Соседи

У Женьки за стеной завелись соседи…

Раньше их совершенно точно не было – слух у него был тонкий и чуткий, как у кота, и все шумы и шорохи сверху и с боков он улавливал просто замечательно. А ещё у него было практически звериное чутьё на всё, что происходило вокруг него и каким-нибудь боком лично его касалось, и на некоторые грядущие события.

Так вот, никаких соседей за стенкой ещё совсем недавно не было и, по идее, не должно было быть… Женька жил в новом доме, и вселился он туда самым первым – ему просто некуда было больше деваться. Раньше он жил в другом городе, в большой и шумной семье, с братом, сестрой и бабушкой. Родня раздражала его бестолковостью, мелкие постоянно шумели, вечно растаскивали его вещи и вообще ужасно мешали. Он никогда не играл с ними, проводя большую часть времени в одиночестве, забившись в угол с книгой, или болтаясь с пацанами во дворе. Женька мог погонять с ребятами мяч или покидать ножички, однако особой тяги к компании сверстников не испытывал.

Учился он ни хорошо и ни плохо, но школу закончил лучше многих, а потом ещё и на сулящую неплохую будущность профессию замахнулся. Женька был неглуп и упорен, но всех интересов ему хватало лишь на то, чтобы понимать, что в этой жизни что-то не так, и хотеть это изменить. Вот только как? Он совершенно точно не желал оставаться здесь, в той среде, где вырос, но вот на что он хотел сменять давно приевшиеся пыльные декорации провинциального городка… В душе его жило лишь глухое недовольство, питавшее смутные устремления, но не было и намёка на ту страсть, которая придаёт человеку сил на покорение неприступных вершин. Он никого не любил и был слишком замкнут внутри себя самого для того, чтобы полагаться в своих мечтах о лучшей доле хоть на кого-то ещё. В его планах не было ни карьерного роста, ни удачной женитьбы, ни даже обыкновенного выигрыша в лотерею – столь осязаемого, сколь и несбыточного, но всё же так часто греющего душу безвольным мечтателям… Нет, Женька плыл по течению безо всякого навигатора, лишь ориентируясь в насущной ситуации, так, чтобы извлекать изо всего, что происходит вокруг, наибольшую выгоду.

Жить бы ему так и дальше, в неясных мечтах о лучшей доле, долго и не слишком счастливо. Но родители после кончины двоюродной бабки, дожившей свою одинокую старость в деревне, получили в наследство полдома и продали не востребованное никем имущество, сделав старшему сыну поистине царский подарок. Денежки, вырученные за свалившееся наследство, решено было вложить в однокомнатную новостройку в городке, пусть ещё довольно далёком от столицы и маленьком, но всё же несколько более перспективном в этом отношении, нежели Женькина родина. Вот Женька и удрал из родительского гнезда практически сразу, как ЕГО новый дом был сдан к обустройству. У него уже было скоплено немножечко денег, и он, как сумел, по собственным соображениям, разжился самыми необходимыми отделочными материалами. Своими руками прикрутил к полу унитаз и вмазал ванну в толком не отштукатуренные стенки, честно заплатил электрику с сантехником, а потом прикупил себе с грузовика, что время от времени наведывались в их город с промышленными и сельскохозяйственными товарами, замечательный полосатый матрас и зажил сам себе господин!

