Светило солнышко и ночью и днём.
Не бывает атеистов в окопах под огнём. /Егор Летов/
То, что Витька копает немца, выяснилось очень быстро. С немчурой всегда так: куча пуговичек, бляшечек и прочей мелочовки, заканчивая когда-то заботливо берегущимися предметами личного обихода. Зажигалочка, опасная бритва (в хорошем состоянии, между прочим) даже полууничтоженный землёй и временем перочинный нож. Копать немца, конечно, интересней в плане находок, но Витька остро ощущал ложку дёгтя в этой бочке «интересного». Во-первых, всё-таки врагом был, гад. Во-вторых, задача первостепенная - своих перезахоронить, тех, что пали без вести и счёту в ту страшную войну. И самое малое что он, Витька, мог для них сделать, это отдать последнюю дань уважения их героическому самопожертвованию. Как ещё отблагодарить тех, кто давно сложил за тебя голову, только надеясь на твоё существование, и с этой надеждой бесстрашно шагнул навстречу смерти.
Изредка удавалось найти медальон и вернуть имя костям неизвестного никому героя, так и пролежавшими с войны безымянными и бесхозными, неоплаканными родными и близкими.
Но миноискатель запищал именно над немцем на этот раз, а он, к сожалению, не умеет идентифицировать принадлежность останков заранее. Строго говоря, он и не реагирует на кости. Только на металл. Даже если и понимаешь, что копаешь немца, уже ж не бросишь. Тоже ведь жертва войны, по сути. Да и у них медальоны водились. Опять-таки, азарт при поиске предметов того сурового времени всё же присутствовал. Пусть без глубокого внутреннего осознания выполнения по-настоящему полезного, нужного, а главное, правильного дела. С наглядным и убедительным доказательством того, что не зря наши так кучно полегли в этом районе. Вот он – Ганс или Курт, или кто он там. Хорошо экипированный и подготовленный, пришедший сюда, чтобы провозгласить себя хозяином и справедливо получившим то, зачем пришёл. Свой личный кусок русской земли... да и тот, в итоге, скорее в аренду.
Яма уже получилась приличная, но Витька, будучи достаточно опытным поисковиком, не торопился, тщательно просеивая осторожно выгребаемую землю вперемешку с останками. Мало ли? Вдруг действительно медальон? Капсула с личными данными, позволяющая определить имя погибшего. А он, что у немцев, что у наших махонький, только у немцев он алюминиевый, говорят, бляхой, сам Витька немецких медальонов ещё не видел. Если торопиться, то пропустить - раз плюнуть. Обидно ведь, столько трудов и всего-то ради парочки старых железяк, которые в лучшем случае попадут в местный краеведческий музей, а то и вовсе в школьный. Другое дело – солдатский медальон. Наши-то всё больше гильзами пользовались… напишут на клочке бумаги имя и адрес, да и заплющат в гильзу. Голь на выдумки хитра, да вот среди кучи стреляных гильз нужно очень внимательным быть. Коррозия медальоны маскирует до неузнаваемости порой...
Рядом крутился Шкалин, но интересовался с безопасного расстояния:
- Витёк, есть чо?
- Серый, уйди по-хорошему. – Витька, который раз уже отгонял его от своих находок, лежащих тут же на краю ямы на заботливо расстеленной тряпке.
- Ну, дай поглядеть-то! – канючил Шкалин. – Жалко тебе что ли?
- Да – жалко, – отрезал Витька. – Потом посмотришь. Иди лучше своим раскопом занимайся.
- Вить, да там фигня у нас одна… сапоги сгнившие да гильзы….
- Вот и иди, может медальон найдёшь…
Витьке было пятнадцать, и он уже три года как ездил на поисковые вахты. Считался опытным поисковиком и пользовался давно заслуженным доверием начальника поисковой группы, учителя истории в их школе, Марата Мидхатовича Дамиева. По совести говоря, без Марата Мидхатовича никакого поискового отряда и не было бы. Но он, одержимый всем, что было связано со Второй Мировой, сумел сначала на голом энтузиазме, а потом уже и выбивая какую-никакую господдержку, организовать поисковый отряд при школе. Он сумел растолковать своим ученикам благородную суть такой работы. Её необходимость. Преступность забвения подвига прадедов. К тому же романтика выезда на природу с перспективой нескольких ночёвок в палатках, пищей, приготовленной на костре, вечерних обменов мнениями и о проделанной работе (которой можно смело гордиться), и о подробностях тех боёв, на месте которых они работали - всё это было приятным дополнением к такому сладкому чувству самостоятельности. Чувству, которое рождалось в момент именно его, Витькиного, решения ехать в экспедицию. Практически единоличному планированию расходования собственного времени на то, чем решил сам заниматься. А не по указке достающих подчас своими наставлениями, как надо жить, родителей. Отец Витьки поначалу относился к увлечению сына как к ребячеству и детской блажи. Чем бы детё не тешилось, лишь бы не вешалось да оценки были в порядке. Ведь образование – будущий кусок хлеба. А папа Витьки уже давно дал понять сыну, что умение зарабатывать свой хлеб (желательно с маслом) и есть главное качество настоящего мужчины, определяющее его как добытчика, способного заботиться о близких.
- Сынок, та война уже быльём поросла. Ну, лежали кости в полях 70 лет и что изменилось оттого, что вы их перезахоронили? Ни-че-го! Коэффициент полезного действия - ноль. Ни мёртвым от этого ни жарко, ни холодно, ни живым серьёзной пользы, кроме как утилизации неразорвавшихся боеприпасов. Да и те, ты говоришь, в большинстве своём сгнили и давно не опасны. Ну, разве что на свежем воздухе… палатки, гитара… основные навыки выживания. Понимаю. Костёр развести, поесть себе сварганить. Польза, хоть и сомнительная…за три года давно уже было пора всему научиться и пробовать осваивать какие-нибудь другие занятия. А ты всё играешься в туриста, лоб здоровый, – ворчал отец, но серьёзного противодействия сыну не оказывал. А мама вообще интересовалось его походами только в момент сборов. Исключительно с точки зрения экипировки и подготовки, необходимых для сытого существования вне цивилизации. Ну и по возвращении чрезмерным вниманием и всякими лишними обнимашками показывала , что скучала. Да и то в первый день по приезде из экспедиции. Что творилось в походах, она не выясняла. Сын доволен, здоров, сыт – что ещё ей, как маме, нужно для счастья? Женщина же, чего с неё взять? У неё и так полно своих забот по дому, да и работа, дача опять же. Пока никто не заболел и не голоден, пока все одеты и не обращаются с просьбой помочь, успеть бы своё намеченное к исполнению разгрести, да так, чтобы осталось время книжку какую перед сном почитать.
Словом, вырос Витька в обычной семье, в которой всякое бывало. Однако это «всякое» было решаемо, поправимо и оговариваемо. Каждый имел право на личные интересы, если они не мешали благополучию всей семьи или кому-то конкретно из её представителей. Тут, правда, была поправочка… всё-таки часть того, что жизненно необходимо Витьке для дальнейшего развития, определяли пока что родители. И хоть Витька умом понимал, что они правильно заставляют его, например, держать дурацкую и нелюбимую химию на уровне четвёрки, однако таким свободным, как в поиске, он себя нигде больше не ощущал. Это было по-настоящему его личное дело, к которому родители не имели никакого отношения. И ему нравилось это восхитительное чувство самостоятельности. В лесу нет ни пап, ни мам, прощёлкал клювом, и никто не прибежит исправлять то, что ты запорол. Чуть что на самотёк пустил, поленился – получи результат и не жалуйся. Но у ЭмЭмДемса (школьное прозвище Марата Мидхатовича, намертво прилепившееся к нему за созвучные инициалы и за некую неуловимую схожесть с красным персонажем известной рекламы) особо не забалуешь. В раз трудоустроит.
Эмэмдемс был из тех людей, что не могут сидеть на месте без дела и при этом обязательно сделают всё, чтобы окружающие вышли из своего обычного сонного состояния и увлеклись его очередной идеей. Человек-моторчик. При этом он был натурой увлекающейся и требовал основательного подхода к тому, чем ты занимаешься.
Предмет Эмэмдемса давался Витьке без особого напряжения. К тому же местами было даже интересно, но, по сути – знай, даты запоминай, и четыре у тебя уже в кармане. Так было до прихода в их школу нового учителя истории.
Витька моментально съехал на тройки и уже собирался махнуть рукой на отсутствие своих усилий по вытягиванию оценки, как Эмэмдемс сам подозвал его после очередного позорного бичевания у доски, где Витька невнятно мямлил остатки недоученного вчера параграфа по истории.
- Виктор, нам надо поговорить, задержись – Эмэмдемс снял свои очки и аккуратно уложил их в пенал. В таких случаях папа обычно говорил: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», а мама, закатив глаза к потолку, обязательно добавляла: «Вот вы мужики – вы и разбирайтесь». И картинно уходила, будто бы она ни при чём. И это не её удивление вчерашним опозданием с прогулки на час, стало причиной папиного внимания.
- Витя, ты можешь и должен знать историю на пять. А у тебя тройка, потому что ты вообще не учишь предмет! – сразу взял быка за рога Эмэмдемс.
- Я вчера читал… честно… - уныло и самым печальным голосом начал Витька. Но Эмэмдемс только досадливо отмахнулся, не желая слушать.
- Вот именно! Читал! А надо понимать, что ты читал и прочёл! Что ты вычитал и что нового узнал! Ты уже взрослый парень, а не понимаешь, что не нужно изображать, что ты учишь историю, её надо учить! Ты только себя обманываешь. Не меня. Ещё и мучаешься сам. Тратишь время на то, чтобы сделать работу плохо, и в итоге и время упущено, и работа не сделана. Зачем тогда вообще брался? Пошёл бы уж сразу в хоккей во дворе погонял бы, хоть какая-то польза.
