Год горестных потерь

   
     Тяжёлый год 1969-й, год горестных потерь

     Начался этот год, как и все другие, встречей всей семьёй дома за праздничным столом у нарядной, живой, пахучей ёлки. Уложив детей спать, маленького–пораньше, старшенькую–попозже, сидели чуть ли не  до утра у телевизора, смотрели праздничный концерт, а утром, как сомнамбулы, еле поднялись, кому–малыша кормить, кому–дочку вести на праздничную ёлку в театре. 10-тидневных каникул тогда не было, и через день начиналась рабочая неделя. И вот, когда я пришёл с работы в среду, 7-го января, меня встретила со слезами на глазах Валя. Сразу понял, что-то случилось. “Умерла мама”, – сказала Валя и обняла меня. Слёзы покатились и у меня, столько лет прошло с тех пор, как плакал последний раз, и вот пролились горьким дождём.

     Немного успокоившись, пошёл отпрашиваться у начальства, оформлять отпускной билет у дежурного по институту, так как рабочий день закончился и строевой отдел уже был закрыт. Хорошо ещё, что деньги нашлись на дорогу–незадолго до этого Валя единственный раз выиграла в новогоднюю лотерею. Порадовалась тогда, так как с деньгами в это время было трудно, жили на одну мою пока ещё не большую  зарплату, а сама она была всё ещё в декретном отпуске. И вот эти деньги не порадовали приобретением чего-то приятного и полезного, но выручили в горестный час.

     Полетел на похороны один, так как детей не с кем было оставить. В ожидании посадки на самолёт в Москве перебирал в памяти тяжёлую мамину жизнь и жалел её до слёз. Так нескладно сложилась вторая половина её жизни и особенно её последние годы, точнее 8 последних лет. В 1968-м году летом, за полгода до её кончины я приезжал с Леной в Краснодар в отпуск, похвастался, что защитил диссертацию, думал, что доставлю её радость. Ведь она всегда так радовалась даже меньшим моим успехам и очень гордилась ими. А сейчас восприняла эту весть спокойно, почти равнодушно: или сознание её уже стало заволакиваться мглой, через которую не просачивались земные радости, или уже настолько ослабла, что из неё уходили последние жизненные силы.

      А два года назад во время очередного моего приезда она с интересом на всё реагировала, была очень оживлённой при разговоре со мной, любила смотреть телевизионные передачи и даже иногда их комментировать. Так, во время показа концерта Муслима Магомаева, когда Оля сказала, что я очень похож на него, мама чуть ли не с обидой сказала: “Ну что ты, Олечка! У нашего Серёженьки благородное личико, а у этого Муслима вульгарная рожа”. Мы с Олей тогда посмеялись, не поняв, была ли это шутка, сказанная не в обиду Магомаеву, а просто к слову, или ей, действительно, так казалось из-за большой любви ко мне, рисовавшей всё, что касается меня, в розовом цвете, а все мои достоинства–в сильно преувеличенном виде.

     Вспоминались и другие случаи проявления её гипертрофированной любви. Так, когда жили с ней на хуторе Ленинском, она искренне убеждала меня, что мои рисунки в школьной  стенгазете намного лучше, чем у другого мальчика,  хотя у того были явные задатки будущего художника. И вот теперь ничего этого не будет. Много лет спустя, когда боль утраты немного утихла, сложилось стихотворение:

Всё проходит: любовь и страдания,
Боль разлук, ожидание встреч.
Остаются лишь воспоминания,–
Те, что нам удаётся сберечь.

Всё проходит и всё меняется,
Забываешь, чем встарь дорожил,
Лишь порой иногда вспоминается,
Что когда-то и с кем-то дружил.

Лишь любовь матерей незабвенных
Невозможно забыть никогда.
Если жизнь – основа вселенной,
Мать – основа жизни тогда.

      Мама всегда почему-то плохо себя чувствовала по средам и особенно боялась 7-го числа каждого месяца. Когда проходил этот день, она с облегчением вздыхала. И умерла она в среду, 7-го числа, в день рождества Христова. Была ли она по-настоящему верующей, не уверен. Скорее всего, вера её была сродни вере Филиппа, описанной Юрием Нагибиным в одном из его рассказов. В его представлении она ассоциировалась со стержнем, делающим пребывание людей на земле осмысленным, полезным, не предаваемым забвению, не пропадающим в туне. Такой стержень, такую веру он видел в виде некоей большой вселенской Совести, впитывающей в себя по капельке совесть всех живущих на земле людей, заставляющую их совершать хорошие, благочестивые поступки, любить ближних, заботиться о более слабых, делать бескорыстно добро для знакомых и не знакомых, не думая об ответных обязательствах или хотя бы благодарности, то есть жить по совести или, как стали говорить позднее, по божески.

