Толстой и тайный орден России

                ТОЛСТОЙ И ТАЙНЫЙ ОРДЕН РОССИИ




      Авторское право на этот уникальный, эксклюзивный текст зарегистрировано данной публикацией. Заимствование в любой форме не допускается по закону об авторском праве.

       Очерк-версия


ТОЛСТОЙ ИЗ СТАРОВЕРЧЕСКОЙ КАЗАНИ

КАК ПУШКИН ПОПАЛ В «ИСТОРИЮ» С ТОЛСТЫМИ

ТОЛСТОЙ И «ТАЙНЫЙ ОРДЕН» ЕГО СЕМЬИ

ВСЕ ДЕЛО В РЮРИКАХ



     1


«Я сейчас перечел среднюю и новую историю по краткому учебнику. Есть ли в мире более ужасное чтение? Есть ли книга, которая могла бы быть вреднее для чтения юношей? И ее-то учат.
Я прочел и долго не мог очнуться от тоски. Убийства, мучения, обманы, грабежи, прелюбодеяния, и больше ничего. Говорят – нужно, чтобы человек знал, откуда он вышел. Да разве каждый из нас вышел оттуда? То, откуда я и каждый из нас вышел с своим мировоззрением, того нет в этой истории. И учить тому меня нечего. Так же как я ношу в себе все физические черты всех моих предков, так я ношу в себе всю ту работу мысли (настоящую историю) всех моих предков», – так писал в своем дневнике Лев Толстой в марте 1884 года. А много позднее, в сентябре 1906 года, словно бы продолжил эту всегда тревожившую и волновавшую его мысль: «Что такое порода? Черты предков, повторяющиеся в потомках. Так что всякое живое существо носит в себе все черты (или возможность их) всех предков… и передает свои черты, которые будут бесконечно видоизменяться, всем последующим поколениям…  Так я, Лев Толстой, есть временное проявление Толстых, Волконских, Трубецких, Горчаковых и т. д.».
А между тем, именно в этих чертах современники ищут загадку  гения Льва Толстого. Но подготовка его обусловлена все-таки не только его талантом, а и тем, что разглядеть этот талант и характер борца за идею удалось тем, кто вошел в историю России известными  именами. И в этом смысле, действительно, можно согласиться с Толстым, что далеко не каждый из нас, а всего лишь единицы избранных и призванных «вышли оттуда» - из истории.
Он родился 28 августа 1828 года в Крапивенском уезде Тульской губернии, в наследственном имении матери — Ясной Поляне. Был четвёртым ребёнком. Мать умерла рано после рождения дочери Марии. Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница Т. А. Ергольская. В 1837 году семья переехала в Москву, поселившись на Плющихе, потому что старшему сыну надо было готовиться к поступлению в университет, но вскоре внезапно умер отец, оставив дела в незаконченном состоянии, и трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне под наблюдением Ергольской и тётки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен, назначенной опекуншей детей. Здесь Лев Николаевич оставался до 1840 года, когда умерла графиня Остен-Сакен, и дети переселились в Казань, к новому опекуну — сестре отца П. И. Юшковой.
В 1841 году П. И. Юшкова, взяв на себя роль опекунши своих несовершеннолетних племянников и племянницы, привезла их в оплот староверчества - в Казань. Вслед за братьями Николаем, Дмитрием и Сергеем, Лев решил поступить в Императорский Казанский университет, где работали  Лобачевский,  Ковалевский, Мейер.
Кто же эти замечательные учителя Льва Толстого?
Лобачевский Николай Иванович  родился в Нижегородской губернии (по одному источнику - в Нижнем Новгороде, по другому -  в Макарьевском уезде). Здесь в то время проживали почти 80 тысяч староверов.
На территории губернии располагались известные старообрядческие  Керженские скиты. Из других течений были приверженцы беспоповщины (преимущественно согласия поморское и спасово). В встречались и федосеевцы. Из поповщинских толков преобладали окружники и противоокружники. Было также небольшое число молокан.
Отец его, землемер,  выходец из Западного края, по вероисповеданию католик,  перешедший затем в православную веру.
Лобачевский, будущий великий русский математик, начал свое высшее образование, когда с 1807 года обстоятельства начали складываться более благоприятно для молодого Казанского университета и по отношению к преподаванию. Во главе заведения стоял попечитель С. Я. Румовский, известный русский астроном, ученик Ломоносова и Эйлера, человек искренне любивший науки и в особенности математические. Румовский понял, что для поднятия научного уровня университетского преподавания необходимо привлечь в университет научные силы из-за границы. 2 марта 1808 года здесь открыл курс лекций по чистой математике Бартельс. В сентябре  приехал в Казань бывший приват-доцент Геттингенского университета Реннер и занял кафедру прикладной математики. Позже Бартельса и Реннера в 1810 года приехали Литтров, профессор астрономии, и Броннер, профессор теоретической и опытной физики. Особое влияние на молодых студентов оказывал Броннер, монах-католик, масон,  поэт-идиллик, а также  механик и физик.
Мейер Дмитрий Иванович, первый в Росси настоящий цивилист (специалист по гражданскому праву), лютеранин, родился  в семье придворного музыканта в Санкт-Петербурге. В 1834 из Второй С.-Петербургской гимназии поступил в Главный педагогический институт, в 1841-м окончил курс по разряду юридических наук с золотой медалью. В начале 1842 года командирован в Берлинский университет для обучения праву, философии, истории; слушал лекции Г. Ф. Пухты, Ф. Шеллинга, Миттермайера, Рау, Рудольфа, Шлоссера, Вангерова, Гомейера.
В 1845 году прочел в Санкт-Петербургском университете пробную лекцию «О гражданских отношениях обязанных крестьян». Обязанные крестьяне  бывшие крепостные крестьяне в России, перешедшие на договорные отношения с помещиками на основании указа 2 (14) апреля 1842 года, при Николае Первом. Указ явился итогом работы секретного комитета, учрежденного 10 ноября 1839 года для определения условий освобождения крестьян, независимо от указа о вольных хлебопашцах. По соглашению помещиков с крестьянами, утверждавшемуся правительством, крестьяне приобретали личную свободу. За помещиками сохранялось право вотчинной полиции. Земля оставалась в собственности помещика, предоставлявшего крестьянам надел за «соразмерный» оброк или барщину. Ограничения власти помещиков не предусматривалось. Заключение подобных договоров не было обязательным для помещиков. Указ 1842 года существенного значения не имел: из 10 миллионов крепостных до 1855 года в Обязанные крестьяне было переведено 24708 душ мужского пола.
Этот труд позволил Мейеру занять место адъюнкта (младшая ученая должность) в Казанском университете, где он  вел лекции по гражданскому праву и процессу, торговому, вексельному праву. Степень магистра Мейер получил в 1846 года за рукописное сочинение «Опыт о праве казны по действующему законодательству», а в 1848-м защитил докторскую диссертацию «О древнерусском праве залога». В 1853 году был избран деканом юридического факультета Казанского университета, когда Толстой уже покинул его стены. Но меньше чем за два года общения с ученым на юридическом факультете он успел выполнить работу, которая во многом опредедлила его будущее творчество и общественную деятельность. Хотя Софья Андреевна в своих «материалах к биографии Л.Н. Толстого» пишет:  «Всегда ему было трудно всякое навязанное другими образование, и всему, чему он в жизни выучился, - он выучился сам, вдруг, быстро, усиленным трудом». Но сам он  в 1904 году  вспоминал: «…я первый год … ничего не делал. На второй год я стал заниматься … там был профессор Мейер, который … дал мне работу - сравнение «Наказа» Екатерины с «Esprit des lois» Монтескьё. … меня эта работа увлекла, я уехал в деревню, стал читать Монтескьё, это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет, именно потому, что захотел заниматься».
Ковалевский, Осип Михайлович (Иосиф, Юзеф)  родился в семье униатского священника в Беларуси. Польский, белорусский и русский учёный, крупнейший востоковед первой половины XIX века, монголовед и тибетолог. Один из основателей научного монголоведения. Окончив в 1817 году гимназию в Свислочи, поступил в Виленский университет, где изучал древние языки и классическую литературу. В ноябре 1817 года по предложению Адама Мицкевича был принят в тайное общество филоматов, был секретарём, затем председателем его первого отделения - литературы и моральных наук. Участвовал в деятельности дочерних организаций филоматов - Союза друзей и общества филаретов.
Филаре;ты (от греческого ;;;;;;;;; «любящий добродетель») - тайное патриотическое объединение студентов Виленского университета, действовавшее в 1820—1823 годах. Основано филоматами как одна из дочерних организаций. Имело целью взаимопомощь и самосовершенствование. Филома;ты (от греческого «стремящийся к знанию») - тайное патриотическое и просветительское объединение студентов Виленского университета, действовавшее в 1817-1823 годах, членами которого состояли выдающиеся поэты, учёные, общественные деятели. Под влиянием профессора Виленского университета Иоахима Лелевеля с 1818 года в программе общества появились общественные цели, а в 1819 году программа приобрела отчетливую политическую и патриотическую окраску. Общество филоматов оставалось тайным и с ограниченным числом членов. Однако оно охватило своим влиянием виленское студенчество и гимназическую среду главным образом через свои дочерние организации, филиалы — легальные и тайные кружки и общества: Союз друзей (1819), преобразованный в 1822 году в Союз филадельфистов,  Кружок лучезарных (или «лучистых», «Promienistych», 1820), официально именуемым Обществом друзей полезного развлечения, вышеупомянутое общество филаретов и  Общество поэтов (1823).
В 1823 году Ковалевский был арестован и после заключения во время следствия в августе 1824 года был выслан под особый надзор в Казань. Тогда же суду было предано 108 участников студенческих организаций. Это был крупнейший студенческий политический процесс в Европе того времени. Двадцать из них осенью 1824 года были либо приговорены к тюремным срокам с последующей ссылкой, либо высланы вглубь России – как  Юзеф Ковалевский, который  отправился под особый надзор в Казань. В Казанском университете он изучал восточные языки (арабский, персидский, татарский). Там же написал «Историю Казанского ханства».
Для подготовки к работе на предполагавшейся к открытию в Казанском университете кафедры монгольских языков (открыта в 1833 году) в 1827-м был командирован в Иркутск, откуда до 1831-го совершал длительные поездки по Бурятии и Монголии, изучал живые языки, литературу и этнографию монгольских народов, подолгу бывал в Китае. Учился монгольскому языку у В. А. Игумнова. Путешествуя, он встречался с сосланными декабристами. В записной книжке учёного есть автографы 13 декабристов, среди которых С. Трубецкой, С. Волконский, Д. Давыдов.
Он также занимался просветительской деятельностью: воплотил в жизнь проект создания русско-монгольской войсковой школы в Троицкосавске, ныне – город Кяхта, административный центр Кяхтинского района Бурятии. Расположен рядом с границей России с Моноголией, в 234 километрах от Улан-Удэ. Школа официально открылась в 1833 году. В ней готовили бурятских детей к службе писарями, переводчиками и урядниками в Троицкосавском пограничном управлении и в четырех бурятских полках, сформированных в XVIII веке для совместной с русскими казаками охраны государственной границы. Ковалевский написал учебник «Краткой грамматики монгольского книжного языка»  и «Монгольской хрестоматии». За трёхъязычный  «Монгольско-русско-французский словарь» был удостоен Демидовской премии в 1846 году.
 Основанную  Ковалевским школу закончил один из первых бурятских учёных Доржи Банзаров. Он родился  примерно в 1822 году в  Кутетуевском улусе Забайкальской области  в семье казака-бурята. В 1846-м окончил факультет востоковедения  Казанского университета. Стал известным востоковедом. Учился какое-то время вместе с Толстым, который этот факультет не закончил и перешел на юридический, но и его не закончил, что, может быть, фатально отразилось впоследствии на его деятельности юриста.
В июле 1866 года он выступил на военно-полевом суде в качестве защитника Василя Шабунина, ротного писаря стоявшего недалеко от Ясной Поляны Московского пехотного полка. Шабунин ударил офицера, который приказал наказать его розгами за нахождение в нетрезвом виде. Толстой доказывал невменяемость Шабунина, но суд признал его виновным и приговорил к смертной казни. Шабунин был расстрелян.

С 1845 года свою жизнь Толстой выстраивает, по-видимому, руководствуясь  ярким примером жизни своего наставника Ковалевского. Но первый инородец, кому он покровительствует – еврей.  Именно в этом году в Казани у Л. Н. Толстого появился крестник. В Казанском Спасо-Преображенском монастыре архимандритом Климентом  под именем Лука Толстой был крещён 18-летний еврей-кантонист Казанских батальонов военных кантонистов Залман («Зельман») Каган, крестным отцом которого в документах значился студент Императорского Казанского университета граф Л. Н. Толстой. Чуть ранее  его брат, студент того же Казанского университета граф Д. Н. Толстой стал восприемником 18-летнего еврея-кантониста Нухима («Нохима») Бесера, крещёного (с наречением имени Николай Дмитриев) архимандритом Казанского Успенского  мужского монастыря Гавриилом.
После возвращения в Ясную поляну он в 1849 году начинает учить грамоте  здешних крестьянских детей. Но сновным преподавателем в деревенской школе был Фока Демидыч, крепостной. Через 10 лет Толстой открыл в Ясной Поляне постоянную школу для крестьянских ребятишек, а затем помог открыть еще более 20 школ в окрестных деревнях. Он пишет «Азбуку», «Новую азбуку», «Книги для чтения», которые выдержали 30 изданий и явились, кажется, не менее экзотическим изданием того времени в России, чем «Монгольская хрестоматия» Ковалевского.



2

Всю жизнь Лев Толстой разрывался между литературой,  публицистикой, общественной и политической деятельностью. Уроки Монтескье и Екатерины Второй, преподанные Мейером, не прошли даром. В отличие от тех, кто смотрел на народ как на младшего брата, которого надо поднять до себя, Толстой думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Тогда  он укрепился во мнении, что перемена российской жизни может произойти лишь путем нравственного перевоспитания через «самоусовершенствование» каждого и сделал оригинальную педагогическую попытку в своей  Яснополянской школе, решительно восстав против всякой регламентации и дисциплины. По его мысли всё в преподавании должно быть индивидуально - и учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В его школе дети сидели, как хотели, определённой программы преподавания не было. Но эта демократия оставлась внутри крепостной усадьбы графа Толстого: вольную своим крестьянам он не дал.
Правда, в 1856 году, еще до реформы,  попытался освободить своих крестьян от крепостной зависимости – но без земли. Крестьяне на это не пошли, подозревая Толстого в хитрости и обмане и ожидая указа свыше, надеясь, что будут освобождены с землей.
Несмотря на  душевную травму, полученную от этого конфликта, Толстой не отказался от идеи «самоусовешенствоания» и в 1862 года стал издавать педагогический журнал «Ясная Поляна», где главным сотрудником являлся он сам. Соединённые вместе, педагогические статьи Толстого составили целый том собрания его сочинений. Но в своё время они остались незамеченными, потому что не несли в себе конструктивных предложений, а говорили лишь о том факте, что Толстой в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только облегчённые и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими классами. А из нападок Толстого на европейскую образованность и «прогресс» многие даже вывели заключение, что Толстой … «консерватор».
Вот все это и говорит о том, что он был прилежным учеником императрицы Екатерины. Вспомним ее «Наказ». Но вначале посмотрим, кто же был такой профессор Мейер, который сыграл столь решающую роль в формировании мировоззрении Толстого на основе  теоретических разработок  русской императрицы. Вот как пишут биографы: «В высшей степени нервный и болезненный, он был одним из тех мечтателей, которых не исправляют неудачи и жизненный опыт. Его вера в лучшее, в торжество правды, доходившая до фанатизма, была искренна и не лишена какого-то поэтического оттенка. В этом хилом теле жила сильная и выносливая натура, решительно не способная отделять свое личное благо от блага общего. Он жил ожиданием близкого обновления нашей общественной жизни, неизбежной полноправности миллионов русских людей и пророчил множество благ от свободного труда и упразднения крепостного права».
  А что такое «Наказ» Ектерины» Великой, с которого начал свое настоящее образование Толстой? Это концепция просвещённого абсолютизма, изложенная  ею в качестве наставления для кодификационной (Уложенной) комиссии. В «Наказе», первоначально состоящем из 506 статей, были сформулированы основные принципы политики и правовой системы: современные и прогрессивные. Этим «Наказом» императрица направляла деятельность депутатов в нужное ей русло и, кроме того, декларативно подчёркивала свою приверженность идеям Дидро, Монтескье, Д`Аламбера и других просветителей. Интересное ее толкование свободы. По мнению императрицы, абсолютная власть существует не для того, чтобы отнять у людей свободу, а для того, чтобы направлять их действия на достижение благой цели. Но под свободой «Наказ» понимал лишь «спокойствие духа», проистекающее от сознания собственной безопасности. Общее понятие свободы ассоциировалось  у нее с политической, но не личной свободой.
Сословная структура соотносилась с «естественным» делением общества на тех, кто по праву рождения может (и должен) повелевать и тех, кто призван с благодарностью принимать заботу правящего слоя. Помимо дворянства и «нижнего рода людей», то есть крестьян, существовал ещё и «средний род», то есть мещане. Отмена сословного неравенства в обществе, по мнению Екатерины, губительно и совершенно не подходит для русского народа. Но, по примеру Фридриха Великого, Екатерина II желала видеть в подвластном ей государстве торжество Закона. Закон рассматривался ею, как главный инструмент государственного управления, который необходимо сообразовывать с «духом народа», иначе говоря, с менталитетом. Закон должен обеспечивать полное и сознательное выполнение. Она отмечала, что все сословия обязаны одинаково отвечать по уголовным преступлениям. Касаясь уголовного права, Екатерина отмечала, что гораздо лучше предупредить преступление, нежели наказывать преступника. В Наказе отмечалось, что нет необходимости наказывать голый умысел, не причинивший реального вреда обществу. Впервые в российском законодательстве была озвучена мысль о гуманистических целях наказания: об исправлении личности преступника. И только потом - о воспрепятствовании ему в дальнейшем причинять вред. Наказание, согласно «Наказу», должно быть неизбежным и соразмерным преступлению.
Но все это осталось лишь на бумаге, в виде пожелания современному  обществу императрицы. Нового Уложения Комиссия так и не создала. Есть мнение, что одной из главных помех, была крестьянская война, развязанная Пугачевым. А вот некоторые цитаты из «Наказа»: «Закон Христианский научает нас взаимно делать друг другу добро, сколько возможно». «Россия есть Европейская держава». «Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам». «Любовь к отечеству, стыд и страх поношения суть средства укротительные и могущие воздержать множество преступлений». «Человека не должно и не можно никогда позабывать».
Можно сказать, что первыми демокартическими учителями Толстого во время учебы в Казанском университете были Екатрина Вторая и Монтескье. Но разница в их убеждениях - очевидная.
Монтескьё, а также Жан Жак Руссо и Джон Локк  считаются основоположниками современных форм представительной демократии, политического режима, при котором основным источником власти признается народ, но управление государством делегируется различным представительным органам, члены которых избираются гражданами. Представительная (репрезентативная) демократия является ведущей формой политического участия в современных государствах. Но принципиальным недостатком ееявляется формирование властных органов посредством выборов, во время которых избиратели вынуждены голосовать за малознакомых им кандидатов, не представляющих интересы всех слоёв населения.
Монтескье опрелелил соответствия между законами и принципами правления. Под принципом правления он понимает основополагающую идею, которая приводит в движение ту или иную форму правления. Для демократической республики такой идеей выступает честь и добродетель, для аристократической - умеренность, для монархии - честь, а для деспотии - страх. (Любой россиянин может сразу же определить, насколько все режимы, кроме страха при деспотии, разумеется,  соответствовали и соответствуют этим определениям  основоположника демократии).
И вот, наконец, что говорил Монтескье о государстве. Как существо физическое, человек, подобно всем другим природным телам, управляется неизменными естественными законами, но как существо разумное и действующее по своим собственным побуждениям человек беспрестанно нарушает как эти вечные законы природы, так и изменчивые человеческие законы. Потребность людей, живущих в обществе, в общих законах, обуславливает необходимость образования государства. Для образования государства (политического состояния) и установления общих законов необходимо гражданское состояние (единство воли). Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости. Существовавшее равенство исчезает и начинается война. Каждое общество начинает сознавать свою силу - отсюда состояние войны между народами. Отдельные лица начинают ощущать свою силу - отсюда война между отдельными лицами. Цель войны - победа; цель победы - завоевание; цель завоевания - сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие международное право.
А теперь –  о духе народа. Миром управляет не божественный промысел или фортуна, а действующие в любом обществе объективные общие причины морального и физического порядка, определяющие «дух народа» и соответствующие формы и нормы его государственной и правовой жизни. Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа. Важно избегать всего, что может изменить общий дух нации; законодатель должен сообразоваться с народным духом, поскольку этот дух не противен принципам правления, так как лучше всего мы делаем то, что делаем свободно и в согласии с нашим природным гением.
Хитрый Мейер заставил Толстого гореть между двух огней: как барина- крепостника, согласного с Екатериной, считавшей, что без образования нельзя отпускать крепостных крестьян на свободу, и как зараженного масонством сторонника полной свободы.
Что же из этого получилось? По «завету» Екатерины и поработавшей над его сознанием казанской староверческой оппозиции, он призывал не сопротивляться злу насилием, но, видя невозможность  организовать в России государство по «заветам» Монтескье и Руссо, почувствовал отвращение к самому государственному устройству как машины человеческого порабощения.