Женька любил свою квартиру. Поскольку ни на какой регулярной службе он не состоял, а зарабатывал по частной договорённости, от случая к случаю, то свободное время, которое выдавалось у него вовсе не так уж и редко, практически целиком посвящал своему жилищу. Он подтаскивал домой пиломатериалы, что удавалось отыскать валяющимися на строительных объектах без особого пригляду, постоянно подкупал что-то по мелочи и мастерил, подлатывал, прикручивал, подмазывал и подклеивал… Так, по кусочкам, по рулончику плёнки и обоев, по ящику плитки квартирка его мало-помалу стала напоминать цыганский шатёр, сплошь сделанный из разномастных тряпиц и пёстрых ковров. Пестрота эта Женьку не раздражала, ибо по ней, как по карте он одинокими вечерами прочитывал прошедшие дни, недели и месяцы. Он общался со своей квартирой, будто она была живым существом, а он ухаживал за ней, как в зоопарке сторож ходит за слоном, становясь для того и кормильцем, и собеседником. Он мог, пройдя по кухне, просто бездумно провести рукой, погладив кривовато уложенные плитки «фартука». Мог подпрыгнуть в коридоре, достав до шероховатых досок антресоли – просто так, как мать походя ласково треплет волосики или целует в макушку любимого ребёнка. Он разговаривал с вещами, находящимися в доме, а по вечерам любил подойти к окну и долго смотреть вдаль, отрешившись ото всего, без единой мысли в голове…

Женьке больше не с кем было поговорить. Друзей у него толком не водилось с самого детства, близкой женщины он не завёл, а к родителям выбирался спасибо, если один раз в год. Ведь ему приходилось экономить на всём! Но он был совершенно счастлив, запихнувшись ото всех в своём уголке. У Женьки был Дом, а больше ему не требовался никто. Он кайфовал, упиваясь своей свободой и отделённостью от людей, своим идеальным положением единственного властителя этого мира, и наслаждался гармоничным единением с ним. Пока в некоторых других квартирах жильцы только начинали строиться, с утра и до глубокого вечера наполняя различными звуками пахнущее сырым бетоном гулкое пространство новостройки, Женька чаще всего работал, тихо возился у себя в квартире, не замечая ничего вокруг, или же шатался в городе по всяким делам. А ночью в доме царила мёртвая тишина… И он мог часами лежать, вслушиваясь в неё и представляя, что весь этот мир принадлежит ему. Женька был свободен, и до него самого точно так же не было никому дела, никто  посторонний не лез в его жизнь и не напоминал о своём присутствии.

А тут за стеной вдруг появился кто-то ещё. И Женька ощутил явственный дискомфорт. И ему дико захотелось узнать, кто теперь, по крайней мере, половину времени находится рядом с ним. Не то, чтобы эти люди были ему интересны, но ведь надо же было знать, кто там, за стенкой, такой живой и отдельный, неподконтрольный ему? Что это за люди и сколько их, хотя бы примерно, наёмные работники или сами хозяева, и чем они занимаются там целыми днями! Почему приходят так, что он никак не может застать этот момент, и почему, чёрт побери, он не чувствует за стеной никаких естественных и легко объяснимых процессов?! Что происходит там, в этой квартире, кто и зачем пребывает там, раздражая Женьку, если, судя по звукам и запахам, не месит цемент и не режет металл, не штробит стен и не пилит досок, не ест и не пьёт, в конце концов!!

Соседи появлялись почти каждый день, в одно и то же время, и уже никуда не девались до самой глубокой ночи. Они тихо шуршали и постукивали, иногда тоненько чем-то зудели, глухо поскрипывали, как будто пиликали на какой-то туго натянутой металлической ерунде и изредка чуть слышно, практически неразличимо переговаривались. Но не было ни разу с той стороны ни вгрызающихся в голову сквозь все перегородки дрелей с перфораторами, ни топота с обязательным, сопровождающим в России любое мало-мальски важное дело матерком, ни грохота с размаху шваркнутых досок или звонко рассыпавшихся об пол гвоздей, ни рёва болгарки… Ничего! Женька прислушивался, ходил из одного угла в другой, прикладывался ухом к стене, буквально распластываясь по ней, в попытках определить хотя бы приблизительное количество человек и прикинуть их национальность  – тщетно! Те, за стеной, будто бы сами слышали и предугадывали его, и всякий раз, стоило ему навострить уши, примолкали, не давая ему никакой возможности хоть что-то разобрать. Его квартира находилась с соседской на одной площадке, и он вполне бы мог просто-напросто подкараулить их под дверью. Рано или поздно Женька обязательно добился бы своего! Но, поскольку ему самому надо было что-то есть, то позволить себе потратить несколько суток на такое дело он просто не мог. И денег на покупку камеры у него не было. А эти соседи будто бы издевались над ним… Они затаивались всякий раз, когда он их ЖДАЛ, а иной раз и вовсе безобразничали, возникая за стенкой, очевидно, как раз в ту самую минуту, когда он вынужден бывал отойти.

