Не первородный, а предмирный грех
Мы искупать обречены страданьем…
А. Чижевский
1
Люся – женщина. Ей – за тридцать; а, может, за сорок, – трудно определить с первого взгляда ее возраст. И знает ее весь город. Не то чтобы она местная знаменитость – актриса театра, например, или общественный деятель, депутат. Нет, просто ее часто можно видеть на улицах, быстро идущей неизвестно куда.
Своим внешним видом и поведением она не похожа ни на одну женщину этого, относительно небольшого, городка, оттого и запоминается каждому встречному, хоть мало-мальски наблюдательному и неравнодушному к таким созданиям, как человек: ведь люди так любопытны и падки до странного, что оно почти всегда запоминается им.
Люся – женщина полноватая, с румяным лицом, которое, кажется, не изменилось за те последние годы, которые ее можно видеть вышагивающей по улицам. Одевается она просто, во все то, что не мешает ее быстрому, свободному и несколько неестественному движению: летом – широкое цветастое платье устаревшего покроя; осенью или ранней весной – не по размеру большая куртка с капюшоном, частенько накинутым на голову; зимой – вытертые джинсы, утепленная куртка – также с капюшоном, вязаная спортивная шапочка, почти всегда небрежно сидящая набекрень; и в любую пору – неизменные кроссовки, растоптанные и заношенные от продолжительной ходьбы.
Люсю можно встретить в любом уголке города. Она как будто куда-то целенаправленно торопится. Иногда ее видят несколько раз на день, и тогда становится ясен Люсин маршрут: она просто обходит город – то ли от излишества свободного времени, то ли по какой-то другой, одной ей известной причине.
Ходит она всегда широкими размашистыми шагами, неестественно и хаотично махая руками. Смотрит Люся всегда под ноги и чуть вперед – так, что со взглядом ее невозможно встретиться. И только изредка, со стороны всматриваясь в ее глаза, можно иногда заглянуть в непонятную душу этого странного человека. И тогда, глядя в эти глаза, подернутые тенью печали, глаза, в которых отсутствует обычный интерес к происходящему вокруг, наблюдатель понимает, что эта женщина не в себе: она – не здесь, а где-то «там» – в загадочном, непонятном для нас, а, может, и для нее самой, мире.
Но назвать Люсю идиоткой можно с натяжкой. У подобных больных всегда отсутствующий невыразительный взгляд. У нее же он полон текущей, развивающейся мысли. Но мысли настолько загадочной и непонятной для окружающих, что и взгляд и сама Люся выбиваются из привычного стандарта, – почему и принимают ее за душевнобольную.
Лишь изредка может она слегка приподнять глаза и отсутствующе-безразличным взором мельком окинуть встречного, и лишь для того только, чтобы уступить ему дорогу, чуть сместившись в сторону и учтиво заведя руку за спину.
Так и ходит она своим быстрым шагом: в любое время года, в любую погоду, обдумывая что-то свое и шевеля губами – иногда беззвучно, а иногда вполголоса разговаривая с собой.
2
Петя – мужчина. А еще он – пьяница. Но пьяница несколько странный: он может неделями возиться по хозяйству, ходить в магазины, стирать белье, убирать в квартире, стучать молотком, наводить порядок в сарае, а потом вдруг напиться до безобразия и свалиться где-то во дворе под кустом, не дотянув до родного подъезда.
С мужиками он никогда не пьет. Он всегда – сам по себе. И если напивается вдруг (а случается это запоями по нескольку дней), то никогда не лезет в разговоры, споры, а тем более, в драки. Пьяному ему всегда хочется спать. И когда Пете все же удается добраться до дома – заваливается на кровать, отворачивается к стенке и долго-долго отсыпается, словно растущий развивающийся младенец, вволю насосавшийся материнской груди.
А потом встает, и все начинается заново: работа до исступления, пьянка, забытье…
Люся и Петя – муж и жена. Живут они вдвоем в своей квартирке на пятом этаже. Родственников никаких, похоже, у них нет. Из соседей и знакомых также никто не захаживает к ним.
И так они живут – однообразно и монотонно – уже многие годы. Люся с утра уходит в город отмерять бесконечные километры и появляется только под вечер: иногда совсем поздно. Но Петя никогда не волнуется и не звонит по больницам: знает – она придет. А может просто не замечает ее существования?..
Сам же работает и напивается; напивается и, проспавшись, работает. И назавтра все начинается сызнова.
Но так было не всегда…
3
Когда-то давно это была обычная семья. Петя трудился механиком на заводе, Люся – нянечкой в детском саду.
