Ник, сорокапятилетний коренной москвич, жил в Москве с самого рождения, но не любил этот город. Он считал, что Москва уже не та, что была раньше. Новая Москва вытеснила старую, а ее новый облик Нику не нравится. Он твердо решил уехать из столицы, и ему было все равно куда ; хоть в Лондон, хоть в Берлин, хоть в Нью-йорк, да хоть в Гондурас ; лишь бы подальше от этой дурацкой, неприветливой, потерявшей всю свою прелесть, нынешней Москвы.
В Москве Ник работал переводчиком, знал английский и немецкий в совершенстве, чем крайне гордился, и рассчитывал, что благодаря языкам без труда может устроиться за границей. Ник некоторое время назад развелся с женой, а детей у него не было, поэтому ему ничего не мешало покинуть родную, но уже давно ненавистную столицу, в которой все было не таким, как в далекую пору его юности. Он всеми фибрами ненавидел современную Москву, ему в ней было противно практически все: Кремль и Красная площадь, «Елисеевский» и «Волконский», и в особенности ЦУМ и ГУМ.
ЦУМ у Ника почему-то ассоциировался с zum beispiel («например», нем.), а ГУМ ; с чем-то ненавистно гламурным, а отнюдь не с «главным универсальным магазином».
Ник брал много дополнительной работы, лишь бы подкопить побольше денег да уехать подальше из Москвы, которую, он считал, ему было не за что любить. Он пытался найти, за что бы он мог полюбить современную столицу ; да все никак не находил: короче говоря, с Москвой у Ника «не стерпелось-не слюбилось».
На досуге, когда у него было лирическое настроение, Ник даже сочинял стихи о своей нелюбви к столице, а потом громко и торжественно декламировал их на дружеских застольях:
Ушла любовь, завяли помидоры,
а в моем доме уж закрыты шторы,
и мрачный холод окружил меня.
Москва, я больше не люблю тебя.
На этой строчке Нику уже подвыпившие гости обычно начинали аплодировать, и он, воодушевившись, продолжал:
Вот год прошел, второй и третий
а я их словно не заметил,
как будто не прошло и дня,
Москва, я не люблю тебя.
Уж полночь близится, погасли свечи,
повсюду лишь одни чужие речи,
и день и ночь устал их слушать я,
прости, Москва, я больше не люблю тебя.
Нику бурно аплодировали, ему было приятно, хотя немного тоскливо ; ведь стихи-то были по сути не слишком веселыми. Но он тут же забывал об этом, когда ему благодарные слушатели уважительно подливали еще виски в бокал.
И вот наконец-таки настал тот долгожданный день, когда Ник накопил достаточную сумму для того, чтобы покинуть Москву раз и навсегда. Для начала он решил поехать пожить в Берлин ; там у него жило много друзей, а что дальше ; там видно будет.
Накануне отъезда Ник собирал вещи, волновался, сердце у него замирало и колотилось, а давление слегка подскочило: Нику пришлось даже выпить таблетку валокордина. Перед дорогой ему надо было зайти купить подарки немецким друзьям. Уже сегодня вечером он улетит отсюда. Навсегда.
; Прощай, Москва, я не люблю тебя, ; бормотал себе под нос Ник, прогуливаясь с тележкой по супермаркету, но облегчения почему-то не испытывал. И он уже выходил, нагруженный сумками, из магазина, как в дверях налетел на какую-то девушку.
; Прошу прощения, ; извинился Ник. Девушка пристально смотрела на него и восхищенно улыбалась, будто бы Ник оказался ее давним знакомым, с которым она неожиданно встретилась после долгого перерыва. Но Ник ее точно не знал, он видел ее в первый раз. Он с удивлением посмотрел на девушку, которая выглядела не как обычные современные москвички: русая коса до пояса, длинный белый сарафан до пят, открытая простая улыбка. И от нее шел какой-то очень знакомый ностальгический аромат туалетной воды -- головокружительный, резковатый, похожий на запах одеколона.
