Ночью мы приехали в деревню Оглоблино к сестре моего папы.Её муж Алексей Иванович был на фронте. При свете керосиновой лампы тётя Наташа плакала, глядя на нас. Вокруг стояли двоюродные братья и сестра, а маленький Гена, которому не было трёх лет, бегал по комнате и громко кричал:
-А я бурят-монголи!
Почему-то у тёти Наташи Сергея и Геннадия были ярко выражены монголоидные черты, и у сыновей старшей папиной сестры Матрёны Сидора, Ивана и Сергея тоже были заметны черты далёких предков из монгольских племён.
На другой день двинулись дальше. В 12 километрах от Оглоблино в деревне Березняки жила наша бабушка. От реки Илим, по которой проходил санный путь до деревни, пролегала дорога по крутому косогору длиной ровно в один километр. Лошади с трудом поднялись к дому бабушки, который стоял вторым от реки. Срубленный её сыновьями из строевой сосны он был самым красивым в деревне с четырёхскатной крутой крышей, высокими окнами.
В доме была большая русская печь, на которую нас троих закинули, чтобы отогревались с мороза. Под старым тулупом был насыпан для просушки слой странного зерна, похожего на овёс, но чёрного цвета, и, если приглядеться, зёрна шевелили усиками. Двоюродная сестра Валя объяснила, что это сорняк овсюг, с добавлением которого бабушка печёт хлеб, и младшая сестрёнка Нина всегда плачет и просит не стряпать колючий хлеб.
Папа уехал в райцентр, а мы остались у бабушки. Жили недолго. Ждали, пока папа получит назначение на работу. Война и в сибирской глуши наложила свой след. Напротив нашего дома жила семья кузнеца, который до войны ловко управлялся в кузнице. Звон оттуда был слышен в каждом уголке большой деревни. В приспособлении для лошадей дядя Иван ловко срезал с копыт старый налёт и прибивал подковы. По вечерам на лужайке возле дома собирались мальчишки и верхом на лошадях мчались к реке их купать.
Были спокойны и умиротворённы те вечера. Хозяйки звенели подойниками, встречая у калиток коров с пастьбы, малыши играли в мяч, скатанный из коровьей шерсти, девчонки на завалинках вязали на спицах носки или рукавицы и делились с подружками своими секретами, мужики, затягиваясь трескучим самосадом, обсуждали насущные вопросы.
Тётя Арина, летом 2011 года вспоминая, как жилось крестьянам в деревне, говорила, что перед войной наладилась жизнь, в Березняках не было бедных, на трудодни получали зерно и деньги. Достаток пришёл в каждый дом. Председателем колхоза был её муж, мой дядя Кеша. Он ходил в красной суконной шапке Рано, когда только начинал брезжить рассвет, дядя уходил в правление, а днём его шапка мелькала то в поле, то на току, то на ферме. Работали колхозники от зари до зари, поэтому и дождались хорошей жизни.
- Если бы не война, - вздыхала тётя, разменявшая десятый десяток.
Весной 43-го в деревне мужиков не было. Женщины, дети и старики взвалили на себя нелёгкую крестьянскую работу. Кузнец Иван вернулся с войны без руки. Тётя Арина, жена младшего папиного брата дяди Кеши получила похоронку. Иннокентий Артамонович был ранен под Ленинградом и умер в госпитале города Кирова. Его дочь Валя через шестьдесят восемь лет вспоминала, как всей деревней провожали новобранцев в районный центр. Стоял несмолкаемый плач женщин. Всю дорогу до реки её нёс на руках отец, лицо которого с годами забылось. Младшая Нина видела отца только на фотографиях. Средний сын бабушки, секретарь райкома Николай Артамонович на второй день после объявления войны ушёл добровольцем на фронт, выучился на лётчика и воевал до Победы на западе с фашистами и на востоке с японцами.
Снова по ледовой дороге шестьдесят километров ехали мы в санях до Илимска. Папа надеялся, что бабушка поможет вырастить маленького и оставит у себя Валеру, но она уже не была хозяйкой в доме, который строили папа и братья. Её невестка не захотела брать на себя чужую обузу. Так и горевали мы всю войну, голодные и холодные, без ласки и семейного тепла. Но все выжили и дождались Победы.