторон и мимо которого трудно промахнуться. Таких городов немного. Лондон. Париж. Берлин. Варшава. Москва. Вот и все. В Лондон ведет много дорог, но это сейчас, к тому же Англия – островное государство. Во времена Диккенса дорог было мало. Герой  Диккенса Оливер Твист 90 верст добирался до Лондона, кочуя от одной деревни до другой по бездорожью. Варшава тоже быстро отпадает, поскольку она только перевалочная станция на пути из Москвы в Берлин и Париж. Берлин окружен дорогами, как и любой другой крупный немецкий город, а потому всегда есть возможность проехать мимо. Остаются два города: Париж и Москва. К ним дороги ведут со всех сторон, поскольку изначально они строились как столичные города. Париж получил мощное развитие тогда, когда Москва уже отблистала и, говоря словами Пушкина, «перед новою столицей померкла старая Москва, как перед новою царицей порфироносная вдова». Париж начал мощно развиваться, когда в Москве произошла смута, гражданская война, в ходе которой победила партия Романовых, она заняла Российский престол и по сути оккупировала Россию. Началась долгая борьба за власть, шло уничтожение осколков старой династии и всей правящей элиты, переписывались хроники, изымались из оборота и уничтожались столбцы, писались новые разрядные книги. Об этом процессе рассказал впервые Александр Радищев в книге «Путешествие из Петербурга в Москву» и был приговорен к смерти, замененной пожизненной ссылкой. Об этом писали Пушкин и Лермонтов.

Только многострадальная Москва подходит под старую пословицу о дорогах, ведущих в Рим. Иначе говоря, все дороги вели Наполеона в Москву. Хоть на современную карту смотри, хоть на очень старую. Только от Москвы лучи дорог расходятся во все стороны равномерно. Железные дороги появились в первой половине ХIX века, но только в Москве вокзалы расположены как бы по кругу. Это потому, что Москву строили как столицу мировой империи и расположили ее на месте гигантской битвы, на крови гражданской войны. Москва в реальности была третьим Римом, вслед за Александрией и Цареградом. Первую столицу мира Наполеон взял почти без боя. Перед вступлением в третий Рим состоялась кровопролитнейшая битва  при Бородино.

В романе Толстого перед описанием битвы передается разговор Балашева, представителя Александра Первого, с Наполеоном. Наполеон спросил, какая дорога быстрее всего приведет его в Москву. Балашев ответил, что все дороги ведут в Рим, есть такая русская пословица. И сказал, что можно через Полтаву. По этому пути шли когда-то шведы.

Реальный Кутузов, назначенный руководителем русских войск, разгадал замысел реального Наполеона. Он предсказал еще в тот момент, когда Наполеон только перешел русскую границу, что его солдаты будут есть дохлых лошадей. Он отступал перед врагом, не вступая в кровопролитные бои. Он бы и Москву уступил без Бородинского боя, она не была уже столицей, из нее можно было вывезти больше самого ценного, но настойчивые требования царя и придворных заставили Кутузова дать генеральное сражение. Хочешь в Москву – заходи, но как потом возвращаться будешь? Казалось бы, это не очень патриотическая позиция, но она бы позволила сберечь больше сил и победить врага малой кровью. Впрочем, такие войны малой кровью не делаются. А задним умом мы все сильны.

Впрочем, есть еще город, к которому подходят дороги со всех сторон, хотя это и не очень заметно, поскольку этот город стоит на проливе между Европой и Азией и называется Стамбулом. Это тоже Рим. В свое время из Европы организовывались крестовые походы для освобождения от неверных Гроба Господня. Удивительно, но основной удар этих походов приходился почему-то на православный Константинополь-Цареград. Видимо, там и находился этот Гроб Господень. Туда тоже вели все дороги, потому что в соответствии с русской пословицей, это тоже был Рим, который был старше Москвы. Но во времена Наполеона Стамбул (Рим на Босфоре) уже не был столичным городом, а в связи с тем, что были открыты морские пути вокруг Африки и Южной Америки, стратегическое  значение этого порта тоже было утрачено. В новейшие времена не было ни единой попытки захватить Стамбул.

Второй Рим оказался никому не нужен и у него отобрали его славную историю и приписали другим.

Что же касается итальянского Рима, то у Карамзина в «Письмах русского путешественника» есть интересный факт. Особо отмечу, что путешествие Карамзина состоялось до прихода Наполеона к власти. Рассказывая о беседе с Гердером (Веймар, 21 июля 1789 года), Карамзин мечтает через горы попасть из Швейцарии в Италию. Это совсем рядом, но это не было предусмотрено маршрутом. Что он там мечтал увидеть? Медицисскую Венеру. Бельведерского Аполлона. Фарнезского Геркулеса. Олимпийского Юпитера. Это все очень известные статуи. А еще он хотел увидеть «величественные развалины древнего Рима». Выходит, что еще во времена Карамзина Рим был в развалинах? Не потому ли Рима нет на карте Наполеоновских походов?

