Мы замерли на каменистой тропе и прислушались. Вокруг была только тишина да ветерок в еловых кронах. Она взяла меня за руку, и мы пошли. Мы шли по тропинке между деревьев, мимо полян с трепещущими бабочками над ними, через вереницу вытянутых скал, где мы все время сбивались с пути. Тропа всё поднималась. С каждым метром подъема становилось прохладнее, а влажно-белёсую гору над нами все гуще затягивали облака. Уставшие мы сели на одиноко лежащий камень. Над нами нависла тучка, стало моросить.
Потом мы вдруг очутились в танцующей дымке облаков, видимость исчезла. Я обернулся к ней. Ей было зябко, но она упрямо указала рукой на очередной каменистый склон.
Когда мы взобрались на него, сразу попали в облачный просвет. Небо, как по мановению волшебной палочки, стало расчищаться – словно туман и холод были всего лишь временным испытанием.
Облака рассеивались и вскоре мы вышли на прямой солнечный свет. На сотни миль под нами раскинулись равнины, кряжи, острова и море. Захватывало дух от такой красоты. Вечерело. Закат насыщал, смягчал, очищал краски ландшафта.
Она сказала: «Свет!». Лучше не скажешь. На вершине горы было просто царство света – и в переносном, и в буквальном смысле. Свет был слишком огромен, безличен и тих, чтобы пробуждать чувства.
И вдруг я понял, с изощренным интеллектуальным восторгом, что реальный Парнас, совершенный и прекрасный, именно таков, каким веками является в грёзах всем поэтам Земли.
Мы обнялись и закурили, прижавшись, друг к другу...
Я проснулся от запаха табачного дыма, тонкой струёй вползавшем в форточку. Курил сосед по балкону. Значит, это опять был тот же сон. Он снится мне, одинокому и ленивому волку, много лет подряд.
Он стал для меня как наваждение, как паранойя, как дежа вю.