Эта книга - своеобразный отчет о пережитом. Мой личный опыт, моя философия, моя реальность. Явившись в этот мир и вступив в открытый конфликт с окружающей действительностью, я, кроме возмущения и желания дематериализоваться, ничего не испытывала. До поры….
Нежданная встреча с Иоаном, ангелом-хранителем моим, не только изменила жизнь, но и наполнила ее смыслом. Медиумические способности, открывшиеся во мне, кардинально изменили представление о замысле человеческого существования и безусловно, о самой себе.
Все это вселило в меня желание остаться здесь, на Земле, и жить, в своем настоящем, со своим мировоззрением. И помогать тем, кто, как и я, когда-то не мог принять себя и окружающую реальность, так, чтобы жить не только хотелось, но и получалось.
Я никому ничего не навязываю, никого не собираюсь ни в чем убеждать или разубеждать, я просто делюсь историей своей жизни.
Этот текст - моя благодарность, самая искренняя и глубокая, всем тем, кто открыл мне смысл бытия и вдохнул в меня силы и желание дерзать, действовать, расти и чувствовать.
Покинув этот мир, я все же оставлю здесь свой маленький след этими самыми строками, которые, возможно, будут прочитаны еще кем-то, кроме моего близкого окружения. Идо последнего вздоха, буду неустанно произносить свой главный девиз, с уверенностью, что кто-то непременно подхватит его …, и будет провозглашать после меня: «Любовь превыше закона – была и будет веков испокон! Она – незримая икона! Ради нее и жизнь на кон!»
I
Звездочка
«Как же назвать тебя, звездочка моя милая? Какое же дать тебе имя, чтобы не повторить никого на свете»? – эти вопросы произносились полушепотом, затем образовалась тишина, а потом мозг взорвался вариациями.
Столько чувств переполняло юное сердце, что отложить эту затею даже и мысли не возникало. Желание сделать что-то в ответ, на оказанную «сверху» помощь, занимало все ее мысли.
«Может, нужно дождаться ночи и тогда, увидев мою звездочку еще раз, я сразу пойму, какое ей дать имя?» - размышляла она. – Увижу и точно придумаю. А пока, спасибо тебе, спасибо тебе, безымянная звездочка моя! Спасибо!»
Это сегодня она уже могла позволить себе радость. Два дня назад, этот двенадцатилетний ребенок провел ночь, сидя на широком подоконнике окна своей спальни. Была гроза, молнии сверкали, и раскаты грома, наверное, многих людей в тот вечер заставляли испытывать страх.
Но только не ее. Разбушевавшаяся стихия, просто напросто меркла, в сравнении с тем угнетающим чувством бесконечного ужаса, которое оседало на душе, словно копоть. Пережитое не отпускало. И вспоминалось в деталях и ощущениях с еще большей яркостью.
То, как проводив тогда, всей семьей отца, еле стоявшего на ногах, не успев даже прижаться к нему на прощанье – съежилась. Шла вперед спиной, пока случайная «попутка» увозившая его, не скрылась из виду, увозившая его - любимого папу.
Этот страх был не похож на все те детские страхи, которые ей доводилось переживать. Он был другим. Впервые она почувствовала, что не она, а, наверное, он – ребенок. Ребенок, которого так хочется уберечь, которому так хочется помочь…. Слезы катились ручьем….
Отломив листок от старого лимона, растерла пальцами и поднесла к носу. Запах напоминал об отце. Потому, что он его посадил и еще потому, что… все напоминало о нем. И только не останавливающиеся ни на секунду слезы давали немного облегчения.
«Папочка, папа, папа! Ну почему? Я люблю тебя. Пусть только все будет хорошо!» Дождь, пришедший на смену бушевавшему ветру, переходил временами в жуткий ливень, и слезы текли сильней. Плачь переходил в вой. В голове одна жуткая мысль сменяла другую. Страх стал неимоверным.
«А вдруг с ним что-нибудь случится?» - от этих мыслей она переставала дышать, руки леденели, и сознание мутилось.
«Нет, пожалуйста, нет, не дай бог…. Но его нет! Я знаю, нет бога. Да, Светка носит этот свой крестик и прячет ото всех, будто бы никто не знает. Но это ее бабушка заставила. Она его потому и носит, что не хочет обидеть старого человека. Жалеет. Потому, что любит очень, а не потому, что верит в бога. Она ведь и галстук пионерский тоже носит! Значит, точно нет никакого бога! Папа, папочка….», - слезы, как новая океаническая волна, нахлынули.
Вцепившись глазами в мокрый простор, она стала ловить каждую новую вспышку молнии, вслушиваться в каждый новый раскат грома, пытаясь заглушить внутренний кошмар.
Время стерлось. Был только пустой безнадежный взгляд в «никуда». Потом, когда на душе стало совсем пусто и безразлично, она вдруг увидела звезды. Она любила звезды, но не сегодня. Хотелось смотреть сквозь них в черную бесконечность. Но одна звезда оказалась слишком уж настойчивой, мигала своим таинственным светом, постоянно притягивая к себе внимание.
«Да, я боюсь, мне страшно, мне очень страшно! Ты не представляешь, как я его люблю. Ты не представляешь! Ты не…, может? Слушай!» – она встала на колени, - Помоги мне, если можешь! Помоги ему. Будь с ним! Береги его, пожалуйста, если ты только можешь! Я буду, … я буду молиться тебе, только помоги!»
Звезда, казалось, смотрит на нее. Но не слышит – форточки наглухо закрыты! Рванув их изо всех сил и на секунду испугавшись своего порыва, она вдруг обмерла от прохлады хлынувшего воздуха. И это ночное небо, всегда бывшее обычным, теперь казалось живым
«А вот и ты, моя звездочка! Моя маленькая звездочка! Ты, наверное, не слышала меня? Помоги! Если можешь. Если ты только можешь, пусть с ним все будет хорошо, пожалуйста. Я буду молиться тебе. Я знаю, что бога нет, но ты есть! Я вижу тебя! И если ты живая, если…, то помоги мне! Спаси его и сохрани. Проводи его вместо меня, береги его!»
Проснулась она очень поздно, и первая мысль была конечно же об отце. Но вместе со страхом за него, пришла и она – ее маленькая, родившаяся в ночном небе надежда.
А когда отец наконец-то позвонил и сказал, что все у него хорошо, ей хотелось кричать во весь голос от радости, но почему-то покатились слезы, а губы прошептали: «Спасибо тебе, моя звездочка!»
Так в ее жизни появилась звезда, которой теперь нужно было дать самое лучшее имя. Ведь она подарила надежду, дала веру! Она его сберегла!
Поздно вечером, открыв свой дневник, который всегда тщательно прятался ото всех, она, уже почти собравшись писать, остановилась: «Если кто-нибудь прочтет, меня из пионерской дружины сразу исключат. Надо как-то так написать, чтобы никто, кроме меня, не мог понять!» Нарисовала звезду, поставила число и в кавычках написала - «Просто». Это было имя ее звезды. Размышляя о названиях, она вдруг подумала, что все дают громкие, красивые и необычные имена, а она, а она просто…. Просто? Просто!
Каникулы пролетели стремительно. На школьной линейке она решила встать рядом со Светкой. Всматривалась в на нее новыми глазами, пытаясь увидеть что-то пропущенное ранее. Но Светка оставалась все такой же – неприметной, тихой и совсем не интересной. Возникшие летом мысли о том, чтобы, придя в школу, начать дружить с ней, отступили: «Она верит в бога, а я нет. У меня есть звездочка, а это совсем другое. И пусть Светка хранит свою тайну, а я буду хранить свою. Про ее крестик на шее знает весь класс, а вот, о моей «Просто» не знает никто. И не узнает никогда, если я никому о ней не расскажу. А я никогда и никому!»
II
Смерть
Слез не было, когда бабушка, которую привез домой папа, протянула часы и нежно, да, да, нежно произнесла: «Это тебе, на память от меня. Я скоро умру…». Страха не было. Она молча взяла маленькие бабушкины часики на старом лаковом ремешке, сжала их в руке, и жизнь исчезла. Все исчезло. Шли дни, недели, она ходила в школу, общалась, глаза видели, уши слышали, но ее не было. Очнулась только когда во время урока в класс зашла дальняя родственница и, переговорив с учительницей, подошла к ней:
- Собирайся, я за тобой, – и уже в коридоре продолжила. - Знаешь, я пришла, потому что….
- Знаю, … бабушка умерла.
Это была ее первая смерть. После бабушкиных прощальных слов жизнь остановилась, и на смену ей пришло ожидание. Раньше она любила его. Раньше ожидание приносило подарки, поездки, новых членов семьи, каникулы, исполнение желаний, встречи после пионерских лагерей, долгожданные выходные…. Теперь оно стало другим. И однажды и этому тягостному ожиданию пришел конец....
Но слез не было, а словно наступило облегчение. После долгих, томительных недель она вновь вернулась в реальность, которая изменилась – в ней больше не было ее любимой бабули. Навсегда! Но и сама она стала иной, совершенно ясно почувствовав первый признак этого - понимание того, что уже никогда не сможет беззаботно радоваться и смеяться, как раньше.
Родители не взяли ее на похороны, наверное посчитав, что это может травмировать ребенка. И это действительно произошло, внутри ее существа родилась обида, непонимание, злость из-за того, что они все сами за нее решили.
Теперь после школы она садилась на автобус и ехала к бабушке. Первый раз проблуждала по кладбищу почти целый час, разыскивая ее могилку. Еще не прошло девяти дней, на которые родители обещали повести ее сюда, а она не могла ждать, и поэтому пришла сама.
Взгляд скользил по портретам, отыскивая знакомые черты: «Сколько лиц! Сколько судеб! Сколько ушедших! Сколько их здесь, старики, дети, семьи …. Их всех больше нет!?»
Она впервые смогла дать волю чувствам, когда, наконец, нашла родное лицо, эти любимые глаза. И в тот же миг, все, что накопилось внутри, вместе со слезами вырвалось наружу: «Бабуля моя…. Бабуля, миленькая моя…. Любимая моя…, ну почему все так?! Почему?»
III
Вопросы
Жизнь стала совершенно другой, она теперь состояла из бесконечных вопросов. Но вот с ответами было трудно, те, которые предлагали ей окружающие, не удовлетворяли ее абсолютно. Все говорили одни и те же фразы, и никто не мог ничего объяснить так, чтобы это походило на правду.
Вопросы о смерти многие вообще отметали сразу, говоря, что ей еще рано об этом думать. Но как же - рано! Уже поздно! В ее жизнь пришла смерть, а она о ней ничего не знает. И что теперь делать, когда бабушки нет рядом? Поверить в то, что ее могилка - это все что от нее осталось? А ее самой больше нет.… Вообще нет? Только одни воспоминания? Поверить в то, что смерть - это конец всему?!
Получалось, что все ее боятся и не хотят говорить о ней лишь по одно причине – это их самый главный страх! Именно по этой причине ее и не взяли на похороны. Они хотели продлить ее незнание об этом. Они ее любят и не хотят, чтобы она видела лицо смерти.…
Звезды на небосклоне давно переместились, и «Просто» уже потерялась из виду. Но осталась навсегда в ее жизни незримым спутником, собеседником и помощником.
Когда бабушка лежала в больнице, куда ее, по словам родных, отвезли умирать, молила у звезды о чудесном исцелении. Но ум, совсем уже недетский, подсказывал, что все бесполезно. Она смирилась с неизбежностью. И однажды ночная молитва поменяла свое содержание: «Просто, милая моя, сделай так, чтобы ей не было больно! Сделай, прошу тебя так, чтобы она не мучилась!» Утром бабушки не стало.
А она… она теперь уже точно знала, что это не совпадение.
Сказки, обожаемые ею до такой степени, что на уроках математики она вкладывала недочитанную за ночь книгу внутрь учебника, и учитель мог к своей радости наблюдать, как ученица наслаждается предметом, перестали притягивать. Дворовые игры больше не интересовали.
Не хотелось ни с кем общаться, ни с кем кроме природы. Но если раньше они вместе с подругой ходили в лес, для того чтобы нарвать букеты, собрать ягод, наплести венков, найти первые подснежники, побегать по полянкам, полазать по деревьям. То теперь она ложилась в траву, молча смотрела в небо и думала, думала, думала. Цветы рвать не поднималась рука, в ней была их смерть. Если раньше это воспринималось лишь как красивая трава, то теперь в них виделась жизнь. Жизнь, которая кончается….
Место сказок быстро заняли новые книги – взрослые. Детство осталось в далеком прошлом, но юность, заменившая ее, не радовала и не вдохновляла.
Первые признания в любви, не вызвали в ней ответных чувств. Она бежала от этого, потому что твердо и однозначно поняла: «Зачем? Придет смерть, и все исчезнет. Все, что ты любишь, она отнимет и разлучит навсегда. Твое тело будет лежать среди тысяч других, и это будет единственным итогом твоей жизни. Никакой любви! Никаких мужей, детей, я не хочу продолжать это бессмыслие!»
Она стала атеисткой, в том плане, что из двух предложенных вариантов выбрала тот, который отрицал бога, но предполагал конечность существования. Потому что другой предполагал наличие Бога, но вечность, им дарованная, отрицалась ее сознанием: «Ад или рай. Вечные муки или вечное блаженство…. Тогда, к примеру, если отцу моему выпадет дорога в чистилище, а я, если буду жить без грехов, то, никогда-никогда уже не встречусь с ним?! Зная, что ему там плохо вечно, и не имея возможности изменить эту однозначность, я буду, счастлива в своем раю? Какая глупость! Какая чушь! Каким надо быть идиотом, чтобы верить в это!? И я тогда тоже буду грешной, потому что если это все так, то уж лучше быть рядом с любимыми людьми…. Вечно! А бог, если он такой, то я его ненавижу!»
Вскоре случился грандиозный семейный переезд. Родители так решили, а ей пришлось с этим смириться. Да она уже и не сопротивлялась ничему. Вкус к жизни давно пропал.
Из первого письма, полученного от уже бывшей одноклассницы, она узнала потрясающую новость о том, что Светку исключили из пионеров! Только за то, что кто-то из учителей увидел, как она выходила с бабушкой из церкви. Конечно, на стариков, которые туда наведывались, никто не обращал внимания, их уже не исправишь. Но вот пионерка….
«Просто, звездочка моя, я не хочу жить. Я не понимаю ничего в этой жизни. Почему я не родилась дурой, глупой, такой чтоб не чувствовать, когда врут или притворяются. Тогда было бы можно верить всему и даже не осознавать всей своей наивности!? Люди говорят одно, а думают другое. Они лгут самим себе. И все боятся. За себя и своих близких. А я не боюсь за себя, только за них. Но ведь все уже предопределено, и значит я ничего не могу изменить. Поэтому не хочу видеть бессмыслие жизни и смерти. Я не хочу жить такую жизнь!»
Оставалось только существовать.... Одна лишь природа, новая, бушующая немыслимыми красками, немного отвлекала от тяжелых мыслей. В полном одиночестве, если не считать железного коня, она отправлялась на встречу с ней, чтобы молчаливо сидеть на берегу маленькой речки и растворяясь в красоте лета, потом осени. Научившись в итоге – умирать при жизни, просто глядя вдаль и ни о чем не думая, выпадать из реальности. Это были лучшие часы в ее жизни. Потому что в такие моменты исчезало все, даже страх.
IV
Отдушина
Пришла зима. Холод не позволял длительные свидания с природой. И поэтому приходилось общаться с людьми. Но если раньше чувствовала, что сливается с происходящим вокруг и растворяется во взаимоотношениях с окружающими, то теперь она была отдалена. Все воспринималось отвлеченно, будто наблюдалось ею со стороны.
Тогда появились стихи, точнее это вырывалось откуда-то изнутри, это были в первую очередь чувства, которые рвались наружу и застывали в несовершенной, но близкой к стихотворной форме.
Нет, она писала их и раньше, но тогда это было по другому – сначала она брала тему, а потом пробовала ее «урифмовать». Ради редкой, но приятной практики, привитой ей молодой учительницей, сумевшей увлечь поэзией весь класс.
Это была очень красивая, добрая и нежная женщина. Невозможно было не полюбить ее и все, что она говорила и делала. Однажды, вместо скучного домашнего задания, учительница предложила попробовать написать стихотворение, просто попробовать…. Все в одночасье стали увлеченными поэтами, дерзание которых уже невозможно было остановить.
Теперь же поэтические строки появлялись от внезапно нахлынувших или пережитых чувств. Рука лихорадочно хваталась за любой пишущий предмет, и отображала рифмы на всем том, на чём можно было бы их записать. Казалось, что стихи - нечто живое, просящееся на волю, при извлечении которого наступает обоюдное освобождение:
«В бесконечном потоке людей, в котором каждый в свое «квартире», я тороплюсь отделиться скорей, от всех «застенок», в просторы мира. Я не люблю преграждений-границ, я ненавижу душевную слабость, и тех, которые падают ниц, лишь бы урвать минимальную радость, я не люблю никчемную праздность, мозг, отупевший в ее объятьях, во всем себе причиняет разность. Не буду жизнь так «минусовать» я.
Я не смирюсь с нелюбовью и подлостью, ни зла, ни мерзости не подстрою. Не стану верной подругой робости, потоки мыслей – не перекрою. Я не смотрю на умытый день глазами сонной неразберихи и не таюсь в темноте, ведь тень, не место пряток от «заварухи». Я не люблю говорить тогда, когда слова мои – безразличны, когда в потоке речей – вода, когда о чьем-то, а не о личном.
Я не люблю, ненавижу страх и тех, кто быстро сдаёт рубежи, едва учуяв возможный крах, дрожа отчаянно, вспять бежит. Мне по годам говорить об этом, семнадцать - это немалый срок. Я все свои отстою заветы и не сойду с предстоящих дорог».
Жизни стало две: одна официальная с миром людей, вторая внутренняя, куда вхожи были только – «Просто», ее верная звездочка, мир природы, книги и случающиеся рифмы, которые прятались под «паранджу» личного дневника, и поэтому открывались только одному единственному взору:
Грустные песни, печальные истории, безрадостные наблюдения, тоскливая пустота каждодневного бытия - это все, что у нее было тогда.
Появился еще и ежедневный ритуал: перед сном мысленно прощаться со всеми членами семьи – вдруг утро не наступит, или ночью что-то произойдет…. Страх не давал возможности заснуть тем беззаботным сном, который остался в далеком детстве. Мысли роились, но постепенно приходило уже знакомое чувство смирения, и только тогда сон овладевал ею.
V
Непонимание
Решение навести порядок в шифоньере затянуло уборку надолго.
Хотя торопиться было в принципе некуда: все уехали в гости, и она была совершенно одна. Освобождая и вытаскивая все полки наружу, под самой нижней нашла сверток….
«Зачем, я его открыла, теперь всю жизнь будут стоять перед глазами, - пронеслось в сознании. – Бедный дядя Толя, как же ты ужасно умер. А лицо-то совсем другое, как будто совсем не его!?».
Это были фотографии с похорон, на которых она еще ни разу не была.
Хотя нет, была однажды, когда всем классом их привели попрощаться с одноклассницей, умершей после долгой болезни. Но это был чужой человек, который по большому счету был ей безразличен. Им было тогда лет по десять. Все произошло молниеносно: завели в комнату, почти тут же вывели, дав каждому конфеты, печенье и платочек. Поэтому все осталось лишь просмотренным сюжетом из чьей-то уже закончившейся киноленты.
На свой вопрос по поводу этих фотографий, заданный маме, она услышала: «Я сама боюсь их смотреть, но и выкидывать тоже рука не поднимается. Память все-таки. Как он долго умирал, кричал, а его никто не слышал. Он был весь черный от этого удара. Такой молодой, ему бы жить и жить еще…».
С тех пор она начала бояться всего, что было связано с электричеством. И тогда же у нее появилось страстное желание во что бы то ни стало умереть первой: «Пусть я буду первой, пожалуйста, Просто, помоги мне в этом! Я не переживу, если кто-то из родных и любимых умрет на моих глазах. Пусть я буду следующей, я!»
Представляя себе их смерть, она плакала навзрыд. И однажды ей в голову пришла мысль, которая, как ей тогда казалось, могла бы все разрешить. Она поняла, что единственным выходом, может быть лишь самостоятельный уход! Надо было только придумать каким образом?
Эта идея даже привнесла радостное чувство предстоящего освобождения. Исследуя свои предпочтения, вскоре склонилась к тому, что это будут таблетки.
С тех пор она все чаще стала смотреть на своих родных, мысленно прощаясь с каждым из них.
Но внезапно пришла другая смерть. Она вырвала из жизни друга, с которым в одной компании они проводили свои вечера.
Тело, лежавшее на обочине, окровавленное и недвижимое, пробудило единственную мысль: «Это все…. А родители, его родители, что с ними сейчас будет?»