3

Тут я отвлекусь на современные события 90-х годов ХХ века, которые непосредственно касаются Толстого. Речь идет о духоборцах-староверах, которых его  сын  Сергей Львович переправлял в Канаду  и часть которых проживали на Кавказе, будучи туда высланными при Романовых, и которые вернулись под Москву с Кавказа в конце восьмидесятых годов прошлого века. Они создали в Чернском районе Тульской области общину – колхоз, который так и назывался – имени Льва Толстого. После государственного переворота в СССР, когда  страна разрушилась, правительство вновь образованного государства Российской Федерации объявило, что создало финансируемую программу по обустройству духоборцев-переселенцев. Когда возникли трудности с этим финансированием, как корреспондент газеты «Сельская жизнь» я побывала с духоборцами у тогдашнего министра сельского хозяйства Хлыстуна. Честно скажу, не ожидала такого радушного приема, который он продемонстрировал. Чиновники и в те времена, как и сейчас, не очень-то любили встречаться с прессой. Это потом я изучила влияние староверчества на жизнь России и СССР и поняла, что и 1991-м к власти пришли все те же купчики из раскольничьей оппозиции, что и в 1917-м.
Хлыстун пообещал решить финансовые проблемы духоборцев, но, видимо, не очень старался, и они потом сильно бедствовали и разбрелись кто куда. А в тот день я многое чего увидела нового для себя. Во-первых, полное отсутствие хлебосольства.  Я голодала с ним весь день до поздней ночи. А они угостили меня лишь, что называется, сухой корочкой хлеба. Ну да ладно, я за это не в обиде, хотя и потратила день своей жизни на решение чужих проблем в деле добывания денег. Да еще у министра. Это для журналиста обычно весьма и весьма тягостно, расходуется много нервов: одежда, этикет, поведение, профессиональная выдержка. В мужское, словом, дело меня затащили под добренькие улыбочки. А на голодный желудок мне еще к  тому же пришлось выслушать похабные частушки про попов, когда мы ехали обратно в их автобусе. А это для меня, православной, невыносимо. Но, поняв мою реакцию, староверцы быстро успокоились.
Однако главное испытание было впереди. На нас в дороге напали бандиты, те самые, которые «пасут» лохов на трассе, имитируя аварию и обвиняя водителей в повреждении их автомобиля. Так произошло и в ту ночь. По автобусу скользнул бок «Жигулей», потом бандитская машина понеслась вперед, сигналя нашему водителю. Но он не останавливался. И тогда мимо моей головы сквозь стекло пролетел огромный болт. Я тут же сползла с сиденья и залегла на пол. Автобус остановился. В нем было полно крепких молодых мужчин. Они высыпали из автобуса и молча выслушивали выкрики бандитов. Наконец, тем надоело увещевать своих жертв, и они полезли в драку. И что же я увидела? Здоровые, крепкие староверы даже и не думали навешать всего лишь двум  негодяям. Но и поддаться они им не собирались. Они их…катали по дороге! Я смотрела-смотрела на эту странную картину, а потом устала и пошла в автобус. Духоборцы катали преступников долго, пока те совсем не обессилели,  вырвались, погрузились в свою машину и уехали так быстро, что только пыль из-под колес прыснула. Вот так толстовцы не сопротивлялись злу насилием.
Двадцать лет спустя в Останкинской студии собрались гости журналиста Гордона на закрытый показ немецко-российско-британского биографического фильма
«Последнее воскресение» (англ. The Last Station) о последнем годе жизни русского писателя Льва Толстого, снятый по мотивам одноимённого биографического романа Джея Парини. Мировая премьера - Telluride Film Festival, Колорадо, США, сентябрь 2009. Европейская премьера - Римский кинофестиваль, Рим, октябрь 2009. Выход на экраны - январь 2010 года. Выход в прокат в России - 11 ноября 2010 года. Дистрибьютер в США и Южной Америке - Sony Pictures. В России фильм представил Продюсерский центр Андрея Кончаловского
 Я, слушая пространные речи собравшихся артистов, режиссеров, кинокритиков и родственников Толстого, удивлялась их абсолютному неведению того, о чем они взялись говорить. Во-первых, было непонятно, как они могут вообще хвалить этот фильм о последних годах жизни Толстого, беззубого, глубокого старца, который прыгает в кровать к престарелой Софье Андреевне. Чисто по-европейски  определена семейная тема графского наследства: помощник Толстого Чертков показан здесь именно чертом, а не наследником его идей, преданным соратником. Но в этом фильме и не ставилась задача исследовать проблему взаимоотношений Черткова с семьей Толстых, исходя из идейных убеждений писателя. По одной причине –  скорее всего, постановщики фильма понятия не имеют о том, какие же это были мировоззрения. Точно так же, как не знают о них и русские современники. Вот поэтому разговор в студии был совершенно беспредметный, нудный, вымученный и касался только вопросов наследства.
Сначала удивило, что и директор музея «Ясная поляна»,  дальний потомок  писателя, встал на сторону иноземцев и заявил, что семья не любит Черткова и по сей день, она – на стороне Софьи Андреевны. А по размышлении и это становится понятно – семья – она  и сегодня семья. И чужих к себе подпускать не намерена. Чисто житейское восприятие  Толстого. Это тоже можно понять. Но почему тогда директор музея – родственник? А, может, потому и выбран такой директор, что разрушительные идеи Толстого и в современной России пугают власть и церковь? Нынешний же директор, по примеру советских директоров, ни слова об убеждения знаменитого предка никогда не говорит. Зато пишет слезные послания в Синод с просьбой снять отрешение с двоюродного прадеда от русской православной церкви. Интересно, зачем это? Выходит, семья и сегодня, спустя  сто лет после смерти Толстого, выступает против него. И это очень печально. Потому что Россия унаследовала от писателя не только его усадьбу, произведения, но и то, что внутри  них – идеологию Толстого, выстроенную на идеологии  трехвековой  оппозиции русского Раскола, замешанной на европейском масонстве. И если сегодня во Франции Монтескье остается Монтескье со всеми его идеями, то в России Толстой сегодня – непонятно что. И умолчанием он отдаляется и отдаляется от современного мира. В чем сильно помогает семья, на первый взгляд, пропагандирующая имя предка своими ежегодными многочисленными сходками в «Ясной поляне», а на самом деле,  рекламирующая только самое себя.
А ведь стоило всего лишь пригласить на эту передачу кого-либо из тульской общины имени Льва Толстого, как староверы-толстовцы все расставили бы по своим местам. Хотя бы уже тем, что немедленно покинули бы студию, оскоромившую память их духовного лидера.


4

Ни в одном фильме о Толстом не показано, как мучило его сознание необходимости проживать в государстве, в «машине» угнетения человека. Это то, о чем он красочно написал в своей книге «Суеверие государства», составленной им в 1910 году, перед кончиной. Предисловии к ней в августе 1917 года( после февральской, буржуазной, староверческо-купеческой революции в России) написал  Иван Горбунов-Посадов  (настоящая фамилия Горбуно;в),  русский и советский писатель, просветитель, педагог, редактор и издатель книг и журналов для детей. Также известен как один из ближайших сподвижников Льва Толстого с 1884 года. Принимал активное участие в деятельности издательства «Посредник» (брошюры-листовки для народа). К концу 1880-х годов становится одним из главных работников, а с 1897 года - руководителем издательства, расширяя его деятельность выпуском новых серий: «Библиотека для детей и юношества», «Библиотека для интеллигентных читателей». Сторонник так называемого «свободного воспитания». В 1907-1918 редактирует радикальный педагогический журнал «Свободное воспитание», в издании которого принимают участие Н. К. Крупская и В. Д. Бонч-Бруевич. С 1909 года издает «Библиотеку свободного воспитания» (над иллюстрациями к изданиям которой работала Е. М. Бём), в 1907-1918 -  журнал для детей «Маяк». Большой популярностью пользовались его «Азбука-картинка с подвижными разрезными буквами» (1889), многочисленные сборники рассказов, стихов. Затем появляются серии: «Борьба с пьянством», «Деревенская жизнь» и «Крестьянское хозяйство», «Календарь для всех». В этих изданиях Горбунов-Посадов работает как автор (анонимно) и главным образом как редактор. Так вот что он написал в предисловии «Суеверию государства»:
«Эта часть по цензурным условиям не могла появиться при старом порядке в
России. Глубоко радуюсь, что могу выпустить теперь в свет эту книжку,
огромного, по-моему, значения.
Часть мыслей, заключающихся в ней, подписана именами других мыслителей
и писателей, но все эти мысли не только выбраны Львом Николаевичем из тех,
которые особенно верно и глубоко выражают собственные его взгляды на
государство, но и подвергались такой сильной его обработке, что могут
считаться почти как бы его собственными мыслями о том вопросе, который имеет
такое огромное значение в жизни человечества. Пусть же теперь, звуча из-за могилы, из вечности, великий голос Толстого поможет человечеству стряхнуть с себя тяготеющие над ним заблуждения и великими усилиями духа освободиться из векового рабства
призракам, созданным и поддерживаемым самими же людьми, страдающими в этом
рабстве».
 
« I. В чем ложь и обман учения о государстве.

1. Лжеучение государства состоит в признании себя соединенным с одними
людьми одного народа, одного государства, и отделенным от остальных людей
других народов и других государств. Люди мучают, убивают, грабят друг друга
и самих себя из-за этого ужасного лжеучения. Освобождается же от него
человек только тогда когда признает в себе духовное начало жизни, которое
одно и то же во всех людях. Признавая это начало, человек уже не может
верить в те человеческие учреждения, которые разъединяют то, что соединено
Богом.
2. Разумно любить добродетель, уважать подвиги, признавать добро, откуда
бы мы его ни получали, и даже лишаться своего удобства для славы и выгоды
того, кого любишь, и кто того заслуживает: таким образом, если жители страны
нашли такое лицо, которое показало им большую мудрость, чтобы охранять их,
большую храбрость, чтобы их защищать, и великую заботу, чтобы управлять
ими,- и если вследствие этого они привыкли повиноваться ему так, чтобы
предоставить ему некоторые выгоды, я не думаю, чтобы это было неразумно.
 Но, Боже мой! Как назовем мы то, когда видим, что большое число людей
не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком или перед
немногими некоторыми людьми,- и раболепствуют так, что не имеют ничего
своего: ни имущества, ни детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали
своими, и терпят грабежи, жестокости не от войска, не от варваров, но от
одного человека и не от Геркулеса или Самсона, но от людей большей частью
очень плохих в нравственном отношении. Как назовем мы это? Скажем ли мы, что
такие люди трусы? Если бы два, три, четыре не защитились бы от одного, это
было бы странно, но все-таки возможно, и можно было бы сказать, что это от
недостатка мужества, но если сто тысяч людей , сто тысяч деревень, миллион
людей не нападут на тех немногих, от которых все страдают, будучи их рабами,
то что это за удивительное явление?
  А между тем это совершается во всех странах со всеми людьми,-
совершается то, что несколько людей властвуют над стами тысячами деревень и
лишают их свободы; кто бы поверил этому, если бы только слышал, а не видел
это. И если бы это можно было видеть только в чужих и удаленных землях, кто
бы не подумал, что это скорее выдумано, чем справедливо! Ведь тех нескольких
людей, которые угнетают всех, не нужно побеждать, не нужно от них
защищаться,- они всегда побеждены, только бы народ не соглашался на
рабство. Не нужно ничего отнимать у них, нужно только ничего не давать им, и
народ будет свободен, Так что сами народы отдают себя во власть угнетателей,
сами перерезают себе горло. Народ, который может быть свободным, отдает сам
свою свободу, сам надевает себе на шею ярмо, сам не только соглашается со
своим угнетением, но ищет его. Если бы ему стоило чего-нибудь возвращение
своей свободы и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека
естественного права, отличающего человека от животного, то я понимаю, что он
мог бы предпочесть безопасность и удобство жизни борьбе за свободу. Но если
для того, чтобы получить свободу, ему нужно только пожелать ее, то неужели
может быть народ в мире, который бы считал ее купленной слишком дорогой
ценой, раз она может быть приобретена одним желанием свободы.
 Бедные, несчастные, бессмысленные народы, упорные в своем зле, слепые к
своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода,
грабить ваши поля, ваши дома; вы живете так, как будто все это принадлежит
не вам, позволяя отнимать у вас вашу совесть, соглашаясь быть убийцами. И
все эти бедствия и разорения, развращения происходят не от врагов, но от
врага, которого вы сами себе создаете. Откуда бы была у этого врага власть
над вами, если бы вы не были укрывателями того вора, который вас грабит,
участниками того убийцы, который вас убивает, если бы вы не были изменниками
самим себе? Вы сеете для того, чтобы они уничтожали бы ваши посевы, вы
наполняете и убираете ваши дома для его грабежей. Вы воспитываете ваших
детей с тем, чтобы он вел их на свои войны, на бойни, чтобы он делал их
исполнителями своих похотей, своих мщений. И от этих ужасов, которых не
перенесли бы и животные, вы можете освободиться, если захотите, даже не
освободиться, но только пожелать этого.
 Решитесь не служить ему более и вы свободны одним желанием
освобождения. Я не хочу, чтобы вы нападали на этого врага, но чтобы вы
только перестали поддерживать его, и вы увидите, что он, как огромная
статуя, из-под которой вынули основание, упадет от своей тяжести и
разобьется вдребезги.

Ла-Боэти
3. Когда посмотришь внимательно на то, чем заняты люди, то нельзя не
удивляться на то, как много тратится жизней для продолжения на земле царства
зла, и как поддерживает это зло больше своего то, что есть отдельные
государства и правительства.
  И еще больше удивляешься и огорчаешься, когда подумаешь, что все это не
нужно, что все это зло, которое так благодушно делают сами себе люди,
происходит только от их глупости, только оттого, что они позволяют
нескольким ловким и развращенным людям властвовать над собой.
Патрис Ларокк
 4.Мы пользуемся благами культуры и цивилизации, но не благами
нравственности, При настоящем состоянии людей можно сказать, что счастье
государств растет вместе с несчастьями людей. Так что невольно задаешь себе
вопрос, не счастливее ли бы мы были в первобытном состоянии, когда у нас не
было культуры и цивилизации, чем в нашем настоящем состоянии? Нельзя сделать людей счастливыми, не сделав их нравственными.

 Кант
5. «Я очень сожалею о том, что должен предписывать отобрание произведений труда, заключение в тюрьму, изгнание, каторгу, казнь, войну, т.е. массовое убийство, но я обязан поступить так, потому что этого самого требуют от меня люди, давшие мне власть», говорят правители. «Если я отнимаю у людей
собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю
людей чужого народа, разоряю их, стреляю в городах по женщинам и детям, то я
делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю волю
власти, которой я обещал повиноваться для блага общего», говорят
подвластные. В этом обман лжеучения государства. Только это укоренившееся
лжеучение дает безумную, ничем не оправдываемую, власть сотням людей над
миллионами и лишает истинной свободы эти миллионы. Не может человек, живущий в Канаде или в Канзасе, в Богемии, в Малороссии, Нормандии, быть свободен,
пока он считает себя (и часто гордится этим) британским, североамериканским,
австрийским, русским, французским гражданином. Не может и правительство, -
призвание которого состоит в том, чтобы соблюдать единство такого
невозможного и бессмысленного соединения как Россия, Британия, Германия,
Франция - дать своим гражданам настоящую свободу, а не подобие ее, как это
делается при всяких хитроумных конституциях, монархических, республиканских,
или демократических. Главная и едва ли не единственная причина отсутствия
свободы - лжеучение о необходимости государства. Люди могут быть лишены
свободы и при отсутствии государства, но при принадлежности людей к
государству не может быть свободы.
6. Работнику сам хозяин задал дело. И вдруг, приходит чужой человек и
говорит ему, чтобы он бросил хозяйское дело и делал бы совсем противное
тому, что приказал хозяин, чтобы даже испортил начатое хозяином дело. Не
правда ли, надо, чтобы работник был совсем сумасшедшим человеком для того,
чтобы зная, что он весь во власти хозяина и что хозяин может всякую минуту
потребовать его к себе, чтобы, зная все это, работник соглашался делать все
противное воле хозяина, что велит делать этот чужой человек.
 И что же, это самое делает всякий христианин, когда он по приказу
урядника, губернатора, министра, царя, делает дела, противные его совести и
закону Бога: отбирает у бедняков имущество, судит, казнит, воюет.
 Почему же он делает все это? А потому, что верит в лжеучение
государства.
7.Можно понять, почему цари, министры, богачи уверяют себя и других, что
людям нельзя жить без государства…

VII. Христианин не должен принимать участия в делах государства

      1.К правительствам, как к церквам нельзя относиться иначе, как или с благословением или с омерзением. До тех пор, пока человек не понял того, что такое правительство, так же, как и того, что такое церковь, он не может относиться к этим учреждениям иначе, как с благословением. Пока он руководится ими ему нужно думать, для его самолюбия, что то, чем он руководится, есть нечто самобытное, великое и святое. Но как только он понял, что то, чем он руководится не есть нечто самобытное и священное, а что это только обман недобрых людей, которые под видом руководительства для своих личных целей пользовались им,- так он не может тотчас же не испытать к этим людям отвращения.
      2. Всякий истинных христианин при предъявлении к нему требования государства, противного его сознанию, может и должен сказать: «Я не могу доказывать ни необходимости ни вреда государства; знаю только одно то, что во-первых, мне не нужно государство, а, во-вторых, что я не могу совершать все те дела, которые нужны для существования государства».
           3. Я живу, живу нынче еще; завтра очень может быть, что меня не будет, что я навсегда уйду туда, откуда пришел. Пока я живу, я знаю, что если я в любви с людьми, мне хорошо, спокойно, радостно, и потому пока я живу, я хочу любить и быть любимым. И вдруг приходят люди и говорят: «Пойдем с нами обирать, казнить, убивать, воевать, тебе будет от этого лучше, а если не тебе, то государству». «- Что такое? Какое такое государство? Что вы говорите?»- ответит всякий не ошалевший разумный человек.- «Оставьте меня в покое. Не говорите таких глупостей и гадостей».
      4. Когда человеку приходится выбирать между тем, что велит Бог и что велит власть, и он делает то, что велит власть, то он поступает так, как поступил бы человек, слушаясь не того хозяина, у которого он живет, а того первого человека, которого он встретил на улице.
      5. Мне говорят: «Давай столько-то денег какому-то тому, кто называется правительством. Этот же кто-то велит мне идти в солдаты и обещаться убивать, кого он велит". Я спрашиваю: "Кто этот кто-то?» Мне говорят: «Правительство». –«Кто такое правительство?» -«Люди». «Кто же такие эти люди, особенные какие-нибудь?» -«Нет, такие же как и все». –«Зачем же мне делать то, что они велят мне. Еще добро бы все, что они велят, были бы дела добрые, а то прямо велят мне делать злое. Не хочу я этого. Оставьте меня в покое». Вот что должны были бы сказать все люди, если бы они не были так одурены лжеучением государства.
      6. Учение Христа всегда было противно учению мира. По учению мира, властители управляют народам, и, чтобы управлять ими, заставляют одних людей убивать, казнить, наказывать других людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их воевать с другими народами. По учению же Христа ни один человек не может не только убивать, но насиловать другого, даже и силою сопротивляться ему, не может делать зла не только ближним, но и врагам своим. Учение мира и учение Христа были и всегда будут противны друг другу. И Христос знал это и предсказывал Своим ученикам, что за то, что они будут следовать Его учению, их будут предавать на мучения и убивать, и что мир будет их ненавидеть, как он ненавидел Его, потому что они будут не слугами мира, а слугами Отца.
      И все сбылось и сбывается так, как предсказал Иисус, если ученики Христа исполняют Его учение».


5

Могли ли европейцы создать фильм вот о таком Толстом? Нет! Потому что они – за государство, угнетающее теперь уже весь мир ради наживы. И как можно было вообще русским, да еще якобы поклонникам гуманистических идей Толстого,  с таким восторгом обсуждать американский фильм «Последнее воскресенье», который по определению должен выступать против Толстого? Поэтому и была выбрана тема  очернения Черткова. И современные Толстые эту тему радостно поддержали. Теперь они аплодируют соединению России с алчным до  человеческой свободы Западом в современном  порабощении человека, как телесном, так и душевном. Неужели и Лев Толстой, каким он был в последний год своей жизни, аплодировал бы сегодня вместе с этими лжецами, включая своих родственников, тому пасквилю на него, который представили миру в фильме «Последнее воскресенье»? Нет. А значит, этот фильм – акт насилия над Толстым. Самое настоящее оборотничество.
Но вернемся в раскольничью Казань. В 1819 году сюда приехал ревизор, Михаил Магницкий, который дал крайне отрицательное заключение о состоянии дел в университете: хозяйственный беспорядок, склоки, отсутствие благочестия, в котором Магницкий видел «единое основание народного просвещения». Похвалы его удостоился только физико-математический факультет. В отчётном докладе он предложил вообще закрыть университет, но император Александр I наложил резолюцию: «Зачем уничтожать, лучше исправить». В результате Магницкого назначили попечителем учебного округа и поручили произвести «исправление». Он уволил девять профессоров, очистил университетскую библиотеку от крамольных книг, ввёл строгую цензуру лекций и казарменный режим, организовал кафедру богословия. Бартельс и другие иностранцы уехали, а 28-летнего Лобачевского, уже успевшего показать незаурядные организаторские способности, назначили вместо Бартельса деканом физико-математического факультета.
Круг его обязанностей был обширный: чтение лекций по математике, астрономии и физике, комплектация и приведение в порядок библиотеки, музея, физического кабинета, создание обсерватории и т. д. В списке служебных обязанностей было даже «наблюдение за благонадёжностью» всех учащихся Казани. Отношения с Магницким у него поначалу были хорошими; в 1821 году попечитель представил Лобачевского к награждению орденом св. Владимира IV степени, который был утверждён и вручён в 1824 году. Однако постепенно эти отношения обостряются, попечитель получает множество доносов, где Лобачевского вновь обвиняют в самонадеянности и отсутствии должной набожности, а сам Лобачевский в ряде случаев проявил непокорность, выступив против административного произвола Магницкого. В эти годы математик подготовил учебник по геометрии, осуждённый рецензентом (академиком Фуссом) за использование метрической системы мер и чрезмерный отход от Евклидовского канона (он так и не был опубликован при жизни автора). Другой написанный им учебник, по алгебре, удалось опубликовать только спустя 10 лет.
  Но сразу после воцарения Николая I, в 1826 году, Магницкий был смещён с должности попечителя за обнаруженные при ревизии злоупотребления и предан суду сената. Новым попечителем стал граф М. Н. Мусин-Пушкин, в молодости  сдавший экзамены (на чин) в Казанском университета, после чего много лет служил командиром в казачьих войсках, участвовал в Отечественной войне 1812 года. По отзывам современников, отличался жёсткостью, но вместе с тем неукоснительной справедливостью и честностью, и был далёк от неумеренной религиозности. 3 мая 1827 года 35-летний Лобачевский тайным голосованием был избран ректором университета (11 голосами против 3). Вскоре Мусин-Пушкин надолго уехал в Петербург и в деятельность Лобачевского не вмешивался, всецело ему доверяя и изредка обмениваясь дружескими письмами.
Вот тут и выяснилось, что философ-материалист Н. И. Лобачевский придерживался передовых педагогических взглядов. Он изложил их в знаменитой актовой речи «О важнейших предметах воспитания», произнесенной на торжественном собрании 5 июля 1828 года. В ней явно чувствуются идеи передовых философов- материалистов: «Мы живем уже в такие времена, когда едва тень древней схоластики бродит по университетам. Здесь, в это заведение вступивши, юношество не услышит пустых слов без всякой мысли, одних звуков без всякого значения. Здесь учат тому, что на самом деле существует, а не тому, что известно одним праздным умам… Человек родился быть господином, повелителем, царем природы. Но мудрость, с которой он должен править с наследственного своего престола, не дана ему от рождения: она приобретается учением». Не знатность, не царская служба, не слепое повиновение, не деньги – главное в жизни. Главное – в учении, в понимании и подчинении законов природы».
Тогда же, благодаря хорошо оснащенной университетской типографии Казань стала одним из крупных книгоиздательских центров страны. Через восемь лет после того, как Толстой покинул стены Казанского университета, его блестяще закончил Ленин.
Царское правительство, открывая в Казани университет, ставило своей целью превратить его в оплот русификации и христианизации, в центр подготовки преданных ему кадров. Но иной видели свою задачу здешние ученые- гуманисты. Они считали, что университет должен быть центром развития науки, образования и просвещения народов различных национальностей, изучения их истории, языка и литературы. Большую роль в становлении его таким центром сыграл Восточный разряд, где были созданы кафедры арабского и персидского, монгольского, армянского, санскритского, маньчжурского языков, а так же турецко-татарская кафедра, где начал обучение Толстой.
Уже в сороковых годах здесь действовал тайный политический кружок. Известный революционер В. В. Берви-Флеровский, вспоминая о своих студенческих годах в Казани, рассказывал о приезде в город трех посланцев из петербургского кружка М. В. Буташевича-Петрашевского и об их влиянии на студентов. С этими воспоминаниями перекликаются доносы инспектора о «тайных сборищах» студентов. Педагог- демократ Мейер, работавший на кафедре гражданского права, подливал масла в огонь. В своих лекциях он гневно обличал крепостное право, неравенство сословий. Один из студентов писал о его лекциях: «Врезались в моей памяти воспоминания Мейера об Остзейском крае и раздражение, с которым он говорил о жалком положении крестьян… Такой искренний, правдивый, впервые встреченный протест открывал глаза на многое, что не замечалось до того времени». «Благословив» Толстого на глубокое изучение  проблем государства и права со времен Монтескье и Екатерины великой, уже после отъезда последнего из Казани,  в апреле 1849 года, в своей заключительной лекции  Мейер выступил с пламенным призывом к своим ученикам: «Предчувствие не обманывает меня – я верю в близость переворота во внутренней жизни нашего отечества. Каждый, в ком есть человеческое сердце, невольно сознает всю нелепость крепостного права… Я не допускаю даже мысли, чтобы вы, питомцы университета, когда- нибудь оказались сообщниками постыдной торговли правосудием… Мало одного пассивного в отношении к злу, вы обязаны бороться с ним на каждом шагу, в каждый момент своей жизни, не останавливаясь ни перед какими затруднениями или жертвами».

