После нового года, который ничем не запомнился, не было ёлки для детей и желанными подарками, где обязательны конфеты и печенье, их мы не видели месяцами.
Январь бесснежен и теплый, в памяти совершенно не отложился неприятными эпизодами, которые и запоминаются, откладываются в долговременной памяти.
Мы, буднично, переехали на машине из совхоза имени Лаврентия Берии в поселок на мыс Пицунда, который пока не знаменит, и ещё, лет пять, будет пребывать в таком качестве.
Деревянные дома частников отстоят друг от друга, есть место для нескольких фруктовых деревьев и маленького огорода на половину сотки. Просторно. Нет скученности, и это мне нравится. Есть и двухэтажные кирпичные здания, но я там не бывал, и поэтому не зафиксировались в сознании.
Население сплошь русское. По-крайней мере, так мне казалось. С абхазами и грузинами моя жизнь пока не пересекалась. Всюду чисто. Население не мусорило, потому что было нечем. А то, малое, что оставалось после нас, легко убиралось.
До железной дороги около 20 километров, с маленьким полустанком и будочкой кассы, поезда задерживались на две минуты, чтобы пассажиры успели спешно сойти, или подняться с гравия на высокие ступеньки, никакого намёка заботы о пассажире.
Автобусного сообщения нет из-за нехватки автомашин, только попутные полуторки катят по асфальтированной дороге, обсаженной стройными пирамидальными тополями.
Изредка путь пересекается узкими каналами с запорными устройствами. Я ещё представления не имею, зачем они, но в памяти отложилось с фотографической точностью.
В поселке чисто и не многолюдно. На галечном пляже, возле причала, куда пристают только катера с пассажирами, в основном, купаются мальчишки, местным — некогда, а приезжих почти нет. Точнее, есть загадочные «завербованные», впервые услышал это слово. Они живут в бараках, сараях, балках, на деревянном полу, с маленькими детьми.
Я, любопытствуя, как-то на секунду заглянул в открытую дверь балка и увидел убожество, и понял, что это самые неустроенные люди, которым еще хуже, чем мне с матерью. У нас хоть кровать есть, стол, стулья, а у них только узлы со спальными принадлежностями на полу, и керосинка.
По детской наивности я немного ошибался – это у меня с матерью ничего не было. Кровать, и та не наша.
Позже, лет десять спустя, вспоминая вербованных, не мог понять, зачем они понадобились в курортной зоне?
Еще через несколько лет в печати сообщили, что там строили правительственные дачи. На один забор, ограждающий Хрущёва от народа, ушло цемента больше, чем на ГЭС. Построят многоэтажные свечки, на самом берегу моря. Штормовые волны будут выбивать стекла на первом этаже, заливая холл.
На пляже не станет песка, который до этого намывался на мыс Пицунда из устья реки Бзыбь. Там поставят драгу, которая станет черпать песок для правительственной стройки. Вновь и вновь вмешательство в природу приводит к печальным последствиям.
Сейчас, если показывают Пицунду по телевизору, то вместо роскошного песчаного пляжа видны корявые бетонные блоки, наваленные на берег, чтобы мыс окончательно не смыло в море штормовыми волнами.
Новая школа. Класс маленький, тёмный, с единственным окном не на улицу, а на открытое пространство перед реликтовым сосновым бором.
Учеников не более двадцати пяти. С интересом рассматриваю тонкий учебник для чтения на грузинском языке, в конце книги биографии политических деятелей с портретами, до которых нам никакого дела нет, мы и не старались запоминать.
Мы не знали, что в 50-е годы Сталин «…начал «мингрельское дело» против Берии, узнав, что тот в 1941 - 1942 гг. через дядю жены вел тайную переписку с Германией, чтобы в случае поражения СССР в войне с Гитлером спасти свою шкуру. В мировой истории это уже стало традицией, после того как Брут предал Цезаря...».
Сейчас могу догадываться, кто это был: члены политбюро — Ворошилов, Маленков, Булганин. Серия биографий на одну страничку заканчивалась благообразным портретом Берии в пенсне, в совхозе, имени которого мы недавно жили.
В классе почти все русские. Грузинскому языку уделяется мало внимания, возможно, потому что русская учительница не знает его. Никого не заставляли читать и не вызывали к доске.
В первый же день у меня возник конфликт с учительницей, потому что я избалован положением сына учительницы: меня возмутило какое-то несправедливое требование с её стороны.
Вечером я пожаловался матери. Она встала на мою сторону, что, конечно, не поддержало авторитет учительницы в моих глазах. Я укрепился в своем мнении и правоте, и конфликт продолжался. Но мне стало очень неуютно в классе.
Учительница, при каждом удобном случае, с пристрастием делала мне замечания. Я отмалчивался, понимая, что сам спровоцировал подобное отношение, не мог уйти и не учиться, и учительницу никто не заменит, нужно терпеть.