То, что было с ними, она видела все последующие дни. Когда их взгляды встречались, внутри возникало такое щемящее чувство жалости и безысходности, что глаза застилали слезы: «Да что же это такое?! «Просто», скажи мне – почему!? Почему, как им теперь жить-то, как им теперь без него….»
Планы по самоличному уходу пришлось свернуть. Пережив эту смерть, она вдруг поняла, что ей-то видимо, возможно, и станет хорошо. Но родители, оставленные ею, непременно будут убиты горем, в самом прямом смысле. Если ребенок погиб, это еще, наверное, как-то и возможно принять, со временем. А если он уйдет, не простившись, эгоистично подумав только о себе, вернее, только о том, что лучше для него одного?!
Пришлось остаться, но нужно было как-то жить, так, чтобы не тянуло больше на суицид. Ситуация казалась безвыходной.
В тот момент, когда она решила закончить свое земное существование, мысли о возможной «каре господней» не только не пугали, но даже напротив, подталкивали к однозначному шагу-вызову всей этой несправедливости и бессмысленности. Сейчас же стало понятно, что так поступить по отношению к своим близким и любимым она не может.
«Это обречет их на страдания. Надо искать смерть, но такую, чтобы она была всеми воспринята, как случайность или…«божья воля». Эта самая «божья воля», беспощадная, жестокая и несправедливая. К чертям собачьим все, что зовется жизнью, не хочу жить по чьим-то тупым правилам, не хочу тянуть с однозначным исходом! В ад, в чистилище, все равно! Надо лишь уйти так, чтобы не причинить горя собственноручно…».
С этого момента жизнь вновь изменилась, все стало поиском возможности выпрыгнуть из нее, вовне. Простуда вызывала желание лежать в постели и «вылежать» все осложнения и мучительную кончину. Позднее одинокое возвращение домой или поездка в «попутном» авто и полное наплевательство на учебу, не в надежде, что «убьют за это», а исходя из уверенности, что в ней теперь нет никакого смысла.
Первые сигарета и вино, первая связь с первым попавшимся мужчиной лишь потому, что он оказался рядом в тот день и час, когда зародилась мысль «а что я теряю, собственно?». Все было так плохо, а конец никак не наступал, такой, «чтобы уж не совсем-то стыдно получилось».
А время все шло и шло, начали появляться проблемы и трения с родными. Непонимания, частые конфликты все чаще наталкивали на мысль, что если тянуть дальше, то они, эти самые родные, начнут и сами желать твоей смерти как избавления.
«И тогда, возможно, даже твой суицид станет не таким уж и горем, а возможно…, уже обоюдовыгодным облегчением. Как же странно все и относительно?!» - эта мысль поразила сознание так глубоко, что на какой-то миг стало попросту непонятно, как быть дальше.
В голове вновь расплодились противоречивые идеи, не дающие однозначного понимания происходящего, а главное, возможности сделать разумный вывод. Все остановилось и она вновь лишь - думала, думала, думала….
VI
Отчаянье
В одну из очередных бессонных ночей она подошла к окну, взглянула на небо, усыпанное звездами, мерцающими, красивыми, но в сознание всплыла лишь циничная аналогия из услышанного когда-то анекдота - «в сорок первом простреляли». И небо действительно вдруг стало казаться черным полотном, а звезды – маленькими на нем дырочками, сквозь которые светил яркий и чистый свет такой желанной свободы! И «Просто» померкла, разом….
«Звезда…, сказки, самообман, иллюзии и последняя надежда слабоумной наивности на чудо - вот что это было! – эти мысли заставили ее отвернуться от окна. - «Просто», звездочка моя, помоги мне, помоги! Какая же я все-таки дура!»
Она не плакала, теперь она уже не плакала, ей лишь нестерпимо хотелось вырваться из своего ненавистного тела. Но только бешено билось сердце, и кровь стучала в висках.
«Возьми же ты и заглохни, остановись сердце, сломайся во мне что-нибудь…, не хочу я жить, не хочу, - она вновь рванулась к окну, - Слушай, ты, бог, если ты есть, если ты на самом деле есть, то докажи мне это! Слышишь, докажи! Докажи, и тогда я буду жить, у меня будет не слепая вера, вечно спотыкающаяся о сомнения, а уверенность, непоколебимая ничем и никем! И я буду жить, буду! Я знать хочу, что ты есть! По-моему это нормально, это вполне адекватно?! Как? Как…? пошли мне что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ!»
Эти слова вырвались изнутри и прозвучали так отчаянно и так безысходно, что не осталось ни сил, ни эмоций, ни мыслей.
А звездное небо висело неподвижно и обдавало безмолвным холодом. Пустота заволокла сознание, и звенящая тишина стояла на одной и той же бесконечной ноте. Тягостный звук такой тишины казался изощренной пыткой, от которой можно было бы сойти с ума. Но не сходилось….
VII
Тело
Потом снова шла жизнь, как уже повелось, мимо, хотя здесь-то и не было жизни – продолжалось безучастное наблюдение за «существованием себя».
Смерть, она стала такой желанной и казалась такой близкой, все уже умерло практически, нужно было бы только, чтобы это стало фактом и для других.
А людской страх смерти и неимоверная жажда жизни – были непонятны так же искренне, как принцип работы телевизора или даже скорее сама возможность его изобретения.
Забыться, исчезнуть навсегда, чтобы наконец-то умер мозг, и мысли его безвозвратно покинули голову, а душа - тело.
Оно расцвело. Тело. Изменилось и по внешнему виду, и по его ощущениям. Его ощущения! Казалось, оно стало жить отдельно, все в нем сопротивлялось намеченному суициду. От поцелуев оставалась сладость и воспоминания, которые подталкивали к желанию сорвать их вновь. От нежных слов предательски кружилась голова, и голос, их произносящий, овладевал сознанием, отвлекал от собственных мыслей.
Чувствительность побеждала. Тело заявляло о себе громко, требовательно и настойчиво!
Оно хотело жить! Это было самым сложным моментом на пути реализации поставленной цели. Все чаще получалось так, что там, где ее саму еще никто не знал как человека, обязательно проявлялся неподдельный интерес к телу.
И тело, совсем недавно бывшее на втором плане, стремилось теперь в первые ряды - невольно выпрямлялась спина, менялся взгляд, сердце начинало биться, от охватываемого волнения предательски проступал пот, и если бы только это….
Попытки напустить на себя надменность и неприступность, в итоге только усилили нежелательный эффект. Она проиграла своему телу окончательно. На душе, там внутри, ей – было плохо. А ему, телу, было хорошо, оно испытывало радостные, приятные ощущения, оно наслаждалось своей жизнью.
Она и оно, ее тело, всегда были вместе, и порою ей хотелось вернуть первенство. Тогда она стремилась выставлять напоказ разноплановую начитанность, глубокомысленные философские воззрения и самые лучшие свои стихи.
Но чаще всего к этой демонстрации личности интерес и вовсе не возникал, и там телу проигрывалось «всухую». Но даже разглядев богатый внутренний мир и восхитившись содержанием, которое непременно удостаивалось всяческих похвал, завершали практически однотипными дифирамбами: «Какое редкое сочетание ума и красоты!».
Тело явно не желало расставаться со своей жизнью! Оно день ото дня наполнялось ею еще больше.
И в конце концов она сдалась:
«Какие у меня красивые руки, они, правда, красивые, хоть и мои. Ну, правда, правда, я любуюсь ими. Я же не специально. Я же ведь понимаю, что это неправильно, так нельзя, это некрасиво, … а руки – красивые».
Ему, телу, хотелось движений, перемещений, новизны, оно отзывалось на звуки музыки и приносило наслаждение от близости с тем, к кому проникалось симпатией. От телесных ощущений становилось так хорошо – вообще, всецело.
Вот только любить было страшно, нельзя было любить, это могло внести абсолютный хаос и окончательно все запутать.
Поэтому и расставаться с очередным кавалером было легко. Не любила и не привязывалась, и стоило лишь ему, опрометчиво задеть ее уязвленное самолюбие или дотронуться до вечно больной гордыни, он тут же перешагивался, без сожаления.
«Вперед! В пустоту, за телом, оно живет, а я греюсь рядом, живу в лучах его сомнительной славы, и пока еще не могу одержать победу, - она иногда вспоминала о том, что собиралась покинуть этот мир. – Еще немного, я ведь все равно плохо кончу или меня кто-то убьет от ревности, на которую я провоцирую постоянно, или «принесу в подоле». Точнее, как только пойму, что это случилось, можно будет, и верно нужно будет ставить точку. И повод появится, и стимул.
Аборт? А что? Такой капитальный грех, сразу буду знать свое распределение после суицида, отягощенного детоубийством. В самые страшные закоулки ада! Плевать! Да может и вовсе, нет ничего «такого». Сгниет это похотливое тельце «во сырой земле», и все, без продолжений! Но если аборт, то тогда опять «продолжение следует»? Нет, даю зарок себе в том, что это решение откладывается последний раз!»
Странно, но как-то неожиданно для себя она стала подмечать, что не явно, а словно за своей собственной спиной начала остерегаться возможности забеременеть. Тело? Да ему параллельно, оно живет, не подозревая о том, что ему поставили условия. Это она сама, сама старается уберечь свое тело от опрометчивого и судьбоносного шага. Как мать своего ребенка от ударов судьбы, если любит ….
«Потрясающе, - она обомлела от догадки. – Я люблю свое тело, мне его даже жалко терять! Это единственное, за что я себя ценю. Сама-то я – никто, а тело мое, оно вон какое красивое, желанное. Оно нравится даже мне!»
Служение ему, телу, стало смыслом жизни. Эрудиция и прочие, не относящиеся к телу проявления, были убраны пылиться на дальние полки. Теперь интересы телесной красоты – занимали все ее мысли и время.
Это стало заметно и для единственно близкой подруги, которая как-то сказала: «Да ты не нужна им. Все у них красавицы, пока «мясо свежее», а потом новых подавай «ни разу не стиранных». Вот была бы ты без глаза?! Я бы посмотрела, как они тебя бы выбраковали, им картинка нужна, чтобы все было приятно! А вот если человек по-настоящему полюбит, ему тогда не тело важно, а ты сама, будь ты хоть вообще слепой».
Безусловно, эти слова запали в душу, поскольку были очевидной правдой. Только подходила она для таких, как ее подруга, жаждущих жизни и непременно взаимной любви.
VIII
Он
Настроение было прескверное, очередная ссора с поднадоевшим другом подтолкнула к уже ставшей привычной практике – сбежать. Бежать тоже было куда.
Там, в компании друзей и знакомых, присутствовали и новые лица. Но в тот вечер интереса к ним не возникало, хотелось утопить мнимые переживания в бокале. Поболтать с подругой на балконе «за жизнь», закуривая сигарету за сигаретой, любуясь при этом своими красивыми руками, манерно стряхивая пальцами пепел.
Он тоже смотрел на нее, но не так, как другие, теплее. Она, видимо перенервничав, вдруг решила выдать все уснувшее, залежавшееся и невостребованное. Или же просто настроение было такое, что захотелось прочесть стихи и добавить в конце: «Мои». А он уже и до этих строк смотрел глубже и воспринимал ее всю, не только тело.
Потом была ночь, с ним, и в этой ночи переплетались встреча и неминуемое расставание, о котором он еще не знал. Она поняла, только взглянув на него, что в этот раз чувства сильнее ощущений, что влечет к нему не тело, а все ее существо. И самое страшное было то, что он казался таким родным…, таким…. Надо было бежать.
Потом пришлось избегать. Его. Отказывать во встречах, не объясняя внятно причин. Ну не могла же она выложить ему весь свой бред, распахнуть нараспашку душу и оголиться окончательно?!
Тело начало тосковать по его телу, а все другие теперь не производили никакого впечатления. Она и оно, ее тело, впервые были солидарны, чувственное и чувствительное соединились и стали равными.
Время шло, но что-то стояло на месте, и это было что-то, не поддающееся осмыслению. Она осталась там, в этой встрече с ним, и календарные удаления не меняли ничего. В настоящем было одно только прошлое, но оно было такое…, что не хотелось никакого будущего, хотелось навсегда остаться там, где было что-то такое, что-то такое важное. Но она же дала себе зарок….
Следующая их встреча была короткой, без возможности остаться наедине. Она хотела проверить насколько все ее аргументы «против» будут убедительны. Телу не давалось никаких шансов, для этого рядом находилось много подруг. Все шло по утвержденному плану и он, о ком было столько передуманно и перечувствовано – померк. Отпустило, отлегло! Тут же в поведении появилась дерзость, отдохнувшая за этот тягостный период, и суженное восприятие стало расширяться и обозревать новые перспективы.
Бежать, вперед, дальше, отсюда. Но он, вызвавшись проводить, ее, якобы безумно опаздывающую домой, в какой-то момент неожиданно взял за руку. Тело отозвалось, оно почти отслоилось и трепетало от тепла его ладони. Это был провал….
Но проваливаться было приятно, и если бы не твердая установка, то за объятиями и поцелуями непременно последовало продолжение.
«Я молодец, я смогла сделать это! – подытоживала она, - Он обычный, ничего особенного, при повторном просмотре – очень даже и не очень…, так себе. Нет, это не любовь, это не любовь. За что его можно полюбить? И вообще, про какую-такую я тут запела любовь?!»
Это было расставание, окончательное и бесповоротное….
Всего через пару дней, лежа в его объятьях, она уже ни о чем не думала, вообще ни о чем, в голове исчезли все, абсолютно, мысли. Было просто хорошо, здесь и сейчас, и совершенно не хотелось, чтобы все это заканчивалось.
Нет, она по-прежнему не любила его, она лишь позволила ему любить ее тело. А это ведь совсем не мешало ее планам. Всем было хорошо и ему, и телу, и ей. Да и не было никаких разговоров о любви. Может быть, ему тоже, просто было хорошо и все?!
Тем более, чтовпереди, им предстояло неминуемое расставание, навсегда. Она уезжала поступать, чтобы стать студенткой «всё равно какого ВУЗа», лишь бы оправдать, слабые, но обязывающие ожидания родителей. Обменявшись дежурными фразами, они распрощались, абсолютно недопонимая реальности происходящего.
Там, вдали от него, окруженная вниманием и заботой новых претендентов на тело, она к своему ужасу поняла, что они – не он. Очень. Какое это было неприятное открытие. Как захотелось бросить все и вернуться к тому, что было между ними, в этой уютной квартирке, с видом на бесконечное небо. Но это казалось невозможным, самым настоящим предательством, непростительным, подлым, по отношению к своим родным.
Но, ведь он, он стал дороже и ближе чем они?! Не специально. Она благодарна им, но его, его она – любит! С ним получилось жить и радоваться, впервые за последние годы. И теперь, когда его нет рядом, все померкло и стало ненужным. Все остальное! Он, или все остальное?
Выбирая, она вспомнила одну из их совместных прогулок по солнечным улочкам весеннего города. Как шли они, то в обнимку, то взявшись за руки – вперед, не важно, в каком направлении, лишь бы вместе. И в тот раз их путь пролег мимо кладбища, прозрачная ограда которого, ничего не скрывала от глаз проходящих мимо людей.
Почти ежедневно проезжая вдоль него на автобусе, она замечала, как многие из пассажиров, стараются не смотреть в «ту» сторону, отворачиваются, а увидев, явно напрягаются и меняются в лице, становясь задумчивыми или угрюмыми. На этом погосте у нее не было ни родных, ни близких, ни знакомых, а стало быть, и подходящего повода, что бы бывать там.
«Давай зайдем? – спросила она, заглядывая ему в глаза. – Так. Просто. Давай?!» Он, ни на секунду не задумался, не изменился в лице, ничего не спросил.
Они ходили, молча, останавливая взгляды на надгробиях, чтобы прочесть имена, даты рождения и смерти, рассмотреть лица. Каждый думал о чем-то своем. Она вспоминала далекую могилку своей бабули, где уже так давно не была и свои горькие рыдания, от отчаянья и непонимания ни смысла жизни, ни смерти.
- Сколько молодых и детей?! Их вообще жалко очень…, почему…, - в ее глазах стояли слезы. – Почему? Как-то все странно, одни доживают до глубокой старости, а кто-то едва успев родиться, умирает в младенчестве. Как все несправедливо-то…. Одни наделают ошибок за десятки лет, нагрешат и прямиком в ад. Другие, не пожить, не опорочить себя не успеют… и в рай?
- Действительно, не понятно, – обняв ее за плечи, задумчиво ответил он. - Там, в Афгане, смерть выбирала сама, причем так часто, как на гражданке не бывает. Каждый день «заглядываешь ей в глаза» и так хочется, чтобы ты ей не приглянулся сегодня.
Жизнь твоя становится единственным и бесценным сокровищем. И поверь мне, даже думать не хочется о том, что там, потом, после встречи со смертью. Все равно, когда-то ж узнаем.
Именно тогда, она поняла, что они словно сиамские близнецы, сросшиеся душами, что такой близости как эта, у нее не было ни с кем, и никогда. И будет ли?
Она выбрала: « Ты прими меня, сделав своею, породни со своей душой, я без этого не сумею жить на свете, рядом с тобой. Не пущу я из рук твои руки, никогда не предамся фальши. Я не знаю, что будет дальше, только я не хочу разлуки».
IX
Знак
«Вы уже практически зачислены, - недоумевала вузовская секретарша. – Подумайте хорошо. Или у Вас что-то случилось?»
У нее – случилось! Она вновь хотела сбежать, но не так как раньше - отсюда, а к нему!
Встреча была трогательной и радостной, для обоих. Все остальные люди и дела перестали существовать. Только он, такой живой и веселый, добрый и искренний.
Возле него все казалось простым и понятным, он знал, чего хочет и куда, теперь, уже вместе с ней, они пойдут по жизни. И именно эта его неуемная жажда жизни – завораживала и притягивала как магнит.
«Когда Серега погиб, нас отправили привезти для него гроб…, а там…, этот огромный ангар, доверху набитый «свеженькими деревянными костюмами». – он рассказывал сбивчиво, «оттуда», непривычно волнительно, с паузами, - Ты знаешь, я когда это все увидел, то меня словно оглушило от мысли: «А вдруг и мой…, где-то здесь, дожидается!?»
С той самой минуты, об одном лишь думал, чтобы домой вернуться. Я так никогда в жизни еще не молился,…просил спасти и сохранить. Так хотелось жить…и теперь, вернувшись живым и здоровым, буду жить, и каждому дню радоваться, как последнему!»
Он засыпал рядышком, такой родной и единственно близкий человек. Со временем она стала привыкать к тому, что часто просыпается вместе с ним, от его ночных криков, к тому, что он говорит во сне или стонет, сжимая челюсти, и его тело постоянно вздрагивает, что кажется неспособно отдохнуть, в этих своих мучительных снах.
Его война возвращалась так часто, или же снилась только она, что сила ее влияния казалось необъяснимой и непреодолимой. Все уже давно прошло, все уже позади, но по ночам…он был там.
А она, или будила его, пытаясь вырвать из зловещих кошмаров, или глядя на его изнуряющий сон, тихо плакала, от невозможности помочь ему.
Но наступал день, и они жили его как последний, тотально. Все вокруг было прекрасным и замечательным, радостным и счастливым.
На ее пальчике поблескивало колечко с рубинами, он, с особым трепетом слушал ее стихи, жил ею. Только ранний токсикоз немного отравлял существование.
Но они были вместе! А однажды очутились вместе, в месте, куда их определила судьба, словно подарив незапланированный ими медовый месяц. Это походило на чудо, да нет, оно им и было!
Она уже купила билеты на самолет, для того чтобы пройти необходимое лечение, в далеком-далеком городе. Лететь одной не хотелось, а очень хотелось непременно вместе с ним. Чем ближе становился день их, пусть и временной, но все же, неминуемой разлуки, тем больше она плакала и не желала расставаться. И они полетели вдвоем, на целый месяц! Но, то, как это произошло, не поддавалось никакому рациональному объяснению.
За несколько дней до ее отлета, он пришел с работы, и, не сдерживая радости, объявил: «Мы летим вместе! Я не знаю, как такое может быть, но вот что мне сегодня принесли из военкомата». Это было письмо из военной прокуратуры. Его туда вызвали для дачи свидетельских показаний! В тот же город, в то же время….
Это был незабываемый подарок! Это был самый настоящий знак, который не оставил никакого сомнения в том, что встреча их была неслучайной.
Еще не родился сын, но уже вовсю обустраивалась новенькая однокомнатная квартира, в которой им, предстояло жить непременно счастливо! То, что будет мальчик, она знала почти наверняка, он снился ей, он снился часто.
В последний месяц, беременность напрочь лишила сна, не спалось и она вновь – думала, думала, думала. Только мысли были светлы и ясны, в душе появилось новое чувство – доверие к жизни. Глядя на звездное небо, вспоминалось прошлое, такое печальное и безрадостное, совсем не похожее на ее сегодняшнее настоящее….
«Настоящее?! Я просила у тебя послать мне что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ! Эта наша любовь, наша любовь… Господи, Ты…есть?!!!»