6

Семья не позволила Толстому отдать землю яснополянским крестьянам, освобожденным царем, это произошло уже после его смерти с помощью его дочери Александры, которая объединила свои усилия с  работой Черткова по завещанию писателя. Известно, что в последние годы жизни Лев Николаевич в своем стремлении к самосовершенствованию и в критическом отношении к себе переживал тяжелые душевные муки, считая, что сам он не вполне следует тому образу жизни, который проповедует. Писатель неоднократно выражал желание уйти из Ясной Поляны, однако не мог разрешить внутреннее противоречие между голосом своей совести и долгом перед семьей. Всю свою собственность он еще в 1894 году передал жене и детям, но продолжал сомневаться, правильно ли он поступил, не отдав землю яснополянским крестьянам. Отношения его с семьей осложнялись, и в ночь на 28 октября 1910 года Толстой ушел из Ясной Поляны в сопровождении своей любимой дочери Александры Львовны, единственной из всей большой семьи полностью разделявшей убеждения отца.
Согласно отцовскому завещанию она стала душеприказчицей и держательницей авторских прав Толстого. Согласно отцовскому завещанию начала покупать земли у братьев и наделять ею крестьян, передавать права на сочинения отца в общее пользование.
Но ведь надо прямо отметить, что Толстой был предан своей семье, и проблема отношений с крестьянами исходила в первую очередь от него самого. Ее разрешила окончательно Октябрьская революция в 1917 году. Доживи Толстой до этого времени, и думать ему уже было бы не о чем, остались бы, наверное, душевные переживания за обездоленную революцией графскую семью.
Судьба рода Толстых сколь велика, столь и трагична. Их карьера при Дворе Романовых началась еще в 1679 году, года Иван Андреевич Толстой сопровождал  царя Федора Алексеевича  на богомолье. Его брат Петр Андреевич служил стольником при Дворе Романовых с 1682 года. 15 мая 1682 года, в день стрелецкого бунта, действовал заодно с Милославскими и поднимал стрельцов, крича вслед за царевной Софьей, что «Нарышкины задушили царевича Ивана». Однако при падении Софьи перешел на сторону Петра.
 В 1697 году он сам попросился в Италию для изучения морского дела, хотя был уже в зрелом возрасте. За границей провел два года и сблизился с западной культурой. В 1701 году Петр Первый назначил его посланником в Константинополь. Так он стал первым в России послом-резидентом (если не считать, конечно,  отца Михаила Романова - патриарха Филарета - еще в Смутное время).
 В 1715-1719 годах он исполнял различные дипломатические поручения по делам датским, английским и прусским. В 1717 году вернул царевича Алексея в Россию из Неаполя. За это был поставлен во главе Тайной канцелярии. Вместе с Екатериной Первой  был против становления на престоле внука Петра великого князя Петра Алексеевича – сына загубленного с его помощью царевича Алексея. Но разошелся с Меншиковым в кандидатуре преемника после  Екатерины. Партия Меншикова планировала на трон Петра Алексеевича, женив его на дочери светлейшего. Но Толстому и всей его семье это грозило гибелью. Он стоял за возведение на престол одной из дочерей Петра. Но проиграл и  был сослан на Соловки со всей семьей. Там он вскоре умер. Погиб на Соловках и его старший сын Иван. В живых остался Петр Петрович, зять гетмана Малороссии Скоропадского. Графское достоинство Толстым вернула Елизавета только в 1760 году, отдав им их имения. Но семья была большая, и на всех  этих имений не хватало, поэтому Толстым пришлось приложить много усердия и  ума, чтобы по-прежнему оставаться рядом с царями и служить им. Но со времени ссылки стали Толстые еще хитрее и предусмотрительнее. О Петре Александровиче, ведшем дело о «Гавриилиаде», Ф.Ф. Вигель написал: « …граф Толстой был человек усердный, верный, на которого совершенно можно было положиться: русский в душе и русский по уму, т.е., как говорится, из проста лукав. Такие люди с притворною рассеянностью, как бы ничего не помня, ничего не замечая, за всем следят глазами зоркими и наблюдательными, ни на минуту не теряя из виду польз и чести своего отечества».
 От Ивана стались дочери: Прасковья (Одоевская), Марья (Чаадаева), Аграфена (Писарева), Александра (Леонтьева), Екатерина (Карамышева). И сын – Андрей Иванович. От него  родился правнук знаменитого графа Петра Андреевича  - Федор Иванович Толстой - Американец. Брат Американца Петр Иванович имел дочь Александру замужем за бароном Дельвигом и сына Валериана, женатого на младшей сестре Льва Николаевича Толстого Марии.
 Марию назвали в честь матери – урожденной княжны Марии Николаевны Волконской, которая  умерла, родив  своего последнего, четвертого, ребенка – дочь, в возрасте сорока лет. Это случилось в 1830 году. А двумя годами ранее, в августе 1828 года, маялась Мария Николаевна тяжелыми родами в Ясной Поляне. Из Москвы приехала свекровь, мать Николая Ильича, Пелагея Николаевна Толстая – Горчакова. Племянница Дмитрия Петровича Горчакова, чье имя в эти дни вспоминали в свете в связи с открывшимся следствием по «Гавриилиаде».
 Пелагея  Николаевна была женщина малообразованная, по - французски знала лучше, чем по – русски, и при этом была очень избалована отцом, а потом мужем, промотавшем ее имение, теперь же во всем подчинившая себе сына. Войдя в эту семью она, несмотря на недалекий ум, понимала, к какой фамилии теперь принадлежала: Толстые были запачканы в крови царевича Алексея, а прародитель ее мужа сгнил в ссылке.
Имение, которое промотал ее муж,- Никольское-Вяземское, широко раскинувшееся по берегам реки Чернь, возникло во 2-ой половине XIX века и принадлежало ее отцу секунд-майору в отставке Николаю Ивановичу Горчакову. Горчаковы  - старинный русский княжеский род от князей Рюриковичией.  Князь Роман Иванович Козельский, по прозвищу Горчак (XV колено от Рюрика) стал родоначальником новой фамилии. Фамилия Горчаковых внесена в V часть дворянской родословной книги Калужской и Московской губерний.  Затем имение досталось его дочери Пелагее, вышедшей замуж за Илью Андреевича Толстого. Род князей Горчаковых прославился в XVIII и особенно в XIX веке военачальниками, из которых один, троюродный брат Пелагеи Николаевны Алексей Иванович Горчаков, был военным министром, а другой - Андрей Иванович - боевым генералом. Пелагея Николаевна Толстая как дочь старшего в роде  пользовалась большим уважением всех Горчаковых.
Наследство Толстых от Горчаковых  - Никольское-Вяземское - после смерти Ильи Андреевича, деда Толстого,  из-за долгов попало в опекунский совет. Впоследствии Никольское-Вяземское было выкуплено Николаем Ильичём Толстым, отцом писателя, который усердно занялся здесь делами, приводя в порядок расшатанные хозяйственные дела. Жизнь отца проходила в усадебных занятиях то в Ясной Поляне, то в Никольском-Вяземском, то в пироговских хлопотах. Состояние его быстро росло, и мужики из соседних деревень просили его, чтоб он их купил. В 1847 году по разделу между братьями Никольское досталось старшему брату Л.Н.Толстого, Николаю. Выйдя в отставку, он поселился  там. После смерти брата в 1860 году имение перешло к Льву Николаевичу. В 60-е - 70-е годы писатель проявил огромный интерес к хозяйству. Занимался посадками леса, сажал фруктовый сад, разводил породистый скот, увеличивал площади под посевы. Лето и осень 1865 года Толстой вместе с семьей провел в Никольском. Жили здесь в небольшом флигеле. Это было счастливое время. Именно в это время были написаны многие главы «Войны и мира». Близкие считали, что Отрадное Ростовых во многом напоминало Никольское-Вяземское. С 1892 года Никольское-Вяземское по раздельному акту между детьми писателя перешло в «вечное и потомственное владение» к старшему сыну - Сергею Львовичу Толстому. Он перевёз из дальнего хутора дом, простой и скромный, поставил его на месте флигеля, и отец не раз «любовался Сережиным домом».
В 1828 году семья Толстых-Горчаковых, хотя снова была при чинах, званиях, имениях, но  держала ухо, что называется, востро. Чего ей стоили выходки Американца, который, вернувшись с Алеутских островов, играл, дрался на дуэлях, был постоянно замешан в скандалах, а в серьезные лета связался с цыганкой законным браком. Одна из несостоявшихся дуэлей была предназначена Александру Пушкину.
 Пелагея Николаевна, как и все, знала историю ссоры  Федора Ивановича с Пушкиным. Теперь, когда тот запачкал фамилию Горчаковых, назвав его автором «Гавриилиады» она  могла в сердцах сказать, что сожалеет о несостоявшейся дуэли поэта и ее племянника. Тогда бы наверняка сейчас говорили о беспутном молодом мертвом авторе «Гавриилиады», а не о  достойном государственном  семидесятилетнем муже, ее дяде Дмитрии Петровиче Горчакове.


7


 В те августовские дни 1828 года и Толстые и Горчаковы с волнением ожидали, чем закончится следствие, на кого ляжет окончательная вина?  Известно, какое наказание за  это безбожие должен был понести автор – лишение всех прав состояния, ссылку в Сибирь, а то и смертную казнь. И в последнее верили вельможи Толстые и Горчаковы, поскольку всего два года назад, после событий 14 декабря 1825 года,  в Сибирь отправились лучшие фамилии России, а пятеро – прямо на виселицу. Что теперь будет с ними со всеми?
 Пелагея Николаевна очень волновалась за  невестку, которая в тридцать восемь лет рожала  третьего ребенка. Перезрелую девушку взял в жены ее Коленька -  княжну Волконскую. Ей был тридцать один год, и она была на три года старше Николая. Но зато  имела  800 душ крепостных крестьян, которых ей оставил отец, князь Волконский. Последние годы перед замужеством Машенька жила сиротой у тетушек, и те были рады пристроить богатую племянницу даже разорившимся Толстым. И не просто разорившимся, а еще и с сильно подмоченной репутацией…
 В июне 1828 года три дворовых человека отставного штабс-капитана Митькова подали  Петербургскому митрополиту Серафиму жалобу, что господин их развращает их в понятиях православной веры, прочитывая им некоторое развратное сочинение под заглавием «Гавриилиада». Четвертого июня Митьков был арестован. 25 июля в Третьем отделении собралась комиссия и положила предоставить Санкт-Петербургскому генерал-губернатору, призвав  Пушкина к себе, спросить: им ли была писана поэма Гавриилиада? В котором году? Имеет ли он оную, и если имеет, то потребовать, чтоб он вручил ему свой экземпляр. Обязать Пушкина подпискою впредь подобных богохульных сочинений не писать под опасением строгого наказания. Пушкин понимал, что речь идет о лишении всех прав состояния, ссылке в Сибирь, а может быть, и о виселице. 26 июля  1828 года Вяземский пишет Пушкину: «Слышу от Карамзиных жалобы на тебя, что ты пропал для них без вести, а несется один гул, что ты играешь не на живот, а на смерть. Правда ли?»
 12 августа от статс-секретаря Н.А. Муравьева передано П.А. Толстому: «…последовало его высочайшее соизволение, чтобы вы, милостивый государь, поручили г. военному генерал-губернатору, дабы он, призвав снова Пушкина, спросили у него, от кого получил он в 15-м или 16-м году, как тот объявил, находясь в Лицее, упомянутую поэму, изъяснив, что открытием автора уничтожит всякое мнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под именем Пушкина: о последующем же донести его величеству».
 Его величество пребывал в это время на войне с турками, и правил в Санкт-Петербурге в его отсутствие Петр Александрович Толстой, дядя Толстого-Американца. Он понимал, что Пушкина поймали в капкан его недруги. Да и понять-то это было нетрудно: стоило лишь еще раз перечитать выдержки из его записки царю о народном просвещении: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светскою образованностию или шалостями; литература ( в то время столь свободная) не имела никакого направления… 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический, литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные…» Собственно говоря, Пушкин сам в этой записке царю все о себе рассказал: и пасквили писал, и в запрещенном обществе, кажется, состоял. И это косвенно подтверждало его авторство в отношении безбожной «Гавриилиады». Но Толстой также понимал, как радуются сейчас недруги Пушкина, которым он дал повод злорадствовать  над собой же. А как должен был себя чувствовать сейчас государь, который хвалил Пушкина за его трактат по народному просвещению? Человека, публично богохульствующего, он взял себе  в сотоварищи в подготовке реформы народного образования! Понятно, почему Николай так настаивает на раскрытии имени автора. Граф Толстой все это понимает, но  знает ли он, какой страшный сюрприз подготовило лично ему и всей  фамилии Толстых это следствие?
 На допросах Пушкин трижды  отрекается от  авторства. Однако государь настаивает: «…желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость». Это – прямой приказ к доносительству. И Пушкин просит разрешения у Бенкендорфа напрямую написать царю. Ему разрешают, и после этого письма Николай велит прекратить дело, так как знает теперь автора. Это письмо-загадка. Его обнаружили только в 1951 году в архиве сенатора А.Н. Бахметьева. В нем было написано: «…Будучи вопрошаемым правительством, я не посчитал себя обязанным признаться в шалости, столь постыдной, как и преступной. Но теперь вопрошаемый прямо от лица государя, объявляю, что «Гавриилиада» сочинена мною в 1817 году». Внизу подпись рукой Бахметьева «Пушкин».
 Странно и то, что все письмо написано рукой Бахметьева – он будто бы снимал копию, но она никем не утверждена.
 А.Н. Бахметьев служил при  военном губернаторе графе Петре Александровиче Толстом и был его зятем, мужем его дочери, и братом статс-дамы при Дворе Николая Первого Аграфене Алексеевне Бахметьевой. Которая была замужем за старшим сыном Дмитрия Петровича Горчакова, генералом  от армии, Михаилом Горчаковым, участником русско-персидской войны 1804-1813 годов, войны с Наполеоном 1812 года, заграничных походов 1813-1814 годов. В этот момент он был  рядом с государем на турецкой войне. Как и сын Петра Александровича Толстого, Александр Петрович.
 Но зачем было Бахметьеву  своей рукой для потомков утверждать авторство Пушкина  безбожной комедии? А потому что Пушкин назвал совершенно другого автора – его ближайшего родственника и родственника Толстых, - князя  Дмитрия Петровича Горчакова, который скончался в 1824 году. Это был писатель, сатирик, прославившийся антиклерикальными  настроениями, что не мешало ему занимать должности Таврического и Псковского губернского прокурора. Горчаков имел близкие родственные связи с Толстыми.  Его двоюродная сестра Пелагея Николаевна Горчакова (бабушка Льва Толстого) была замужем за Ильей Толстым, кузеном  Петра Александровича Толстого, который  вел следствие по делу о «Гавриилиаде». Мог ли он предположить, что оно обернется таким образом и станет угрозой  фамилии  Толстых и  Горчаковых?
 19 августа 1828 года  Пушкину пришлось давать объяснения  главнокомандующему столицы П.А. Толстому по поводу авторства  распространенной кем-то в списках и нашумевшей своей непристойностью и безбожием поэмы «Гавриилиада». Он писал Толстому: «Рукопись «Гавриилиады» ходила между офицерами гусарского полка, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список я сжег, вероятно, в 20-м году. Осмелюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное». А первого сентября он написал Вяземскому: «Кто-то донес на меня, и мне, видно, придется отвечать за чужие проказы. Если князь Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность…»
 Князя Горчакова не было к тому времен на свете уж  четыре года. И если «Гавриилиаду» действительно написал он, то было ему в то время, на какое указывал Пушкин,  64 года…
Каково было семье Толстых-Горчаковых узнать о показаниях Пушкина! Пелагея Николаевна не находила себе места, помня о подмоченной и без того репутации семьи по вине покойного мужа. Илья Андреевич Толстой был губернатором в Казани с 1815 года. А в 1819 году в Петербург поступила жалоба о его взяточничестве, казнокрадстве и бездеятельности. Распоряжение об отставке в столице подписал  Аракчеев. В это время из разоренного имения под Москвой к отцу приехал сын – Николай Ильич. Но живым он застал отца мало: тот умер под судом в 1820 году. Имения в Тульской губернии были тут же описаны. Семейство тронулось обратно в Москву, оставив в Казани только сестру Николая Ильича, которая вышла здесь замуж за помещика Юшкова. Вся надежда была на  имение в Ясной поляне, где теперь мучилась третьими родами  невестка Пелагеи Толстой - Горчаковой Мария Толстая - Волконская. 28 августа она разрешилась мальчиком, которого назвали Львом.
 Следствие же по делу о богохульной поэме все продолжалось и закончилось только в  декабре 1828 года. Царь оправдал поэта, но простили ли Горчаковы-Толстые  Пушкину свои страдания?