Витька слушал отповедь историка, по инерции не особо вникая в воспитательный процесс. Сейчас историк напоминал ему папу, который очень любил рассуждать о коэффициенте полезного действия. Но тут Эмэмдемс его удивил:
- Виктор, я вообще-то тебя не за этим звал, просто обидно за тебя стало. Ведь можешь, а не хочешь. Ну, ничего. Скоро сам всё поймёшь. Я вот тут собрался поисковой отряд при школе создать. Всё серьёзно. Будем ездить по местам боев и искать останки погибших, не захороненных с тех времён солдат. Дело очень серьезное, так как там полно оставшихся с войны боеприпасов. Есть и такие, что до сих пор могут взорваться. Это я тебе сразу честно говорю. Но смотри, когда дома будешь рассказывать о моём предложении, про это лучше молчи. Зачем зря волновать родителей?
И всё. Вот так Витька и попал в поиск. А какой пацан откажется от уважаемого и опасного дела, требующего благородно «не волновать родителей»? И жизнь Витьки изменилась. Эмэмдемс развил кипучую деятельность. Провёл личный отбор новобранцев и организовал факультативные занятия. Попутно начал выбивать необходимые разрешающие бумаги и снаряжение, но это Витьку уже не касалось. Попав на факультатив, он впервые по-настоящему чем-то заинтересовался. Эмэмдемс приносил интересные книги и рассказывал то, что могло действительно пригодиться в походе. Подготовка к первому выезду велась основательная. Все восемь человек вовлечённые в процесс с увлечением изучали и уясняли все, что могло бы понадобиться в предстоящей работе. Эмэмдемс сразу дал всем понять, что это не увеселительная прогулка с ночёвкой на природе, а серьёзная работа, требующая внимательного и скрупулезного подхода. Требовалось изучить вооружение тех лет, причём с обеих сторон, принцип его действия, правила работы при обнаружении взрывоопасного предмета. Всё это глоталось с неизвестно откуда взявшейся ненасытностью. Попутно подтянулась история, и незаметно изменилось отношение почти ко всем предметам (о! ненавистная и не поддающаяся осмыслению химия!). Теперь Витька уже не тратил время попусту, и если уж брался что-то учить, то старался вникнуть в то, чем занялся.
- Запомните, некоторые ошибки могут стоить вам жизни. Поэтому вы всегда должны твёрдо понимать, что и для чего вы делаете. Оружие и боеприпасы халатности не прощают. – вдалбливал Эмэмдемс после изучения принципа работы гранаты ф-1 и способов использования её в виде противопехотной мины. Так в войну делали… ставили противотанковую мину, а под неё гранату с выдернутой чекой. Сапёр мину обезвредил – снял, а там привет от тёти-моти. Потому что не на танк ловушка была, а на этого сапёра. Но это ещё что! Вот, например, немецкая мина-«лягушка» чего стоит! Прыгает от земли и рвётся шрапнелью во все стороны, и рассказывай ей потом, что война кончилась, а она проржавела и не должна прыгать. Земля-то везде разная. В болоте, может, и сгнила бы за столько лет, а вот в песке могла и сохраниться. Типы почв тоже пришлось учить. Эмэмдемс впихивал в них огромное количество информации и Витька даже не успевал удивляться. Как в него столько влезает, включая школьные домашние задания? И это при жуткой нехватки времени и постоянном поиске необходимого справочного материала. Папа как-то полюбопытничал из-за плеча и только хмыкнул. Серьёзность подхода сына к своему хобби его устраивала. Витька тогда читал в интернете статьи о ведении боёв под Вязьмой в 41-ом году, когда наши войска пытались сдерживать натиск группировки противника в три раза большей по численности и превосходящей наши силы в разы по технике и вооружению. Просто хотел посмотреть места, намеченные на очередную экспедицию, и как всегда увлёкся тем, что там происходило. В сети даже видео на эту тему оказалось.
Отец, хоть и ворчал, но поддерживал увлечение сына, с гордостью объявляя каким-нибудь гостям что, мол, мой-то охламон не гоблинов по компьютерам гоняет (ага, много он знает!), а занят серьёзным делом. Но это было приятно… просто приятно слышать, как твой отец гордится тобой. И это тоже было новое, ранее не испытанное удовольствие и удовлетворение собой и своим делом, приносящим вот такие нежданные приятные плоды.
А уж что говорить о самом поиске? Красивейшие и до сих пор малохоженые полуглухие места Российской глубинки. Места боевой славы предков. Кстати, на деле оказалось, что Эмэмдемс сильно сгущал краски, пугая опасностью. С тех пор Витька успел повидать огромное количество всевозможных военных железяк и их фрагментов, которые в подавляющем своём большинстве были непригодны даже для музея не то, что по прямому назначению. Время и окружающая среда безжалостно стирали остатки некогда кровопролитных боёв, превращая их в прах. Многое из найденного рассыпалось прямо в руках, но, бывало находили и что-то стоящее. Точнее каждый раз что-нибудь да везли в организованный при школе музей, очередное детище Эмэмдемса. Основная часть экспозиции посвящалась Великой Отечественной Войне, вот её и пополняли экспонатами. И был угол, посвящённый Афганистану. Два выпускника Витькиной школы погибли там, и их фотографии со скупыми словами коротких биографий нашли своё место на одном из стендов . Как оказалось, Эмэмдемс и сам был на той войне. Никто и не догадывался, пока он не пришёл в школу с медалью «За отвагу» проводить Урок Мужества. По нему ведь и не сказать-то было, что воевал. Не тянул он на образ героя. Ранние залысины, округлившееся брюшко, очки при чтении с листа, беспокойные руки, не перестающие жестикулировать во время разговора. Единственное, на чём сходились все, это то, что у него не забалуешь, хоть и выглядит как ботан. И если он по какой-либо причине делал вывод, что ты сознательный вредитель, то от него просто не было спасения, а в особо тяжких случаях - вплоть до обстоятельной беседы с родителями. Как было, когда Ярик привёз на Вахту Памяти бутылку водки. Эмэмдемс, вскрыв эту неумелую пьянку, моментально и вышиб Ярика, как зачинщика, из отряда. Тот потом полгода просился обратно и без толку.
- Он знал, что делал, и понимал. Разрешил себе раз - разрешит и второй, а мне в лесу те, в ком я не уверен, не нужны, – отмахнулся от их общей просьбы за Ярика Эмэмдемс. – Вы поймите, ребята, есть люди, на которых нельзя положиться. Они вроде бы и не плохие, но слабые. Для них их удовольствия важнее общего, даже самого важного дела. И вот один такой Ярик способен испортить результат работы всей группы. А представьте такого Ярика в войну рядом с вами в одном окопе! Вам танки останавливать надо, а он напился со страху, а то и вовсе убежал, дело-то гиблое, сами видели, что там творилось в те времена.
Тут он был прав. Насмотреться пришлось всякого. И жизнь оказалась совсем не такой, как представлялась тогда, при подготовке к первому походу. Человеческие кости вовсе не внушали ожидаемого ужаса или страха. Скорее вызывали чувство безмерного уважения. Витька первый раз копал нашего пулемётчика. Такой вывод сделал Эмэмдемс, когда они вместе с Витькой поднимали найденные в земле кости вперемешку с неимоверным количеством стреляных гильз. И хоть пулемёт так и не нашли, как ни рыскали вокруг, но позиция, на которой погиб этот неизвестный пулемётчик, была уж больно хороша: вся местность как на ладони. Куда ещё пулемёт ставить при обороне? Самое место. Всё, что осталось от того бойца - кости да звёздочка с пилотки, ставшая первым экспонатом в их музее. Да ещё куча стреляных гильз как подтверждение того, что он не просто так отдал свою жизнь и делал это, не собираясь отступать.
Трудно не проникнуться уважением к тем, кто погиб, защищая Родину.
Отдавая дань павшим, и перезахоранивая их останки в братских могилах, Витька часто думал о том, что очень жаль, что попадается так мало медальонов. Самых ценных находок для любого поисковика. Поднять бойца с медальоном, выяснить его личность, боевой путь, найти оставшихся родственников и дать им возможность оплакать останки их родного и любимого человека, отдавшего жизнь за весь наш народ – вот истинная цель работы любого поисковика. Железки – это, конечно, интересно, но люди во сто раз важнее. Витька понял это, когда на место раскопок при проведении Всероссийского слёта приехали ветераны, участвовавшие в тех боях. Три дряхлых старика и одна, также с трудом двигающаяся при помощи палки старушка.
« А ведь сейчас мы могли бы хоронить кого-нибудь из них, даже не представляя кого хороним!» прошила тогда Витькино сознание мысль. И каково им видеть эти места через столько лет? Смотреть на останки погибших, которых они, возможно, когда-то знали? Именно тогда Витька до конца осознал всю серьёзность и важность своего увлечения-работы. Глядя на слёзы этих стариков и слушая слова их благодарности, обращённые к торжественному построению Слёта, он понимал, что за этих стариков говорят сейчас все те, кто незаслуженно забыт… брошен… не найден. Умер, но стоял до конца и не сдался, так и оставшись навечно в воронке, где принял последний бой. И что долг перед ними не может быть оплачен, пока последний солдат не будет поднят из земли и похоронен. Только здесь, по-настоящему соприкоснувшись с тем что кости павших действительно просто разбросаны по полям и лесам, представив каково это было во времена, когда они ещё лежали кусками порванных тел и сухожилий в лужах крови, которую не успевала впитывать земля, он осознал насколько действительно страшной была та война. Ведь всё кругом было просто усеяно трупами, чуть копни. Но это только говорить легко, чувствовать правильность таких мыслей. А на деле… работы просто уйма. Жертвы были колоссальные. Иногда попадались такие места, где вообще было не разобрать, фрагменты скольких тел подняты? Чьи тут наши, а чьи немецкие? Как застала их смерть в последнем переплетении сражающихся за жизнь тел, так и остались они в земле, навечно смешавшись и став неразлучными.
По поводу немцев Эмэмдемс как-то выдал им целую лекцию. Не все там были фашистами. Были и антифашисты. Предателями они были для своих или нет? Сложный вопрос. Витька так до сих пор и не мог дать на него вразумительный ответ. Вроде бы правильно всё – против фашистов. Но ведь это автоматически против своих. Стал бы вот Витька стрелять в русских, если бы какой-нибудь Гитлер начал командовать в нашей стране?
Эмэмдемс только довольно посмеивался и повторял на подобные вопросы или темы свою любимую фразочку:
- Думай, голова, шапку куплю!