X
Сын
Роды были публичными, сын появлялся на свет под профессиональный комментарий врача и безмолвный взор молоденьких практикантов, разнополых, почти сверстников. На смену стыдливости и стеснению, в какой-то момент пришло чувство отстраненности от процесса. Боль, страх и время исчезли.
Пронзительный крик, провозгласил начало новой жизни. Это был он - ее сын, с длинной челкой, знакомыми чертами, первый, долгожданный, родной. И вместе с ним появилось непостижимое чувство обладания собственным человеком, «по образу и подобию»…, и волнение: все ли хорошо, здоров ли, наедается ли ее молоком, тепло ли, не жарко ли, а понравится ли он мужу?!
«Ничего себе, мысли у меня, – вдруг поразилась она. – Это же мой ребенок, мой! Что же я думаю-то такое, дурная?!» Но как не гнала их прочь, они не отступали. И только неподдельная радость, слезы умиления, и счастливые лица родных, позволил отпустить все сомнения.
А потом начались бессонные ночи, первые простуды, зубы, шаги, слова…обычная жизнь, каждодневные заботы. Как у всех. Все было хорошо, все были счастливы! С его рождением, все стали ближе и эмоциональнее. Папа, который уже именовался дедом, особенно. Его, вечно сдержанного и отстраненного, будто подменили. Бабуля достала весь свой творческий потенциал и они, на пару с подрастающим внучонком, пели и танцевали, бесконечно радуясь процессу.
Да еще и общее настроение было приподнятым, от новой, перестроечной волны, которая обещала такие перемены, такую свободу и такое счастье, что жить хотелось, как никогда раньше.
Стали столько говорить, рассказывать, объяснять, обличать, что дух захватывало, а открывшийся «железный занавес», с точки зрения материальной – поверг в абсолютный шок.
Менялась страна и люди, менялась жизнь и ориентиры, началась сексуальная революция, спиртное полилось рекой. Демократия, правда, больше напоминала анархию, но тогда казалось, что это не очень важно, гораздо важнее был сам процесс. Врученные ваучеры сулили обладание частицею общего богатства, роскошную капиталистическую жизни и абсолютное довольства всех и всем.
Но, правды, сначала было много, потом ее стало слишком много, а еще дальше, она вдруг начала двоиться и даже множиться. У каждого она теперь была своя, а непривычная многопартийность, казалось, могла удовлетворить любого. Да только походило происходящее все больше на басню Крылова. Воз, явно застрял….
Рассуждения о политике партии переместились из кухонь во все имеющиеся пространства. И теперь уже там, т.е. везде происходили бесконечные рассуждения о будущем страны, пьяная болтовня одним словом….
По вечерам, и особенно в пятницы, она все чаще оставалась вдвоем с сыном, ожидая возвращения супруга. Телефона не было, поэтому в голове возникало всякое и разное, все больше обидное и злое. Разговоры по душам пользы не приносили, все только повторялось и усугублялось, задержки стали еще более длинными, состояние опьянения еще более сильным.
«Зачем я его родила! Сейчас бы разошлись и все, никаких проблем, жила бы себе дальше, - это было отчаянье, вызванное окончательным решением развестись. – Господи, почему так, за что?! Между мной и водкой он, даже не сомневаясь, сделал решительный выбор!»
Сын смотрел на нее с чувством вины, но, не понимал ее причины. Но, разве мог он знать, что в его лице она видела только сходство с отцом. Он словно был теперь только его сыном и перестал быть ее!
«Господи, прости, прости меня, прости, что же я делаю то, смерти собственному ребенку желаю!? Как же я могу такое думать, он же не виноват ни в чем?! Отталкиваю его как котенка, злюсь, раздражаюсь,…а ему, разве ему легко, - она словно очнулась от черных мыслей, разрыдалась и обняла напуганного сына.- Прости меня, мамка у тебя совсем ненормальная, прости меня сыночек мой! Мы будем жить вместе, без твоего отца, мы будем хорошо жить, я тебе обещаю». Он тоже плакал, вытирая слезы с ее глаз
К этому шагу, к разрыву, все шло как-то незаметно, потихонечку, и это беспросветное пьянство было кругом, это стало нормой и образом жизни. Только жить не хотелось…так, не хотелось. И муж, и отец, и брат….
И она теперь – тоже. Зароки ведь всегда давались легко, но и менялись так же. Пить не нравилось, похмелье было ужасным: рвота, рассолы, сутки вылёживания в постели, но зато - как все и главное рядом с ним. А как это помогало справиться с мыслями! Заглушить их, остановить, умертвить. И танцы до упаду и песни до хрипоты, и … его радость. Ему было хорошо, он не страдал, и искренне не понимал, отчего она не разделяет его чувств.
Она терпела, мучилась, почти умирала, но верно и преданно всегда была «подле него». А потом и вовсе переместила все «праздники жизни» к себе в дом. Готовила «тазиками», потом, разложив всех «дежурила на тазиках», в итоге мыла их от всего «накануне откушаного»….
Сын рос и часто заглядывал в глаза, куда-то туда – в самую душу,… он же теперь частенько подбрасывался к бабушке с дедушкой. Совесть поначалу как-то еще подергивалась, но потом, почти онемела, ослепла и оглохла. А еще, сверху ее придавило окружающим и авторитетным мнением. Все, родные, друзья и общепринятые нормы, убеждали в том, что они абсолютно правы, а у нее…пройдет, и тогда она их полностью поймет. Она старалась.
Действительно, когда взрослые, умудренные опытом люди, при должностях и успешных карьерах, да еще и прошедших войну, говорят о том, что, ей, совсем еще молоденькой, ничего не знающей о жизни, надо бы прислушиваться к старшему поколению, а не своенравничать, становилось неловко. Было неудобно перед ними и все же совестно перед сыном.
Она сдалась, отказавшись от собственного мнения, и успокоилась. Сын? Но, ведь все так живут, значит, все будет хорошо, значит так надо. Не могут же все они ошибаться? Это просто пока, она пока, чего-то не понимает!
Снова в ее руке появилась, уже казалось навсегда забытая сигарета, отчего последующие похмелья стали еще более невыносимыми.
XI
Это
Как это было удивительно! Это было таким потрясением,…а подруги смеялись, не в силах поверить, в то, что она об «этом» даже не слышала.
Большой круг, расчерченный на ватмане, по его краю – прописаны буквы и цифры, в полной темноте горела одинокая свеча. Все было похоже на театральное действо, если бы только не один, поразивший ее сознание момент – блюдце двигалось так, что пальцы, которыми за него держались, почти не успевали за его перемещениями.
Стоило только кому-то из присутствующих сформулировать свой вопрос, как блюдце «оживало» и стрелочкой, на нем начерченной, очень быстро, указывала на буквы, из которых получались слова или предложения. Скорость, с которой оно «ходило» по ватману, не поддавалась логическому пониманию.
Но еще больше поражали повествования, выходившие «из-под его пера». Иногда блюдце, разгонялось так, что улетало со стола, и в эти моменты становилось страшно, от непонимания силы, которое стоит за всем этим. Было понятно, что это не фокус и не розыгрыш, и то, что блюдце, само по себе не обладает разумом. Больше не было понятно ничего. Информации, кроме как преподнесенной «продвинутыми» в этом вопросе подругами, тоже: спиритический сеанс, общения с духами.
«Вот это да, - размышляла она. – Мне уже столько лет, а я впервые это увидела, и только после увиденного, узнала о том, что это такое! Хотя, честно говоря, до сих пор так и не могу понять, как? Ну ладно как, что за всем этим кроется? Много лет, в школе в нас воспитывали атеизм, я сама готовила политинформации на эту тему, высмеивая всю эту ерунду….
А теперь вот, «перестроились» и началось такое, что уже и не понятно ничего, и даже как-то жутковато».
Инициатора и руководителя спиритических сеансов – она «изманьячила», ведь было столько вопросов, и очень хотелось знать. Собранных в результате бесконечных вопросов, хватило для того чтобы закрыть пробелы, вернее полную брешь в вопросах мистического плана. А уж, сколько историй о необъяснимом и сверхъестественном было тогда переслушано!
Становилось страшно и вместе с тем – страшно интересно, она ведь очень любила сказки когда-то, и теперь, во взрослой уже жизни, они удивительным образом продолжились….
Вскоре спонтанно сформировавшийся кружок, распался, поскольку в коллективе начались ссоры, недопонимания, и главной причиной, была информация, «выдаваемая» блюдцем. Оно порою «выставляло» одного из участников, в самом неприглядном свете или обличало в таком, что меж подругами непременно начинались раздоры.
Ей даже стало жаль утраченной практики, но было понятно, что она и не могла бы продолжаться дольше, поскольку все вопросы, а они были простыми и практически у всех участников - одинаковыми, закончились. Дальше обывательского любопытства коллектив не двигался, и интерес к «вещающему блюдцу» неминуемо снижался.
Прошло и прошло. В жизни, не суеверного, в общем-то, человека, вновь воцарилась атмосфера привычной и едва не утраченной реальности. Это – осталось в памяти, увлекательным приключением, в мир фантастики, со всеми своими удивительными ощущениями и переживаниями.
Это – прошло…, началось другое «это»! Все та же, искушенная в таковых вопросах подруга, продемонстрировала новый вид «общения с духами» - автоматическое письмо. Индивидуальный способ общения, в одностороннем порядке, который заключался в том, что любой пишущий предмет, в ее руках, начинал выдавать тексты, якобы от имени, пришедшего к контактёру… духа.
Подруга «писала», после чего они вместе вчитывались в полученный материал, с жаром обсуждали и анализировали. Это новое общение стало иным, в нем совсем немного было вопросов личного интереса. Не рассчитывая на то, что ответы будут из области «истины первой инстанции», они, тем не менее, дали абсолютную волю своему неуёмному любопытству.
Вскоре были: Чумак, Кашпировский, Джуна, книги Лазарева, книги по интересующей теме, которые словно сами приходили в руки, и живые люди - с их настоящими историями о личном, мистическом опыте.
И ушедшие, но оставившие такой яркий след, что все существо откликалось на истории их поразительных судеб, таких, к примеру, как у Ванги: «Проснулась. Как прожить свой день? Взор подниму на небосвод. И думать и трудиться – лень, сбежать охота от забот…. Но на столе, с закладкой книга, что не прочитанной лежит, а в ней, еще одна интрига, туда пытливый ум бежит. Открою, утону опять, за буквами, увидев жизнь.
И буду разум наполнять, а он кричать мне: «Удержись, за эти строки. Все постигни. Узнай о ней. Она была! Учись с примера этой жизни, где смысл – добрые дела!» И зачитавшись, погружусь,
в ее ярчайшую судьбу. А, продвигаясь, устыжусь,
да с праздностью начну борьбу! И имя доброе её
растопит лёд в душе моей. Благодарение своё
пошлю потоком нежным к ней: «Вы были Ванга! Знаю – были и Вы не вымысел, ни миф, среди людей, в «миру» Вы жили! Такие чудеса свершив,
что тем, кто не был подле Вас, ужасно трудно в это верить. И сомневаются подчас, они, не зная, как проверить…. Сомнений этих список длин, начнем с Христа, продолжим Вами…. Случается, что до седин мы все же не способны сами принять за факт – сомненья бьют. И убираем в «долгий ящик», все размышленья. А уют, становится для нас все чаще побегом, от смятенья душ, от осмысления чудес…. Иль кто-то твердо явит: «Чушь!» И отмахнется наотрез от всех от Вас. Да в суету, нырнет безвылазно – несчастный. Свет, променяв на темноту, жизнь, проживая безучастно.
Но только тот, кто не посмел признать великое – «заочно». Кто видимо не захотел в «духовном», утвердиться прочно". А кто поверил и примкнул
к ученьям Вашим, он иначе на бытиё своё взглянул – «глазами» женщины не зрячей! И научился он у Вас, тому, в чем мастер Вы большой: с любовью жить свой каждый час. И видеть этот мир – душой!»
Свои первые попытки стать пишущим медиумом, она делала неуверенно, ну, да и результаты были соответствующими: на фоне строчащей «как пулемет» подруги, имела бледный вид и скромную практику. После двух, трех, прописанных слов – рука становилась неподъемной и начинала жутко болеть.
Это - затянуло так, что стало занимать все мысли и время. В итоге, от увиденного, услышанного, прочтенного, узнанного и пережитого – в голове случился затор. То, как она жила все это время, стало казаться не правильным, все прошлые представления о смысле жизни рушились, аксиомы – подвергались сомнению и почва под ногами собственных убеждений, становилась зыбкой.
Стали одолевать кошмары, чередующиеся бессонницей, но, самым большим шоком было то, что в голове порою раздавались чьи-то явно чужие мысли, будто кто-то произносил их вслух, но там, у нее внутри и пугающее ощущение присутствия кого-то рядом.
Однажды утром, она испытала этот самое присутствие уже в физическом проявлении. На спине явно что-то «сидело» и вдавливало ее в диван, но при этом не было возможности пошевелиться или закричать. Казалось, что этому оцепенению, не будет конца, от этого навалился бесконечный ужас.
Она изо всех сил пыталась открыть глаза, чтобы посмотреть на отражение в телевизоре, стоящем напротив, но они не поддавались ее воле. Слыша собственный стон, больше похожий на мычание, все же силилась, и на какое-то мгновение, ей удалось их открыть: на темном экране никого, кроме нее не было!
Когда подобная ситуация повторилась, стало понятно, что вслед за животным страхом пришло и осознание - доигралась…. Рассказала подруге, та – глазом не повела, а лишь поделилась своим, подобным опытом. Дальше было больше, стоило только начать поднимать эту тему среди знакомых, так тут же находились те, кто охотно излагал пережитое им, лично.
Отличие было лишь в том, что одни говорили об этом как о вещах привычных и ничуть не удивляющих их самих. Другие же испытывали неподдельное любопытство к такому откровению, и начинали свои, со слов: «Я никому не раньше рассказывал, боялся, что за сумасшедшего примут» или «Я думала, что одна такая». Стало значительно легче, ведь все они не были связаны с изучением спиритического общения, и просто переживали подобный опыт, не в этой связи.
Особенно хорошо помогла, прочитанная в книге фраза, о том, что духи, не имея физического плана, способны воздействовать лишь только на сознании человека.
Проникнувшись этой идеей, она, «трёх-плановая», как-то и впрямь стала меньше их, «двух-плановых», бояться.
XII
Осознание
Так получилось, что ставшие уже привычными пьянки-гулянки, заканчивались тем, что она просыпалась среди ночи или под утро, и вместе с небольшим или большим похмельем, наваливались разные мысли и вместе с ними - жуткий страх неминуемой смерти. Со временем, к ним присоединилась боль в груди и невозможность сделать полный вдох.
В эту ночь она проснулась от жуткой головной боли и тошноты, пошла в ванную, освободила желудок, легла. Знобило так, что невозможно было согреться, бешено стучало в висках. Перед глазами стоял образ сына, а в ушах прокручивались слова, из дневных новостей: …погибли оба родителя…, после очередного веселья…, из-за не потушенной сигареты…, остались несовершеннолетние дети…. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из ее груди.
- Проснись, слышишь, проснись, - расталкивала она крепко спавшего мужа, - Я сейчас, наверное, умру! Что-то мне совсем плохо…
- Что опять случилось, - он по привычке взял ее руку, что бы прощупать пульс. – Да, слушай, надо тебе, наверное, опохмелиться?!
Они сидели напротив друг друга, в её руке была полная рюмка, но в горло она не лезла, в голове были такие мысли, что удавиться хотелось, даже и, не дожидаясь смерти с похмелья.
- А если мы с тобой вот так вот, с рюмкой в руках, когда-нибудь здохнем…, от пьянки? - неуверенно спросила она его. - Вот если пожар, например…и все…а?!
- Всякое может быть, конечно,…ты чего не пьёшь? Выпей, легче же станет, - ему явно было не до этих разговоров, и он решительно заключил. – Знаешь, а по мне, так пусть уж лучше, молодым и здоровым, в веселье и радости, чем старым и немощным, в мокрой постели!
- А сын? Ему, представляешь, как ему-то потом жить, со всем этим грузом, вспоминая своих, родителей, - она отставила рюмку. – Не могу я, противно мне, не хочу.
- Все хорошо будет, не выдумывай себе всякую чепуху! – муж пытался ее подбодрить. – Да мы ж не алкаши какие-нибудь! Полный стол еды, выпивка дорогая. И культурная программа есть, песни, танцы, домино, карты. Ты вон, стихи, какие читаешь!
Она немного успокоилась, проводив мужа на работу, снова легла и задумалась: «Ну что я опять поперек песни? Он же прав, надо только ограничить себя и все. Таким похмельем как мое, больше ведь никто, не страдает. Да и не надо лишнего пить, все равно, после третьей, она же, как вода уже льется! Лучше не станет, хуже – да! А сын? А…»
На следующий день они вдвоем сидели у кабинета к кардиологу. Дышать не получалось, в груди болело нестерпимо.
Обследовав сердечную мышцу, врач поздравил с тем, что по его части – все в норме, а вот к психотерапевту сходить – стоит.
- Ложитесь на кушетку, закройте глаза, постарайтесь максимально расслабиться, - пожилой доктор был внимательным и абсолютно спокойным. – Вы мне сейчас все расскажете и я, постараюсь понять Вашу проблему и помочь. Что Вас беспокоит?
- Знаете, доктор, я думала, что у меня сердце, и что я умру, но кардиограмма хорошая, а терапевт отправил к Вам…а я, первый раз на приеме у… у психиатра, - начала она, явно не зная чем продолжить. – Вот….
«Господи, что же я ему должна говорить, а чего не должна говорить?! Если я сейчас начну с начала и расскажу обо всем, то мне в палату номер шесть – прямиком придется идти. Вернее, отвезут, спеленавши, - размышляла она в параллели с их диалогом. – А может все-таки рассказать, ее начнут лечить, вылечат, и все станет хорошо?!»
Вместо этого она поведала ему о том, что пишет стихи, прочла и уже сидя напротив выписывающего рецепт врача, пристально стала его разглядывать. Не впечатлил. Рассказать ему все – не возникло желания, казалось и чувствовалось, что он смотрит сквозь нее, говорит дежурные слова и по большому счету, абсолютно равнодушен к ней, а уж тем более к ее внутреннему миру.
Надо отдать должное – поход к психотерапевту оказался полезным, таблетки погружали в бесконечный сон, мысли – покинули голову, и наконец-то все тревоги и волнения – отступили.
Самым приятным в этой истории было то, что надо было и нужно было пить таблетки, и ни в коем случае – спиртное! Она теперь стала больным человеком! Все жалели и старались не огорчать, были внимательны и заботливы, как никогда. Ей только оставалось озвучивать свои желания….
На повторный прием, к врачу она решила не ходить, и вместе с тем, однозначно и решительно отказаться от таблеток. Они помогли успокоиться, но пить их дальше – не хотелось. Все это определенно напоминало пьянку. И там и тут отключало мозги, и все проблемы и сложности – отступали, на время. До следующей рюмки или таблетки.
Там, в том состоянии, конечно, всё как будто отпускает тебя, и видимо поэтому, так тянет вернуться и пребывать там подольше?! Но, вот только реальность остается реальностью, и жить-то нужно в ней, а не в иллюзорных мирах.
Там, в настоящем, ее сын, которого она бесконечно любит, которому она много чего должна и обязана. Как мать, взявшая ответственность за его жизнь,…перед Богом. Перед тем, о ком она так давно не вспоминала, кроме как всуе. К кому давно не обращалась….
XIII
Иоан
Когда не писались стихи, она рисовала, чаще всего женские лица, которые всегда были разными, как внешне, так и эмоционально. В этот раз получилась милая девушка, с пронзительным взглядом…. Под портретом появились слова, которые навеяло рисование: «Изведать истину мирского бытия, смогу ли я? Успею ль я?»
Время словно остановилось, было хорошо и уютно на душе, а глаза наполнились слезами, теплыми и приятными….
Вдруг, рука начала двигаться в своем направлении, казалось, кто-то незримый заимствовал ее и решительно настроен писать. Из-под нее стал появляться текст, а когда карандаш остановился, и кисть обрела свободу, взору предстали строки: «Жемчужина лежит в душе твоей, отмыв ее, ты не расстанься с ней. Люби людей, им помогай, и их жалей. Ты сможешь все, ты всех теперь сильней. Люби, и знай – любовь лишь только может, все излечить, что так тебя тревожит! Живи с надеждой и свои дела, твори без злых обид и без упрека…так проживешь ты долго, а пока – лишь потерпи, до срока. Чем меньше ждешь, тем обретаешь больше, чем даже ожидаешь».
«Что это сейчас было? – пронеслось в ее очнувшемся от предшествующей неги сознании. – Сама? Нет! Я пишу стихи, но не так вот – враз, да и себе самой такой хвалебный-елейный памфлет сочинить – рука не подымется!!! С такой скоростью…почерк, он тоже совсем не мой…. Кто это?»
