Начало: http://www.proza.ru/2012/05/03/924
Проснулась в духоте, вся в испарине. Открыла оба окна настежь. Солнце высоко над кромкой сине-зеленых гор. В двухстах метрах виднелся дом среди деревьев, но людей, сколько я ни всматривалась, не видела, и по дороге никто не проходил, чтобы крикнуть и позвать на помощь.
Вышла из комнаты к лестнице, заглянула вниз. Женщина сидела у открытой двери на веранду, и даже глазом не повела на моё появление. Рядом с ней лежала овчарка, вывалив красный язык.
Я снова вошла в комнату. Хотелось пить. Назло не буду спускаться, уморю себя голодом и жаждой. Что же это делается?! Какое-то нелепое похищение в конце двадцатого века! Спрыгнуть с окна? Собака услышит. Не успею добежать до забора.
Бросилась на кровать и закрыла глаза, чтобы не видеть эту комнату, вдруг, ставшую, такой ненавистной, что казалось, и через сто лет она будет сниться в кошмарном сне. И долго я так выдержу?
Минуты мучительно медленно просачивались в прошлое, словно прозрачные капли из плохо закрытого крана. Я открыла глаза. Кто эта женщина? Почему она ненавидит меня? Жена Отари? Нет, он же сказал, что живет один. Брошенная жена?
Через час поняла, что пытку жаждой не выдержу. Спустилась вниз, прошла на кухню и с наслаждением выпила холодной воды, хотя знала, что в холодильнике стоят бутылки с пепси-колой. Мне от вас ничего не надо, бандиты проклятые! Надо бы уйти в спальную, но вкусные запахи раздразнили аппетит. Плевать. Открыла кастрюлю. Вареная фасоль, приправленная грецкими орехами и зеленью. Вполне съедобно. Даже вкусно!
После обеда, умиротворенная, вышла в гостиную. Пальцы женщины сноровисто сплетали коричневую шерстяную нить в плотную вязь. Она недобро посмотрела на меня из-под смоляных бровей и продолжала вязать. Всегда завидовала умеющим вязать. Некому научить. Галка тоже неумеха. Я взяла стул, села рядом и тихо сказала:
— Я к вам не набиваюсь. Меня украли. Понимаете? Ваш Отари украл. Против моего желания. Я хочу в Батуми. Дайте мне денег, и я уеду, сейчас же. Не очень-то приятно выслушивать вашу ругань. Тем более что всё равно ничего не понимаю. Вы же знаете русский язык, почему не разговариваете со мной?
Поймала себя на мысли, что интонация моих слов, как при монологе с овчаркой. Нужно приручить, дать привыкнуть к себе. При первых же словах женщина непроизвольно замедлила вязание, но всё так же ненавидяще смотрела на меня, словно я прокаженная, или еще того хуже, убила её ребенка. С овчаркой будет проще. Я выдохлась и замолчала.
Женщина начала говорить, глядя мне в глаза, словно вдалбливая какую-то свою мысль. Бред собачий! Я же ничего не понимаю по-грузински! Зачем она это делает? С ума сойти можно! Я пересела за круглый стол и принялась за белый инжир, складывая скользкую кожуру на бумажную салфетку. Пой, ласточка, пой, а я послушаю, надолго ли тебя хватит? Ну вот, замолчала.
В комнате стало пасмурно, солнце скрылось за грядой гор. Когда придет Отари, всё ему выскажу.
Включила телевизор. Шипение по всем каналам. Антенны нет! Как же они смотрят телевизор? И для чего он вообще нужен, если ничего не ловит? Скука страшная. Снова поднялась на второй этаж. Две комнаты закрыты на ключ. Что может там скрываться? Какие тайны Синей бороды?
Встала у окна и принялась смотреть на горный пейзаж, покрывающийся сумерками. В разных сторонах вспыхивали красные огоньки. Никому нет дела до меня. Даже эта странная женщина не хочет понять. Как она стала такой, пособницей бандитов? Если я не первая здесь, неужели всех так грубо встречает? Какая страшная тишина, даже собачьего лая не слышно.
Спустилась вниз, чтобы не отвыкнуть от человечьего голоса. Но женщины не было на месте. Во дворе тоже пусто. Вероятно, ушла домой. Лишь овчарка перед дверью. Выставила ей остатки вареной фасоли и два часа рассказывала о своих несчастьях. Пусть проникается сознанием, кого надо защищать, а кого кусать. Если есть переселение душ, она обязательно должна переменить свое отношение ко мне.