8

Вот список ближайших породненных фамилий, то есть тех, на ком женились и за кого выходили замуж Толстые: Апраксины и Нарышкины, Кочубеи и Скоропадские, Милославские и Шаховские, Шереметевы и Васильчиковы, Львовы и Горчаковы, Хилковы и Ртищевы, Щербатовы и Щетинины, Гагарины и Волконские, Трубецкие и Куракины, Строгановы, Долгоруковы, Вырубовы, Голицыны, Барятинские, Вяземские, Сумароковы, Одоевские, Боратынские, Чаадаевы, Фонвизины, Мусины-Пушкины, Тютчевы, Тургеневы, Киреевские, Римские-Корсаковы, Дельвиги, Голенищевы-Кутузовы, Майковы, Языковы. Горчаковы занимают особое место в этой большой российской семье в середине 19 века.
Еще одна из их представительниц, племянница полководца Суворова, была замужем за князем Хвостовым. И в 1829 году едва не состоялась дуэль Пушкина  с этим чиновником, которого разозлила эпиграмма Пушкина: «В гостиной свиньи, тараканы и камер-юнкер граф Хвостов…» Семидесятидвухлетний  граф вызвал Пушкина. Но дуэль не состоялась, и она вообще была последней из всей длинной череды скандальных поединков до 1836 года.
Нужно было уж  чем-то так разозлить Пушкина, чтобы он даже стал к барьеру напротив семидесятидвухлетнего старика, жестоко оскорбив его. Как такое могло произойти в те годы, когда он и с царем был дружен, и слава его летела вверх?
Князь Хвостов учился в Московском университете. В 1772 году записан был в Преображенский полк, откуда вышел в 1779 году подпоручиком. После нескольких лет жизни в своей деревне на реке Кубре Хвостов вернулся в Петербург и поступил на службу обер-провиантмейстером, в 1783 году перешёл на службу в государственную экспедицию и был экзекутором во 2-м департаменте сената. В 1791 году был выбран в члены Российской академии. Женатый на А. И. Горчаковой, племяннице Суворова, Хвостов произведён был в подполковники и назначен состоять при Суворове.
В 1797—1803 годы состоял обер-прокурором Святейшего Синода. Опала Суворова при Павле I несколько отразилась и на Хвостове, но он возвратил себе милость одой на принятие императором звания великого магистра мальтийского ордена. В 1802 году Хвостову разрешено было принять пожалованный ему ещё в 1799 году королём сардинским графский титул.
В литературе граф Хвостов стяжал себе печальную славу «бездарнейшего пиита». Его несчастная страсть к стихам была настоящей графоманией. Хвостов воображал себя истинным поэтом, которого может оценить только потомство. Пушкина он снисходительно считал своим преемником.
Но, может быть, родство Хвостова с Горчаковыми виной этому конфликту? А ведь  в историю вошли как дружеские отношения Александра Сергеевича с одним из самых известных Горчаковых -  Александром Михайловичем, его товарищем по Царскосельскому лицею.  Но так ли это?
Горчаков Александр Михайлович  родился в старинной дворянской семье. Учился дома, затем в Петербург, гимназии, а в 1811-м, после того как выдержал блистательно приемные испытания, поступил в Царскосельский лицей, где под прозвищем Франта попал в замечательное братство 30 мальчишек, воспетых затем А.С. Пушкиным. В 1817  году окончил Лицей с золотой медалью, проявив «примерное благонравие, прилежанием отличные успехи по всем частям наук». Определенный в Министерство иностранных дел, он ревностно отдался службе. «В молодости я был так честолюбив, - вспоминал Горчаков, - что одно время носил яд в кармане, решаясь отравиться, если меня обойдут местом». И он достиг  вершины карьеры, став канцлером. Заслуги его на дипломатическом поприще вошли в мировые учебники. Он пережил всех своих однокашников, и стихи Пушкина стали пророческими: «Кому ж из нас под старость день Лицея  Торжествовать придется одному? Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой,  Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой...»
С самого начала у Горчакова блестяще складывалась служебная карьера. По окончании Лицея он был определен в Коллегию иностранных дел. «Счастливцем с первых дней» назвал его Пушкин. Однако успешная карьера Горчакова не была «усеяна розами», как это представлялось современникам и потомкам. Были и свои взлеты и падения из-за несогласия с министром иностранных дел  Нессельроде - сторонником курса России на сотрудничество с Австрией в противовес Франции.
По окончании Лицея и до ссылки на юг Пушкин встречался с Горчаковым в его приезды из-за границы в Петербург. К этому времени относится  опубликованный отзыв Горчакова о своем лицейском товарище: «Невзирая на противоположность наших убеждений, которые мы исповедуем, я не могу не испытывать к Пушкину большой симпатии, основанной на воспоминаниях молодости...» Последняя их встреча произошла в августе или сентябре 1825 года в селе Лямоново (в 69 верстах от села Михайловского) - имении знакомого Пушкину помещика А. Н. Пещурова. Здесь поэт читал своему товарищу несколько сцен из ненапечатанного «Бориса Годунова». «Горчаков мне живо напомнил Лицей, кажется, он не переменился во многом - хоть и созрел и, следственно, подрос... Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох»,— писал Пушкин в те дни П. А. Вяземскому. Характерно второе послание, в котором Пушкин подчеркивает противоположность их жизненных устремлений: «...Мой милый друг, мы входим в новый свет, Но там удел назначен нам не равный, И розно наш оставим в жизни след».
После этого Пушкин ни разу не упоминает Горчакова в своих сочинениях и письмах. И не одна ли из причин – дело о поэме «Гавриилиада»? А, может быть, и ссора Пушкина с Тостым-Американцем. Вот я лично, изучив внимательно текст поэмы, считаю, что Пушкин не писал ее. Но, судя даже по откликам наших современников, в  том числе, и специалистов, многие и сегодня уверены, что  автор – Пушкин. А если это – именно так, то почему он назвал безбожника старика  Горчакова? Не из мести ли Толстому-Американцу, опозорившему поэта анекдотом о том, что того высекли за эпиграммы в тайном отделении полиции? Дуэль между ними не состоялась, и их вроде бы помирили, но кровная обида осталась… Не потому ли Пушкин так сухо расстался с будущим канцлером Горчаковым, пребывая в ссылке в Михайловском?
Но давайте разберемся поподробнее в родственных связях Толстых и Горчаковых. Лев Толстой – племянник Толстого-Американца и троюродный племянник Александра Горчакова. Последний был троюродным братом отца Льва Толстого, Николая Ильича. А Толстой-Американец – двоюродный брат Николая Ильича, сына Пелагеи Николаевны Толстой-Горчаковой. То есть, получается, что Александр Горчаков и Толстой-Американец – кузены. И когда Пушкин  встретился в Лямонове со своим однокашником по Царскосельскому лицею Александром Горчаковым, тот  был наслышан о несостоявшейся дуэли поэта с его кузеном и… как он к этому относился? Вот почему холодность между ними, отмеченную  Пушкиным, можно понять.
И тут еще надо вспомнить причину, по которой Пушкин отправился в первую ссылку – в Одессу. После того, как Толстой-Американец распространил в свете грязную сплетню о молодом  поэте, Пушкин  стал вести себя еще более безрассудно. Он  писал эпиграммы и словно хотел, чтобы его допросили в тайном отделении полиции по-настоящему. Что вскоре и произошло. Так что, можно без преувеличения сказать, что именно Толстой Американец «сослал» Пушкина на шесть лет подальше от столиц. Ибо все произошло с его подачи.


9



Но не так прост был этот граф из рода знаменитых царедворцев Толстых. До сих пор популярна легенда о его плавании на судне с капитаном Крузенштерном. О его  безобразных выходках на корабле, о том, как Крузенштерн его высадил на берег.
           Федор Толстой был одним из семи детей графа Ивана Андреевича Толстого, сына  и его жены Анны Фёдоровны, происходившей из рода Майковых. По отцу происходил из обедневшего рода графов Толстых. Родоначальник этого рода, известный Петр Андреевич Толстой, достиг высоких должностей при Петре I, получил титул графа и нажил себе большое состояние, но после смерти Петра за участие в суде над Алексеем Петровичем и интриги против Меншикова был лишен титула, всех чинов и состояния и сослан в Соловки, где и умер 84-х лет. В 1760 году Елизавета Петровна вернула потомков Петра Андреевича из ссылки, и им были возвращены титул и часть их имений, но у Андрея Ивановича Толстого, деда Американца, было 4 брата и 5 сестер, а у его отца Ивана Андреевича было 5 братьев и 5 сестер, достигших зрелых лет, и остатки состояния Толстых распылились между многочисленными потомками Петра Андреевича. Каждому из них досталось немного, и имущественное положение лишь некоторых из них поправилось женитьбою на богатых невестах.Отец Федора Ивановича Иван Андреевич родился в 1747 году (то есть еще до восстановления графов Толстых в их правах), служил на военной службе, в 1794 году был кологривским предводителем дворянства, дослужился до генерал-майора и умер в старости после 1811 года.
Род Толстых был в те времена, несмотря на знатность, относительно беден, после того как в XVIII веке некоторые из его представителей были вовлечены в конфликт с властью и сосланы или лишены имущества. Чтобы обеспечить своим сыновьям достойную карьеру, в роду Толстых было принято отдавать их на обучение в военное училище. Таким образом, Фёдор Толстой, как и оба его брата, получил  образование в Морском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге. Уже в детстве Толстой обладал, по воспоминаниям современников, незаурядной физической силой, выносливостью и ловкостью, что создавало хорошие предпосылки для успешной военной карьеры. В то же время,  уже тогда имел непредсказуемый, даже жестокий характер. В кадетском корпусе он в совершенстве освоил стрельбу и фехтование, что сделало его крайне опасным противником на дуэлях. По окончании школы  поступил на службу не во флот, а в элитный Преображенский полк, возможно, благодаря содействию влиятельных родственников. Его тогдашние сослуживцы описывали Толстого как отличного стрелка и храброго бойца. По их воспоминаниям, он был темпераментной, страстной личностью, при этом очень хладнокровно и решительно действовал в боях. Его «дикий» характер, а также увлечение женщинами и карточными играми, неоднократно давали повод для ссор с товарищами и вышестоящими офицерами, которые нередко заканчивались нарушениями дисциплины. Кроме того, Толстой был очень злопамятен и мстителен по отношению к тем, кому случалось его разозлить. Вот к кому на «язык» попал юный Александр Пушкин в 1820 году.
В 1803 году «Американец» отправился в кругосветное плавание в качестве члена команды шлюпа «Надежда» капитана Крузенштерна. Это было первое кругосветное плавание корабля под российским флагом. Каким образом Толстой, не служивший на флоте, попал на корабль,  шедший с особой дипломатической миссией - неизвестно. «Надежда», а также следующий за ним шлюп «Нева» под командованием Юрия Лисянского, отплыли в августе 1803 года из Кронштадта. Кроме исследовательских целей, экспедиция должна была также помочь установлению дипломатических и экономических связей России с Японией, для чего в состав команды входила большая дипломатическая делегация во главе с Николаем Резановым. Курс «Надежды» проходил через Балтийское море и Атлантический океан, мимо Канарских островов и Бразилии, после чего корабль обогнул мыс Горн и пошёл по Тихому океану в сторону Японии, делая остановки на Маркизских и Гавайских островах, а также на Камчатке. После посещения Японии «Надежда» и «Нева» взяли курс на остров Ситка, затем, минуя Китай и Макао, через Индийский, а затем Атлантический океан и Балтийское море вернулись в Кронштадт. В итоге, плавание продолжалось более трёх лет.
Вошло в историю, что на борту шлюпа «Надежда» поведение Толстого, не обременённого служебными обязанностями, было также весьма непредсказуемым. Он часто провоцировал ссоры с другими членами команды, в том числе с самим капитаном. Помимо этого Толстой позволял себе злые шутки в адрес нелюбимых им членов команды: так, однажды он напоил сопровождавшего «Неву» попа, и когда тот лежал мертвецки пьяный на полу, приклеил его бороду к доскам палубы сургучом, запечатав казённой печатью. В итоге бороду пришлось отрезать, чтобы пришедший в себя священник смог освободиться - Толстой напугал попа, что печать ломать нельзя. Подобное поведение неоднократно оборачивалось для Толстого заключением под арест.
 В другой раз  в отсутствие Крузенштерна прокрался в его каюту с любимцем команды, ручным орангутаном, которого  купил во время одной из остановок на островах в Тихом океане. Там он достал тетради с записями Крузенштерна, положил сверху лист чистой бумаги и стал показывать обезьяне, как заливать чернилами бумагу. Затем оставил орангутана в каюте одного, а тот стал подражать Толстому на тетрадях капитана. Когда Крузенштерн вернулся, все его записи оказались уже уничтожены. Крузенштерн потерял терпение и высадил нелюбимого пассажира во время остановки «Надежды» на Камчатке. Дальнейшие подробности путешествия Толстого известны лишь с его собственных, не всегда правдоподобных рассказов. С Камчатки Толстой добрался до одного из Алеутских островов или же на остров Ситка, где провёл несколько месяцев среди аборигенов Аляски — племени тлинкит. Возможно, что он попал с Камчатки на Ситку на корабле «Нева», после того как был высажен с «Надежды». Во время пребывания Толстого на Ситке, а по другим данным — ещё в дни остановки «Надежды» на Маркизах, его тело украсили многочисленными татуировками, которые он позже с гордостью демонстрировал любопытствующим.
Возвращение Толстого в европейскую Россию через Дальний Восток, Сибирь, Урал и Поволжье, вероятно, было полно приключений, подробности которых знал лишь один Толстой. По его рассказам, его подобрало у Аляски торговое судно и доставило в Петропавловск, из которого он добирался до Петербурга по суше на телегах, санях, а отчасти и пешком. Одно из немногих письменных свидетельств этой одиссеи находится в «Записках» бытописца Вигеля, вышедших в свет в 1892 году. Вигель, путешествовавший в начале XIX века по России в целях изучения российского быта, встретил Толстого в Удмуртии и описал этот эпизод следующим образом: «На одной из станций мы с удивлением увидели вошедшего к нам офицера в Преображенском мундире. Это был граф Ф. И. Толстой… Он делал путешествие вокруг света с Крузенштерном и Резановым, со всеми перессорился, всех перессорил и как опасный человек был высажен на берег в Камчатке и сухим путем возвращался в Петербург. Чего про него не рассказывали…»
Путешествие Толстого завершилось его прибытием в Петербург в начале августа 1805 года. Благодаря этим авантюрам, о которых впоследствии много ходило сплетен в высшем свете, граф приобрёл почти легендарную известность, а также пожизненное прозвище «Американец», намекающее на его пребывание в Русской Америке. Сразу по прибытии Толстого в Петербург его ожидали новые неприятности: прямо у городской заставы он был арестован и отправлен в гауптвахту. Кроме того, специальным указом Александра I ему был запрещён въезд в столицу. Скандальное прошлое Толстого мешало и его военной карьере. Из элитного Преображенского полка он был отправлен на службу в малоизвестную крепость Нейшлот, где прослужил с 1805 по 1808 год. Об этом тягостном для Толстого периоде Филипп Вигель писал: «Когда он возвращался из путешествия вокруг света, он был остановлен у Петербургской заставы, потом провезен только через столицу и отправлен в Нейшлотскую крепость. Приказом того же дня переведен из Преображенского полка в тамошний гарнизон тем же чином (поручиком). Наказание жестокое для храбреца, который никогда не видал сражений, и в то самое время, когда от Востока до Запада во всей Европе загорелась война.
Казалось бы,  «Американец» проявил себя на «Надежде» как сумасшедший, но его никто и не думал отправлять в «желтый дом». Напротив, полководец Михаил Долгоруков, конечно же, родственник Толстых, помог графу  устроиться к нему адъютантом на фронте во время как раз начавшейся русско-шведской войны. Там Толстой оказался в своей стихии: он активно участвовал в боях, в том числе в битве под Иденсальми, в которой Долгоруков погиб. Несколько позже, рискуя жизнью, возглавил разведывательный отряд при операции на берегу Ботнического залива, благодаря чему корпусу под предводительством Барклая-де-Толли удалось без потерь пройти по льду залива и занять город Умео. Эти подвиги, способствовавшие быстрой победе России, реабилитировали Толстого в глазах начальства, и с 31 октября 1808 года ему было разрешено вновь служить в Преображенском полку в чине поручика.
И возникает вопрос: а только ли хулиганством было поведение  Федора Толстого на борту дипломатической «Надежды»? Не было ли у него особого, как сказали бы сейчас «шпионского», умысла? Ведь порча документов в каюте капитана « с помощью обезьяны» говорит сама за себя. И, может быть, он и хотел быть высаженным на берег и попасть именно на Аляску? Я не случайно  пришла к такому выводу. Следующий факт подтолкнул к подобным размышлениям. Ведь именно Александр Горчаков, кузен Федора Толстого, шестьдесят лет спустя (!)  участвовал  в решении проблемы русских колоний в Северной Америке - Аляски, Алеутских островов и западного побережья до 55-го градуса северной широты. В то время, пока в Европе велись сложные дипломатические игры накануне Турецкой войны, внимание Горчакова обратилось к Северной Америке - к проблеме русских колоний на Аляске, Алеутских островах и западном побережье, которые были освоены отечественными мореплавателями ещё в XVIII веке.  В 1866 году  состоялось совещание высших царских сановников, на котором присутствовал и Горчаков. Инициатором продажи Аляски выступал великий князь Константин Николаевич Романов. Русское правительство знало о наличии на Аляске золотых россыпей, но именно это и таило в себе главную опасность, как считал Горчаков. Это его слова, вошедшие в историю: «Вслед за армией вооруженных лопатами людей может прийти армия вооруженных ружьями солдат». Россия не имела на Дальнем Востоке ни значительной армии, ни сильного флота, а учитывая ещё и тяжелое финансовое положение страны, сохранить американские колонии было попросту невозможно. Так считал министр иностранных дел Горчаков. Договор о продаже Аляски за 7 миллионов 200 тысяч долларов был подписан в Вашингтоне и Петербурге с подачи  канцлера Горчакова. А ведь началось это дело еще с явной попытки помешать плаванию дипломатического судна «Надежда» Толстым-Американцем. И куда и с какой целью на самом деле отправился он после высадки его на берег – доподлинно неизвестно. Но то, что он был наказан после возвращения, говорит о многом.
Между тем тогда, в 1803-1805 годах, русское посольство Николая Резанова не смогло добиться подписания торгового договора с Японией. И этим Резанов был сильно удручен и предпринимал впоследствии действия, которые повлекли  исторические события, вошедшие в анналы истории взаимоотношений России и Японии.

10

Вот что пишут русские историки об отношение России и Японии: « их  всегда омрачала боязливая подозрительность маленькой, замкнутой в себе островной державы к большому государству, распростершемуся на двух материках. Эта враждебность впервые проявилась в Японии в конце XYIII века. К этому времени наши дальневосточные владения равнялись
уже 72000 квадратных миль, включая в себя острова: Курильские, Командорские, Алеутские, Шумачинские, Евдокиевские. Кадьяк, Ситха, Прибылова, Гвоздевы, Св. Марфея и колонию Росс на берегах Калифорнии. Для использования этих обширных владений, обладающих населением в  100000 человек и всевозможными дарами природы, в 1779 году под покровительством  правительства образовалась Российско-Американская Компания, которой были представлены исключительные права не только в отношении пушных, рыбных, горных промыслов и торговли, но и по управлению этими островами и колониями. Едва Компания успела проявить свою деятельность, как в 1790 году в Японии появляется первый политический памфлет, указывающий на захватническую политику России на Дальнем Востоке. Когда в 1806 году на острове Сахалин появились первые русские форпосты в виде нескольких казарм, долженствовавших скорее быть приютом русских промышленников, чем солдат, японцы перешли от слов к делу. Толпы японских колонистов появляются на острове и занимают наиболее важные в промышленном и стратегическом отношении порты.
В Японии давно и хорошо знали о неисчислимых и естественных богатствах Сахалина. Сюда ездили как за «золотым руном» - за сельдевым туком, удобряющим скудную почву японских островов, за ценными породами рыбы – кеты и лосося, за китовым усом, за жиром кита и моржа, за мехом котика и бобра, за золотом, за лесом. Но,
вывозя все это оттуда, японцы ранее не обнаруживали намерения колонизировать Сахалин. Очевидно, что колонизация его в 1806 году была делом не экономической необходимости, а политической демонстрацией.
 Российско-Американская Компания отнеслась с ней поначалу вполне благодушно и предложила Японии заключить с ней торговый договор. Та ответила отказом. Не допуская иностранцев на свои острова, она и здесь хотела применить политику закрытых дверей. Только  на Сахалин суверенных прав у Японии еще не было, не было даже права первенства в колонизации его, и, естественно, что этот высокомерный отказ возмутил представителя Компании камергера Резанова. Он захотел «проучить» японцев за проваленную ими миссию купить у них по приказу Александра Первого остров Сахалин и приказал командиру фрегата «Юнона» лейтенанту Хвостову истребить находившиеся у Сахалина японские суда, уничтожить японские магазины, сооруженные на острове для хранения рыбы и припасов, захватить японцев и «всеобще произвести погром, достаточно внушительный, чтобы отбить у них навсегда охоту селиться на острове».
 Весной 1807 года лейтенант Хвостов снова отправился на Сахалин. Теперь уже вместе с фрегатом «Юнона» шел и тендер «Авось» под командованием мичмана  Давыдова. Моряки выгнали с Сахалина японцев, разорили их фактории, товары частично роздали айнам (народность на острове Хоккайдо), частично вывезли в Петропавловск.

 Японцы же уничтожили на Кунашире и Итурупе государственные знаки России и убили нескольких русских зверопромышленников. На Итурупе расположился японский гарнизон численностью около 300 человек. Однако Хвостов и Давыдов все же высадились на остров и с горсткой храбрецов разгромили японцев, затем сожгли всю японскую факторию и 27 мая покинули Итуруп, но не с пустыми руками - «13 японских магазинов изобиловали пшеном, платьем и товарами всякого роду». Добро свезли на корабли, но тут случилось непредвиденное: «Все шло хорошо до того времени, како люди добрались до саги (саке), и тогда многие из них перепились и с ними труднее было обходиться, чем с японцами... Можно сказать, что все наши люди, сколько хороши трезвые, столько же пьяные склонны к буйству, неповиновению и способны все дурное учинить», - писал в судовом журнале мичман Давыдов. При сборе людей не могли отыскать трех человек с «Юноны» и одного с «Авось». «С каким намерением решились они остаться в таком месте, где русские все выжгли и где они уверены быть истерзанными, попавшись в руки японцев?», - писал Давыдов.
 Когда друзья возвратились в Охотск, то были немедленно арестованы за разбой и грабеж, возможно, из-за жалобы японцев о «зверствах русских капитанов». Но российское правительство признало после этого за Россией право на Сахалин. Хвостов и Давыдов бежали из-под ареста, и пешком добрались до Якутска, голодные и оборванные. В Якутске их действия нашли поддержку чиновников, и друзьям помогли вернуться  Петербург, где по их делу вновь началось следствие. Царское правительство не отказывалось от результатов экспедиции моряков, но выставило дело как их самоуправство, опасаясь осложнений с Японией. Все же, в конце концов, моряков оправдали. Но дальнейшая судьба их была трагична. Они  погибли в 1809 году. Осенью в Петербург приехал американский судовладелец Вульф, у которого Резанов приобрел в свое время «Юнону». Друзья посетили американца, и когда возвращались домой, мосты уже были разведены, они прыгнули на проходившую в то время баржу, но неудачно, и оба утонули в Неве. Николаю Хвостову было чуть больше тридцати, а Гавриле Давыдову - только двадцать пять лет. Корабли «Юнона» и «Авось» в 1810 году затонули вместе со всеми экипажами во время шторма у берегов Камчатки и Аляски. Под влиянием походов Хвостова и Давыдова молодые дворяне Петербурга, будущие декабристы, создали «Юношеское собратство» и задумали образовать на Сахалине «Республику равных».
Произведенные Хвостовым погромы произвели сильное впечатление на правителя Японии, и он принял ряд мер для защиты островов архипелага от русского нашествия По его берегам было приказано строить крепости против русских, на остров Ieso послано 3 тысячи солдат для защиты от русских, губернаторам островов велено быть в постоянной готовности противодействовать высадке русских. Долго ждали японцы этого нашествия и, наконец, усмотрели его в экспедиции лейтенанта Головнина, которому на шлюпе «Диана» поручено было в 1811 годуописать принадлежавшие нам Курильские острова и Охотское море.
На острове Кунашир морской офицер Василий Головин с пятью матросами высадился на берег, чтобы набрать пресной воды, и был захвачен в плен японцами. Они решили, что перед ними сам Резанов и собирались отсечь русским головы, засолить их и отправить в Петербург. По счастью, сразу они этого не сделали, а потом прибыли японские переводчики, которые знали Резанова, они засвидетельствовали, что в плену оказался другой человек. Тем не менее, японцы продержали Головина и матросов со связанными руками в клетках два года, пока их не освободил помощник Головина на шлюпе «Диана» Петр Рикорд. Он захватил торговое судно вместе с купцом Такатая Кахэем. Купцу объяснили, что Резанов действовал самовольно, Россия с Японией воевать не собирается, а за пленных готова заплатить большие деньги. Отправили Кахэя в качестве парламентария, он смог убедить японцев, и Головина с матросами отпустили, не взяв ни копейки. Уже в наше время на Кунашире на средства японцев был установлен памятник Кахэю и Головину - в знак дружбы народов. А Хвостова и Давыдова японцы терпеть не могут до сих пор...
Во избежание повторения подобных инцидентов со стороны России, в течении трех лет – 1815, 1816 и 1817 годов – делались попытки войти с Японией в правильные международные отношения. Но она упорно их отклоняла и вынудила, наконец, сибирское начальство воспретить любое повторение этих попыток. В течение сорока последующих лет всякие сношения России и Японии были прерваны.

