Взошедшая на небесный трон луна осветила ночные улицы. В подворотнях всполошились кривляющиеся тени.
Запоздалая молоденькая путница медленно шла по ночным улицам, вдыхая, принесённые полевым ветром ароматы. Намеренно выбирая заросшую травостоем тропку, наслаждалась горьковатым духом полыни. Хорошо-то как! Стряхивая налипшие травинки, она вышла к людной после киносеанса остановке маршрутного автобуса.
Когда долгожданный свет фар потрогал асфальт, появился ещё один пассажир. Юноша лет пятнадцати-шестнадцати в лёгком девичьем сарафане и рваных колготках. Грязные китайские шлёпанцы завершали странное одеяние. Темнота будто обступила сгрудившихся людей, и только странный юноша, не обращая внимания на любопытные взгляды, оставался в стороне, соблюдая неписаные законы изгоя.
Фары подплыли к автобусной остановке, и автобус, по-домашнему устало вздохнув, лязгнул дверцами и стал принимать толкающихся пассажиров. Странный парень скользнул последним и, устраиваясь на заднем сиденье, прикрыл глаза.
Кондуктор ловко собирала мелочь, рассовывая в ладошки пассажиров билеты, добралась до «странного» и зло заговорила что-то, вытолкнув нежелательного персонажа на следующей остановке.
– Ломка у него – возмущённо бубнила она.
«Жаль парнишку», – подумала девушка.
– Такой убьёт за грош, – опровергая её мысли, обронила пожилая дама, сидящая позади.
Дашка обернулась и встретилась взглядом с говорившей. Происходящее показалось сценическим действием, и она, потихоньку стала разглядывать участников спектакля.
Разыгравшийся ветер кидал в окно брызги холодного дождя, и пассажиры неохотно покидали тёплый автобус, соскальзывая в темноту на неосвещённых остановках-полустанках. Салон быстро пустел, за окном мелькали редкие огни, в зеркалах автобусных стекол отражались ехавшие в нём люди.–––Справа сидела женщина с необыкновенно белым лицом, напоминающим японскую маску – азиатские черты только подчёркивали это сходство. Перед ней расположился толстенький, небольшого роста гражданин, который время от времени доставал платок, приподнимал шляпу и вытирал потеющий затылок.
На одном из сидений примостилась молодая парочка. Девица явно гордилась симпатичным поклонником, который бесстыдно тискал её на глазах остальных пассажиров. Одна из них, пожилая дама сидела, плотно сжав губы, явно желая, но не решаясь высказаться по этому поводу.
Последнее, на что Дашка успела ещё обратить внимание, так это на то, что под лобовым стеклом автобуса подпрыгивал, пританцовывая и раскачиваясь, цветастый болванчик. А дальше она запомнила сильный толчок в грудь, испуганные глаза толстячка и словно в замедленном кино летящую против законов физики сумку пожилой дамы.
***
Розовые лучи утреннего солнца пробивались сквозь опущенные веки. Дарья лежала с закрытыми глазами, не отпуская ещё живущее в ней чувство. Пережитое представлялось ощутимо реальным – ей снилось, что она летает. Сердце трепетало, отчего щекотало в горле.
Распахнувший дверь больничной палаты коридор, позвякивал столовской посудой и шаркал подошвами пациентов.
– Ну, как мы сегодня? – голосом лечащего врача вопрошал белый халат.
– Доктор, я только что летала во сне.
Татьяна Николаевна присела на придвинутый стул и отсчитала удары пульса на запястье лётчицы.
– Не мудрено – выжить в такой аварии! Везунчик вы, Даша. Готовьте к ляпороскопии, – бросила врач через плечо записывающей назначения медсестре и изучающим взглядом, глядя в лицо Дарье, сообщила: – Возможно, понадобится срочная операция.–.
***
Сколько света! Безупречной белизны стены вызвали уважение. На операционном столе поместилось Дашкино тело. Она смотрела на него со стороны, и ей не было страшно. Только немного смешно и любопытно.
Позвякивали блестящие хирургические инструменты, над неподвижным телом колдовали трое в зеленоватых халатах, колпаках и бахилах. Они бубнили, словно в трубе, монотонно роясь в её груди, гулкие стены рикошетили звуками, произвольно гуляющими в пространстве.
