Когда мне было 12 я была по уши влюблена в одного мальчика по имени Фарук. Чтобы привлечь его внимание я бегала за ним и дергала его за его короткие штаны и кричала вслед: догони меня, кирпич! Догони меня, кирпич! Почему я кричала именно это я уже не помню, но помню, что он обижался на меня и бил по рукам и просил его не трогать. Он был худой и русый, весь в веснушках. Мне так нравились его глаза и его смешная челка. Почему его звали Фарук было для меня загадкой. Ему гораздо больше бы подошло имя Дима. Да, он был как раз такой, вылитый Дима.
В Северной Африке, в Тунисе, где я жила с бабушкой и дедушкой, дети и внуки русских врачей учились в школе при посольстве. Фарук был сыном нашей классной руководительницы и объектом моего пристального внимания.
Помню как на уроке рисования мы учились рисовать лошадь, и у меня, как всегда, получилось лучше, чем у всех, и я сидела с гордым видом и доводила ее, как мне казалось, до полнейшего совершенства. Фарук сидел рядом со мной за одной партой. Я елозила и изворачивалась, чтобы он, наконец, обратил на меня и на мою лошадь внимание, но он был поглощен работой над своим шедевром. В итоге, я невзначай пнула его под партой ногой, он повернулся ко мне, внимательно посмотрел на мой рисунок и сказал, что у моей лошади кривые ноги. А я послала его к черту. Тогда наша классная руководительница, она была худой и сухопарой как деревяшка, и я, мягко сказать, ее не любила, схватила меня за руку, которой я рисовала и дала мне подзатыльник. От обиды, я начала рыдать и выбежала из класса. Добрых 10 минут я хлюпала носом в пустом коридоре у окна, когда вдруг кто-то тронул меня за плечо и неожиданно обнял. Это был Фарук. У меня были заплаканные глаза, и я помню как свет от солнца прыгал смешными бликами у меня перед носом и от этого мне было жутко радостно. Он принес мне мою лошадь, она была немного помятой, но мне было на нее плевать. Я стояла и все, что я видела, это его челку и веснушки и смешные блики от солнца в его глазах.
-Твоя мама редкостная злыдня.
-Нет, ты просто больше не ругайся так. Девочки не должны говорить такие слова.
К чему я собственно рассказываю эту драматичную историю это только к тому, чтобы объяснить вам откуда во мне взялась такая непоколебимая уверенность в том, что плачь – это одно из мощнейших оружий, которые женщина имеет в своем арсенале перед зверем, которого она должна по жизни укрощать – перед мужчиной. Наряду с декольте, длинными ногами, чувством юмора, ну и еще кое-чем и всем прочим. Это, конечно, жутко глупо, многие мужчины вообще не выносят, когда женщины плачут. Но главное, это умело подойти к вопросу, поверьте мне. Не со всяким это сработает, наверно, но походу на меня западет именно тот типаж, с которым это работает безотказно.
Вот и сейчас я иду домой ночью, босиком. От машины до ворот путь в 2 минуты, но я иду медленно и думаю, что сейчас я точно заплачу.
-С тобой все в порядке, милая?
Нет не в порядке. Ты был гадом и паразитом весь вечер. За пять с половиной часов ты не подошел ко мне ни разу, спросить как у меня дела, не скучно ли мне. Ты бросил меня там с этими акулами светского общества. А я просто помирала от тоски на этом сборище толстозадых богачей и расфуфыренных девиц, которые ходят так, будто их на кол посадили. Ты дал мне напиться этим дорогим белым вином и теперь я пьяна и эмоционально уязвима. У меня болят ноги от этих убийственных каблуков, которые кромсали мои пятки и пальчики и вообще, я думаю, что нам нужно расстаться. Но я киваю и говорю:
-Да.
-Нет, я же вижу, что нет.
Пристал.
-Все хорошо.
И я начинаю плакать. Я всегда плачу, когда мне приходится врать, что у меня все хорошо.
Пока он открывает дверь ключом, я прикрываю лицо волосами и вытираю нос, потому что после операции, он у меня все время течет, когда я плачу.
Мы заходим в дом. Я сразу иду в ванну и по дороге снимаю платье и кидаю на кровать. Я обожаю это платье. Белое, оно прекрасно контрастирует с моей загорелой кожей, подчеркивая мою фигуру. Что-что, а фигура у меня имеется. Как в прочем и недурное личико, которое Момо конечно же называет «ангельским». Мои крашеные в золотой блонд волосы несомненно идут мне больше, чем мой серый мышачий натуральный цвет. Но никто меня такой и не видел никогда. Возможно, в начальных классах. Я рано начала красить волосы. Мне 23 года. Меня зовут Лулубэ или просто Лу. Мама у меня русская, а папа - француз. Внешностью я, слава богу, пошла в маму, хотя папа у меня тоже ничего. Немного дерганный только, но я подозреваю, что это мама его довела до кондиции. В общем, неважно.
Момо ложится на кровать рядом с моим платьем от Эрве Леже и включает телик.