Женька никогда их не видел!! Сколько он ни караулил их поутру и вечерами, до глубокой ночи всё пытался поймать момент, когда они будут заходить в квартиру или выходить из неё, будут заносить стройматериалы или хотя бы какие-то вещи, готовить еду или спускать воду в туалете, но так ничего и не добился. Эти люди (если это, конечно, на самом деле были люди) вели себя абсолютно ненормально! Притом, что они там совершенно точно БЫЛИ. Практически каждый день…

Женька одуревал. Он потерял покой. Он уже не мог, как прежде, спокойно лежать ночами в полной тишине, отстраиваясь от дневного мельтешения, а думал, постоянно думал о том, что происходит у него за стеной! Он почти перестал спать. В его голове одна за другой возникали разные картины. То ему казалось, что в квартире обитают наркоторговцы, сперва приносящие в квартиру сырьё в мешках, затем привычно готовящие из него зелье, точными движениями аккуратно фасующие товар, а потом чётко и слаженно передающие его курьерам, то представлял себе прикованных к батареям пленников, которые пытаются прокопать в своём застенке дыру, чтобы выбраться наружу. Ему чудились то преступники, занимающиеся расчленением трупов, или подпольные врачи, ведущие в пустой, неустроенной квартире какие-то варварские эксперименты. То Женьке мнилось, что по соседству никакая не квартира, а портал в другой мир, и время от времени через это пространство просачиваются самые настоящие инопланетяне, а то он видел троллей, устраивающих в квартире тихие оргии. Днём он ещё держался, кое-как справляясь со взятой работой, но на всё остальное его уже не хватало. С наступлением вечеров его начинала бить мелкая дрожь. Обуреваемый смутными чувствами, он то слонялся по квартире, весь обратившись в слух, забывая даже поесть, то метался с места на место, не понимая, где же тут выход! Он всё реже выбирался на улицу, стал бояться яркого света, давно перестал даже мыться и уже ничего не делал по дому. Родное, прочувствованное каждой клеточкой, знакомое до сантиметра пространство обернулось для него клеткой, державшей его в себе, будто птицу, не дающей ни пищи, ни воды, но день за днём высасывающей силы.

Иногда наставали моменты, когда Женька, вздрагивая всем телом, как будто приходил в себя и замирал, прислушиваясь к дикому вихрю обрывков мыслей и чувств, кружащих в его бедной голове, давным-давно потерявшей человеческую форму. Жгучая ненависть окутывала его целиком, будто коконом, затмевая всё, как обкладывают небо тяжкие грозовые тучи. Она висела вокруг него неподвижным гудящим облаком, всё сильнее нагнетая электрическое напряжение, до тех пор, пока его не разрывала слепящей молнией неудержимая ярость. И тогда Женьке хотелось, – нет, – он совершенно точно знал: этих тварей нужно пойти и убить. Просто уничтожить, совсем, и тогда небо над головой вновь станет голубым, а стены его – ЕГО дома перестанут давить на него. Он вскакивал и метался по квартире в поисках оружия, и, не найдя ничего, кидался на постель и, зарывшись лицом в матрац, громко выл, отчаянно, до визга, лишь бы не слышать ТЕХ, чьё присутствие рядом за эти месяцы отравило всю его жизнь.

