Сестре Соне – в Канн
Сонечка, милая, после пятилетнего застоя, безвременья, нежизни у меня – Несказанное Счастье. Казалось – все кончилось, осталось доживать «без слез, без жизни, без любви»... И вдруг – шквал, шторм, наваждение, чуть ли не до разрыва сердца. Это какая-то мистика... Материализовавшаяся мечта...
Я теперь ни о чем другом не могу думать, не могу ничем заниматься, ничего другого не помню. Я вся – Ожидание. Так ждала и так волновалась я лет в 17. Бедное мое сердце. Оно опять дразнит обещанием чуда: то трепещет, то замирает, то вселяет надежду – «возможно», то убивает – «не может быть».
А произошло все после выступления в Гуманитарном университете. Мы общались с преподавателями, библиотекарями, и вдруг я с бьющимся сердцем повернулась к двери и стала ждать. Через несколько секунд раздались шаги, а мое бешеное сердце выстукивало: «Ну, вот, Руслана, и твой принц». А я все стояла и смотрела в проем двери. И он появился – глаза, улыбка, плечи. И все! Я пропала.
Под благовидным предлогом он заехал в гости. Мы сидели в гостиной, попивая Cotnari, заедая шоколадом и болтая, как старые знакомые. Но я со страхом ожидала, что вот сейчас он встанет, скажет: «Спасибо за чудный вечер» или что-то вроде этого и откланяется. И он встал, чтобы... поцеловать меня. И сделал это так стремительно, словно боялся, что я оттолкну. Это напугало, удивило и обрадовало. Почему?..
А потом он, конечно, уехал. Я осталась одна, с бешено бьющимся сердцем, не в состоянии проанализировать, что же это было, что со мной случилось.
А случилось то, что я в свои далеко не 17 влюбилась. Причем с первого взгляда, точнее, даже до взгляда. Причем без всякой перспективы».
Ленинград, 1970 год.
А что же такое Мужчина? Читая книги писателей-мужчин о любви, не задумываешься, мужчина это писал или женщина, просто вчитываешься в сюжет, сопереживаешь героям, веришь в искренность чувств. А в жизни... все равно они другие. Да, физически или физиологически они испытывают удовольствие, боль, радость и прочее. А что у них в сердце, в голове? «Умирают» ли они так же, как мы, от любви, от ожидания встречи? Сжимается ли так же у них сердце в предощущении чего-то?
Как устроена их душа?
И вдруг я читаю Гайто Газданова («Призрак Александра Вольфа») и понимаю, что они (мужчины) почти такие же. По крайней мере его герой так же, как сейчас я, задается вопросами: о чем Она думает, что Она ощущает и т.д.
Вспоминая разговоры (ну, что говорят, шепчут, щебечут влюбленные, когда они наедине), герой говорит, что это «...какой-то вздор. Он сопровождал те переливы чувств, которые были характерны для этого периода и вне которых для нас ничто не существовало и все окружавшее казалось забавным или смешным... потому что единственные вещи, имевшие действительно важное значение, знали только мы двое, и больше никто». Но все ли они таковы? Да конечно же, нет! Но как хочется, чтобы рядом был именно такой.
Ему – в Калининград
Прошло полчаса, как ты уехал. Ты еще здесь, рядом, но я физически ощущаю его – свое одиночество. Ты знаешь, я часто мысленно возвращаюсь в Альпы и благодарю Господа за то, что дал мне тебя, и тебя – за то, что «подарил» мне Альпы. Знаю, глупо в моем возрасте быть такой наивной, сентиментальной и незащищенной. Но так хочется тепла. Хочется почувствовать себя слабой. Как хорошо, что ты не можешь мне возразить и даже ответить. Вообще, какое это чудо – эпистолярный жанр. Выложишь на бумагу все свои мысли, а она донесет их до того, кому они предназначены.
И легче, и труднее говорить посредством письма. Так хочется говорить тебе ласковые слова, все, какие придут в голову, но не знаю, как ты к этому отнесешься. Впрочем, такие слова лучше говорить, чем писать. Я уже скучаю. Жду. Все время жду. Целую.
Ленинград, 1971 год.