Синюшные губы, заплывший глаз – пожалуй, Дашку больше не волновала собственная внешность. Она вспомнила о нестиранном нижнем белье в корзине. Кто-то брезгливо кинет его в огонь. Безразлично о романе с Дэном, по которому ещё недавно было пролито столько слёз. О родных, которые вскоре забудут о ней, путая жалость к себе с тоскою по Дашке. Она покидала тело по собственной воле. Настоящее стремительно отодвигало прошлое, которое всё меньше связывало её с этим ставшим предметом телом, с этим миром. Там, за пределами операционной простиралась свобода и огромное небо с обитаемыми планетами.
Лёгкая, словно пёрышко, Дашка прошла сквозь стены и расслаблено поплыла вверх, наслаждаясь простором. Раньше, она пыталась понять, что такое вечность, бескрайность, бездна. Сейчас, нахлынуло понимание, и от этого перехватывало дух. Ей казалось, что весь мир, наконец-то принадлежит ей.
Она не представляла, сколько прошло времени до того, как на её пути появилось серое облачко. Исследуя его, Дашка натолкнулась на объект, который возмущённо ойкнул при её приближении.
– Осторожнее, – возмутилось создание.
Приглядевшись, Дашка увидела полупрозрачного толстячка из автобуса.
– И вы здесь? – удивилась она.
– А где же мне быть? – проворчал толстячок.
– Вы тоже покинули своё тело?
Толстячок окинул Дашку презрительным взглядом и промолчал.
Только сейчас Дарья заметила, что рядом с ней не только этот бывший пассажир злосчастного автобуса.
– Ах! – выдохнула она. – Вы все здесь?!
– Нет, пока не все, – буркнула пожилая дама, – ожидаем молодого человека.
Девица из автобуса суетилась и нервничала, в ожидании возлюбленного.
– Конечно, не может оторваться от смазливой медсестрички, – капризно возмущалась она.
Хмурый кондуктор скрупулезно пересчитывала выручку.
– А что дальше? – решилась поинтересоваться Дашка.
– На суд, – закатывая глаза, возвестил толстячок, покорно переплетая пухлые ручки.
Бледное личико азиатки склонилось, демонстрируя согласие.
Наконец, молодой человек воссоединился с возлюбленной, и подошедший вздыхающий автобус принял их на прежние места. За тёмным окном мелькали огни, в зеркальных стёклах отражались пассажиры последнего в этой жизни рейса.
У всех был торжественный вид. Пожилая дама что-то молитвенно шептала. Толстячок пробовал молиться, но постоянно сбивался, от чего думал, что потеет, и тёр лысину. Девица на заднем сидении что-то страстно шептала возлюбленному, преданно заглядывая в глаза. Белое лицо-маску портили две борозды молчаливо катящихся слёз не то радости, не то облегчения. Над лобовым стеклом выплясывал свой тряпичный танец болванчик
***
Просторный холл встретил прибывших прохладой и белизной больничной палаты.
– Располагайтесь, – предложил появившийся невесть откуда человек. – Прошу простить за скромный приём, причиной которого явилась необыкновенная занятость. Поясню некоторые правила: в данный момент, вы заканчиваете земное существование, кое продлится ещё сорок дней. Особо значительными для вас пройдут, также девять дней с момента отторжения тела. Отпевание, прощание с родственниками, привыкание к новым обстоятельствам произойдёт за указанный мною период. Дальнейший путь будет зависеть от вас и вашего волеизъявления.
– Как это? – не сдержался толстячок. По привычке держась за голову, он задал волнующий всех вопрос: – Мы попадём в рай или в ад? Когда суд? Где райские врата?
– На протяжении земного существования, вам предоставлялось право выбора, у вас никто его не отнимает, – пояснил человек.– Полагайтесь на свою совесть, она поможет вспомнить все грехи, а искреннее раскаяние укажет дорогу в Царство Отца Небесного.
Толстячок шумно выдохнул и сел, пытаясь осознать произошедшее.
«С собственной совестью уж как-то договоримся», – промелькнуло в его голове.
«До сих пор у нас с ней не возникало особых проблем», – ехидно подумал любовник.
«После стольких мучений мне и говорить-то с ней не о чем», – решила азиатка.
«А она вообще существует?» – внезапно задумалась девица.
На губах присутствующих появлялись улыбки недоумения, а затем и радости. Все начали поздравлять друг друга.
– А если некие грешки, скажем, не припомнятся, укроются в сознании? – усомнился молодой человек.