Тогда она еще не гуляла с отсутствующим взглядом по городу, а была обычной женой, – разве что порой чересчур сварливой и нетерпимой к недостаткам мужа.
Петя тогда еще не пил запоями, а так – от случая к случаю: в день аванса или получки, например, да по красным праздникам.
Люсе всегда чего-то не хватало, все было не так!.. Время от времени она вычитывала мужа за неаккуратность, за курение в доме, за малую зарплату, за безразличие к ней…
Петя поначалу отмалчивался – по натуре он не был скандалистом. Но годы совместной жизни и постоянно возникающие ссоры, незаметно втянули и его в домашние разборки. Он стал огрызаться, а иногда (правда, это бывало редко) для пущей убедительности прикладывать к делу крепкий мужской кулак.
Потом они мирились, отношения вновь налаживались. Люся, искренне любила Петю, а Петя – отходчивый и незлопамятный по натуре – любил ее. И в эти недолгие дни не было, казалось, людей более счастливых. Оба смотрели в глаза друг другу и думали об одном и том же: «Какие же мы были дураки!.. И что нам неймется!..»
Люся и Петя очень хотели ребенка. Но Бог долго не давал им его.
Наконец-то, через несколько лет совместной жизни он сжалился, и Люся родила маленького крепыша – розовенького, пухленького, здоровенького.
Ванечка сразу стал радостью для родителей. Они все делали для него, забывая о себе.
Кропотливая возня вокруг малыша: стирка пеленок, кормление, прогулки – ничего не делилось между ними, и Люся с Петей с удовольствием выполняли все это, подменяя друг друга. В эти первые месяцы после рождения сына они даже ссориться забывали. В душе временно наступил покой, и они оба искренне недоумевали: а из-за чего мы ругались-то?..
Но так продолжалось недолго. Нашлись причины, появилась обоюдная неприязнь, и ссоры вновь возобновились. Ни с того, ни с сего, на ровном месте могли они внезапно наговорить друг другу пакостей, забывая в эти минуты обо всем.
4
Случай произошел на Пасху…
В тот год весна была ранняя и какая-то особенная. И природа и люди бурно радовались солнцу, набухающим почкам. Но если в течение месяца в воздухе еще порой и ощущалась прохлада, то в этот воскресный день было тепло, как летом.
Коты нежились с подветренной стороны домов, лениво развалясь на прогретом асфальте; пенсионеры, под стать котам, высыпали во двор и принимали солнечные ванны, усевшись на скамеечках. Исскучавшиеся за зиму по живому общению, они попытались, было, почесать языки, но сам настрой сегодняшнего дня отбивал всю охоту сплетничать. Так и сидели они, блажено подставив старческие лица нежному ветру да ласковому солнцу.
День был тих и ясен. И светло было на душе у людей.
Кто-то возвращался со всенощной, кто-то только еще шел в церковь, кто-то направлялся в гости к родственникам – дабы не пропадал зря праздник. Некоторые просто прогуливались по улицам… Но во всех этих мероприятиях не было ни шума, ни суеты, а все проходило как-то слаженно, гармонично и спокойно…
Люся с самого утра напекла пирогов, поставила на стол большую тарелку с крашеными яйцами.
Они с Петей не считали себя верующими, но и не отрицали своего чудесного происхождения от Всевышнего. По крайней мере, думать так было куда более приятно, чем представлять, что повелись они от обезьяны. Но, в общем-то, супруги и не задумывались никогда над подобными сентенциями. А крашеные яйца да пироги были, скорее, данью традиции, чем осознанным поклонением чему-то такому, что неизвестно никому…
Дверь на балкон была настежь распахнута. В нее вливался теплый воздух, и радостная солнечная полоса легла на пол, прогревая его естественным природным теплом. По полу, в одной нательной рубашке весело шлепал полуторагодовалый Ванечка. Он то бегал из комнаты в комнату, радуясь этому миру и своей причастности к нему, то, подустав, плюхался на пол и играл с разбросанными игрушками: разноцветными кубиками, машинками, небольшим резиновым мячиком, бренчащими погремушками.
Мама Люся, расположившись в кресле, смотрела передачу по телевизору и одновременно натирала на мелкую терку морковку, чтобы скормить ее карапузу.
Петя сидел на кухне, листал газету и курил.
Несмотря на плотно прикрытые двери, в зал просачивался запах дыма. Люся, за минуту до этого блаженно вдыхавшая вливавшийся весенний воздух, насторожилась, лицо ее недовольно передернулось. Она ощутила как по телу пробежал импульс негодования, и словно запал в самую глубину ее – в ту тонкую сферу, отвечающую за настроение. Реакция последовала немедленно…
Надо сказать, что с годами и Люся и Петя научились распознавать зарождающиеся где-то там, в глубине своей, искры недовольства. Вот и теперь, наладившиеся было в последнее время хорошие отношения между мужем и женой, подходили к своему логическому завершению. Оба они давно уже чувствовали нарастающее напряжение, и подсознательно подогревали его – готовое в любой момент выплеснуться наружу.