Это означало «тебе решать». Только тебе и никому другому. Не любил Витька заморачиваться на подобные темы долго. Что толку гадать? Работы полно здесь и сейчас. Той, которая насквозь понятна и должна быть выполнена. Чего гадать о том чего, слава богу, и нет вовсе?
Ещё Витька начал ходить в спортзал качать мышцы. Поисковая работа - это не лёгкая прогулочка. Нагрузки бывают будь здоров. И ходить по пересечёнке на далёкие расстояния (особенно если проводник из местных и сулит не тронутые копателями, по причине удалённости, места). И копать до кровавых мозолей (особенно если блиндаж). И тащить обратно по той же пересечёнке и на такое же расстояние кучу немаловесящих находок, будучи вымотанным целым днём раскопок и просеивания земли в поисках заветного медальона.
Нет. За три года так и не повезло. Их отряд нашёл четыре медальона за время своего существования. Два оказались нечитаемы и не подлежащими восстановлению. Один удалось прочесть. Некий Кузьма Муштаков из деревни Красная, Смоленской области. Поиски родственников результата не дали, да и деревня та давно сгинула. Поиски в архивах тоже ничего не принесли. Обычный рядовой боец, принявший смерть на Калужской земле, там его и похоронили с отпеванием. Всё честь по чести. А с четвёртым вышла хохма. Там не было ни адреса, ни имени. Какой-то шутник тех лет написал на клочке бумаги самое известное русское слово, которое спустя четыре года было во множестве нацарапано на Рейхстаге, и запечатал гильзу. Лучше бы имя написал, а то, как хоронить-то? Смеялся даже Эмэмдемс. Тоже похоронили по-людски, а медальон пошёл в музей. Только свои знали его реальную историю, и послание к потомкам им содержащее.
В глубине души Витька мечтал о настоящем результате. Найти медальон и родственников погибшего. Хоть один. Муштаков так и не дождался родных. А может быть их и нет уже давно, немцы-то с мирным населением не особо цацкались. Бывало и деревнями жгли. Фашисты же. Возомнили себя сверхнародом, которому можно уничтожать остальные народы и творили, что хотели. Думали, победят, и никто с них за эти зверства не спросит. Только так не бывает. Теперь Витька точно знал, что всегда наступает момент, когда нужно отвечать за свои поступки. Сколько бы ты ни надеялся на то, что ничего не выплывет наружу или на то, что тебе всё сойдёт с рук, обязательно случается нечто и приходится расплачиваться. И это справедливо. Нужно всегда быть готовым отвечать за свои действия. Нужно всегда отдавать отчет себе в том, что ты делаешь и причиняешь ли ты кому-нибудь своими действиями вред. Иначе чем ты лучше Гитлера? Он и не подозревал, сколько в России людей готовы были стать вот такими безымянными героями, готовыми умереть, но не сдаться. Иначе, наверное, и не полез бы. И немцы несли крупные потери, пытаясь сломить оборону плохо вооружённых и нескоординированных сил Красной Армии. Изо всех сил стремились сломить сопротивление и взять Москву. Даже был момент, когда это им почти удалось. Витька представлял, какое отчаянье царило в те дни в сердцах последних защитников Москвы, знавших, что за их спинами больше никого нет. И между сильным хорошо вооружённым и обеспеченным врагом и беззащитными мирными жителями нашей страны больше никого не осталось. И с этим сознанием сражались так, что умудрились остановить врага на подступах к столице. Не сдавались даже тогда, когда казалось, что враг почти победил. Сражались до конца и выстояли ценой своей жизни. Продержались ровно столько, сколько потребовалось на перегруппировку войск. Дождались подкреплений. Собрались с силами и каааак дали в ответ контрударом, да как погнали до самого Берлина. Но сколько ещё предстояло, прежде чем закончилась война. Витька успел побывать на Курской земле, где миноискатель бесполезен. Земля там везде звенит от того количества металла, который остался со времён пожалуй самой грандиозной битвы Великой Отечественной. Витька бывал в Брянских лесах и болотах, да где он только не бывал. На местах боёв царила одна и та же картина. Едва заметные линии траншей, давно уже потерявшие форму и ставшие похожими на природные канавы. Воронки былых блиндажей. Видел кости, которые и копать-то не надо. Так и лежат почти что на поверхности. А уж железяк разных насмотрелся - пропасть. Да только толку-то с них. Все в ужасном и нерабочем состоянии, покореженные и проржавевшие насквозь фрагменты винтовок и автоматов, касок, мин, гранат, снарядов. Под Брянском даже части разбитых орудий и миномётов. Ещё говорили, что в самых дебрях леса танк стоит наш. Но туда Эмэмдемс идти отказался. Добираться долго, учитывая дорогу назад, а делать там нечего. Явно всё ценное с точки зрения поиска там уже подобрано и найдено. Чёрные копатели ведь тоже не просто так по лесам с миноискателями лазают. Эти шакалы уже давно промышляют поднятием, восстановлением и торговлей всем, что находят. Для них это бизнес. Нажива. Ни стыда, ни совести у сволочей.
Громоздкий железный хлам так и оставляли на месте. Армейские сапёры, обычно присутствовавшие на местах ведения раскопок, неизменно забирали всё, что было похоже на то, что может взорваться и в последний день выезда взрывали всё найденное. Трудно было понять, детонировало ли там хоть что-нибудь или просто превращалось в пыль давно оконченной войны? Витька не считал её оконченной. Он видел себя пришедшим на место, где деды стояли насмерть и чувствовал, что для него точка не поставлена. И пусть война давно прошла, она не может быть окончена, пока земля усеяна брошенными без погребения костями её защитников. И поэтому железки приелись ему довольно быстро, а вот нахождение медальона стало навязчивой идеей. В отряде это все знали, но относились с пониманием. Конечно же, все таскали по домам разную найденную мелочевку, не представляющую исторической ценности. Всякие найденные пуговицы, пряжки, бывало, и патроны, если попадались в приличном состоянии. Витьку это всё не интересовало. Ему был нужен результат. Настоящий. Такой, чтобы потом мог вспомнить, что хоть одного, но вытащил сам, восстановил имя и отдал родным. Поставил себе такую цель. Поэтому на раскопе очень скоро стал работать один. Эмэмдемс ему доверял и разрешил копать в одиночку. Обычно он разбивал всех по парам, сам брал миноискатель и расставлял отряд по зазвеневшим местам. Один начинал копать, а второй тут же принимался просеивать откинутую землю. Витька гнал напарников, не протерпев и получаса совместной работы. То напарник плохо копал, то невнимательно просеивал откинутую землю, тут Витька и впрямь демонстрировал только что найденный за растяпой комсомольский значок.
«Это он медальон пропустить боится», - поставил диагноз постоянно недовольному Витьке отряд. И это стало даже на какое-то время предметом шуток. До Витьки обычно подкалывали Серёгу Шкалина. Тот тоже был одержим, но совсем другими вещами. Этот фанател от всего немецкого. Дома у него скопился внушительный арсенал немецкой атрибутики, и на каждом выезде Шкалин с упорством маньяка искал что-нибудь новенькое. То каску домой везёт, то ещё какую-нибудь дрянь. Если кто начинал копать немца, Шкалин тут же оказывался рядом, всячески пытаясь участвовать в процессе. Эмэмдемс даже делал ему внушение, но это не помогло. Одержимость всем немецким сделало Шкалина объектом насмешек вплоть до прилепившейся клички «Шакал». Тот, конечно, обижался, но страсть свою так и не оставил. Теперь все дружно переключились на Витьку. Последний раз, когда ему давали напарника на раскоп, даже произошла драка. Витька поссорился с Вадимом Белых, своим одноклассником и таким же членом отряда, участвовавшим в раскопках с самого его основания, добродушным увальнем, у которого вечно что-то ломалось, разбивалось или приходило в негодность, к чему он притрагивался. Витька тогда достал из земли котелок. Обычный армейский котелок, который преспокойно лежал на краю раскопа, пока Белых на него не наступил по неосторожности. Вот тут-то и произошла драка. Их растащили, и Эмэмдемс ещё час читал всем лекцию о товариществе и дружбе. О том, что русские всегда придерживались правила «сам погибай, а товарища выручай» и ещё много чего. Витька был вне себя от невнимательности Белых:
- На котелке же может быть нацарапано и имя и что угодно, а этот мамонт слепошарый… - в дикой досаде огрызался Витька, растирая ссадину на скуле. У Белых был разбит нос и, кроме слова «псих», он ничего не говорил. Вот после этого случая Витька и стал работать один. И все дрязги с его участием ушли в прошлое. Теперь он сам копал и сам просеивал землю. Работал медленнее, но тщательнее. Даже как-то подарил Шкалину губную гармошку. Нашел, копая нашего бойца. Наверное, была трофейная, а в музее к тому моменту уже была одна такая и тоже в хорошем состоянии, вот и отдал. Шкалин был вне себя от счастья и записал Витьку в свои друзья. Эмэмдемс смотрел на такие вещи сквозь пальцы. Не оружие и боеприпасы домой тащат же. А вся остальная безобидная мелочевка, поднятая из земли – так… сувениры на память о тех страшных днях. Пусть уж лучше вот такие железки по домам растаскивают, чем по подворотням водку пьют.
На этот раз Витька копал немца. Давно бы мог попроситься копать что-нибудь другое. Но он взял себе за правило ничего не просить. Поставили работать сюда – работай. Трудно представить себе прадеда, который сказал бы своему командиру: « Не сажай меня вот в этот окоп…тут мне не нравится, хочу вот в тот».
Шкалин достал настолько, что пришлось кинуть в него ком земли, изображая раздражение. Он, отбежав шагов на десять и покрутив пальцем у виска, остался на безопасном расстоянии, не сводил глаз с Витьки. «Ну вот вылитый шакал,» - ещё подумалось Витьке, когда он нащупал,… ну-ка, ну-ка… Не может быть!!! В его руках оказалась… бляха. Маленькая, овальная, аллюминевая, с тремя дырками: две по одному краю, одна по другому. Немецкий медальон.
- Чё там? – подал голос почуявший неладное Шкалин.
- Вооо, – всё ещё не веря в свою удачу, продемонстрировал ему свою находку Витька. И тут же его радость начала угасать от понимания того, чей это медальон. – Блин, фашистский.
