Никаким таким нонконформистом Эдик не был. Он просто вечно пребывал где-то и стоял в этом мире лишь одной ногой. Когда он вымазал волосы красной глиной и вздыбил их к небу наподобие вавилонской башни, окружающие отнеслись к нему с подозрением. Я, впрочем, давно понял, что не нужно ему того, за что бьются другие. Ему нужен был «Господь сердца», так он говорил. Господа сердца он видел во всем. Он видел его на каждой этикетке, на дороге, в тарелке с супом, в цветочном горшке, в узорах обоев. Когда Эдик вернулся из психушки, он был подобен цветущему саду, радостный, седовато-косматый, с огромными и темными, блестящими глазами. На берегу реки мы разожгли костер, куда Эдик швырял растерзанные сардельки. Он терзал и отправлял сардельки прямо в пылающий рот Бога и смиренно склонялся пред ним. При этом он сжёг в огне все чувства и желания и потом вообще перестал есть. И его снова отправили обратно. Но когда он в очередной раз вернулся, то жил в сарае, ел корешки, пил воду из реки и был счастлив. Господь сердца был с ним. Надо было видеть его живые горящие глаза и бороденку, излучающую сияние, чтобы понять, что Эдик – святой. Так многие считали. Он ничего не проповедовал, ни над кем не глумился, а когда спрашивали чего-нибудь такое, то отвечал:
- Приходи на пустырь, места хватит. Когда ты родился, тебе уже все дадено было. Пользуйся. Зачем тебе дом и машина? Дурак ты.
Но никто не последовал его примеру, и Эдик один мирно жил себе в сарае до самой осени. Потом, правда, исчез.