Эта небольшая история произошла в так
называемые застойные времена. Но сегодня-
шние дни заставили меня не только вспом-
нить ее, но и продолжить свои грустные
размышления.
Автор. 1997 г.
Давайте я вам помогу, - сказал Тарник техничке и, встав на стул, начал прикреплять к карнизу выстиранные шторы.
Нина Конева, соседка Тарника по рабочему столу, некоторое время молча смотрела на его атлетическую фигуру, которая мощным силуэтом выделялась на светлом фоне окна, потом сказала:
- Лешенька, и чего ты здесь работаешь? Иди в баскетболисты: будешь ездить по миру в белых трусиках - жизнь увидишь, нам расскажешь.
Кто-то из женщин подхватил:
- И правда, Леш, чего ты среди нас пасешься? Только для баскетболиста у тебя резвости маловато.
- Ничего! - стала развивать шутку Конева. - Можно и по Леше работу найти: если не баскетболистом, то вот эту... как ее?.. корзинку, куда мяч забрасывают, он сможет талантливо держать! Вместо столба.
Женщины засмеялись и, словно соревнуясь друг с другом в остроумии, начали фантазировать, как их Леша будет ездить по свету в белых трусиках, его поклонницы охать, ахать и бежать толпой за Лешей, а он будет гордо идти по неоновым «бродвеям» и с чувством бросать толпе: «Ну зачем вы так? Зачем вы так?» - эту последнюю фразу с усмешкой произнесла Конева. Потом добавила:
- Чтоб не скучно было, можешь взять с собой шефа, - и кивнула в сторону Нижинова.
Нижинов, оторвав взгляд от бумаг, сразу парировал:
- Отлично, Ниночка! Мы с Алексеем пойдем в баскетболисты, если ты приспособишься таскать наши чемоданы согласно своим способностям. Согласна?
У Коневой дернулся уголок рта, но она умело отшутилась:
- При тебе, Андрей Иванович, завсегда готова! А с Лешенькой пропадешь за границей: там человек человеку волк. Вдруг ты отлучишься, а Леша разве защитит? С ним и у нас-то опасно гастролировать. Пусть здесь сидит: мы его к другой работе подготовим. - И, видя, что Тарник все еще стоит на стуле, сказала: - Да садись ты, Лешенька. Чего растерялся? За занавесочки спасибо. Или ждешь, когда поднесут? Задарма не можешь?
Тарник еще более смутился, покраснел, забормотал, пробираясь к своему столу: «Ну зачем вы так? Зачем вы так?» Но его никто не слушал, женщины суетились уже по другому поводу: пришла пора и чаек попить.
Тарник работал спокойно и тихо, не спрашивая у сослуживцев советов, не затевая с ними разговоров и редко включаясь в многочисленные за день дискуссии - «поговорим за жисть», что означало вскипятить чайник и потрепаться о всевозможных предметах туалета и других житейских делах: где что достать и почем, «вчера весь вечер в очереди за мясом угрохала», «у нас, как всегда, ни черта модного не достанешь, если блата нет», «как говорят философы, жизнь - это борьба: чтоб в трамвай попасть, борись! В магазинах - борись!» «Слушай, Лешенька, а как ты свою жену обеспечиваешь? Слышали мы, что в прошлом году в командировке ты питался молочком с простоквашей - экономил жене на зимние сапоги. Привез подарочек? Или купил что-то подороже?» «Да он в следующий раз обязательно на машину сэкономит. Представляете: подъезжает наш Лешенька на «Волге» и говорит нам: «Девочки, садитесь», - и женщины с удовольствием, с радостью переключались от своих домашних дум и забот, от однообразного и для многих скучного труда расчетчиков на этот веселый разговор, на эти простые и понятные всем шутки, прекрасно осознавая всю надуманность вопросов и советов, но вдруг ощущая в себе реальную силу и уверенность и становясь от этого счастливей. И вместо Тарника они могли бы разыграть другого человека, ввести в свою чехарду острословия иную фамилию, но фамилия была Тарник и никакая другая. «Нет, на «Волге» мы Лешеньку не дождемся: он машину как купит, так сразу ее и потеряет. Он же у нас растеря». И женщины весело вспоминали, как иногда подшучивают над Тарником: что-нибудь спрячут, когда Алексея нет в комнате, и он потом долго ищет свою ручку, карандаш или счетную машинку. Ищет, пыхтит, улыбается, просит отдать, мол, пошутили и хватит. Но женщины в эти минуты становятся великими артистками: делают изумленные лица, возмущаются подозрением Тарника искренне, чуть ли не со слезами на глазах. А потом с хохотом отдают ему пропажу, если он сам ее не находит. А через несколько дней придумывают какую-нибудь новую - именно новую! - шутку: стол Тарника запрут на ключ или, наоборот, что-нибудь подсунут ему в стол. А как-то зонт его спрятали - в его же столе был! Разошлись по домам: конец работы. А ему забыли сказать, где зонт спрятан. Искал, бог знает где! Нет, чтоб в стол заглянуть. Плелся домой под дождем. Но он на шутки не обижается. Он вообще у них тихоня: живет себе спокойненько, цифирьки разные пишет - и счастлив. Толстокожий: никакими шутками не пронять, улыбается, бормочет одно и тоже: «Зачем вы так? Зачем вы так?» Что значит «зачем»? Сто граммов смеха заменяет полкило мяса! Ну а кто шуток не понимает, пусть тому будет хуже.