Шкалина два раза звать не пришлось, и он уже был рядом, протягивая руку:
- Дай заценить!
Витька тут же убрал медальон.
- Ха… дай ему… дай уехал в Китай. Слыхал?
- Ну и не надо. – Шкалин покосился на тряпку с находками Витьки. – Иди, Эмэмдемса обрадуй. Я потом у него посмотрю. – И презрительно сплюнул в сторону. Витька тут же понял ход мысли Шакала и, поразмышляв с секунду, протянул медальон Сергею. – На, сам отнеси… мне дальше ещё копать, чёта не пойму, где у него ноги…
Шкалин тут же скис, но медальон взял. Покрутил его перед глазами и печально вздохнул:
- Вееещь. – И опять покосился на тряпку – А там у тебя чего? Бритва что ли? "Золинген"?
- Слушай, иди уже. Не мешай работать! – Витька добавил угрозы в голосе. – Потом вечером посмотрим, я сам ещё пока не разглядывал, – более миролюбиво добавил он, обосновывая отказ. Тем более что все в отряде знали его пунктик на этот счёт. Сначала Витька собирал все, что удавалось найти, и только потом, в лагере, начинал внимательно разглядывать и, по возможности, чистить. Так и с губной гармошкой было. Тогда точно так же исходящий слюной Шкалин прилепился к нему намертво банным листом. От Шакала всегда было трудно отделаться. Тот ещё раз печально вздохнул, но, не найдя больше поводов добраться до Витькиных трофеев, сделал шаг назад. – Ладно, пойду обрадую Эмэмдемса. Пусть обоссытся от счастья.
Витька проводил его мрачным взглядом, не нравился ему Шкалин. Вот уж действительно шакал. При Эмэмдемсе всегда вежливый, внимание изображает, вопросы задаёт. Знает, что Эмэмдемса хлебом не корми, дай рассказать про Вторую Мировую, и багаж знаний на эту тему у него действительно академический. Изображает из себя заинтересованного, а за спиной всякие гадости говорит,… да и работать не заставишь. То дежурный по лагерю, то просто у всех на подхвате или хвостом за Эмэмдемсом бегает, когда тот берётся за миноискатель. Всё выпрашивает сам с ним поработать. Гнилой он какой-то. Витька опять посмотрел на раскоп. По правде говоря, настроение было испорчено. Никакой радости от своей находки он не испытывал. Только разочарование. Руки, что называется, опустились. Столько мечтал об этом моменте и на тебе. Жизнь опять оказалась не такой, какой мечталась и планировалась. То, что такое с ним происходит с довольно завидной регулярностью, начинало злить. Злить и конкретно доставать. Точнее жалеть себя за невезучесть. Как с этим бороться?
Размышляя, он осмотрел раскоп придирчиво ещё раз и решил покопаться в правой его части. Удача и тут улыбнулась ему. Там-то ноги немца и нашлись, в полусгнившей обуви. То ли его разорвало, то ли лежал как-то уж больно хитро… Витьке недолго пришлось ломать голову.
- Это всё? – Эмэмдемс навис над ямой.
- Да вроде. Марат Мидхатыч… - если только рёбра какие пропустил. Крупное вроде бы всё достал. Прозвонить бы ещё раз.
- Заканчивай тут. И так ты у нас теперь герой выезда. Я сам второй раз немецкий медальон вижу. Повезло. Молодец. Добился-тки…
- Да ну… это ж не наш… - попытался отмахнуться Витька.
- Витя, это ты зря.. каждый их медальон, найденный нами, никогда не лишнее напоминание немцам, куда им соваться больше не следует, чтобы их медальоны вот так же через 70 лет не выкапывали, где придётся. Понимаешь? Так что ты молодец. Давай собирай, что осталось в мешок и дуй в направлении тропы. Там перекусим, кашу уже греют, и Сашка Саакян говорит, что с той стороны берёзовой рощи есть блиндаж. Пойдём все вместе туда. На всё про всё у нас три с половиной часа остаётся на него. Это без дороги обратно. Времени, считай, нет, так что пошевеливайся.
Витька кивнул. Эмэмдемс всегда говорил предельно понятно. Так что переспрашивать необходимости не было. Три часа на блиндаж может оказаться безумно мало, особенно если его не копали. Хотя таких вот нетронутых блиндажей Витька не видел ещё ни одного. Везде уже кто-то за 70-то лет успел побывать. Одно радовало: мародерам медальоны без надобности.
Витька ещё раз внимательно оглядел раскоп, присел на корточки и прямо на месте начал просматривать землю, используя сапёрную лопатку. Отбрасывать грунт на бруствер и просеивать уже не было ни времени, ни смысла. Вот тогда-то он её и нашёл.
Сначала его пальцы нащупали что-то непонятное, но явно искусственного происхождения. Потом, когда он отряхнул находку от глины и песка, рассмотрел поближе, она оказалась кожаным мешочком. Когда-то кожаным, потому что мешочек разваливался прямо в руках. И был он крохотным, как ладанка. Именно иконку там и рассчитывал обнаружить Витька, не в силах отложить находку до вечера. А нашёл … серёжку. Была она какой-то грубоватой, но зато с красивым красным камнем, размером с половину ногтя на мизинце. И, конечно же, золотая. Было так странно обнаружить совершенно неиспорченный временем предмет, что Витька поневоле ею залюбовался. Ну и…
И бес попутал… Не знал Витька, как себе объяснить свой поступок, но находку он положил в карман, а не на тряпку к остальным предметам, принадлежащим обладателю медальона. Собрав их и захватив мешок с останками, он направился к тропе, у которой был объявлен обед. Там как ни в чём ни бывало, помыл руки и сел под дерево с обжигающей руки банкой гречневой каши. О серёжке старался не думать. У него ещё был шанс положить серёжку к остальным вещам. Но он им не воспользовался, далеко отогнав от себя мысли о своём поступке предстоящей работой на блиндаже.
Как потом оказалось, блиндаж оказался пустышкой с парой гильз в качестве издёвки. Бывает.
Да и вообще выезд на этом дне, считай и кончился. Зарядил дождь, и нормально работать в такую погоду было невозможно. Дороги сразу размыло. Всё пошло как-то скомкано и неорганизованно под чавканье грязью и её постоянным налипанием на сапоги. Сапёры рванули найденные боеприпасы и уехали. Потом состоялось торжественное перезахоронение останков. Попа на этот раз пришлось разыскивать по всей округе, так как тот, которого звали, почему-то не смог приехать. Наверное, всё то же бездорожье, когда-то сгубившее ещё обозы Наполеона. Но нашли-таки. Иль не поисковики? Потом выяснилось, что одна из предоставленных им машин (старенький «Урал» с драным тентом) с трудом слушается управления и надо её чинить. Что было дальше Витька не знал, так как его отряд попал с теми, кто уехал на первой машине («Шишиге»*).
Личные вещи найденного фашиста и его останки перекочевали на время в школьный музей. Ответа по медальону долго не было. Эмэмдемс ограничился установкой на то, что мужчина обязан научиться ждать, не превращая своё ожидание в страдания. И сказал, что как всё выяснится до конца, Витька узнает об этом первый.
А через две недели всё завертелось в бешеном темпе.
Эмэмдемс вытащил его прямо с химии (дополнительный бонус к радостному известию)
- Витя, медальон сработал. Нашли родственников. Жену этого немца. Бабка под сто лет. Едет сюда. Будет не одна, конечно. В общем, едет к нам в гости. Пока не точно, но скорее всего в четверг, то бишь послезавтра, они будут все здесь. В нашей школе. И… мне конкретно дали понять по телефону, что эта бабка желает видеть того, кто нашёл её ненаглядного Пауля.
Видя ошарашенный вид своего ученика, Эмэмдемс расплылся и взъерошил Витьке волосы:
- Не боись… отобьёмся от немчуры… всегда отбивались. Да она и не воевать, а говорить «спасибо» едет. В общем так, после уроков ко мне…
У Витьки появилось нехорошее предчувствие. На самом деле, он в тайне надеялся что, как и у нашего Муштакова, у этого немца никого не найдётся, и вообще его медальон будет нечитаем, возникнет какая-нибудь путаница. Тогда смело можно было бы возвращаться к изначальной цели, но жизнь…
Витька за последнее время совсем извёл себя угрызениями совести. Серьгу он рассмотрел во всех подробностях. Похоже, она и впрямь была золотая, а камень действительно драгоценным. И ещё она выглядела старой. Никаких проб на ней он не нашёл. Но главное… ему некому было её показать. Отцу?
Простой вопрос «где взял?», который сразу же и будет задан, заставит его покраснеть. Такой же простой ответ «нашёл» в его случае никак не помогал. Все, кого он знал, и все кто знали его, прекрасно понимали, где и как он мог найти эту вещь. Витька понимал, что кому бы теперь он не похвастался своим трофеем, поймет, что он, Витька, просто мародёр. Крыса. И пусть хозяин вещи умер. Серьга не губная гармошка.
И подбросить её к остальным вещам он уже не мог. Эмэмдемс сразу бы это обнаружил, а обсуждать с ним своё крысятничество… терять лицо в его глазах… Витька был к этому не готов. Он корил себя на чём свет. Только теперь он понял, что вот эта маленькая серёжка взвалила ему на плечи такой груз, который давил его и днём и ночью, не отпуская ни на секунду. Самое главное он не мог понять – зачем? Зачем он так поступил? На кой ему была эта серёжка? Почему он вцепился в неё как Горлум в своё кольцо. А именно Горлумом он себя и ощущал, глядя на эту серьгу. Хотел было выкинуть, но не стал. Это было бы ещё глупее, чем красть. Витька не понимал, как это он упустил,… ослабил контроль за своими действиями, что произошло такое…
Эмэмдемс ведь и об этом говорил. Бывают ошибки, за которые платят жизнью. Бывают и такие, за которые тоже приходится очень тяжело расплачиваться, как та, что совершил Витька. Выхода он не видел, а теперь вот едет эта бабка, которой… которой придётся смотреть в глаза. Наверняка это её серёжка. И он не у немца её украл, а у неё… И это уже в корне меняет дело. Вот он уже и не мародёр, а просто вор.