11

Тем временем Толстой-Американец сражался на различных фронтах, был  представлен к наградам, но затем вновь попадал в опалу за дуэли и только в феврале 1815 года был снова реабилитирован и получил звание полковника. По окончании войны он окончательно уволился из вооружённых сил и поселился в Москве. На горе Пушкину. Где оклеветал молодого поэта, что стало одной из причин его высылки на шесть лет. А уже через пятьдесят лет при  зяте Американца, муже его дочери от цыганки, губернаторе Перфильеве, в Москве был осужден и покончил жизнь самоубийством зять Пушкина, муж его старшей дочери Марии, генерал Гартунг. Слишком трагично перекрестились пути Пушкина и Толстых-Горчаковых. После второй ссылки в Михайловском, когда в 1828 году во время следствия по делу написания поэмы Гавриилиада Пушкин назвал автором ее престарелого писателя-антиклерикала Горчакова, он больше никогда и нигде не упоминал своего лицейского товарища, служившего с ним по одному ведомству – в Министерстве иностранных дел – об Александре Горчакове, троюродном дяде Льва Толстого и кузене  Толстого-Американца.
Лев Толстой, родившийся в 1828 году, был в годы своего детства лично знаком со своим двоюродным дядей (а после его смерти ещё долгое время поддерживал связь с вдовой и дочерью графа). Полученные при этом впечатления он позднее записал в своих мемуарах. В одном из них он так пишет о нем: «Помню, он подъехал на почтовых в коляске, вошёл к отцу в кабинет и потребовал, чтобы ему принесли особенный сухой французский хлеб; он другого не ел… Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека».
А мне хотелось бы рассказать о родстве Толстого-Американца с одним из замечательных людей России, стоявшем у истока ее оппозиции в виде древлеправославия, главе движения нестяжателей – Ниле Сорском. Он – древняя родня Американцу по его матери Анне Майковой. Вот что пишут о нем исследователи: «Нил Со;рский (в миру Николай Майков (1433, Москва - 1508) - православный святой, знаменитый деятель русской церкви. Сведения о нём скудны и отрывочны. Память его празднуется 7 (20) мая в день преставления и в 3-ю Неделю по Пятидесятнице вместе с Собором Вологодских святых. Родился в крестьянской семье, прозванье его было Майков. По другим данным - происходил из рода бояр Майковых. До поступления в монашество Нил Сорский занимался списыванием книг, был «скорописцем». Более точные сведения  известны, когда он стал иноком. Постригся Нил Сорский в Кирилло-Белозерском монастыре, где со времён самого основателя хранился глухой протест против землевладельческих прав монашества.
Совершая путешествие на Восток - в Палестину, Константинополь и Афон, Нил Сорский особенно долго пробыл на Афоне, и едва ли не Афону был больше всего обязан созерцательным направлением своих идей. По возвращении в Россию (между 1473 и 1489 годами) он основывает скит (впоследствии Нило-Сорская пустынь), собирает около себя немногочисленных последователей, «которые были его нрава», и отдаётся замкнутой, уединённой жизни, интересуясь в особенности книжными занятиями. Все действия свои он старается обосновать на непосредственных указаниях «божественного писания», как единственного источника познания нравственных и религиозных обязанностей человека. Но, несмотря на свои книжные занятия и любовь к замкнутой, уединённой жизни, Нил Сорский принял участие в двух важнейших вопросах своего времени: об отношении к  «новгородским еретикам» (ересь жидовствующих) и о монастырских имениях. В первом случае его влияние (вместе с учителем его Паисием Ярославовым)  можно только предполагать, во втором случае, напротив, он выступил инициатором. В деле о ереси жидовствующих и Паисий Ярославов, и Нил Сорский держались, по-видимому, более веротерпимых взглядов, чем большинство тогдашних русских иерархов с Геннадием Новгородским и Иосифом Волоцким во главе.
Е;ресь жидо;вствующих — православно-церковное название для ряда разнородных ересей с точки зрения официальной православной церкви. Используется преимущественно применительно к отколовшейся религиозной группе Схарии, возникшей в Новгороде в последней четверти XV века. «Жидовствующие» существовали в Болгарии в XIV веке при царе Иоанне-Александре. Многие исследователи указывают на связь между жидовствующими и раннехристианскими гностиками. В особенности отмечалось влияние манихейства. Старейшей из сект жидовствующих в России считается секта Схарии XV века. Другие секты появлялись в позднее время, вплоть до XIX века, хотя связь между ними и жидовствующими XV века не прослеживается. Название «жидовствующие» обычно присваивалось этим движениям их оппонентами.Характерная черта такого рода сект — следование некоторым иудейским предписаниям и обрядам. В частности, «жидовствующими» в XVIII-м - начале XX-го веков называли «субботников» (не путать с молоканами-субботниками), соблюдавших все ветхозаветные предписания и ожидавших пришествия Мессии. Этнически субботники были русскими и жили в пределах Астраханской, Ставропольской и Тамбовской губерний, а также на Кавказе. При императоре Николае I против них принимали суровые меры. В XX веке некоторые из них эмигрировали в Израиль.
Возникновение ереси в Новгородской республике во второй половине XV века обычно связывают с неким проповедником по имени Схария и его сторонником Истомой. Сведения об учении Схарии и его последователей весьма отрывочны и их источником является исключительно обличительная литература их церковных оппонентов. Некоторые современные учёные (Руслан Скрынников, например) предполагают, что Схария был выдуман противниками жидовствующих (Иосифом Волоцким) для дискредитации нестяжателей, то есть, сторонников Нила Сорского. Жидовствующие, по словам их противников, отрицали монашество и церковную иерархию, отвергали поклонение иконам, мощам и кресту. Строгие монотеисты, они не признавали божества Иисуса Христа, полагая его сыном человеческим и пророком, подобным Моисею. По некоторым свидетельствам, не верили они и в загробную жизнь. Кроме того, жидовствующие не принимали исчисленную дату конца света, которого многие тогда ожидали в 7000 году «от сотворения мира» (1492 от «Рождества Христова»). В счислении лет от сотворения мира они опирались на еврейский календарь, а не на принятый на Руси счёт от византийских хронографов.
По словам Иосифа Волоцкого, проповедник, известный как «Схария Жидовин», прибыл в Новгород из Киева в свите князя Михаила Олельковича в 1471 году и «совратил в жидовство» новгородских священников Алексея и Дениса, которые и стали распространять ересь в Новгороде. В дальнейшем сторонники ереси стремились получить влияние при дворе великого князя Московского Ивана III, который в те годы вёл борьбу за присоединение Новгорода. Подобно нестяжателям, они проповедовали отказ от церковного землевладения, что также не могло не находить сочувствие у московского князя. Вопрос о церковном землевладении в конце XV века приобрёл особую остроту во многом из-за того, что землевладельцы, ожидая скорую кончину мира, передавали монастырям свои владения на «помин души».
12

После аннексии Новгорода Москвой в 1478 году великий князь секуляризовал более половины земельных владений новгородских монастырей в свою пользу и сделал оригинальный политический шаг -  приблизил к себе священников Алексея и Дениса, которые в 1480 году получили места протопопов в Успенском и Архангельском соборах Москвы. Но это имело печальные последствия: их проповедь привлекла к ереси многих москвичей, в том числе, невестку великого князя Елену, приближенных великого князя, в числе которых был дипломат и писатель дьяк Фёдор Курицын. Новгородский архиепископ Геннадий доносил великому князю и митрополиту об открытой им ереси, но никаких последствий этот донос тогда не имел.
Несмотря на противодействие митрополита Московского Геронтия, Геннадию, однако, удалось заручиться поддержкой влиятельных епископов, и в 1488 году созвать собор, на котором были осуждены нераскаявшиеся новгородские еретики. В дальнейшем противники жидовствующих и нестяжателей встретили серьёзные трудности: митрополитом стал Зосима, полностью следовавший политике великого князя и, по некоторым сведениям, сам придерживавшийся еретических взглядов. На сторону противников нестяжателей перешёл религиозный деятель и писатель Иосиф Волоцкий, написавший обличительную книгу «Просветитель». Именно он способствовал распространению названия «жидовствующие», связав христианских инакомыслящих с «врагами божиими» евреями. Во многом благодаря его стараниям власти вынуждены были назначить сыск, и новый собор в 1490 году отлучил нестяжателей и жидовствующих от церкви и предал проклятию. Противники ереси, однако, были разочарованы слишком мягкими приговорами - никто даже не был казнён, а ведь требовали отступников «жечи и вешати».
После собора политическое влияние нестяжателей и «жидовствующих» не пошатнулось: Зосима по-прежнему оставался митрополитом, к тому же, так и не состоявшийся в 1492 году конец света дал сильнейший аргумент в пользу нестяжателей. Только в 1495-м удалось сместить Зосиму, а в 1499-м, посредством сложных дворцовых интриг, вызвать гнев великого князя на главных сторонников ереси при его дворе. Одновременно Иосиф Волоцкий и его сторонники вели борьбу против нестяжателей. Хотя позиция нестяжателей в вопросе о церковном имуществе импонировала великому князю, в его глазах они запятнали себя поддержкой опальных бояр. Этим обстоятельством воспользовался Иосиф Волоцкий. Когда на соборе 1503 года великий князь поднял вопрос о церковных имуществах, Иосиф Волоцкий призвал его на старости лет свершить душеспасительное дело - розыск и наказание еретиков. Иван III поддался нажиму.
В 1504 году под председательством митрополита Симона был созван собор, специально посвящённый искоренению ереси. Видные приверженцы ереси были преданы анафеме и сожжены, вскоре после чего ересь прекратилась.
В 1489 году новгородский архиерей Геннадий, вступая в борьбу с ересью жидовствующих и сообщая о ней ростовскому архиепископу, просит последнего посоветоваться с жившими в его епархии учёными старцами Паисием Ярославовым и Нилом Сорским и привлечь их к борьбе. Геннадий и сам хочет поговорить с учёными старцами и приглашает их к себе. Неизвестны результаты стараний Геннадия: кажется, они были не совсем таковы, как он желал. По крайней мере, больше мы не видим никаких сношений Геннадия ни с Паисием, ни с Нилом Сорским. К ним не обращается и главный борец с ересью, Иосиф Волоцкий. Между тем оба старца не относились к ереси безучастно: оба они присутствуют на соборе 1490 года, разбиравшем дело ереси жидовствующих, и едва ли не влияют на самое решение собора. Первоначально все иерархи «стали крепко» и единогласно заявили, что «вся (всех еретиков) сожещи достоит», а в конце собор ограничивается тем, что проклинает двух-трёх попов-еретиков, лишает их сана и отсылает обратно к Геннадию.
Но  важнейшим фактом жизни Нила Сорского был его протест против землевладельческих прав монастырей на соборе 1503 года в Москве. Когда собор уже близился к концу, Нил Сорский, поддерживаемый другими кирилло-белозерскими старцами, поднял вопрос о монастырских имениях, равнявшихся в то время трети всей государственной территории и бывших причиной деморализации монашества. Ревностным борцом за идею Нила Сорского выступил его ближайший «ученик», князь -инок Вассиан Патрикеев (Вассиан Патрикеев Косой (до монашества - князь Василий Иванович Патрикеев). Нил Сорский мог видеть только начало возбужденной им борьбы, он умер в 1508 году. Перед кончиной  написал «Завещание», прося своих учеников «повергнуть тело его в пустыне, да изъедят ; зверие и птица, понеже согрешило к Богу много и недостойно погребения». Ученики не исполнили этой просьбы и с честью похоронили его. Неизвестно, был ли Нил Сорский канонизован формально, в рукописях изредка встречаются следы службы ему (тропарь, кондак, икос), но, кажется, это было лишь местной попыткой, да и то не утвердившейся. Зато на всем протяжении нашей древней литературы лишь за одним Нилом Сорским в заглавиях его немногочисленных сочинений осталось имя «великого старца». Литературные произведения Нила Сорского состоят из ряда посланий к ученикам и вообще близким людям, небольшого Предания ученикам, кратких отрывочных Заметок, более обширного Устава, в 11 главах, и предсмертного Завещания. Дошли они в списках XVI-XVIII веках, и все изданы (большинство и важнейшие — крайне неисправно).
Основным сочинением Нила Сорского является монастырский устав 11 главах; все остальные служат как бы дополнением к нему. Общее направление мыслей Нила Сорского - строго аскетическое, но в более внутреннем, духовном смысле, чем понимался аскетизм большинством тогдашнего русского монашества.
 И вот теперь – главное: иночество, по мнению Нила Сорского, должно быть не телесным, а духовным, и требует не внешнего умерщвления плоти, а внутреннего, духовного самосовершенствования. Почва монашеских подвигов - не плоть, а мысль и сердце. Намеренно обессиливать, умерщвлять своё тело излишне: слабость тела может препятствовать в подвиге нравственного самоулучшения. Инок может и должен питать и поддерживать тело «по потребе без мала», даже «успокоивать его в мале», снисходя к физическим слабостям, болезни, старости. Непомерному пощению Нил Сорский не сочувствует. Он враг вообще всякой внешности, считает излишним иметь в храмах дорогие сосуды, золотые или серебряные, украшать церкви: ещё ни один человек не осужден Богом за то, что он не украшал храмов. Церкви должны быть чужды всякого великолепия; в них нужно иметь только необходимое, «повсюду обретаемое и удобь покупаемое». Чем жертвовать в церкви, лучше раздать нищим. Подвиг нравственного самосовершенствования инока должен быть разумно-сознательным. Инок должен проходить его не в силу принуждений и предписаний, а «с рассмотрением» и «вся с рассуждением творити». Нил Сорский требует от инока не механического послушания, а сознательности в подвиге. Стремясь к евангельскому идеалу, Нил Сорский, как и все направление, во главе которого он стоял, не скрывает своего осуждения тем настроениям, которые он видел в большинстве современного русского монашества. Из общего взгляда на сущность и цели иноческого обета непосредственно вытекал энергический протест Нила Сорского против монастырских имуществ. Всякую собственность, не только богатство, Нил Сорский считает противоречащей иноческим обетам. Инок отрицается от мира и всего, «яже в нем» — как же он может после этого тратить время на заботы о мирских имуществах, землях, богатствах? Иноки должны питаться исключительно своими трудами, и даже подаяния могут принимать только в крайних случаях. Они не должны «не точию не имети имения, но ни желати то стяжавати»…Обязательное для инока столь же обязательно и для монастыря: монастырь есть лишь собрание людей с одинаковыми целями и стремлениями, и предосудительное иноку предосудительно и для монастыря. К отмеченным чертам присоединялась, по-видимому, уже у самого Нила Сорского религиозная терпимость, столь резко выступившая в писаниях его ближайших учеников.
Литературным источником его сочинений был целый ряд патристических писателей, с творениями которых он познакомился особенно во время пребывания своего на Афоне. Ближайшее влияние на него имели сочинения Иоанна Кассиана Римлянина, Нила Синайского, Иоанна Лествичника, Василия Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и Григория Синаита. На некоторых из этих писателей Нил Сорский особенно часто ссылается; некоторые сочинения их и по внешней форме, и по изложению особенно близко подходят, например, к главному сочинению Нила Сорского - «Монастырскому уставу». Монастырский устав Нила Сорского, с присоединением в начале «Предания учеником», издан Оптиной пустынью в книге «Преп. Н. Сорского предание учеником своим о жительстве скитском» (М., 1849; без всякой научной критики).
1847-1849 годы – это время, когда Лев Толстой, покинув Казанский университет,  занимался жизненными исканиями. В том числе, пытался переустроить жизнь яснополянских крестьян, учить грамоте их детей. А уже в 1851 году он покидает свою усадьбу и уезжает с братом на Кавказ, в армию. Но куда он едет? Опять же, как и в Казани, в староверческий анклав казаков Северного Кавказа и живет в казачьей слободке Кабардинка.