– Кому же, как не вам ведать собственные грехи? От себя не спрячешься, –пожал плечами гид. – Если осознав своё падение, вы придёте к искреннему раскаянию, то будете, несомненно, прощены и допущены к жизни вечной. Должен предупредить, – после небольшой паузы продолжил человек, – что ознакомление с правилами не закончено. Прошу подойти к последней черте.
Только теперь присутствующие обратили внимание на тускло светящуюся линию вдоль коридора.
– Эта черта отделяет мир мёртвых от мира жизни вечной. Говоря на вашем языке рай от ада. Не питайте ложных иллюзий, она разделяет указанные миры гораздо больше, чем это может показаться. Примерно, как жизнь и смерть. В данном пространстве, где вы сейчас находитесь, можете пребывать до окончания сорока дней, а затем вам всё-таки придётся сделать окончательный выбор, где находиться – по ту, либо по эту сторону. Обещаю, – доброжелательно улыбнулся гид, – что для желающих остаться в раю, следующая встреча будет носить более торжественный характер, согласно значимости момента. Отец небесный с радостью примет вас. На данном этапе, вы можете попрощаться с близкими вам людьми. У кого останется время, просьба помочь молящимся донести молитвы до врат Царства Небесного. Прошу располагаться и обещаю, что нужды ваши будут удовлетворены полностью.
Гид раскланялся и незаметно скрылся, оставляя подопечных осваиваться и приходить в себя.
– Вот это да! – восхитился парень. – Это я понимаю! По-человечьи! Кому рассказать, не поверят.
– Вот уж не подумала бы, что в рай пускают всякий сб… всех подряд, – немного разочаровано поправилась пожилая дама, поглядывая на «сладкую парочку».
– Да! Да! Какое счастье! – твердила, размазывая слёзы, женщина с бледным лицом. – Я так настрадалась, так настрадалась, имею право.
– Я стану кормить тебя яблоками из райского сада, – пообещала возлюбленному девица.
– Я должен увидеть жену, – засобирался толстячок. – Она наверняка что-нибудь забудет, а мне здесь жить. И Петру Ивановичу надо напомнить, где документы. Квартальный отчёт не доделан. Да… что уж, теперь.
– Я тоже спешу, – засобиралась дама, – я должна видеть, как позаботились о моём Леопольде.
– Прощаться в пивнушку к этой гадине? – заподозрила молодого человека девица, мешая назревающим планам возлюбленного.
В конечном итоге все разошлись, и опустевший коридор наполнился светом восходящего солнца.
***
Дашка проплыла по знакомой с детства улице, заглянула в окно. На стене, повесив стрелки-усы, замерли часы. Ничего с момента её последнего пребывания в этом доме не изменилось, разве что зеркала покрывали куски чёрной материи. Она походила в последний раз по знакомым с младенчества комнатам и вернулась на улицу.
У ворот соседка тётя Маша судачила с незнакомой женщиной.
– Валентина в больнице, горе-то какое – дочка у неё в аварии разбилась! Всю жизнь на неё тянулась, куска не доедала, ночей не досыпала, а теперь – всё, жить стало незачем, – слёзно частила Мария. – Слегла бедная, как бы сама вслед за дочерью не отправилась.
Женщина перекрестилась и скорбно поджала губы. Дашку как обухом по голове ударили. Как же так, ей казалось, что мама её не любит! Недаром же говорила, что Дашка её наказание, и всё пилила, пилила – то не так, это не эдак.
Обгоняя ветер, Дашка рванулась к больнице.
Мать лежала на кровати бледная, невидящими глазами уставившись в одну точку.
– Мама! Мамочка! – крикнула Дашка, падая ей на грудь.
Валентина встрепенулась, в следующий момент из её глаз выкатилась слезинка, и женщина снова замерла, больше ни на что не реагируя.
– Моя мама умирает! – вопила Дашка. – Помогите же кто-нибудь.
До утра она сидела рядом с матерью и медленно, гладя её по голове, монотонно всхлипывала.
Вернувшись к черте, Дашка сжалась, и некоторое время сидела так. В голове было пусто. В груди болело.
Новые знания захлестнули своей простотой и лаконичностью. Теперь, она ясно понимала, что скоро станет частью чего-то большого, целостного, частью мироздания, но это почему-то не радовало. Она знала, что забудет любящую её маму, очарование таинства жизни на земле.