Рука «продолжила»: «Я – ангел-хранитель твой. Имя мне – Иоан».
В голове ее началась смертельная схватка между мнениями по поводу происходящего. Одни уносили в полную эйфорию, другие же, напротив, прибивали к земле. Ангел-хранитель, как волшебно звучало это сочетание слов, как кружилась голова от возможной своей избранности и определенной, «сверху» - миссии. И как отрезвляли от этих мыслей, знания о спиритизме, полученные из книг Алана Кардека. Самообман, одержание или просто насмешки духов, играющих на человеческом невежестве, пороках и глупости?!
Она застряла в этих своих рассуждения…. В памяти всплыла история про «буриданова осла», а в сознании – четкое понимание того, что выбор – невозможен. Все эти «за» и «против», стали теми самыми «пятьдесят на пятьдесят». Мозг оказался абсолютно бесполезным, эта задача для него была не решаемой, ему нечем было аргументировать. Он просто играл в пинг-понг…. А потом, «шарик» улетел куда-то за пределы стола и всему на смену пришел привычный и всепоглощающий … страх.
Она схватила ручку, в надежде, что дополнительная информация (полученная от…, не важно, пока от кого), подарит недостающий её сознанию «пазл», и все, непременно встанет на свои места.
Рука была «нема». В голове зашуршали собственные мысли, обращенные, казалось в уже совсем забытое направление. «Господи, мне чувствуется, что за всем этим есть что-то настоящее,
Но, если ошибаюсь я – покажи мне это, останови меня, если я иду опасным путем, - в полной тишине, внутри себя, произносила она с жаром. – Если церковь запрещает и если последователей у спиритизма так мало, то может быть это действительно что-то греховное, а я так слепа, что иду на поводу у своего любопытства…и чувствую, что скоро действительно дойду?! Помоги, подскажи, а?!»
Запись-продолжение оказалась достаточно лаконичной: «Никому не верь на слово, даже мне. Убеждайся через опыт и знания. Иоан».
«Буриданову ослу» повезло, он умер, меж двух, равноудаленных источников еды, так и не сумев определиться с выбором. Ей теперь тоже хотелось его участи, поскольку было совершенно понятно – что ничего не понятно, а для того чтобы понять, нужно … набраться смелости и искать.
А это очень страшно. Да даже жизнь в полном страхе, лучше, и привычнее, нежели походы в неизведанные дали. Ты знаешь, где ты и, собственно – кто ты, а смелость и безрассудство, они же непрактичны! А как потом будет стыдно, когда все осудят и высмеют, как ты будешь жалок, как будешь жить потом? Сколько их, несчастных жертв самообмана, или чужого влияния, сгинуло и представляет теперь нам, разумным, яркие и доказательные примеры. «Безумству храбрых, поем мы песню», но что в тебе явится движущей силой – храбрость, или, же твое безумство?!
Она думала, думала, думала….
Так неожиданно начавшийся диалог был поставлен на научно-исследовательскую основу, а в параллели шло глубокое и вдумчивое изучение оппонентского мнения. Базы данных «за» и «против» пополнялись усердно и усиленно. Столько читать ей не приходилось еще никогда. Вместе с тем, проводился непрерывный анализ, переработанной внутри своего сознания информации.
Со временем Бог, вдруг перестал восприниматься седовласым старцем, следящим за каждым твоим шагом, и укоризненно прищуривающим свои голубые глаза, дабы всегда есть, за что упрекнуть твое несовершенство. И ад, перестал восприниматься зловещим поварским цехом, по беспрерывной жарке…. И рай, с его «вечным» счастьем, тоже стал видеться ограниченным и скучным.
И на фоне всего этого, все отчетливее прояснялось понимание, что жить надо сейчас, что надо жить, а не существовать. Перестать боятся, и действовать, а не стремиться лишь «проторчать» на Земле, в замирании и ожидании смертного часа-распределения.
«Век человечий быстротечен. Но, при любой длине пути, вопрос решаем, что извечен:
«Какой дорогою пойти»? Какой из этих двух дорог?! Других как оказалось, нет! Но есть оставленный итог Умов великих, их совет: «В себе одном найдя опору, ни на кого не уповая, живя «вне Бога», очень скоро в сознанье костном застывая, течет по жизни до конца, того, итогом что «отмечен»:« Сын, - не увидевший Отца. Отвергший Дух Святой. Конечен». «Обретший» в Боге постоянство иными мерками живёт, вне времени и вне пространства, вперед, по вечности идет! А третьего здесь не дано. Вне Бога или же при Боге. Ведь, кто не выбрал, все одно, считай, остался на пороге».
Иоан, именующий себя ангелом-хранителем, давал помимо прочего и чисто житейские советы, применение которых на практике приводило к удивительным и добрым результатам.
«Зачем ты поднимаешь руку на сына? Можно и нужно обходиться без насилия, прошу тебя, прекратить это, – однажды написал он порывистым почерком, вместо ожидаемого ею ответа на очередной философский вопрос. – Ты же мать, женщина, где твоя доброта и ласка, где любовь твоя?»
Это отрезвило, обескуражило, пристыдило и, главное – заставило задуматься. Она вспомнила, о том времени, когда у и ее мамы заканчивались аргументы, и она, не в силах сдержать себя…поступала с ней точно так же, как сейчас, поступает она, со своим сыном. И то, как было больно и обидно, как зарекалась она в том, что своих детей никогда пальцем не тронет…никогда!!!
А потом, как-то по инерции, изо рта стали сыпаться те же, когда-то так больно ранящие ее детскую душу, слова. И рука «подымалась», словно сама собой. После чего она корила и ненавидела себя за это, просила у сына прощения. Но, снова и снова теряла контроль и повторялась.
До этих самых слов, которые были пусть и не самой приятной, но все же, самой настоящей правдой. Работа над собой, самодисциплина и совесть – со временем сделали свое дело. К обоюдной радости и ее абсолютному счастью, унаследованные привычки атрофировались. Это была большая и впечатляющая победа, вместе с которой пришла огромная благодарность и признательность. Ему. Иоану. Ангелу-хранителю ее….
Многое, из «написанного» им, нельзя было не доказать, не опровергнуть, но вместе с тем это было иное представление о мире и природе многих вещей и явлений. Это было такое объяснение, что – все вставало на свои места, и было справедливо, справедливо для всех:
- Распредели, кого, на твой взгляд должен любить человек: Людей, Бога, себя?
- Ну, все ж просто, - ответ ее был мысленным, но однозначным. – Бога, он дал нам жизнь, Он начало всего и вся!!! Людей, мы ведь живем для того чтобы помогать друг другу, любить и поддерживать. И себя. Нужно быть скромным, служить Богу и людям, и за это, потом уже, можно уважать и любить себя….
- А как же «возлюби ближнего своего, как самого себя»? Сначала нужно познать и принять себя самого, потом познать Бога, как источник духовности и обрести истинно религиозный взгляд, и лишь потом – людей. Только так ты сможешь остаться независимым человеком, доверяющим Существованию и способным помогать ближним.
Если на первом месте – Бог, потом люди – ты будешь всего страшиться, и стремиться переложить все ответственность за свою жизнь на Него, станешь фаталистом. И людей будешь любить только «своих».
Если Бог, а после него – ты, то ты будешь способен посвятить жизнь свою служению Ему, будешь чувствовать себя избранным, избегать всяческого греха и несовершенств, гордиться своим превосходством и мысленно, прогуливаться по предвкушаемым райским кущам. Людей же будешь любить не искренне, а вынужденно. Это будет более походить на терпимость.
Если вначале люди, потом ты, то на ориентиры твои будут влиять веяние времени, общепринятые нормы и взгляды. Ты будешь любить человечество, но никогда – отдельную личность, тем более, если она стремится к независимости. Себя будешь принимать, только тогда, когда ты востребован, реализован и признан в обществе. Самооценка будет повышаться или переводиться в самоуценку, исходя не из личного мнения о себе самом, а из мнения других, о тебе. Атеизм, при таком раскладе, всегда будет предпочтительнее.
Ну а если на первом месте ты, а потом люди, то Бог, с его религиозным аспектом – это лишь атрибутика в интерьере, да посещение «божьих» мест, для - «на всякий там случай», или «так надо». Людей будешь любить лишь ответно и тех из них, кто любит тебя, но лишь так, как бы тебе этого хотелось.
Так что, начинать нужно с обретения самого себя»!
XV
Я
Все прочтенное откликалось рифмами: «Общение обогащает! Правдиво данное сужденье. А чем, лишь то определяет, чему даем мы предпочтенье. Одни в итоге умножают идеи, пищу дав уму. Другие праздность насыщают, не научаясь ничему. У первых горизонты шире, от плодотворного общенья. Вторые ищут в этом мире
единства в умозаключеньях. Общение – обогащает! И подтверждает убежденье тому, кто жизнь воспринимает как индивидуум, кто твореньем Всевышнего признал себя…. Но, так же точно подтверждает и то, что «стадный» признаёт: «Есть Мы, а значит, нет – Тебя!»
«Я больше не буду пить! Все! - сказала я. – Я не хочу так больше жить. Я так решила»!
Это я сказала…Я!
Это был мой первый, самостоятельный выбор. Это была революция, но я, как и советовал мне Иоан, боролась не против чего бы, то, или кого бы, то, ни было, а за себя!
Впервые в жизни я плюнула на то, что мне говорили люди, на их представление о том как «нужно и должно». Черное – стало черным, а белое – белым, добро – добрым, зло – злым. У меня появилось свое, сформировавшееся, за последние годы неустанного поиска, мнение. Я не верила больше им, взрослым и умным, высокопоставленным и умудренным… я знала, знала, уже почти наверняка, что они во многом – не правы!
Все происходящее дальше было ожидаемо и предсказуемо, но меня уже не волновало так, как раньше. Я словно проснулась, впервые начала дышать полной грудью и жить осознанно.
«Начиталась всякой ерунды, монашка, тоже мне, - пришел, в ожидаемую мною ярость, муж. – Ну и не пей…тебе то что, сидишь дома, не работаешь. А у меня на производстве одна валюта – пузырь, и только с ним можно достать то что тебе нужно. Думаешь, мне всегда хочется пить?! Нет!!! Но жизнь такая, с тем надо выпить, с другим, с третьим. Это люди, которым нельзя отказать, они не поймут. А от них многое в моей работе зависит, понимаешь?!»
Я его прекрасно понимала, и то, что для него, отказ от пития – стал бы выпадением из социума, особенно. И то, что белая ворона-домохозяйка, это не такое тяжелое испытание, в сравнении с его, возможным, статусом изгоя. Но ведь это я бросала пить, а не он! И пусть он воспринимал этот мой демарш как предательство, я уже была готова к такой реакции.
Друзья тоже, загрустили и поспешили упрекнуть в угасание былого гостеприимства и радушия. Я искренне призналась им: «Знаете, когда мы пьем, потом кричим наперебой о любви, дружбе и радости жизни – все так замечательно. А что утром, «квадратная» голова, сожаление о словах и поступках, казанных и совершенных накануне, стыдливость и молчаливость? Всех кого мы вчера так любили, на следующий день видеть не хочется?! По трезвому ведь и разговаривать нам по большому счету не о чем. Да и в застолье, у нас одни и те же истории, которые мы уже по сто пятьдесят раз проговорили и прослушали! Мы собутыльники, а не друзья! А я хочу настоящей дружбы, поэтому говорю, то, что чувствую и думаю – ни к чему хорошему наше пьянство не приведет!»
Но, пожалуй, самым сложным для меня был разговор с моим отцом. Его я любила, очень. Украдкой любовалась им, умным, голубоглазым, задумчивым и вечно стесняющимся себя самого.
В детстве, в юности моей, он всегда был рядом, но всегда молчалив и скромен. Его эмоции принадлежали только ему одному. Он улыбался, но громкого смеха его я не слышала никогда.
Он жил там, где-то внутри себя самого, интересно жил. Вечно изобретая и рационализируя на работе, он и в свободное время был не менее увлеченным, всегда. Порою, его молчаливость напрягала, и хотелось тепла и участия, но выплески чувств и эмоций случались тогда стабильно редко.
Теперь же, многое изменилось, и у меня, словно появился еще один отец. Он смеялся и плакал, пел, как мог, говорил о любви, делился своими мыслями и вступал в затяжной диалог…со мной, а иногда даже пускался в пляс.
Протрезвев же, принимал привычный облик, одевал на лицо застывшую «маску-слепок», напускал на себя серьезность и бесконечную задумчивость. Захлопывался, отстранялся и, в основном молчал или вовсе убегал на работу, рыбалку, огород, лес.
И этот, второй, поначалу внес в наше общение столько радости, что хотелось лишь одного, чтобы тот, первый, навсегда остался в прошлом. А вот когда эта мечта стала сбываться в буквальном смысле, от того, что повальное пьянство вошло в привычку, мне стало не по себе.
Решиться заговорить с ним, стоило огромных усилий. Готовилась долго, сокращала речь до минимума, боялась, но знала, что сделаю это, рано или поздно.
Отец явно испытал шок, когда придя в очередной раз в гости, и застав меня одну, завел привычную беседу о политике и возможности жизни на Марсе. Я подошла к нему, сидящему на диване, села рядом … и обняла за плечи. Ему, (для меня это было очевидно) стало не по себе, он замер. Разомкнув свои руки, и поймав его взгляд, поведала, то, что хотела, но до этих пор не могла решиться сказать ему: «Я могу обнять тебя и сказать, что очень люблю тебя, пап…и мне не нужно для этого пить, понимаешь. Когда ты пьян, то целуешь мне руки и говоришь такие теплые и трогательные слова, а протрезвев, делаешь вид, будто ничего и не было. И мне не понятно потом, то ли это ты говорил мне, то ли водка…понимаешь?!»
И все, я объяснилась со всеми и зажила!
Сын… как же хотелось вернуть ему все то, в чем его обделила! Мы стали общаться днем и ночью. Как это было здорово сидеть с ним за воодушевленным рисованием натюрмортов, лепкой и игровой приставкой. Слушать его, внимательно, не на бегу, как это было раньше.
Я часто засыпала в слезах, от счастья, от умилительной радости, которую получала от своего маленького мальчика. Вспоминала о том, как совсем недавно, когда он просил рассказать ему «ну еще одну сказку, пожалуйста», злилась и отказывала своим категоричным и резким: «Все, спи, я сказала!» Закрывала гневно дверь его спальни и бежала на балкон. Курить….
Как теперь все было по-другому, как было все правильно, честно, справедливо и по-настоящему хорошо. Хотелось лишь одного – что бы так было всегда. И казалось, что так оно будет.
Я менялась стремительно. И жаждала еще больших перемен. Нового. Развод с мужем казался неминуемым актом и даже необходимым для начала новой жизни. Нам было теперь не по пути. Он, может и не хотел, но был вынужден оставаться там, а мне нужно было двигаться вперед.
Все его попытки бросить пить ради нас с сыном, заканчивались очередным срывом, неприглядными сценами и новыми, пустыми обещаниями. Казалось, что уходит уважение к нему, что уж там говорить о любви. Было больно, тяжело, жаль всех нас, но продолжатся дальше, это тоже уже не могло. Я поставила точку.
Вернее, это было банальным скандалом, в котором, мы, два, уже абсолютно ненавидящих друг друга человека, на словах ненавидящих, наговорили навозную кучу безжалостных и обидных слов, после которых обоим стало понятно, что это конец – пониманию, уважению и семье.
А когда он ушел, хлопнув дверью, навсегда, я безутешно плакала, вспоминая то самое лучшее, что было у нас, когда-то было. Любовь, которая была…, да нет же, она никуда и не пропала, только взгляды на жизнь у нас стали разными. Сын плакал вместе со мной, и я понимала, видела и чувствовала, что ему очень плохо, что он испуган, растерян и не может понять происходящего.
И я тоже не могла понять, как такое может быть, что муж мой, ушел, сказав, что он уедет отсюда, навсегда. А сын? Он ведь и его сын?! Мне назло? Так может он и не любил ни секунды, ни меня, ни его, а просто «имел» семью, пока в ней ропот не начался?!
Но все равно, ненавидеть его, у меня не получалось. Вскоре затосковало тело, память предалась трепетным воспоминаниям, мысли покрылись «грустинкой», а душе стало одиноко и больно.
Секунды стали тянуться. Вновь возникали сомнения, а вслед за ними приходило полное отчаянье. Дни, состоящие из таких вот резиновых секунд, почти сломили мою волю. Стало страшно, от своей бравады, которая, начинало казаться, может, в итоге, ею лишь и остаться ….
Я поняла, что нужно действовать. Начала собирать документы на развод, и вроде бы стало хоть немножко полегче, от того, что «краеугольные» мысли и раздумья мои, разбавлялись теперь - суетными. А когда случался очередной приступ удушья, от накатывающей обиды – плакала, ревела, выла. Помогало. Легчало. И только после этих водных процедур можно было вновь двигаться дальше.
XV
Мы
В один из вечеров, я, действующая на тот момент самостоятельно и абсолютно уверенно, все же решила «пообщаться» со своим ангелом-хранителем. Мне не нужен был совет, мне нужно было общение поддержка, поскольку о моих планах знала лишь единственная, всегда и во всем солидарная со мной, подруга. Взяв, тетрадку и ручку я приготовилась к получению информации.
Перечитывая ответ, я не могла поверить своим глазам, и уж тем более не собиралась соглашаться с его сутью. Иоан писал о прощении, о том, что это удел сильных, и если мы надеемся на Божье прощение и нам прощается, то мы не должны лишать такой возможности наших близких. А я должна простить мужа и помочь ему. Еще раз. Не бросать, а поддержать! Ехать к нему, забрать его….
Такого предательства я не ожидала, это был самый настоящий шок. - Как же Вы можете мне советовать такое?! - швырнув ручку, взорвалась я, – Как же можно простить? Он там веселится, празднует свою, вновь обретенную свободу, давно уже пригрел кого-нибудь на груди…или его…. Ему же все равно, даже сын не нужен?! Вы что, хотите, чтобы я прошла еще одно унижение, которое добьет меня окончательно?! Я же потом, когда он рассмеется мне в лицо, уже не поднимусь с колен,…а мне, ради сына, надо жить. Не-е-е-т! Ни за что!
- Верни его, ему сейчас очень плохо, ты даже не представляешь, как ему сейчас плохо! – выводила моя рука, - Все у вас будет хорошо, он многое понял и осознал, но думает, что ты никогда его не простишь. А ты прости... прости!
Я никого не хотела прощать. Но, я поехала к нему, посмотреть, убедиться в том, что Иоан – написал не правду и я, удостоверившись в этом, брошу теперь уже сразу двоих.
Мы набрели друг на друга. Увидев его вдалеке, я напряглась, достала выражение лица, преисполненного равнодушия, надела и пошла навстречу. Расстояние сокращалось. Я нервно подбирала слова, готовилась к предстоящей дуэли, не зная наверняка, кто из нас первый «выстрелит». «Буду молчать. Пусть он говорит, – прорабатывая тактику, взвешивала я. – Послушаю, да может, так ничего и не скажу ему, в итоге. Много чести! А если и он промолчит, тогда…все будет и без слов, тогда, понятно».
Он подошел. Моя голова закружилась, внутри все затряслось, а рот онемел. «Господи, - разносилось мое немое восклицание, - Господи, что с ним случилось, за одну неделю, он же на самого себя не похож?!» Передо мной стоял осунувшийся, изможденный, с небритым лицом, и абсолютно потухшим взглядом – он.
Я не помню уже всего, о чем мы говорили, стоя в пустой автобусной остановке, помню лишь то, как оба давились слезами, обнявшись, и перебивая друг друга в своих откровениях.
Когда сын увидел нас на пороге, он так обрадовался, что, не зная к кому броситься на шею, обнял нас обоих. Уткнулся головой и заплакал. Я почувствовала в тот момент, что с его маленьких плечиков словно рухнула тяжелая ноша, мною на него взваленная. Мы вернули ему детство и счастье, и радость. И вся серьезность и грусть улетучились с его детского лица.
Но, самым, наверное, ярким и трогательным моментом для меня, стало их общение. Они, словно не замечая никого вокруг, дурачились, играли, носились по квартире и обнимались, будто не видели друг друга целую вечность. Их любовь была очевидна, она делала их счастливыми. Вернее, ее проявление. А ведь мы, из-за эгоизма, гордости и еще, Бог знает чего, могли лишить и его и себя, этой, самой главной в жизни возможности – любить и быть любимыми….
В тот же день, я решилась и прочла своему мужу то, что написал мне накануне Иоан, заключив:
- Вот! Ты представляешь, а не послушай я его, ничего бы этого не было! Я не верила, но решила проверить. Думала, что все, как раз совсем наоборот, представляешь! Думала, что ты про нас и думать забыл, веселишься, счастлив….
- А Иоан, он как выглядит? – почему-то спросил муж.