13

Разве можно выбрасывать из биографии Льва Толстого факт его опосредованного родства с Нилом Сорским? И неужели в семье Майковых не хранилась легенда об известном и славном предке, о его философских и человеческих убеждениях? А, может быть, напротив, семья оставалась верной заветам старца, отсюда и богоборчество  Американца и его племянника Льва Толстого, протест и поиск путей к самоусовершенствованию среди старообрядцев? И не идеи ли Нила Сорского объединяли семью Толстых-Горчаковых? Вспомним его слова:  «Что такое порода? Черты предков, повторяющиеся в потомках. Так что всякое живое существо носит в себе все черты (или возможность их) всех предков… и передает свои черты, которые будут бесконечно видоизменяться, всем последующим поколениям…  Так я, Лев Толстой, есть временное проявление Толстых, Волконских, Трубецких, Горчаковых и т. д.».
Семья помогла  Толстому уехать на Кавказ от той жизни, в которой он порядком запутался к 1851 году. Толстой знал, что командующий войсками, которые должны были занять Дунайские княжества Молдавии после попытки освободительного движения в рамках европейских революций вывести ее из-под влияния России в 1848 году, был его дальний родственник, князь Михаил Дмитриевич Горчаков – участник Бородинского сражения. Из Горчаковых Лев Николаевич лучше всех знал Сергея Дмитриевича – брата командующего войсками, которому он написал письмо. А при нем  он послал прошение на имя Михаила Дмитриевича. Князь Сергей Дмитриевич ответил Льву Николаевичу чрезвычайно ласково: «Любезный граф, Лев Николаевич! Сегодня получил ваше письмо из Кизляра и при нем докладную записку о переводе вашем в действующую армию. Письмо от меня к брату Михайле уже написано и пойдет 19 числа с вашей запиской – что будет, не знаю, но написано родственно… Не понимаю одного, отчего ты не юнкер, а фейерверкер и то 4-го только класса…» В конце письма князь Сергей Дмитриевич желал Льву Николаевичу терпения и счастья.
Терпение понадобилось, потому что выяснилось другое обстоятельство: у Льва Николаевича не было выписки из Герольдии. Но все устроилось, и Толстой благодаря могущественной протекции был переведен в Дунайскую армию и произведен в прапорщики. В мае 1851 года с братом Николаем Николаевичем, командиром двадцатой артиллерийской бригады прибыли они в станицу Старогладковcкую на левом берегу Терека. Через год из-за болезни Лев Николаевич отправляется в Пятигорск. В первый же день он записывает в дневник: «В Пятигорске музыка, гуляющие, и все эти бывало бесмысленно-привлекательные предметы не произвели никакого впечатления». Прибыв к коменданту города, он сразу почувствовал своё унизительное положение самого низкого чина в артиллерии. Предполагается, по этой причине  остановился жить не в самом городе, а в маленькой слободке, которая тогда, как и в наше время, называлась Кабардинкой. Однако что такое Кабардинка? Это поселение, где проживают  староверы. И вот среди них Толстой приходит к выводу:  «Мне кажется, что все время моего пребывания здесь в голове моей перерабатывается и приготовляется много хорошего (дельного и полезного), не знаю, что выйдет из этого».
В Пятигорске он закончил свое самое первое литературное произведение – повесть «Детство». А уже во время второго приезда в Пятигорск  принял решение уйти в отставку и полностью посвятить себя литературе. Отсюда он отправил в самый лучший журнал того времени «Современник» свою повесть, где она и была опубликована. Так староверческий Пятигорск стал колыбелью литературного творчества Толстого. Работая над повестью, он задумал ещё одно произведение. Сначала у него было такое название «Письма с Кавказа». Позже оно оформилось в первый его кавказский рассказ «Набег».
В это время Лев Николаевич начал работать и над повестью «Отрочество». Здесь же, на Кавказских Минеральных Водах, он задумал написать произведение, в котором бы отразились его впечатления от Кавказской войны. В будущем эта повесть получит название «Казаки». Скорее всего, именно этого от него ожидали те, кто подготавливал Толстого к литературной и политической деятельности еще со времени его пребывания в староверческой Казани. На склоне лет он говорил, что его жизнь можно разделить на семь периодов, и тот, который он провёл на Кавказе, был одним из самых главных.
Но чтобы понять, о чем идет речь, нужно знать историю казаков-старообрядцев на Северном Кавказе. После проведения патриархом Никоном церковных реформ, вызвавших,  гражданский раскол в русском обществе, немалое число расколоучителей бежало на Дон, способствуя формированию и распространению идеи о том, что «светлая Росия потемнела, а мрачный Дон воссиял и преподобными отцами наполнился, яко шести-крыльнии серафимы налетеша». Один из своих новых городков донские старообрядцы даже называли Новым Иерусалимом. Но в конце 1680-х годов они терпят поражение – было разгромлено несколько религиозных центров, а власть в Войске вновь захватили сторонники «еретической» Москвы. Часть донцов-старообрядцев бежала на юг, в том числе, во владения шамхала Тарковского, а также на Кубань. На юге старообрядцы искали землю обетованную, оставив позади «ад» севера России.
В конце  1680-х – начале 1690-х годов на Северном Кавказе, входящем тогда в Крымское ханство, появились первые группы донских по происхождению казаков-старообрядцев, потерпевших поражение на Дону.  Крымский хан довольно лояльно отнесся к появлению «кяфиров» , разрешив им построить укрепленный городок в междуречье Кубани и Лабы, «а спомогатъ им в том городовом деле велел, и суду чинить и кочевать около их казачья жилья и беречь их Казыева улусу татарам».
Вскоре казаки стали получать жалованье от крымского хана, участвовать в набегах татар на Дон, им была дарована свобода в вопросах внутреннего самоуправления, приобретении рабов, перемещении по территории ханства. Впоследствии большинство казаков переселяется в крепость Копыл, оттуда, в начале XVIII века – в местечко Хан-Тепеси (Ханский холм), что на расстоянии четырех часов от крепости Темрюк, в окрестностях рек Анапа и Пучгаз.
Первые кубанские казаки, несмотря на имевшие время от времени случаи обратного возвращения на Дон, заложили прочные основы долговременного заботливого к ним отношения правящей династии Гиреев. Основой тому послужил не столько военно-политический расчет ханов на казаков как отличных воинов, а коллективная позиция самих казаков, выраженная в их желании стать верноподданными правителей Крыма – что сулило несомненные выгоды. Подтверждением тому - документ из фонда №111 РГАДА, который  был недавно введен в научный оборот: «По приказу превысокаго хана, дан сей указ. Которые казаки исстари наши живут на Темрюке и на Кубани и служат с нами, и за службы их в Крым и ис Крыму назад их пропускать, по дорогам и по перевозам и по пристанищам никому не держать и никаких взятков не брать, и в новом городке и в таба-ковском пристани и в других пристанищах и в перевозех вышеозначенных казаков никому не держать. И везде сей указ осмотри пропущать, и с них и с лошадей и с рухледи их пошлин и перевозных денег неимать и никаких обид им не чинить для того что изстари наши слуги чтоб против других их не ставить. И по сему указу были б все послушны. У того листа приписано хановою рукою имянно и печать. А в печати написано имя Девлет Герей хана Селим Гиреева ханов сын». Между тем, по российско-турецкому мирному договору 1700 года был взаимный запрет принимать беглых. И есть мнение, что хан даже поплатился за нарушение мирного договора престолом, вызвав недовольство Порты.
Уверенность беглых казаков в своей безнаказанности не ускользнула от азовского губернатора И.А. Толстого, писавшего осенью 1708 года своему брату П.А. Толстому (тому самому Петру Андреевичу Толстому, предку Льва Николаевича,  который служил Петру Первому и попал в опалу и был сослан на Соловки после его смерти), на тот момент -  российскому послу в Стамбуле,  о том, что И. Некрасов, принятый кубанцами, «непрестанно посылает от себя на море к Азову и под Азовские городки для воровства...которые посыланные от него ныне все проехав Кубань в лотках на море рыбных ловцов ... разграбили и ватаги... били и много рабочих людей побрали с собою в неволю…»
Петр Первый уже в декабре 1708 года повелел азовскому губернатору И.А. Толстому «О Некрасове, как возможно домогатца, и писать в Царь-город, чтоб ево и протчих воров на Кубань не принимали и к нам взаимно писали...» Российская дипломатия в лице Г.И. Головкина и П.А. Толстого предприняла активные меры, направленные на достижение договоренности с султанским двором и ханом Девлет-Гиреем II по поводу выдачи казаков.
Но, несмотря на уговоры российского посланца В. Блеклого, отправленного в Крым по именному царскому указу, богатые подарки, Девлет-Гирей выразился в июле 1709 года так: «Что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел». Хан, надеялся в предстоящей войне Турции с Россией использовать казаков как проводников и их великолепную конницу и лишь ограничился отговорками о своем нежелании видеть их на территории ханства, складывая с себя, тем самым, всякую ответственность за возможные в дальнейшем антироссийские действия со стороны последних.
А кто же такой Некрасов? Heкpас, Некрасов Игнат Фёдорович ( 1660-1737) был активным участником Булавинского восстания 1707-1709 годов и одним из ближайших сподвижников Кондратия Булавина. Участвовал в восстании с самого начала и продолжал борьбу с царскими войсками после его подавления. После окончательного поражения осенью 1708 года часть донских казаков во главе с атаманом Некрасовым ушла на Кубань - территорию, принадлежавшую в то время Крымскому ханству. Всего вместе с Некрасовым ушло, по различным данным от 2 тысяч (500—600 семей) до 8 тысяч казаков с женами и детьми. Объединившись с ушедшими на Кубань ещё в 1690-х годах казаками-старообрядцами образовали первое казачье войско на Кубани. Основную окраску некрасовскому казачьему войску придавало религиозное отщепенство - старообрядчество, возведенное в подвиг и дышавшее непримиримым фанатизмом. Крымский хан и татары сумели использовать эти качества «игнат-казаков». В лице их они нашли стойких и озлобленных противников русских войск и тех казаков, которые были на стороне правительства Российской империи. Вражда 6еглецов, зародившаяся на Дону, перенесена была на Кубань. Некрасовцы превратились не только в подданных татар, но и в их союзников. Приверженность их к ханам была так велика, что последние употребляли некрасовцев против внутренних смут и для подавления волнений среди татар. При набегах же и войнах с русскими некрасовцы становились в ряды врагов России и были наиболее стойкими её противниками. Татары, дав им убежище, предоставили полную свободу в делах веры и внутренних распорядков. У казаков осталось свое управление, свои выборные власти, как на Дону. Они поселились на Средней Кубани (на правом берегу реки Лаба, недалеко от её устья), в урочище у современной станицы Некрасовской. Но вскоре заняли место в центре бывшего царства Босфорского. По указанию Крымского хана,  осели тремя городками - Блудиловским, Голубинским и Чирянским, на Таманском полуострове между Копылом и Темрюком. Городки эти, названные так по именам тех станиц, из которых прибыла на Кубань главная масса беглецов, были укреплены земляными валами и увезенными с Дона шестью медными и одной чугонной пушками. К казакам стали присоединяться беглые с Дона и простые крестьяне. Община некрасовских казаков возросла численно и окрепла экономически. Игнат Некрасов продолжил свою войну с ещё большим усердием.
В 1711 году, во время неудачного похода Петра Первого на Прут,  его казаки опустошили вместе с татарами русские селения в Саратовской и Пензенской провинциях. Петр приказал наказать некрасовцев и их союзников за набег. Казанскому и Астраханскому губернатору Апраксину приказал двинуть на Кубань отряд из русских регулярных войск, яицких казаков и калмыков. Было разорено несколько поселений, расположенных по правому берегу Кубани, и в том числе некрасовские селения. Это была первая кара, постигшая некрасовцев на новом их местожительстве. Два года спустя сам Некрасов, его сподвижники Сенька Кобыльский и Сенька Ворыч с казаками участвовали в опустошительном набеге крымского хана Батыр-Гирея на Харьковскую губернию, а в 1715 году он организовал целый отряд шпионов, посланных на Донщину и в украинские города. Около 40 человек под предводительством беглого монастырского крестьянина Сокина  проникли в верховья Хопра и в Шацкую провинцию Тамбовской губернии. Под видом нищих и монашествующей братии они высматривали расположение русских войск и подговаривали население к побегу на Кубань. Но скоро действия этих шпионов были обнаружены и многие из них поплатились головами за свою дерзкую попытку. Еще два года спустя, в 1717 году некрасовцы в составе отряда кубанских горцев под предводительством султана Бахты-Гирея громили селения по Волге, Медведице и Хопру. Сам Некрасов со своими казаками не щадили никого и жестоко вымещал свою злобу против гонителей Раскола на мирном населении. Только соединенными силами войскового атамана Фролова и Воронежского губернатора Колычева были разбиты татарские войска и вместе с ними потерпели поражение и свирепые некрасовцы. В 1736 году Крымский хан посылал в Кабарду татар и некрасовцев «для взятия языка». В 1737 году они вместе с татарами и черкесами разорили и сожгли Кумшацкий городок на Дону. В последующее время не упускали ни одного случая в набегах горцев и татар на русские владения и только после 1737 года, после  смерти Игната Некрасова, положение на границе начало стабилизироваться. В 1735-1739 годах Россия несколько раз предлагала некрасовцам вернуться. Соглашению мешали различные условия, выставленные для переселения обеими сторонами. Некрасовцы не шли обратно в Poccию, боясь главным образом бесправия: лишения в России казачьего самоуправления и гонения на Раскол.
В царствование Анны Иоанновны игнат-казаки были так стеснены русскими войсками, что Крымский хан пытался переселить их в Крым к Балаклаве. Попытка не удалась, и некрасовцы остались на Кубани. Во время занятия Таманского полуострова русскими в 1777 году они передвинулись на левый берег реки Кубани. Не имея возможности противостоять правительственным войскам,  вошли в соглашение с турками, приняли турецкое подданство и начали переселение в турецкие владения на Дунае. Но до 100 семей игнат-казаков остались на левой стороне Кубани, живя в горах вместе с черкесами. С этими, оставшимися на Кавказе некрасовцами, вошли в соприкосновение черноморцы, переселившись на Кубань. Бывших запорожских казаков некрасовцы приняли враждебно. Периодически стали возникать случаи столкновений. В 1793 году Головатый донес Суворову, что на казачий пикет под командой войскового полковника Чернышева, стоявший у Темрюкского гирла, ночью 9 апреля напали 20 человек, переехавшие с противоположной стороны Кубани на лодках. Чернышев, быстро соединив два пикета в одну команду, вступил в перестрелку с нападавшими. Из черноморцев ранен был старшина Чернолес и слегка три казака. На другой день утром найдены были в камышах 4 умерших от ран человека, которые по одежде и другим признакам, оказались некрасовцами. Иногда черноморцы, принимая их по одежде за своих, попадали к ним в плен. В горах Кубани появилось большое количество русских людей, плененных черкесами и некрасовцами. В конце XVIII и начале XIX столетий, остававшиеся на Кубани некрасовцы, частью перешли к своим единоверцам на Дунай и выселились в Анатолию, а частью, в единичных случаях, растворились в черкесской массе, слившись с
ней.


15


Историки говорят, что православная Россия, препятствуя старообрядцам на Северном кавказе иметь своих священнослужителей, рукоположенных в Константинополе, отняла в начале XVIII века у донских казаков все условия для свободной, полноценной во всех отношениях жизни, руководствуясь государственными интересами превращения донского казачества в служилое, подконтрольное режиму сословие. Мусульманские же государства – Крымское ханство и Османская империя – руководствуясь в принципе теми же интересами, надеясь найти в лице казаков активных врагов России (что можно было с немалой выгодой использовать в собственных целях), предоставили беглым донцам возможность исповедовать их религию и жизненные устои. Это случилось в середине восемнадцатого века, когда старообрядцы все-таки обрели своего пастыря. И кубанские казаки не преминули воспользоваться всеми преимуществами нового подданства, в массе своей верой и правдой служа правящим династиям Османов и Гиреев.
Но  стоит ли идеализировать поступки кубанских казаков, носивших нередко жестокий и сомнительный характер? Они убивали, грабили население приграничных российских территорий, обманом захватывали в плен «языков»,  занимались работорговлей и сами держали рабов. Пленопродавством занимались еще «старые» кубанские казаки. Казаки-некрасовцы,  «преуспели» на этом неблаговидном «поприще». Когда, например, в 1739 году на Кубань был отправлен от Войска Донского базовый татарин Айтак – с письмами об обмене пленными – то согласившийся с предложением донцов кубанский сераскер Селим-Гирей «приказал... невольников сыскивать и определил на то людей нарочных татар, чтоб ездили с тем Айтаком и покупали у изменников некрасовских казаков пленников, у коих изменников имелось более полону, нежели как у татар».
Заложив основы для формирования ханского казачьего войска, крымские ханы не препятствовали в дальнейшем притоку беглых, в  том числе, старообрядцев на Кубань.
Некрасовцы на протяжении десятилетий активно занимались «сманиванием», причем царские власти, Войско Донское  не сумели создать действенной системы пресечения агитации в России  некрасовских шпионов, жестоко карая при этом попадавших в плен агитаторов  или казаков, заподозренных в измене, организовывая широкомасштабный сыск.
Старообрядцы бежали на Северный Кавказ – как в «царство древлего благочестия». Такому впечатлению способствовала пастырская деятельности на Кубани в начале 1750-х годов старообрядческого епископа Анфима. Говорят, что склонный к авантюризму Анфим, проживавший в то время в европейской Турции, охотно откликнулся на приглашение казаков-некрасовцев, прибывших к нему с посольством в 1753 году. Но еще до приезда епископа на Кубань в регионе ранее имелся старообрядческий епископ Феодосии. Новый пастырь рьяно взялся за дело – он посвятил в сан епископа двух человек, еще одного – в сан архимандрита, а «по слободам многое число попов, и дал им универсалы, чтоб иметь им по своим обрядам церковное служение». Однако отношения епископа с казаками скоро испортились – священник стал претендовать на роль не только духовного, но и светского лидера, угрожая непокорным казакам анафемой, осмеливаясь вступать в споры даже с войсковым атаманом. Но еще донские казаки, пользуясь неразвитостью церковной организации на Дону,  сами вмешивались в дела церкви, а священники никогда не имели сколь-нибудь серьезного влияния на решения Войскового круга. И епископа Анфима изгнали с Кубани, что было инициировано некрасовскими казаками. Тем не менее, считают историки, результаты его миссии следует признать весомыми. Вероятно, можно даже говорить о новом этапе в развитии старообрядческой церкви на Северо-Западном Кавказе конца XVII-XVIII веков. Он  возвел и освятил одну из первых церквей на кубани. Что касается староверческого  монастыря, то этот религиозный центр казаков находился, очевидно, в исключительно защищенном и малолюдном месте, недоступном всему контингенту восточнославянского (православного) населения Крымского ханства.
К тому времени, когда Лев Толстой прибыл на Северный Кавказ, здесь была учреждена Кавказская епархия. Ей бы присвоен третий класс и степень после Симбирской епархии. Сам Николай Первый повелел, чтобы епископ новой епархии именовался не Ставропольским и Кавказским, как предполагал Св. синод, а Кавказским и Черноморским, подчеркнув этим роль правящего епархией архиерея как Кавказского иерарха. Открытие ее произошло в разгаре длительной и ожесточенной войны с Шамилем. Епархии не удалось парализовать вредное влияние старообрядчества на ее Кавказскую паству. Положение еще больше осложнялось тем, что старообрядцы не пытались распространять христианство среди мусульман и язычников, а навязывали его нестойкому в вере православному населению, возбуждая в нем дух вражды к Православной церкви. Соседние казачьи полки – Кизлярский и Моздокский - тоже были на пути к полному переходу в старообрядчество. Владыка Иеремия горячо взялся за дело подъёма религиозно-нравственного состояния линейного казачества. Он предполагал изыскать средства к восстановлению и украшению православных храмов в Кавказском линейном войске, заменить полуграмотное и невежественное духовенство богословски образованными, ходатайствовать об открытии упразднённого в своё время Моздокского викариатства. Но эта его деятельность была грубо прервана в самом начале, и владыку Иеремию постигло разочарование.
У него произошли распри с командующим Кавказским корпусом Нейгардтом. В ответ на доклад архиерея о совращении большого числа православных казаков в старообрядчество тот, отрицая этот факт,  утверждал, что линейные казаки уже при своём переселении на Кавказ придерживались старообрядческой веры. В столкновении владыки Иеремии с червленскими казаками крайне недвусмысленно вел себя и наказный атаман Кавказского линейного войска Николаев. Он был в числе тех, кто плёл сети тонкой интриги против архипастыря.
В условиях тех лет, когда Кавказская война с Шамилем была ещё в полном разгаре, было крайне рискованным шагом возбуждать против военных властей раскольничью часть линейных казаков.
Кто такой Шамиль? Предводитель кавказских горцев, в 1834 признанный имамом теократического государства Северо-Кавказский имамат, в котором объединил горцев Западного Дагестана и Чечни, а затем и Черкесии. До заключения перемирия при штурме Гуниба в 1859 князем Барятинским энергично вёл борьбу против Российской империи. В 1850-х годах движение Шамиля пошло на спад. Накануне Крымской войны 1853—1856 годов он, в расчете на помощь Великобритании и Турции, активизировал свои действия, но потерпел неудачу. Заключение Парижского мирного договора 2856 года после окончания войны России с Турцией  года позволило ей сосредоточить против Шамиля значительные силы: Кавказский корпус был преобразован в армию (до 200 тысяч человек). Новые главнокомандующие - генерал Николай Муравьев и генерал Александр Барятинский  продолжали сжимать кольцо блокады вокруг имамата. В апреле 1859 года пала резиденция Шамиля - аул Ведено. А к середине июня были подавлены последние очаги сопротивления на территории Чечни. После того как Чечня была окончательно присоединена к России, война продолжалась ещё почти пять лет. Шамиль с 400 мюридами бежал в дагестанский аул Гуниб. 25 августа 1859 года он вместе с 400 сподвижниками был осажден в Гунибе и 26 августа сдался в плен на почетных для него условиях.
После приема в Петербурге императором ему была отведена для жительства Калуга. В августе 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль вместе с сыновьями Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи принес присягу на верноподданство России. Спустя три года Высочайшим Указом Шамиль был возведен в потомственное дворянство. В 1868 году зная, что Шамиль уже немолод и калужский климат не лучшим образом сказывается на его здоровье, император решил выбрать для него более подходящее место, каковым стал Киев. В 1870 году Александр II разрешил ему выехать в Мекку для паломничества. После совершения хаджа он посетил Медину, где и скончался в феврале 1871 года. Похоронен в Медине на кладбище Аль-Бакия (ныне Саудовская Аравия).
А в период активизации  действий Шамиля против русских войск на Северном Кавказе на владыку Иеремию посыпались обвинения, против него плелись интриги, можно сказать, что он попал в сложный «дипломатический переплет». Опираясь на «дипломатическую» лояльность  военных и духовных властей, на своих высоких покровителей, гребенцы-старообрядцы хитроумно рассчитали все свои шаги против епархиального начальства. Они хорошо понимали тогдашнее напряжённое положение военных дел на Северном Кавказе, прекрасно сознавая, что в то боевое время нельзя было не считаться с гребенскими казаками, как с влиятельной силой, обладавшей неоспоримыми военными заслугами и блестящим историческим боевым прошлым. Военные власти Кавказа, став на защиту гребенцев, не только не поддержали владыку Иеремию на первых порах его деятельности, хотя бы тактичным разъяснением специфических особенностей Кавказа и задач линейного войска, но вероломно устроили ему тяжёлую каверзу. Она заключалась в том, что в связи с утверждением нового положения о Кавказском линейном войске, указом Святого Синода от 19 июля 1845 года неожиданно все православное духовенство около ста линейных казачьих станиц было отделено от Кавказской епархии и подчинено обер-священнику Кавказского отдельного корпуса Михайловскому. Центром церковного управления для него стал теперь Тифлис, который во времена Кавказских войн был даже менее доступен, чем прежние центры Астрахань и Новочеркасск. Количество приходов, оставшихся в Кавказской епархии после этого «разделения» церквей стало совсем незначительным, охватывая лишь Черноморию и часть Ставрополья. Это решение настолько подломила Иеремию, что он стал ходатайствовать об увольнении его с Кавказской кафедры. Однако власти  просили владыку не оставлять Кавказской епархии. Он ещё  надеялся, что ему удастся возвратить линейные казачьи церкви в Кавказскую епархию, хотя уже понимал свою ошибку, дапущенную в конфликте с гребенскими старообрядцами и с военными властями Северного Кавказа.
Архиепископ Воронежский и Задонский  Игнатий, пользуясь своими светскими связями, намеревался исправить неблагоприятно сложившееся для Кавказской епархии положение. Однако и он оказался бессилен что-либо изменить. Именно в это время близилась к развязке война с Шамилем покорение Кавказа. Не в интересах командования Кавказской армии было возбуждать недовольство среди линейных казаков-старообрядцев.
Владыка Иеремия, находясь вдали от своей бывшей паствы, надеялся, что осуществление широких задач нового общества среди исповедовавших ислам горцев станет возможным  после военного разгрома фанатического мюридизма, объявившего русским священную войну-газават, и сдачи Шамиля в руки князя Александра Барятинского. Когда это произошло, он понял,  что теперь не за горами тот день, когда будет устранена вопиющая и неразумная мера по отделению церквей Кавказского линейного войска от юной тогда Кавказской епархии.
Толстой же приехал на Северный Кавказ в 1851 году, в разгар войны с Шамилем и обострения конфликта между  Иеремией и военным руководством, опиравшемся на казаков-старообрядцев. По сути дела, шли две войны: «горячая» - с Шамилем, и «холодная» - между Расколом и русской православной церковью.
Случайно ли к этому времени  относится замысел его повести «Казаки»? Вначале они были задуманы как небольшая поэма из жизни казачества. Начало было написано в народно-песенном стиле. Однако в процессе работы Толстой отказался от несвойственной ему песенно-сказовой формы и создал реалистическую повесть. Работа над повестью длилась, с перерывами, 10 лет, с 1852 -го по январь 1863- го. Считается одним из  его самых поэтических произведений. Описаны  мужественные образы простых казаков - дяди Ерошки, Марьяны, Лукашки, величавых и прекрасных, как сама природа, не знающих внутреннего разлада. Сильные и душевно здоровые, трудолюбивые и вольные, они противопоставлены в повести офицеру-аристократу Оленину с его неудовлетворенностью собой, разочарованием в цивилизации и туманными стремлениями к внутреннему совершенствованию. В «Казаках» запечатлено резко отрицательное отношение к пустой и фальшивой дворянской среде и тяготение к простой, здоровой народной жизни. Утверждение морального превосходства простых людей из народа над представителем дворянского общества составляет идейное содержание повести. Но нигде и никогда не говорится в опубликованных рецензия, что речь тут идет – о казаках-староверах и их укладе жизни, которую и воспел Толстой. Повесть  была напечатана в 1863 году в журнале «Русский вестник». И она, несомненно, вносила свой вклад в «холодную» войну на Северном Кавказе на стороне старообрядцев.
Но 14 сентября 1867 года сбылась мечта Иеремии, когда в Ставрополе получили указ Св. Синода о подчинении духовенства Кавказского линейного казачьего войска Кавказской епархии.
Но почему же Толстой пошел в своем творчестве, так сказать, против семьи, против своего замечательного предка Петра Андреевича Толстого и его брата Ивана Андреевича, которые столь усердно служили  Никонианской православной церкви, государству российскому и Петру Первому и активно боролись с казаками-старообрядцами? Может быть, потому, что никто и никогда не забывал в роду Толстых о тех мучениях, на которые обрекли русские цари Петра Андреевича и его семью. Сослав на Соловки за верную службу? И не из протеста ли против Романовых  действовал на «Надежде» граф Толстой-Американец, когда  прибивал бороду корабельного священника к палубе, когда уничтожал документы судна, шедшего к берегам Японии с важной дипломатической миссией? А потом бесследно пропал, будучи высаженным на берег до окончания плавания…