Но об этом ни Люся, ни Петя никогда не задумывались. Это было бы невыгодно для этих человеческих существ. Никто из них не хотел чувствовать себя виновным в своих последующих действиях…
– Перестань курить! – нервно выкрикнула она в сторону кухни, чувствуя, как нечто растет и рвется из груди. Подобные выпады давно стали для Люси своего рода сбросом накопившейся негативной энергии, после которого она чувствовала себя намного лучше; или даже определенным ритуалом – как, например, покраска яиц и выпечка пирогов на Пасху.
Петя не ответил. Он давно распахнул окошко и теперь сам упивался собственным почти что воскресением.
Его молчание задело Люсю, и душонка ее стала хаотично метаться, выискивая зацепку, чтобы выплеснуть нарастающее, как лавина, раздражение.
Люсе вмиг показалось, что муж уделяет недостаточное внимание ребенку. И хотя это было вовсе не так, но в подобные минуты потери равновесия она обвиняла мужа в чем угодно, и сама верила в свои обвинения. Даже если бы она и была в состоянии задумываться, то никогда не смогла бы объяснить свое противоречивое поведение. Выходя из себя, обвиняя мужа, – она верила себе; успокаиваясь же – также искренне уверялась в верности совсем противоположных мыслей. И так повторялось всегда, когда между супругами не было взаимопонимания…
– Ты мусор вынес? – бросила она, хотя прекрасно знала, что полное мусорное ведро с утра колом стоит под мойкой.
Петя по-прежнему молчал. Он прекрасно помнил про ведро. Но даже для такого незначительного дела требовался определенный настрой. Не любил он по команде сразу браться за исполнение.
Люсю начинало бесить его молчание. Она вскочила с кресла и с полной тарелкой тертой моркови полетела в кухню. По дороге зацепилась за оторвавшийся порожек и чуть не растянулась на полу. Ястребом она влетела в комнату.
– Закрой окно, сквозняком дите загубишь, – нашлась она. – Когда порог прибьешь? Сколько говорить можно!.. Вылитый папочка – сидит молчком и смотрит, как сыч!
Это задело Петю. Он не любил, когда Люся трогала его родителя, тем более уже год как покойного. Он зло зыркнул на жену, но все же сдержался.
Люся уловила ответную реакцию мужа и еще больше распалилась.
– Что вылупился?.. Правду не любишь?.. Батенька-то твой и довел мамашку: молодая сошла на нет. Не так – скажешь?..
И хотя Петиной матери Люся не знала – они не были еще знакомы, когда та померла, – но любила уколоть мужа, когда была не права, а веских доводов не находилось.
– Помолчи!.. – взбесился Петя. Он сжал в карманах брюк кулаки и отвернулся к окну. В сердце закипала обида. Было досадно слышать беспочвенные упреки в адрес отца. И хотя в его сторону не раз неслись подобные слова (и Петя знал, что они пусты), но привыкнуть к ним не мог.
Перед Люсей в это время промелькнули все Петины несправедливости к ее особе. Ей живо вспомнились мельчайшие эпизоды обид, а также вечная нехватка денег, тяжелая жизнь, и прочее, прочее, прочее… что делало их существование серым и неустроенным. Люсе стало жаль себя, а Петя, отвернувшийся к окну, и вовсе вызывал неприязнь.
– Ну что ты стоишь скукоженный?.. Мужика в доме нет!.. Не починит, не сделает ничего. Кто дернул выйти за тебя?... На что ты мне сдался!..
Больше Петя не мог терпеть унижение. Он грозно поглядел на Люсю:
– Помолчи – сказал!..
– Чего ж мне молчать, – я в своем доме. Это ж ты нахлебником пришел. Катился б к своей сестренке. Иль не пустит уже?..
Эти слова задели за больное. И хотя Петя и в самом деле пришел в квартиру жены, но все эти годы он, как мог, старался по хозяйству. Сделал капитальный ремонт когда-то зашарпанной квартирки, время от времени обновлял окна, двери, пол, подкрашивая их, вместе они клеили обои, белили потолки. Конечно, их ремонт нельзя было сравнить с лоском иных квартир, но ведь действительно лишних денег у них не водилось, а жилплощадь все ж была относительно ухожена и подремонтирована. И слышать, что он здесь никто – Пете, ох как неприятно было!