«Он давал мне индивидуальность, он верил в силу моего созидания как в собственную. Позволял мне быть одновременно частью его и меня. А я? Как я могла быть такой эгоисткой? Не замечать очевидного. Я предала её, его, – думала Дашка. – Они отдали мне всё, а я предала. Помахала ручкой и свинтила. Прости меня мамочка, прости родная. Прости Отец небесный. В раю таким, как я – места нет», – решила девушка и перешагнула черту...
Вопли страждущих привели её в чувства. Она сидела в огненной долине, на холме, а там, внизу, к ней тянулось множество рук, её умоляли о глотке влаги. Дашка не знала, чем им помочь и плакала. Бедняги ловили её слёзы, жадно слизывая их с опалённых рук.
Огромный верзила с бычьей головой ткнул в Дашку трезубцем и со словами: «Нам чужого не надо», отшвырнул прочь.
***
Толстячок Николай Иванович застал жену за хлопотами над его собственным поминальным столом.
Краснощёкая и дородная, под стать супругу, Любовь Самсоновна ––обладала пышными телесами и слезливым, но твёрдым характером. Поминутно смахивая слёзы и сморкаясь, она виртуозно руководила многочисленными помощниками, снующими между кухней, кладовой и погребом, направляя их в нужное, русло. На столе, как по волшебству, появлялись хрустящие огурчики, обжаренная, с корочкой рыбка, громко шипела кухонная сковорода, пополняя горку румяных блинчиков. Пахло квашеной капустой и борщом. Из густой деревенской сметаны произрастала расписная деревянная ложка. Кутья поблёскивала отборным изюмом, в углу остужался наваристый компот, а из погреба несли запотелую домашнюю наливочку.
– Матушка, хлебца, хлебца не забудь, – растерянно лопотал Николай Иванович.
У одра, как и полагается, чинно восседали траурные матроны, в ожидании осанистого батюшки. Дом заполняли многочисленные родственники, сослуживцы, соседи, привлечённые кухонными благовониями, во дворе толпились местные бродяги. Наводнённая автомобилями улица вызывала вопросы у проходящих зевак и ротозеев.
– Умер? Разбился? Как же так? Не может быть... А такой был живенький, ладненький, – шептался народ.
Чувственный Николай Иванович сновал между пришедшими, основательно мечтая о потном стаканчике наливочки, плакал и пытался поделиться важной новостью:
– А я ведь в рай, дорогие мои, сразу в рай! И без разговоров.
– Любушка моя, голубушка, – чмокая собственную вдову, умилялся покойный.
– Соседушка, ладушка да лапушка, – щекотал ничего не подозревающую моложавую соседку.
Наконец, решив, что пора, Николай Иванович окинул хозяйским взглядом хлебосольный стол и умиротворённо проследовал к графинчику с наливкой. Но после нескольких неудачных попыток испить домашний нектар, он впервые пожалел о собственной кончине и, разочаровано поглазев на пирующих, покинул присутствующих в полном расстройстве своих самых сокровенных чувств.
Расположившись у последней черты, Николай Иванович с горечью осознал, что находится в полном одиночестве.
– Чревоугодие, грех, – робко подала голос совесть.
– Да… заткнись ты, – в сердцах посоветовал Николай Иванович.
– Ты даже не голоден, – робко продолжила та.
– Уж мне-то лучше знать, – потер лысину усопший.
– И воровство грех, – продолжила совесть, – и мздоимство.
– Ну… началось, – недовольно насупился Николай Иванович.
Ноздри его защекотал знакомый запах жареного мяса. Николай Иванович принюхался. Дух произрастал из-за роковой черты.
«Я только одним глазком…» – не успевая додумать пришедшую на ум мысль, Николай Иванович живенько сунул нос в пределы запретной границы.
Два подозрительных субъекта с породистыми носами профессионально жарили куски свежайшего мяса, обильно поливая их отборным вином. Кольца золотистого лука плотно обхватывали шампуры, а на столике дожидалась пара бутылок «Столичной».
– Третьим будешь? – поинтересовался один из обладателей благоухающего продукта.
– Да… я… помер я, братцы! Такие вот дела. Рюмочку не поднесёте? Я тут, напротив, обустроиться намерен. Если бы не обстоятельства, я ни-ни, – бессвязно оправдывался Николай Иванович.
– Да ладно, что как не родной? – подбодрил другой мужик. – Со всяким может случиться. Все мы смертны.
Николай Иванович горестно вздохнул и затрусил к столику.