До приезда старой карги Витька был в аду. Держался, как мог и внешне не подавал виду, что внутри дрожит как осиновый лист и у него есть только одно желание – бежать. Но куда? Как? От себя-то не убежишь. И как подвести Эмэмдемса? Он ведь ясно сказал, что присутствие Витьки обязательно. Оставалось только бессильно биться мухой в паутине собственных угрызений совести. Другого выхода у него не было, как только встретить всё это лицом к лицу и будь что будет.
Эмэмдемс видел, что с парнем творится что-то не ладное. Наверное, списал на смущение, а может, просто решил выждать и не лез с разговорами. Так уже было… Витька сам приходил пару раз советоваться. Просто так вышло, что к отцу было обращаться бессмысленно. Витька и так наперёд знал, что тот скажет. Так зачем? А вот Эмэмдемс был совсем другой. Про деньги и то, что нужно «уметь урвать свой кусок», вообще никогда не говорил. Потому что он и не рвал куски. Не для этого жил. Ему как-то хватало того, что есть. И это вызывало к нему уважение. Он вообще по-другому смотрел на жизнь. Не опираясь ни на что, кроме своих знаний, умений и понимания справедливости. Весь отряд знал маниакальную тягу Эмэмдемса к тому, чтобы всё было максимально честно и правильно. Тогда, после драки с Вадимом. Эмэмдемс не просто заставил их пожать руки друг другу, а действительно не отставал, пока они не помирились.
Оказалось, что Вадим на самом деле очень сильно переживал за свою неуклюжесть и этот раздавленный им котелок был просто последним в длинном списке поломанных им вещей, которые были кому-то дороги. Людей всегда серьёзно огорчает, когда ломаются их любимые вещи.
Всем вокруг нужны были деньги. И даже многие его друзья рассуждали о чём-то с позиции выгоды для себя. А вот Эмэмдемс, казалось, жил в другом мире. В мире, в котором хотел жить и Витька. Там, где слово стоит дороже денег, там, где есть верность честь и любовь, а не трезвый расчёт и стяжательство. Там где нет крыс… таких, каким стал он.
И наступил четверг. В школу Витька не шёл – плёлся. Никого не хотелось видеть, в первую очередь, себя. А как пережить благодарности немки, он вообще не представлял. Украсть и ещё услышать за это «спасибо» – ужас. И хоть он понимал, что, возможно, всё это сам себе напридумывал, что немка действительно будет благодарна ему за то, что нашёл, выкопал и отдаёт ей останки мужа… его личные вещи… и пускай не все…
Отрава мародёрства решительно отказывалась покидать мысли, и Витька плёлся в школу как на расстрел.
На уроках сидел с отсутствующим видом и даже двойка по биологии не вызвала ровным счётом никаких эмоций. С последнего урока его вызвали к директрисе. Около её кабинета уже околачивалась половина их поискового отряда. Витька, мельком поздоровавшись со всеми, постучал в дверь и вошёл в кабинет. До этого момента Витька бывал в кабинете директрисы всего два раза и, надо сказать, не горел желанием ещё раз когда-нибудь в него попасть. Просторный, с большущими окнами и массивным столом у дальней стены, к которому буквой «т» была приставлена ещё пара столов, покрытых зелёным бархатом. Портреты знакомых и незнакомых Витьке деятелей искусств и светил педагогики по стенам. Цветами по шкафам и тем же стенам, между портретами, да пальмой в правом дальнем углу. Кабинет на него давил. Над столом директрисы всё так же улыбался президент. Он единственный, зато всегда, что бы тут ни произносилось, улыбался. А вот вызванным сюда, как правило, было не до улыбок.
- Можно? – состроив тревожную физиономию, сунулся Витька.
Сидящие в кабинете прервали разговор и дружно повернули головы к нему.
В кабинете собралась встречающая гостей команда учителей. Сама директриса в строгом чёрном костюме, своём неизменном парике и тяжёлыми жёлтыми серьгами, завуч, многословная, расплывшаяся к пятидесяти тётка с большими, вечно изумлёнными серыми глазами, и Эмэмдемс, гладко выбритый, однако мятый и взъерошенный. План был простой. По прибытии к школе гости должны были отзвониться Эмэмдемсу. Нужно встретить их и проводить в школьный музей, в котором по такому случаю, необходимо накрыть чайный стол. В момент появления Витьки в кабинете директора жарко обсуждался вопрос, «сколько ставить приборов на стол», и лёгкая паника при предположении, что чаёвничающих будет больше двенадцати. Если с конфетами и сладостями проблем не было (родители всегда несут в школы килограммы этого добра по любому поводу), то вот с приборами выходила осечка. Ставить на стол дешёвый разнобой директриса наотрез отказывалась, а её дорогого, специально закупленного для вот таких приёмов, могло не хватить, если сажать пить чай весь поисковый отряд. Сервиз был именно на двенадцать персон. Директриса кусала губы, завуч её успокаивала и увещевала тем, что бабка вряд ли везёт сюда всё население Германии пить чай и на чаепитии вполне хватит начальника отряда и «виновника торжества», а Эмэмдемс только молча подмигнул Витьке.
- А вот и наш герой, – строго зыркнув на вошедшего прокомментировала его появление директриса, – Клюев, ты хоть понимаешь, что тебе выпала огромная ответственность представлять нашу школу перед иностранными гостями? – тут она картинно всплеснула руками.– Ой! Что это я? Не выпала! Ты сам её выкопал нам всем на голову! - когда директриса начинала изображать из себя актрису, самое умное было молчать. Любой ответ был бы ошибкой, потому что в таком состоянии она уже не нуждалась ни в каких ответах. - Так и знала, что рано или поздно вляпаюсь я в историю из-за ваших раскопок,… - продолжила свою тираду директриса в сторону помалкивающего Эмэмдемса, – не было печали… не взорвались, так немцев в школу наволокли. Причём и мёртвых и живых.
- Галина Георгиевна, - тут же всплеснула ручками завуч. – Да вы что? Это такая честь для школы! Патриотический пример для наших учащихся, да мы на весь город этим прогремим! А какой плюс имиджу нашей школы!
- Катя, – директриса уставилась своими ледяными глазами на завуча, – ты точно всё подготовила? Где твой журналист с камерой?
- Так я ж говорила, будут минут через пятнадцать – едут. Приедут обязательно. Это племянник моей бывшей ученицы. И репортаж обязательно сделаем. Книга почётных гостей школы – вот, – завуч указала пухлой рукой на обтянутый красным бархатом здоровенный талмуд, лежащий перед ней на столе. - Звягину уже в кокошник и сарафан нарядили. Хлеб с солью у уборщицы в подсобке.
- Ещё и Звягина. Итого вместе с гостями получается двадцать четыре человека. А чайный сервиз только на половину присутствующих. Одна чашка чаю на двоих? – директриса картинно приложила пальцы к вискам. – Господи!
Витька слегка опешил. Звягина была признанной красавицей школы и училась в выпускном классе. Привлечение её для встречи гостей с хлебом солью озадачило Витьку. Зачем? Едут родственники забрать останки своего предка, который сюда не чай пить приезжал, так чего из этого торжественную встречу устраивать?
- Значит так, – приказным тоном начала распоряжаться директриса, всем своим видом показывая, что приняла решение и теперь, покончив с лирикой, перешла к указаниям. – Встречаем гостей у школы. Там же после приветствия и расходимся. В музей берём только Клюева – мазнув по стоящему у дверей Витьке взглядом, директриса опять уставилась на Эмэмдемса. – А чай потом всей группой попьёте.
Эмэмдемс кивнул.
- Галина Георгиевна, так, может, мы пойдём? Я ребят ещё раз проинструктирую…
Галина Георгиевна смерила Эмэмдемса уничижающим взглядом.
- Так и знала, всё всегда делать самой. Понаворотят - и в кусты. А я разгребай за ними. Лишь бы ответственность с себя снять и сделать вид, что вообще оказались тут случайно. Это, между прочим, вы, – директриса наставила на Эмэмдемса указательный палец, – всю эту кашу заварили, отрыв там своего фашиста. Вы приволокли сюда его … - она поморщилась, как будто почувствовала гадкий запах – прах и, не спросив у меня разрешения, договорились о его передаче в стенах нашей школы, где вы пока ещё не директор! А потом ставите меня перед фактом! Ни времени на подготовку, ни возможности всё по-человечески организовать! О чём вы вообще думали?
Эмэмдемс встал и тихим спокойным голосом , обычно не предвещающим ничего хорошего, отрывисто, можно сказать «произнося точки», обратился к директрисе ещё раз:
- Вам. Галина Георгиевна. Надо. Успокоиться.
Директриса с удивлением воззрилась на Марата Мидхатовича, и Витька с удовольствием отметил, что самое подходящее слово к её состоянию было «опешила»
- Вот и тушь на левом глазе подправить надо бы, – тут же сбавил обороты Эмэмдемс, заставивший директрису перестать метать гром и молнии и задуматься о внешнем виде. – Ещё раз по интервью пробежаться, – на этой фразе директриса машинально положила руку на стопку исписанных листов слева от себя. – А мы с Виктором и остальными ребятами подождём вас у входа в школу, – Эмэмдемс кивнул Витьке на дверь и опять повернулся к директрисе . – Да. И в следующий раз, если вдруг опять наткнёмся на немца – закопаем, чтобы больше вас не расстраивать. Так будет лучше?
Не дожидаясь ответа, он повернулся к ней спиной и вышел вслед за Витькой. Оба успели услышать гневный выдох «Хам!» им в след.
- Значит так, – своим обычным тоном начальника отряда Эмэмдемс обратился к скучающим ребятам, – сейчас все дружно идут ко входу в школу и находятся там, пока «добрый я», всех не отпущу. Скорее всего на встрече будет наше местное телевидение, так что ещё увидите себя и родителям покажете. Всем привести себя в порядок и сделать так , чтобы я никого не искал. Найду, мало не покажется. Всё. Через десять минут все стоят на крыльце и улыбаются.
Привыкший за время походов к его командирской манере общения, без лишних вопросов, отряд потянулся в сторону выхода из школы. Провожая глазами уходящих по коридору ребят, Эмэмдемс придержал, собравшегося было идти следом за ними, Витьку.
