Слилось бордовой кожицей солнце.
Он устало, разгребая минные ямы, шёл, иногда оглядываясь, сцепливая пальцами цевьё, шёл домой.
Была Прага, разрушенная до костей, с шилом заточенных шпилей, Варшава, безлюдная, удручающая обломанными зубьями кирпичовых зданий.
И, наконец, позади осталась колючка, местами изорванная, словно жилы, местами свернувшаяся ежихой, но, сделав шаг через рваньё, он учуял под ногами Родину.
Горела украинская степь, нагар внедрялся в прокаленное порохом лицо, и было тоскливо противно, что война кончилась, а здесь будто полымя съедает.
До его посёлка всего несколько миль, так научили говорить его на флоте, вот пройден ещё кабельтов.
Когда в бомбосклад миноносца всверлилась торпеда, каждый подумал — каюк, но нет, неведомая сила не разорвала тротиловый заряд округлённой акулы - и выжили.
Кто молил Бога, кто цитировал физику, а он сам знал, что спасла его могущественная сила, оберег , который он получил, как охрану, от своей прабабки.
Вот и станица.
Сколько раз, упражняясь, они сшибали шашками тыквы, а тут автомат, который нещадно изливает металл.
Пару таких пуль он всё ещё носил в кармане, как угораздило пробить очередью оба уха, не задев при этом головы, он не понимал.
Три хаты сожжены, а на месте его дородного брусового дома чернела обугленная воронка от бомбы.
Капли росы окропили лицо, как вдруг где -то под досками зашевелилось живое исхудалое существо.
- Доча,- только и смог вскрикнуть он и кубарем полетел в тёмную лужу на дно воронки, отражающую, будто живые, растроганные небеса.