Она легла спать рано – болела голова, и ломило каждую косточку. Видно, продуло немного в дюнах. А может так что.
Какое замечательное место – Паланга. Белый мелкий и мягкий песок, похожий на муку крупного помола. Чуть выше пляжа – дюны. Каждая песчинка такого чудесного песка сберегается – от морской воды и крепкого ветра. На самом деле, в дюнах лежать тепло, нежно – на солнышке. Но чуть приподнимешься – сразу же тебя захватывает ветер, который никому не подвластен.
Жаль, не привезли в такую красоту и нежность 4-х летнюю дочь – Лану. Правда, она не очень-то и просилась. Оставаясь с бабушкой в уральской деревушке, она даже не ожидала, что ей предстоит разлука с родителями и, в первую очередь, с мамой. Расставаться с мамой она совсем не любила, так как они, практически, всегда были вместе.
В тот вечер мать заснула очень быстро и внезапно. Никакие мысли перед сном не побеспокоили ни сердце, ни голову. И вдруг среди ночи, как удар грома: в сердце, в голову, в каждую клеточку организма. Лана умирает! Вытаращив в темноту глаза от недоумения под впечатлением только что и кем-то неизвестным произнесенных слов, мать громко сказала:
-Мы летим к Лане!
Перед глазами продолжала оставаться темнота, которая только что поглощала взгляд и во сне. Просто густая всеобъемлющая темнота перекочевала из сна в явь, и матери даже не было понятно, в какой именно момент глаза её открылись, а сон слетел с ресниц.
-Мы летим к Лане!, - повторила она более громко.
-Что случилось? Спи! Три часа ночи. У нас ещё пять дней отдыха.
-Надо лететь, ей совсем плохо там. Надо лететь, - язык не повернулся повторить ту фразу, которую только что она услышала из черноты пространства. Она так и не повторила эту фразу ни тогда, ни позднее, ни много лет после этого.
-Самолеты - не каждый день. Без брони – не улетим.
-Надо лететь. Вставай, сделай что-нибудь. Надо лететь. Ей плохо, плохо, мне надо лететь. Я поеду поездом – это недолго. Я не могу больше ни о чём думать. Мне надо лететь к дочери. Сейчас же, срочно – надо лететь. Делай что-то, - повторяла мать одни и те же слова, но только не ту самую страшную в её жизни фразу.
-Ну, хорошо-хорошо, не нервничай, тебе сейчас в твоём положении нельзя нервничать.
Он встал и начал обычный утренний туалет: душ и тщательное бритьё станком выросшей за ночь щетины.
-Как ты долго! Быстрее. Может улететь самолёт, если есть ночной или утренний рейс. Ведь до аэропорта ещё надо доехать. Быстрее. Быстрее.
-Ты ещё не сложила вещи.
-Ошибаешься – чемодан упакован, только твои бритвенные принадлежности да зубная щетка не убраны.
-Как ты быстро. Что-то случилось? Скажи!
-Ей плохо – мне надо к ней. Пожалуйста, не расспрашивай ни о чём – полетели на Урал!
Они торопливо спустились на первый этаж к вахтерам, которые удивленно таращили на странных постояльцев сонные глаза и ничего не могли понять в столь толи позднее, то ли раннее время. А ведь прошёл уже час, как она услышала из темноты два слова, при воспоминании о которых сердце замирало и обрывалось до самых пяток. Они проследовали в комнатку с телефоном, где были и телефонные справочники. Он стал своим тактичным, слегка картавым голосом, наговаривать необходимые слова сотруднику аэропорта. Телефон всегда срабатывал, на противоположном конце кто-то брал трубку и вежливо по-русски произносил: «Доброй ночи!». Дальше этих слов разговор не клеился – не успевал склеиться. Матери показалось, что заслышав русскую речь с этого конца провода - на том конце отключали телефон неслучайно. Мысль мелькнула – она её отогнала. «Такого не может быть. Нас все любят, и все люди – братья», - подумала она.
-Ты не так говоришь, ты не с того начинаешь! Давай я поговорю.
Но ей не сказали даже «Доброй ночи!»
-У вас какие-то проблемы? – доброжелательно и с легким прибалтийским акцентом обратилась к постояльцам с вопросом сотрудница санатория. То ли прибалтийка, то ли давно проживающая здесь русская.
-Нам надо дозвониться…, - начал объяснять он.
-Нам надо срочно улететь на Шереметьево, - произнесла скороговоркой мать.
-Но, насколько я помню, у вас ещё не закончились путевки и билеты дней через 5? Сейчас я помогу – вам на ваш русский никто ничего делать не будет. Давайте ваши билеты.
И она – этот добрый ангел, имя которому Женщина, по-прибалтийски тактично и без лишних вопросов, набрала тот же номер телефона и на местном наречии довольно быстро объяснила, что требуется при наличии билетов на более позднюю дату – улететь срочно и сейчас. Самолет через пару часов!.. Летим, едем, чтобы лететь – быстрее, быстрее.
Всю дорогу она молчала. Ни о чем не могла ни говорить, ни думать. Совершенно непроизвольно в висках стучали слова: «Господи, скорее, скорее, господи!»
В Москве переехали во Внуково.
-На Курган сегодня рейса нет, изучил он расписание, как более опытный пользователь советского Аэрофлота.
-Летим. Летим. Хоть куда – в ту сторону ближе.
-Сейчас – только в Омск.
-Летим в Омск.
-Если будут билеты.