16

Следующий «семейный», выраженный в литературной форме поступок Льва Толстого отмечен на Крымской войне. Тут он прямо вступился за семью, представленную в Севастополе  главнокомандующим М.Д. Горчаковым. Да так, что это его заступничество навсегда вошло в историю севастопольских сражений. Нет, речь не идет о «Севастопольских рассказах» и о матросе Кошке…
Толстой покинул Северный Кавказ перед  началом  Крымской войны. Он перевелся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854-го по конец августа 1855-го был в Севастополе.
Крымская война началась в 1853 году. Тогда Англия и Франция заключили секретный договор, направленный против России. Ошибочным оказался и расчет Николая Первого  на то, что Франция не имеет достаточных военных сил для ведения агрессивной политики в Европе, а Наполеон III будет озабочен внутренними делами - укреплением своих позиций. Наполеон III стремился к «небольшой», но «победоносной» войне.  Австрия, на сотрудничество которой так надеялся Министр иностранных дел Нессельроде, проводивший политику против Франции, опасаясь усиления влияния России на Балканах, готова была поддержать любую акцию, направленную против нее. Таким образом, Крымская война началась в обстановке дипломатической изоляции России. Ей предстояло вести войну без союзников против коалиции развитых капиталистических государств.
Царь и его сановники полагались на неограниченные людские и материальные ресурсы России. Однако и этот расчет оказался ошибочным. Однако истрики характеризуют Крымскую войну как захватническую с обеих сторон. Если Россия стремилась к захвату черноморских проливов и расширению своего влияния на Балканах, то Англия и Франция добивались полного ее вытеснения  с берегов Черного моря и с Кавказа. Османская империя также преследовала в этой войне свои реваншистские цели.
Весной Николай Первый  обнародовал манифест  о защите православной церкви в Османской империи и об оккупации Дунайских княжеств. 21 июня русская армия в составе 82 тысяч солдат под командованием князя М. Д. Горчакова перешла реку Прут и в течение месяца оккупировала Молдавию и Валахию. 27 сентября 1853 года султан предложил России в 18 дней очистить Дунайские княжества, а через неделю, не дожидаясь срока истечения ультиматума, началось наступление турецких войск на Дунае и в Закавказье.
С момента объявления войны России Англия и Франция пытались расширить направленную против нее коалицию. Они плели сложные дипломатические интриги, чтобы вовлечь в коалицию Австрию, Пруссию, Швецию и Саксонию. Но удалось склонить лишь Сардинию, пославшую в Россию 15 тысяч солдат.
2 сентября 1854 года войска союзников начали высадку в Крыму близ Евпатории. Вскоре на реке Альме, по пути к Севастополю, произошло первое сражение, проигранное командующим войсками в Крыму А. С. Меншиковым. Путь на Севастополь был открыт. 13 октября произошло сражение под Балаклавой, а 24 октября - уже на подступах к Севастополю. Оба они были проиграны русским командованием. Началась героическая оборона Севастополя, длившаяся 349 дней. Оборону возглавили начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал В. А. Корнилов, а после его гибели в самом начале осады - П. С. Нахимов. Выдающуюся роль в организации обороны Севастополя сыграли контр-адмирал В. И. Истомин, инженер-полковник Э. И. Тотлебен и генерал-лейтенант артиллерии С. А. Хрулев. Лев Толстой остался в истории  Крымской войны как участник защиты Севастополя.
В начале июня 1855 года союзники предприняли общий штурм Севастополя, отбитый с крупными для них потерями. 28 июня во время особенно интенсивного обстрела города был смертельно ранен Нахимов. Сменивший на посту командующего русских войск в Крыму Меншикова М. Д. Горчаков (тот самый родственник Льва Толстого, к которому он обратился в 1851 году с просьбой зачислить его в армию на Северном Кавказе) в сражении при Черной речке четвертого августа предпринял неудачную попытку заставить союзников снять осаду Севастополя. Пятого августа неприятель предпринял новую интенсивную бомбардировку Севастополя, а 27 августа начал его решительный штурм. После ожесточенного артиллерийского обстрела колонны англо-французских войск двинулись на приступ и ценой огромных потерь овладели Малаховым курганом. Положение Севастополя оказалось безнадежным. Было принято решение оставить город и по наплавному мосту перейти на северную сторону Севастопольской бухты. Когда союзные войска ворвались в Севастополь, они нашли там одни развалины и вернулись в свой лагерь.
За оборону Севастополя Толстой был награждён орденом Св. Анны с надписью «За честь», медалями «За защиту Севастополя 1854—1855» и «В память войны 1853—1856 гг.». Окружённый блеском известности, пользуясь репутацией храброго офицера, Толстой имел все шансы на карьеру, но сам себе испортил её, написав несколько сатирических песен, стилизованных под солдатские. Одна из них посвящена неудаче военной операции 4 (16) августа 1855 года на Черной речке, когда генерал Реад, вроде бы неправильно поняв приказание главнокомандующего М.Д. Горчакова, атаковал Федюхины высоты. Песня под названием «Как четвёртого числа, нас нелёгкая несла горы отбирать», задевавшая целый ряд важных генералов, имела огромный успех. Но Лев Толстой держал за неё ответ перед помощником начальника штаба А. А. Якимахом. Вот текст этой песни: «Как четвертого числа Нас нелегкая несла  Горы отбирать. Барон Вревский генерал  К Горчакову приставал, Когда подшофе. «Князь, возьми ты эти горы, Не входи со мною в ссору, Не то донесу».  Собирались на советы  Все большие эполеты, Даже Плац-бек-Кок.
Полицмейстер Плац-бек-Кок Никак выдумать не мог, Что ему сказать. Долго думали, гадали, Топографы все писали На большом листу. Гладко вписано в бумаге,  Да забыли про овраги,  А по ним ходить.... Выезжали князья, графы, А за ними топографы  На Большой редут. Князь сказал: «Ступай, Липранди». А Липранди: «Нет-с, атанде,  Нет, мол, не пойду. Туда умного не надо, Ты пошли туда Реада, А я посмотрю...». Вдруг Реад возьми да спросту И повел нас прямо к мосту:  "Ну-ка, на Уру".  Веймарн плакал, умолял,  Чтоб немножко обождал.  «Нет, уж пусть идут».  Генерал же Ушаков, Тот уж вовсе не таков:  Все чего-то ждал. Он и ждал да дожидался, Пока с духом собирался  Речку перейти. На Уру мы зашумели,  Да резервы не поспели, Кто-то переврал.  А Белевцев-генерал Все лишь знамя потрясал, Вовсе не к лицу. На Федюхины высоты Нас пришло всего три роты, А пошли полки!...  Наше войско небольшое,  А француза было втрое, И сикурсу тьма. Ждали - выйдет с гарнизона  Нам на выручку колонна, Подали сигнал.  А там Сакен-генерал Все акафисты читал Богородице.  И пришлось нам отступать,  Р...же ихню мать,  Кто туда водил».
Ну чем не хулиганская выходка сродни тем, которые делал Толстой-Американец? И чем эта песня отличается от  безымянной «Гавриилиады» князя Горчакова? Но если Горчаков унес тайну авторства с собой в могилу, то Льву Толстому пришлось отвечать за свою-«солатскую» «песню» карьерой. Но это была жретва ради семьи. Толстой защитил главнокомандующего Горчакова. Но, как и в случае с Пушкиным, дальнему потомку Горчакова-поэта, не удалось скрыть свой трагический просчет в ситуации на Черной речке. Хотя он и очень старался это сделать.

17


Князь Михаил Дмитриевич Горчаков -  русский военачальник, генерал от артиллерии, генерал-адъютант, троюродный дядя Льва Толстого.
В сражении у Черной речки объединённые франко-сардинские войска нанесли поражение русской армии, пытавшейся снять блокаду с Севастополя. В битве принимало участие примерно по 60 тысяч человек с обеих сторон. Вот какое настроение было у командиров Украинского и Одесского полков Бельгарда и Скьюдери, которые должны были начать атаку: «Наступила ночь с 3 на 4 августа. Собственно все понимающие военное дело генералы были твердо убеждены, что на другой день произойдет катастрофа. «Генерал Реад.  предчувствует, что он не переживет завтрашнего дня, - передавал ординарец, - тяжело было смотреть на старика». Выслушав это, генерал Скюдери сказал: «Реада томит одинаковое предчувствие с нами. Припомните мои слова: многих, в том числе и нас с Бельгардом, не досчитаются завтра в наших рядах, недаром гложет меня тоска».
Военные критики сражения при Черной речке недоумевали и возмущались не только нелепым, невозможным основным заданием  Горчакова - взять штурмом, в лоб, отвесные прекрасно укрепленные высоты, выбив оттуда армию, в полтора раза большую, чем силы атакующего, но они удивлялись также и образу действий главнокомандующего, вводившего в сражение по частям, прямо на убой, сначала 12-ю, потом 7-ю, затем 5-ю, 17-ю дивизии, бросая полк за полком в битву, не установив между ними никакой связи. Он как бы забывал о них и никакой поддержки ни разу за все часы битвы ни одной из этих частей не оказал. Но в этом губительном постепенном введении в бой последовательно истребляемых неприятелем частей обвиняли не только Горчакова, но и генерала Реада.
Как это часто бывает, возмущение за бесцельно и бессмысленно погибших людей искало непосредственного виновника и нашло его в бароне Вревском. До царя было далеко, да и июльской переписки его с М. Д. Горчаковым, в которой тот оправдывал себя, никто тогда еще не знал. Самого М. Д. Горчакова считали слабовольным стариком, поддавшемся чужому внушению, а в генерал-адъютанте Вревском, всячески подбивавшем главнокомандующего, именно и увидели истинного виновника бесполезного, страшного побоища. Справедливость требует заметить, что, по-видимому, сам барон Вревский понял всю моральную невозможность для себя лично вернуться здравым и невредимым с поля битвы. Он побывал в самых опасных местах боя. Осколком ядра убило под ним лошадь, и он упал на землю. Сейчас же пересев на другую, он тихим шагом поехал к Горчакову, который стал убеждать его хоть на время удалиться и оправиться от ушибов. Вревский остался. Другое ядро сорвало с него фуражку движением воздуха и контузило его. Вревский не трогался с места. Третье ядро раздробило ему голову. Горчаков объезжал первую линию войск, когда ему доложили о смерти барона Вревского. Князь как будто этого только и ждал: он приказал находившемуся при нем начальнику Курского ополчения отвести войска с поля битвы к Мекензиевой горе. Началось общее отступление, и к трем часам дня в кровавой долине Черной речки остались лишь трупы и раненые.
По официальным данным, потери русских были таковы: 260 офицеров и 8010 нижних чинов. Но по частным сведениям, потери доходили до 10 000. Фельдмаршал Паскевич, например, считал, что русских выбыло из строя четвертого августа именно 10 000 человек. Потери союзников были равны, по официальным, явно преуменьшенным, французским данным, 1747 человекам, причем убитых было будто бы всего 196 человек, а раненых 1551 человек. Более достоверна общая цифра потерь союзников в 1800 человек с небольшим, из них убитыми всего 172 солдата и 19 офицеров. Позиции союзников были исключительно сильны. Били они по русским войскам, сами будучи отлично прикрыты от действия нашего артиллерийского и ружейного огня.
А вот как рисуется дело в письме М. Д. Горчакова военному министру Долгорукову, написанном на другой день после сражения. Главная роль в диспозиции предназначалась двум генералам: Реаду и Липранди. Реад должен был со своими двумя дивизиями стать около Федюхиных гор, завязать артиллерийский бой, но не атаковать эти горы без специального, особого приказания от Горчакова. А генералу Липранди было приказано овладеть высотами близ Чоргуна. Дальше Горчаков предполагал двинуть пехоту обеих реадовских дивизий на подкрепление Липранди, а против Федюхиных гор оставить артиллерию Реада, которая и должна была продолжать обстрел, но отнюдь не делать попыток овладеть Федюхиными горами.

Несчастья начались в первый же момент. В четыре часа утра Липранди и Реад с частью резерва заняли указанные позиции. «Я,- писал Горчаков,- послал тогда моих адъютантов сказать генералам Липранди и Реаду начинать дело». И тут произошла очень странная история, которой суждено навсегда остаться не вполне выясненной, потому что Реад был убит в начале боя и никому не сказал перед смертью, о чем он говорил с адъютантом Горчакова. Горчаков пишет: «В тот момент, когда мой адъютант передал ему вышеупомянутый приказ, он (Реад) спросил, желаю ли я , чтобы он атаковал. Адъютант ему сказал: «Главнокомандующий только отдал приказ начать сражение (commencer le combat)», на что Реад ответил: «Хорошо, я буду бомбардировать неприятеля». А затем вдруг, по неизвестной причине, Реад, вопреки приказу, двинул свои дивизии прямо на Федюхины горы!» «С этого момента я увидел, что дело было испорчено, - пишет Горчаков, - и, смотря на дивизии Реада, которые взбирались на гору, я был поставлен в необходимость направить им в подкрепление ближайшие войска, а именно 5-ю дивизию, находившуюся в резерве, и три полка от войск Липранди. Между тем неприятель притягивал значительные подкрепления к Федюхиным горам и окрестностям их. Он развернул на различных пунктах более 50 тысяч человек, а наши войска были введены в бой частями, и атака не могла более иметь никакого успеха, потому что обе разбитые дивизии Реада были уже отброшены от гор с огромною потерею. Надо было прекратить бой».
Историки считают версию Горчакова явным желанием свалить всю вину на очень храброго и толкового генерала Реада, который будто бы даже не то что не понял приказа главнокомандующего (он будто бы даже сказал адъютанту слова, подтвердившие, что он прекрасно все понял), а, напротив, поняв приказ, ни с того ни с сего немедленно начал действовать сознательно вопреки приказу. Это - нечто уже совсем невероятное. Мало  того. Существует целый ряд свидетельских показаний, ясно говорящих о том, что Реад и не мог совершить этого невероятного, абсолютно немыслимого поступка и что кто-то здесь лжет: или Горчаков, или адъютант. Дело в том, что в тот момент, когда адъютант подъехал к генералу Реаду, дивизии Реада уже обстреливали Федюхины горы, и редакция «Русской старины», напечатавшая относящиеся сюда документы, справедливо обращает внимание на то, что Реад никак и не мог истолковать слов «начинать дело» в том смысле, что должно лишь бомбардировать Федюхины горы. Как же еще «начинать» бомбардировать, когда он уже их бомбардирует? Ясно, что Реаду было сказано что-то совсем другое, заставившее его двинуть дивизии в атаку.
Жаловаться на мнимое непослушание, на мнимую ошибку Реада князь Горчаков начал лишь тогда, когда обозначилась неудача атаки на Федюхины горы. Да и в диспозиции Горчакова, врученной им Реаду перед боем, подробно были разработаны детали боя с целью занятия этих гор, и ясно, что Горчаков видел главную цель именно в этом, а совсем не в нападении Липранди на Чоргун и высоты Гасфорта. Таким образом, в письме Горчакова содержится явное несоответствие с действительностью. Свалить все на Реада было тем удобнее, что и сам Реад и его начальник штаба были убиты, и главные полковники у Реада были перебиты, так что можно было не опасаться никаких разоблачений. Вот какого мнения придерживались очевидцы событий и  историографы Севастопольских сражений в девятнадцатом веке.
Главнокомандующему, попавшему в двусмысленное положение, нужна была поддержка не только Николая, но и армии. И вот на свет появляется «народная солдатская» песня о Федюнинских высотах, в которой высмеиваются многие кроме Горчакова. Да, Толстой пожертвовал военной карьерой ради дяди, но так было принято в этой большой и семье  крупных государственных деятелей. В это время в России загоралась новая политическая звезда – Александра Михайловича Горчакова, еще одного дяди Льва Толстого.

18

Парижский трактат 18  марта 1856 года закончил собою эпоху активного участия России в западноевропейских политических делах. Горячий приверженец Австрии граф Нессельроде вышел в отставку. При загадочных обстоятельствах скоропостижно умер Николай Первый. В апреле 1856 года министром иностранных дел новым императором Александром Вторым был назначен князь Горчаков, бывший однокашник Пушкина по Царскосельскому лицею, носивший в кармане яд из опасения быть непризнанным. Впечатления от Крымской войны и венских конференций наложили свою печать на последующую деятельность Горчакова как министра. Его общие взгляды на задачи международной дипломатии не могли уже серьёзно измениться, его политическая программа ясно определялась теми обстоятельствами, при которых ему пришлось вступить в управление министерством. Прежде всего, необходимо было соблюдать большую сдержанность в первые годы, пока совершались  внутренние преобразования в России. Затем он поставил себе две практические цели: во-первых, отплатить Австрии за её вероломное поведение в 1854—1855 годах и, во-вторых, добиться постепенного денонсирования Парижского трактата.
В 1856 году Горчаков уклонился от участия в дипломатических мерах против злоупотреблений неаполитанского правительства, ссылаясь на принцип невмешательства во внутренние дела чужих держав . В то же время он дал понять, что Россия не отказывается от права голоса в европейских международных вопросах, но только собирается с силами для будущего и ввел новый дипломатический термин, вошедший в историю: «La Russie ne boude pas - elle se recueille» (Россия сосредотачивается). Эта фраза имела большой успех в Европе и была принята за точную характеристику политического положения России после Крымской войны. Три года спустя князь Горчаков заявил ,что «Россия выходит из того положения сдержанности, которое она считала для себя обязательным после Крымской войны».
 Из Крымской войны, несмотря на поражение, Россия вышла с минимальными территориальными потерями, однако была вынуждена отказаться от содержания флота на Чёрном море и срыть укрепления Севастополя. С тех пор пересмотр итогов Крымской войны стал основной целью российской внешней политики. Это было, однако, не так просто - Парижский мирный договор 1856 года предусматривал гарантии целостности Османской империи со стороны Великобритании и Франции. Откровенно враждебная позиция, занятая во время войны Австрией, осложняла ситуацию. Из великих держав только с Пруссией у России сохранялись дружеские отношения. Именно на союз с Пруссией и её канцлером Бисмарком сделал ставку  Горчаков. Россия заняла нейтральную позицию в деле объединения Германии, что в конечном итоге привело к созданию, после ряда войн, Германской империи. И это имело трагические последствия для России в 1914 году.
 Но в марте 1871 года союз с Пруссией был для России важен. Воспользовавшись сокрушительным поражением Франции в франко-прусской войне, Россия при поддержке Бисмарка добилась международного согласия на отмену положений Парижского договора, запрещавших ей иметь флот на Чёрном море.
Остальные положения Парижского договора, однако, продолжали действовать. В частности, статья 8 давала право Великобритании и Австрии в случае конфликта России с Османской империей вмешаться в него на стороне последней. Это заставляло Россию проявлять крайнюю осторожность в её отношениях с османами и все свои действия согласовывать с другими великими державами. Война с Турцией один на один, таким образом, была возможна только при получении от остальных европейских держав карт-бланша на такие действия, и российская дипломатия выжидала удобного момента. Вскоре он наступил – с обострением положения христианских болгар на Балканах, лишенных Парижским миром покровительства России. Оно ухудшалось с каждым годом. Рабство болгар сделалось особенно тяжким в середине 60-х годов. Тогда в Болгарии турецким правительством было поселено до 100000 свирепых черкесов, вымещавших на безоружной болгарской райе свою ненависть к изгнавшим их с Кавказа гяурам.
В 1875 году вспыхнуло восстание сербского населения Боснии и Герцеговины. Турки пытались подавить его страшными зверствами. Неоднократные представления России (Европа оставалась равнодушной) оставлялись без ответа Турцией, заручившейся моральной и материальной поддержкой европейских стран, в частности Англии. 20 июня 1876 года Сербия и Черногория, не будучи в силах созерцать гибель единоплеменников, объявили Турции войну. Эта война  вызвала большой подъем духа в русском обществе. Семь тысяч русских добровольцев стало в сербские ряды, большей их части не суждено было возвратиться на родину. Во главе сербской армии стал туркестанский герой - генерал Черняев.
Однако борьба была слишком неравной. Превосходство турок было подавляющим. Разгром сербской армии под Дьюнишем открыл им дорогу на Белград. Русское правительство предприняло экстренные шаги, и уже 19 октября наш посол в Царьграде генерал-адъютант Игнатьев предъявил Порте ультиматум о прекращении военных действий в 48-часовой срок, угрожая разрывом дипломатических сношений. Пораженная этой решительностью Турция подчинилась беспрекословно. Чтобы доказать непреклонность России и серьезность ее намерений. Александр Второй,  повелел произвести частичную мобилизацию русской армии.
В дело вмешался Запад. Чувствуя за собой его поддержку, Турция  стала повышать тон. На бумаге объявлялись скороспелые реформы, на деле зверства черкесов и башибузуков лишь усиливались. Злая воля Порты уже не подлежала сомнению. Конференция послов, собравшаяся в Константинополе 8 января 1877 года, окончилась безрезультатно. Тогда представители  держав, собравшись в Лондоне, подписали 19 марта протокол, обязывавший Турцию заключить мир с Черногорией (Сербия уже вынуждена была заключить мир ранее), распустить иррегулярные ополчения, ввести реформы. Но Турция отказалась принять Лондонский протокол, высокомерно потребовав демобилизации русской армии и невмешательства России во внутренние дела Оттоманской империи. Черногория возобновила военные действия. Разрыв России с Турцией стал неизбежен. В предвидении его Турция потребовала от вассального ей Румынского княжества совместного участия в войне с Россией, однако Румыния предпочла стать на сторону сильнейшего из двух вероятных противников.
Между представителями русского и румынского командования была заключена конвенция о пропуске русских войск на территорию княжества, пользовании румынскими железными дорогами и устройстве в районе Бухареста главной базы действующей русской армии. Румынская армия, начавшая мобилизацию, должна была сосредоточиться у Калафата, защищая Малую Валахию и прикрывая правый фланг русского стратегического развертывания на Дунае. 12 апреля 1877 года последовал Высочайший манифест Александра Второго о войне с Турцией.
Но только война в одну кампанию давала возможность России избежать вмешательства Европы. По донесениям военного агента в Англии, на подготовку экспедиционной армии в 50-60 тысяч человек Лондону требовалось 13-14 недель, а на подготовку константинопольской позиции -  ещё 8-10 недель. К тому же армию нужно было перебросить морем, огибая Европу. Ни в одной из русско-турецких войн фактор времени не играл столь значительной роли. Турция в такой обстановке возлагала свои надежды на успешную оборону.
В мае 1877 года русские войска вступили на территорию Румынии.

