На приёме у отоларинголога в поликлинике Городской больницы. Врач по фамилии Пюро', невысокий кудлатый, бородатый и усатый мужичок, похожий на одного из «Лицедеев», того, что с сачком подпрыгивает не в такт, спрашивает, глядя в медкарточку:
— Так, что у вас?
— Да вот, понимаете...
— Стоп! Вы где живёте?
— На Грязнова.
— А сюда чего пришли?
— Видите ли, в нашей поликлинике врач ЛОР ушла в отпуск...
— Стоп! Что значит ушла в отпуск? А другие?
— Какие другие? Других нет, она одна.
— Что вы мне рассказываете? Их там трое или четверо!
—Ну как же... Откуда? Послушайте, может, вы что-то путаете?
— Ничего я не путаю! Я их всех знаю! Мария Павловна, Вера Сергеевна, – начинает он загибать пальцы, – кто там ещё! Они-то куда подевались?
— Да никуда не подевались! Просто их нет! У нас один ЛОР! В отпуске! Иначе, чего бы я сюда пришёл? Позвоните, убедитесь!
— Никуда я звонить не собираюсь! Что вы мне голову морочите?
Я беспомощно озираюсь. Медсестра сидит с привычно отрешённым лицом.
— Извините, я в полном недоумении. Нет, здесь явно что-то не то. Скажите, как ваше имя-отчество? – трогаю я рукав белого халата.
— Какая разница? — резко отшатнувшись, восклицает доктор. — Я знаю, что говорю!
У меня перехватывает дыхание.
— Ну, ладно, — бормочу я, с трудом сдерживаясь, — слушать здесь всякое...
Приподнимаюсь со стула, протягиваю руку к карточке.
— Я лучше пойду.
— Сидеть! — рявкает мужичок, прихлопывая карточку ладонью.
Я вздрагиваю.
— Никуда мы не идём! Ишь ты! Рассказывайте, раз пришли! Что у вас там?
Справившись с голосом, я говорю, что ощущаю что-то вроде неполного проглатывания пищи — последний кусочек будто застревает в глотке.
В руке у врача, откуда ни возьмись, появляется чёрная пластмассовая штуковина, похожая на огромную фотографическую бленду, забитая ватой. Вынув вату, он суёт мне бленду под нос. Внутренняя поверхность трубки гладкая, как стекло.
— Вот глотка! Как вы считаете, здесь может что-нибудь застрять? То-то же! Это у вас нервное! Невроз глотки! Ко мне с этим делом обращаются кажНый день! Вот, смотрите, - показывает он на пузырьки, которыми заставлена кювета, лежащая на полке металлической этажерки за его спиной. Я этим смазываю больным глотки кажНый день.
Я-то думал, он оговорился.
— КажНый божий день, — проникновенно добавляет он. — Вот, когда ваш врач выйдет из отпуска, скажите ей, пусть она вам тоже посмазывает.
В глотку он мне так и не заглянул.
*****
Проснулся как-то ночью от боли в животе. Несколько лет назад я попал в больницу с почечной коликой. Застрявший камень раздробили при помощи спецаппарата.
Тогда тоже заболело сначала в животе, уже потом перешло в левый бок. Но в тот раз боль была неимоверной, а сейчас, хоть и постоянной, но несильной. Вскоре она сосредоточилась в одной точке, при нажатии на которую резко усиливалась. Повысилась температура. Потерпев с денёк, пошёл к участковому терапевту. Та направила к урологу.
Уролог, солидный мужчина лет под пятьдесят, живой и энергичный, выслушав мои жалобы и узнав про колику с дроблением, уверенно и даже как будто радостно воскликнул:
— Камушки пошли, уважаемый, камушки! Нон дубиум! Никаких сомнений! Ну, мы поможем им выйти побыстрее!
Говоря это, он одновременно с невероятной скоростью писал в карточке, умещая не более пяти-шести строчек на странице. Каждая строчка напоминала кривую сердцебиения умирающего больного.
Я попытался обратить его внимание на нехарактерные, на мой взгляд, для «камушков» боль при надавливании и температуру, но он, продолжая строчить, элегично повторял:
— Камушки, дорогой, камушки!.. Нон дубиум!
Потом глубокомысленно засунул мне палец в анус, после чего снова долго писал, переворачивая страницу за страницей. Выписал несколько рецептов, настоятельно рекомендуя выкупить лекарства именно здесь, в аптечном киоске поликлиники.
— Здесь они надёжные и со скидкой, — сказал он.
Лекарства я купить не успел: на другой день знакомый хирург, посмотрев меня, предложил лечь к нему в отделение для обследования.
— Лягете? — спросил добрый парень.
Ну я и лёг. Через пару дней был установлен совершенно другой диагноз.
Рецепты против «камушков» не пригодились. Нон дубиум.
* * * * *
Визит к окулисту перед поездкой на операцию катаракты. Сначала нужно получить «талончик». Их начинают выдавать в 8-30.
