«Сергей Есенин и белорусские поэты» — с таким докладом должен был выступить известный есениновед, член Союза писателей России и Есенинского комитета С.П. Кошечкин на научной конференции в связи со 105-летием со дня рождения Сергея Есенина. Но, к сожалению, не успел. 13 сентября Сергей Петрович Кошечкин внезапно скончался.
Я был знаком с Сергеем Петровичем. В октябре 1999 года мы с ним беседовали и сфотографировались вместе с другими участниками есенинской конференции у памятника С. Есенину в Москве на Тверском бульваре.
28 июля в Константинове, когда торжественно отмечалось 35-летие Государственного музея-заповедника Сергея Есенина, мы опять встретились и сфотографировались. Как оказалось, в последний раз.
Глубоко скорблю об этом доброжелательном ко мне человеке и в память о нём предлагаю читателям отрывок из его книги «Весенней гулкой ранью...», изданной в 1989 году в Минске, который в России еще не публиковался.
В нем рассказывается о взаимоотношениях Сергея Есенина и белорусских поэтов: то есть о том, о чем Сергей Петрович должен был говорить в своем докладе. В этом же отрывке публикуется и письмо белорусских поэтов в защиту Сергея Есенина. Кстати, оно и печаталось в России только один раз в нашем рязанском альманахе «Литературная Рязань»
(Книга первая, 1955 г.)
Об отношении к поэзии Есенина белорусских литераторов хочется рассказать подробнее.
Имя Есенина вместе с именем Маяковского стало известно в Белоруссии вскоре после Октября. Многие молодые белорусские поэты тех лет называли Есенина среди имён любимых поэтов. Юных стихотворцев привлекали в лирике открытость и задушевность, свежая образность, «нежность грустная русской души». Им, выходцам из сёл и деревень, была близка судьба Есенина, поэта, чьи корни никогда не отрывались от родной земли, от народного песенного слова. Они учились у своего русского собрата всегда и во всём быть искренними, видеть поэзию в самых обыкновенных явлениях бытия, учились чистоте и естественности поэтической речи.
Трагическая смерть Есенина была воспринята в Белоруссии как большое горе.
В 1926 году по стране развернулась борьба с хулиганством, ставшим в условиях того времени опасным социальным явлением. Именно тогда был пущен в ход термин «есенинщина» — нарицательное название пьянства, пессимистических настроений, нездоровых явлений быта.
Маяковский, Луначарский, Асеев, Киршон и другие литераторы, выступая за духовное здоровье молодёжи, решительно отделяли Есенина от есенинщины, разъясняли истинную суть есенинской поэзии.
Особенно оголтело нападал на стихи покойного поэта известный в тогдашних журналистских кругах критик Л. Сосновский. 19 сентября 1926 года в газете «Комсомольская правда» он опубликовал большую статью «Развенчайте хулиганство!» По сути дела, её надо бы назвать «Попытка развенчать Есенина», ибо в основной части статьи под благовидным предлогом шло шельмование есенинского творчества.
Статья вызвала возмущение литераторов и читателей, заинтересованно и непредвзято судивших о явлениях искусства. Одними из первых на недобросовестное выступление критика откликнулись молодые белорусские поэты. О том, как это произошло, мне рассказал в апреле 1986 года Александр Амвросьевич Каратай-Максим Лужанин:
— Нас было пятеро друзей,— начал он,— Трое: Петр Глебка, Сергей Дорожный и я вошли в литературное объединение «Узвыша», тогда только что созданное, а Янка Бобрик и Янка Тумилович оставались в «Молодняке». Несмотря на различие литературно-художественных платформ этих группировок, на Есенине мы сходились, стихами его зачитывались. Статья Сосновского нас возмутила до глубины души, и мы решили, что терпеть такого поклепа на Есенина нельзя, а надо отвечать. Пришли в общежитие педагогического техникума и в комнате, где жили Дорожный и Глебка, принялись за сочинение письма в «Комсомольскую правду». Писали сообща, наиболее острые, хлесткие фразы принадлежали Сергею Дорожному. В тот же вечер письмо было опущено в почтовый ящик, потом долго ждали публикации или ответа, но ни того, ни другого не дождались... А нам так хотелось защитить любимого поэта от несправедливых упреков, — закончил свой рассказ Лужанин.