– А ты говорил: мяса маловато, смотри какой боровок к нам спешит, – заржал, открывая личину, здоровенный чертяка.
– Так не честно!… – попытался возмутиться Николай Иванович, но вскоре, осознав собственную глупость, в ужасе затих.
***
Гюзаль и Лола появились у черты одновременно.
– Ты чего куксишься? Радоваться надо, скоро в рай попадём, – просветлев лицом, возвестила Гюзаль.
– Мой сбежал, – горестно сообщила Лола.
– Куда он денется? Всё равно сюда придёт, – рассмеялась Гюзаль.
– Понятно, – безрадостно согласилась Лола.
– Любишь очень? – с оттенком зависти спросила Гюзаль.
– Не знаю. У нас все девчонки по нему сохнут. То есть сохли, – поправила себя Лола. – Я с периферии, а он – красавчик, к тому же прописка, родители не за станком на заводе стоят. Такого только дура упустит. Я – не дура! – с гордостью возвестила Лола.
– Так теперь-то не всё ли равно? – удивилась Гюзаль.
– Не скажи. Может, и всё равно, только надо баш на баш. Вот найду лучше, этот сразу пинка под одно место получит! – выкрикнула в сердцах Лолита. – А ты чего выбелилась, как в ведро с известью макнули? Косметикой пользоваться не умеешь?
– Я оспой болела, – созналась Гюзаль, – тут не знаешь куда макнуться, чтобы люди не шарахались. Детей иметь не могу, муж бросил. Одна на свете, все отвернулись.
– Ладно, не ной, в раю несчастными не бывают.
Женщины ещё немного посудачили, и, разбираемые любопытством, заглянули через открывшийся проём в райские сады. Прохлада и птичье щебетание располагали к отдыху. Где-то поблизости шла репетиция ангельского хора. Диковинные бабочки без устали порхали от одного дерева к другому.
– А где обитатели райских кущ? – удивилась Лолита.
– Все трудятся, – сообщил неизвестно откуда появившийся уже знакомый гид.
– Как трудятся? – удивилась Лолита. – Это же рай – им наслаждаться надо!
– У вас ошибочное представление о рае, – терпеливо пояснил гид. – Наша задача оберегать людей, потому к каждому приставлен ангел хранитель. Ему отдохнуть не удаётся, пока человек жив: молитвы донести, слово божье до слуха людского. Дел много, а помощников не хватает – каждая травинка присмотра требует. И вы не бездельничайте – видите, старушка от тяжёлой болезни умирает? Утешьте бедную, облегчите ей страдания.
Лолита и Гюзаль устремились к болящей. Плохо пахнущая, давно не мытая плоть старой женщины источала зловоние. Брезгливая Лолита зажала нос, наотрез отказываясь подходить к нищенке.
Превозмогая отвращение сердобольная Гюзаль, стала нашёптывать бедняге слова утешения. Старушка затихла, лицо её просветлело, и она заснула спокойным, безмятежным сном праведницы.
Женщины хотели удалиться, но неподалёку их ожидала другая несчастная и старик, и ребёнок, и не было конца нуждающимся в утешении.
– Может, мы что-то попутали? Наверно, старик обманул нас. Это скорее ад, чем рай. Давай уйдём, – предложила Лолита.
– Я останусь… – беспомощно оглядываясь на страждущих, отказалась Гюзаль.
Раздосадованная Лолита покинула сердобольную подругу, возвращаясь к последней черте.
Немного успокоившись, возмущённая женщина заглянула в запретную зону.
У тлеющего огня возлежали мужчины, по телосложению напоминающие легендарного Аполлона. Загорелые тела украшали диковинные татуировки. Играя мускулами, некоторые шутливо боролись. Один из сидевших напевал под гитару что-то модное и знакомое, из шансона.
«Вот это тусовка! Вот он, рай-то! А я всё думаю, в чём подвох? Развести хотели, – радовалась своему открытию Лолита. – Что из того, что рога торчат, мужчина должен быть чуть красивее обезьяны. Скоро я здесь хозяйкой буду, – самоуверенно подумала она. – Надо разоблачить старикашку. Хотя… каждый сам за себя», – решила женщина и, поправляя причёску, переступила черту.
***
Вероника Поликарповна разыскивала своего кота Леопольда.