       Но то, что умерла она в день рождества, считается у верующих признанием больших заслуг перед богом и людьми. Мне самому тоже нравится такая трактовка веры, созвучная с уровнем познания мира и мироощущением большинства людей, а замечательные стихи Юрия Эйтина
 “Где-то среди звёзд затерялась мама
  И с любовью смотрит на меня с небес”
с учётом этого представляются не признанием райской загробной жизни, а прекрасной метафорой, символизирующей продолжение духовной жизни после физической смерти–в памяти близких людей и в ощутимом присутствии ушедших в повседневной жизни оставшихся в живых.

       Похоронили маму на следующий день после моего прилёта. Соседи на поминках говорили, как заведено, добрые слова, вспоминали её доброту, отзывчивость, терпеливость несмотря на то, что многие годы была прикована к постели.
Нас, её детей, кончина мамы сблизила, стёрла из памяти старые обиды, накопившиеся к тому времени, объединила в желании жить дружно, больше заботиться друг о друге. Какое-то время так и было, а потом старые обиды стали проявляться, на них накладывались новые, и как ржавчина стали разъедать отношения между Ольгой и Алексеем. А всему виной эта злосчастная частная (личная, как тогда называли) собственность, которую они никак не могли считать справедливо распределённой с учётом необходимости содержания и ухода за больной мамой, вся тяжесть которого лежала на Оле.

      Поэтому я никогда, нисколько не жалел, что отказался от своей доли (одной трети) отцовского наследства, доставшегося маме после смерти отца и оформленного ею на нас троих. Тем самым избежал я всех ссор, дрязг и споров, кто кому больше должен. У меня был с детства выработан устойчивый иммунитет к опасности заболеть вещизмом, стяжательством, тягой к обогащению. Всё это мне претило в силу воспитания в этом духе и в семье, и в обществе. Поэтому, когда за кончиной мамы последовала 19-го января смерть дяди Вити в Электростали, я не прельстился ничем из вещей, которые раздавала тётя Оля родственникам, их друзьям и соседям, а взял на память только трёхтомник Гиляровского и старый фотоаппарат ФЭД, который скрашивал последние годы жизни моего  дяди.

      Видел я его за неделю до смерти, когда после похорон мамы на обратном пути заехал к ним. Он был уже очень плох, страдал от сильных болей, как все больные раком, вместе с ним страдала и мучилась тётя Оля, а я ничем не мог им помочь, даже утешить, успокоить не мог и не стал говорить им о смерти мамы. Боль утрат и переживания наложились друг на друга, было жаль и маму, и себя, и тётю Олю, потерянную, оставшуюся одной –  одиношенькой без близких в городе. Несколько раз я навещал её, утешал, как мог, но чувствовалось, что без дяди Вити она  не жилица. Но и взять её  к себе в семью с маленьким годовалым ребёнком было не выходом: она, привыкшая к тишине и покою,  прожив всю жизнь в бездетном браке, долго бы не выдержала. А может быть и нет, и надо было попробовать, но что теперь гадать-говорить.

      Тем не менее, к лету боль утрат немного притупилась, и мы с Леной отправились отдохнуть на море, в Анапу. А маленький Серёжа остался с Валей и приехавшей в Калинин её мамой. Им бедным, конечно, было не легко, но они отпустили нас без тени упрёка или обиды. Жизнь наша снова начала входить в нормальную колею, но в конце года, как заключительный траурный аккорд в реквиеме, пришло извещение соседей тёти Оли об её кончине. Любые похороны близких людей оставляют в душе неизгладимый след, но когда это третьи похороны за год, то это особенно тяжело переносится. С её смертью оборвалась последняя нить, связывавшая меня с миром и атмосферой жизни моей мамы, а я не успел расспросить ни маму, ни её сестру об их жизни, и в памяти осталось только то немногое, что они сами рассказывали под влиянием минутных ностальгических воспоминаний.

       Что-то их духовно разъединило когда-то, чувствовалась в их отношениях какая-то трещина, несмотря на видимую заботу и помощь нам со стороны тёти Оли. Но что это что-то было, так и осталось тайной, унесенной ими с собою в мир иной. Вот так грустно и печально закончился этот несчастливый для нас 1969-й год.