Группа прочности, в которой работал Тарник, была небольшой: всего семь человек. Из них двое мужчин. Прочнисты сидели в отдельной комнате, и шутки над Тарником в общем-то замыкались этими стенами. Правда, иногда кто-нибудь из других групп или отделов, зайдя к прочнистам, становился свидетелем розыгрышей. Очевидец молча слушал, улыбался, не принимая участия в шутках, заодно выяснял или, как здесь говорили, решал свой вопрос и уходил. А потом иногда рассказывал об услышанном и увиденном кому-нибудь из сослуживцев: есть, мол, у прочнистов один чудак. Иногда добавлял: «Эти бабьи языки страшнее пистолета».
Основной заводилой в шутках над Тарником была Нина Конева, замужняя женщина, небольшого роста, худенькая, но с высокой, пышной прической, которую она терпеливо выстраивала каждое утро, приходя для этого на работу раньше положенного времени, чтоб потом предстать перед сослуживцами во всей красе.
Коневой нельзя было дать ее 32-х лет не только из-за девчоночьей хрупкости - только прическа ее и взрослила, - но из-за подвижности, резкости движений, всегда казалось, что она не идет, а бежит, словно боится кого-то не догнать, что-то упустить.
А может, так и было? Старалась себе ни в чем не отказывать: ни в новых нарядах, ни в питании, поэтому семейный бюджет не выдерживал кримпленовые платья с толкучки и мандарины из частных волосатых рук на так называемом колхозном рынке. Из-за этого у нее с мужем были постоянные стычки. Он просил: «Пожалуйста, не залезай в долги, перед людьми стыдно», а она: «Заработай - и отдай! Надоело вечно жаться!» Да что с него возьмешь? Поздно: в начальники не вышел и уже не выйдет - старпер, за сорок перевалило, и воровать не научился. Она и сама воровать не умеет. Да и что своруешь? Карандаши и резинки? И его не науськивает, но жить-то надо: вот и выясняют отношения. А что остается? У других мужики еще хуже: пьют и «козла» забивают. А если не пьют, то все равно ни рыба, ни мясо - ленивые, меланхоличные, спят на ходу. За себя-то постоять не могут, а что тогда они дают женам? Из-за таких и прозябаем! Вот и Тарник из такого же болота.
Нет, она не питала неприязни к Тарнику, конечно, нет. Но ей было обидно за этого 33-летнего «геркулеса» - за его беспомощность, девичью робость, излишнюю застенчивость. Тоже мне рыцарь! Да просто телок, которого только могила исправит. Эти слова она ему прямо в глаза сказала. А что? Пусть просыпаются! Всех бы мужиков собрала в группу прочности и «упрочнила» их! Надо злость в них пробудить, тогда, может, за ум возьмутся и жизнь будет полегче.
Вот Нижинов: молодой, а уже микроначальник! Далеко пойдет. И с ними ладит, и с высоким начальством: премии выбивает и себя не забывает. Таких становится все больше, это хорошо, жизнь учит. И они учат - и себя, и других.
Да, Нижинов умел ладить с людьми. Главное, не вмешиваться в мелочи, как говорят, не царское это дело. Пусть каждый живет как умеет, лишь бы другому не мешал. Вот и в группе у него порядок: задания выполняют, в его дела не вмешиваются, и он дает им свободу.
