БАЛАЛАЙКА
ГЕННАДИЙ ИСАЕВ
РАССКАЗ
Отец буквально выгнал меня из дома:
- На, возьми эти деньги, сходи хотя бы в ресторан, или ещё куда-нибудь. Развлекись.
Мне 20 лет и 6 месяцев, на улице 24 градуса мороза и… декабрь 1957 года. Я – в чёрном демисезонном пальто; на голове – серая фетровая шляпа, на шее – белый летний шарфик. На ногах – жёлтые штиблеты с тонкими, в бело-красную зебру, носками. Под пальто – летний светло-серый (в полосочку) костюм из хлопка с лавсаном.
Всё новое – только вчера из магазина, хотя и не по сезону. И сам я… только что из армии.
Иду по направлению к центру города Кемерово.
Навстречу – две девушки:
- Лель, … а Лёль… видела стилягу?! Во!..
- кивнула в мою сторону одна из них.
Они – в белых шерстяных платках, зимних пальто, на ногах (самый «шик») – новые белые валенки, а на белых щёках – малиновый румянец.
От неожиданности – не нашёлся, что ответить – разминулись.
Я порядком уже промёрз; к ресторанам, с самого жмыхового моего детства во время войны, как-то не приучен, и поспешил погреться в центральный универмаг.
В центре зала на первом этаже тогда располагался отдел музыкальных инструментов. Около прилавка толпились, в два ряда, люди, разглядывая товар. Пробрался и я к прилавку. На полках лежали и висели балалайки, гитары и мандолины, баяны и аккордеоны, и даже духовые инструменты. Рядом со мной оказался мужичок. Небольшого роста, в выцветшей телогреечке, на вид – лет 40…50.
Уже собирался отойти от прилавка (благо – согрелся), как вдруг он (почти шёпотом), обратился ко мне:
- Молодой человек, пожалуйста, попросите продавщицу подать балалайку. Я так давно не играл… больше…10 лет.
- А почему… Вы сами, не…попросите?..
- удивился я.
- Да мне она… и не поверит. Сами видите – мой вид не внушает… доверия. Я - только что… с Колымы, из заключения
- тихо, как бы извиняясь,
ответил он.
- Мой отец тоже там сидел, по 58 – ой, в конце 1945 – го вернулся
- сообщил я ему.
- И у меня… 58 – я статья.
Мы улыбнулись друг другу. Попросил продавщицу дать мне балалайку; передал её мужичку. Проделал это, по правде говоря, без особой охоты, потому что у меня уже был на этот счёт негативный жизненный опыт от игры моего… отца.
Он играл на гитаре, мандолине и балалайке, на мой взгляд, где-то, если применить шахматную классификацию, на уровне начинающего.
Но особенно «изводил» всех процессом настройки инструмента, который занимал не менее получаса до, и, ещё больше, во время его игры.
Гости терпели из… вежливости.
Понимая это, первой не выдерживала мама:
- Послушай, ты сегодня явно не в ударе, кончай эту музыку. Надо за своим инструментом следить, чтобы он всегда был… готов, как у солдата… ружьё.
А ты настраиваешь, настраиваешь…
- с лукавой улыбкой спасала положение она.
За столом снова воцарялись веселье и смех.
Если хорошую игру на гитаре мне и доводилось ранее слышать, то на балалайке… нет! Я видел не игру на ней, а чаще соревнования по частоте ударов по струнам. Короче, я ожидал длительную, нудную настройку этой обычной ширпотребовской балалайки, и… набившую всем оскомину – «ширпотребовскую» игру.
Да и вид музыканта… не вдохновлял.
Мужичок бережно взял в руки инструмент, подтянул «висевшие» струны; быстро, за две – три минуты подстроил их, и… взял несколько аккордов.
Балалайка вдруг ожила – звук из неё исходил чистый, сочный (простите меня за такое «фруктовое» сравнение).
Я насторожился, предчувствуя нечто необычное, чему стану свидетелем. Он ещё, в течение времени не более минуты, подстроил струны; снова взял несколько аккордов.
Затем повернулся спиной к прилавку, и заиграл… «Полонез» Огинского.
Вокруг мгновенно образовалась толпа.
Мы стояли и… слушали. Нашими душами овладела… великая мелодия в исполнении этого балалаечного «Паганини». У многих по лицам катились слёзы, но они этого даже не замечали, слушая лившиеся на них из рук только что освободившегося зека с «Колымы» - чистые, то рыдающие, то стонущие звуки балалайки.