- Ты не злись. Мне тоже некоторые вещи неприятны. Но она смотрит на всё это по-другому. Со своей колокольни. Переживает за школу. За то, что о нас всех скажут. И всегда боится, как бы чего плохого не вышло. Даже тогда, когда в школе случается праздник. Работа у неё такая.
- За себя она переживает, – буркнул Витька, – за то, что о ней скажут.
- Ну, так женщина ведь. – Эмэмдемс вздохнул – К тому же, скорее всего, несчастная. Живёт одна. Никто её не любит. И она никого. Вот и боится всего. Одиночества. Приезда немецкой делегации. Того, что потом об этом визите скажут. Понимаешь? Ты ж мужик. Должен быть великодушнее. Это сейчас она злится. А сама всё проведёт на высшем уровне и выжмет необходимое из этого мероприятия. У неё сейчас мандраж, как перед боем, а потом ты её и не узнаешь. Так петь и улыбаться будет, как будто другой человек совсем… женщина же. – Тут Эмэмдемс помрачнел.
Витька давно уже знал, что Эмэмдемс и сам живёт один.
- А вы почему один живёте? – вопрос вырвался сам. Случайно. И Витька почувствовал, что кожа на лице покрылась коркой смущения. Именно так он ощущал, что краснеет. В последнее время он краснел всё реже.
Эмэмдемс удивлённо покачал головой и, жестом предлагая идти, сказал:
-Так уж вышло. Насильно мил не будешь, а абы кто не нужен. – Наконец, пожав плечами, нашёлся Эмэмдемс.
- Вот и у меня так с этим медальоном дурацким. Лучше бы я его не находил – удачно, как ему показалось, поддержал тему Витька.
- Вот дать бы тебе леща, чтобы старших слушать научился – вдруг вспылил на ровном месте Эмэмдемс – Ты, когда своей дурьей башкой поймёшь, что война больно бьёт по всем её вольным и невольным участникам. Вот даже сейчас, на твоих глазах, через семьдесят лет после своего окончания, она опять ударила по женщине, у которой забрала мужа. Хороший он был или плохой, сейчас не важно. Сейчас важно, что его любили. Он уехал на войну и не вернулся. Не прожил со своей женой длинную жизнь, не воспитал своих детей. И много чего ещё «не». Он всё это время валялся под русской берёзой и только сейчас, наконец-то, может быть возвращён к себе на родину, как назидание всем его соседям. Чтобы больше и не совались с такими же намерениями, с какими пришёл сюда он. Люди многое знают и многое помнят. Делают выводы. «Ааа, это тот Пауль Штейнгауэр, которого убили в России и только через семьдесят лет привезли домой в мешке его кости, чтобы похоронить?» Кто после этого захочет идти к нам войной? Запомни, в нашей работе, как и в любой другой, нет неважного или мелочей. Всё, что мы делаем, делается на благо нашей страны и народа. И в их интересах. Храним память о геройстве предков. Значит, и сами способны на него. Ведь мы их достойны. Напоминаем соседям о том, что к нам не стоит приходить с оружием, и они приезжают сказать нам за это спасибо. Не будь как наша директриса! Смотри глубже и шире. Это ей пристало заботиться о своём огороде – этой школе. Пусть волнуется за неё. На то она и женщина, чтобы заботиться о нас на уровне своего понимания. И пусть для неё самой большой проблемой будет встреча немецких гостей в плане того, чтобы не ударить в грязь лицом. Пусть! Потому что мы с тобой всё делаем, чтобы соседи приезжали к нам исключительно в гости, а не на танках, стремясь стать нашими хозяевами или палачами. Мы с женщинами просто по-разному заботимся друг о друге. Они по-своему, а мы по-своему. Сейчас мы свою работу сделали на отлично, и не важно, понимает она это или нет. Главное - результат. Так и она, уж поверь, сделает свою работу хорошо. Думаешь, она просто так стала директором школы? И пусть ты чего-то не понимаешь или не принимаешь в её деятельности… тебе и не надо. Всё что тебе надо понимать, это то, что ты должен сделать всё для того, чтобы она могла вот так ворчать, готовиться к встрече гостей или учить детей… Словом, заниматься своими женскими вопросами и не бояться, что кто-то ей помешает. Потому что у неё есть ты… да-да, именно ты, мужчина, который её будет беречь и защищать. И даже терпеть её ворчание и непонимание смысла того, что ты делаешь для неё.
А вообще,… - тут Эмэмдемс хмыкнул, меняя тему, - ты хоть раз задумывался, что случилось бы, если бы наши народы не воевали, а заключили союз? Кто мог бы встать против нас в то время? Если бы мы только всерьёз подружились… Правда, конечно, это было не возможно, потому что немцы разрешили себе геноцид. Если бы ущербная и психопатическая доктрина Гитлера, которую они приняли и общенародно поддержали,… всё могло бы быть по-другому. Вот что бы было?
- Они ж фашисты… - Витька аж остановился от удивления последним словам Эмэмдемса.
- Дурной ты ещё совсем, – улыбнулся Эмэмдемс, – они, прежде всего, были люди. Да – обманутые, да – верящие , что делают всё правильно, в то время, когда творят ужасные вещи. Но они были такие, как ты и я. Две руки, две ноги, голова… и у каждого дома любимые и родные. И всё для них и на их благо. Просто их обманули, воспользовавшись их желанием улучшить жизнь близких. Ты историю-то учи! – Эмэмдемс сел на своего любимого коня, а когда Эмэмдемс включал учителя и начинал вещать, оставалось только одно: вникать и ждать, пока он закончит – Посмотри, что было с Германией до прихода Гитлера. Ещё хуже, чем у нас сейчас. А он поднял страну, причём в кратчайшие сроки. Дал людям работу и еду, дал надежду на то, дал им то, чего они хотели. И они поверили, видя, что он действительно о них заботится,… улучшает их жизнь. Только он, сволочь, всё это им дал только для того, чтобы потом внушить мысль: «собственное благо можно оплачивать чужим горем и кровью». Между прочим, ты давно уже мог бы и сам всем этим поинтересоваться, а то о войне ты уже почти всё знаешь, даже вон близко с её последствиями знаком, а почему она началась, так до сих пор и не знаешь.
- Так это… Германия вероломно… - начал было Витька, но Эмэмдемс только закатил глаза к потолку.
- Конечно, вероломно! Германия не стягивала войска к нашей границе, а разведка не докладывала о том, что готовят нам немцы… Но дело даже не в этом. Я тебе говорю совершенно о другом. Почему Германия напала на Советский Союз? При-чи-на?
- Захватить территорию, ресурсы… заставить наш народ работать на себя…
- Опять не то – отмахнулся Эмэмдемс – Думай голова, шапку куплю!
- Не знаю, – предпочёл сдаться Витька.
- Вот именно! Не знаешь! – Эмэмдемс назидательно поднял указательный палец вверх. – А ты и не можешь знать! Ты же об этом не читал! Не интересовался… А в твоём возрасте пора бы уже учиться смотреть в корень происходящих процессов. Докапываться до основных причин, чтобы лучше и чётче видеть происходящее, а не по-детски надувать губы перед директором школы.
Дальше какое-то время они шли молча, и только перед выходом из школы Витька всё же решился спросить:
- Так почему Гитлер напал на нас?
- Всё-таки интересно? Да? – Эмэмдемс опять не смог сдержать улыбки. – Это сложный вопрос. Но если вкратце, то всё-таки, я думаю, боялся удара в спину. Боялся, что Сталин нападёт первым. И ведь действительно мог напасть. У Красной Армии было достаточно сил и средств, чтобы это сделать. Гитлер был трусом и параноиком, и это помогло тем, кто его убеждал развязать войну с Россией. А вот кому это было выгодно, ищи сам. Учись читать между строк. Учись думать над взаимосвязью событий, которые уже являются неоспоримыми фактами. У каждого действия есть причина и мотивы. Есть те, кому выгодно происходящее. Как чего нароешь, милости прошу – обсудим.
Они вместе вышли на крыльцо, где кучковались остальные члены отряда.
- Значит так, ребятки, сейчас приедут родственники нашего фашиста и телевидение. И тем, и другим улыбаемся, но молча. Не надо корчить рожи в камеру и лезть к немцам… и наоборот делать тоже не надо. Постояли, изобразили толпу и по моей команде растаяли в воздухе. Кому не понятно, можете прям сразу идти в кабинет директора, чтобы она вас заранее пришибла. Галина Георгиевна как раз в настроении кого-нибудь сожрать без соли вместе со всем содержимым. И не надо там хихикать. Вопрос действительно серьёзный и… щекотливый. Надеюсь, не надо объяснять, что такое «щекотливый»? Для особо одарённых поясню: немцы очень неохотно занимаются вопросами, напоминающими им о том, что творили их предки. Тем более, что это ещё и вопрос больших денег, которое должно государство родственникам тех, кого признают жертвой фашизма. А наш фашист и есть эта жертва фашистской пропаганды, погибшая по её вине. Его опознали довольно быстро, родственников нашли вообще в тот же день, что прочли медальон. Всё остальное время ушло на согласования и получение всех необходимых документов на вывоз останков для перезахоронения. И это было труднее всего. Причём именно его родственникам. Труднее чем нам выкопать этого фашиста и найти их. Поэтому я очень огорчусь, если кто-нибудь попытается всё испортить. И вышибу из отряда без права восстановления. Всем понятно?
Улыбки, сопровождавшие начало коротенькой речи Эмэмдемса, к её завершению стёрлись, как их и не было. На вопрос учителя все согласно кивнули. Тут же, как будто ожидая согласия ребят, у него зазвонил телефон.
Первыми прибыли журналисты, о чем ему и сообщила завуч, поручив их встретить. Не успел микроавтобус с телевизионщиками толком припарковаться, как следом, минут через пять , приехали и немцы.