Сестре Соне – в Канн
Сонечка, милая, это мой человек, это моя Жизнь. Впервые в жизни могу сказать, что со мной такого никогда не было. Мне всегда что-то мешало, всегда что-нибудь было не так: не те запахи, привычки, слова, губы... здесь все мое. Мы, наверное, даже одинаковый мускус выделяем. Только я молча этим наслаждаюсь, а он говорит: «Как вкусно ты пахнешь!».
Неужели это вот так и бывает? Ниоткуда. Нипочему. Вдруг. Как воплощение мечты, как образ из подсознания. Я так люблю этого человека, что это или очень ненадолго, или навсегда. Но я уже ничего не боюсь – ни того, ни другого.
Я столько раз слышала адресованное мне «люблю». Не припомню, чтобы сама отважилась произнести, хотя много раз влюблялась или придумывала себе влюбленности (чтобы «творить», требуется неспокойное сердце). А теперь, когда я поставила на себе крест, вдруг сердце мое ожило. Как я боялась, когда кто-нибудь намекал на возможность близких отношений, не могла представить рядом никого. И вдруг – без раздумий, без страха, как в омут головой! Люблю! И не хочу заглядывать в завтра.
Я и себя наконец стала любить. И кажется мне, что стала лучше, мягче. Видимо, очень не любивший женщин Паллад Александрийский наполовину все же был прав, сказав:
«Всякая женщина – зло, но дважды бывает хорошей –
Или на ложе любви, или на смертном одре». Вот так!
Сонечка, помнишь, «...и переждать не сможешь ты трех человек у автомата...»? А он лифт не смог ждать. Звонок в дверь. Открываю. «Соскучился! Лифт не стал ждать». – «Пешком?» - «Бегом!». На двенадцатый этаж! Мне уже кажется, что он был всегда, что мы вместе сто лет, но я не могу этим напиться, надышаться.
Ленинград, 1971 год.
Ему – в Хабаровск
Здравствуй, милый, это я. Уже тридцать часов я без тебя. Какое странное понятие – время. Еще вчера ты был рядом, тринадцать часов назад звонил, я слышала твой голос, а кажется, что все это было по крайней мере тринадцать дней назад. Милый, я знаю, чувствую, как не хватает тебе тепла, любви, нежности, и готова без оглядки отдать тебе все это, даже если потом будет больно и пусто. Но это же – потом.
Глупое, бедное сердце, оно снова открыто и беззащитно, а хочет обогреть и защитить. Прости, родной, ты ждешь не таких писем. Но ты – все, о чем я сейчас могу думать. Когда-нибудь эта буря утихнет, и мыслей этих не вернешь. А вдруг эта буря последняя в жизни? Не хочу переживать ее одна. Спасибо, если ты это прочитал. Жду. Все время жду. Целую.
Ленинград, 1972 год.
Ему – в Киев
Здравствуй, милый, это я. Как ты там? Как тебя встретили? Твои гладиолусы отцветают. Вспоминаю твои слова, сказанные перед отъездом, твои руки, глаза. Не могу и не хочу жить без этого. Как хорошо, что ты есть, такой разный, такой родной, такой любимый. Как хорошо, что когда-то меня пригласили в твой университет. Я скучаю. Эти десять дней никогда не кончатся. Жду. Все время жду. Целую.
Ленинград, 1975 год.
Из дневника
Господи, спасибо тебе! Перед праздником я получила такой подарок! Позвонила в Питер и – чудо случилось. В совершенной тишине вдруг возник Его голос. Как в старые добрые времена. И у меня оборвалось сердце, задрожали руки, я стала той, прежней. И самым главным на земле был Он и Его голос, близкий-близкий, такой знакомый и такой родной. И на миг даже показалось, что...
А сейчас он едет за моим письмом. И прочтет его. И не сможет ответить: там нет ни номера телефона, ни адреса.
Ах, милый, если бы получить от тебя хоть одно письмо в жизни. Я хранила бы его до конца дней своих, но... Но между нами не только тысячи километров, но и пятнадцать лет жизни друг без друга. Пятнадцать лет я с тобой, но без тебя. И никто не может заменить тебя. Или это я – не могу? Потому что переполнена тобой, твоим голосом. А твои руки... только их помню, люблю, понимаю. Жду. Всю жизнь жду. Целую.
Канн, 1990 год.