Проснулась поздно. Долго лежала в постели, рассуждая, как выбраться из грузинской тюрьмы? Удрать-то я смогу. Но как выйти на большую дорогу, чтобы попасть в Батуми? В какую сторону идти? Плохо, что не знаю, где нахожусь, в какой стороне от Батуми? Хотя, если вспомнить карту, с юго-запада Турция, с запада море. Значит, я где-то на востоке. В любом случае, надо идти на запад, к морю, где садится солнце. Но там же горы! С ума сойти! Что же я там делать буду?
Почувствовав голод, спустилась на кухню. На тарелке свежая лепешка, рядом пол-литровая банка густого мацони, которое уже пробовала в Батуми, и мне понравилось, лучше нашего кефира. Что-то вроде застывшей сметаны, но не столь жирной. Поискала, чем же накормить овчарку? Чем они, вообще, её кормят? Или ждут, когда появятся такие дурочки, как я? Под полотенцем на буфете початая буханка хлеба. Отрезала ломоть и к овчарке.
Открыла дверь — она тут как тут. Выжидательно смотрит и машет хвостом. Как же тебя звать? Мухтар? Овчарка вяло шевельнула кончиком хвоста. Ладно, пусть будет Мухтар. На, жри, да будь человеком, мне отсюда удрать надо, а ты не пускаешь. Не хочешь хлеб?! Другого ничего нет. Хотя, подожди, в холодильнике вареная колбаса лежит. Мне не жалко. Видишь, какая я хорошая, а ты злой. У-у, даже погладить себя не даешь. Ничего, завтра у меня будешь ласковый, Мухтарчик.
Весь кусок умял и ещё облизывается, вопросительно смотрит, не принесу ли ещё? Я потрепала овчарку по загривку. Мухтар оскалил зубы, но рычать не стал, запах колбасы ещё не проветрился. Правильно. Со мной лучше дружить. Твои хозяева не больно заботятся о тебе. Пошли, погуляем.
Мы вышли во двор. Восхитительное утро! Свежо. Дышится легче, чем в Батуми. Как здесь красиво и своеобразно! А я в роли украденной невесты для престарелого мафиози. Впрочем, не такой уж и старый, но далеко не первой молодости.
За домом большой мандариновый сад, по глинистым террасам поднимающийся в гору. Приблизилась к калитке и взялась рукой. Мухтар встал между мной и калиткой и грозно зарычал, вот-вот вцепится.
— Скотина неблагодарная! Я тебя кормлю, а ты на меня рычишь.
Неужели укусит? С него станется. Постояла в ожидании, может, кто-нибудь мимо пройдет, и я смогу узнать или попросить помощи. Но на грунтовой дороге, поросшей бурьяном, никого не видно. Да что они тут, повымерли?! Ни души. Во всяком случае, я уже знаю, в какую сторону бежать. Вниз по дороге. В горах мне делать нечего.
От калитки пошла осматривать чужие владения. Высокое дерево каштана. До колючих шариков не дотянуться. Как же они его собирают? Грецкий орех ещё зелен, не стоит и рвать. Плоды королька и хурмы тоже не созрели, вяжут. А вот и черный инжир. Большое раскидистое дерево. Как много созревших плодов! И никто не собирает. А по краям ветвей, полностью раскрытые плоды, с застывшими медовыми каплями.
Залезла на дерево и целый час выбирала самые спелые инжирины, сбрасывая сладкую кожуру Мухтару, который тут же её проглатывал, и снова задирал голову, следя за моими руками, учащенно дыша от начинающейся жары. Ему в шерстяной шубе приходилось труднее, чем мне, в легком халатике на голое тело.
Тяжело слезла с дерева, хотя спелого инжира ещё очень много. Полезла вверх по террасам, может, увижу что интересное? Увидела.
Пожилого, небритого человека, монотонно орудующего тяпкой под мандариновыми деревьями с завязью маленьких, темно-зеленых плодов. Подошла поближе. Но он, казалось, меня не замечал, увлеченный рыхлением земли.
— Гамарджоба, батоно, — сказала я грузинское приветствие, которому научилась у Гоги, объяснившему, что батоно переводится, как господин.
Но на господина это работяга явно не тянул. А как по-другому сказать, я не знала.
— Гаумарджос, гогона, — хрипло ответил он.
На мгновение поднял голову, хмуро посмотрел и снова принялся рубить сорняки, постепенно поворачиваясь ко мне спиной. Это задело. Неужели так страшно выгляжу, что мужчина смотреть на меня не хочет?
— Вы не могли бы сказать, в какой стороне находится Батуми?