Звягина переминалась с ноги на ногу около заметно нервничающей директрисы, которая уже шикала на кого-то из отряда. Телевизионщики начали снимать действо, что называется «сходу – в бой». Репортёр, молодой парень в сером костюме и причёской ёжиком, уже что-то тараторил в камеру оператора, периодически давая указания, как и что снимать. Оператор вяло и добродушно отбрёхивался. Успокаивающе докладывал на «вот это крупным планом, и девку с кокошником за моей спиной» - «Исполню»
Немецкая делегация насчитывала четырёх человек. Жена фашиста оказалась сухонькой старушкой, горбящейся и сохраняющей каменное выражение лица. За нею следовал не менее старый и такой же худой, но прямой, как жердь, седовласый старик, держащийся так, будто он какой-нибудь «фон», не меньше. Рядом с ним была его точная, но более молодая копия, с ещё только начинающими седеть волосами, тем же пробором на правую сторону и таким же высокомерным взглядом. И рядом со старушкой шла женщина в деловом костюме, что-то шептавшая ей по ходу движения группы к крыльцу школы.
Директриса, моментально преобразившаяся с появлением немцев, уже лучилась самой своей доброжелательной улыбкой. Покосившись на продолжающего снимать встречу оператора, она начала приветственную речь:
- Здравствуйте, дорогие гости. Мы рады приветствовать вас на нашей земле по старинной русской традиции хлебом и солью, что символизирует…
Переводчица тут же затараторила старушке в левое ухо речь директрисы на немецком. Раньше Витька немецкую речь слышал исключительно по телевизору, когда показывали фильмы о войне и считал язык грубым и лающим. Настолько неприятно было ему слышать неродную речь во дворе родной школы, что его аж поёжило. Вадим, стоящий рядом с ним, тоже шумно засопел, а так с ним бывало тогда, когда ему что-то очень не нравилось, и он готов был вмешаться кардинальным образом. Эмэмдемс почувствовав общий настрой отряда шестым чувством, тихо, но так, чтобы отряд его услышал, процедил: «Уу-лыбаааа-емся».
Немцы, как и поисковый отряд, стоически вытерпели приветственную речь, после чего завуч потребовала общий снимок на фоне школы «так, чтобы было видно табличку», несколько раз щёлкнула всех на цифровую камеру и милостиво кивнула Эмэмдемсу. Директриса сделала старушке приглашающий жест в сторону школы, в то время как за её спиной началось массовое и молчаливое дезертирство участников фотосессии. Репортёр вместе с оператором тут же присоединились к заходящим в школу, рядом с ними семенила завуч, инструктирующая обоих вполголоса.
Эмэмдемс с Витькой замыкали процессию, и лишь у музея Эмэмдемс прибавил шагу, забегая вперёд идущей по коридору делегации. Отпирая дверь, он перехватил эстафету у директрисы , выдохшейся от непрерывного монолога о школе (её достижениях и проблемах), и сходу приступил к экскурсии. В музее, посреди зала, Витька увидел накрытый к чаю стол, вокруг которого Эмэмдемс и повёл немцев. Переводчица попросила рассказывать помедленнее, не успевая переводить оживившимся гостям то, что говорил учитель истории. А Эмэмдемс, чувствуя себя в своей стихии, уже тыкал указкой в большую, во всю стену карту обороны Москвы, разрисованную красными и синими стрелками, указывающими направления ударов и контрударов воевавших сторон. И утыканную флажками, отображающими места работы их поискового отряда. Мужчины проявляли явную заинтересованность экскурсией, а старушка больше приглядывалась к экспонатами под стеклом, вещам той эпохи. Но первой вопрос по лекции задала она, шепнув что-то переводчице. Та немедленно прервала токовавшего Эмэмдемса :
- Фрау Хильда интересуется местом, где вы нашли её мужа.
Эмэмдемс тут же ткнул указкой в карту и начал пояснять, как именно наступали немецкие войска. Больше фрау Хильда его не прерывала, разве что выразила удивление Афганским уголком экспозиции. Эмэмдемс объяснил ей, что у них музей боевой славы и погибшие выпускники школы по праву занимают здесь своё место, потому что тоже погибли на войне, которую вело наше государство, а не по собственному желанию и глупости. Погибли, выполняя приказ, и оба награждены посмертно, значит, воевали так, что потомкам за них никогда не будет стыдно. Немка лишь поджала губы, но возражать не стала. Эмэмдемс почти сразу же завершил своё выступление, пригласив гостей к столу, и вот тут-то, наконец, немка перехватила инициативу.
- Фрау Хильда, благодарит вас за тёплую встречу и предложенные угощения. Но, к сожалению, вынуждена отказаться от вашего любезного предложения , – перевела тихое шпреханье фрау Хильды переводчица. Меж тем фрау Хильда что-то сказала самому молодому немцу, и тот тут же подставил ей стул, – Фрау Хильда устала и хотела бы поскорее закончить то, ради чего приехала в Россию. Также она интересуется, где тот человек, который поднимал останки её мужа из земли.
Фрау Хильда присела на стул, мужчины расположились за её спиной, а встречающая сторона, так и оставшись стоять, выпихнула вперёд Витьку.
- Фрау Хильда спрашивает, как вас зовут, молодой человек?
- Виктор… - голос прозвучал как не свой, и Витька, добавив баса, закончил – Клюев.
Бабка тут же отреагировала тирадой на немецком.
- Фрау Хильда говорит, что ваше имя обозначает победитель, но на любой войне не бывает победителей. Есть только проигравшие, потому что люди, вкусившие человеческой крови, превращаются в зверей и никогда не станут другими. И рано или поздно найдётся кто-то сильнее сегодняшних победителей. А единственная победа, заслуживающая уважения, это отказ от войны и решение всех споров мирными переговорами.
Немка улыбнулась Витьке, потом, посмотрев на переводчицу, что-то добавила и кивнула на директрису.
- Фрау Хильда спрашивает, где остальные дети, встречавшие её у школы? Как она понимает, это и есть та группа детей, которая причастна к тому, что её муж был найден?
- У них… уроки. Поэтому они разошлись по своим классам, – не моргнув глазом, соврала директриса, - Но здесь есть Клюев и начальник поискового отряда, наш учитель истории Марат Мидхатович. Они готовы передать все, что найдено вместе с прахом вашего мужа – и директриса выразительно посмотрела на Эмэмдемса. Тот, кивнув, достал из-за стеллажа с немецкой атрибутикой мешок и пластиковый контейнер. Мешок с прахом он аккуратно поставил у ног старой женщины, а контейнер сунул ей в руки.
- Вот, то, что при нём было…
Фрау Хильда приняла коробку и тут же открыла её. Немного уделив внимание её содержимому, она печально кивнула своим мыслям и прикрыла её. Затем она обратилась к переводчице. Та, внимательно её выслушав, опять повернулась к принимающей стороне.
- Фрау Хильда узнаёт вещи своего мужа и выражает вам свою признательность за то, что вы собрали и передаёте ей их. Потому что они очень дороги ей. Напоминают времена, когда она видела их в руках мужа. Для неё это много значит. Фрау Хильда сожалеет, что не успела лично поблагодарить всех детей, которые занимаются таким благородным делом. Теперь она хотела бы поговорить с мальчиком и его учителем… - тут она немного смущённо запнулась, но всё же, твёрдо глядя в глаза директрисе, добавила – наедине.
Завуч тревожно заметалась глазами по музею, а директриса даже покраснела.
- Я понимаю … - директриса, казалось, произнесла это, не разжимая губ. Завуч тут же подхватила – Галина Георгиевна, и в самом деле, пойдёмте… Вам ещё интервью давать, а Марат Мидхатович проследит, чтобы тут всё было в порядке. Я уверена, он не забудет о том, что мы хотели бы проводить гостей лично…
Переводчица синхронно переводила немке сказанное и та опять довольно живо отреагировала:
- Фрау Хильда говорит, что обязательно зайдёт к фрау директору перед своим отъездом, чтобы обсудить вопросы помощи вашей школе. Она уверена в том, что её скромный вклад будет для детей не лишним, но сначала ей хотелось бы поговорить с … Виктором и его учителем неофициально. Она думает, что он просто стесняется вас и поэтому постоянно краснеет. Она говорит, он очень похож на её мужа в юности.
Это пояснение окончательно успокоило обидевшуюся было директрису и та, ещё раз резиново улыбнувшись, – Ну, не будем вам мешать, – повернулась к выходу. Завуч тут же кивнула репортёрам на дверь и затараторила, – Пойдёмте, вам ещё надо столько всего снять, я хотела бы показать вам наш живой уголок, а потом можно продолжить в кабинете директора… - дверь за ними закрылась, и Витька с Эмемдемсом остались в музее с гостями одни.
- Фрау Хильда говорит, что, к сожалению, не увидела среди вещей мужа бритвы, которую ему подарил перед уходом на фронт её отец. Её отец тоже погиб на той войне, но гораздо позже, защищая земли Германии. И она надеялась, что сможет тут найти ещё и вещь, напоминавшую бы ей об отце.
Витька чуть было не рванулся к коробке. Была бритва! Он её ясно помнил! Как нет бритвы? Эмэмдемс тут же стиснул ему плечо и ответил:
- Война. И вещи на войне порой меняли на пищу, а порой они просто терялись… переведите фрау Хильде, что, к сожалению, это всё, что мы нашли …
И тут Витьку прорвало – Нет, не всё… - Всё опять случилось спонтанно. Точно так же бессознательно…или подсознательно. Так же, как пару недель назад в лесу, он, не соображая, что делает, совал серёжку в карман, так и теперь он, не особо задумываясь о том, что делает, достал эту злополучную вещицу и протянул немке, – Вот… Нашёл с ним вместе… просто… хотел отдать…лично… - конец фразы получился каким-то скомканным и жалким. Витька опять почувствовал, как лицо стягивает корка стыда. Но немка уже взяла протянутую ей вещь и, казалось, даже не заметила его смущения. Она немигающим взглядом уставилась на серёжку, а мужчины за её спиной начали заинтересованно рассматривать вещицу в её руках.
- Что это такое, бабушка? (нем.) – наконец подал голос самый молодой.
- Это… - немка вернулась мыслями в комнату и тут же раскрыла небольшую сумочку, которая была при ней, – Вот! – она достала из сумочки точно такую же серьгу. – Это был мой свадебный подарок. Пауль. Твой дед. Подарил их мне перед уходом на восточный фронт. Но…(нем.)
- О чём они говорят? – бесцеремонно спросил Витька у переводчицы. Увидев вторую серёжку, он тут же забыл о смущении и растворился в собственном любопытстве. Переводчица лишь пожала плечами – Семейная реликвия. Подарок мужа.