; Это... «Красная Москва»? ; вслух догадался Ник. Девушка кивнула головой и взяла Ника за руку. Ее руки были теплыми и нежными, они поманили за собой: он подчинился. Он был будто бы загипнотизирован, сумки выпали у него из рук, но ему не было до них уже никакого дела, ему захотелось идти за этой странной девушкой в светлом. Они шли по московским улицам, просто шли, державшись за руки ; быть может, Ник мог отдернуть руку, но он то ли был не в состоянии, то ли просто не хотел этого сделать.
Они шли и шли по Москве, улицы сменялись переулками, переулки сменялись проспектами... а на Ника постепенно нахлынули воспоминания. Вот Тверская-Ямская, улица, на которой он впервые поцеловался, ему было тогда десять лет, и они гуляли с одноклассницей, сбежав с уроков. Вот памятник Пушкину, рядом с которым его, уже студента, как-то раз настигла стая бродячих собак, от которых он бегал чуть ли не до самого Белорусского вокзала…Вот знакомые родные дома, в которых жили его давние приятели, мимо них он столько лет проходил и не замечал всей их красоты. Они шли дальше, свернули на узкую и тихую улочку, рядом с которым был детский садик... Господи, это же то место, или он ошибается? Нет, это было именно то самое место, та самая песочница, под бордюром которой была только ему известная выемка, где Ник, маленький пятилетний Ник, зарыл свой детский клад. Ник задрожал, усилием воли отдернул руку девушки, взял камень и начал увлеченно, с маниакальным упорством, раскапывать только ему известное место, где был его детский тайник.
И, вот оно: Ник задрожал еще сильнее: та самая шкатулка, надо же, столько лет прошло, а никто его не обнаружил, и все сохранилось: и маленькая серебряная ложка, которую его мама тогда искала и, естественно, не нашла, и темное колечко из металла ; его Ник нашел тогда на улице, и разноцветные обертки из-под конфет. Таким было содержимое клада.
Ник закрыл было слегка увлажнившиеся от давних воспоминаний глаза, но тут же вспомнил про девушку и обернулся: ее не было. Он даже не заметил, как она ушла. Откуда она, кто она? Нужно было ее найти. Ник взял шкатулку и пошел искать таинственную молчаливую незнакомку. Он все еще пребывал в эмоциональном возбуждении от неожиданной находки, от ностальгических воспоминаний, неспешно бродил по столичным улицам ; девушки нигде не было. Ник продолжал искать ее, ходил до боли знакомыми ему маршрутами, жадно впитывал в себя московский воздух, поднимался и спускался то по одному, то по другому мосту, и наслаждался видом с них, смотрел на величественные здания-башни... И вдруг Ник осознал: вот же она, эта старая, любимая им Москва, вот она, черт ее возьми, она тут, тут!
Ник потрогал лоб: он был горячим, у него, наверное, был жар, может быть, и девушки никакой не было? Но Нику стало уже все равно: ведь Москва, та самая Москва, любимая, родная Нику Москва, она же, получается, и не исчезала никуда, просто скрывалась, будто бы застенчиво ждала, что Ник сам рано или поздно обнаружит ее присутствие. Она лишь пряталась в новом облике, но никуда не делась. Вот она, старая любимая Москва, она во всем: в воздухе, в пении птиц, в улицах, в спешащих людях, в дыме (казалось, что Ник в этот момент безумно любил даже вредный московский дым), и вся Москва, его, Ника, Москва, тут, в воспоминаниях, в атмосфере, в ностальгии ; и ее уже не отнимут, уже не могут отнять, ибо она здесь, сейчас и навсегда.
Ник взглянул на небо: солнце ласково светило ему в глаза, он улыбнулся и зажмурился, затем засунул руку в карман пиджака и достал билет на сегодняшний вечерний авиарейс. Он изумленно посмотрел на него, сделал из бумаги самолетик и пустил его в воздух. Эта картина вызвала у Ника лирическое настроение, и он умиротворенно прошептал:
Как сделать порой выбор сложно,
но отрекаться невозможно,
мой дом ; где родина моя,
Москва, люблю я все-таки тебя.
Опубликовано на сайте "Русского Пионера":
http://www.ruspioner.ru/cool/m/single/3058