После таких припадков он впадал в полуобморочное состояние: карусель в голове затихала, а то, что грезилось ему в этом смутном парении между явью и бредом, было ясным, чётким и очень-очень приятным. Он вставал, быстро выходил на площадку, одной рукой легко открывал дверь в соседскую квартиру, а, оказавшись внутри, просто шёл и убивал по пути всех, кого видел. Их было то трое, то пятеро, время от времени из стен вырастали всё новые, на глазах разбухая и умножаясь, но он косил их всех! Он попадал в квартиру то с топором, то с огромной кривой секирой, которой махал как заправский самурай. В последний раз у него в руках обнаружился огнемёт, и Женька возликовал: теперь он мог выжечь их целиком, всех разом, как тараканов! После очередной казни соседей он ненадолго забывался бесчувственным сном, а когда приходил в сознание, то некоторое время ощущал небывалую лёгкость. Его тело становилось как будто бы невесомым, а все предметы вокруг приобретали простые и удивительно правильные формы. На мир вокруг него нисходила удивительная гармония – и всё вокруг становилось упорядоченным,  светлым и почти прозрачным. Растворялись стены и потолок, исчезали все вещи, а сам Женька парил в этом пространстве, наполненным светом и счастьем. Обычно он летал там один, хотя это место казалось ему живым. Просто оно позволяло ему купаться в своих объятиях и ласково подмигивало: ты мой, и всё хорошо! Но потом эта осмысленная теплота постепенно меркла, будто бы отступала, и по углам вновь сгущались зловещие тени, стены сходились обратно, и со всех сторон начинал звучать непрекращающийся, изнуряющий зуммер…

Женька плакал как ребёнок, но понимал, что без помощи ОТТУДА ему не справиться. Он вновь принимался кругами бродить из угла в угол, натыкаясь на преграды, которых не замечал. Он озирался вокруг, тряс головой и всматривался вверх, ожидая хоть какой-то подсказки. Но Пространство молчало, ничем не выдавая своей готовности ко взаимодействию. Женька ждал, обхватив руками колени и уткнувшись в них головой. Он ждал несколько часов, а, может быть, и суток – да какое теперь это имело значение?! Потому что он ДОЖДАЛСЯ. Пространство вдруг еле заметно пошевельнулось, будто вздрогнуло. Потом ещё раз, уже сильнее, затем всколыхнулось снова, как будто по нему прошла судорога. Мало-помалу оно заколыхалось так сильно, как будто сотрясалось в икоте: спазмы заставляли его ходить ходуном, и Женька подумал, что вряд ли устоит на ногах. Но он не мог никуда уйти, потому что идти было некуда: он стоял лицом к лицу с неведомым ранее, совершенно непонятным, но это не пугало его! Женька глядел во все глаза, он понимал, что совсем скоро это закончится, вот только чем? Чего и откуда ему ждать, что он увидит после этого шторма? Почему-то он был совершенно уверен, что сейчас поймёт всё. И то, что сводило его с ума целую вечность, будет благополучно разрешено.

Тут Пространство всколыхнулось последний раз и затихло. Волны улеглись, как не было, и Женьке стало понятно, что теперь оно, наконец, готово с ним говорить. Он вытянулся, жадно внимая ожившему дому, и приготовился. И тут из-под потолка раздался неясный звук. Он был настолько слаб, как будто раздавался из-под одеяла, но чистота его не оставляла сомнений – это НЕ соседи! Дальний угол вдруг слегка осветился, как если бы кто-то зажёг там тусклую лампочку. Свет не резал глаза, но и не разгорался – он висел в воздухе, не доходя до пола, и в нём закружили, приближаясь, какие-то тени. Женька подался вперёд и замер от изумления и восторга. К нему медленно и очень тихо спускались три угольно-чёрных ангела с вороньими головами, бусинами сливовых глаз и медными клювами. Их оперение исходило тусклым золотистым сиянием, которое перекатывалось сполохами неяркого, но гибельного жара. Тот, что был в центре (самый главный, понял Женька!), молча протягивал ему бензопилу…