Блины

Геннадий Исаев
БЛИНЫ

ГЕННАДИЙ ИСАЕВ



Рядом с домом, на метеоплощадке, грохнул выстрел. Генка вздрогнул, вопросительно посмотрел на бабушку.
 - Это солдаты застрелили корову на мясо. Сейчас Клим снимет шкуру, разделает её, а нам отдадут кишки. Я вымою их, и натоплю из них жир, а ещё сделаю кровяную колбасу. А на жире - картофельные блины.
- Ты, внучек, не ходи туда смотреть, а то потом есть не станешь! Знаю я тебя
 – добавила она.

 Генка часто видел в вагонах коров, которых везли из Германии в воинских эшелонах, шедших через Ачинск на восток. Шёл август 1945 года, началась война с Японией. Немецкие коровы были большие, упитанные. Люди, у себя дома, шептались:
 - Гляди, у них скот лучше кормят, чем у нас… людей!

Бабушкины картофельные блины Генка любил больше, чем из муки. Тем более, что её в доме и не было. Хлеб выдают по карточкам по установленной норме на каждый день, а карточки на другие продукты надо ещё и «отоварить». Если их иногда и «выкидывают», в каком – нибудь магазине, на прилавок, то создаются огромные очереди. Счастливчики, получившие эти продукты, таким образом, «отоваривали» свои карточки, на муку, крупы, и так далее.

 Поджаренные на животном жире, блины быстро утоляли его голод. Но очень быстро снова хотелось есть. Картофель – не хлеб, быстро «пролетает». Вот и сегодня Генка быстро наелся, и вылез из за стола. Про вчерашний выстрел он давно забыл, и уже хотел бежать к эшелонам, стоящим у воинской площадки – вдруг кто – нибудь подарит очередную немецкую губную гармошку (сколько этих гармошек погибло от воздействия его слюней), как бабушка остановила его:

- Внучек, подожди. Отнеси-ка деду на работу блинов, у него скоро будет обед.
Она положила в небольшую кастрюльку блинов до самого верха, поместила в сумку, и он вышел.
 В деревянном одноэтажном доме, где в одной комнате живёт их семья во главе с дедушкой, есть ещё две комнаты. В одной из них разместилась аппаратная метеостанции, а в другой – семья её начальника. Перед домом -  метеоплощадка размером метров 70 на 70, с расположенными на ней невысокими вышками с метеоприборами.

Ещё на метеоплощадке есть погреб для хранения баллонов с водородом, использующимся для заполнения небольших, с арбуз, шаров (зондов), которые запускаются для определения направления ветра на высоте. На крыше погреба, которая под углом  вверх поднимается из земли, очень удобно, лёжа, загорать летом, и смотреть на проходящие поезда.
 Огибая примыкающую к метеостанции оранжерею со стороны воинской площадки,   Генка смотрел сверху, с высоты метров семи, на стоящие внизу на «путях» эшелоны, разглядывал платформы с танками и пушками, солдат и офицеров, «увешанных» орденами и медалями, и страшно завидовал:

- Вот, они уже фашистов победили, а теперь и японцев разобьют. А когда я вырасту – уже и воевать будет не с кем. Тогда и орденов то уже, наверное, не будет. Вот только бабушка вчера чего-то испугалась; про какие – то две атомные бомбы, что американцы сбросили на Японию, говорила. А ещё она сказала, что зря наши задираются перед Америкой, раз у них есть такие бомбы.
Так, решая мировые проблемы, продвигался Генка к деду, в железнодорожную кузницу, где он работал молотобойцем. Пройдя стадион, подошёл к клубу железнодорожников (клуб ЖД – так, сокращённо, его все называли).

 Здесь Генке вдруг захотелось блинов. Он присел на ступеньках крыльца у входа в клуб, и, раскрыв кастрюльку, совершил своё первое, в этот день, преступление перед дедушкой - съел блин. Клуб - главное культурное заведение станции Ачинск - 1. В нём часто «крутят» кино, а ещё чаще устраивают танцы. Его две тётки часто здесь бывают.

Одной из них – Ольге – красивой, круглолицей, чернобровой, с ямочками на щечках, темноволосой, было уже восемнадцать лет.
А Вале, худенькой, но зато совсем не круглолицей, стройной, с тонкой талией, синими глазами, и светлыми серыми волосами, тоже очень красивой – семнадцать.

Вход в клуб был платным, и для девушек это всегда было проблемой. Конечно, можно было разрешить своему «ухажёру» пригласить её на танцы. Но тогда, по неписаному закону, она должна танцевать только с ним. Это не всегда, мягко говоря, входило в их планы. А просить денег у бабушки Ульяны, их мамы, было тоже… не очень.                Каждый рубль на учёте – дед один работает, а они ещё учатся, одна в техникуме, а другая – Валя – в школе.