В квартире бездетной женщины хозяйничал неизвестно откуда взявшийся внук, а любимое хозяйкой животное обитало на ближайшей помойке. После встречи с местной разношерстой братией, кот имел потрепанный, но всё ещё презентабельный вид. Доедая рыбью голову, Леопольд почувствовал присутствие хозяйки и довольно заурчал.
– Бедный мой, – причитала Вероника. – Я обязательно узнаю, можно ли котам в рай? Всякой нечисти можно, а благородным котам, что, нельзя?
Она ещё немного побыла в ставшей чужой квартире, плюнула новоявленному внуку в чай и удалилась.
У черты никого не было. Вероника присела, дожидаясь чьего-либо присутствия, и услышала разговор. Говорили явно из запретной зоны. По голосам – женщины обсуждали последние события обоих миров. Прислушиваясь к говорившим, Вероника всё больше склонялась к черте.
– Подслушивать не хорошо, – говорила совесть.
– Да тихо ты, – одёргивала Вероника.
– Кто владеет информацией – правит миром.
Она так напрягалась, что, в конце концов, свалилась за черту, переполошив беседующих женщин.
– Извините, я тут задремала, сейчас же ухожу, – попыталась вывернуться хитрюга.
– Ничего, кума, будь как дома, – рассмеялись чертовки.
– Наливку пьёшь?
– Пью.
– Вот и будешь бурдюком, а то мы не знали, во что вино наливать.
***
Кондуктор Алевтина, в который раз, пересчитывала выручку. Монеты побрякивали, давая женщине хоть какое-то утешение.
– Надеюсь, этого на первое время хватит, – лихорадочно рассуждала она. – Рай раем, а деньги они всегда деньги.
Глаза её затуманили навернувшиеся слёзы, и в какой-то момент подумалось: «Разве это была жизнь? Счастливых деньков по пальцам счесть можно…»
Алевтина горестно вздохнула и, по привычке возведя вверх глаза, посетовала:
– Где она, справедливость твоя? – Она ещё раз пересчитала монеты и добавила: – Разве это деньги? Слёзы!
В тот же момент медяки обернулись каплями сверкающей влаги и, ручейками просочившись сквозь пальцы обескураженной женщины, стекли к ногам. Через секунду образованная ими лужица бесследно исчезла.
– Так это были мои слёзы? – обожгло Алевтину.
– Так и есть, – подтвердила совесть. – Ты никогда не была довольна. Не замечала тех, кому жилось гораздо труднее, чем тебе. Не умела радоваться малому, не сможешь и большому, – упрекнула совесть, намекая на рай.
– Как же так? – Алевтина вдруг вспомнила живущего неподалёку старика.
Глупый старик выстрагивал детям свистульки и поделки в подарок. А мог бы продавать. На обиды и оскорбления не отзывался, тихонько отсиживаясь в своей каморке. Алевтина знала, что чудак перебивается с хлеба на воду, но во дворе всегда сновали прикормленные им вездесущие воробьи. «Убогий», – обзывала чудака Алевтина.
– Убогий, – повторила заученное слово женщина, увидев всё под другим углом. – А, может, и нет?..
Страницами известной, но до конца так и не понятой ею книги, мелькала перед ней жизнь.
«Не таким уж невзрачным был пройденный путь, – впервые с гордостью подумала Алевтина о своей жизни. – Что мешало мне быть счастливой?» – растерялась женщина. Она искала и не находила ответа.
***
Разочарованный Вадик появился у черты последним – он долго сновал в земном мире в поисках безутешно страдающей по нему души. Таковых не нашлось – те, кого Вадим считал друзьями, недолго горевали по усопшему, так что к черте он подходил с чувством, как будто его никогда и не существовало на свете.
Лолита, как назло, куда-то подевалась. Испытывая чувство благодарности, Вадим впервые взглянул на подругу, как на единственно близкого человека.
– Лола! Лолка! – нетерпеливо вглядывался в пространство Вадим.
Ему хотелось прижаться к ней, верной и родной, повиниться в своих изменах, глупости. Он был уверен, что она поймёт и простит.
Теперь всё будет иначе, по-настоящему. Да, да именно по-настоящему! Прожитая жизнь представилась ему некой репетицией, теперь-то он знал, как надо жить. Вадим видел себя героем. «Нужно спасать мир. Я знаю то, что не знает никто. Я – Архимед, нашедший точку опоры. И я переверну этот мир!»
– Лолита! – крикнул переполняемый чувствами Вадик, и услышал знакомый смех. За чертой кто-то веселился, и этот кто-то был явно в обществе его возлюбленной.