Впрочем, этот факт добавляет весу в теорию о том, что итальянский Рим никогда не играл той выдающейся роли, какая ему приписана. В прошлом это был один из многих городов. Но не единственный. И далеко не самый могущественный. Значительным его сделали на бумаге, приписав ему то, чего не было. Столицей Италии Рим стал очень поздно, только в 1871 году. Если верить официальной истории, то там чуть ли не с древних времен находилась резиденция понтификов, святых отцов. И только в период Авиньонского пленения с 1307 по 1376 год папство было на территории Франции. В 1527 году Карл V, якобы, держал Рим в 8-дневной осаде. При Наполеоне в 1798 году там была провозглашена Республика, но в 1814 году Рим снова стал папским. Папа Пий IX учредил для Рима Конституцию. В 1850 году в Рим снова вошли французские войска. Похоже, что древнюю историю для Рима в Италии сделали историки во Франции, поскольку они и позднее проявляли об этом городе особую заботу. Своих сил для столь мощного развития, о котором нам сообщает официальная история, у этого города не было и нет.

Казалась бы, эта тема со «Словом о полку Игореве» никак не связана. Ан, нет, связана, да еще как. Если бы на Западе не исказили историю, то мы бы знали ответ, зачем Наполеон шел в Москву. Официально такого ответа нет. Если бы у Константинополя и Москвы не отобрали их истории и не заменили суррогатом, то не было бы надобности сочинять, хоть и талантливо, «Слово о полку Игореве» и многие другие повести о прошлом Руси, якобы изнывающей под татаро-монгольским игом. А ига-то не было. Советую прочитать якобы древнюю повесть «Сказание о погибели Русской земли» по старому тексту или по современному переводу; ни о каком татарском нашествии вы там ничего не найдете, скорее это иносказание, подчеркивающее, что гигантскую Русь приказано представить в качестве крошечного островка земли, заселенной русскими, славянскими племенами. То есть весь смысл в самом заголовке.

Что же было вместо татарского нашествия? Была орда – одна из форм регулярной военной организации, осколки которой сегодня действуют  в России и в некоторых странах бывшего Союза в виде казачьих войск. И немаловажный факт, что во время этого ига в русских деревнях возводили замечательные храмы и купола у них покрывали золотом. В России было золото, а в Европе его не было, а потому даже в Ватикане, этом центре католицизма, купола соборов золотом не покрывали.

Война с Наполеоном принесла немало облегчений фальсификаторам истории. Пожары в Москве и в европейских городах позволили спрятать некоторые сомнительные факты фальшивой истории, избавиться от ненадежных документов. В числе «запланированных» потерь их и рукопись «Слова о полку Игореве».


О судьбе рукописи и архива

Печальна судьба текста «Слова о полку Игореве». Он сохранился в одном списке ХVI века. Цитирую Дмитрия Лихачева: «В 1812 году этот единственный список сгорел вместе со всеми другими ценнейшими рукописями собрания А.И. Мусина-Пушкина в большом московском пожаре».

Сгорел или созданы все предпосылки для того, чтобы он сгорел?

Большой дом Мусина-Пушкина, тот, где его навещал Карамзин, как ни странно, уцелел в огне пожара, это здание и сегодня хорошо известно – это здание московской мэрии на Тверском бульваре, то, перед которым стоит памятник Юрию Долгорукому. Дом уцелел в огне пожара войны 1812 года, а наиболее интересные летописи, о которых было в свое время много споров, сгорели. Кстати, Николай Карамзин в ходе войны 1812 года, несмотря на неоднократное вынужденное переселение, не потерял ни одной из древних летописей, какие у него были на хранении, а у Мусина-Пушкина сгорели именно те архивные документы, вокруг которых велись  многочисленные споры.

Натан Эйдельман в книге «Последний летописец» доложил о своих попытках разыскать следы обширного архива Карамзина. Он приводит описание 1911 года, сделанное редактором «Русского архива» П.И. Бартенева о богатом собрании неопубликованных бумаг Карамзина, находящихся на хранении у его внуков Мещерских. В 1915 году появились сообщения пушкиниста Модзалевского о бесценном альбоме дочери Карамзина Екатерины Николаевны Мещерской. Но альбом утрачен в годы революции, а бесценные бумаги Карамзина бесследно исчезли. Чудеса да и только.