Дни без событий исчезают из памяти, словно их никогда не было, но однажды на улице, куда выходили окна класса, раздались громкие выстрелы.
Мы выбежали и увидели, как мужчина с ружьем целится в собаку, в которую до этого промахнулся. Собака убегала, боязливо оглядываясь.
Пугающее волнение близкой смерти. Мы ещё не знаем о необходимости уничтожения бродячих собак, мы, вообще, мало чего знаем, только постигаем жизнь.
Мать преподает в двухэтажной кирпичной школе немецкий язык матросам, учащимся в вечерней школе. После уроков провожают домой, и между собой называют немкой, хотя немецкий язык она не знала, могла лишь читать.
Как-то, загулявшись на улице, я пришел к школе, и встретил на улице мать в окружении матросов, один поднял меня на руки, кто-то пошутил над чем-то, раздавался смех. Через минуту они пошли в другую сторону, а мы — домой.
Мы питались сверхскудно, но не голодали, иначе я бы это запомнил.
Изредка я ходил на молочную ферму с полуторалитровым алюминиевым бидончиком. Днём — это пустая ферма с мокрыми и чистыми полами, железными автопоилками, за стеной кучи навоза с привычным мне запахом. Только это и запомнилось.
Процесс налития молока в бидон испарился, потому что это было незначительным эпизодом по-сравнению с первым посещением колхозной молочной фермы. Смутно припомнился вышестоящий на пригорке небольшой белый домик, где молодые женщины и налили молоко из большой фляги.
Возвращался мимо хлебного ларька, куда в определенный час привозили свежий хлеб, и его быстро разбирали.
Я покупал килограмм черного хлеба, который взвешивался на весах. Почти всегда продавщица клала на срез буханки довесок, который сразу же съедался, и казался очень вкусным. Если у ребят появлялись копейки, мы могли подойти к ларьку и купить кусок хлеба.
Возможно, продавщица понимала наш вечный голод и жалела нас, продавая куски хлеба, которые к концу дня во множестве лежали возле весов.
Чтобы хоть как-то заглушить неприятное сосущее в желудке состояние, некоторые мальчики жевали янтарную сосновую смолу, но она быстро заканчивалась, а новую нужно долго искать.
На улице лежали антрацитовые куски битума, который рабочие варили в больших котлах, что-то замазывая, мы не присматривались, что. Но от битума откалывали маленькие кусочки и принимались жевать.
Битум становился пластичным, наполняя рот слюной, которую выплёвывали, понимая, что эту смесь не стоит проглатывать. Удовольствия никакого, кроме самого процесса жевания, этакий самообман.
Впрочем, взрослые запрещали нам этим заниматься, да и нам это быстро надоедало. Лишь получили опыт, что и такое можно жевать. О жевательной резине и представления не имели.
Беззаботные летние дни, наполненные играми, купанием, разговорами с друзьями, очень похожи и не остаются в долговременной памяти. Лишь отдельные эпизоды, яркими картинками запечатлеваются надолго.
Вот, в какой-то день, обязательно, солнечный, дождливые не запоминаются, то ли потому что скучны, то ли потому что их мало, я остался без друзей.
Кроме моря, некуда идти. Туда я и направился через сосновый бор, где повсюду растут маслята. Их никто не собирает, то ли некому, то ли никто не догадывается, что они съедобны.
Ради любопытства, я срываю один, жирная шляпка неприятно пачкает руки, и я отбрасываю его в сторону, чтобы больше никогда не прикасаться к этим грибам.
Неожиданно набредаю на группу мальчиков, среди них два моих одноклассника, другие старше года на два-три, приезжие — одеты намного лучше нас, босоногих. Рядом девочка лет пяти, в простом сатиновом платьице. Приезжий мальчик говорит ей:
— Пошли тыкаться, — и протягивает ей руку.
Вряд ли она поняла, зачем и для чего её зовут, но доверчиво пошла со всеми, почти в центре группы. Одноклассник, заглядывая мне в глаза, возбужденно предлагает:
— Пошли тыкаться.
Я впервые слышу это слово, но догадываюсь, заменитель взрослого и более точного определения действия, пошел вместе со всеми. Любопытно, что же будут делать с девочкой, и как это?
Шли к морю, вроде бы как, каждый сам по себе, чтобы встречный взрослый не сказал, куда это вы ведете девочку? Да их и не было, этих взрослых.
В двухстах метрах — море, но мы не дошли. Девочку завели за редкие кусты, и она легла на траву, задрав платьице. Видимо, в те времена девочки не носили трусов, и она это проделывала не в первый раз. Кто-то из рядом стоящих мальчишек похвастался, что и раньше водил её в кусты, вот и новые решили испытать неведомое.