Я провёл рукой по лицу – оно было… мокрым. Достал платок из кармана, вытер; взглянул на «Паганини» - из его глаз… тоже катились слёзы.
Балалайка рассказывала нам о «Колыме», о страданиях сотен тысяч сгинувших там таких же, как этот «мужичок», зэков.
Когда балалайка замолчала, в течение нескольких секунд тишина стояла необыкновенная. И вдруг… тишину взорвал, похожий на волчий вой…, звук!..
Этот звук исходил от стоявшего рядом со мной человека
Никого не удивил этот вой – мне он тоже показался в тот момент естественным. Этот человек, очевидно, слышал наш разговор.
Он подошёл к «Паганини», обнял его, затем повернулся к прилавку:
- Продавец, я плачу за балалайку.
- Маэстро!.. Это тебе подарок за твою игру от шахтёров, в моём лице! Товарищи! Этот человек только что вернулся со сталинских золотых приисков «Колымы». Видите, как он там… «разбогател»!..
Отблагодарим же его за разбудившую наши души музыку!..
Он бросил на прилавок деньги за балалайку, снова обнял Маэстро, тихо попросил:
- Сыграй «Брызги Шампанского»
- снял с него шапку, пошёл по кругу.
И вновь чистым, рвущим души людей на части, голосом, зазвучали струны балалайки.
- «Новый год… Порядки новые… Колючей проволокой лагерь обнесён…»
- помимо моей воли шептали губы слова на эту музыку.
Слушая рыдающие звуки, я смотрел на «Маэстро», и… не видел его. В моей памяти возникли три женщины в бараке, сидевшие на нарах в лагере для женщин под Новокузнецком. Он находился на левом берегу реки Томь, в шести километрах выше по течению от шахты «Абашевская».
От нашего посёлка нефтеразведки до этого лагеря было не более двух километров.
В конце марта 1953 года (5 03 1953 г. – умер СТАЛИН!..).
Вовка Ртищев, признанный нами вожак, вдруг предложил:
- Пацаны, айда в лагерный магазин, пока на Томи лёд стоит.
Я спросил:
- А как же…, ведь там… охрана?..
– Да там ворота открыты, всех впускают и выпускают
– ответил он.
Мы перешли через Томь, затем - с километр – по снежному полю, и, через действительно открытые ворота, оказались внутри лагеря. На правой стороне от дороги стояли бараки, с интервалом метров двадцать – двадцать пять. Длиною они были метров семьдесят пять – сто. Слева от дороги, находились какие - то хозяйственные постройки. Пройдя метров двести от ворот, оказались в магазине, находившемся также с левой стороны от дороги. Побывав в магазине, отправились обратно.
– А давайте зайдём в барак
– предложил Вовка; свернул к ближайшему бараку, открыл входную дверь, и мы, впятером, вошли. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел длинный проход, а по обе стороны от него – трехъярусные нары. На ближайших к нам верхних нарах сидели три женщины, в чёрных телогрейках; на головах – чёрные платки. Одна из них была совсем молодая, лет 18… 22. Она была довольно миловидна, но лицо её было худое и бледное, с чёрными кругами под глазами. Больше людей в бараке не было - на работах. Эти же трое, скорее всего, были дневальными.
Наше появление было для них настолько неожиданным, что они, глядя на нас, пятнадцатилетних мальчишек, не проронили ни одного слова. Но сколько тоски по своим, оставшимся дома, детям, родным и близким, увидел я в этих, побитых судьбою глазах, что не выдержал, и вышел из барака. За мною вышли и остальные. Молча, возвращались мы назад, подавленные увиденным.
– Здесь большинство сидят за колоски, да за опоздания на работу
– вдруг подал голос Вовка, и добавил:
- А вон там – видите – лагерное кладбище
– показал на небольшую рощу рядом с лагерем.
По дороге домой одна мысль не шла у меня тогда из головы – всего лишь ворота разделяют нас от неволи. Когда хоронили «ОТЦА ВСЕХ ВРЕМЁН И НАРОДОВ», из репродуктора лилась такая траурная музыка, что даже мой отец не выдержал:
- Да, жаль старика!..
- Но тут же опомнился:
- Что я говорю?!.. Туда ему и дорога, извергу. Сколько народу сгубил! Миллионы, десятки миллионов!
