У Полины много чего не было - отца, лучшей подруги, компьютера, своей комнаты, талии, плеера с наушниками и блестящей сережки в пупке, как у стройных одноклассниц. Зато на полированном серванте стоял старый двухкассетник, еще в 80-е присланный отцом Полины из Афганистана. Магнитофон имел настоящее японское происхождение. Мог похвастаться эквалайзером. Светился красными и зелеными мерцающими огоньками. Давал мощные "низы" и запредельные "верхи". Полина, как девочка музыкальная, знала в этом толк.А рядом с "Шарпом" возвышалась стопочки кассет, которые тоже достались Полине в наследство от отца, покончившего с собой через год после ее рождения. "Афганский синдром", - сказали врачи. "Стопроцентное самоубийство", - установила милиция. "Добудете справку, что была депрессия - отпоём", - успокоили в церкви. Добыли. Отпели. Осталась мамина память, Полинина тоска и музыка. Музыка, которую любил он, папа. "Битлз". И Пол Маккартни.
А еще Полина умела смотреть сны. Не стоит думать, что все сплошь и рядом это умеют. Некоторые просыпаются в ночи в холодном поту, с колотящимся сердцем, сбрасывают ноги с кровати и идут куда ни попадя, натыкаясь на углы, лишь бы не оставаться в плену кошмара. А спроси их, что они видели, - забормочут сумбурно, не вспомнят. Другие не забывают снов - до тех пор, пока не поделятся с кем-то, кто скажет: ну, круто, вот тебя бабахнуло! Раз круто, то и длить это ощущение избранности нет нужды. Сны больше не требуются. Третьи вообще не придают снам никакого значения, и если и видят их, то такие же неясные и черно-белые, как их жизнь. И нет в этих снах ни радости, ни откровения.
Полина же не только умела смотреть сны, но и управлять ими. Делать из них многосерийные фильмы, которые шли не по ее сценарию, но с ее участием. И самое важное - каждый ее сон начинался ровно с того места, на котором прервался в прошлый раз. Это и была ее Главная сила, или как там это называлось у Гарри Потера...
Полинина кровать стояла вдоль окна. Вскочить на коленки, повернуться к окну и выглянутьна улицу было секундным делом. А там творилось нечто удивительное - прямо по центру дороги, где раньше была нарядная двойная полоса, которая всегда напоминала девочке белые бантики в косичках первоклашек, прокладывали трамвайные пути. Это показалось ей странным, поскольку улица выходила прямиком на МКАД, а по московской кольцевой трамваи отродясь не ездили. Тем не менее, пути прокладывали споро, даже лихо. И практически бесшумно.
Может, звуки работы заглушала музыка? Альбом "Ram". Сольный Пол, без звездной команды. Полина не сомневалась - он всегда был самым сильным композитором из их четверки. Она знала про Пола все, что можно знать, и еще слухи, сплетни и прочую пакость для полноты картины. Полина любила и жалела Пола. На фото, которое она вырезала из журналов, его глаза всегда опадали внешними уголками вниз. Как у доброй дворняги, познавшей жизнь до самого дна. Даже если Маккартни улыбался, его улыбка искажалась беспомощно, говорила: я знаю, что будет! Нас - не будет! Музыка будет, а нас - нет! Джон умер. Джорж умер. Линда умерла. Папа Полины тоже умер.
И Полинина тринадцатилетняя душа сжималась, сострадая, и становилась слишком маленькой, чтобы уместить в себя столько уходов...
...Но утро звенело, сияло ярко и весело! Не думалось о смерти, совсем нет! Двухкассетник играл... нет, Маккартни сам, как настоящий,пел Полине, а Линда на подпевках, такая живая... Ну и что, что нет голоса, зато она и вправду любила своего мужа. Как мама - папу...
Занавески раздувались и опадали от весеннего ветра, как паруса галеонов в далекой гавани. Солнце било в окна сверху вниз, и по белому хлопку пробегали охряные, желтые, оранжевые всполохи, иногда слепили Полину, но ей это только нравилось. От солнечного невинного баловства на душе становилось красиво и нежно. Правда, свет солнца, которым она любовалась, был тоже чем-то из ряда вон, так как окна Полининой квартиры все как одно выходили на север. Да еще и этаж - второй.
Сидеть дома в такое утро не хотелось, вот и вышла на улицу. Как была, в байковой ночной рубашке с длинными рукавами, в валенках на босу ногу и бабушкином сером пуховом платке на плечах. Она пересекла пустую гулкую улицу без всяких признаков машин, прямиком направилась к новенькой трамвайной остановке, которую соорудили напротив ее подъезда. Под прозрачным козырьком одиноко стоял Пол Маккартни, одетый в синюю мятую рубаху навыпуск, черные джинсы и розовые резиновые шлепанцы.
- Здравствуйте, сэр Пол!