В 7 часов утра перед закрытой дверью поликлиники — пугающая своей огромностью толпа. Народ сгрудился на ступеньках высокого крыльца и вокруг него, жмётся от ветра и мороза. Через полчаса двери открываются, толпа устремляется к заветному окошку.
Нервотрёпка: достанется ли талончик? Радость: достался!
Приём начинается минут на сорок пять позже, чем указано в расписании. На обеих скамейках в коридоре уже нет свободных мест. Часа через полтора приём внезапно прекращается. За дверью слышны голоса, громкий смех.
— Чай пьют... — вздыхает кто-то.
Огонёк вызова не загорается пятнадцать минут, полчаса, сорок минут... Не выдерживает усатый мужичок семитского облика: резко толкает дверь и, просунув голову в кабинет, громко интересуется:
— Девочки, у вас что, лампочка перегорела?
Минут через пять из кабинета выглядывает молодая особа необъятных габаритов.
— Проходим! — приказывает она.
Через час подходит моя очередь. Захожу в кабинет. Могучая деваха, которую я принял было за врача, оказалась медсестрой по имени Наташа, но чувствуется, что подлинная хозяйка здесь — она. Вальяжно раскинувшись за столом, она отрывистым тоном отдаёт команды, сопровождая их властными жестами.
Кроме неё, в кабинете ещё две: одна, снующая туда-сюда смазливая, разбитная, другая — невзрачная серая мышка, прижавшаяся к горячей батарее. Она-то и оказалась врачом.
Когда мышка рассматривает мой правый глаз, я говорю, что несколько лет назад в нём была удалена катаракта.
— Это искусственный хрусталик? — вяло удивляется она, не отрываясь от окуляра. — Даже не подумаешь!
Обследование обоих глаз занимает не более трёх минут.
— Ну всё. Наташа, выпиши направление на операцию! Хотя, погоди, — с неуверенной задумчивостью произносит она. — Надо бы ещё посмотреть с расширенными зрачками... Но, — разводит она руками, — сегодня уже нет времени. — Придёте в понедельник. Наташа! Дай Левину талончик!
Не верю своим ушам: хорошо знакомая мне рутинная процедура, обычно занимающая не более 10-15 минут, разбивается на два этапа! На лице девицы нет даже тени смущения. Оно не выражает ничего, кроме вселенского равнодушия.
В понедельник — десять минут в коридоре с закапанными глазами, трёхминутный осмотр. А перед этим — нудная двухчасовая очередь.
Первый послеоперационный визит.
8-30 — талончик, потом — изнурительная очередь у кабинета. Наташи нет, вместо неё в кабинете командует другая медсестра, смазливая, разбитная. Серой мышки не видно, забилась куда-то.
«Памятку лечащему врачу» из глазного Центра, поданную мной вместе с эпикризом, сестра демонстративно швыряет в корзину. Стремительно и небрежно проверяет зрение по таблице, записывает в карточку полную туфту. Откуда-то возникает врач.
— Подбородок сюда. Так, ну что, всё хорошо.
— Да, но видите ли, мне оперировали другой глаз.
— А, левый, да? — переводит окуляр. — И здесь всё хорошо. Придёте такого-то, возьмите у сестры талончик.
Являюсь такого-то. Попадаю в кабинет быстро, меньше, чем через час.
— Подбородок сюда. — Прильнув к окуляру, вдруг отрывается от него. — Постойте, а что, собственно, мы смотрим? — Встаёт, заглядывает в мою карточку, лежащую на соседнем столе. — Ага. — Возвращается к прибору.
— Ну что, всё хорошо. Можете идти.
— Когда приходить в следующий раз?
— У вас всё нормально. Хочу больше вас не приглашать.
«Красиво излагает», — восхищаюсь я. — А очки?
— Ещё рано.Через месяц после операции. Придёте, выпишем.
— Хорошо, давайте талончик.
— Не могу. Талончики у меня только в течении недели.
— Это что же? Снова сюда к полвосьмому?! — возмущаюсь я. — Дайте сейчас! До месяца-то всего девять дней!
— Не могу. Не хотите сюда, идите в оптику!
Уже потом сообразил, что «в оптику» — означает к частному окулисту, за деньги.
Через полмесяца за рецептом на очки. Талончик, часовая очередь, минутный подбор — рецепт.
Сейчас у меня на руках целых три рецепта. От разных окулистов. Все рецепты — разные.
Недавно в местной газете увидел фото серой мышки: какой-то у неё, оказывается, трудовой юбилей. Длинное интервью, проникновенные слова о том, что «беречь свою зеницу ока надо смолоду». Кроме того, узнал, что её однажды показывали по телевизору.
Говорят, у неё где-то своя клиника.
Вспомнил Жванецкого: «Если других не видел, наши — вот такие!»
Из душевных глубин так и рвётся торжественный клич:
Да здравствует советская медицина!
Советская, советская! — я не оговорился. Только ещё хуже.