19

Русской армии нужны были лошади. Их поставкой занималось главное управление коннозаводства, в управление которым входил генерал Леонид Николаевич Гартунг. Он родился 5 октября 1832 года в Киеве. Выпущен из Пажеского корпуса в лейб-гвардии Конный полк. Был очень дружен с сыновьями Пушкина, офицерами того же полка, Александром и Григорием. Через них познакомился с Марией Александровной, дочерью поэта. В конце 1852 года после окончания Екатерининского института она была принята во дворец фрейлиной императрицы. В апреле 1860-го  приняла предложение руки и сердца поручика-гвардейца Леонида Гартунга и стала его женой. В чине полковника Гартунг возглавил коннозаводской округ в Тульской губернии. Супруги проживали в Туле в доме на Дворянской улице. Все шло хорошо. В 1870 году Гартунг производится в генерал-майоры. Он назначается членом совета главного управления коннозаводства, занимающегося поставкой лошадей в армию. Гартунги имели широкий круг друзей и знакомых, главным образом среди интеллигентной части тульского общества. Были они знакомы с Толстым и его семьей. Литературоведы считают, что внешность героини романа «Анна Каренина» списана с Марии Александровны отмечают этот факт, как положительно характеризующий Толстого.
Но так ли это? Как отмечают историки, муж Марии Пушкиной был добрым и доверчивым человеком. Говорят, что по неосмотрительности он согласился стать душеприказчиком одного тульского ростовщика Зантфлебена, и после смерти последнего был втянут его родственниками в судебный процесс по обвинению в краже вексельной книги, долговых расписок и других бумаг. Несмотря на надуманность обвинения и абсолютную его недоказанность, суд присяжных признал генерала Гартунга, кавалера пяти орденов, виновным. Дело слушалось в Московском окружном суде 13 октября 1877 года, в разгар войны с Турцией. Через 15 минут в помещении суда Гартунг выстрелил себе в грудь. Дело это имело тогда большой общественный резонанс. О нем писали газеты, обсуждали и спорили по его поводу в гостиных. Эхо выстрела докатилось до известных писателей.  Достоевский записал об услышанном в своем дневнике: «56-летний Федор Достоевский, потрясенный этим происшествием, записал в «Дневнике писателя» : «Гартунг, не дожидаясь вынесения приговора, выйдя в другую комнату… сел к столу и схватил обеими руками свою бедную голову; затем вдруг раздался выстрел: он умертвил себя принесенным с собою и заряженным заранее револьвером, ударом в сердце». 
Он избрал страшный, крайний способ защитить свою генеральскую честь. Впоследствии выяснилась полная его невиновность, в чем его сослуживцы, друзья и знакомые никогда не сомневались.
Самоубийство Протасова в толстовской драме «Живой труп» очень напоминает случившееся с Гартунгом, о чем автор - Толстой - хорошо знал. И еще бы ему не знать! Ведь в Москве в это же время поставками лошадей в армию занимался и зять Толстого-Американца, муж его дочери от цыганки, Прасковьи Федоровны, однако, графини и обладательницы большого приданого, Перфильев Василий Степанович.  Гартунг был обвинен и застрелился. А Перфильеву в этом же году была объявлена высочайшая благодарность за успешную деятельность по призыву запасных нижних чинов и поставке лошадей в действующую армию. В следующем году он стал губернатором Москвы.
Более того, имение Пирогово, принадлежавшее  брату Толстого, также известно своим конезаводом, который оценивался в сто тысяч рублей и считался «золотым дном» имения.
Неужели  месть Толстых-Горчаковых Пушкину за его признание в авторстве  поэмы «Гавриилиада»  князя Горчакова, настигла и его дочь Марию?
Тут нелишне вспомнить одну из версий гибели Пушкина – масонский заговор против поэта. Но если это и было так, то, возможно, заговор принадлежал семье Толстых-Горчаковых, которые, кстати,  были и масонами?..
«При покойном Гартунге нашли записку следующего содержания: «Клянусь всемогущим богом, я ничего не похитил по настоящему делу. Прощаю своих врагов», -писал корреспондент газеты «Московские ведомости». - Похороны генерала Гартунга состоялись при громадном стечении публики. Ему были оказаны большие воинские почести. Тело покойного было перенесено из здания Коннозаводства на Поварской в церковь. На панихиде присутствовала вдова Гартунга, его старушка-мать, родные и близкие, высшие военные и гражданские чины во главе с московским губернатором, и многие другие. Из церкви гроб несли на руках через всю Москву. За ним следовали погребальная колесница, его конь, покрытый траурной попоной, далее большая процессия экипажей и батальон местных войск с оркестром. Похороны состоялись на кладбище Симонова монастыря». «Вся Москва была возмущена исходом гартунского дела. Московская знать на руках переносила тело Гартунга в церковь, твердо убежденная в его невиновности. Да и высшее правительство не верило в его виновность, не отрешая его от должности, которую он занимал и будучи под судом. Владелец дома, где жил прокурор, который благодаря страстной речи считался главным виновником гибели Гартунга, Н. П. Шипов, приказал ему немедленно выехать из своего дома на Лубянке, не желая иметь, как он выразился, у себя убийц. Последствия оправдали всеобщую уверенность в невиновности Гартунга. Один из родственников Занфтлебена был вскоре объявлен несостоятельным должником, да еще злостным, и он-то и оказался виновником гибели невинного Гартунга» - вспоминал позднее князь Д. Д. Оболенский.
«Это был благородный и честнейший человек,  писала дочь Натальи Николаевны Гончаровой и князя Ланского, А. П. Арапова о Леониде Гартунге, - ставший жертвою новых веяний. Невинная кровь его обрызгала позорную, холодную жестокость тех, кто лицеприятно подтасовывал факты, чтобы  посадить его на скамью подсудимых. К счастью матери, она не дожила до этого кроваваго эпизода».
Вот что писала Мария Александровна Гартунг  Ивану Николаевичу Гончарову и его жене в Ярополец 24 октября 1877 года: «Дорогой Дядюшка, моя славная Катрин. Я получила ваше письмо, оно меня глубоко тронуло. Спасибо за выраженное мне сочувствие и ваше предложение оказать мне гостеприимство, я бы воспользовалась им с благодарностью, если бы уже не приняла предложение Васильчиковых, которые мне предлагают угол в Лопасне. Сестры  приехали на похороны моего бедного мужа и хотели увезти меня с собою, но я отказалась, потому что сейчас жизнь в Петербурге казалась бы мне ужасной. Аннета, которая тоже приезжала, предложила мне Лопасню как временное пристанище и я приняла его с благодарностью, тем более что было решено, что я буду жить у Александра (Пушкина – Т.Щ.), и я хотела бы до его возвращения быть там, где его дети.
Ужасная смерть моего мужа была страшным ударом для меня. Когда я приехала в Окружной суд, надеясь еще увидеть его живым, и когда я увидела только бездыханное тело, я забыла все наши ссоры. Я помнила только хорошие дни, потому что они у нас были, как и у всех других, и в тот момент я отдала бы все, чтобы его снова воскресить, хотя бы на одно мгновение. Вся эта печальная история была только отвратительными подлыми кознями; Моносеинов и Муравьев (прокурор – Т.Щ.) дадут отчет богу в несчастье, которое они причинили. Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним более 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая он простил своих врагов, но я, я им не прощаю.
Прощайте мои дорогие Дядюшка и Катрин. Я уезжаю в Лопасню через несколько дней. Нежно целую вас, а также детей, и надеюсь зимой мы увидимся.
Преданная вам М. Гартунг».
Е. Н. Дьякова, внучатая племянница Дарьи Алексеевны Шиповой — свекрови Софьи Шиповой, жены прокурора Шипова, хорошо знавшая и семью Гартунг, записала: «…жена его теперь нищая».
Детей в этом браке не было, и Мария Александровна в 45 лет навсегда осталась одна. Вот что писал тогда А. А. Пушкин  брату Григорию в Михайловское «Не знаю, знаешь ли ты, что у меня с осени гостит сестра Маша. Для меня это такая благодать, что ты и вообразить себе не можешь. Есть с кем душу отвести, и для девочек моих это большое счастье, что она у меня».
Писала о нелегкой судьбе Марии Александровны и ее племянница Е. Н. Бибикова:
«Она вышла замуж уже старой девой за генерала Гартунга. Он последнее время заведовал коннозаводством и жил на казенной квартире на Тверской в Москве. Жили они не дружно, сперва у него в имении, в Тульской губернии, а затем в Туле. Когда дела его пошатнулись, тетя уходила от него, а после известного суда, когда Гартунг застрелился в суде, тетя осталась без средств. Она написала письмо государю Александру II, вспоминая известное письмо Николая (императора –Т.Щ.) Пушкину, что дети Пушкина не будут в нужде, и прося о помощи. Ей назначили пенсию в 200 руб. в месяц, на которую она жила в Москве, на Кисловке в доме Базилевского, снимая меблированную комнату, и жила очень скромно. Лето проходило в деревне у сестер, и это составляло ей экономию на зиму».

20

Но  были серьезные конфликтные семейные дела у Толстых и Пушкиных еще задолго до описываемых событий. В 1762 году подполковник Андрей Павлович Пушкин был генерал-адъютантом у Абрама Петровича Ганнибала и женился на его старшей дочери Елизавете Абрамовне. А через четырнадцать  лет сын  Абрама Петровича Осип Ганнибал вступил в брак с Марией Алексеевной Пушкиной. Таким образом, в короткое время Ганнибалы дважды породнились с Пушкиными. Но уже через год после свадьбы Осип  незаконно женился на  Устинье Шишкиной, по покойному мужу – Толстой, объявив собственную здравствующую супругу Марию Алексеевну, урожденную Пушкину, мертвой. С этих пор трем царствующим особам - Екатерине Второй, Павлу Первому и Александру Первому - пришлось в течение сорока лет лично разбираться с запутанными и весьма скандальными делами трех привилегированных фамилий – Шишкиных, Пушкиных и Ганнибалов. Толстые также не остались равнодушны к судьбе своей родственницы, которую внесли в родовую роспись под именем  Устиньи Ермолаевны Толстой, урожденной Шишкиной, супруги Ивана Толстого.
В 1776 году Осип Абрамович не только тайком сбежал от Марии Алексеевны, но и увез их дочь, грудного младенца. Несчастная мать, пытаясь вернуть ребенка,  написала письмо супругу, в котором освобождала его от брачных уз. «Государь мой Осип Абрамович! Несчастливые, как мои, так и ваши обстоятельства принудили меня сим с вами изъясниться, когда же нелюбовь ваша к жене так увеличилась, что вы со мной жить не желаете, то я решилась более вам своей особой тягости не делать, а расстаться навек и вас оставить от моих претензий во всем свободно, только с тем, чтобы дочь наша мне отдана была, дабы воспитание сего младенца было под присмотром моим, что же касается до содержания, как для вашей дочери, так и для меня, то от вас и наследников ваших ничего никак требовать не буду, и с тем остаюсь с достойным для вас почтением, ваша государь, покорная услужница Мария Ганнибалова.
 Во уверение сего, что оное письмо подписано рукою сестры моей родной подписуюсь орденского кирассирского полку подполковник Михайло Пушкин».
  Ганнибал тут же написал ей ответ: «… а затем ныне я во всем по предписанному вашему требованию со стороны моей согласуюсь, и в ваше удовольствие как  себе от вас приемлю, так вам оставляю свободу навеки, а дочь ваша Надежда препоручена от меня в Красном Селе моему приятелю господину майору и управителю Александру Осиповичу Мазу для отдачи вам, которую вы можете от него получить благопристойно». Вот какова была несчастная судьба матери Пушкина Надежды Осиповны Ганнибал уже в младенческом возрасте. Но любящее сердце Марии Алексеевны победило злые умыслы непутевого сына арапа.
 Забрав дочь, брошенная супруга уезжает в Липецк к отцу. Впоследствии она писала в Псковскую духовную консисторию: «Будучи так нагло покинута с малолетней дочерью и оставшись без всякого пропитания, принуждена была ехать в деревню к родителю моему, который, увидев меня в таком бедственном состоянии, получил паралич, от которой болезни и скончался». Случилось это 5 ноября 1777 года.
 Через некоторое время Мария Алексеевна узнает, что ее муж Осип Ганнибал, выдав себя за вдовца, повенчался 9 января 1779 года с молодой новоржевской помещицей Устиньей Ермолаевной Толстой. Брачный обряд произвел в доме у Толстой ночью приглашенный туда местный священник при участии двух местных помещиков в качестве венчальных отцов. Все свидетельствовало о том, что стороны желали сохранить брак в тайне. Однако этого не произошло. Брат Марии Алексеевны Михаил Алексеевич Пушкин вскоре узнал об этом и специально поехал в Псков к местному архиерею Иннокентию, которого и информировал о таком неблаговидном поступке Осипа Ганнибала. Тот посоветовал Марии Алексеевне написать прошение в Псковскую духовную консисторию о вторичном венчании ее мужа при живой жене. Такое прошение ею было написано второго августа 1779 года, и на его основании  назначено консисторское следствие, а Осипу Ганнибалу тотчас было запрещено сожительство с Устиньей Толстой. Он  такое решение Псковской духовной консистории тут же оспорил.
А ведь до этой роковой женитьбы у Осипа Абрамовича дела  в Пскове шли гораздо лучше, чем рядом с батюшкой в Суйде. Он вроде бы остепенился, служил по выборам и считался блестящим кавалером в высшем светском обществе Пскова. Вот тогда он и встретил вдову капитана Ивана Толстого Устинью Ермолаевну, урожденную Шишкину.
Воспылав страстью к вдове, Осип Абрамович безрассудно  женился на ней, имея живую и здравствующую супругу. Но уже через полгода незаконные супруги были разлучены псковским архиереем на основании прошения о разводе, поданного Марией Алексеевной в Псковскую консисторию. Но дело о двоеженстве Ганнибала закончилось только в 1881 году расторжением его брака с Толстой и наложением на него семилетней эпитимьи с заключением на один год в монастырь. А перед этим  псковское дворянство  отстранило его от участия в выборах и  не позволило занимать  какие-либо должности, что вызвало гнев и уныние Осипа Абрамовича, только начавшего новую успешную, как ему казалось, жизнь вдали от ненавистной семьи.
 Императрица Екатерина изменила решение церковного суда и отправила Ганнибала делать «кампанию на кораблях в Северное море».
Ни Устинья, ни Осип не смирились  со своей судьбой. Оба они тайно сожительствовали и боролись  за счастье и за деньги Ганнибалов-Пушкиных на протяжении  сорока лет. Толстая-Шишкина не успокоилась даже после смерти Осипа Абрамовича и продолжала тяжбу. Во время отсутствия его в плавании она в 1785 и в 1796 годах подавала на высочайшее имя прошения, умоляя императрицу Екатерину оградить его права на принадлежащее ему расхищаемое имущество – село Кобрино, взятое в опеку, назначенную над малолетней дочерью Осипа Абрамовича, Надеждой. Она упоминала о своем приданом в 27 тысяч рублей, полученном будто бы от нее Осипом Абрамовичем по рядной записи и прибавляла, что не хочет окончательно разорить своего бывшего мужа немедленным требованием своих денег, но просит императрицу повелеть возвратить принадлежащее ему село Кобрино, где хозяйничает его первая жена, чтобы он смог с нею, Толстой, расплатиться. В заключении она молила императрицу разрешить ей провести остаток дней своих с бывшим мужем, то есть, с Ганнибалом.
Кобрино  Осипу Абрамовичу  отдано не было, и разрешение на совместную жизнь с ним Устинья Толстая не получила.


21




И сегодня во всем мире людей просвещенных волнует тема толстовства. Но так ли просто ее раскрыть? Вспомним, что говорил о писателе Ленин в своей статье «Лев толстой как зеркало русской революции»: «Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого - действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны - помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, - с другой стороны, «толстовец», т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: «я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками». С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, — юродивая проповедь «непротивления злу» насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; - с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины».
Но эта двойственность Толстого становится понятна, если еще раз внимательно посмотреть на семейный «круг», из которого он вышел. Это, как уже упоминалось выше, Апраксины и Нарышкины, Кочубеи и Скоропадские, Милославские и Шаховские, Шереметевы и Васильчиковы, Львовы и Горчаковы, Хилковы и Ртищевы, Щербатовы и Щетинины, Гагарины и Волконские, Трубецкие и Куракины, Строгановы, Долгоруковы, Вырубовы, Голицыны, Барятинские, Вяземские, Сумароковы, Одоевские, Боратынские, Чаадаевы, Фонвизины, Мусины-Пушкины, Тютчевы, Тургеневы, Киреевские, Римские-Корсаковы, Дельвиги, Голенищевы-Кутузовы, Майковы, Языковы. Вот  этот «круг» и заковал Толстого в цепи, из которых тот тщетно пытался вырваться всю жизнь. Дело в том, что большинство представителей фамилий, с которым породнились Толстые, - из династии Рюриковичей. А она, прекратив свое царствование на российском престоле в лице последних своих представителей – Федора Иоанновича (сына Ивана Грозного) и Василия Шуйского ( избранного царя),  продолжала бороться за власть в стране. Да, Толстые служили Романовым, «помогли» им избавиться от царевича Алексея Петровича Романова-Лопухина. А ведь Лопухины тоже из Рюриковичей, да и Алексей не скрывал, что придерживается доромановских, то есть, оппозиционных совместно со староверческими,  позиций в борьбе за власть. Но после изгнания на Соловки могли ли они быть по-прежнему преданы им? Может быть, поэтому так охотно выдавали замуж своих дочерей за потомков Рюрика, в частности, за Горчаковых и Долгоруковых? И вступали с ними в тайный союз против правящего престола?
Тогда становится понятнее защита Толстыми интересов их  родственницы по Ивану Толстому Устиньи Толстой, урожденной Шишкиной, в деле о незаконном браке с Осипом Ганнибалом. Ведь Шишкины - старый дворянский род , который вошел в родство с Олегом Игоревичем Рязанским в 1371 году, то есть, с прямым потомком Рюрика. Его сестра была замужем за Иваном Мирославовым ( до крещения – Солохомиром).
Семейный круг выбрал Толстого себе в идеологи и открыл ему широкую дорогу в литературу. Но идеология эта была густо замешана на идеология древлеправославия – староверчества. Но иначе и быть не могло – ведь Рюрики  представляли российскую власть до Раскола, инициированного Алексеем Михайловичем Романовым. В своей борьбе они поддерживали эту оппозицию и развивали идеологию в русле ее протеста против династии Романовых – «еретиков».
И надо же было Пушкину попасть под руку  этой могущественной семье, тайного «ордена» России! Сначала – по воле непутевого деда Осипа Ганнибала. Потом – по случайности из-за ссоры с Толстым-Американцем, а затем уже и по серьезному поводу – из-за обнародования автором антицерковной поэмы «Гавриилиада» князя Горчакова. И что же мы видим в конце жизни Александра Сергеевича? Подлый «Диплом рогоносца», причину дуэли Пушкина и Даетеса, по которому подозрения падают сразу же на молодого  князя Петра Владимировича Долгорукова. Но почему? Только ли потому, что он, как и Геккерен и Дантес, был гомосексуалистом? Отнюдь. Надо получше взглянуть, кто такой этот князь. Он сын Владимира Петровича Долгорукова, потомка Долгоруков Ивана Алексеевича,  обер-камергера при Петре Втором с 1728 года.
       Родился в Варшаве. Долгое время жил там у деда, известного дипломата князя Григория Фёдоровича Долгорукова, затем у дяди, князя Сергея Григорьевича Долгорукова, числясь поручиком Преображенского полка. Брал уроки у известного ученого-государствоведа Генриха Фика. В 1723 приехал в Россию, по службе состоял при отце.  В 1725 императрицей Екатериной I назначен гоф-юнкером при великом князе Петре Алексеевиче, будущем императоре Петре II.
           В 1727 году он оказался замешанным в деле графа П.А.Толстого и графа A.M.Дивиера, обвинен в противодействии браку великого князя Петра Алексеевича и княжны М.А.Меншиковой. По представлению светлейшего князя А.Д.Меншикова, Долгорукова было приказано отлучить от двораэ
             После восшествия на престол императора Петра II был возвращен ко Двору. Между императором и Долгоруковым установились дружеские отношения, используя которые, Долгоруков способствовал разрыву Петра II с светлейшим князем А.Д.Меншиковым и его ссылке в сентябре 1727года. Он  способствовал обручению императора Петра II со своей сестрой  Екатериной Алексеевной в ноябре 1729-го и получил, вместе с отцом, титул Светлости. Во время болезни императора в январе 1730 года подделал его подпись на подложном завещании (по которому престол передавался невесте императора княжне Екатерине, составленном отцом и дядьями. Однако отказался склонить Петра II к передаче престола сестре.
       После смерти императора Петра II , с воцарением императрицы Анны Иоанновны, князья Долгоруковы были обвинены в том, что не берегли здоровье Петра II, а также «отлучали Его императорского величество от доброго и честного обхождения», пытались женить юного государя на княжне Екатерине Долгоруковой, и в краже «нашего скарба, состоящего в драгих вещах на несколько сот рублей».
       В апреле 1730 Долгоруков был сослан в Касимовский уезд Воронежской губернии, а в июне 1730-го вместе с отцом и всей семьей отправлен в Березов. Но в 1737 году в Санкт-Петербурге поступил донос тобольского подьячего О.Тишина (которому приглянулась бывшая царская невеста, но который был ею отвергнут) о «непорядочных поступках Долгоруковых», которые якобы «говорили важные злодейственные непристойные слова» об императрице Анне Иоанновне и ее фаворите Бироне.
       В 1738 году было начато следствие. Долгорукова с двумя братьями и некоторыми жителями Березова вывезли в Тобольск, а затем в Шлиссельбург. Во время следствия его содержали в ручных и ножных кандалах, прикованным к стене. На допросах под пытками, нравственно и физически измученный, он впал в состояние, близкое к помешательству, бредил наяву и рассказывал даже то, чего у него не спрашивали: историю сочинения подложного духовного завещания императора Петра II и роли в его составлении своих родственников. Неожиданное признание Долгорукова повлекло за собой новое дело, к которому были привлечены его дядья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич. По обвинению в государственной измене Долгорукова вместе с Сергеем, Иваном и Василием Долгоруковыми казнили в Новгороде. Так закончилась попытка Долгоруковых занять российский престол по праву наследования Рюрику.
Но борьба их не закончилась. Они объединялись и роднились с другими родами противников Романовых, в том числе, как Толстые, жестоко пострадавших от них, и продолжали свой «поход». Петр Владимирович Долгоруков, подозреваемый в грязной анонимке, посланной Пушкину перед роковой дуэлью, как говорят его биографы, был порождением фронды родовитого русского дворянства против  « узурпации династии Романовых». Он совершенно серьезно считал себя претендентом на русский престол. В последние годы жизни в России князь  без всяких стеснений среди дворян Чернского уезда Тульской губернии говорил: «Романовы - узурпаторы, а если кому царствовать в России, так, конечно, мне, Долгорукову, прямому Рюриковичу».
Окончил Пажеский корпус в 1831году. Занимался генеалогией и в 1840-м опубликовал «Сказание о роде князей Долгоруковых», «Российский родословный сборник», «Российскую родословную книгу» В 1843 году  под псевдонимом «граф Альмагро» издал в Париже на французском языке «Заметку о главных фамилиях России», в которых раскрыл ряд исторических фактов, порочащих династию Романовых  и аристократию. Был вызван из-за границы и сослан в Вятку, но через год освобождён. В 1859 году тайно выехал за границу, в Париже выпустил книгу «Правда о России», содержащую резкую критику правительства и программу реформ. Отказался возвратиться по официальному вызову, а на имя начальника III Отделения написал: «…вы требуете меня в Россию, но мне кажется, что зная меня с детства, вы могли бы догадаться, что я не так глуп, чтобы явиться на это востребование? Впрочем, желая доставить вам удовольствие видеть меня, посылаю вам при сем мою фотографию, очень похожую. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я — уж извините - в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать».
Вот к какой семье принадлежал Лев Толстой. И если был масонский заговор против Пушкина, то это вполне мог быть заговор и этой семьи, в которой  большинство ее знаменитых членов состояли в  масонских ложах.
Но Толстой все-таки мучился этой  двойственностью – между высоким званием писателя, ставшего при жизни классиком, и  между обязанностью служить семье со всеми вытекающими последствиями. Может быть, его уход из Ясной Поляны перед смертью и был актом окончательно разрыва с семьей, но не только с собственной, которую волновали обыкновенные житейские проблемы, но и с той, которая вознесла его высоко наверх, но тяготила своими тяжелыми цепями всю  его долгую жизнь.
От той, далекой и кровавой, борьбы Толстых-Рюриков против династии Романовых сегодня осталась лишь красочная этикетка в виде музея-усадьбы «Ясна Поляна», во время экскурсий по которой  ни взрослые, ни дети почти ничего не понимают: какой был граф, зачем был и чего хотел? Ведь ни в России, ни в СССР, ни снова в России никто этому никогда народ не учил. Да сам Лев Толстой не был никогда откровенен с этим народом. Семья бы ему этого никогда не позволила.