Немка, заметив интерес Витьки, тут же переключилась на него.
- Ты хочешь знать, мальчик, что ты нашёл вместе с моим бедным мужем? Что ж, ты имеешь право знать. Эти серьги… - немка немного помолчала, подбирая слова, и продолжила, – Мы были соседями. Моя семья и семья Пауля. Я знала его, сколько себя помню. Ведь он был старше меня на год. Наши родители дружили, а мы играли вместе. Но потом его отца убили в ходе беспорядков, и Пауль совсем потерял голову. Он во всём винил коммунистов и евреев. Считал, что его отца убили именно они. Связался с национал-социалистами, грезил вступлением в партию. Он был очень на тебя похож, – тут немка остро зыркнула на Витьку своими когда-то, видимо, зелёными, а теперь болотного цвета глазами. – Он был хороший и искренний юноша. Честный. Он просто хотел справедливости и… Было такое время, что нам казалось, будто мы поступаем правильно. Все кругом были убеждены, что часть проживающих в нашей стране граждан просто являются врагами всего нашего народа. Я слышала, что у вас было тоже самое. И вот перед самым началом войны с русскими, а Пауль к тому времени уже служил рейху, у него умерла мать. Эти серёжки все, что у неё осталось после смерти мужа и ухода сына в армию. Пауля отпустили похоронить мать. Я его утешала, как могла. Мы всё ещё были очень дружны и… Мы были молоды. Хорошо знали друг друга… Время было такое, что мы оба верили в то, что скоро сможем жить счастливо. Фюрер обещал такую жизнь всей нации. Тогда казалось, что война скоро кончится и всё наладится. Жизнь с каждым годом становилась всё лучше и лучше. Уже не было перебоев с продуктами, не надо было искать работу и думать о том, что мы будем кушать завтра. Мы решили пожениться с Паулем, как только он вернётся с восточного фронта. С победой. Мы тогда и подумать не могли, чем всё это безумие закончится. Он принёс мне эти серёжки и сказал : «Хильда, - немка даже попыталась театрально изменить свой голос под мужской, в итоге начала ещё больше хрипеть и фальшиво басить, - эти серьги привёз мой прапрадед из России. Он там воевал и вернулся домой вместе с ними. Подарил их моей прапрабабушке, а та отдала в день свадьбы моей прабабушке. Все невесты нашей семьи получали их в день свадьбы. Я хочу, чтобы они стали твоими. Когда я вернусь к тебе с победой, ты наденешь их, и я поведу тебя к алтарю. Я хочу, чтобы ты взяла одну из них сейчас и ждала меня с другой. Пусть эти серьги уже сейчас свяжут нас навечно! Если ты сбережёшь свою, то я тебе обещаю, что ты обязательно увидишь вторую!» Так он и сказал. Слово в слово. Я хорошо помню, как уходил на войну мой муж. Я столько раз вспоминала его слова, что выучила их наизусть и ждала, ждала, ждала… Хранила серьгу и не верила в то, что он погиб. Надеялась, что попал в плен, думала, что ранен и, возможно, контужен, забыл, кто он… представляла себе самые ужасные вещи, но верила в то, что он жив и ждала. Но Пауль не вернулся, а я растила его сына(нем.)– бабка не глядя ткнула пальцем за спину в седого старика и тот тут же возмутился:
- Мама! Зачем ты рассказываешь этому русскому мальчику о нашей семье? Мало того, что в его варварской стране погиб мой отец, зачем весь этот балаган? Надо завершать визит и отправляться домой, меня и так уже утомила чудовищная нищета этой страны. Кому ты это рассказываешь? Что он поймёт? Он ведь, наверное, только и умеет, что копать землю!(нем.)
- Помолчи, Герман, мне надоело твоё нытьё по дороге сюда. Я тебе уже говорила, что твой отец тоже считал эту страну варварской, а её население недочеловеками. К чему это привело? К тому, что потомок этих варваров сейчас отдаёт нам все, что осталось от твоего отца в грязном мешке! И я специально привезла тебя сюда, чтобы больше не слышать от вас о том, что война может быть хоть чем-то оправдана! Нынешние политики ничем не лучше тех, что задурили голову твоему отцу и отправили умирать в Россию. Ты хочешь, чтобы твоих внуков возвращали их жёнам в мешках? Молчи и слушай – прояви уважение хоть раз! (нем.)
Переводчица старательно переводила речь немки, обращённую к Витьке, но перепалку меж сыном и матерью оставила без перевода, а на вопросительный взгляд Эмэмдемса лишь коротко пояснила: «Семейное!»
- Бабушка, но ты этого никогда нам не рассказывала, а тут какому-то русскому …(нем.) – вступил более молодой немец.
- Марк, – старуха обернулась к внуку, – эта история касалась только меня и Пауля. А теперь… теперь она касается и этого русского мальчика. Некоторые истории ждут своего времени и лишь тех ушей, которым предназначены. Потерпите. Я уже почти закончила.(нем.)
- Переводите дальше, – попросила немка переводчицу и продолжила. - Так вот. После отъезда Пауля у меня появился сын, – она кивнула на седого старика, возмущённо поджавшего губы и демонстративно отвернувшегося к Афганскому уголку, всем своим видом показавшего, что окончательно потерял интерес к беседе, – которого мне пришлось растить и воспитывать одной. Только спустя время я поняла, как жестоко обманули мой народ и в какую бойню была втянута моя страна. Сколько жутких преступлений творилось под завесой лживой пропаганды. Но это понимание уже не вернуло мне моего Пауля. Я так его любила, но его у меня забрали. И вот теперь ты, мальчик, вернул его мне. И я сейчас смотрю на тебя и вижу своего Пауля. Как бы странно это ни звучало. Тем более, что я действительно вижу, что ты растёшь таким же чистым и светлым, каким был мой муж. Я в этом убедилась. Виктор. Победитель. И самые важные победы - это всегда победы над собой. Я видела краску на твоём лице, я знаю, что она означает… До тех пор пока ты будешь способен краснеть и исправлять то, за что краснеешь, ты останешься настоящим победителем.(нем.) – и пока переводчица старательно переводила смысл сказанного, немка выложила обе серёжки перед Витькой на стол. – Ты ещё очень юн, и тебе рано думать о женитьбе. Но я уверена: такой день настанет. Я хочу, чтобы ты взял эти серьги себе. Когда-нибудь ты подаришь их своей невесте, она наденет их, и ты поведёшь её к алтарю, как хотел когда-то отвести меня мой Пауль, и никогда, слышишь, никогда не бросишь её ради войн, которые устраивают эти дармоеды-политики, неспособные договориться между собой о мире и взаимопонимании. Я хочу, чтобы ты прожил со своей женой долгую и счастливую жизнь, чтобы твоя жена никогда не была вынуждена растить твоих детей одна, чтобы наши дети не ходили войной друг на друга, оставляя свои дома в печали и слезах. Мы достаточно их пролили за всех за вас. И хватит того, что пролито.
- Бабушка, зачем? – опять вмешался Марк.
- А затем, что эти проклятые серьги были привезены из России и в итоге забрали моего Пауля! Мне не нужен такой трофей. Кто знает, как он достался прадеду Пауля? Кого он за эти серьги убил? Пусть возвращаются туда, откуда пришли, нам чужого не надо! Пусть этот мальчик не захочет воевать с нашим народом! В той войне русских погибло намного больше чем немцев, и он это видит. Знает. Пусть расскажет всем своим друзьям о нашей семье и перестанет видеть в нас врагов. Неужели, чтобы вы это поняли, вам обязательно нужны русские бомбы на голову??(нем.)
- Мама, что за вздор?(нем.) – не выдержал Герман, оторвавшись от Афганского уголка.
Витька попытался было отказаться, но старушка даже не соизволила отреагировать на его протестующие жесты.
- Этого переводить не надо! (нем.) – отдала распоряжение переводчице немка и встала. – Я устала. Пора заканчивать. Марк, возьми Пауля, а ты, Герман, вещи отца. Мы уходим. Нужно зайти к их директору и выписать чек, после чего поедем в гостиницу. – На возмущённое «Ещё и чек!» своего сына она даже не стала обращать внимания - Переведите мальчику и его учителю, что мы искренне благодарны им, и они всегда могут рассчитывать на наше гостеприимство. Я прошу проводить меня к их директору (нем.)
- Фрау Хильда устала и просит проводить её…
Эмэмдемс не дал переводчице договорить, остановив её жестом.
- Я понял. Я провожу. – И вдруг перешёл на немецкий, обращаясь к старушке. – Фрау Хильда, я плохо говорить немецкий. Лучше читать. Говорить и понимать плохо. Но вас я понять. Мы, как и вы, любить своих детей. Мы не хотеть война. Мы сочувствовать ваше горе. И я понимать ваша трудность с детьми. С детьми всегда трудно. Но надо не переставать. Если они терять память, то потом они терять жизнь. Так плохо. Не допустить.
Марк и Герман, не сговариваясь, вытаращились на Эмэмдемса, как на вдруг заговоривший стул, а немка, понимающе кивнув, издевательски бросила им – Вы теперь понять, что эти «варвары» не только копать? – затем повернулась к Эмэмдемсу и, протянув руку, заговорила на русском, смешно картавя слова:
- Товарищ. Мир. Спасибо. Досвидання.
- Ауфидерзеен – нашёлся Витька, помогая ей встать. Фрау Хильда неожиданно для Витьки, прям как его бабушка, вдруг протянула руку и провела ладонью по его щеке. Не останавливая этого движения, она перенесла руку ему на плечо и ободряюще похлопала.
- Будь счастлив, мальчик.(нем.)
Эмэмдемс приглашающее кивнул на дверь: « Битте!!»
Переводчица улыбнулась и обратилась к немцам на их языке, а затем к Витьке и Эмэмдемсу на русском: « Я вам ещё нужна??»
Так, посмеиваясь, они дружно вышли из музея, но Эмэмдемс тут же заглянул обратно. Витька стоял, уставившись на свой трофей.
- Виктор, собери всех, кого сможешь – Эмэмдемс кивнул на готовый к чаю стол. - И Шкалина сюда обязательно… Немка чего-то там говорила, что чужого ей не надо… гм… нам тоже.
* Шишига – просторечное название Газ -66.