Слово за слово, обида за обидой – и они изрядно подзавелись, вспоминая, кто, когда и в чем был виноват.
Сердца обоих учащенно бились, души метались, мысли скакали… В такие минуты Люся уже полностью не помнила и не контролировала себя; Пете – жить не хотелось. Как разъяренные петухи, скакали они друг перед другом, раззадориваясь от обоюдных уколов…
В это время Люся вдруг развернулась и метнулась в зал. Что-то нехорошее промелькнуло в ее распаленном сознании.
Ванечки в комнате не было. Он стоял на краю балкона, протискиваясь между железными прутьями, пытаясь догнать ускакавший мячик. И прежде чем побелевшая Люся успела подскочить к нему, сделал шажок в пространство.
Раздался дикий Люсин крик…
5
Она выскочила на балкон, перевесилась через перила… Время остановилось… Сынок, ее любимый сынок, казалось, плыл по воздуху… Это тянулось долго – целую вечность…
Молниеносным прозрением пронеслись в голове мысли. Глядя на летящего малыша, она почему-то угадывала в нем Петю. Люся крепко сжимала глаза, открывала их – видение не проходило; а в голове роились мысли о муже. Она не понимала – почему так происходит в эту, опасную для ребенка, минуту... и не могла отделаться от того, что вспыхнуло в ней. В одно мгновение она увидела всю свою совместную жизнь с Петей: все заблуждения свои и все несправедливости Пети. Какой никчемной, нелепой предстала пред ней их возня и склоки вокруг домашних бытовых дел: неочищенной вовремя картошки, незабитого гвоздя, неподметенного пола, невынесенного мусора!.. Сама, воспитанная в детдоме, она всю жизнь питала затаенную зависть к Пете, что у того был отец. Видимо потому и были часты ее упреки… Как ясный день, поняла вдруг она все. А раньше ни подумать, ни признаться себе в истинной причине не могла.
Каким родным вдруг показался ей Петя!.. Сколько скрытых добрых дум о муже, оказывается, было у нее в душе!.. Сознание ее работало четко, как отлаженный механизм. Все истины и правды проносились перед ней. Она видела и ценила в муже то, что не виделось и не ценилось раньше.
Люся вдруг явственно почувствовала, как любит ее Петя! И не требовалось никаких доказательств этому, все было ясно и так. И так же ясно стало ей и свое сердечное отношение к мужу.
«Как же она могуча – эта непонятная сила; и как безжизненно истощает!» – подумала она. И новая волна светоносного отчаяния обдала ее.
У них же растет мальчик, мужчина!..
Люся в отчаянии взмолилась внутренней сердечной молитвой.
«Если бы я только могла вернуть сыночка!!! Все было бы по-другому!» – пронеслось в ее сознании. В этом отчаянии она ясно чувствовала, что стала совсем иным человеком.
И в это мгновение Ванечка, подлетавший уже к земле, вдруг замедлил свое падение. Люся увидела, как за спинкой его появились белые крылышки. Они расправились, взмахнули, и Ванечка, словно птица, падавшая в пике, пронесся над землей и взмыл вверх, к своему балкону. Через несколько мгновений он уже был на руках у мамы.
Люся крепко прижала малыша к груди. Ей стало тепло и радостно.
Она шагнула в зал. Еще крепче обняла сына, чтобы убедиться в его присутствии. Он был здесь, с ней…
Вначале успокоенность пришла к ней. А затем вдруг что-то щелкнуло, и она в истерике бросилась в кухню, чувствуя, как вскипает негодование на мужа.
Она увидела его застывшее белое лицо и омерзительно выругалась… Еще без слов, внутренне, все той же душой кляня Петю и обвиняя во всех грехах сегодняшних, – в момент выплеснула на него всю скопившуюся боль.
Сознание, ум Люсин были там – внутри ее, где росло негодование. И потому она сразу не заметила, что Ванечка исчез из ее рук. Его больше не было…
Люся бросилась к окну.
Ванечка тихо лежал далеко внизу, на клумбе с нераспустившимися еще цветами.
6
Серый осенний день опустился на город. Временами накрапывал мелкий промозглый дождь. Дул сильный ветер. Редкие прохожие спешили домой.
В пасмурном сумраке от осеннего дождя по городу шла Люся в потертых джинсах, серой куртке, разбитых кроссовках. Половину лица скрывал наброшенный на голову капюшон. Взор ее был опущен вниз, под ноги. Никто ее не интересовал. И она никому не нужна была.
Подергиваясь при ходьбе, нервно размахивая руками, она отрешенно шевелила губами, бормоча в никуда ласковые нежные слова.
16 – 18 декабря 2006