Письмо молодых поэтов было опубликовано спустя три десятилетия — в 1955 году. Вот его текст:
«В «Комсомольской правде» от 19 сентября 1926 года № 216 помещена статья Л. Сосновского «Развенчайте хулиганство».
Хулиганство — наболевший вопрос, и начатая кампания чрезвычайно своевременна и целесообразна. Но фельетонист Сосновский, что называется «налетел». Под маской развенчивания хулиганства видно желание, которое обуревает, особенно после смерти С. Есенина, многих писак лить и бросать всевозможные отбросы на кудрявую голову Есенина. По Крылову это будет поступок одного длинноухого и благородного животного, лягнувшего мертвого льва:
"И я его лягнул, пускай ослиные копыта знают."
Думаем, что статья Сосновского вызовет взрыв негодования среди писателей, но со своей стороны мы считаем необходимым привести некоторые мысли, навеянные статьей, и тем самым развенчать «забористого фельетониста».
Л. Сосновский пишет: «До периода «Москву кабацкой» у Есенина почти отсутствует любовная лирика. Больше описания природы да религиозно-философские излияния о любви к святой Руси.
И только сквозь хулиганскую дымку вступает в поэзию женщина».
Поэзия Есенина — это сама природа, а не ее описания, а в «религиозно-философских излияниях» — ни одного слова о любви к святой Руси.
А разве не просил Есенин считать всех его «Богородиц», «Микол» и прочих сказочным в поэзии? А разве есть у него эпитет к слову Русь — «Святая»? «Святая» — это плод фантазии досужего фельетониста. Да и к чему говорить о религиозном направлении в поэзии Есенина, если заголовок статьи — «Развенчайте хулиганство»? Разве мало написано о Есенине? Разве это не стремление к недооценке поэта?
Дальше. «И только сквозь хулиганскую дымку в поэзию вступает женщина». А «Персидские мотивы» — «Шаганэ ты моя, Шаганэ!»
А «Письмо к женщине»?
Здесь тоже дымка хулиганства? Нет, это нежнейшая лирика наших дней.
Если Есенина нарекли великим национальным поэтом, то нарекли подлинно по заслугам, и Сосновскому придётся переменить три шкуры, чтобы убавить хоть крупицу славы Есенина.
А может, его статья была написана «с похмелья», потому что выводить идеологию Есенина из одного–двух стихотворений, не приводя их полностью и забыв «Балладу о 36» и другие, очень опрометчиво и рискованно, даже для такого «литературно-грамотного» человека, как автор вышеприведенной статьи.
Л. Сосновский приводит выдержку из стихотворения:
..Льётся дней моих розовый купол, В сердце снов золотых сума.
И говорит. «Даже малограмотному в поэзии человеку видно, что слово «купол» приплетено здесь для рифмы». А другому «шибко грамотному» и не видно, какой прекрасный образ, в льющемся куполе дней.
Купол льётся (отливается) из розовых дней, которые проходят, в которых было всё, что Есенин не скрывал. Выходит, что рано давать читать Сосновскому Есенина, поучиться ему надо на сказочках для младшего возраста, если он не понимает, не чувствует оттенков родного языка, в то время как мы, далекие белорусы, сердцем поняли Есенина, почти не зная русского языка.
«Но только покровительством наших редакторов можно объяснить, что лирика взбесившихся кобелей попадает в поэзию людей» (статья Сосновского). Значит, если человек видит «горькую правду земли» и пишет об этом просто, без утайки, так это плохо, надо таить нарыв, а такого человека посадить под стеклянный колпачок.
Наши редакторы обвиняются в покровительстве, а может, просто они видят дальше Сосновского, тем более что злые языки говорят, что поле зрения почтенного фельетониста оканчивается собственными ушами.
Относительно «лирики взбесившихся кобелей» можно сказать, что ее легче воспринять, чем «писание» взбесившихся фельетонистов.