Словно ничего не слышит. Зашла с головы и снова повторила вопрос. Ни малейшей реакции, знай себе, орудует тяпкой. Набралась нахальства, подошла совсем близко, мешая работать. Только тогда он поднял голову и разразился злобной руганью, указывая рукой на дом, мол, уходи, твое место там.
Это я поняла. Все из одной шайки. Даже такой старый и бедный, коль работает в чужом саду.
Отступила и покарабкалась выше по террасам, пока не уткнулась в отвесную глинистую стену и высокий железный забор из сетки-рабицы над нею. Такое не преодолеть, даже подкоп не сделаешь, сил не хватит.
Немного усталая, вернулась домой, выпила холодной пепси-колы, повалялась в постели и снова принялась ходить по саду, то и дело, подпрыгивая к свисающим веткам инжира. Мухтар, как привязанный, не отстает. Ничего не поделаешь, придется ждать, когда он разрешит выйти за калитку, а это рано или поздно случится. Нужно терпение.
К полудню пришла женщина. На этот раз не ругалась, просто ворчала про себя. Приготовила обед, два часа просидела за вязанием и незаметно ушла. Я покормила Мухтара и сделала попытку выйти за калитку, и снова овчарка не пустила. Я немного пала духом. Что если она никогда не выпустит? Так и буду торчать в этой дыре, с ума сойду от скуки.
Никогда столь много не думала, как в эти дни. Предательство Олега, если оно было, как говорит Отари, унижало, выбивало из колеи, не могла найти ему оправдания. Как можно из-за денег, пусть даже больших, продавать человека, который любит тебя? А я его любила! Сейчас, не знаю, как к нему относится? Ненависти нет, презрения тоже. Какое-то непонятное чувство, не могу разобраться.
Может, Отари всё наврал, он просто меня выкрал, и Олег все эти дни ищет меня, поставил всю милицию на ноги. Поэтому Отари здесь нет, хочет показать, что он не причастен к похищению, ничего не знает о нем. Значит, мне надо удрать отсюда как можно скорее. Проклятая собака!
И следующий день не принес изменений.
Вечером приехал Отари, внес в спальную два чемодана. Один мой. Видимо, забрал у Заури. А второй, с новыми вещами, подарками от себя. Вещи красивые, нарядные, но радости от них нет. Жалкая попытка задобрить, смягчить свою вину.
Он вышел из комнаты, потом из дома — я проследила. От нечего делать, просмотрела подарки, примерила, понимая, что с двумя чемоданами не удрать, только налегке. Проблема — где бы достать денег? Без них никуда не уедешь, и помогать никто не станет.
Часа через два Отари принес видеомагнитофон, подключил к телевизору и вставил кассету. Экран засветился разноцветными красками и английскими надписями режиссеров, продюсера, артистов.
— Скучала без меня? Да? Извини, видак отвозил в ремонт. Какая-то деталька сгорела. Сегодня взял у мастера и привез. Теперь будем вместе смотреть. Сплошной секс, понимаешь? Порнография. Тебе понравится. Вах, смотри, смотри, что делают?!
Отари всё больше возбуждался, обняв меня волосатыми руками и елозя ими по всему телу. Я не могла вырываться. Он сорвал халат и повалил на кровать.
— Я не хочу, — бормотала я.
— Я хочу, я. Будешь делать, как я хочу. Поняла? Давай, бери.
— Нет! Нет!
Отари несколько раз больно ударил по лицу.
— Нет такого слова — нет. Да! Да! Вот так. Ты девочка умная, должна любить меня. Не будешь любить — продам в шлюхи. Резо уже просил уступить тебя на неделю. Но я сказал, что ты меня любишь, и делаешь то, что я хочу, и как хочу. Не так ли? Я прав? Ты любишь меня. Вижу — любишь. Это все женщины любят.
Отари долго не отпускал, пока полностью не выдохся. Через минуту, лежа на спине, внезапно захрапел. Я поднялась, униженная и подавленная. Со мной ещё никогда так, по-скотски, не обращались. Взять на кухне нож и зарезать его? Нет, я не смогу это сделать, несмотря на ненависть. Меня так воспитали — убивать человека нельзя, даже если он мерзавец. Жизнь — это уникальная возможность проявить себя в мире и дать потомство. Убив, прерываешь связь прошлого с будущим.
Помылась и вышла на улицу. Черным комком подбежал Мухтар, радостно повиливая хвостом. Я обняла его за шею и заплакала. Он повизгивал, стараясь лизнуть в лицо. Я подошла к калитке и открыла её. Мухтар не препятствовал, блестя печальными глазами, мол, всё понимаю, я твой друг, можешь уходить, если желаешь.