- До заключения он был уверен, что в лагерях «сидят» одни враги советской власти, и уголовники. В 1937 году, в возрасте неполных двадцати шести лет, он сам, по 58 – ой статье, «без вины виноватый», оказался там. Поняв, что почти все сидят ни за что, спросил одного старика, бывшего коммуниста, участника гражданской войны:
- Что же это творится?.. Ведь здесь уничтожают учёных, поэтов, писателей, полководцев - цвет нашего государства! Может… Сталин не знает об этом?..
- Эх, сынок. Веришь до сих пор в «доброго царя»?.. Знает!.. Всё он знает! Поверь мне!.. Думаешь, ему не докладывают?.. Сколько расстреляли, сколько посадили… и сколько замучили в лагерях! Ему рабский труд нужен наш!..
Ничем не могу утешить тебя. Я то уж не выживу…, а вот ты, кто знает… свою судьбу. Главное, не отчаивайся. ИСТОРИЯ ЕЩЁ СКАЖЕТ О НАС, СГИНУВШИХ, И… ВЫЖИВШИХ В ЭТОМ СТАЛИНСКОМ АДУ, СВОЁ СЛОВО!..
Помни, сынок, самое главное – ты постарайся остаться здесь человеком.
Помнишь, как у Горького – «Человек – это звучит гордо!»
Шапка быстро наполнилась доверху деньгами, в основном крупными купюрами. Отдал «ресторанные» деньги и я. Вскоре концерт закончился – по требованию прибежавшей администрации универмага.
Прибыла и милиция; но… опоздала – «Маэстро» уже не было в Универмаге.
И во время ушёл – неизвестно, чем закончилось бы для него общение с нею.
Тогда мы верили в победу коммунизма во всём мире!
- Вот только… лагеря, горы трупов?.. - Ну,… это Сталин виноват.
- Вот если бы подольше… пожил Ленин!?.. Но почему в деревне – крепостное право (паспорта не выдают, деньги за работу в колхозах не платят)!? За горсть унесённых с колхозного поля колосков нещадно (до 7 лет лагерей) карают нищих колхозников.
- А Ленин - ЕЩЁ В 1917 году - ЗЕМЛЮ… КРЕСТЬЯНАМ…
«ОБЕЩ…ЩАЛ»?!.. - От имени партии… БОЛЬШЕВИКОВ!
Впервые с крестьянским вопросом я столкнулся… осенью 1953 года. Мне 16 лет, только что поступил в Ачинский техникум Совторговли. И нас, по заведённому в то время порядку, 1 сентября отправили в колхоз на уборку урожая. Командовал нашей группой преподаватель математики техникума Захар Платонович. Он очень хорошо организовал нашу работу. Я вилами поднимаю кусты картофеля, а две девушки собирают с них клубни. И так - по всему полю, не оставляя ни одной, даже самой маленькой, картошинки, трудилась вся наша группа, состоявшая из 30 человек.
Однажды к нашей «тройке» подошли Захар Платонович, и преподаватель местной школы - мужчина с «чеховскими» бородкой и очками.
- Захар Платонович, впервые в жизни вижу, чтобы на колхозном поле… так работали! Не понимаю, почему наши колхозники…
Они ушли, и продолжения разговора я не услышал.
Вечером вышел из дома, в котором нас поселили в количестве 5 человек, и обратился к его хозяину:
- Фёдор Петрович, вот вы все колхозники. А колхоз – это коллективное хозяйство. Значит, весь урожай – ваш?! А в поле – ни одного; все… на своих огородах!..
- Эх, сынок. Вот я должен за сезон выработать не меньше 300 трудодней. На один трудодень, по прошлым годам, я получу полкило зерна, или килограмм картофеля. Как ты думаешь, хватит нам на год?
- А куда… остальной урожай?
- Как это куда!? Государству …
Больше вопросов у меня не было. На следующий, 1954 год, 1сентября, нашу группу прислали в тот же колхоз. И мы узнали, что почти весь урожай картофеля, собранный нами в прошлом году, заморозили… в поле. Не смогли вывезти в город, то-есть сдать государству. После этого, как ни старался я, как старший этой бригады, организовать ударный труд – всё было тщетно – руки у людей опустились. Уполномоченный райкома партии как-то подошёл к нам и стал ругать меня за плохую работу.
Я ответил:
- А не Вы ли виноваты за загубленный урожай прошлого года?..
- А, так ты тут занимаешься ещё и вражеской агитацией?
– обвинил он меня.
На следующий день меня «разжаловали в рядовые», прислав из техникума нового старшего, чему я искренне был рад. А мог… кончиться, для меня, этот инцидент, и… похуже, сказали мне потом в техникуме. Возраст мой – всего17 лет – спас.