Вадим заглянул за черту и обнаружил сидящую на коленях рогатого Лолиту. По её виду трудно было предположить, что девушку удерживают насильно.
– Ах!.. Женщины! – заламывая руки, вскричал Вадим. – Все беды из-за вас.
***
Гюзаль трудилась, не покладая рук. Она сбилась со счёта, скольким несчастным оказала помощь.
Теперь она могла видеть тех, кто трудился рядом. Легкокрылые создания мелькали повсюду, и они одобрительно кивали ей, как своей. Она отвечала им гордой улыбкой удовлетворения – за долгие годы женщина впервые не прятала своего испещрённого оспой лица и чувствовала себя частью великого, не ведомого ей, мироздания. Целая армия посланников стояла на страже попавших в беду. Если бы только люди видели, как отчаянно сражаются за них эти хрупкие с виду создания! Уносят тяжёлые болезни, с трудом волоча их подальше от людей, подсовывают опору споткнувшимся.
– Какие мы глупые и неуклюжие! – горевала Гюзаль. – Сколько проблем от нас Создателю и его помощникам.
Приближаясь к очередному больному, она вдруг узнала знакомые черты. Мужчина ещё не знал о своей болезни, но червоточина разрасталась, и Гюзаль это видела.
Этот человек когда-то клялся любить её вечно. За него она готова была умереть. Сейчас рядом с ним находилась красавица жена, в доме резвились румяные дети. У него имелось то, что должно было принадлежать им обоим, но досталось ему одному.
Это он однажды не захотел обратиться к дорогостоящим врачам, когда она заболела. Это из-за не оказанной вовремя помощи она лишилась радости материнства. Из-за полученных от болезни изъянов была оболгана и изгнана любимым человеком, вынужденно скиталась по свету без угла и приюта.
– Будь ты проклят! – переполняемая смешанными чувствами зависти и ненависти, произнесла женщина.
Получившая поддержку болезнь вспыхнула с новой силой. Крылатые создания бились о преграду проклятия, но не могли преодолеть её, и вскоре Гюзаль перестала их видеть.
***
Дашка очнулась от ледяного холода. Зубы её стучали громче, чем выбивают чечётку подкованные туфли танцора. Внимательно разглядывая потолок, она всё больше растворялась в пространстве слабоосвещённого помещения до тех пор, пока окончательно не растворилась.
В следующий раз Дашка очнулась в тепле. Возле неё сновали взволнованные люди. Лечащий врач Татьяна Николаевна возбуждённо говорила кому-то:
– А я думаю, как же так? Всё сделали правильно и вовремя – и летальный исход! Наркоз переносила хорошо, а сердце остановилось! Поразительно, этот случай, нужно непременно изучить – главное, чтобы мозг не пострадал… – тараторила врач.
«Нужно помалкивать о том, что со мною случилось, – пришла к выводу Дашка – Иначе точно решат, что умом тронулась.
Её ещё несколько дней держали в больнице, подключали к каким-то аппаратам, датчикам и трубкам, и, так ничего не обнаружив, отпустили.
Счастливая Дашка снова шагала по твёрдой земле, поглядывая на луну и бескрайние просторы ночного неба.
Солнце утренних куполов на её пути осветило небо. Дашка взошла на ступень белокаменной церкви и замерла. Душу переполняли чувства. Охватившее её смятение превратилось в подступивший к горлу ком, а покатившиеся слёзы принесли облегчение. Дашка вздохнула полной грудью, ей захотелось поделиться радостью, и она повернулась к стоящему позади пареньку.
Что-то неуловимо знакомое виделось в фигуре незнакомца. Глаза его излучали такую муку, что у Дашки болезненно сжалось сердце. Изгой с остановки?!..
Дашка подвинулась, уступая место незнакомцу, и он неуверенно встал рядом. Так и стояли на самой первой ступени к храму, щурясь от яркого солнца и ощущая терпкую горечь степной полыни.
***
В небесном преддверии рая распахнулись врата.
В окружении поющих ангелов на встречу с душами людей, закончивших земное существование, торжественно вышел крепкий седовласый старец. Не увидев ожидающих у ворот новичков, он заметно поник и, устало сгорбившись, долго вглядывался в пустоту.
Притихшие ангелы старались не смотреть друг другу в глаза, а ангелы-хранители тех, кто не пришёл, плакали.