 На какие только ухищрения не пускались они. Однажды, в очередной раз, решая эту проблему, Валя, пользуясь отсутствием матери, покрутив головой вокруг, оглядывая стены, остановила свой взгляд на висевшей у входа картине. 
Затем обратилась к загрустившей на кровати сестре:
- Лёль, а Лёль! А хочешь, я с первого раза угадаю, где спрятаны деньги?
- Не…е Валь, не угадаешь, да ещё с первого разу… Может, они на чердаке, или в сарае, да и в комнате… неделю проищешь!
- Со смехом ответила та.

Ни слова не говоря, Валя залезла на скамейку, и извлекла из-за картины свёрток, а из него – деньги!
- Лёль, а Лёль! Как ты думаешь, если мы возьмём, всего… на два билета, она… заметит? 
- Не, Валь, если… ты возьмёшь, не заметит! А вот если я – точно заметит!..
Посмеявшись, они, всё-таки, экспроприировали нужную им сумму, и засобирались на танцы. В это время домой вернулись родители.

Ульяна заметила перемену в настроении дочерей за время своего отсутствия. А также, её насторожило их решение идти всё-таки по приглашению «ухажёров», против чего они были, совсем недавно, совершенно категорически. Как женщина, она их, конечно, понимала, но решила:
- Пусть лучше не сходят разок, чем под чьим-то «игом», да и денег – в обрез. А вдруг по карточкам, чего-нибудь, «выкинут»?

Они же – две «актрисы» - настолько правдиво демонстрировали свою унылую покорность судьбе, что она… не выдержала, и полезла на скамейку, с которой только что, минут пятнадцать назад, спрыгнула Валя. «Актрисы» переглянулись, поняв – что… несколько «переиграли».

Достав свёрток, Ульяна сразу заметила некоторую денежную недостачу:
- Клим, ты… не брал? Тут… не хватает!..
- Не, не брал. Ты сама, наверное, взяла, да забыла.
- Ничего я не забыла. Это ты, холера тебя забери, взял на «пыво», и не сознаешься!..
Обстановка в доме накалялась с каждой минутой. Ульяна уже в третий раз пересчитывала деньги, когда вдруг… неожиданно, подала голос Валя:
- Лёль, а Лёль! Ты, случаем, не… брала?..

Возникла некоторая… пауза, во время которой, почувствовав какой-то, совершенно явный подвох, Ульяна перестала пересчитывать наличность, и повернула голову в её сторону.   
- Что-то не помню, Валь… вроде… не брала.
Последовала новая пауза, во время которой Ульяна перевела свой взгляд уже на Ольгу.
Она уже догадалась, что… виноваты дочки, но её захватил сам процесс выхода их из этой непростой ситуации.

- Валь, а Валь! А ты… не брала?..- невинным голосом, спросила Ольга.
- А может быть, наверное, Лёль, это я… взяла.
- ещё более невинным… голосом, отозвалась Валя, и воцарилась… тишина.

И вдруг, в комнате, все, посмотрели друг на друга, и… расхохотались.
- Ой, Клим, держи меня, а то упаду со скамейки!..
Корчась от смеха, с его помощью, соскочила Ульяна на пол:
 - Да каб вас холера забрала, пройдохи! Не, не пройдохи, а актрисы погорелого театра!
И всё-таки, хвалю, что не пошли… под «игом»!

Девушки со смехом засобирались на танцы. Лёля крутилась перед зеркалом. Сзади к ней подкралась Валя, и скорчила такую страшную «рожу», что та вскрикнула от ужаса,           и тут же - расхохоталась:
- Я подумала, что это чёрт из зеркала на меня смотрит! Или я, сама, такой вдруг стала.
На прошлой неделе она «заработала» деньги на билеты, обучая своего «ухажёра», курсанта лётного училища, немецкому языку. На свою беду, или наоборот, тот как-то поведал ей про эту свою проблему.

- Нашёл проблему. Да я тебя, Ванечка, мигом научу. Немецкий – это же так просто.
Кандёхать – это, по-русски, идти. Штефкать – есть, то-есть… жрать.
За один «учебный» час она обучила его всему станционному блатному жаргону. В этом «благородном» деле приняла, конечно, самое живое участие, и Валя.
После «обучения» он за свой счёт сводил их дважды на танцы, и - без намёка на «иго».    

Он и ещё… водил бы, но его знания… решил проверить преподаватель. Говорили, что училище… поголовно плакало, в муках хохота (стараясь не смеяться, при этом), когда простодушный Ванечка… уверенно переводил с русского на… «немецкий», и наоборот. Ванечку в училище все любили за его искренность, и бесконечную доверчивость. Лётчик он был «от бога», и преподаватель поставил ему зачёт. Так что обучение не прошло даром. На сестёр он был не в обиде – главное ведь – результат.