При Сталине – если бы он был ещё жив, мне было бы «уже» 17 лет… со всеми вытекающими последствиями!
Мы тогда были так молоды, и так верили в советскую власть, и… справедливость!
Я ещё, где-то полчаса, походил по второму этажу Универмага. Когда пошёл на выход, увидел милиционера, допрашивавшего продавщицу музыкального отдела. Решил пройтись мимо них; но она, или не узнала, или… не захотела узнать во мне человека, попросившего балалайку. Ах, как я хотел, чтобы милиционер занялся мною («непуганый» идиот - надеялся ему объяснить – что сталинские времена прошли; они и сейчас… не кончились; это как татаро-монгольское иго – после КУЛИКОВСКОЙ БИТВЫ – ещё около100 лет… ДАНЬ ПЛАТИЛИ). «Помозолив» им ещё некоторое время глаза (вот он я – берите меня), и, удостоверившись, что моя «персона» никого не интересует, пошёл домой.
Шёл и вспоминал концерт победного 1945 – го года на воинской площадке г. Ачинска, напротив нашего дома. Это было в июле – наши воинские эшелоны тогда, один за другим, шли из Германии на восток, на Японию. Я целыми днями крутился среди наших героев – победителей. С обожанием смотрел на них. Моим любимым занятием был подсчёт орденов и медалей на их гимнастерках. Тогда, молодые и весёлые, прошедшие «огни, воды, и медные трубы», они знали цену ЖИЗНИ, и «от души» радовались ЕЙ. Встречая ветерана, пытаюсь в нём, старом, часто немощном, или хотя бы в глазах его, увидеть того, образца 1945 года!..
Однажды там появились мужчина с трофейным аккордеоном, и с ним девочка, худенькая, лет десяти, с синими на бледном лице глазами. Вокруг них тут же образовался круг. Откуда-то появился ящик из-под снарядов, на который усадили мужчину. Он был слепой; всё лицо - как после перенесённой оспы. Оказалось – бывший танкист, а слепота и лицо – от прямого попадания в его танк снаряда. Одет – в старое солдатское обмундирование,
на голове – шлём танкиста. После расспросов, на каком фронте воевал, его попросили
что-нибудь сыграть. Играл он очень хорошо – это была игра профессионала.
Но самым главным, в этом концерте, была девочка – его дочь, тонким, чистым детским голоском, певшая под его аккомпанемент. Это были то… «последний парад наступает» («КРЕЙСЕР ВАРЯГ»), то музыка и песни из кинофильмов («КАТЮША», «СИНИЙ ПЛАТОЧЕК» …), много других. Репертуар был очень широкий, они исполняли всё, что их просили.
Солдаты, ехавшие через всю голодную страну, и слушавшие эту – одни глаза – девочку, не стесняясь друг друга, вытирали со своих лиц… непрошеные слёзы. Один из них, не выдержав, сорвал с головы пилотку, и… пошёл с ней по кругу, собирая щедро сыпавшиеся в неё деньги. Я стоял и, с завистью, считал… сколько буханок хлеба можно купить на базаре на эти деньги (тогда была карточная система!..). На счёте десять – сбился. Это был предел моих возможностей – мне было восемь лет,
и 1 сентября мне предстояло идти в первый класс.
Пилотка быстро наполнилась доверху, её вывернули наизнанку, отчего она стала вместительней раза в четыре, но и этого не хватило!.. Её положили на землю, и вокруг неё и сверху образовалась куча из денег, скрывшая её. А слепой танкист и девочка всё продолжали свой концерт; их не отпускали.
Кто-то догадался принести вещмешок – в него и сложили деньги – время голодное – местная шпана могла и отобрать. В этот момент прозвучала команда:
- «ПО ВАГОНАМ»;
вещмешок надели на танкиста; его кто-то, со словами:
- Прощай, брат!
- обнял на прощание, и эшелон ушёл на восток.
Так, весь в воспоминаниях, не замечая мороза, продвигался я к дому по вечернему Кемерово.
Придя домой, рассказал отцу про «ПАГАНИНИ», и про «ресторанные» деньги, отданные мною его СОБРАТУ ПО КОЛЫМЕ.. Он меня отругал за то, что… не привёл его в гости. Вскоре мы уехали в Кострому, и больше я не слышал о «БАЛАЛАЕЧНОМ МАЭСТРО». Но незабываемый концерт балалаечного «ПАГАНИНИ», с которым на короткие полчаса свела меня судьба, и того слепого танкиста, с его дочкой, оставили в душе след на всю оставшуюся жизнь.