Конечно, он понимает, что Конева в своих шутках над Тарником иногда переигрывает... Но, признаться, он тоже не любит слабых. Только место занимают. Нет, он не о Тарнике. Тот работу делает тщательно, грамотно, больше от него ничего и не надо. Он о других. Вон сколько начальников: сидят по своим кабинетам, газетки читают и зарплату большую получают. И им плевать на дела отдела и НИИ в целом - лишь бы в кресле быть. Зато на собраниях распаляются: не опаздывайте! Соблюдайте трудовую дисциплину! А от самих - ни идей, ни дела. И поперек не скажи - сожрут. Вот и приходится приспосабливаться. Каждый это делает по-своему: один - мягкотелой уступчивостью, другой - продуманной гибкостью. «Надо тут один вопросик для собрания подкинуть: пусть комиссия поработает...»
И Тарник вот уже четыре года пытается приспособиться. Пришел он в группу прочности из конструкторского отдела: давно мечтал стать расчетчиком. Но эти шутки, шутки... Устал, надоело, издергался. И сам не знает, как началось. И не знает, как остановить. Всему есть мера. И он все надеется, что женщины образумятся, поймут и себя, и других. Все - люди. И каждому в жизни по-своему трудно... - Он вроде как жалел и в чем-то оправдывал женщин из группы прочности. И, видимо, не только этих женщин.
Однажды Конева сказала, что в Оперном поставлен балет «Анна Каренина».
- Что, была?
- Да нет, к сожалению.
Женщины стали сетовать: вообще не помнят, когда в театр ходили. Быт этот чертов. После всех домашних дел телевизор включишь - куда там тащиться? - вот и весь культпоход. Скоро совсем одичают. Раньше хоть в гости ходили, а теперь раз в год по обещанию: или на свадьбу, или на похороны. Собака и телевизор - лучшие друзья человека.
Конева воскликнула:
- Да хватит плакаться! Вот ты, Лешенька, не плачешься? Смотрел «Анну Каренину»?
- Да, - неожиданно для всех ответил Тарник.
- Смотрел, значит? - даже переспросила Конева. После небольшой паузы продолжила: - И что тебе понравилось? Ручки? Ножки? Глазки?
- Как что? - немного смутился Тарник. - Танцуют. Музыка такая... тревожная. Все время чего-то ждешь.
- А чего ты ждал? Балет поставлен не по Толстому? - эти вопросы продолжала задавать Конева. Причем спрашивала таким серьезным, искренне-удивленным тоном, что трудно было заподозрить ее в желании продолжать разыгрывать Алексея. Даже Нижинов не уловил в ее последних словах ехидства и потому как бы поддержал Коневу:
- Да, финал балета, видимо, такой же мрачный, как в книге. Как говорят, отсутствует историческая перспектива.
- Ах, вот что! - слова Нижинова, на самом деле, как бы вдохновили Коневу, и она со злым нетерпением сорвалась с притворно-серьезного тона: - Значит ты, Лешенька, тревожился за судьбу Анны Карениной? И весь спектакль ждал: бросится она под поезд или нет? А она все же бросилась! Какая может быть перспектива для жизнелюбивых и страстных натур? Они погибают! А людишки с ленивой и никчемной душонкой продолжают жить. Люди вроде тебя... - тут она осеклась, поняв, что сказала лишку.
Все молчали. Никто не смотрел на Алексея. Никто не увидел, как задрожали его руки. Никто не увидел его растерянных и мучительно-грустных глаз. Только услышали привычное «Ну зачем вы так?», и Тарник вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
Нижинов сказал:
- Вы, женщины, совсем заели Алексея. Видите, что его не перевоспитаешь. Характер такой. Что ж теперь делать? Словом, хватит базарить.
Одна из женщин согласилась:
- И правда, дурью маемся.
Но Конева вызывающе сказала:
- Ничего! Переживет! - Ей вдруг захотелось объяснить, почему она набросилась на Тарника: сидел, помалкивал, а они перед ним расплакались: совсем бедненькие и забитые - и никакой надежды на лучшую жизнь. А он, видите ли, лучше всех! Да она же их защищала! В том числе и Нижинова... Но продолжила старую мысль: - Ничего! Не то еще от нас выдерживал. Закалять надо - для него же лучше будет.
Женщины все же решили больше не терзать Алексея. И несколько дней даже Конева не тревожила Тарника. Но потом как-то само собой, постепенно женщины вернулись в прежнее русло своих шуток и розыгрышей.
Продолжение - http://www.proza.ru/2012/04/24/272
Зачем вы так? Рассказы. – Новосибирск.
Новосибирская писательская организация, 1997 г.