Далее цитируются кусочки стихотворения «Сыпь, гармоника». В стихотворении показано зло — хулиган и проститутка. Сосновскому этого недостаточно, нужен вывод: «делай так, а не эдак». Нужно понимать, что это не басни и не частушки, а стихотворения для более развитого читателя, который умеет ориентироваться в поэзии, а не чувствует себя таким беспомощным младенцем, как фельетонист Сосновский. Он забыл про Пушкина, Лермонтова, Брюсова и поэтов нашего времени, разве они давали выводы и нравоучения?
О «политическом запахе есенинщины» много можно сказать обвинительных слов, но Сосновский взял не то, что в самом деле плохо и невыдержанно.
Жалко им, что Октябрь суровый Обманул их в своей пурге...
А разве нет недовольных Октябрем, только самые близорукие не знают этого, и нет ничего удивительного, если:
Удалью точится новый,
Крепко спрятанный нож в сапоге.
У Есенина изображены подонки, которые никогда и ничем не будут довольны и, если они обмануты, т. е. не встретили ожидаемого (пьянки, грабежи), то для этого сброда вполне естественно, что:
Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Обвинять Есенина в идеологических срывах нужно не с налета, а внимательно читая и анализируя его творчество, и если он будет обвинен, то не такими «мастерами литературного дела», как Сосновский.
Выступление против хулиганства мы горячо приветствуем, но зачем пятнать имя поэта ловко замаскированной клеветой, ни в каком случае не заслуженной Есениным?
Мы, группа белорусских поэтов, посылаем настоящее письмо с целью высказать наши мысли о Есенине, как людей другой национальности.
Может быть, Есенин даже слишком Горячо относился к своей Руси, но иначе он не был бы национальным поэтом.
Он внес новое, он истинный художник, надо только хорошей критике подготовить как следует читателя к изучению Есенина, а не нападать, как попало, лая на разные голоса.
Далекие национальности СССР выскажутся о Есенине, потому что он великий поэт и художник, и тем самым смоют тень, наложенную неосмотрительно статьею Сосновского.
«Шила в мешке не утаишь». С товарищеским приветом:
группа белорусских поэтов.
23 сентября 1926 г. БССР, г. Минск».
Так ответили молодые белорусские поэты зарвавшемуся фельетонисту. Как убедительно рассуждают они о стихах Есенина, как тонко чувствуют поэтический образ! На сколько голов меньше их оказался столичный фельетонист-скорохват! А ведь именитого писаку посадили в лужу не какие-то поднаторевшие в литературных боях полемисты, а только что закончившие сельскую школу хлопцы, сочинившие всего по нескольку стихотворений.
По-разному сложились человеческие и творческие судьбы авторов письма в «Комсомольскую правду». Но никогда не расставались они со стихами Есенина.
— Они дороги, как молодость, как весна,— говорил мне Максим Лужанин.
Для послевоенного поколения поэтов Есенин стал одним из тех художников, чье творчество открывалось как бы заново.
Нил Гилевич рассказывает:
— Летом сорок шестого демобилизовался из армии мой сосед и привез с собой тетрадь стихов великого русского поэта. Когда же сосед дал мне прочитать свою тетрадь, я был в полном смысле слова ошеломлен. Мне было пятнадцать лет, к тому времени я прочел много разных поэтов, но такого — чтобы так, на пределе откровенности писать о себе таким естественным, удивительно образным языком — такого раньше мне читать не приходилось.
Сорок лет спустя это качество поэзии Есенина я назову мужеством лирической исповеди, лирическим бесстрашием, на которые бывают способны в поэзии очень немногие — самые великие, самые честные и благородные.
«Очами России» назвал Есенина Рыгор Бородулин. Он рассказывал, с каким душевным трепетом начинал переводить на родной язык стихи русского лирика, какую радость испытывал от долгой и нелегкой, но благодатной работы. Переводы Аркадия Кулешова и Рыгора Бородулина составили книгу стихов и поэм Есенина, выпущенную в Минске в 1976 году.
Из далеких лет до наших дней дошла легенда о том, что земля Белоруссии — поющая. Народ, живущий на такой земле, не может не быть чутким к музыке, к поэзии.
И потому так высоко чтят здесь песенное слово, рожденное в сердце истинного художника.»
Минск, издательство «Юнацтва», 1989, с. 212—217, 226—227.
Подготовил к печати М.Н. МУХАРЕВСКИЙ