- Здравствуй, Полина!
- Как чисто Вы говорите по-русски...
- Я имел практику. Слышала, что мы приезжали в СССР? Песню "Back in the USSR" знаешь?
- Я все про Вас знаю, сэр Пол...
Полина не ощущала неудобства от своего странного наряда. Балахонистая рубашка ее стройнила, джинсов на бедрах и сережки с фальшивым брильянтиком в пупке не требовала. Волосы - длинные, светлые, тонкие, легкими змейками расползшиеся по плечам, - не могли ее портить. Глаза у Полины были особенные - серые, большие, с желтыми крапинкам, они умели мерцать созвучными солнцу вспышками. А еще в них отражались красные и зеленые огоньки с папиного магнитофона, когда она слушала музыку Маккартни. Полненьких ножек в валенках не было видно. А бабушкин серый платок делал ее беззащитной и очень русской. Правда, это было не ее измышление. Пола.
- Куда Вы собрались?
- Я хочу посмотреть Москву, бэби.
- Она сделала Вам больно, правда?
- Кто, Полина?
- Хитер. Она сделала Вам больно. Я бы сумела сказать ей о том, как несправедливо она постаупила. Как она ранила Вас. Вы же взрослый, умный, талантливый, - почему она ведет себя так, будто Вы - ребенок, причем с синдромом Дауна?
- Бэби... Настоящую боль я узнал, когда еще жила Линда. Я любил Линду, видит Бог. Она родила мне детей, она всегда была рядом, и вот ее вдруг не стало. Ты не понимаешь, детка, что значит, когда умирают близкие люди. Это как удар под дых. Я дрался в детстве, в Ливерпуле, я знаю... Обычно ты думаешь, что все неизменно. Хотя бы до тех пор, пока ты жив. Ан нет. Ты живешь и хочешь, чтобы все повторялось изо дня в день - эти пригоревшие гренки по утрам, апельсиновый сок из графина и овсяная безвкусная каша, которую ты ешь только потому, что ее приготовила жена... И крики детей, и твоя работа, доступная не каждую минуту, и потому такая желанная и важная для тебя...
- А как же Хитер? Она обманула и обворовала Вас, сэр Пол...
- ... А потом ты слышишь голос своей жены и видишь ее спокойное лицо. Ее губы говорят: милый, я люблю тебя... Но меня скоро не будет. И ты начинаешь смеяться, как сумасшедший, потому что не веришь и не хочешь лишаться всего, к чему привык. И говоришь: Линда, что за глупости. А через несколько месяцев от Линды остается остов, лишенный плоти, и к тебе обращается уже череп с длинными светлыми волосами, который - о ужас - умеет говорить! А говорит он все то же: милый, я люблю тебя!.. При чем здесь Хитер, бэби... Хитер - не страшно.
Полина заплакала. Пол обнял ее и сказал, что сейчас придет первый утренний трамвай, который привезет их к Красной площади и на Арбат. Полина резонно заявила, что им нужен трамвай в другую сторону. И они перешли дорогу, и ранние кунцевские собаки облаяли их выбор.Впрочем, собакам было все равно, что облаивать. Пол заявил, что его новая одноногая, почти бывшая жена Хитер - реинкарнация Линды. Полина извинилась и сказала, что он - идиот. Пол засмеялся и обнял Полину за плечи. Его левой, рабочей руке с многолетними мозолями от гитарных струн было тепло и щекотно от мягких ворсинок неказистого, но такого уютного серого платка.
...Полина открыла глаза и сразу увидела, что непогода, которую пророчили синоптики, пришла. На неровно натянутых струнах дождя играл ветер, напрочь лишенный музыкального слуха. Рваные синкопы дробью рассыпались по стеклу, но Полине не был противен этот звук. Он успокаивал. Полина встала на коленки и выглянула на улицу. В сторону МКАДа, низко гудя, вразвалочку шли длинные тяжелые грузовики. На их крышах вращались оранжевые проблесковые маячки, и это мерцание было единственным ярким мазком на серой улице, не считая белой двойной разделительной полосы. А в другую сторону, к центру, мчались,неохотно замирая на светофорах, иномарки-гончие, - блестя лакированными боками, подрагивая от нетерпения...
И, конечно, никакого трамвая. Никакой остановки. И никакого Маккартни. Но Полина знала - стоит только встать с кровати, подойти к серванту и нажать кнопку папиного магнитофона, сэр Пол вернется. Целый день он будет петь ей грустным голосом свои великие песни. А потом, вечером, она закроет глаза, и они вместе обязательно дождутся первого звенящего трамвая, который повезет их к Арбату и Красной площади. Долго, неспешно... Вот тогда Пол и Полина наговорятся вволю - о потерях, предательстве, вере, надежде, любви и, конечно, музыке.
Полина и в самом деле умела смотреть сны.