- Ну, я его не видела, третий глаз у меня еще не открылся, - выпалила я, не понимая, от чего у него такой серьезный вид. - Но, как-то спросила, тоже из любопытства, и он мне нарисовал автопортрет. Не доказать, не опровергнуть, конечно, но…я тебе его сейчас покажу.
Вернувшись с первой тетрадкой, из нашей, с Иоаном переписки, я открыла, оставленный в ней рисунок автора. Это был седовласый и бородатый старик. В руке он держал рыбу.
- Ты знаешь, я все эти дни пил, чтобы забыться. А за день, до твоего приезда, то ли траванулся, то ли допился, но думал, что уже точно здохну. Опохмелюсь, лягу, а сердце выпрыгивает из груди, уснуть не могу. Лежу, с закрытыми глазами, как живой труп…чего я только не передумал за эту ночь,…а…под утро…, - он казалось, не мог подобрать подходящих слов. - Во сне, передо мной появился старик, на Иоана, твоего, похожий….
- Подожди, подожди, - перебила его я. – Ты хочешь сказать…
Он посмотрел мне в глаза, понимая, что я взволнована услышанным, и не совсем готова доверять его словам.
- Давай я уже расскажу все, до конца, думаешь, мне так легко это сделать? Я уже сам себе не могу поверить, - его серьезность и кажущаяся настоящей искренность, меня успокоили. – Он сказал, представляешь, он сказал, что ты приехала за мной, чтобы я шел к тебе…, и я пошел…, и ты приехала….
- А…, - я не знала, как реагировать, на это его откровение. – А ты…. Это, правда, правда, так и было?! Поверить не могу! В голове не укладывается…, как-то уж все сказочно…, так же не бывает….
Именно в этот момент, я поняла, как трудно оказывается поверить кому-то на слово и почему, мой муж относился с недоверием и скептицизмом к моей практике, пока сам, не пережил подобный опыт.
С тех самых пор, мы стали больше чем просто супруги и друзья. Иоан, уже нам обоим, давал полезные и поучительные советы, утверждая, что многое в жизни в наших силах, и нашей власти, на все остальное - воля Божья.
XVI
Смирение
Я уже не была одинокой, нас стало двое, мы поддерживали друг друга и понимали. Теплота общения, искренность и доверие – стали привычными. Мы говорили все и обо всем, делились размышлениями, воспоминаниями и по многу раз, обсуждали, то, что писал Иоан. Жить получалось, по-человечески, а не «как все» или «абы как».
С трезвой жизнью пришло много радостного, а может лишь вернулось?! День рождения сына, первое день рождения без спиртного, напрягло поначалу родственников и приглашенных друзей, но потом…. Все словно окунулись в детство, обливались водой, бегая по берегу реки с пластиковыми бутылками, ведрами. Ловили рыбу, жарили шашлыки, шутили, рассказывали смешные истории, валялись на солнышке, играли с детьми. И никто не страдал, наоборот, к вечеру, совсем не хотелось домой, так было хорошо.
Такое, стало случаться чаще. И лишь отец, как я ощущала, еще не был готов принять нововведения. Но, на его несмелые реплики «может хоть пивка», всегда отвечала прямым отказом и особым взором. Серьезно, так, чтоб не переспрашивал. И теперь, если он выпивал где-то, то прошмыгивал мимо нашего дома, в гости не заходил, и со временем, «подпольные» пьянки его стали редкими. Я ликовала! Я была счастлива! Какое это было счастье, когда, он, трезвый, стоял с удочкой на берегу озера, а я, украдкой поглядывала на него, и тихонько плакала от этого самого счастья! От умиления, от радости, от любви к нему. А как теперь часто мы разговаривали с ним по душам?!
Про свои взгляды на жизнь и общение с Иоаном, я ему рассказала, но, кратко, без лирики. Словно невзначай предложила прочесть книгу о спиритизме. Как я ждала его реакции! Как боялась, что он не возьмется ее изучать, и я никогда не узнаю его мнения…. Он прочел. А его вердикт, был для меня наивысшей степенью признания: «В этом что-то есть…». Он, атеист и скептик - допустил возможность!
Не могу сказать, что в «полку нашем прибыло», но теперь, он, уже хотя бы понимал о чем идет речь, и то, что со мной происходит, а я была ему бесконечно благодарна за это, зная о том, как сложно понять что-то новое или иное, еще сложнее принять, а тем более применять.
Это был удивительный год, все менялось, и перемены были такими явными, такими капитальными. С перестройкой, на нас обрушилось столько разнообразной информации, что нужно было только успевать поглощать и переваривать. И меняться вместе со страной. У некоторых это не получалось вовсе.
Таких историй, как эта, рассказанная одной приятельницей, было тогда полным-полно: «Когда, наша бабка, сказала деду, что его коммунизм закончился, партия развалилась и членские взносы больше, слава Богу, платить не надо…он, недоуменно поглядел на нее и гневно заявил, чтобы она, с ним, убежденным коммунистом никогда так, больше не шутила. Выложил на стол свой членский билет, отсчитал мелочь и велел сходить и заплатить, не медля.
На семейном совете, в составе которого были и сын художник, с художницей женою, родные постановили, что правды он не переживет. А потому, единственным выходом было продление его неведения. Для профессиональных художников, изготовление поддельной печати, особого труда не составило. Так и прожил он, до самой своей смерти, «внося» ежемесячный вклад, в строительство коммунизма».
Тогда, мне казалось, что мы просто шли не той дорогой, а до той, которая выведет нас не к светлому коммунизму, а к чему-то, еще более лучшему и более светлому – рукой подать! О, это была самая любимая тема наших разговоров с отцом, насмотревшись теледебатов, думских заседаний и прочей политики, мы вступали в затяжные обсуждения-рассуждения. Не могу сказать, что меня сильно интересовала эта область. При каждом удобном случае, я переводила внимание в «свое» русло. Торопливо рассказывая ему о том, что прочла в «самиздатовских» книгах, и брошюрах, присланных мне из Москвы.
Все было хорошо. Но, в какой-то момент, я снова столкнулась со страхом, подумав, о том, что все непременно закончится, поскольку не может продолжаться бесконечно, так же, как и сама жизнь. Но, было одно, существенное «но»! Испытав настоящее счастье, радость и любовь, было уже и не так страшно, как раньше, когда все было непонятным и бессмысленным.
Отец, хоть и продолжал попивать, но уже гораздо реже, и не до «потери пульса». Поэтому, когда вдруг на его лице появились аллергические волдыри, мы стали искать причину «в неудачно съеденном». Но, Иоан, «ответил», что это от водки. Он написал мне длинный текст, прочитав который, я схватилась за энциклопедию, чтобы узнать, медицинское значение слов «рецидив» и «ремиссия».
«Как же ему так сказать, чтобы он воспринял? – размышляя над прочитанным, терзалась я. – Так, чтобы он внимательно выслушал и задумался?»
Единственно подходящим решением было - написать письмо. Я его долго сочняла, перечитывала, то, что написал Иоанн, сравнивала со своим «вольным» пересказом, и старалась не допускать грамматических ошибок. Когда текст был закончен, а я им почти довольна, оставалось лишь набраться смелости, и вручить его отцу. Потом, откладывалось на потом, отеки сошли, и повод, как бы исчез.
В тот момент еще и лучший друг его умер, так, что говорить о том, что надо бы, желательно, перестать употреблять, как-то язык не поворачивался. С одной стороны были отягощенные обстоятельства, с другой – неуверенность в себе. Так я его тогда все-таки и не отдала….
А впереди намечался Новый год, и как-то все опять было не уместно, да ни кстати. На какой-то момент, я даже стала сомневаться в том, что написал мне мой ангел-хранитель.
Утром, 31 декабря отца не стало. Все было непонятно и нелепо. Мы все находились рядом, видели его, даже слегка пообщались. Собирались ехать по магазинам. Как-то неторопливо расселись по своим машинам, и уже начали отъезжать,…но тут выбежала мама, с кричащая о том, что он умер…. Кинулись к нему. Искусственное дыхание до приезда «скорой» и их констатация: «Смерть».
Помню каждое мгновение того события, каждую свою мысль, посетившую меня в тот момент. Время исказилось, стало тягучим и густым. И я могла смотреть на себя со стороны, словно сама уже здесь, а тело мое еще там, слышать свои растянутые мысли, и удивляться тому, как они произносятся в моем сознании – по слогам.
Вокруг были люди, все суетились, что-то решали, приходили, уходили, говорили…, и я была меж них, но как будто и не была вовсе.
Дальше, все перерастало в какой-то бесконечный кошмар. Реальность становилась еще более ужасающей:
- Как, после рождества?! – еще надеющаяся на то что, могла что-то не так понять, спросила я у мужа. – Седьмого января что ли? Так сегодня же ….
- В морге сказали, что они не работают…что, только после праздников, - он словно извинялся передо мной за них. – Ты только не плачь….
Я не плакала, я сошла с ума. Так не должно было быть…, но было именно так!
Помню, как все пытались смириться, сокрушались и возмущались, но настраивались на неизбежное ожидание, слабо представляя себе его суть. Это было бесчеловечно, беспощадно, безжалостно, ужасно, но это было нашей реальностью!
«Господи, на все воля Твоя, - проносилось в моем сознании. – Спасибо, хоть, что не первого января, это было бы вообще сильно! А как жить до седьмого числа, а? Господи, помоги, прошу Тебя, прошу, Господи?»
Тетя Галя, вошла в квартиру с сочувствующим, но спокойным, а главное уверенным лицом. Распорядилось на счет всяких необходимостей, дала адреса, телефоны, и, выслушав наши слезливые повествования о бессердечных патологоанатомах, спросила:
- Деньги есть?
- Есть, есть деньги, - хором откликнулись мы.
- Ну, так, какие тогда проблемы? Шаг сделал – плати, другой сделал - плати!
Через час, труп отца был у нас. Мы его выкупили….
Помню потом, когда трогала его тело, поймала себя на мысли, что оно похоже на замороженное мясо из морозильной камеры, которое я достаю для готовки. И что это лишь его плоть,…но не он. Не он! Он, гораздо больше, чем просто тело! Он – чувства, он – любовь….
Как не могла уйти с кладбища, «оставить» его там, его, такое родное тело и витающую над ним душу.
Это были мои первые «настоящие» похороны, в которых теория проверялась практикой, с ее бесконечнойболью от потери, расставания и… неожиданности. Но проклинать Бога, как, когда-то, в юности, мне не хотелось. К тому моменту в голове моей уже сформировались некоторые, очевидные аксиомы, – все, в свое время умирают! Я знала, что оплакиваю себя, свое одиночество и невозможность его переиначить, что слезы мои полны любви. Что нужно лишь время и смирение. И в словах моих: «Господи, на все воля, Твоя!», лежит мое спасение.
Повторяла их как заклинание, но сутью – не проникалась, она не доходила до сознания, от того, что в голове кружились свои мысли и размышления. «Ну почему, почему он? Именно сейчас, да?! За что?!» - они бегали, словно пони, по кругу, там, внутри моей головы, а из глаз катились слезы.
Смирение не приходило, оно, даже на горизонте не появлялось. Казалось, что умом я все понимаю, а не умом – нет. Тоска по утраченному мною «навсегда» - парализовала, прочитанная философия – не становилась прочным фундаментом, мир чернел и рушился.
Почему-то вспоминались истории фашистских концлагерей, где человеческие судьбы вершились грубо и однозначно. Мне казалось, что со мной обошлись именно так! Распорядились, разлучили и теперь ждут моего смирения…. Я не могла! Не хотела! Не понимала! Мир, в душе моей не наступал, лишь все сильнее становилось возмущение, я давилась слезами и злостью…. На кого или на что?! На Бога или фатум….
«Если существует Он, тогда почему так все несправедливо, – кричала я внутри самой себя. - Или же все в руках слепой судьбы, ведь только этим можно все объяснить?!»
И больше всего я не понимала то, как остальные могут жить дальше, когда его, моего любимого папы больше нет?!
Муж и сын, старались не трогать меня тогда, а я …, я словно забыла про всё и про всех на свете…думала, думала, думала….
В одну из ночей он мне приснился, мой отец, довольный и улыбчивый он смотрел на меня, с теплом и нежностью, рассказывал о том, что у него «там», да как. Просил перестать так, убиваться и плакать. Я не хотела его отпускать и все рыдала безутешно, то ли от радости, то ли от неизбежности очередного расставания с ним. Но, облака на небе стали рассеиваться, открывая моему взору белокаменный город, место, где, по словам отца, он теперь обитает. Где ему хорошо….
Проснувшись, я удивилась, в первую очередь тому, что сон, не исчезал, не ускользал из памяти, а остался ярким и четким фильмом, сюжет которого, можно было «просматривать» вновь и вновь. Еще больше поразило меня то, что пришло ко мне, вместе с этим сном – облегчение. Казалось полным бредом, но ощущения были именно такими – я наконец-то, убедилась, что он жив, здоров, и все у него хорошо. И успокоилась. Безумие?! Но, правда, успокоилась….
«Соберу всех ушедших в памяти, да заплачу над нашей разлукой. Тихо-тихо, от сильной тоски по тем, кто не рядом…. Ужасной мукой обернулась в реальности эта стезя, не хватает «покинувших» свет. «Боже мой, а иначе никак нельзя?!» - вдруг взмолюсь, хоть и знаю ответ. Знаю, верно, но очень хочется, чтобы вечность застыла, как муха в янтаре! От того-то, и ропщется…. Оттого-то страданья и мука…. Испытай меня, Боже, проверь меня, на повестку, поставив вопрос: «В чем значение каждого нового дня, для чего ты родился и рос?!!» Однозначно скажу и осмысленно: «Свой ответ я искала всерьез. Жить без смысла нельзя, немыслимо, без него тонешь в море грез! Для себя только – призрачен мой конец, вечный страх, пустота, и тоска. Для себя… и других…и с Тобой! Отец, пусть Твоя направляет рука! Ты, назначил рождаться и умирать, не стоять, а идти и расти. Я осознанно буду Тебе доверять и молиться безмолвно в пути. Всех ушедших из жизни я встречу! Смерть моя станет этой датой …. А пока…, я зажгу за них свечи и скажу им: « До встречи… когда-то!»
Жизнь снова забурлила, потихоньку, помаленьку, и все остальные, любимые мною люди, стали мне интересны и дороги. Именно тогда, захотелось, чтобы их, родных и близких стало больше. Хотя бы еще на одного человечка.
XVI
Дочь
Я хотела дочку, но, умудренная опытом, понимала, что тайны рождения и смерти сокрыты от меня, и на все Его воля, не моя. И все, же продолжала тихонько мечтать и грезить ею.
Потом она мне стала сниться! А столько тогда было снов, таких же как «тот», про папу, которые не забываются. Два из них стали явью: За месяц до родов, «пришел» отец и назвал число, с которым, по его словам, у меня будет многое связано. Это была дата предстоящего рождения моей дочери.
Другой сон был о том, как я покупаю золотой крестик, с розовыми рубинами. Вместе со мною, в ювелирной лавке стоит девушка, тонкая, длинноволосая, улыбчивая и тоже выбирает крестик, но отдает предпочтение тому, что инкрустирован голубыми топазами. Каково же было мое изумление, когда, в родильном отделении, я оказалась рядом с той самой девушкой!
Мой «нездоровый» взгляд на нее, тогда, (во время наших, параллельных родов), она, скорее всего и не заметила. Но я хорошо, помню, что от этой девушки из своего сна, меня отвлекали только схватки! Я родила дочь, у нее был мальчик.
Когда мой муж выбрал имя для нашей маленькой девочки, я уже ничуть не удивилась тому, что именно так звали девушку из моего ночного видения, материализовавшегося в реальности.
С тех пор вещие сны, стали частью моей жизни, удивительным и воодушевляющим явлением, они позволили мне вступить в общение с Существованием. Заглядывать в будущее, не прямо, но явно! Для чего это открылось мне, я не знала, но была рада этому, как ребенок, поскольку все было таким увлекательным и мистическим. Фантастическая реальность!
Я была счастлива, от появления маленькой принцессы, в которой души не чаяла. Сын стал, лучшим помощником, и заботливым братом, муж проявил в себе новые грани отцовства – нежность, мягкость и еще большую, чем прежде сентиментальность. Из маленьких радостей складывалось наше большое семейное счастье, весь мир, отошел на второй план.
XVIII
Транс
Но, только не спиритический. Я продолжала читать, общаться и серьезно изучать предмет своего повышенного интереса.
Тогда же в мои руки, совершенно случайно попались две книги Алана Кардека о медиумах и философии спиритизма. Они казались бесценными сокровищами, которыми захотелось обладать, во что бы то ни стало. Но, увидев мой неподдельный и повышенный интерес, к своим «непонятно зачем купленным» книгам, их владелица, категорически отказала мне в возможности их у нее приобрести. «Я, наверное, все-таки почитаю, как-нибудь, - ошеломила она меня. - А ты себе другие найдешь».
Я почти обезумела от ее слов, но Иоан успокоил, написав, что у меня, они бы пылились годами, и нужно добыть знания из этих книг, которые никогда не забудутся, став частью меня самой. Так я и поступила: конспектировала и вчитывалась в эти труды, словно одержимая, вникала и запоминала, вдумывалась и анализировала, до тех самых пор, пока не поняла, что это учение уже во мне! Я его съела, переварила и…абсолютно усвоила, на сто процентов!
Было и продолжение этой истории. Спустя пару лет, я наткнулась, в комиссионном магазине, на близнецов-братьев, не доставшихся мне когда-то книг. В одном порыве купила их, за сущие гроши, уже ничуть не удивившись тому, что большинство страниц, были склеены. «Пробежавшись» по ним взглядом, к радости своей обнаружила, что каждая строчка в них мне знакома, суть - понята, а я стала «носителем» этих самых знаний.
Захотелось делиться ими с другими людьми. С подобными мне и, как я надеялась, способными понять меня, моими будущими единомышленниками. Попытки вырваться за круг ближнего окружения вылились в решительные походы к последователям разных нетрадиционных практик.
Один из них был особенно ярок. В большом актовом зале, набилось полсотни разновозрастной толпы. Среди которых присутствовала седовласая бабуля с изможденным лицом и отчаявшимся взором. А рядом с ней, ее безногий сын, на самодельной каталке. Молодой, красивый, здоровенный, … инвалид, ветеран «чеченской». В его потухших глазах стояла пустота, бесконечная и бездонная. Мы сидели в креслах, а он фактически на уровне пола, и от этого соседства все съеживалось внутри. И от жалости и от безысходности.
Когда, после длинной лекции, организаторы объявили сумму, необходимую для прохождения обучения, и треть зала удалилась, нас посчитали по головам, и умножили на обозначенное число. Объявили перерыв. Мне не хотелось врать, и поэтому я решительно направилась в сторону руководителя. Она, завидев меня, спешно приближающуюся, округлила глаза, и в этот самый момент, словно из-под земли, на моем пути появилось живое «препятствие».
- Как Вы смеете приближаться к Учителю, - зашипело оно, разными голосами. – К нему, даже мы не имеем права подходить, пока он сам не позовет! А Вам, нужно записываться!
- Зачем? – выпалила я, - Это Вам она Учитель, а для меня – обычный человек, с которым я хочу пообщаться. Мне нужно задать некоторые вопросы, что бы понять….
- Что бы что понять? – спросила меня блондинка, с орлиным взором и металлическим голосом.
Учитель, немолодая женщина, с ног до головы одетая в черную кожу, вдруг снизошла до меня сама. Окликнув свою свиту, она, через одного из них, призвала меня к себе.
Разговор получился коротким. Я сказала о том, что у меня да как, и что мне хотелось бы лучше узнать себя и найти близких, в этом плане людей. «Так, понятно, приходите на занятия…мы Вас переделывать будем» - решительно заключила она.
Я не хотела переделываться, мне нужно было общение. И когда во время дальнейшей работы с залом, на мне сделали отдельный акцент, дав при этом «немому выговориться», я выложила все. И добавила, что учиться не буду, денег платить соответственно тоже, а лишь стремлюсь заняться самопознанием, для чего, собственно и прошу их помощи.
В очередном перерыве, та самая бабуля, подошла ко мне и произнесла, убитым голосом: «Вы мне только скажите, какое будущее у моего сына будет? Мне ж помирать скоро, а я не могу места себе найти. Как он без меня? С кем хоть будет? Может, найдется женщина ему, а? Я-то смерти не боюсь, я вот за него, такого…, пить начал ведь».
Не помню, что говорила ей, только старалась я очень, поддержать, подбодрить, успокоить. Но, меня, на каком-то витке повествования, остановила, та самая блондинка, из адептов, решительно и агрессивно вторгнувшись в наш диалог:
- Как Вам не стыдно-то, общаетесь с покойниками. Это грех! – почти кричала она мне в лицо.