Ничего не получилось. Его сменил второй сверстник, но с тем же результатом. Вреда девочке не нанесли.
Никто из нас не сознавал, что эти игры преждевременны и не нужны. Я стоял вместе с другими мальчиками в стороне и знал, что, если и мне предложат, то толка не будет. Все молчали.
Довольно скоро мальчики поднялись. Встала и девочка, и спокойно пошла в обратный путь, вероятно, думала, что с нею так играются, и это всё же лучше, чем сидеть одной дома и, скучающе, следить за работающей матерью.
Мы все понимали, что совершаем нечто недостойное, опасались, что по глупости девочка проговорится матери, что ходила с мальчиками тыкаться. Но никто не отходил от группы, словно желали убедиться, что девочку доведут до дома.
Её мать, некрасивая рыхловатая женщина, развешивала выстиранное бельё на верёвку возле дома, вся в хлопотах, ни минуты свободного времени. Девочка пошла к ней.
Мать ничего нам не сказала, хотя всё видела, лишь недовольно посмотрела на ватагу сорванцов. Не поняла, что за блажь пришла мальчишкам, играться с её дочерью?
Кажется, она была уборщицей в школе. Мы поспешили разойтись во избежание последующей догадки и неприятных расспросов.
По вечерам мальчики любят рассказывать страшные истории.
В одной семье родилась девочка, которой гадалка предсказала смерть до замужества от волка. Отец стал оберегать дочку, никуда от дома не отпускал, истребил всех волков в округе. Дочка выросла. К ней посватались, назначили день свадьбы. Накануне кто-то сказал, что в лесу появилась пара волков.
Чтобы исключить любую случайность, отец поехал в лес и убил волков. Положил в сани и привез домой, чтобы все посмеялись над своими страхами и глупыми предсказаниями. Дочка, увидев подъехавшего отца, накинула шубу и выбежала во двор, где уже лежали волки с оскаленной пастью, одного и стукнула сапожком:
— Ну, что, волк, чья взяла?
Острый клык пропорол тонкую кожу сапожка и поранил ногу, внеся инфекцию, от которой она заболела и скоро умерла.
Рассказ производил впечатление своей фаталистичностью. Выходит, как ни старайся, от судьбы не уйдешь?
Больше говорили о ведьмах, которые могут превращаться в разные существа и диковины.
Одна обратилась в огненное колесо и катила по всей деревне. Я не мог понять, зачем ей это было надо? Какой смысл?
Другая превращалась в большую лягушку, забиралась в хлев к чужим коровам и отсасывала молоко. Хозяйки недоумевали, почему их буренки дают меньше молока, чем обычно?
Третья оборачивалась в черную кошку и всячески пакостила людям, даже своему мужу, который однажды, защищаясь, отрубил кошке лапу. Пришел домой и увидел на печи лежащую жену с перевязанной рукой. Так он догадался, что его жена – ведьма.
Подобные рассказы слушались с огромным интересом, хотя немного удивляло, что никому из нас не приходилось сталкиваться ни с чем загадочным и мистическим.
Хотелось самому стать колдуном. Вспомнил, как мать рассказывала про деда, у которого была книга «Черная магия», и сожалел, что её бабушка бросила в печку и сожгла, когда он стал изучать её, и чему-то, научившись, решил проверить на своей жене, которая только что вошла в избу и на ровном месте упала. А он, довольный рассмеялся.
Вот бы иметь такую книгу! Мать говорит, что у колдунов такая книга есть. Как бы с ними познакомиться и выпросить книгу, научиться волшебству? Невольно мечталось.
Единственная обувь для мальчиков – дешевые сандалии. Легкие и удобные, в них хорошо бегалось.
Но уже через неделю нещадной эксплуатации прошивка начинала рваться, появлялись дыры, куда залетали камешки. Приходилось останавливаться, вытряхивать камешки, а тем временем, ребята убегали далеко.
А еще через неделю подошва рвалась до такой степени, что было всё равно, как ходить, босиком или в сандалиях.
Мать ругалась, что на мне всё горит. Лишь когда предстояла поездка в город, покупала новые сандалии, с которыми повторялась прежняя история. Поэтому, чаще, ходил босиком.
Хуже всего, когда приходилось идти по гравию, мелкий щебень резал подошву ног, которая хоть и огрубела, но не до такой же степени?! Осторожность не всегда соблюдалась, поэтому летом большинство травм приходилось на ступни ног.
Как-то, в густой траве набежал на ржавый гвоздь, но обошлось без заражения, чего я боялся, помня недавнее заражение, когда делали противостолбнячный укол. Дело было под вечер. Мать была дома и услышала мой испуг. Гвоздь длинный и глубоко вонзился в ступню.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/06/933