Я жутко сгорела на солнце и у меня так болит кожа на спине и лодыжках, что я готова умереть. Я стою под холодным душем добрых 2 часа, пытаясь облегчить свои страдания. Полотенце, которое должно быть сухим и чистым – чистое, но сырое. Потому что тут все сырое, на этих островах. Даже мои мозги просырели. Если ты хочешь, чтобы что-то высохло – оно должно висеть на солнце. Но вот уже 2 дня подряд у нас тучи и дожди, и я даже не могу пойти на пляж, чтобы окунуться в эту божественную холодную воду.
Я вылезаю из ванны с таким видом, будто все страдания мира разом свалились на меня и я не на Сейшельских островах, в двухэтажной вилле на берегу океана с молодым толстосумом, а работаю рикшей в Индии и живу на свалке.
Момо тянется ко мне, чтобы обнять меня и пытается посмотреть мне в лицо. Свет, отбрасываемый телевизором, по которому счастливые сейшельцы поют песни на гавайские мотивы, дает ему понять, что я плачу.
-Детка, детка, что с тобой? Ты плачешь? Я никогда не видел, чтобы ты плакала.
Я хлюпаю носом и стараюсь не смотреть на него.
-Ну теперь ты точно не можешь мне сказать, что все в порядке. Я же вижу, что-то не так.
Эйнштейн. Даже несчастные сейшельские ящерицы догадались, что что-то не так.
Но я делаю затравленное лицо и пожимаю плечами. Наступает моя любимая часть, после которой наступает крещендо – раскрытие карт.
Моя любимая часть заключается в том, что я ломаюсь как последняя девственница и корчу из себя не бог весть что, пока Момо вьется вокруг меня как уж и уговаривает меня поделится своей печалью. Я ломаюсь еще немного. В порыве смешанных чувств я кидаюсь ему на шею и крепко обнимаю и всхлипываю чуть сильнее и роняю несколько слезинок на его загорелое глянцевое плечо. Ну просто театр одного актера.
-Я сделал что-то не так? Я тебя разочаровал? Тебе было скучно? Тебе плохо?
Главное ничего не говорить. Только подавать утвердительные или отрицательные знаки головой, желательно с опущенными заплаканными глазами. А еще самое действенное – это пожимание плечами и неопределенный жест «да/нет/не знаю». Клянусь, если бы меня сейчас снимали на камеру я бы получила Оскара за лучший плач первого плана. Поразительно то, как в процессе, мужчины сами приходят к необходимому вам выводу без необходимости выставлять себя прямолинейной стервой или меркантильной тварью. Я плачу еще немного для пущей убедительности и в подтверждение всех его догадок (о том, что он бессердечный негодяй, который не уделяет мне достаточного внимания и вообще..), потом иду в ванную и умываюсь. В зеркале мое заплаканное лицо все красное, но по-прежнему красивое.
В комнате Момо налил себе стакан виски Блэк Лэйбл и закурил сигарету. Он всегда-всегда курит, когда у нас что-то не клеится, но вообще он уже 2 года как бросил. Я тоже закуриваю и вдыхаю никотиновые пары полной грудью и чувствую как они распирают мои легкие, мне от этого приятно. Вообще я люблю курить и ненавижу моралистов. Не знаю никого хуже моралистов на этом свете. Самые бесчеловечные люди. Нравственность губит все человеческое. А еще терпеть не могу людей, сидящих на здоровом питании или не пьющих. То есть, конечно, когда это связано с проблемами со здоровьем, ну или ты спортсмен, то ради бога! Но так просто, из принципа..нет-нет, это все кисло как-то, не по мне. Боже упаси от всяких вегетарианцев, сыроедов, йогов и прочих просветленных личностей. Мне кажется, счастливый человек, довольный собой, радующийся жизни никогда не станет добровольно питаться одной травой или гречкой.
Я думаю обо всем этом пока курю и начинаю понимать, что голодна. Момо ковыряется в телефоне. Ненавижу, когда он ковыряется в своем долбанном телефоне.
-Я хочу кушать, - мурлычу я сквозь дым.
-Приготовить тебе что-нибудь? Могу горячий тост с сыром и яйцом, хочешь?
-Да.
На кухне свет от уличных фонарей падает на пол и на столы, освещая их. Момо возиться в темноте, доставая хлеб и сыр, включая плиту. Я смотрю как он готовит. Обожаю наблюдать за ним на кухне. Он так ловко и так умело со всем обращается, ножи, сковородки так и пляшут у него в руках. Чоп-чоп-чоп быстренько нарезал огурец, два куска хлеба уже жарятся в сливочном масле на плите, помидор, салат, все кусочки как на подбор. Мой любимый повар. Как же я тебя люблю.
Через 3 минуты горяченькие тосты с плавленным сыром уже на тарелке, и мы с Момо уплетаем их за милую душу.
-Я обожаю смотреть, как ты готовишь, - с набитым ртом говорю я.
Он улыбается и пожимает плечами:
-Я обожаю смотреть как ты ешь.