- Странно как-то получается, у нас, у живых…любили людей, жили с ними, кров и хлеб делили, а как они на тот свет перебрались, так все –вычеркнули и забыли, словно и не было их никогда?! А если во сне приснится усопший, так то у нас оно или «к перемени погоды», или нужно послать его подальше, на не нормативном. Это по-вашему нормально да? Бояться, когда-то самых близких людей?! А Вы-то кто? Вы ведь - потенциальный покойник! Разве Вам такого отношения к себе, впоследствии, хотелось бы?!»
Она растерялась, забормотала что-то себе под нос, и на том мы разошлись, каждый, со своим собственным мнением. К тому времени, у меня уже сформировался стойкий и аргументировано иммунитет, к «общественному»:
«Всё судите? А сами?! Кайтесь!!! Но, если «без греха», то Вы…, я умоляю:– мне признайтесь, то однозначно таковы! И если будет среди вас счастливец тот, что не грешил, не ошибался НИКОГДА…, я попрошу, чтоб научил меня, в грехах всю, так прожить, чтоб словно, но из плоти! Бело и чисто - не следить, судьбу проступком не испортить! Не ошибаться весь свой век!!! К нему на суд пойду любой! Знать это Богочеловек, Коль наделен такой судьбой!»
Посетила я еще пару встреч, наслушалась, насмотрелась, разочаровалась. Немалые деньги, которые взяли с той бабули, не давали мне покоя. Я понимала, что она платит за надежду, и готова будет платить дальше, только чтобы слышать, то, что она хочет услышать. Но, ведь не будь у нее денег, она лишиться этой возможности. Как это печально и неверно - верить только всуе… когда все мы ходим под Богом, а ищем его наместников на Земле.
Снова «повеяло» предстоящим одиночеством, грустно стало и пусто. Не буду скрывать, мне грезились некие перспективы, возможность реализовать себя, и даже зарабатывать. Столько в то время появилось целителей, ясновидящих и прочих, подобных, что я, вполне серьезно подумывала о развитии своих способностей и реализации их, на благо людей. И свое, потом, благо.
Иоан сказал, что это не мой путь, мне нужно заниматься любой мирской работой, а в этой области отдавать безвозмездно, поскольку оно мне не стоило ни копейки. Даром. И я, поначалу сопротивляясь прочтенному, все же пошла, приглядеться поближе к тем, кто устроил из этого прибыльный бизнес.
Но ничего такого, за что можно было бы заплатить без раздумий, я так и не обнаружила. Ту бедную бабулю, помнится мне, посадили перед самыми продвинутыми экстрасенсами и они начали озвучивать образы, им приходящие. «Вижу молоденькую женщину рядом с Вашим сыном, она везет его на коляске. Хорошенькая такая!» - восхищенно заявила одна из них. Бедная старушка просияла от счастья, залилась слезами и …. И все, собственно. А мои мысли складывались в иные строки: «Души твоей одежда – тело! Недуг им правит? Но мой друг, уж лучше б пусть оно болело, чем болен был твой дух! В здоровом теле он здоров, бытует истина одна. Но вдумайся в значенье слов!? Идея эта не верна! Дух мой силен, а тело тленно! И знай, что смысл бытия
Найдется, если непременно жить, в это веруя! Тело, от долгих лет земных, как сношенное станет платье. От опыта житейских битв,
на нем заплата на заплате…. А дух взгляни, каким он стал, пройдя чрез годы испытаний. Преобразился, возмужал, в нем столько опыта и знаний! А жалость на корню души! Она направлена на тело. И всем поведать поспеши, дерзаньем, силой духа, смело,
что немощь тела твоего, лишь стимул доказать на деле, что нет важнее ничего, чем дух здоровый в бренном теле!
Девушке, севшей на стул, следом за ней, один из «видящих» категорично заявил: «Мне пришел образ лопаты. Пахать на тебе надо. Иди и работай, не покладая рук! Тогда и все проблемы решатся!» Она ушла, пристыженная, раскрасневшаяся, вернее убежала.
Так я не могла, да и не хотела. Поразмыслив же на эту тему повторно и более взвешенно, я как-то неожиданно для себя поняла: «А что собственно я из себя представляю? Какой дар или способности есть у меня?! Не станет мне писать Иоан, и…кто я тогда?! Ноль, абсолютный! Они, эти экстрасенсы, хотя бы ауру видят, наверное. А я?! Просто - получатель информации!»
Долгое время, впоследствии, я пробовала «разглядеть» людей. С открытыми глазами, или, закрывая их, да только, все было тщетно. Но, однажды, подруга, рассказывая о том, что ей не вернули ее любимую книгу, подтолкнула меня к очередному эксперименту.
Посмотрев, куда-то внутрь совей головы…я, увидела!!! Описывая подробно книгу, ее обложку, цвет, иллюстрации, я попадала в десятку. Видела, так отчетливо, перелистывала ее, и казалось, могла бы даже прочесть! Потрясающее было состояние, не верилось, но факт был однозначным – я увидела!
Мы «просматривали» еще и еще, все, что приходило в голову, ее старую квартиру, умершего отца, друзей из юности. Это было незабываемое чувство прорыва, куда-то туда, где все существует здесь и сейчас, надо лишь обозначить запрос и «посмотреть». Были и промахи, но редкие, и после некоторой настойчивости, и определенного упорства, разглядеть желаемое, все, же удавалось.
Где-то, в очередной книге, я вычитала, что эта практика считывания информации, как с чужого компьютера, с его памяти. Мне вполне подходило это объяснение, и всем я трактовала его именно так. До одного вечера, который вновь изменил мою жизнь.
XIX
Посредничество
В другом городе, познакомившись с молоденькой девушкой Надей, которая после замужества стала мне родственницей, я настолько сблизилась с ней, что даже приличная разница в возрасте не только не смущала, а даже не замечалась нами. Ей я поведала о себе, кратко, осторожно, попросив не распространяться об «этом».
Естественно, вызвав в ней неподдельный интерес, я была готова продемонстрировать и все свои способности. Закрыв глаза, почувствовала уже привычную дрожь век и начала описывать то, что видела. Ее родителей, которых она потеряла, когда ей было всего около двух лет. Конечно же, она их практически не помнила, но мое описание совпадало с их фотографиями.
Вдруг, я почувствовала чье-то присутствие, рядом, во мне? Было не понятно, но присутствие было ощутимым. На мой немой вопрос, я получила молниеносный ответ: «Я ее мама».
- Надь, кажется или нет, подожди, даже не знаю, как сказать-то… - запинаясь, прошептала я. – Кажется это твоя мама. Но, не знаю. Только надо отождествить ее, может и не она вовсе. Ну, спроси у нее что-нибудь, то, что знаешь только ты и она.
- Даже не знаю, что спросить можно, - растерянно пыталась ответить мне Надя. – Я же не помню ее совсем, только по бабушкиным рассказам, и все. А…, вот, кстати, спроси о том, как я первый раз сама пошла?!
Ответ последовал, но каким он был…. Мой голос озвучивал какого-то, неведомого мне человека, в не свойственной мне манере. Я невольно вспомнила культовый фильм «Приведение» и с одной стороны производя монолог, с другой – пыталась анализировать происходящее. Я понимала прекрасно, что устраивать Наде такой спектакль у меня бы не только ума, но и смелости не хватило. Да и для чего?
А то, что «неслось» из меня, было таким экспрессивным и эмоциональным, что я едва успевала вникать в услышанное и не могла противостоять своим реакциям. Хотелось плакать, от нежных слов, с которыми, та, кто заимствовала мое тело и речевой аппарат в частности, обращалась к Наде. Я не могла видеть ее в тот момент, и лишь слушала их диалог, в котором было много личного.
- Да, доченька моя, еще я оставила тебе приданное: тряпичную куклу и думку. Сама шила и вышивала их для тебя. И первые твои распашонки, - с нежностью произнес мой голос.
- Нет, я не видела их, нет ничего такого у нас в доме. Нет, – недоверчиво, почти шепотом отвечала Надежда, - Нет ничего.
Я открыла глаза, мы, молча, смотрели друг на друга. Каждый думал о своем. Какие тут могли быть слова?! Сомнение и непонимание боролись с удивлением и любопытством. Что это было?!
Потом мы долго обсуждали только что произошедшее, делились своими впечатлениями от пережитого события. А потом сидели, молча, каждая со своими мыслями. Мне было непонятно, сомнительно и если честно – немного неудобно перед подругой, которую я заставила пережить такие эмоции.
Уснуть не получалось вовсе, в голове был хаос и борьба одних умозаключений с другими. На мгновенья проваливалась в короткие сны и вновь просыпалась, размышляя о произошедшем накануне. Около шести утра, раздался телефонный звонок, от которого я подскочила, и нехотя побрела в сторону коридора. Взяв трубку, произнесла привычное «алло», и тут же пробудилась окончательно, там на другой стороне провода была Надя, она кричала, кричала так, что я поначалу не узнала ее.
«Ты прости, что я так рано, просто не могла уже дождаться! – протараторила она, - Ты себе даже не представляешь, что вчера было! Я приехала от тебя домой и прямиком к бабушке, с расспросами. А она мне говорит: «Откуда ты знаешь?! Я не говорила никому об этом?!» Поднялась на чердак и принесла оттуда сверток. В нем, ты представляешь, в нем были - кукла, расшитая гладью подушечка и детские вещи!!! Ты меня слышишь?!»
Я ее прекрасно слышала, но не могла в это поверить. Значит, вчера, Надина мама с ней общалась через меня?! Выходит, что я теперь могу стать посредником между миром живых и мертвых?! Могу….
В этот момент снова захотелось сойти с ума окончательно и бесповоротно, чтобы уже не думалось и не сотрясалось сознание. Действительно, такого поворота событий я не ждала, мне было вполне достаточно имеющихся навыков и практики. И еще, как всегда было много сомнений и страхов, вечных моих спутников.
Уже после десятка таких спиритических встреч, я попривыкла, успокоилась. Лишь одно смущало меня – я сидела с закрытыми глазами, не имея возможности наблюдать. Внимательно и придирчиво вникая в диалог присутствующих, я не могла посмотреть на происходящее со стороны. Только когда общение заканчивалось, и я открывала свой взор, то предо мной, почти всегда было лицо, на котором «все было написано».
Реакции «пообщавшихся» с ушедшими в мир иной, были одинаковыми – потрясение и ликование. А я уходила на время в уединение, чтобы тщательно проанализировать случившееся, сделать выводы и записать их в дневник. Это помогало, впоследствии избегать сомнений и действовать более уверенно.
Еще более помогало незыблемое правило – отождествлять пришедшего гостя. Я же их не видела, в смысле наяву, но закрыв глаза, могла «посмотреть и описать». И если портрет, (а иногда он был так подробен, вплоть до родинок и послеоперационных шрамов) узнавался, то я смело выступала в качестве посредника. А когда между духом и человеком начиналось общение, по их совместным воспоминаниям и задушевной беседе, я, сидя там у себя внутри, понимала, что обмана нет.
По началу, именно этого я ждала и боялась. Обмануться и обмануть. Но, опыт не оправдывал моих опасений. Опыт был каким-то не укладывающимся в голове. Мне говорили после сеанса о том, что я не только детально описала портрет, но и передала манеру общения, употребляемые слова и даже жестикуляцию, когда присущую усопшему. Самым же ярким доказательством для меня, в таких встречах, были моменты, когда, собеседник-человек, утверждал, что о вещах и событиях, только что оговоренных с духом умершего, никто, кроме них двоих не знал.
Но вскоре, на меня обрушились новые сомнения, и были они по поводу темы: «А хорошо ли это? Не грешно ли? Не наврежу ли я тем самым людям?!» От того, круг «посвященных» не расширялся. Да, собственно и не хотелось этого. Для самой себя я определилась, и мне уже не нужно было продолжать доказывать или в чем-то себя убеждать. Я просто зажила дальше. Снова написала немного стихов и погрузилась в чтение, радуясь тому сколько интересного и полезного можно познать в этом мире. Грустно было лишь от того, что книги-откровения, которые переворачивали мое представление о себе и бытие, датировались такими годами, из которых было понятно, что все прогрессивное человечество владело этими знаниями еще лет двадцать тому назад, а ты только что к нему приобщился!
Иоана, к тому времени я уже тоже «озвучивала». Такое «живое общение, не шло ни в какое сравнение с автоматическим письмом. Если раньше было много сомнений, в первую очередь по поводу происхождения текста, и часто казалось, что возможно сама являюсь автором, то здесь, я не всегда успевала проанализировать услышанное, и мне требовалось время, для того, чтобы «отмотать» пленку назад и понять произнесенное мною.
Некоторое время спустя я пообщалась с отцом. Это был он! С ним общалась сестренка, а я, слушая их, овеянная скепсисом и подозрительностью, все пыталась уловить хотя бы полунамек на фальшь. Мне бы этого вполне хватило, для того чтобы все прекратить, слишком это была, в то время, болезненная тема.
Он, моими руками взял ее руки в «свои» и произнес: «Помнишь, доченька…». Они долго предавались, им одним известным воспоминаниям, а я словно жандарм прохаживалась по кругу, заложив руки за спину, внимательно вслушиваясь и дожидаясь окончания, для того чтобы заглянуть в глаза своей сестры и начать ее пытать. Она бы не стала врать и притворяться, ее мнение было для меня очень важным. И когда я открыла глаза, то увидела ее заплаканное лицо, полное такой радости и света, что сомнения мои поблекли. Сестра рассказала мне все что пережила, все свои ощущения, то, что она почувствовала, и что думает по этому поводу. Мне оставалось только поверить ей и позавидовать, самой белой завистью. Как же хотелось мне быть на ее месте, хоть немного…. Ведь он, обращался и ко мне, но, я, слушала свой голос и не могла воспринимать его, ретировалась и впадала в полную прострацию.
Именно это обстоятельство лежало в основе моего недоверия к самой себе. Мне казалось, что только лишь посмотрев на происходящее со стороны, своими собственными глазами, я, в конце концов, смогу окончательно побороть свои сомнения. Или же пережив подобный опыт. Но первое было неисполнимо, со вторым, как я надеялась, трудности были временного характера.
XX
Трудности
А время шло, чудеса случались и дальше, и чаще, только они уже стали привычными. Мне говорили, что скоро произойдет в моей жизни то или иное событие, к которому мне нужно подготовиться. И так оно и случалась. Снились вещие сны. Попадали в руки книги, с ответами именно на «те самые» вопросы, которые я искала в данный момент. Философия, с психологией, тоже прочно вошли в мою жизнь, а их прочтение лишь вторило и подтверждало те истины, которым учил меня Иоанн.
И жизнь моя в ту пору была в большей степени созерцательной и беззаботной, словно я находилась в какой-то параллели с реальностью. У окружающих же меня людей все было не так, и я это прекрасно понимала, наблюдая за ними со стороны.
«Может быть теперь, - размышляла я. – Пришло иное время, и мне будет позволено помогать людям? Работать и зарабатывать себе на жизнь благим делом. Я, как мне думается не пожалела бы денег, представься мне такой случай и обязательно бы пошла к медиуму. Тем более, если там все по-настоящему, без обмана».
Иоанн, ответил мне категорично и твердо, что это не мой путь, мне предстоит идти другой дорогой, а про возможность зарабатывать на этом поприще, стоит забыть окончательно и бесповоротно.
Грустила, но не долго, потому что вдруг, в моей жизни стали появляться трудности. Не свои, чужие трудности, мимо которых я не смогла пройти тогда. Это началось как-то неожиданно для меня самой, в тот миг, когда мне надоело быть в роли стороннего наблюдателя, и я решила выйти за пределы узкого круга общения
Тем более, что девушка, в доме напротив, показалась мне такой знакомой. Я увидела в ее глаза, ту растерянность и ту тоску, которыми, когда-то был наполнен мой взор. Она всегда куда-то бежала, то в лес за грибами и ягодами, то со своей стряпней на рынок. А по ночам, видно было, как она сидит за швейной машинкой, почти всегда до самого утра. Я ложилась – она только принималась за шитье, я просыпалась – она уже умчалась по своим бесконечным делам.
Узнав о девушке из окна напротив, некоторые подробности ее непростой жизни, я прониклась сочувствием. Мне хотелось помочь, хотя я не знала что делать, но решила для себя, во что бы, то ни стало поучаствовать в ее судьбе.
Доброхотство мое было искренним, но сомнения останавливали. «Что я ей скажу? Зачем мне это, видимо у нее такая судьба…. – размышляла я, провожая ее взглядом. – Муж наркоман, маленький ребенок, который даже не ходит в детский сад, беспросветное безденежье и проблемы. Не надо лезть!»
Следующим вечером я подошла, представилась и предложила свою помощь. Анино лицо, в тот момент я помню очень хорошо. Она, явно ничего не поняла, искренне удивилась моему странному предложению и мне, странной женщине из окна напротив, которая решила ее облагодетельствовать. К такой реакции я была готова, да и как она могла иначе отреагировать, Аня просто жила свою жизнь, такую, какою она у нее была, и даже не задумывалась о том, что ей надо помогать.
В моем предложении не было четкой формулировки, и это безусловно оставило девушку в полном недоумении по поводу того как я ей, в ближайшей перспективе собираюсь помогать. Быть может большим заказом по пошиву одежды? Или одалживанием денег? А может возможностью пожаловаться на жизнь?
Первое время мы просто знакомились поближе, разговаривали на разные, в большей степени житейские темы, и начинали решать ее насущные проблемы. С детским садиком, с работой, с мужем и родней. Объяснить необходимость тех или иных шагов, с точки зрения психологии было не сложно, но силы убеждения, как это было в спиритической практике, явно не хватало. И однажды я решила все рассказать Ане, о своей тайной стороне жизни. Не буду скрывать – было страшновато, мы, хоть и сдружились к тому времени, но все же, я не представляла, как она отреагирует и чем это закончится. Все- таки – чужой человек….
Она слушала меня с интересом, а я рассказывала и рассказывала, не переставая, перескакивая с одного на другое. Тишина, вернее Анино молчание, заставляли меня сильно нервничать, я никак не могла поставить точку, меня несло, словно я дорвалась до ее ушей и никак не могла остановиться.
«Все, хватит на первый раз, - наконец-то укротив свой импульсивный монолог, произнесла я. - объешься информацией, переварить не сможешь, и будет в твоей голове каша».
Аня молчала, я тоже. Она ушла в себя, а мне оставалось только ждать ее возвращения и мнения. Хотелось побыстрее, я томилась, еще и от того, что не знала какое нужно сделать выражение лица, многозначительное или попроще?
- А …, а…, можно что-нибудь спросить у него? – через бесконечное количество моего ожидания произнесла Аня.
- Ну, конечно же, - воодушевилась я. – Сейчас, только настроюсь.
Потом было много разных общений, и с Иоанном, и с родными и знакомыми Ани. Для меня этот опыт стал бесценным, благодаря нему, практика стала быстро расширяться, я уже намного легче вступала в контакт пришедшими усопшими, а визуальное путешествие в прошлое получалось молниеносно.
Все было интересно, я «прогуливалась» по квартире, в которой Аня провела свое детство, описывала интерьер, вид из окна, какие-то бытовые мелочи, домашних животных и всякую всячину, которая попадалась мне «на глаза». А моя подруга-ассистент, только успевала вспоминать и подтверждать. Сколько мы прочитали с ней книг и просмотрели фильмов, а сколько переговорили за те годы? И не счесть….
Я была счастлива, видя, что Аня меняется как и я когда-то, и что она становится не только лучше, но и радостнее. На ее примере мне было легче увидеть и понять себя и произошедшие во мне преобразования. Мы не были просто женщинами- подругами, с ней, с Аней, у нас получилось отличное сотрудничество.
Все существующие у нее проблемы решились, Через пару лет она поступила в университет, устроилась на престижную работу, выправила свои взаимоотношения с родными, развелась с непутевым супругом и расцвела. А самое главное – стала помогать словом и делом, людям, которые появлялись уже на ее жизненном пути.
XXI
Потребность
Все было хорошо, живи и радуйся, но…. Отлично помню, как в разговоре с мужем, неожиданно для себя вдруг произнесла: «Все так спокойно, ровно, даже не привычно, как будто чего-то не хватает». А он, кивнул в ответ….
«У Маринки такое случилось…. Дениска повесился, я только сегодня узнал об этом, - слова супруга ошеломили меня. – Как же так? Как же теперь-то? Что делать? А что тут уже можно сделать? – разговаривал он сам с собою, - Поехали к ней?»
Я убежала в ванную комнату, сползла на пол и завыла…. Ни уверенность в бессмертии души, ни мои обширные знания и практика, попирающие страх смерти – не остановили меня от слез. Мне было не понятно, почему с ней, с моей Маринкой, хрупкой и беззащитной, могло и случилось такое.
Потерять единственного сына….
Даже страшно было представить, что с ней происходит, как она живет теперь? Всем своим существом чувствовала, что не живет она больше, а медленно умирает от горя.
К Маринке идти я не могла, ноги не вели, не знала что сказать, о чем промолчать, как посмотреть ей в глаза. Размышляя об этом, захлебывалась слезами, и отчаянно твердила лишь одно безответнее: «Ну почему?»