Но плотная темнота пугала. Я почти ничего не видела. Луны нет, небо закрыто облаками. В такой темноте далеко не уйду. Если Отари проснется, ему будет легко нагнать меня на машине. Нужно уходить, когда он уедет, а пока притвориться покорной, пусть думает, что сломал меня.
Ночи, казалось, конца не будет. Усталость и дремота одолевали. Вернулась в спальную, разделась и легла под одеяло к Отари. Храп раздражал, но уснула быстро.
Утром разбудил грубый голос Отари.
— Нина, просыпайся, завтрак ждет. — Он рывком откинул одеяло. — Вах! Какая ты сексапильная! Хорошо, хорошо, пока не будем. Умывайся и иди за стол. Манана горячие хачапури принесла. Остынут, не то будет.
— Эта злая тетка?
— Почему, злая? Хорошая женщина. Мне помогает, кушать готовит, стирает.
— Она всё время кричит на меня.
— Что кричит?
— Откуда я знаю? Ругается.
— Хорошо, я ей скажу. Не будет ругаться. Ты не обижайся, она по-русски не понимает. Здесь, в горах, мало кто, по-вашему знает. Я тебя буду учить картули эна, хочешь?
Я пожала плечами. Видя, что он не собирается выходить из спальни, с явным намерением смотреть, как я одеваюсь, встала и быстро накинула халат под пристальным, похотливым взглядом.
За посеревшим окном лил дождь, монотонно шумя по железной крыше дома. Манана сидела на стуле у отрытой двери и смотрела во двор, который, казалось, давно должен быть залит водой под непрекращающимся потоком с небес. С нами она не села завтракать, и даже не посмотрела в нашу сторону. Что хочет этим выразить? Своё презрение ко мне? Ладно, я тоже не стану обращать на тебя внимания.
— Почему ни у одного твоего телевизора нет антенны?
— Бесполезно. Везде горы. Закрывают волны. Далеко от Батуми. Нужна тарелка, на которую ловят со спутника. Заказ сделал, скоро доставят, а пока кассеты посмотри. Я много привез. Эти прокрутишь, поменяю на новые.
— Не люблю порнографию.
— Пхэ! Что ты понимаешь, девчонка! Это не секс, а эротика. Где ещё такое увидишь? Большие деньги нужно иметь, чтобы такое смотреть. В некоторых кассетах есть не только секс — американские боевики, триллеры. Знаешь, что это такое? Книги любишь читать? Ладно, в другой раз привезу и книги.
— Ты долго собираешься меня здесь держать?
— Что, у меня не нравится? Тебе плохо?
— Я хочу домой.
— Хорошо, поедешь домой. Когда забеременеешь.
— А если это не произойдет?
— Почему? У меня все беременеют. Ты же не больная? Нормальная, здоровая девочка. Быстро подхватишь. Извини, сейчас оставлю тебя одну, пойду соседа навещу, дела есть. Потом вернусь, и вместе будем делать мальчика. Ты любишь делать мальчиков с мальчиками?
Ужасно остроумно. Я недовольно отвернулась, а он рассмеялся над своей шуткой.
— Можно я пойду с тобой? Надоело взаперти сидеть, — спросила я, ожидая заодно увидеть и узнать нечто такое, что помогло бы сообразить, в каком направлении бежать?
— Нет. По нашим обычаям женщина должна находиться дома, с мужчинами ей делать нечего. Это у вас, русских, женщины командуют, ходят, куда захотят, а у нас главный в семье — мужчина. Как он скажет, так и будет. Поняла? Вот и хорошо. Сиди, жди.
Дождь лил, не переставая. Но Отари выбежал к машине, стоящей у веранды. Долго, заботливо прогревал мотор, потом въехал в ворота, которые открыла Манана, накинув на голову черный платок. Закрывать не стала, вбежала на веранду, стряхнула платок и повесила его сушиться на спинке стула в комнате.
Я с тоской посмотрела на свинцовые тучи, на желтые потоки за забором, представила себя одиноко бредущей по такой дороге, и содрогнулась. Меня ожидала такая участь, если бы осмелилась и ушла ночью. Слёзы невольно потекли по щекам. Я поняла, что всё более серьёзно, чем я думала, здесь не шутят, угрожая смертью. В самом деле, могут убить, чтобы не отвечать за преступление. Может быть, примириться, сделать, как говорит Отари, родить ребенка и уехать, оставив его чужим людям? Стало жарко от гнева. Какая же я, к черту, комсомолка, если так легко пасую перед трудностями? Бегут даже из тюрем. Неужели я отсюда не выберусь?
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/03/903