Не хотел бы делать выводов о происках враждебных сил, но сами факты подталкивают к этому. Кто-то же был заинтересован в сокрытии рукописей, обширного архива Карамзина!? Кто-то не пожелал, чтобы переписка частного лица попала в чужие руки? Кто-то был против, чтобы были опубликованы записки, заметки, наброски писателя и историка? А кто знает, может быть, среди рукописей нашлись бы варианты написанного рукою Карамзина текста, который начинается с до боли знакомых слов: «Не лепо ли ны бяшет, братие…»


О некоторых итогах

Все, что я тут нацарапал, далось мне очень нелегко. Согласитесь, что ломать собственные представления о чём-то весьма трудно.

Многое, о чем я стал догадываться, домысливать в процессе работы, я старался вынести на обсуждение. Русскоговорящая диаспора в Дюссельдорфе огромна, но круг моего общения весьма скуден, а выходить за его пределы опасно, поскольку люди не прошли вместе со мною эти душевные муки, а воспринять все сразу, да еще на слово многим просто не под силу.

По-разному люди воспринимают мои идеи. Выходцы из Казахстана быстро поняли меня, потому что сами были свидетелями, как в угоду кому-то корёжат прошлое. Многим все равно, чем я занимаюсь.

«Мне бы твои заботы!» - сказала одна из знакомых, она, пенсионерка, нашла свое признание в том, что постоянно куда-то ездит, каких-то гостей принимает и абсолютно всем покупает на троделях-барахолках забавные безделушки.

Другая моя знакомая после одной моей беседы резко высказалась, что я занимаюсь ерундой. «Может, ты и прав, но мы живем в устоявшемся мире, а как будет потом, неизвестно. Зачем нам такие перемены?» Однако она проявляет интерес к моим работам. А однажды, выслушав мои пассажи об искаженной истории, посоветовала заняться изучением каких-нибудь экзотических языков.

С одним из собеседников мы по сути поссорились. Я не обиделся на него. Просто он не хочет отказаться от прежних убеждений, спорить и оперировать фактами он не в состоянии, а потому, какое-то время послушав мои выводы, резко заявил:
- Хватит критиковать русский язык и русскую культуру!
Я усмехнулся. Он распалился и выдал:
- Кретин, ты не критикуешь, а обсераешь родину. Я с этого момента с тобою не разговариваю.
- Не разговаривай, - ответил я. Я даже обрадовался, что он назвал именно эти слова: кретин, критикуешь, обсераешь. – Но посмотри, что я тебе покажу.
И я написал на доске слово кретин – cretin.
 - Слово из  французского или итальянского, cretin, а теперь читай  первую букву по-русски. Что получилось? Ведь кто такой кретин? Кто не в состоянии справлять свои естественные нужды: есть, ссать и срать.
Пишу на доске слово критика – critica. 
 - В основе слова латинский корень, в смысл тот же: critica  - «срите-ка». Русский корень точнее передает содержание иностранных абстрактных слов.
Я хотел сказать, что критика – первоначально это искусство разбирать произведения литературы и искусства, а потом оценка чьей-либо деятельности, разбор действий или поступков. Критика, как правило, касается недостатков, а потому это своего рода анализ с помощью очернительства. Но мой собеседник покинул аудиторию.
Когда мы встречаемся, я преднамеренно громко здороваюсь с ним, он отворачивается. Бедный человек. А я показал ему только кусочек из того, над чем я тогда работал.

Уму непостижимо, что такое возможно. Но судите сами.

Крик – по-немецки Schrei, кричать с визгом – kreischen, испуг, страх – Schrek, пугать – schreken, ужас, страх – Schrecknis. Во всех этих немецких словах русская буква с чередуется с немецким sch. Согласитесь, что от страха люди и кричат, и в штаны делают. Вовсе не случайно есть русская поговорка: от страха полные штаны.

 Русское ненормативное слово, видимо, в прошлом послужило основой для многих корней. Есть подозрение, что и русское страх образовалось от того же ненормативного ныне корня, что и названная группа немецких слов. Об этом напоминает опять же немецкое слово, близкое к Schrecknis «страх», только с согласной  t – strecken «вытягивать», а исторически – «оцепенеть, остолбенеть».

Кричать по-английски – cry, по-французски – cri.

Младенец по-испански crio, видимо, по тому же свойству – опоражниваться под себя.
Какой логикой объяснить подобные совпадения?

Я нашел сотни таких совпадений.

Я не обсераю родину, родную культуру и родной язык, а пытаюсь докопаться до истины и хотя бы самому понять, что и как в этом мире было.
С уважением А. Ерошкин.
2008-2009.
Дюссельдорф.