Наша встреча состоялась в тот же день. Я была права – Маринка умерла вместе с сыном, только по инерции доживало еще молодое тело. В ее голубых как небо глазах чернела пустота. Все что я могла тогда – обнимать ее, прижимать к себе эту тоненькую тростиночку, держать за руки и плакать вместе с нею, горько и безутешно. Она рассказывала подробности Денискиной смерти, и я видела, какая это была для нее пытка, переживать вновь весь ужас и неприглядность случившейся трагедии. Неожиданной, беспощадной и однозначной….
Вернувшись, домой, я не могла найти себе места, металась по квартире, от мыслей, разбивавших мозги вдребезги. «Я не могу ей сказать, то, о чем могла бы, - мне было даже страшно думать об этом. – Сейчас не время, потом, может быть потом, позже…но, только не сейчас. Она в пограничном состоянии, одно неверное слово и я ее угроблю окончательно». Да, я хотела ей помочь, а не навредить, но, как мне казалось тогда, нужно было, чтобы время, как лучший доктор в таких ситуациях, проводило свою терапию. Но не я, точно не я…. Я – боялась.
Время шло, Маринке не легчало, чернота в ее глазах, стала расползаться по телу, казалось, что горе, обволокло ее со всех сторон и только его, это самое горе теперь лишь и видно. Она напоминала мне тогда дерево, побитое зимой морозом, не давшее по весне новых побегов, и лишь только на одной из ветвей которого, смогли пробиться молоденькие листочки. А ты, наблюдаешь за ним, не зная, что будет потом, в следующую весну. То ли жизнь возьмет свое, то ли смерть? Думаешь о том, как, возможно помочь ему… и если это дерево из ближайшей рощи, то ты, вероятнее всего станешь безучастно наблюдать за его дальнейшей судьбой….
А ели это дерево из твоего сада, если это твое …любимое дерево?
Маринку я любила очень, таких людей нельзя не любить, она просто хорошая и все, как еще лучше можно охарактеризовать замечательного человека?
Переговорив со всем своим окружение, я задала тот же вопрос Иоану: «Рассказать? Или нет?» Поведав ему обо всех своих страхах и сомнениях, о неуверенности и вместе с тем огромном желании помочь, я получила его поддержку и доброе напутствие, в долгом и, как он подчеркнул, нелегком деле.
Прежде чем окончательно решиться на этот шаг, я молилась, привычно, молча, внутри, долго и искренне: «Господи, благослови меня, дай мне мужества и сил… поддержи меня, или останови меня, если я заблуждаюсь».
«Господи, помоги, помоги! У меня две руки, две ноги, но куда их, к чему приложить, чтоб достойно и радостно жить?! Господи, помоги, помоги! У меня голова в ней мозги, только думать-то что предпочесть, чтоб не только «в ту голову есть»?! Господи, помоги, помоги! У меня есть глаза, но, ни зги, я не вижу. Куда мне идти, как не сбиться в тернистом пути?! Господи, помоги, помоги! У меня чуткий слух, но шаги, я не слышу твои… почему? Не под силу ответить уму! Господи, помоги я прошу…, на коленях в ладони дышу и свои закрываю глаза…. Умер ум…. Покатилась слеза. «Господи, помоги, отзовись!» - устремляю в небесную высь…. Слышу, сердце, как бьётся внутри и призыв: «Говори! Говори!» Господи, помоги, помоги! Бессловесной молитвы круги разойдутся из центра вовне…. Бог мой – ты пребываешь во мне?!»
Приехав в очередной раз к Марине, вместе с сестрой, долго не решалась заговорить об этом. Неизвестность пугала меня и сковывала. «Как такое сказать? Начать с чего? – терзалась я привычными сомненьями. – А вдруг напугаю, вдруг она поймет меня неправильно и начнет потом избегать? Боже, как страшно открыть рот и начать говорить…».
Мы пили чай и болтали, болтали, болтали. Сестренка уже начала поглядывать на меня с недоумением, явно намекая, на то, что я слишком затягиваю со своим откровением. Но все же я тянула до последнего, и только потом, когда уже окончательно устала от своих внутренних препираний, «закрыла» глаза и шагнула в эту самую пугающую неизвестность, словно в пропасть.
«Марин, я не знаю, как ты к этому отнесешься, - залепетала я, забывая вдыхать воздух. - Но, я решила тебе рассказать об этом, потому что хочу помочь. Думаю, надеюсь, что тебе это поможет. Это… в общем, как тебе объяснить-то…я медиум».
Проговорив еще километры слов, и не дав ей прийти в себя, предложила перейти к практической стороне вопроса.
Терапия была шоковой, но именно на это и была сделана ставка. Закинуть как можно больше информации, немного продемонстрировать ее в деле и оставить Маринку с этим опытом для осмысления. Я знала, что в случае отторжения, вероятнее всего окончательно потеряю подругу. Но я очень надеялась на то, что все получится, что все, в конце концов, будет хорошо. Что вселяло в меня эту надежду? Опыт и любовь….
Сестренка поведала о своей истории и своих впечатлениях, мыслях и чувствах, с нею связанных. Дать пообщаться Марине с ушедшим сыном напрямую я не рискнула, слишком сильным могло быть потрясение. Но, для убедительности посмотрела и описала его личные вещи, по которым она могла бы убедиться в его присутствие рядом с нами, и главное в том, что пришедший – ее сын. Попросив Марину говорить о предметах, некогда принадлежащих Денису, я приступала к их визуализации, а потом рассказывала об увиденном мною, там на своем внутреннем экране. Все совпадало.
Дома я долго приходила в себя от пережитого, ощущения были разнообразные и абсолютно диаметрально противоположные. На этот раз скорой реакции я не ждала, понимая, что это не рядовой случай.
Следующие наши встречи и беседы были одинаково ровными, Марина внимательно вникала, наблюдала и ощущала, но рефлексии не было никакой. Я понимала происходящее с ней, она определялась. А меня больше всего радовал тот факт, что первый страх, неизбежный и естественный, в таких случаях, прошел. Еще одно открытие для себя сделала я в тот момент – оказывается, у меня накопилось столько знаний и опыта, в этой области, что пересказать его, что называется «в один присест», уже не получалось. И тогда, я написала еще немного стихов, чтобы лаконично выразить свое мировоззрение.
Марине, стало легче, ее взор прояснился, глаза снова стали цвета неба, к ней вернулись положительные эмоции, и она ожила. Вся…
Смирение, понимание и иное представление о природе вещей, переиначили ситуацию. Теперь она не просто хотела жить, а чтобы непременно радостно и счастливо. Ведь помимо спиритической практики, вместе с прочитанными книгами, в ее судьбу вошли совершенно незнакомые люди, поделившиеся своими историями, которые говорили Марине, что она не одинока, в этой своем несчастье, и то, что можно, а главное – необходимо двигаться дальше. А испытания, выпадающие на долю, неотъемлемая часть человеческой жизни.
Этого было достаточно, вполне, для того чтобы считать, что у меня все получилось. Я была бесконечно счастлива и благодарна. Всему и всем.
Нужно было только наметить планы, для дальнейшей реализации, чтобы Марине было чем и для чего жить, это свое дальше. Университет, на пятом десятке, новая интеллектуальная работа – возможно и пугали ее, но, смелости хватило на все. Преодолевая себя и многое в себе, она теперь жила, а не существовала, и это было здорово.
Мы стали видеться реже, у каждой из нас накопилось и появилось много нужных дел и забот, и жизнь пошла своим привычным чередом.
Воодушевленная пережитым, я снова взялась за поэзию и анализ событий. Вспоминала нашу с Мариной практику, удивлялась не меньше чем она тогда, тому, что мною было увидено и озвучено. То, как однажды она сказала мне: «Знаешь, я ведь в первый раз, вообще ничего не поняла, все искала какой-то подвох, столько было непонимания и отторжения. И только, наверное, когда ты описала мою усопшую маму, все ее болячки, шрам после операции, то, как он выглядела, я поразилась по-настоящему и …стала доверять». Конечно, я все видела и на иную реакцию даже не рассчитывала, сама ведь была когда-то на ее месте и ощущала то же самое. Когда-то….
Времени действительно утекло много, вместо Иоана, все чаще стал приходить другой «объект», представленный как Леон Дени, чье имя было известно мне, как имя последователя Алана Кардека. И это, как объяснил мой ангел-хранитель, было необходимо потому, что он, Иоанн – дал мне теорию философии спиритизма, а Леон – будет помогать практиковать ее в современных реалиях.
Я, если честно, не особо радовалась такому повороту, но, вскоре убедилась в том, что зря так недоверчиво к этому, поначалу, отнеслась. Леон был, как бы это правильнее выразить…современнее, конкретнее и лаконичнее в своих советах. В них было все четко, кратко и по существу, без лирики. Если у Иоанн, я спрашивала о том, что такое Бог, любовь, бесконечность, страх, сомнения, а он, часто отвечал красивой поэзией или притчами, то здесь было иначе, все касалось каждодневной житейской практики.
Да я и сама понимала, что теперь все больше и чаще воплощала основы усвоенной философии в жизнь, а с Иоаном не хотелось расставаться так же, как когда-то со своим детством. Но, мы и не прощались, он лишь, все чаще на мои к нему обращения откликался одним и тем же, но настойчивым – «Дерзай». Леон стал еще одним наставником, довольно требовательным и более сдержанным в речах и эмоциях.
В это же время, я все чаще стала слышать от них обоих о том, что «личность формируется посредством взаимодействия духа» и тела. Размышляя над этим, начала догадываться о ближайших перспективах. И уже заранее сопротивляться им. Я не хотела в общество, ни словом, ни делом, ни телом. Людей боялась, особенно чужих, мой круг общения был мне вполне достаточен, максимум, на что хватало смелости - это опубликование стихов.
Я боялась осуждения. В индивидуальных пересечениях с человеками, все было камерно и уютно, а вот масса, «толпа, про которую никто не знает, как она поведет себя, даже она сама» - ужасала.
«Нет, нет, дальше не пойду, - размышляла я тогда. – Мне, вполне достаточно того, что уже было в моей жизни. А в чужие монастыри, да со своим уставом лезть можно только когда, положим, монастырь есть, а устава нет. И то, если сами попросят. Да и с точки зрения церкви, то чем я «занимаюсь» - смертный грех, поэтому сделав свой осознанный выбор, я на себя взяла полную ответственность. Рта не открою, только лишь в исключительных случаях, но они, слава Богу, не так часто происходят».
Семья тогда стала для меня главнее всего на свете, я решила посвятить себя ей - целиком и полностью, и только ей одной. Размышляя над своей жизнью, я видела достигнутое мною, благодаря помощи и поддержке Иоанна, то, насколько улучшилась она и я сама. Мои молитвы наполнились бесконечной признательностью, глубокой, искренней, за все что было, есть и возможно еще будет, даст Бог. Он, Бог, перестал страшить меня. И хотя, я не могла представить теперь какой Он, на самом деле, Кто или Что, чувствовала что Он… хороший….
«Какое счастье – наконец я приняла: «Жизнь каждого из нас кончается!» А главное наверно – поняла, то, почему, увы не получается, у большинства практически людей, в глаза без страха правде посмотреть. Они бегут от таковых идей, они боятся очень…. Умереть. И я боялась и бежала прочь от мыслей этих. А создав семью, страх не могла животный превозмочь, за жизнь любимых и чуть-чуть свою. И в неизвестном направленье мной, отчаянная плакалась мольба: «Мне смерть назначьте первой. Мне одной! Мне! Умоляю Бог… или Судьба?!» И на распутье этом долго я стояла, выбирая – ОН иль ФАТУМ. Кому тогда досталась жизнь моя? СЛУЧАЙНОСТЬ понесла в тот миг утрату! А Бог обрел еще одну рабу, но не поющую ему смиренья оду, на самости, не ставящей табу, рабу, заполучившую свободу!
Благодарности моей не было предела, но…большего уже не хотелось. Тихая семейная жизнь, воспитание детей, внуков, и дай Бог, правнуков, в своем, уютном и радушном доме – это было пределом моих мечтаний.
Все и так было замечательно. Максимум на что я была готова покуситься еще, так это на написание книги. Какой? Это было еще не понятно, но, к тому времени я уже так много писала, что не представляла себя без этого занятия. А книгу можно было писать долго, всю жизнь, может быть, так никогда и не закончив.
XXII
Тенденция
У меня появилась еще одна знакомая, подруга моей сестры, с которой мы стали общаться довольно часто, поскольку вместе ходили на занятия фитнесом.
Она, Инна, была веселой, открытой нараспашку, говорливой, но при этом и умеющей слушать. Мы с обоюдным удовольствием прогуливались после спортивных нагрузок и болтали, узнавая друг друга поближе. В душу, сильно не лезли, пока она не задала мне вопрос: «Читала твои стихи, откуда такие мысли, ты же еще, совсем молодая, а пишешь так, словно у тебя огромный жизненный опыт?»
Первое, что пришло мне в голову, я и выдала, в ответ: «Читаю много, психология, философия, мистика, там все ответы и нахожу». Она мне поверила, и уже при следующей нашей встрече, решила поискать во мне помощь в решении своих проблемных вопросов.
На подмогу такого рода, я не скупилась. Твердо решив для себя впредь своего «второго дна» не открывать, была спокойна и словоохотлива. Я не врала, а лишь немножко не договаривала. Да и она тоже, явно не доверяла мне, а лишь делала вид.
Причину ее закрытости я узнала от сестры, которая рассказала мне об Инне, ее непростой, и, в общем-то, не очень сладкой жизни. Исходя из личного опыта, я понимала, что психологией тут явно «не проймешь», но….
Честно говоря, точно, сейчас уже и не могу сказать, что подтолкнуло меня к решению открыться. То ли мне вновь захотелось искренне еще кому-нибудь помочь, то ли еще раз убедиться в том, что предыдущие истории не простое совпадение, а однозначная тенденция. Да и случай, на мой взгляд, был не тяжелый, требовалось лишь подтолкнуть к самостоятельности и направить в нужную сторону.
Рассказала ей, так, невзначай, без особых таинств и многозначительностей. Зная всю цепочку последующих реакций, уже не волновалась вовсе. Инна, помниться мне, бровью не повела, внимательно все прослушала и словно я поделилась с ней кулинарным рецептом. А во взгляде ее читалось: «Господи, чего она загоняет такое?»
Дальше, все пошло по привычному уже сценарию, и вскоре мы, с интересом разбирали ее ситуацию, намечая шаги к разрешению имеющихся проблем. Не могу сказать, что Инна доверяла мне, но продемонстрированное мною на практике, ее явно поразило. Ей было страшно любопытно, а временами – только страшно, или только любопытно. Все зависело от настроения или настроя на жизнь, моей новой подруги.
С одной стороны, мне очень нравилось в ней ее критическое мышление, пытливость ума, наблюдательность и осторожность. Она бы непременно заметила любую фальшь или подвох. Это удваивало контроль, над получаемой нами информацией, а мои выводы становились менее субъективными. А с другой стороны, Инна, соглашаясь с доводами и признавая, что нужно делать, то, что ей советуют, дальше разделения мнения не двигалась. Решиться на поступок у нее не хватало смелости. Прежде чем сделать шаг, она долго намеревалась, готовилась и при этом усиленно сопротивлялась, почти всегда до тех пор, пока этот шаг не становился либо неизбежным, либо отчаянным.
Но, понемногу, полученные результаты стали ее вдохновлять и преодолевая себя, Инна, все же, пошла вперед более уверенно. Мне же оставалось только подкидывать информацию к размышлению и корректировать ее движение.
Конечно же, в тот период, она общалась больше с моей сестрой, и наши пересечения были редки.
Вскоре, произошла еще одна удивительная история в моей жизни, так получилось, что мне стали нужны деньги, не огромные, но срочно. И я, помню, произнесла тогда в сердцах: «Господи, где ж мне взять такую сумму, эти десять тысяч рублей?» Естественно, на то чтобы срочно решить проблему моего протезирования, деньги из семейного бюджета выкроить было можно. Но мне хотелось самой заработать, да только где и как?
В это же время, мне позвонила Инна, сказала о том, что объявлен конкурс и меня приглашают на собеседование, а все подробности я узнаю на месте. Вложив на временно, но мучительно-неприятно пустующее место, между, слава Богу, не передних зубов, ватку, и абсолютно раздавленная этим положением, побрела я на встречу.
Внимательно выслушала предложение, сказала что попробую, подготовлю материал. Тяжело набирала текст и стихи на обозначенную тему. Закончила. Отредактировала. Отнесла. Дождалась звонка, и, будучи абсолютно уверенной в том, что по моей кандидатуре они явно ошиблись, радостно предвкушала вежливый отказ.
«Вы нам подходите. Приезжайте составлять договор. Зарплата будет составлять десять тысяч в месяц, – донеслось с того конца трубки.
Обрадовалась ли я? Нет, заиндевела от ужаса, во что я вляпалась. Денег хотелось? Да…, но браться за такую работу - нет. Мне предстояло написать огромную книгу. В голове моей тогда все смешалось, я проклинала себя за свои желания, которые неожиданно стали сбываться. Да так, как я бы, в тот момент, и врагу не пожелала. Хотела денег – нате, причем ровно столько, сколько и просила. Хотела написать книгу – нате, пишите….
И только лишь знакомство с Оксаной, соавтором, с родственной душой, придало мне немного уверенности. Укрепила же ее - Инна, которая выслушав мои пораженческие напевы, аргументировано, убедила меня в наличии вполне «подходящих» способностей.
Это было очень ответственно и вместе с тем – потрясающе интересно. Если в самом начале, я никак не могла побороть сомнения в себе, то к концу работы над книгой, испытывала однозначное ощущение, что это мое выношенное в тяжелых и радостных муках дитя. Я полюбила ее, еще до выхода в свет, а когда она появилась – была абсолютно счастлива. Гордости не было, была радость, огромная радость. Смогла. Получилось. Да так, что самой понравилось, самой пришлось по душе.
Инне, которую в самом начале истории, кляла за то что «она меня в эту авантюру втянула», теперь, я была безгранично благодарна.
Люди приходили в мою жизнь, и участвовали в моей судьбе, как я поняла тогда, ничуть не меньше, чем я в их судьбах. Они, живые люди, помогали мне, познавать себя и это взаимодействие переросло в потребность.
«Мы друг для друга – зеркала, кривые чаще. Вы лгали, да и я лгала, чтоб было слаще, самих себя воспринимать сусально - лестно. При этом все же понимать, что если честно, то, позолоту отскоблив с себя златую, увидишь, что не так красив. А зачастую, ты, в помыслах, да и делах - ужасен! Но, тут же, атакует страх: «Опасен, ход мыслей этих!» Мы тот час пасуем. За кривду эту, «навсегда» - проголосуем. И дальше будем отражать, кривя душою. Друг другу эго ублажать.
Пусть небольшое, получим, счастье от игры самообмана. И станем пленником хандры, да от дурмана уснем, до самого конца, существованья. Не встретив истины лица дорогой знанья. Себя, отвергнув, проиграв чужую роль, так никогда и не узнав всей правды соль.
Да, соль. Ведь без нее, известно, любая каша - безвкусна, потому, что пресна. Жизнь наша, печальный подведет итог! Выходит, стоит, сменить насиженный шесток своих устоев. И правду, правду отразить! Да отраженья, свои правдивые ловить. Преображенья, они помогут совершить! Всем! Знаешь, от правды только ложь одну - теряешь! Зеркал кривых не исправляй – все тщетно! Сам ничего не искривляй – будь честным! Заметишь вскоре – вкруг тебя толпятся, в надежде отразить себя …. Страшатся, при этом правды о себе самих коснуться…, а ты - анфас им, пусть они проснутся!»
Потом жизнь кипела и бурлила все больше вокруг спиритической практики, которая впечатляла так, что фактически развеяли последние сомнения. Для меня это стало привычной реальностью.
Более того, чудеса происходили в жизни моих, друзей и знакомых. Особенно впечатляющими были они, после их горячих и искренних обращений к Создателю, через молитву.
Надя, на пороге отчаянья и безысходности, получила неожиданную помощь и поддержку. «Буквально на днях прорыдала всю ночь, а под утро с такой мольбою просила помощи у Бога, потому что выхода уже никакого не видела из своей безнадеги, - рассказывала она. - И тут, появляется этот человек, решает все мои проблемы…и ничего не просит взамен. Так не бывает,…но так и было, было, со мною…есть Бог, точно знаю…теперь».
Сестре, шаг за шагом предвосхищали ее карьерные передвижения, к которым, надо сказать она не стремилась вообще. Самым впечатляющим примером была история, когда ей, вместе с предприятием предстоял переезд на другое место работы, далеко за городом. «Ты не проработаешь там ни дня»- «написал» Иоан. Так оно и вышло, ее неожиданно пригласили на новую должность, переводом». И именно в тот день, когда бывший коллектив менял место своей дислокации, она вышла на новую работу.