Генка и не заметил, как съел целых три блина! Он поднялся с крыльца, и двинулся дальше. Пройдя мимо вокзала, он, через некоторое время, оказался напротив дома, где, до недавнего времени, жила семья  «Крамничихи» (так называла её бабушка), родной сестры Ульяны. Месяца два назад вся семья Крамник (ов) завербовалась, и уехала в Ригу.
Две сестры не ладили между собой, но Генка, да и другие члены двух «кланов», изредка общались друг с другом. Да и сама Ульяна пришла на вокзал проводить сестру, а потом, придя домой, немного даже поревела.

Генка присел на лавочку, и хотел уже взять очередной блин, но заглянул в кастрюльку,     и… отдёрнул руку – половины обеда дедушки как не бывало! Генка знал, что у бабушки не было больше блинов, поэтому возвращаться назад было бесполезно. Пришёл в мастерскую, подошёл к деду. Он тяжёлым молотом мерно ударял по детали, лежавшей на наковальне, и не заметил Генку.

Кузнецы окликнули его:
- Клим, к тебе обед с внуком пришли.
Тот, отковав деталь, положил молот на наковальню, и они вышли на улицу. Присев на бревно, дед стал обедать, а Генка, весь красный от стыда, отошёл в сторону. И, конечно, не сознался деду в своём преступлении.
В довершение позора дед предложил ему блин, но он отказался. Вечером, когда дедушка пришёл с работы, Генка крутился около него, боясь, не спросит ли у бабушки, сколько блинов было ему послано.  Всё обошлось, и его преступление осталось не раскрытым.

Через тридцать пять лет Генка , вместе со своей женой, летним майским утром, на несколько дней приехал из Ярославля на свою малую Родину, в Ачинск. Здесь он родился; здесь, у бабушки с дедушкой, прошла большая часть его детства и юности. Сойдя рано утром с поезда, первым делом направился к тому месту, где была раньше метеостанция.

Он знал, что дома, в котором она находилась, давно уже нет. Но его ноги сами собой шли к этому месту. Вот воинская площадка, вот дорога поднимается вверх. Справа, вверху, на месте родного для него дома, он увидел… чёрный от копоти  кирпичный фундамент, с обгоревшими головёшками на нём.  От дома, построенного на территории бывшей оранжереи, отделилась фигура старика, заинтересовавшегося появлением незнакомцев.               

Подошёл к Генке, спросил:
- Вы кого здесь ищете?
У Генки перехватило горло, он ничего не мог сказать.
Его жена, глядя на него,  тоже заволновалась, и молчала. Необъяснимым образом его состояние передалось и ей.
Старик посмотрел на них с недоумением, повернулся, пошёл обратно, к своему дому. Генка пришёл в себя, сказал, показывая на фундамент:
- В этом доме прошло моё детство и юность.
Вы давно здесь живёте? Может, помните Ульяну Ивановну и Климентия Иосифовича? Я их внук. 

- Как же, конечно помним. Они уже давно уехали. Как квартиру получили на Ачинске втором. Как, живы ли они?
- Бабушка, Царствие ей небесное, померла, а дедушка, Слава Богу – жив! Мы только что с поезда, приехали к нему в гости. А что это за головёшки?
– показал – взглядом - на фундамент.

- Так на этом фундаменте построили три дома, да позапрошлый год они сгорели. Передавайте Климу от Фёдора привет. Мы с ним  в одной бригаде в войну работали, пути чинили.
Генка вспомнил, что Фёдор родом, как и бабушка, из Шарловки.
И решил удивить его: - А я слышал о Вас. Вы ведь родом из Шарловки?
Тот сначала несколько опешил, а потом они рассмеялись.

Этим же днём, к вечеру, побывав на могиле бабушки, Генка с женой сидели за столом.       Рядом с ним сидел Клим, и заботился, как когда-то бабушка, чтобы он хорошенько закусывал. Его дорогие тётушки, Лёля и Валя, которые друг с другом чего-то не ладили (это, наверное, наследственное), по случаю его приезда заключили перемирие.

Вдруг ему на глаза попалась зелёная эмалированная кружка - он её узнал. Когда, в том далёком 1945 году, возвращался из кузницы с кастрюлькой из-под тех злополучных блинов, то нашёл её на месте, где у костра только что обедали солдаты.
 И повинился перед дедом:
- Дедушка, милый, родной – прости меня. Виноват перед тобой!
- Да в чём ты виноват?

- А помнишь, я принёс тебе в кузницу на обед картофельные блины?
Так вот, половину не донёс, съел – каюсь.
- Нет, не помню.
- Зато я помню!..

Клим вдруг встал:
- Ульяна, слышишь, какой у нас с тобой внук.
Затем обнял его, и добавил:
- Давай, выпьем за неё.
Вечная ей ПАМЯТЬ!

Это была их последняя встреча.
Через год Клима не стало.