Задрав голову, положив ее на позвоночный столб параллельно земле, смотрела вверх. Изредка. Может, раз в квартал, ночью, сообразно временам года. Чаще – боялась: света от звезд, которых нет… сознания собственной ничтожности… ответа на вопрос «что будет, когда уже ничего не будет»?
Звезды мерцали, вроде бы не враждебно. Они вообще были симпатичными – белыми и розовыми, как хризантемы в саду. Похожими друг на друга, словно благополучные девочки из загородного лицея.
Мечтать, глядя на мерцание, было просто. Рисовался дом цвета натурального дерева, выстроенный из него же. Окна от потолка до пола, выходящие на воду – большую воду, раскидистую. Типа озера или океана. Стены без ничего, только детские рисунки (графика, обратная сторона факсов, шариковая ручка) и, возможно, его застекленные дипломы (синим по белому, деловой английский). Скрипучая лестница на второй этаж, третий не предлагать. Наверху – спальня под скошенной крышей. Площадь, наличие мебели и регуляторов отопления не имеют значения. Нужно: стекло в крыше над цветастой подушкой. Чтоб, зажмурив глаза, чувствовать день и ночь над своей головой; дождь, если б не окно, падающий тебе на лицо; светлые даже на ощупь пряди, щекочущие нос и губы и соленые ресницы. И знать, что стробоскопическое мерцание вечности тоже здесь – стоит лишь открыть глаза. Раз в квартал, ночью, сообразно временам года.
Брюхатой, в вязаном соседкой бирюзовом платье с пятнами от готовки, расшвыривающей крепкими ботинками кур, поросят и собак на дворе, казалась себе такой смешной, что зарывалась в подушку и беззвучно рыдала. Дом цвета натурального дерева перерождался в самопальный лубок, низкого пошиба антиурбанизм.
Влезала в черный костюм (обрыдло, но стройнит), вампирила губы блестящим красным, шла в город, работала, глазами поднимала чужие взгляды, впивавшиеся в рот бесстыдно, понимала сладость картинок, что рисуются им, облизывала рот медленным дрожащим языком, но вам не достанется. Только ему.
…Насаживаясь, ошметками рассудка чувствуя пронзающую боль, ожидание «вот-вот-сейчас»; раковина прихлопнула добычу и не отпустит; внутри нет зубов, но есть неповторимое сжать-отпустить; пытаясь пробить грани междуполья, стать одним… И -ликующее тремоло, вселенское мерцание: губы-глаза-груди,
тепло-холод-руки, слезы-ноги-волосы, слова-уши-шепоты, тела- кольца-серьги, полы-диваны-ванны…………...
Финишная ленточка – хуже гильотины. Не пересечь невозможно - легкая, неопасная. Момент не поймать, не остановить мгновение. Так кратковременно – наверно, чтоб не сойти с ума. Поэтому лучше реже, чем чаще.
…Когда достигала, кричала: «Н-н-н-н-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!»
Затем боль невозвратности. Бесполезно объяснять кому-то: «на, возьми, дай, живу, рычу, зверь и человек, и даю, и беру - все, до остатка, потому что жаль, что так не всегда, и страшно, если каждый раз, и не нужно, пусть не всегда, пожалуйста…»
Мечтала, любила, падала навзничь, плакала, просила; исписывала тетради глаголами и прилагательными: не получалось вслух. Цветастая подушка не давала покоя, мансардное окно грезилось, мерцало ночами. Однажды вручила ему билеты, одела детей, собрала вещи, рисунки и дипломы. Теперь - окна от пола до потолка. Раскидистая вода, скрипучая лестница. Бирюзовое платье, куры, поросята и собаки. Дом цвета натурального дерева, форточка в небо. Соленые ресницы, щекочущие пряди – в комплекте.
…Опрокинув лицо вниз, ложилась на деревянные мостки параллельно воде, изучала ночную жизнь озера. Часто, после каждого заката. Мальки ускользали как метафоры, головастики напоминали инопланетян. Пристально глядели черными выпуклыми зрачками прямо в душу. В воде плеск, тлен, покой, старые водоросли, дохлые рыбы, много фосфора. Мерцание не хуже небесного, только не страшно, вот и смотрела. Звезд почти не осталось – а ведь были симпатичные, как хризантемы в саду. Или благополучные лицейские лолиты.
Все хорошо, но кто ей скажет, что будет, когда уже ничего не будет?