Марина пообщалась с сыном, это было трогательно, сильно по впечатлениям и незабываемо. «А помнишь мам, - озвучивал мой голос. – Помнишь, нашу с тобой любимую игру?» И я, взяв ее за руку, совершенно не понимая происходящего, а потому невольно сопротивляясь заимствованию моего тела, начала водить пальцами по тыльной стороне Марининой кисти. Это меня сильно нервировало, поскольку казалось глупым и ничего не значащим действом, и я очень сомневалась в подлинности пришедшего.
Но, Марина заулыбалась, засуетилась, явно понимая, о чем идет речь. «Да, точно, точно, помню... Денис, - отвечала она. – Мы всегда играли в нее...». Они долго «вытаскивали» из совместного прошлого воспоминания, перебивая друг друга, а порою в их диалоге повисала пауза, Марина плакала, тихо всхлипывая и глотая воду из стакана.
Под конец, когда на все главные вопросы она получила ответы, Денис попросил ее дать ему обещание: «Люби его, пожалуйста, ради меня и за меня тоже, прости его мама…».
Мы все знали, о чем идет речь. К тому моменту, Маринка пережила развод, но чувства ее не прошли, она о них говорила, не уставая и не переставая. Конечно, под другими «вывесками». О том, какой он плохой, как она его ненавидит. Но лишь о нем и про него…нескончаемо.
Простить и поменять ненависть на безусловную любовь, ей, хоть и не сразу, но все-таки удалось. Это был долгий путь, сначала к себе, через прохождение полного одиночества, потом борьба с кремневой гордыней, и только потом любовь перестала быть потребностью и зависимостью.
В таких историях, мне всегда было непонятно, и при этом удивительно, как полные презрения и обиды, при вопросе: «А если он, завтра умрет, и никогда уже не откроет дверь и не войдет на порог, потому что его больше нет в этом мире…, навсегда. Ты простишь, сегодня, за все?», готовы были … бежать, чтобы успеть простить. И тут же вдруг начинали признавать, что и сами тоже виноваты в случившемся, поскольку полностью растворяясь в любимых, исчезали сами.
Кто-то, из «окунувшихся» в совместную спиритическую практику, со временем отдалялся от меня. Не скрою, первый такой, причем молчаливый шаг в сторону, сильно пошатнул мою и без того не твердую уверенность, в первую очередь в себе.
Я не восприняла это как некое предательство, мне было тяжело от того, что о причине я могла лишь догадываться. Именно тогда, сформировался и самый важный, на мой взгляд, вопрос: «До какой степени это нужно и важно тебе самой, если это вдруг не будет нужно никому, кроме тебя?» Однозначный ответ, освободил меня в дальнейшем от потребности опираться на чье-то мнение и искать чью-то поддержку.
Да и люди, как я уже к тому времени заметила, чаще всего уходили в сторону на одном и том же этапе, когда дело доходило до преобразования в духовной области. Перемены, которые касались тела или личности – давались почти легко, но как только наступала очередь преодоления и улучшения природы своей души, многие останавливались.
Те, кто шел дальше, приходили к самим себе. Настоящим, где тело, личность и дух, гармонично соединялись меж собой. На смену простой человеческой душевности приходила - духовность, на смену вере - знания, полученные опытным путем, на смену страху и сомнениям – доверие Существованию. Но главное – уважение и любовь к себе, в религиозном смысле, благодаря чему, не только хотелось, но еще и получалось жить.
«Дознанье канет в бесконечность, когда начнут предполагать, что значат Бог, любовь и вечность, пытаясь, суть предугадать. Сознанье потеряет здравость, когда возьмутся постигать, такую бы казалось малость: Зачем нам жить и умирать? Сомненья рухнут в одночасье, Когда придет за знаньем факт и будет утверждать, что счастье в твоих единственно руках. Бессмыслие заменит смысл, когда, раскаявшись, поймешь, что лишь сквозь свой эгоцентризм ты Бога власть не признаешь! Гордыня сгинет, не спеша, когда с молитвой на устах твоя смиренная душа в Его окажется ногах. Страх не покажет лика впредь, теперь, когда ты не один! Придет за верой знанье – твердь. Взгляд станет с истиной един! Существованье сменит - жизнь, когда поймешь, что ты обрел - себя…. Но, только удержись за то, к чему так долго шел!!!»
XXIII
Благодарность
Все было замечательно, если бы не один пунктик. «Вспомни все и напиши об этом» - обратился ко мне Иоанн. Перечитав же эти слова повторно, я тут же впала в отчаянье. Прозаический опыт, хотя уже и присутствовал, но, на новые подвиги не вдохновлял. Вот с того самого момента, покой мой пропал, и потянулись годы, мучительные. Назвать это творчеством – язык не поворачивается, это были самые настоящие принудительные работы.
В первом своем порыве, как помнится, набросала страниц девять и все, дальше не получалось. Простои стали затяжными, текст дополнялся с трудом, вымучивался. После нескольких жалких строчек, напечатанных мною, я ощущала, такую усталость, словно пробежала марафон, тело выдавало те же признаки – пот катился ручьями. Случались окрыления, но редко, а при повторном прочтении, переставали нравиться и тексты, рожденные в них.
Казалось бы, ну, что тут сложного – вспоминай и повествуй, и на первых порах, это действительно было легко, но погружаясь в прошлое и перечитывая стопку своих дневников, да коробку многолетних диалогов-переписок, я натолкнулась на такой событийный масштаб, что мозг мой стал периодически перегреваться и отключаться.
Воспоминания…. Они, кроме обширности, еще ведь и впечатляли фактами. Выстраивая хронологию пережитого, теребя память и окружение, да анализируя накопившийся опыт, я, тем не менее, все больше сопротивлялась тому, чтобы принять его. Не говоря уже о том, чтобы им поделиться.
«Зачем? Ну, зачем? - вопрошала я, - Ради денег и славы? У меня нет такой цели. А если бы и была? То можно было бы не писать исповедь о себе…. Как такое написать? Это, правда, но моя, правда, и я не хочу выносить ее на свет, и как следствие – на суд, – мне было страшно, тогда, именно страх предстоящего стриптиза души, подталкивал к отчаянному сопротивлению. - Не понимаю, зачем?»
Полученный ответ был как всегда прост и лаконичен: «Пусть это будет актом твоей благодарности. Просто напиши правду. Ни для кого-то, ни ради чего-то. Ради самой правды».
Стало ли мне легче? Совру, если скажу «да», на ответную благодарность я оказалась не очень-то скорой. По разным причинам, здесь были привычные страхи и сомнения в самой себе, абсолютная неуверенность в писательском навыке, ну и элементарная лень, поскольку «проект» был, что называется бессрочным, а в приоритетах всегда стояли более важные, и вечно отвлекающие дела.
Время шло, текст изредка дополнялся. Вспомнив, наконец-то «все», я уже не так сильно нервничала. Мое окружение, напротив, нервничать только приступило, поскольку и им, по моей просьбе пришлось прогуливаться по закоулкам памяти. Наш совместный опыт, должен был быть объективным, и без их помощи я бы не смогла обойтись.
В итоге совместного осмысления и проговаривании, мы пришли к общему для всех нас выводу: «Пока не занялись личными воспоминаниями – все произошедшее с нами, было чем-то естественным и привычным. А теперь, словно посмотрев на самих себя со стороны, мы пребывали в полном потрясении, от осознания случившегося. Все лучшее, что было с нами и у нас – получено благодаря помощи, поддержке «извне».
Даже книги, телевизионные передачи, чей-то поучительный опыт, на которые мы опирались в своих рассуждениях по тем или иным вопросам, не всегда помогали найти ответ, и уж тем более однозначный. Но, стоило обратиться за помощью к Иоану или Леону, следовал молниеносный отклик, расставляющий все точки «над и».
Или же случалось так, что мы хором кричали: «Нет, это не возможно». Не то чтобы не верили, а в силу своих представлений и опыта, напротив, были абсолютно убеждены в собственной, коллективной правоте, и удивлялись, искренне тому, как на наших глазах, немыслимое, воплощалось в реальность.
Так положив во главу угла напутствие Цицерона: «Первый закон истории – бояться, какой бы то ни было лжи, а затем - не бояться какой бы то ни было правды», урывками, но все же продолжала набирать текст.
И только отделившись от самой себя, словно бы наблюдая со стороны, чью-то совершенно чужую судьбу, почувствовала явное облегчение, и правде в глаза смотреть могла уже более уверенно.
Словно пережила все заново….
Далекое детство, когда, меня мучили вопросы о том, к примеру, зачем старьевщику все это барахло, которое он выменивал нам на вожделенную, импортную, и абсолютно новую жвачку? Из чего манную делают крупу? И какой же все-таки ответ у той самой загадки, которую как-то задал во дворе Женька, а сам, потом, собака такая, забыл, как она решается….
И юность, с приходом которой, вопросы становились и более сложными и все чаще болезненными.
Уже взрослую свою жизнь, отяготившую восприятие еще больше, тем, что не находилось ответов, или же они, ответы не могли меня удовлетворить в полной мере.
Картина мира рисовалась тогда черной-при-черной, в мелкий и реденький, белый горошек. Бытие, как говорится, определяло сознание. Так определяло, что жить, собственно не хотелось, но и абсолютное незнание того, что находится за пределами последнего табу, т.е. смерти, пугало неизвестностью и умирать, как-то тоже не очень спешилось.
О, а если мною совершались ошибки, тем более непростительные и непоправимые? Тогда становилось вообще невыносимо даже существовать на белом свете. Убежденность в том, что таким как ты нет прощения и места на Земле, и только одно лишь, уготовлено пристанище, достойное твоих проступков, ввергала в полную парализацию.
Помню мой первый аборт и все свои мысли о содеянном, погрузившие в беспросветное, невыносимое отчаянье. На теле появилось невидимое, но разъедающее душу клеймо: «Смертный грех». Потом еще одно и…. Жить с этим не получалось. Да и как? Если ты осознаешь, что нет тебе прощения, не вымолить его и не искупить уж ошибки своей, то все теряет смысл. Только вина и отчаянье, отчаянье и вина.
Но, когда Иоан, утешал меня и говорил о том, что суть данного «греха» состоит, в моем пренебрежительном отношении к собственной жизни, которую самолично подвергаю смертельному испытанию, ложась на операционный стол, из-за невежественного отношения к себе, я цеплялась за этот вариант. Он давал надежду, перспективу, и возможность исправить хоть что-то, пока не поздно. К этому, Иоан добавлял, что нет «вечных мук», Бог милосерден. А муки эти потому и названы вечными, что человек не знает, когда им будет положен конец, Богом, определенный.
Мои подруги, с тем же клеймом, да не одним, как правило, либо подобно мне занимались самобичеванием и пытались худо-бедно жить, либо зачисляли себя в однозначные атеистки. Первые, частенько начинали прикладываться к «горькой», вторым, было легче, но они, с годами становились все более циничными и бесчувственными.
Путь, по которому я пошла, помог мне не только простить себя за ошибки молодости, и принять со всеми несовершенствами и дремучестью, но и не повторять их. Я взяла ответственность, для которой на первых порах, нужно было найти в себе немного мужества, хотя бы маленькую капельку. Посмотреть в глаза правде. И жить, иначе, в реальности, в которой «есть мне прощение».
«Да не печалься. Вечных нет грехов, у тех, кто искушено осознал, Что значит грех, и от его оков осознанно себя отмежевал. Грех манит разум, как запретный плод. В нем суждено любому оказаться. И значит «вечный грешник» только тот, кто возжелал на век при нем остаться. И не забудь: "Пусть первым, кто безгрешен в блудницу бросит камень осужденья!" И коль тобою судный меч завешен, уже над кем-то - кайся в побужденье, судить таких же смертных, как и ты и «равных» перед Богом, - как один! Грех - пробный камень в мире суеты. Он, вензель пишет "Раб" иль Господин"! Нет на Земле «безгрешных», - очевидно! И было так и верно так же будет! Но, стать рабом, наверное, обидно. Хотя..., прости, забыла - Бог лишь судит!»
Много было подобных историй, где в буквальном смысле слова, я училась подниматься с колен и присутствовать в этом мире осознанно и тотально. Но, обретая свободу, и наслаждаясь ею, меж тем, не очень-то хотела, как сейчас понимаю, брать ответственности, идущую в комплекте. Трусила. От этого часто впадала в очередные отчаянья и хотела смерти, или кары, или же подумывала про суицид.
Странно было обнаруживать еще и то, что со временем, вместе с уходом страха смерти, куда-то исчезала и радость жизни. Умирать было уже не страшно, и именно от этого, все чаще умереть хотелось. Выпрыгнуть из этого несовершенного, несправедливого мира, ну или на худой конец – уйти в монастырь и там «довлачить» свое существование.
В очередном общении, сокрушаясь о тяготах судьбы, прочла, обращенные ко мне строки: «Прожить созерцательную жизнь, безусловно, и легче, и приятнее. Гораздо труднее сталкиваться с испытаниями и противостоять им.
Эгоизм. Самое лучшее определение твоей позиции. Дав жизнь своим детям, ты настолько озабоченна лишь собою и своими ощущениями, что готова бросить все и всех, вместо того, чтобы делать нужное и должное. Появление любви – это не слова, а дела. Во имя, ради, для.»
В очередной раз я сталкивалась и боролась со своими пороками и несовершенствами. Словно на собственном земельном наделе, выкорчевывала все ненужное, расчищая землю для будущих посевов. И в результате, с радостью, пожинала потом итоги своего труда: я становилась лучше. Поэтому, со временем перестала воспринимать критику в свой адрес так болезненно, как это было на первых порах, а наоборот – внимала ей всем своим существом.
«У всех у вас, стоящих на приколе у собственных потерь и поражений, одно спросить хочу: "Ну и доколе, страдать от "вечных" самоунижений?" Прости себя - и вот тебе начало для скорого движения вперед. За все! И разом! Так лишь от причала тебя твое прощенье оторвет! Как? Изо всех своих последних сил, стремиться однозначно полагать: «Ошибка – мой учитель! Всем, кто жил, она - возможность мудрость постигать!» Тогда ты перестанешь так тужить и полным штилем обозначишь сводку…. Боишься? Да не бойся, надо жить! Тебе ж зачем-то, дали эту лодку!?!»
И, когда я добралась примерно до середины своего повествования, что-то во мне произошло. «Премудрого пескаря» ли вспомнила, годы, прожитые ли стали подспорьем, смелость ли обуяла, не знаю, но кричать хотелось на весь белый свет: «Да, я такая. И жизнь моя – такая. Этот выбор мой. Мой. Я родилась в этом мире, присматривалась, прислушивалась. Узнала правила игры, свое место. И мне, тут же захотелось то ли обратно, то ли долой. Меня все не устраивало. Абсолютно. Потому что так не честно и не справедливо, я это чувствовала, только доказать не могла.
Теперь же, благодаря спиритической философии и практике, все мною воспринимается иначе, так, что жить хочется, а главное получается. И все те, кто «случился» в моей судьбе, кто коснулся этих знаний, единодушны в одном: «Это объединяет нас. Наполняет жизнь смыслом. Делает человечнее, лучше. Справедливо для всех. И…как будто все это настолько знакомо, будто бы об этом уже когда-то слышали,…потому что, именно так все и должно быть».
А не писалось мне, потому что, я боюсь Вас, люди, и именно этот страх не давал мне сил повествовать пережитое. От этого страха у меня кровь в жилах застывала. Бога не боюсь, так как Вас всех….
Я готова была тихонечко прожить своё отмеренное, не высовываясь, не проявляясь. Смерти не боюсь, так как Вас, живых людей….
Но чем дальше продвигаюсь я в своем повествовании, тем громче звучит во мне возмущение: «Ну что такого, я же тоже человек, такой же как и Вы. Я тоже здесь живу. Чего я боюсь? Осуждения? Непонимания? Да, у меня явное отклонение от нормы, но и что с того, разве нельзя иметь собственного мнения. Осмеют? Переживу. Прибьют? Так двум смертям не бывать…. А что такого страшного-то? Что? Всего лишь - правда. Моя, правда».
Вот довелось мне прочесть, к примеру, о том, что известная библейская фраза «Скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем богатый человек попадет в рай» - так уж «слишком» аллегорична, лишь по причине ошибки в переводе. Канаты делались из верблюжьей шерсти. И вместо слова - верблюд, должно быть – канат. Неужели не похоже на правду?
И, ничего личного, вообще. Бог – един, это тоже, правда. Вернее – только такая правда может положить конец всему тому безумию, которое творится на Земле, благодаря «правде сегодняшней».
Неужто неверны слова о том, что «микробы и невидимые глазу космические тела существовали и до изобретения микроскопа и телескопа, а медиум – тот же инструмент в изучении мира духов»?
Разве не пришли иные времена? Разве не устало человечество от материалистического, рационального восприятия своего бытия? Разве не готово к новому положению «вещей»?
Деньги, богатство – выдают за самые важные ценности. А тот, у кого они в руках, диктует правила, и провозглашает свою правду – истиной. Только все мы, и он, в том числе, знаем – она не настоящая.
Деньги, они же – возможности, распределившись неравно, не приносят истинного счастья стяжателям, дабы последние - ненасытны, и потому не могут удовлетвориться. Но и тех, кого принуждают жить по заданному сценарию, эта безысходность и однозначность погружает в уныние.
Реальность – непреклонна. Жизнь измеряется по материальной шкале. У кого-то безграничные возможности, у большинства – ограниченные, но, есть и те, у которых их нет… вообще. Никаких.
И вот сегодня, когда, слава Богу, с экрана телевизора, (возможно и пусть, ради той же материально заинтересованности), демонстрируют работу медиумов, экстрасенсов, ясновидящих и прочих, у людей все чаще возникают вопрос нематериального толка.
Если жизнь не заканчивается после физической смерти тела? Может не стоит тогда так рьяно стремиться урвать от нее все, и тем более любыми путями?
Если наше моральное и духовное различие, итог количества прожитых жизней и обретенного опыта, то значит, превосходство это не дает права на высокомерие, наоборот требует большего снисхождения, к тем, кто более «юн», в этом смысле?
Если наши дети – не продолжение нашего рода, а души, которые мы берем на воспитание, коим мы обязаны помогать в становлении и прогрессе? И это ответственность, перед Богом, а не попытка заручиться стаканом воды на старости лет?
Если суицид - не уход от проблем, а усугубление их, своей судьбы. И самоубийца, лишает себя только собственного тела, а его дух, сознание его личности, остаются на прежнем месте. И этот шаг, явно становится не выходом, а входом, в еще более отягощенные обстоятельства?
Если ничего не скрыть от высших сил, смерть не спишет сознательно совершенного нами зла или преступления? Если встреча жертвы с палачом – неминуема? Что тогда?
Тогда, когда – это станет реальностью для всех нас, все, наконец-то встанет на свои места. А в том, что это рано или поздно произойдет - я уверенна, абсолютно. Мы едины в стремлении быть счастливыми, и знаем прекрасно, что счастье – не материя, а чувство».
«Душой, к душе открытой – прижимайтесь, закрытую, нещадно – бередите! Из летаргии Духа - выбирайтесь, не существуйте, а всегда – Живите! До глубины Сознанья – поднимайтесь, свое Предназначенье - находите! И в поисках Любви – не унимайтесь. Хотите быть любимыми – Любите!»
Именно эта, пришедшая на смену возмущению всего моего существа, здоровая злость и дала мне ускорения. А еще, я вспомнила, что любить «своих» людей легко и притом, практически безопасно, а вот чужих, и тем более всех. Я думаю сейчас об этом, размышляю, пока….
И если этот текст, стал книгой, которую Вы прочли, значит, страх мой повержен. Значит, я теперь люблю Вас, люди!
XXIV
ЭПИЛОГ
Все. Больше писать мне нечего. Вы не представляете мои ощущения. Я поставила финальную точку. Но, путь к этому моменту можно сравнить, пожалуй, со слоновьей беременностью. Годы, прошли, годы, пока я наконец-то благополучно не «разродилась».
То, что вспомнилось, в общих чертах я изложила. Не все и не обо всех, но и не было такой цели. Совсем другую задачу я ставила перед собой - выразить искреннюю благодарность и признательность тем, кто «приходил» и «приходит» ко мне. Спасибо, всем Вам, за бесценную поддержку и помощь.
Я была просто: девочка, листок бумаги и ручка. Но Ваши души, их проявление и взаимодействие со мной, сделали мою жизнь Настоящей.
PS: То, что происходило со мной и моим отношением к этому тексту, вспоминать теперь, пусть немного и стыдно, но уже приятно. Иной раз, хотелось все бросить и забыть, была так же надежда на то, что в итоге, смерть все спишет. Но покоя не было.
И вот – я свободна. И я счастлива. А Вам, как и мне когда-то, напоследок оброню: «Никому не верьте на слово, в том числе и мне…. От веры до знанья дорога одна – на практике всё лишь проверить. До самых глубин дотянуться, до дна и там, перестать только, верить».