-Будут билеты, будут, - иди в кассу. «Господи, скорее, господи, скорее!»
В Омске в тот же день оказался рейс на Курган. «Господи, скорее, скорее, господи!»
В Кургане в аэропорту встретили родственники. На волнение матери прозвучали слова:
-Да там всё нормально, у матери и Ланы. Мы вот были только в субботу.
-Едим, едим в деревню.
-Уже поздний вечер. Нельзя в такую дорогу на ночь. 100 км по бездорожью – застрянем где-нибудь. Дороги раскисшие. Ночью никто не поможет – мимо не проедет. Замерзнем – ночью уже холодно.
-Едем, Сережа! Едем.
-Давай утром? – пытался добавить он.
-Нет, надо ехать срочно.
-Да всё там хорошо – зря ты так переживаешь! – Произнес Сергей.
-Мне надо ехать.
-Ну, ладно, поехали по объездной – немного короче будет. Время-то уж одиннадцать, ночь, практически. К Галине-то будем заезжать? Нет? А ужинать как – с собой хоть что-то взять.
Грязь стаскивала старенький «Москвич-412» с раскисшей глинистой и скользкой от мокрой глины дороги. В некоторых местах руль выворачивало перпендикулярно движению автомашины – и они бороздили дорогу поперек шин. Иногда казалось – всё, это последний миг движения! А в ее мозгу только и было одно и то же: «Господи, скорее». Она ни о чем и ни с кем не могла говорить.
Пробили колесо. Запаска? Есть – слава Богу! Меняли долго: машину стаскивало по скользкому грунту и никак не удавалось её приподнять.
-Если ещё раз пробьем – колёс больше нет!
Наконец показались единичные огоньки деревеньки, расположенной в живописном распадке, окруженной березовыми рощами. Кто-то не спит. Не спали в доме стариков. «Ну, вот» - блеснула она глазами в его сторону, и он понял в темноте её бессловесный взгляд. Сказал вслух:
-Это ещё ни о чём не говорит – всё хорошо, не волнуйся!
Доехали до высоких и широких добротных ворот рубленой усадьбы. Сергей не успел выйти из-за руля, чтобы открыть ворота, как они широко распахнулись, и машина плавно медленно въехала на широкий двор. Остановилась капотом вплотную к конюшне. Коней там никогда и не было – на ее памяти. Но помещение было – конюшней.
Она сидела на заднем сиденье, вжавшись всем худощавым телом в кресло, и не решалась приоткрыть дверцу, опустить ногу на грунт. На крыльце показался дед. Он вышел из сеней. «Кто же открыл ворота?» Мелькнуло в голове.
-Ну, вот видишь – всё нормально! – Шепнул он и крикнул уже делу:
-Здравствуй, отец!
-Да, горе у нас, сынок, горе – вот не сплю!
Она похолодела - сердце остановилось. Дед – плакал! Спрашивать ничего не хотелось, закрыла глаза и откинула голову на спинку автомобильного сиденья. Мыслей не было никаких.
-Что случилось, отец?
-Да Лану вот с бабушкой- то в больницу отправил вечером - «Скорая» с райцентра приходила. Тяжёлая Лана-то тяжелая.
-Что, что с ней? Упала, ударилась, обожглась, таблеток наелась? - встрепенулась мать.
-Да нет – температура высокая, ничего не есть, не пьет, не говорит – не шевелится, прямо.
-Она не падала?
-В ведро перед этим упала – с холодной водой, только из колодца принес, а она тут как тут: иг-ра-ла-ся, - протяжно сказал дед, - и задом так и села в ведро. Да она, нет, не ударилась, ничего не ударила – вода была очень холодная, ледяная. Мы её с бабушкой и достали быстро и переодели – да видно прихватило.
-Едем в больницу.
-Утром и поедем.
-Сейчас едем – мне надо, ей плохо, поехали.
-Ну, всё. Приехали – ты знаешь, она жива, в больнице, ей помощь оказывают. Сереже надо отдохнуть – по такой дороге ехал. А тут еще ехать 30 километров, опять по темноте и по глине. Надо отдохнуть. Сразу с утра и поедем. С самого раннего.
Мать просидела остатки ночи, не сводила глаз с кусочка неба в окне и лишь засерело в уголочке, как глянула на часы – пять утра. Пора всех поднимать – это уже утро.
Мужчины, толком не выспавшись, встали безропотно, как и обещали все трое: дед и два его сына – средний и младший.
-Едим! - скомандовала мать. По дороге она расспросила деда: в какую дверь входить и где находится палата. Дед объяснял, приговаривая:
-Да я там, на месте и покажу – доедем.
В больнице их никто не ждал. В детское отделение вообще нельзя было проходить. Их не пускали.
Она ни слова никому не возражая, не совершая никаких лишних движений прямиком направилась в нужную дверь и быстро стала удаляться от вахтера в длинном коридоре, по которому, в конце концов, побежала. Или дед хорошо объяснил, или она хорошо расспросила – но в палату к дочери она влетела с первого захода, очень точно и сразу. Быстро обвела небольшое помещение глазами: три кровати. Где, где моя доченька, где моя…
Справа на коротенькой детской кровати почти невидимая – худенькая как тень, лежала Лана, и, не отрывая глаз, смотрела на двери. В палате было почти темно – утро так еще и не рассветилось. Но глаза матери и дочери встретились разом и они обе не видели уже ничего иного и никого:
-Мама, я тебя так звала!
-Я слышала – слышала, я прилетела!
1980г